Жаркие горы

Александр Александрович Щелоков, 2021

Среди горных кряжей Афганистана лежит городок Дарбар, окруженный душманами. Операция по его захвату запланирована зарубежными спецслужбами. Батальон советских мотострелков направляется к Дарбару, несмотря на яростное сопротивление бандитских формирований и их кураторов. Роман признанного мастера отечественной военно-приключенческой и остросюжетной литературы.

Шайтан огня

Кишлак Уханлах.

Район действий банды Хайруллохана

Красивый гнедой жеребец, тяжело переступая стройными ногами, нес на себе мрачного седока в шелковой черной чалме.

Саркарда^[4] Хайруллохан, главарь душманской группировки, был с утра зол и гневался на окружающих по пустякам.

Огромный, грузный, как деревянная колода, из которой у колодцев поят баранов, он сидел на коне, разопревший от съеденного час назад мяса, и сопел, ощущая, как бродят внутри его соки и газы.

Лицо у Хайруллохана корявое, будто вылепленное скульптором, который поленился доработать свое творение до конца — убрать грубые мазки, разгладить морщины. Густые брови охватывали подлобье широкой черной дорожкой, не оставляя привычного пробела на переносице.

Низкорослый, широкогрудый, он сидел на коне, раскорячив кривые ноги, непривычные к пешему ходу. Свои короткие пальцы саркарда украшал массивными перстнями с камнями-печатками. Он любил дышать на них, потом тер о полу одежды и, отставив руку, любовался игрой камней.

Кроме пристрастия к еде и дорогим камням, все меньше оставалось у Хайруллохана радостей в жизни. По ночам ему снились кошмары, и он вспоминал тех, чью кровь пролил, как воду, кого приказал зарезать, замучить, сжечь. Но чем чаще ему вспоминались жертвы, тем более жестоко он относился к другим, кто попадался ему в руки. Так новой кровью старался он смыть с рук запекшиеся пятна старой.

Не ладилось и со здоровьем: обжорство и излишества давали о себе знать. Без того не очень опрятный, жирный и перхотливый, он пропах острым запахом мочи и пота, и люди, с которыми ему приходилось иметь дело, только из страха не отходили от него подальше и не зажимали нос.

Сейчас, въезжая в родной кишлак, где его знали и помнили с детства, Хайруллохан принял вид царственный, надменный.

Он сидел на коне вольно, слегка избоченясь. Левой рукой небрежно держал повод, правой, с плетью, опирался о бедро. Слева и справа от него гарцевали верные подкопытники, готовые по первому знаку бить, убивать, казнить своих и чужих, правых и виноватых.

Из затхлого тупичка, зажатого между дувалами, на дорогу выкатилась шаром рыжая лохматая собачонка. Заливисто лая, она бросилась наперерез лошадям. Конь Хайруллохана дернулся, фыркнул. Личный телохранитель саркарды Хамид, ехавший справа, повел рукой.

Грянул и прокатился по уличному коридору раскатистый выстрел. Собачонка, отброшенная ударом пули, ошалело взвизгнула и в последнем своем мучении опрокинулась у серого камня, что лежал вблизи дувала.

Никто не проронил ни слова.

По кишлаку ехали хозяева. Ехали карать и миловать. Каждая собака должна была знать и свято помнить об этом.

Хайруллохан признавал только силу. Да и как он мог поступать иначе?

Закон гор — сила. Значит, надо всегда быть сильным. Хочешь видеть себя первым, будь сильнее других, не уступай ни в чем никому. Он понял это раньше многих других и ушел со своими людьми к американцам.

Переговоры с ними вел открыто, не таясь. Там, в Пакистане, он сказал мистеру Каррингтону прямо: «Вот я, вот мои люди. Мы умеем многое. Дайте нам оружие. Подкиньте денег. Признайте мою самостоятельность в рамках своих планов. Не позволяйте другим бекам раздавить меня».

Всю силу мускулов он превратил в напористость. И добился своего. Мистер Каррингтон понял — другого такого подручного найти будет не просто, даже если очень пожелаешь.

Своими жестокостями Хайруллохан наводил на местное население дикий ужас. Его звали Хайрулло-Табар — Хайрулло-Топор. Узнав об этом, он втайне возгордился таким именем. Считал, что только жестоких властителей народы возводят в своей памяти на пьедестал величия.

