Жить запрещено

Александр Александрович Стребков

Сюжет романа-хроники основан на реальных событиях, в которых главные герои произведения, как и некоторые персонажи, проходят под собственными именами и фамилиями. Роман написан по рассказам и воспоминаниям главного героя романа Сударикова Павла Тимофеевича и на основе биографий остальных участников событий, потому он и называется хроникой, ибо события, как и отдельные эпизоды и персонажи, являются не вымыслом, а представлены в хронологическом порядке во времени и в реальных его персонажах.

ГЛАВА 2

Благодатная провинция, к которой, несомненно, относи — лась и деревня Вяжички, как и сами жители дальних и ближ — них районов громадной страны Советов к концу тридцать девятого года вряд ли подозревали о тех событиях, о кото — рых мы вам рассказали. Газеты врали, извращали, запутыва — ли читателя, а чаще пугали. Год был на исходе: в колхозе об — разованном ещё десять лет назад в деревне Вяжички выда — вали натуроплату на каждый отработанный трудодень. Жизнь медленно входила в свою колею: многим в то время, казалось, что пройдёт ещё десяток лет и все забудут о голоде и о той нищете, которая выпирала со всех дыр. Если бы мы

смогли хотя бы мысленно посмотреть на деревню дорево — люционную, а после сравнить то, во что она превратилась, контраст явно не соответствовал бы понятиям: покосившиеся заборы с оборванными калитками и воротами, крыши дере — вянных домов с проплешинами; кругом запустение и, поду — мать можно, что бесхозяйственность. Но это вовсе не так. Тот, кто должен был следить за всем этим: прибивать, по — правлять, благоустраивать и новое подстраивать лежал в это время в земле, где-то дотлевали его останки на великом пространстве: Мазурских болот и в предгорьях Карпат, по всей южной Украине, Дону, Кубани и в Крыму. Перечислить все те места не представляется возможным по причине их множественности. Саму деревню Вяжички эта беда также не обошла стороной, потому как самых способных, самых здо — ровых и мастеровых, наконец, самых умных — все они лежа — ли там, где-то в неведомых краях.

В доме Чигарёвых среди её обитателей: Екатерины Дмитриевны и двух её дочерей Леночки и Наташеньки уста — новилось неприятное для всех молчание. Который день с небольшими перерывами мать возвращалась всё время к одной и той же теме: дальнейшей судьбы своих уже взрос — лых дочерей. Она настаивала на том, чтобы дочери уехали вслед за своими сёстрами и братом в Москву, но те, заняв неприступную позицию, стояли на своём. У Лены на то были свои причины, а младшая, может быть, по своей подростко — вой глупости следовала в рассуждениях за сестрой.

Хозяйка дома сейчас возилась у печи. Орудуя рогачом, вынимала из жерла печи свежеиспеченные буханки хлеба: расставляла их рядком на деревянной длинной лавке, сле — дом накрывая сверху полотенцами. Наконец, она управи — лась, прислонила рогач в стенке печки, уселась на краешек лавки, вытерев, краем платка пот со лба, посмотрела в сто — рону сидящей у окна Лены, сказала:

— Лена, доченька моя, вот ты постоянно злишься на ме — ня, думаешь, что я тебе зла желаю. Сама посуди, разве мо — жет родная мать желать своему кровному ребёнку зла?.. Я тебя ещё год назад отправляла к сёстрам, а ты так и не по — ехала. Как ты не можешь понять, что он тебе вовсе не пара; и я могу тебе не задумываясь назвать несколько причин это — му. И не подумай, как тебе по всей вероятности сказали, что я против этого лишь потому, что он происхождением своим не из тех, каким мне хотелось бы. Всё это чушь собачья, в особенности в настоящее время, когда мы стали давно уже как все вокруг нас обычными крестьянами, когда о всяком твоём дворянстве в прошлом лучше помалкивать. Причина совсем иная: во-первых он на год моложе тебя, и насколько я знаю по жизненному опыту и других подобных случаев — такие браки счастливыми не бывают. Муж должен быть хо — тя бы лет на десять старше жены, так всегда было, по край — ней мере, в нашей среде. Я знаю много случаев, когда муж был и на больше лет старше и жили они, дай Бог каждому так жить, но в то же время я не знаю ни одного положи — тельного примера подобного тому, который ты намерена совершить. Каждой матери хочется, чтобы её дитё счастли — вым было, так почему ты думаешь, что я враг тебе?.. Ну, вот — ты снова плакать начала…