Какой царь, шах, король, какой полководец добрый и великодушный остался в памяти людской, записан в книги истории? Нет, таких Хайрулло не знал. Правда, он и не читал многого в своей жизни, но уши его всегда были открыты. И ни одно доброе имя в них не вошло, ему не запомнилось. Врезались в память, будили чувства только воспоминания о жестоких и безжалостных. О тех, чья слава замешана на крови, кто в равной мере резал и лил без сожаления кровь врагов и тех, кто считался его друзьями. Таких вот и помнит история. От Искандера Двурогого, великого завоевателя мира, до этого… с черными усиками, звали его, кажется, Гитлер…

И все же одна только жестокость не помогла Хайруллохану воздвигнуть себе тот трон, о котором он так мечтал. Сколько ни старался — кровь из зубов! — а выбиться в лидеры душманского движения не смог. С порога, где начиналась лестница в большую политику, ступени устилал ковер из долларовых бумажек. А их в таком количестве у саркарды не имелось. Было кое-что, но не сравнить с тем, что мог затратить на свои авантюры Гульбеддин Хекматиар или Сайед Ахмат Гилани, будь прокляты имена этих пожирателей трупов! Ожиревшие на крови и наркотиках, эти богачи никому не позволяют пробиться вверх, встать с ними вровень. Те, кто хоть чем-то прогневал вождей, исчезают мгновенно и бесследно.

В окружении Гульбеддина все определяет умение плести интриги, наушничать, святошествовать и, конечно, подстилаться половиком перед вышестоящими.

Со злобой думая о тех, кто попирал его, Хайруллохан сам насаждал вокруг себя угодничество, пригревал пресмыкавшихся, безжалостно карал самовольных и самостоятельных.

Паук есть паук, и когда ему в сеть не попадаются мухи, он готов сожрать собрата, явившегося в гости.

Хайрулло был пауком думающим. Он предвидел, что его могут смять, и, размышляя о будущем, в последнее время тревожился все больше. Те, кого душманы долгое время считали мухами, все более походили на ос, защищающих родное гнездо. Их все опаснее и опаснее становилось тревожить.

Недавно в кишлаке Друнд жители встретили огнем группу людей Хайрулло. Пять человек было убито, десять ранено. Саркарда, узнав о случившемся, хотел сам пойти в Друнд, огнем и мечом покарать дерзких строптивцев, но ему доложили, что в кишлак направили отряд правительственных войск. Кару пришлось отложить.

Больше всего в этой истории Хайруллохана бесило то, что оборону против его муджахидов в Друнде организовали женщины. Это они встретили огнем и отбили его отряд.

В кишлаке Смец босяки-крестьяне задержали его разведчиков и передали царендою.

«Мухи» все больше ощущали силу и сопротивлялись. Может быть, все же верна пословица, гласящая, что Афганистан — улей, где много злых пчел и мало сладкого меда?

Раздражало, даже приводило в бешенство Хайруллохана и то, что в последнее время люди, приходившие из Пакистана и передававшие поручения из душманских центров, все меньше считались с его собственными интересами. Вчера, к примеру, прибыл с той стороны сам полковник Исмаил, человек, облеченный большим доверием американцев. Не допуская никаких возражений, он потребовал от саркарды активизировать действия и взять Дарбар.

— Вы его возьмете, — говорил полковник Исмаил. — В это верят наши американские друзья. С вашим искусством такая операция — сущий пустяк.

«Я возьму, — думал Хайрулло, — и останусь совсем один, без войска. Грош цена погонщику, который теряет свой караван».

Они долго спорили и торговались.

Полковник Исмаил обещал пополнить отряд в случае больших потерь.

Хайруллохан клялся, что ему дорог каждый его муджахид и пополнение ничем не восполнит его скорби по потерянным соратникам.

Полковник Исмаил обещал саркарде вдвое увеличить личный приз, который полагался победителю в случае успеха.

Хайрулло согласился принять пополнение, но сказал, что сомневается в успехе операции.

Тогда полковник Исмаил бросил на чашу весов еще одну гирю. Он сказал, что действия саркарды поддержит род Абдулл Кадыр Хана, который до сих пор занимал нейтральную позицию.

Хайрулло понимал, что от его согласия или несогласия мало что зависело в планах, которые излагал полковник Исмаил. Стоит лишь отказаться от подчинения, и ты человек пропащий. Гульбеддин и другие вожди найдут способ убрать ослушника.

Саркарда согласился, выторговав все возможное для себя. Но на сердце покоя не было. Будущее беспокоило Хайруллохана. Более того — пугало…

Всадники, миновав тесную улочку, выехали к дукану.

Любой дукан — не просто торговая точка в глухом кишлаке. Это прежде всего центр общения местного населения, кладезь окрестных сплетен и международной информации.

Выбираясь из домов, окруженных крепостными стенами высоких дувалов, афганцы идут прежде всего в дукан. Там встречаются знакомые со знакомыми, туда заходят приезжие, привозящие известия издалека.

Из дуканов выползают и стелются по кишлакам «миш-миш» — деревенские сплетни. Здесь рождается общественное мнение, и порой не так-то просто бывает распознать, что его формирует не кто иной, как хитрый дукандор — фигура не менее значащая в иерархии местных персон, чем сам мулла.

Духовный настрой в кишлаке во многом зависит от того, какую политику проводит дукандор, какие убеждения он исповедует.

Зариф, дукандор кишлака Уханлах, был мучеником собственной зависти и неумеренной жадности. В ином случае ему бы посочувствовали, но вряд ли можно найти змею, которая пожалела бы мышь. А Зариф был для всех истинным аспидом.

В родном кишлаке он всех опутал кольцами, всех сосал, беспощадно вытягивая последние соки. Он пользовался властью денег, которые у него водились, беззастенчиво и жестоко. Мог пустить по ветру строптивого должника, но мог и бросить подачку оказавшемуся в нужде батраку, с тем чтобы еще крепче опутать его долговой кабалой.

Но как бы ни поступил Зариф, слава о его справедливости передавалась из уст в уста. «Конечно, — говорили близкие дукандору угодники, — Зариф покарал босяка Азамата, но разве он не назвал благодетеля гиеной?»

Приходилось всем остальным, слушающим такие слова, кивать с одобрением: «Да, нехорошо поступил Азамат. Нехорошо. А Зариф справедлив!»

Попробуй не кивни при таком разговоре, не поддержи хвалу — Зарифу доложат немедленно. Стоило ли испытывать судьбу и гневить сильного, если Азамату все равно ничем не поможешь?

Дехкане-базгары не любили, но боялись Зарифа. Зариф не любил, но боялся базгаров. Боялся и не терпел он и Хайруллохана. Не терпел и в то же время понимал: сгинут душманы — ему самому конец.

О том, что саркарда со своими дарамарами^[5] въехал в кишлак, Зарифу стало известно раньше, чем Хайрулло достиг дукана.

Дукандор встретил гостей у входа в свое заведение. Он низко поклонился Хайруллохану, прижимая обе руки к животу. Распрямившись, поднял круглое, как блин, лицо, расплылся в угодливой улыбке.

— Аллах да благословит ваше прибытие, великий сипасалар! Всякий раз, когда вы со своими воинами появляетесь в нашем кишлаке, словно месяц в свите великолепных звезд, все правоверные дышат свободно и радостно. Меч Аллаха в верной руке…

Хайрулло слушал льстивые речи, не скрывая презрительной улыбки. Он слегка горячил скакуна, и дукандору приходилось крутить брюхатым телом и арбузоподобной головой, чтобы все время видеть глаза саркарды душманов.

Этих двух людей давно связывали сложные отношения. Лет десять назад вот так же заискивающе крутил головой Хайрулло, обращаясь к дукандору, который промышлял ростовщичеством. Занятие это для мусульманина запретное. Ислам не разрешает правоверному брать проценты с единоверцев. Но когда мелкому землевладельцу позарез нужны деньги, находятся любые оправдания, чтобы обратиться к ростовщику. Больше того, никто и не помыслит донести на нарушителя заповеди. В случае доноса ростовщика накажут, но его собратья сделают все, чтобы задушить доносчика долгами, пустить по ветру. А то и наймут умельца с ножом — для верности.

Вступив на путь бандитизма, Хайруллохан открыл для себя источник средств, с которых не берут процентов. И многое в его жизни переменилось. А когда он возглавил группу банд, ростовщики уже считали за честь, если им удавалось прикоснуться к носку его сапога. В своих руках саркарда нес смерть непокорным. Взяв оружие для «защиты» веры, Хайруллохан мог сам назначать ее врагов и определять им кару.

— Благослови аллах ваше прибытие, сипасалар, — славословил дукандор. — Только вы можете выжечь скверну, взошедшую в садах правоверных…

Саркарда по голосу Зарифа понял, что тот имеет в виду не скверну вообще, а кого-то конкретного, кто живет в кишлаке и чем-то досадил дукандору. Вся нечисть чувств, бродивших в душе с утра, вскипела и выплеснулась гневом, Хайрулло звонко хлестнул себя плеткой по голенищу.

— Где?! Кто?!

— К кузнецу Ассияру приехал сын из Кабула. Смутьян и вольнодумец. Я думаю…

— Не утруждай себя, Зариф. Думать буду я.

Хайрулло снова щелкнул себя плетью по сапогу. Пусть все видят, каков он в своей строгости. Пусть видят все, что тому, кто несет меч Аллаха, необязательно выяснять степень вины согрешившего. Важно лишь указать грешного, а уж саркарда сам определит тяжесть наказания. Велик Аллах! Ревностны его слуги!

— Хамид, — не поднимая голоса, повелел Хайрулло, — двух человек. Взять и привести сюда сына кузнеца Ассияра.

С места сорвались и поскакали по тесной улице два дарамара. Ах, какие они у Хайрулло послушные и старательные! Только прикажи — враз схватят неверного, притащат, бросят к ногам. Моргни — тут же разорвут того на куски, выпотрошат кишки, затопчут в грязь!

Некоторое время спустя муджахиды вернулись. Подталкивая в спину стволами автоматов, они гнали впереди себя связанного босоногого парня.

— Он? — брезгливо спросил Хайрулло, указывая на пленника плеткой.

Арбузоголовый дукандор угодливо изогнулся тучным телом, оскалил зубы в улыбке.

— Он, великий хан! В нашем кишлаке все его знают. Он!

Приблизившись к саркарде, дукандор отер рукавом носок его сапога.