Лена не отвечая на слова матери, смотрела всё это вре — мя в окно, скорее всего не видя там ничего, но после по — следних слов произнесённых матерью, убедившие её в том, что та продолжает стоять на своём, дала волю слезам, кото — рыми заканчивались каждый раз подобные пререкания. Ещё с весны Лена стала встречаться с Павлом Судариковым: по — началу всё выглядело словно временная шутка, которая уже к осени переросла в более серьёзные обоюдные чувства. Сейчас она, вытерев слёзы тыльной стороной ладони, пре — кратила плакать, повернулась лицом к матери и сказала:

— Хватит об этом мама, не пилите вы меня ежедневно, я вас ни в чём не виню, но и с собой не могу ничего поделать. Не настаиваю я больше на скорой свадьбе, ему всё равно весной в армию; вот вернётся, если дождусь его, тогда и видно будет. Может он после службы и не вернётся сюда в деревню, как другие парни, отслужив в армии в городах прижились. А то, о чём вы, мама, говорите, я вовсе с этим не согласна. Сейчас другие времена и заметьте — женятся на тех, которых сами выбирают, а не так как — у вас там было: на шестнадцатилетней девушке старики женились, после гор — шок всю жизнь за ним выноси и жди когда он, наконец-то помрёт.

— Лена! Ну, разве можно такое говорить, грех ведь!

— Нет!.. грех насильно замуж выдавать, а потом на людях говорить: — Ой! какая наша доченька счастливая, как ей по — везло с Иваном Ивановичем, всего много и вдоволь. А то, что доченька каждый день — ночь напролёт в подушку плачет — это тоже счастье?! Вы меня, мама не переубедите, потому лучше нам не сориться зря.

— Хорошо, будь, по-твоему, об одном лишь прошу тебя, оставайся целомудренной, не шути с этим, ибо потом уже не исправишь…

— Мама, я уже не школьница, чтобы говорить мне об этом, хотя, по правде сказать, не за горами, когда и в старых девах очутюсь. Если вы говорите, что раньше у вас там в ше — стнадцать замуж выдавали, то я, выходит, три года как про — срочила, надо было ещё в школе об этом крепко подумать.

— Вот, эти шуточки твои — совсем не к месту. Отец твой — старше меня на десять лет, но я этого никогда не замечала, тем более не сожалела о том, что вышла за него замуж.

— Мама, да насколько я помню, отец-то и дома не живёт, всё где-то по службам шляется, а ты всё одна, да одна, хо — чешь, чтобы и у меня так было?

— Нехорошо старших перебивать, к тому же я мать твоя. А что насчёт отца, так он в этом не виноват, что времена смутные настали. Жили бы как прежде в Москве, этого бы не было.

— Он же не раз тебе предлагал в Москву снова вернуться, почему не согласилась?

— Потому, Лена, что я до сих пор не верю в душе, что это всё навсегда. Там может в любой день всё снова начаться; всё власть никак не поделят, а я этого боюсь. Хватит с меня тех страхов, что я пережила за две их революции, как они это называют. А по мне — это мало чем отличается от Пугачёв — щины. Только тогда, всё то было далеко от Москвы. Прошло полтора столетия и до Москвы добралось. Жаль, что нет сре — ди нас сейчас Параньи царство небесное этой добрейшей женщине, была бы она живая, даром, что из крестьян, а ума была благородного, она бы тебе то же самое сказала.