— Нурмат! — позвал Хайрулло. — Приготовь нам свой адский огонь.

— Гы, — осклабился гнилозубым ртом лохматый Нурмат и, пришпорив коня, помчался искать принадлежности для страшного обряда, которого так жаждал саркарда.

Хайрулло тронул коня и приблизился к пленнику. Парень стоял, опустив голову. Руки, заложенные за спину, связывала черная волосяная веревка. Лицо украшали кровоподтеки и ссадины. Его, должно быть, протащили по каменистой земле. Босые ноги почернели от грязи.

— Ты продался неверным, сын кузнеца Ассияра? — спросил Хайруллохан. — Правда ли это?

— Я не сын кузнеца Ассияра, — ответил парень. — Я сын охотника Шахзура.

Саркарда понял — муджахиды схватили не того человека. Возможно, ошиблись, а может, просто и не искали. Считали, что можно приволочь первого, кто попадет на глаза. Наливаясь бешенством, Хайрулло повернулся к дукандору:

— Зариф! Когда ты раскрываешь рот, не закрывай глаза! Разве это сын кузнеца?!

Дукандор вскинул вверх обе руки:

— Великий хан, да благословит Аллах ваши дни! Скорпион ничем не лучше тарантула. Зачем вам обременять себя ловлей обоих? Сын кузнеца — студент, а сын охотника — учитель. Разве это не одно и то же?

«В самом деле, — подумал Хайрулло, — разве не Аллах пишет строки в Книге жизни? Значит, глупец, который попал мне в руки, приговорен Всевышним. Будь он без вины, разве ему бы выпало попасть на глаза муджахидам? Всемилостивый сам бы отвел беду».

Чуть привстав на стременах, саркарда оглядел людей, собравшихся возле дукана. Поднял руку, призывая к вниманию. Жеребец, испуганный этим движением, заартачился, заходил на задних ногах, пытаясь встать на дыбы.

— Правоверные! — возгласил Хайруллохан, осадив коня. — Отцами нашими сказано, что хороший плод не падает далеко от родного дерева. Только семена сорняков таскает шайтан по всей земле. Разве вы видели, чтобы миндаль или гранат катался в степи, как куст колючки? Почему же ваши дети уподобляются сорнякам? Почему вы разрешаете им уходить в города, набираться там дерзости и безверия? Они уже не хотят служить вере. Они топчут зеленое знамя ислама. Но мы, стражи веры, не прощаем отступничества. Человек, съевший змею, сам становится ядовитым. Таких ждет только одно — смерть!

Произнося речь, Хайруллохан даже вспотел от напряжения. Ему и самому нравилась мудрость, которую он изрекал в последнее время.

Давая себе передышку, он повернул голову к пленнику:

— Ты меня понял, сын шайтана?

— Нет, я не понял, о чем вы говорите.

Шорох прошел по толпе. Парень не боялся страшного душмана.

Саркарда нервно дернул головой. Он почувствовал, что люди сейчас думают совсем не то, что он пытался им внушить. А раз так, непокорность надо душить. Душить! Выжигать!

— Он не понял! Да ты и понимать не должен! — вспыхивая слепой ненавистью, закричал Хайрулло. — Главное, чтобы ты знал: все люди в этом мире смертны. Час твоей кончины обозначен в Книге судеб. Чем больше ты будешь понимать, тем скорее настанет твой конец.

— Твой конец, проклятый ашрар, тоже настанет! — с ненавистью произнес пленник.

Хайруллохан дернул повод. Жеребец снова загулял, закуражился.

— Нурмат! — крикнул саркарда. — Ты готов? Начинай! Отожги поганцу язык!

Трое душманов набросились на связанного парня, повалили его и стали пеленать в белый саван. Двое других подкатили к месту казни три автомобильные покрышки. Поставили их вертикально. Внутрь каждой налили из канистры бензина. Всунули связанного парня в покрышки, как в обручи.

Пробиваясь сквозь толпу, стоявшую на улице возле дукана, к саркарде, громко стеная, подошла женщина. Это была старуха, худенькая, с лицом, потемневшим от невзгод. Она высоко поднимала в вытянутых руках книгу в потертом переплете.

— Великий хан! — упав на колени перед Хайрулло, слезно молила старуха. — Пощади сына! Помилуй! Мы все прах у твоих ног. Ты велик и светел! Пощади! Век будем помнить твою милость!

Кривоногий Хамид, горяча рыжего коня, оттеснил старуху от Хайруллохана. Потом быстрым движением ноги, обутой в сапог, выбил из ее рук книгу. От удара страницы разлетелись в стороны.

Старуха упала на землю, схватившись руками за голову.

— Вай-улей! — запричитала она в ужасе. — Эблис! Богохульник! Это Коран. Как ты посмел?!

Конь Хамида, гарцуя, втаптывал в прах одну из страниц, исписанных арабской вязью. Душман, ощерив зубы, взмахнул нагайкой и полоснул старуху сверху вниз вдоль спины.