Екатерина Дмитриевна умолкнув, поднялась с лавки, и принялась наводить порядок возле печи. Лена повернулась снова лицом к окну и тут вдруг заулыбалась и с весёлой нот — кой в голосе, выкрикнула:

— Мам, а, Мам, посмотри в окно — кто к нам прибыл! Мы ему тут все косточки промываем, а он лёгок на помине в гос — ти надумал. Мам, да иди же погляди в окно, кто к нам пожа — ловал! Пропащий наш отец своей персоной приехал. Вон гляди — бежит к порогу спотыкается, даже на ходу прихора — шивается, видно, мам, тебе понравиться хочет. Спешит как на свидание. А ты меня всё ругаешь, о себе бы лучше вспом — нила.

Екатерина Дмитриевна подбежав к окну, наклонив голо — ву в проём посмотрела во двор, но муж тем временем уже скрылся из поля обзора, а вскоре в сенях послышались его шаги. Войдя в комнату, снял шапку, стряхнул с неё на пол снег, улыбаясь приветливо сказал:

— Как хорошо после стольких дней разлуки с вами — сно — ва явиться домой: здравствуйте мои милые добрые хозяюш — ки! Не ждали?.. а я припёрся!

Наталья, подбежав к отцу, повисла у него на шее; Егор Владимирович погладил её по спине, потрепал за пышные волосы, отстранив от себя, принялся снимать с себя одежду. Раздеваясь и вешая одежду на вешалку, прибитую к стене, всё время поглядывал то на жену, то на Лену. Лицо Екатери — ны выглядело бледным, видимо ещё не придя в норму после разговора с дочерью, к тому же и само поведение — в её молчании, явном недовольстве во взгляде говорило мужу, что в доме не совсем всё в порядке. Присмотревшись внима — тельней к Лене, понял, что лицо у той заплаканное; немного помолчав, тая надежду, что жена всё сама объяснит, так и не дождавшись, теряя терпение спросил:

— Да что у вас здесь случилось, откуда вся эта хмурость на ваших лицах, а у Лены глаза все заплаканы? Поссорились никак? Катенька, чего молчишь? Вот никогда не думал, что так встретите меня. А ну рассказывайте отцу всё без утайки и как можно быстрей, а то я голодный как волк. Вот Наталья у нас самая говорливая ей и рассказывать — она это хорошо умеет, с её рассказов хоть повести пиши под диктовку.

— Ничего я не знаю, — ответила дочь недовольно, будто подводя под этим черту, — то всё меня не касается. Кого ка — сается, тот пускай и рассказывает.

После этих слов она резко повернулась и с гордо подня — той головой прошагала демонстративно в соседнюю комнату.

— Так… понятно, — сказал с огорчением Егор Владимиро — вич, — как я предполагаю, снова о делах сердечных спор идёт, и к единому мнению прийти так и не можем. И до чего же договорились, хотел бы я знать?

— Замуж выходить надумала твоя дочь и неизвестно за кого… — начала было рассказывать Екатерина Дмитриевна,

но муж, не дав договорить, уже и так понял, о чём она хочет сказать, примиряюще сказал:

— Почему ты так решила, что неизвестно? Вполне даже всем давно известно, как свет божий; парень он, лично по моим суждениям вполне порядочный и руки нашей дочери вполне достоин. Не граф, не князь, правда, но по сегодняш — ним временам это даже в пользу — жизнь спокойней будет. Отца его я прекрасно помню, каким тот был: вполне достоин тому моменту самой истории страны, ибо тогда всем хоте — лось лучшей жизни. Так в чём вопрос?

— Молод он слишком для нашей дочери; пусть хотя бы вначале в армии отслужит, — резким голосом ответила жена.

— Катя, разве ты не знаешь, что молодость — это не не — достаток, а даже я бы сказал большая привилегия. Старость — вот это и впрямь большой порок у человека. Старость хо — чешь, не хочешь — наживаешь, а молодость с каждым про — житым днём теряешь. Глупенькие вы всё-таки женщины. Из — за пустяка скандалы устраиваете: ссоритесь, плачете, сами себе жизнь укорачиваете. Так — погоревали, и хватит. Всё за — были! Я носом чувствую, что у вас тут такой дух печёного хлеба стоит; ещё, когда шёл по улице — ко двору подходил, услышал; чуть было своей слюной не подавился. Готовьте на стол. По-человечески я ел последний раз… — я уже и забыл, наверное, когда домой приезжал.

Спустя время, семья сидела за столом. Мать и дочери внимательно слушали Егора Владимировича, который в это время ел с аппетитом и рассказывал новости из Смоленска, ибо начиная с этого года, Барятинский район зачем-то от — торгли от Калуги и присоединили к Смоленской области, а в сорок четвёртом вернут всё на своё место. Егор Владимиро — вич прибыл сейчас из Смоленска.

— Представь, Катя, неделю назад прошмыгнул это я мимо вас, лишь в окошко поезда поглядел на деревню — ночью кста-

ти. Темень — ни зги ничего не видно — думаю — где они там в этом мраке? А вы, наверное, спите сладко и ни слухом, ни ду — хом не ведаете, что вашего отца мимо нелёгкая понесла среди ночи. Теперь вот обратно в Калугу. Пару дней дома побуду, и снова мотайся, как маятник. Одно дело указом передать управление части местности в другой город и совсем другое, как потом работать. Бегай за каждой бумажкой туда-сюда.

— Егор, — прервала его жена, — что слышно о той финской компании, как её в газетах называют — это не начало боль — шой войны? В деревне всякое говорят: финны, немцы — из газет так совсем ничего не понять.

— Катя, мой тебе совет — в подобных разговорах лучше не участвовать. А то кто-то, что-то сам скажет, а тебя в этих словах и обвинит. У меня ничего не выпытывай, всё равно ничего не скажу, потому что и сам ничего не знаю. Знаю я вас женщин — язык за зубами вам трудно удаётся держать. Есть раненые, а как бы ты хотела? Там, где стреляют — всегда есть убитые и раненые. На охоту идут — на зайца, к примеру, казалось со — всем мирное мероприятие, а с охоты раненого товарища на себе притаскивают, а бывает и на тот свет случайно отправят. Так то же всего-навсего охота, а тут военный конфликт.

— Вот потому я и против этого союза, — сказала жена, — ещё неизвестно, сколько это протянется, а ему вот весной в армию. Боюсь я, чтобы не получилось как у его матери Ари — ны. Сколько она с Тимофеем прожила? — по пальцам дни пе — ресчитать можно…

— Ты снова за своё! Лена, почему молчишь? Скажи хотя бы слово, выскажи свой взгляд — на то, о чём мать говорит. Должен же я знать мнения обоих сторон.

— Я сказала маме, что никакого замужества сейчас не бу — дет, а она всё никак не успокоится. Отслужит в армии, там видно будет. Три года не три месяца. За это время всё может поменяться, да так, что вопрос сам по себе отпадёт.

— Ну, вот и прекрасно будем считать вопрос решенным, — сказал удовлетворительно отец, — Павел, не знаю как вам, а мне он по душе. Смотрю на него иной раз и Тимофея вспо — минаю, будто его самого вижу.

Вечером, когда за окном на деревню спустились сумер — ки, Лена принялась одеваться и прихорашиваться перед зер — калом, мать, поглядев в её сторону, сказала недовольно:

— Тебе хоть кол на голове теши: целый день толкли воду в ступе; говорили, говорили — чуть темнеть стало — уже бе — жишь к нему.

— Я что в монахини пострижена, что за порог не могу выйти?! Или мне возле вас сидеть и смотреть на вас, как по — лоумной?! — С этими словами Лена уже одетая хлопнула дверью и удалилась.