— Шатайя! — рявкнул он. — Гулящая баба! Подстилка сатаны! Убирайся, пока я добрый! — И захохотал дикообразно.

В воздухе снова свистнула тяжелая плеть.

— Начинай! — приказал саркарда Нурмату.

— Отходи! — крикнул душман исступленно и, чиркнув спичкой по коробку, бросил огонек в шину.

Ухнуло, полыхнуло огромное пламя. Загудел, забушевал в шинах яростный костер. И сразу раздался истошно-дикий крик казнимого.

Люди, видевшие пылающее кипение огня, слышавшие нечеловеческий вой, полный ужаса, нестерпимого мучения, замерли, окаменели в шоке. Никто не двинулся, не произнес ни слова. Казалось, никто не дышал, окаменев.

Только мать несчастного ползала по земле и хватала за ноги коня саркарды. У нее уже не было сил кричать или плакать. Она только двигалась и шептала:

— Будь проклят Хайрулло — шайтан огня! Будь проклят!

Хайруллохан взял скакуна в шенкеля, подталкивая его к костру. Конь, пугаясь пламени, нервно перебирал ногами, артачился, не желая приближаться к огню. Тогда саркарда достал пистолет и, не утруждая себя прицеливанием, трижды нажал на спуск. Крик стих.

— Я милосерден, — сказал Хайрулло в наступившей тишине. — Но вы теперь знаете, как выглядит грешник, попавший в ад.

Огонь продолжал полыхать. Душманы бензина не пожалели. Казалось, вокруг горят даже камни. Смрадный дым черными лохматыми хлопьями вырывался из закрученного ветром пламени и поднимался вверх по крутому склону горы, нависавшей над кишлаком.

Хайрулло пришпорил коня, слегка отпустил повод и коротким галопом поскакал прочь. За ним последовало окружение.

* * *

Главари бандгрупп собрались на совещание. Свой дом им предоставил дукандор Зариф.

Хайрулло злился и не старался этого скрывать. На совещание в Уханлах не приехал капитан Кадыр. Не потому, что был далеко или ему не позволили обстоятельства. Просто не счел нужным встречаться с Хайруллоханом. И все. Прислал вместо себя никчемного дурачка Гапура, чтобы лишний раз подчеркнуть, во сколько он ценит тех, кто стоит над ним.

Полковник Исмаил, успокаивая Хайруллохана, пообещал сам поехать к Кадыру, сделать ему внушение и поставить задачу. Пакистанец всячески обхаживал саркарду, не скупился на посулы. Но Хайрулло все же сумел отыграться на самом пакистанце.

Полковник решил лично уточнить боевые задачи. В доме дукандора Зарифа, где готовился прием для главарей бандгрупп, он развернул карту и стал объяснять, кому, где и что надо сделать для того, чтобы задушить Дарбар и не допустить подхода помощи с севера.

Хайруллохан подошел к столу, взглянул брезгливо на карту:

— Вы мне бумажки не показывайте, уважаемый господин. Аллах дал нам живую землю, и я знаю ее такой, какой она сотворена. В бумажке пусть разбирается Кадыр Хан. А я и так скажу своим, куда идти и что делать.

Командиры покорно склонили головы. Большинство из них также ничего не понимали в бумажках, и Хайрулло, презиравший карты, казался им своим, близким, понятным. Конечно, они выслушали все, что им пытался втолковать пакистанец, но, впуская его умные советы в одно ухо, выпускали их сквозь другое.

Когда полковник кончил говорить, слово взял Хайруллохан.

— Все поняли? — спросил он язвительно. — Так и поступайте. Наш друг очень хорошо знает войну. Его советы не имеют цены. Следуйте им в большом и малом. А теперь я скажу вам, что еще надо делать.

Саркарда оглядел своих командиров и увидел их довольные лица. Все понимали: надо будет поступать именно так, как повелит Хайруллохан.

— Уважаемый капитан Кадыр, — сказал саркарда, — занял позиции на Ширгарме и прирос там задом к камням. Я не знаю, как его оторвать от них и повести на Дарбар. Но я спокоен. Шурави не пройдут через Ширгарм. А если капитан Кадыр побежит, то угощение в Ухаилахе его ждать не будет.

Командиры одобрительно закивали. Хайрулло с удовольствием думал о том, как Гапур доложит Кадыру, что говорили о нем. На сердце стало несколько легче.

С другими главарями Хайруллохан говорил мягко, вежливо, даже ласково, всячески выказывая особое к ним расположение.

— Вы, уважаемый господин Сайд Падшах, пойдете на Дарбар со стороны западных ворот. Пусть ударит разом вся топхана^[6]. Я верю, сила Аллаха повергнет в прах стены, укрывшие неверных.

Сайд Падшах выступил вперед, прижал руку к животу и слегка поклонился. Вытянутое лошадиное лицо цвета мореного дуба не выражало никаких чувств, кроме сытости. Он выпячивал толстые, чувственные губы и только кивал в такт словам саркарды. При этом его нос, висевший над черными усами, большой, как средних размеров баклажан, зыбко подрагивал.

— Вы, благородный Мухаммад Панах, с вашими храбрыми муджахидами пойдете на крепость со стороны восточных ворот…

Круглолицый Панах, заросший бородой от ушей до глаз, величественно кивнул. Он считал, что джагра^[7] не будет суровой. Осада уже истомила правительственных солдат, где им устоять против его бедовых муджахидов, рвущихся к поживе.

— Я вас понял, Хайруллохан.

— Бейте их, благородный Мухаммад Панах! Никакой им пощады! Аллах да пошлет вам удачу!

Он был подчеркнуто вежлив со своими головорезами, этот атаман, который всего час назад заживо сжег человека. Сжег, не дрогнув ни одним мускулом, не испытав иных чувств, кроме сладостного расслабления вялых мышц внизу живота.

Он играл в эту не привычную для него вежливость, чтобы чертов пакистанец ощутил всю глубину невежливости, обращенной саркардой к нему, гордому полковнику.

Окончилось совещание. Дукандор Зариф пригласил душманскую знать в сад, к арыку, где уже было приготовлено угощение.

Тут саркарду ожидал неприятный сюрприз. Пакистанец, выслушав приглашение, не изобразил на лице подобающей радости.

— Уважаемый господин Хайруллохан, — сказал он сухо и официально, — я вынужден уехать. Желаю вам успехов во имя Аллаха!

Полковник Исмаил держался подчеркнуто строго. Он не забыл язвительности, с которой саркарда разговаривал с ним, когда определялись боевые задачи. Теперь он мстил своим ответом. Все ясно видели, что представитель зарубежного руководства относится к Хайруллохану холодно. Значит, не ценит его. Это неизбежно приведет к тому, что саркарду перестанут ценить и те, другие, от кого зависит его судьба.

Хайруллохан мгновенно уловил перемену в поведении пакистанца. И тут же просчитал, что именно тот старается показать окружающим. Уж что-что, а просчитывать чужие ходы интриганы умеют безупречно.

Поняв, что может ему грозить, если пакистанец сейчас уедет, саркарда изменил тон и поведение.

Расплываясь в улыбке, тая злобу в показном радушии, Хайрулло сумел согнуть колодообразный стан в почтительном полупоклоне.

— Высокочтимый полковник Исмаил, — начал он медоточиво, — мы нижайше просим вас изменить принятое решение. Вожди боевых отрядов опечалены вашим скорым отъездом. Еще больше будет горечь муджахидов. Я обещал людям, что вы прочитаете проповедь. Это известие было встречено с ликованием. Мы надеемся, высокочтимый гость, на ваше сердечное согласие.

Полковника Исмаила устраивал такой ход Хайруллохана. Он сейчас больше всего заботился о том, чтобы наступление на Дарбар началось. С успехом этого дела хозяева связывали большие надежды и планы. Допустить срыв штурма никак нельзя. Поэтому, сделав вид, что меняет планы, полковник все же сумел уколоть саркарду:

— Вы, уважаемый Хайруллохан, оказывается, не только мужественный сипасалар, но и светский ширинзабан^[8]. Это удивительно в наше суровое время.

Главари вышли во двор, где под большим навесом хозяева уготовили пир. Все расселись в круг, заняв места, как обычно, по старшинству.

Рядом с Хайруллоханом справа и слева устроились командиры больших отрядов. Дальше уселись начальники групп поменьше, специалисты по разведке и минному делу, получившие подготовку в Пакистане.

Муллави, бледный, с лихорадочным румянцем на скулах, вознес хвалу Аллаху. Все погладили ладонями бороды и придвинулись к дымящимся блюдам. Поначалу ели молча, только сопели, чавкали, урчали. Огромный верзила со шрамом под носом подавился и начал икать. Несколько глотков воды не помогли ему, и он, отставив чашу в сторону, снова принялся за еду: пихал в рот плов, жевал, икал и глотал, давясь.

Хайруллохан не обращал внимания на такие мелочи. Он знал, эти люди — волки, и чем больше в них сохраняется звериных инстинктов, тем спокойнее среди них ему самому. Его пугало, когда рядом появлялся умник. Такой пострашнее врага: он сразу начинал борьбу за власть, старался оттеснить всех других от вершины, которую положено занимать сильнейшему. С такими он расправлялся быстро. Этот икающий верзила и вершил суд Аллаха по указанию саркарды, убирая умников и всех тех, кто просто не нравился Хайруллохану.

Сам Хайрулло хорошо знал свои достоинства. Он выскочил вверх и уселся на спине слона власти не потому, что был слишком умен или грамотен. Он взял счастье силой и жестокостью. Но ведь может найтись еще такой же удачник. Нет, лучше уж пусть у него под рукой ходят злые, голодные, но не очень умные серые волки. На таких он легко найдет управу. Люди, как стадо, послушно идут за вожаком.