То упорство и настырность в отстаивании своей любви к Павлу, вероятно на тот период посетило её сущность, унасле — довав от тех далёких предков по материнской линии, ибо в будущем эта черта в её характере вначале притупится, а по — том совсем исчезнет. Этому всему есть объяснение в смене характера: те испытания невзгодами, которые выпадут на её долю, в дополнение к этому другая личность в лице Павла, которая будет довлеть над ней, в будущем сделают её крот — кой и покладистой. Притом, если ты любишь его всем серд — цем и душой, а попутно обременена малолетней детворой: от всего этого женщина начинает подчиняться мужу во всём, на — чиная с самых незначительных мелочей, даже если они не — справедливы по отношению к ней. В отличие от дочери, Ека — терина Дмитриевна глубоко в душе на то время испытывала иные чувства, которые не решалась говорить Лене. Кроме за — явленного аргумента — несоответствия в возрасте, она жен — ским материнским чутьём словно предугадывала ту тяжкую долю, которая ожидает её дочь. Не раз, думая о судьбе Тимо — фея и как бы на его примере опасаясь, что сын может повто-

рить его судьбу, в душе у неё постоянно возникал протест иной раз вопреки здравому рассуждению. По своему складу характера Екатерина Дмитриевна больше была склонна к практичности, реальности, расчёту, всему тому, что унаследо — вала от Гончаровых. А вот дочь Лена пошла, видимо больше в отца. Материнская целеустремлённость и упорство уступит место стойкому терпению, самопожертвованию, покладисто — сти ради других, кто бы им не был. Подарить, отдать послед — нее, сделать всё за других, если это даже тебе не под силу. Эта, казалось бы, вполне положительная черта характера у неё передастся по наследству её детям, правда не всем. Черта хорошая — для окружающих, но не для самого держателя столь благородного отношения к другим, ибо это делает его несчастным, он чувствует и знает это, но поступить по-другому не в состоянии. Мы не станем забегать далеко вперёд, потому как за окном дома Чигарёвых стояли ещё последние дни три — дцать девятого года. До большой войны оставалось чуть меньше чем полтора года.

Кто знает, не показав на деле и не проявив свою неспо — собность в финской войне, уроки которой были расценены, как слабость в ведении совремённой войны, нацистская Гер — мания убедившись в том опыте, обрела уверенность в быст — рой своей победе. Не будь этого, то может быть Гитлер и не решился бы напасть на нашу страну в том роковом сорок пер — вом. Финнов надо было бить быстро, сильно и умело — да не — кому было, репрессии основательно подчистили командный состав в Армии. Весной, в мае сорокового года Павла призва — ли в ряды Красной армии. Лена, повиснув на шее у своего су — женного: рыдала, голосила, словно предчувствуя недоброе будущее — как по покойнику. Павел с трудом оторвал её руки от себя, потому как команда давно была, — стать в строй. С жалостью посмотрел уже со стороны, стоя в строю на Лену и у него у самого навернулись на глаза слёзы. Провожали ново-

бранцев в Барятинске прямо на вокзале. Призывники погру — зились в теплушки, плотно сбившись у распахнутых настежь широких дверей, продолжали прощаться с родными и друзь — ями. Паровоз в голове состава всё трезвонил свистками, пе — риодами издавая протяжные гудки, пытаясь отогнать прово — жающих от вагонов, которые будто мухи липли к дверям теп — лушек, наконец, тихим ходом, как несут обычно покойника на кладбище, состав вначале уполз за пределы станции, а вскоре скрылся вдали за стеной темнеющего леса. Непривычная форма никогда ранее не наблюдавшаяся при отправлении составов с новобранцами, будто предсказывала их дальней — шую судьбу. Спустя пять лет, уже после окончания войны жи — тели деревни испытывая в душе невозместимую горькую ут — рату, часто станут вспоминать тот злополучный состав поезда, который увёз их сыновей навсегда. Из всех новобранцев, ко — торых, вот всего минуту назад увёз поезд на благородный ратный труд по защите Отечества, через год почти все уйдут в вечность. Призыв двадцать первого года рождения первым примет на себя всю мощь немецкого Вермахта в живых из этого призыва останутся единицы.