Лениво шевеля губами, блестевшими от жира, пережевывал мясо чернобородый блинолицый Мухаммад Панах. Он ни на кого не смотрел, а если и бросал взгляд, то вряд ли что видел. Его красные, налитые кровью глаза бессмысленно блуждали.

«Уже согрешил», — подумал Хайрулло и отвел взгляд в сторону. Он знал — Мухаммад Панах делит душу между Аллахом и алкоголем. Причем алкоголь все больше вытеснял Аллаха из дел и помыслов когда-то истинного борца за веру.

О тайном пристрастии главаря крупной банды к питию спиртного знали даже в далеких кишлаках, где орудовал Мухаммад Панах. Между собой базгары называли его Шараби — пьяный, алкаш.

В иное время следовало бы сурово взыскать с пьющего как с отступника от заветов веры. Взять и отсечь ему голову. Было бы полезно это сделать для устрашения тех, кто готов променять веру в Аллаха на булькающую бутылку. Но Хайрулло сохранял вид, что ничего не ведает. Мухаммад Шараби — палач, костолом, насильник — также был верным псом и ни разу не показал зубов Хайрулло. Больше того, он готов горло порвать любому, кто осмелится поднять руку на саркарду.

В стороне, словно стараясь не маячить перед глазами Хайруллохана, крутя жирными пальцами большую баранью кость, аппетитно объедал с нее мясо Мобврак Шалла — Настырный Мобарак, начальник разведки банды. В прошлом ловкий торговец, промышлявший всем, чем можно — от золота до наркотиков, — он укрылся у душманов от правосудия.

Однажды в Герате, прельщенный возможностью легкой наживы, Шалла зарезал покупателя, явившегося к нему за товаром. Скрыть преступление не удалось, и Шалла бежал в Пакистан, объявив себя «борцом за веру». Там он пробился к руководству душманским движением, стал заниматься разведкой.

Поначалу дела у Шаллы шли неплохо. Используя старые торговые связи с дукандорами, мелкими торговцами на базарах, он сплел широкую мелкоячеистую сеть. Забрасывая ее даже без специальной цели, Шалла выуживал немало информации, интересовавшей как душманов, так и мистера Каррингтона.

Одновременно Настырный наладил доставку наркотиков в Западную Европу через Афганистан. Он получал товар, поставляемый душманскими караванами, из сусеков Гульбеддина и Гилани, затем небольшими партиями перепродавал его оптовикам в Герате, Кабуле, Кандагаре. Оттуда купцы, маскируя отраву в сухофруктах, отправляли ее в ФРГ.

Однако бизнес и разведка у Настырного шли все хуже и хуже. Набиралась опыта ХАД — служба афганской госбезопасности. Был разгромлен ряд душманских банд. По кончикам нитей, тянувшихся от них, контрразведка вышла на осиные гнезда Настырного и ликвидировала многие из них.

Советские таможенники обнаружили нисколько крупных транспортов с наркотиками, переправленными на Запад Настырным. Канал, который считался надежным, оказался перекрытым.

Чтобы убрать Шаллу с глаз, душманские вожди определили его в банду Хайруллохана. И здесь Настырный понял — карьера его пошла к закату.

Самолюбивый Хайруллохан встретил назначенца, недавно бывшего в фаворе у великих вождей, с нескрываемым подозрением и пренебрежением. Боевые неудачи своих банд он списывал на счет недостатков разведки. Шалла постоянно чувствовал нож Нурмата, палача Хайрулло, на своем горле.

Вот и сейчас, обедая в званом обществе, Мобарак Шалла ощутил на себе ненавидящий взгляд саркарды и пришел оттого в гадкое настроение. Что готовит ему этот старый пес, пропахший мочой? Конечно же, ничего хорошего.

Когда трапеза подошла к концу, Хайруллохан через достархан громко обратился к Шалле:

— Уважаемый Мобарак, прошу вас, подойдите ко мне.

На предательски ослабевших ногах, похолодев от недобрых предчувствий, Настырный приблизился к саркарде. Низко поклонился.

Борода не украшала его лица, лишь обозначала мужское достоинство. На рыхлом бабьем лице с отвислыми щеками она росла клоками, жесткая, будто одежная щетка, вытертая от частого употребления.

Шалла угодливо сгибался перед Хайруллоханом и прижимал руку к груди так сильно, что побелели костяшки пальцев.

— Я все чаще думаю, Мобарак, — сказал Хайрулло, растягивая слова. Все вокруг разом притихли. Только Мухаммед Шараби что-то жевал отрешенно, погрузившись в мир пьяных грез. — Я все чаще думаю, не перекинулся ли ты к неверным.

— Будь я проклят Аллахом!.. — горячо воскликнул Настырный.

— Чем же тогда объяснить, — властно перебил его Хайруллохан, — что шурави все чаще появляются внезапно и не там, где их ждут?

— Шайтан их помощник, великий хан! Будь они прокляты, эти неверные! — заскулил Настырный.

— Сегодня, Мобарак, мы начинаем великое дело. Если твои глаза и уши подведут нас, я не стану вести пустых разговоров. Уши, которые не слышат, — зачем они псу? Глаза, которые не видят, — зачем они верблюду?

— Великий хан…

— Не дрожи, Мобарак. Я тебя не стану казнить, — сказал Хайрулло брезгливо. — Я прикажу обрить тебе бороду и отдам в жены Черному Джамалу. Он тебя в два вечера обучит бабьему делу, коли ты не можешь заниматься мужским.

Дикий хохот разорвал напряженную тишину. Все были довольны. Ах, как умеет шутить этот Хайруллохан! Даже чопорный пакистанец — и тот улыбнулся. Угроза, прозвучавшая только что, понравилась ему своим поистине восточным духом.

— Ты сам, Мобарак, сам лично займись выяснением правды. Если шурави ударят муджахидам в спину, когда мы станем штурмовать Дарбар, считай себя женой Черного Джамала.

Низко кланяясь, Настырный попятился от саркарды и покинул пиршество. Надо было выполнять приказ.

После трапезы на небольшой площадке перед джуматом — кишлачной мечетью — душманы собрались на моление. Его проводил полковник Исмаил, надевший по этому случаю чалму.

— Алла, алла акбар! Арахим, арахман, маленкин, мустафир…

Полковник тянул молитву гнусаво, будто прогонял слова через нос.

— Арахим, арахман… — машинально повторяли за ним привычные славословия Аллаху молящиеся и оглаживали ладонями щеки.

Окончив молитву, полковник Исмаил поднял голову и посмотрел на собравшихся. Лицо его стало благостным, умиротворенным.

— Воистину сказано, — начал он проповедь, — ничто и нигде не скроется от глаз Аллаха. Он увидит во зле добро и различит зло, которое прикидывается добром. Насторожите, правоверные, уши ваших душ, и тогда добрые вести войдут в них без остатка. Перед порогом великого служения вере стоит каждый из нас в эту минуту. Борцов за веру сегодня разбудил и поставил на ноги священный призыв. Вы слыхали, должно быть, что неверные объявили о том, будто их полки уходят домой. Усмотрим суть этого дела, как велит Аллах. Воистину говорю вам — дело это поганое. Это зло, которое окуталось добром. Если тебя укусила змея, то, даже умирая, ты должен убить ее, не дать уползти ей в нору. И мы должны, как молитву, принять и повторять слова: «Все неверные пусть останутся в земле, на которую приходили».

— Верно! — разом выкрикнули голоса заводил, заранее назначенных Хайруллоханом.

Они сидели в разных углах толпы и следили не столько за словами, сколько за самим проповедником. Вот он свел и приподнял брови, и верные знаку подручные завопили:

— Алла! Алла акбар!

— Верно! Алла! — подхватили нестройно остальные душманы.

— Мы смело пойдем на битву и разорим гнездо нечестивых, которое зовется Дарбар!

— Разорим! — теперь уже более свирепо и дружно гаркнули душманы.

— Аллах велик! Вера зовет на подвиг! Кровь неверных — пропуск в мир вечного блаженства для муджахидов. Пусть каждый пришелец шурави ляжет в землю, на которой стоит! Джаза! Джаза!^[9]

— Джаза! Джаза! — яростно вторили сотни глоток. Молящиеся быстрыми тычками кулаков исступленно ударили, замолотили по воздуху. — Джаза!

— Важел! Убивать! — гаркнул проповедник истошно, заводясь и сам пьянея от ненависти.

— Важел! Смерть! — заревели душманы. Их кулаки снова взлетели вверх.

* * *

Час спустя банды вышли в направлении на Дарбар.

По тайным тропам понеслись гонцы собирать все наличные силы на штурм.

Со свитой выехал в горы и Хайруллохан.

В то же время из кишлака Уханлах вышел старый охотник Шахзур. Когда Хайруллохан приказал казнить его сына, старик был на площади. Он не возмущался, не кричал, не жаловался. Он верил — что ни свершается, даже самое злое, — все это по воле Аллаха. Он лишь смотрел, как полыхает огонь, и молчал, стоя на коленях. По морщинистым, как кора старого дуба, щекам катились и высыхали слезы.

Когда душманы ускакали, старик так же молча, ни на кого не глядя, встал и, едва передвигая ноги, скрылся за дувалом своего двора.

Некоторое время спустя он вновь появился на улице с винтовкой за плечами, туго перепоясанный патронташем. Тяжело ступая, он двинулся по тропе, уводившей в скалы.

Темная фигура старика с ружьем, торчащим над правым плечом, долго маячила на фоне светлого неба, потом слилась с громадой хребта.

Примечания

4

Саркарда — атаман (пушту).

5

Дарамар — бандит (дари).

6

Топхана — артиллерия (дари).

7

Джагра — битва (дари).

8

Ширинзабан — сладкоречивец (фарси).

9

Джаза — наказание (фарси).