По истечению небольшого промежутка времени в семье Судариковых заметно стали испытывать, что кого-то в доме не хватает — словно осиротели. Иван Васильевич домой приез — жал редко, пропадая в Барятинске по делам, теперь уже мел — кого служащего. Так или иначе, Павел на тот момент в семье был опорой, а с его уходом в армию Арина Осиповна осталась с четырьмя детьми одна. Шестнадцатилетний Анисим уже второй год работал в колхозе, а десятилетний Коля и восьми — летняя Мария прибегая со школы, помогали управляться по хозяйству, часто споря между собой — кому что делать, потому что Марии больше нравилось пасти гусей по берегу речки, а Коля туда стремился, чтобы поудить рыбу. Самого меленького Васю мать таскала на руках по двору, а тот заходился криком.

В семье Чигарёвых первые дни после проводов в армию новобранцев все члены семьи ходили, каждый думая о сво — ём. Стороннему наблюдателю могло показаться, что в семье случилось совсем недавно какое-то горе и как минимум ко — го-то схоронили. Лена ходила как неприкаянная: грустная, молчаливая, задумчивая. Усевшись у окна на своё любимое место, положив голову на кулачок свой, могла долгое время созерцать, глядя во двор, где гоготали гуси, а Екатерина Дмитриевна тем временем поглядывала на дочь, в душе жа — лея её, но затрагивать опасалась, ибо знала, скажи хоть сло — во и всё закончится обильными слезами. По своему жизнен — ному опыту она знала, что рано или поздно всё придёт в норму и сейчас требуется лишь терпение. Каждое утро Лена направлялась на работу в колхоз: с того памятного дня мар — шрут ходьбы она поменяла, ходила теперь делая петлю и лишнюю сотню метров мимо двора Судариковых, словно надеясь в один прекрасный день увидеть в том дворе своего возлюбленного Павлика. Поравнявшись с двором, голову старалась не поворачивать — боясь, как бы кто не увидел, но при этом косила глазами на сам двор. Прошла, минула двор

— и на душе, казалось ей, становилось легче; будто и впрямь, на мгновение с ним повстречалась. Теперь двор, где ранее жил её Павлик, представлялся ей как местом святым для па — ломничества. В иной день, отчаявшись в своих самой себе навязанных мистических мыслях, начинала злиться на себя и давала зарок, что больше по той улице ходить не станет. Проходил день, и ноги сами туда устремлялись. Однажды в один из таких вояжей, Арина Осиповна, разглядев Лену ещё издали, идущей по улице сама подошла к калитке, и когда та поравнялась с ней и поздоровалась, она подозвала её к себе.

— Леночка, — обратилась к ней ласково Арина Осиповна, — я часто вижу, что ты стала ходить мимо нашего двора, но ни разу почему-то не зашла к нам. Стесняешься?.. Так мы люди

простые, не гордые, не стоит нас стесняться. Вижу, милая, и знаю, почему мимо ходишь — чувствую нелегко тебе, мне тоже не легче. Одного выпроводила, не успеешь оглянуться как второй на подходе.

— Тётя Арина, да не стесняюсь я вовсе, некогда просто. Вот и сейчас спешу в колхоз на работу, даже с вами не могу долго поговорить. Вы же читали в газетах, что за опоздания и прогулы теперь в тюрьму сажать станут. У нас в колхозе к счастью пока до этого не дошло, но чем чёрт не шутит. А то получится — жених мой в армии, а невесту его в лагерь на ис — правление отправят.

— Ждать Павлика будешь? — спросила Арина Осиповна уже совсем другим голосом, при этом пристально вглядыва — ясь в лицо Лены.

— Тётя Арина, конечно, буду и уже жду с первой минуты, как только простилась с ним — жду. Я терпеливая, упорная: раз сказала, значит, дождусь — хоть даже буду знать, что пе — редумает сюда возвращаться.

— Да куда же ему возвращаться, как не домой?

— Мало ли что, много деревенских, которые после служ — бы уезжают в города и даже нос свой сюда не показывают.

— Ну, тогда если ты только не против, я стану называть тебя дочерью.

— Я не против, как считаете нужным, так и называйте.

Побежала я…

— Заходи хотя бы на минутку…

— Зайду… обязательно зайду… — прокричала она, огля — дываясь и ускоряя шаг.

На дворе стоял июнь — последний мирный июнь в бли — жайшие четыре года. До большой и страшной войны оста — вался ровно год.

* * *

Павлу Сударикову пришлось пройти два раза через пунк — ты формирования команд для отправки в воинские части. Вначале был он зачислен согласно гражданской своей спе — циальности тракториста в танковые войска, но, по какой-то неизвестной причине четверых новобранцев, среди которых оказался и Павел выдернули из строя и отправили в другую команду. На следующий день погрузились в теплушки, в ко — торых в то время перевозили личный состав воинских частей, а новобранцев перевозить — сам Бог велел, и отправили по назначению в воинскую часть, где предстояло в дальнейшем нести воинскую службу: «Куда везут?..» — спрашивали друг у друга. Об этом никто не знал, ибо это являлось почему-то большой военной тайной для всех. Это мероприятие по от — правке новобранцев во все времена — в стране строящегося коммунизма — всегда было похоже на то, когда хозяин заво — зит из дому шкодливого кота — подальше и дорогу тщательно путает, чтобы кот домой не вернулся. Эта чрезмерная сверх — секретность и «тайна» в сорок первом году обернётся для Красной армии большой бедой. Командиры подразделений: рот, батальонов, а иногда и полков не имея на руках под — робных географических карт своей местности, часто будут плутать, тем самым подставляя свои подразделения под удар, а в других случаях попадая в окружение. Немцы, в от — личие от нашей сверхсекретности на руках будут иметь гео — графические карты, на которых будет указан даже отдельно стоящий где-то сарай. В первые месяцы войны для наших командиров самым дефицитным товаром, исключая бое — припасы были немецкие трофейные географические карты своей родной страны. По прикидкам тех, кто неплохо когда — то учился в школе, а среди новобранцев нашлись и такие ре — бята — определили, что везут всё-таки на юго-запад к поль-

ской границе: «Значит, — сказал кто-то, — скоро будем учиться сразу двум языкам: на-украинской — мови и на-польской — панове; пшекать потихонечку начнём…» — подшучивали над собой новобранцы. О том, что вскоре придётся учить и тре — тий — немецкий язык пока что в голову никому не приходило. Ребята, конечно не могли знать на тот момент, что там, куда их везут, не помешало бы знать и ещё пару языков — молдав — ский и румынский. От поляков получилось хоть и недалеко, но немного в сторону, а если по правде, то ждали их земли древней Галиции, как и сами галичане. Может и не все ко — нечно, но румыны, глазевшие в нашу сторону через границу часто облизываясь, с нетерпение ждали, когда же наступит тот день, когда Галиция вновь войдёт в их состав. Служить им предстояло в 12-й армии КОВО (Киевского особого воен — ного округа) район прикрытия №-4 протяжённостью в 500 километров, если мысленно обозреть тот участок, то можно считать линию прикрытия границы от села Лютовиска Львов — ской области вплоть до города Липканы. Вот в тех заповед — ных горных краях покрытых хвойным лесом Карпат и пред — стояло нести службу прикрытия государственной границы. С тылу горы Карпатские — впереди граница с Румынией. Гра — ницу, с ранее существовавшей, с выстроенными укрепле — ниями ещё царской властью передвинули на запад всего год назад. Двенадцатая армия располагалась на участке, на тех самых пятьсот километров протяжённости, где сходятся гра — ницы Украины, Молдавии и Румынии. Все четверо, одним из которых был Павел, за это время успели хорошо сдружиться, что и обрадовало их всех, когда в строю зачитали, что они определены по воинской специальности как трактористы в 473-й гаубичный артиллерийский полк, 17-го стрелкового корпуса, под командованием генерал-майора Галанина.

«Тракторист, так тракторист… к тому же гаубицу прицепят, — сказали ребята, — дело привычное: что телегу или плуг в кол-

хозе за трактором таскать, что гаубицу, которая за всю служ — бу, может ни разу и не стрельнуть…» — на том и успокоились. Гаубичный полк дислоцировался в районе города Каменец — Подольский; до города было хотя и недалеко, но в увольне — ниях бывать там приходилось за редким случаем. Всем чет — верым хотелось в одном подразделении служить — не полу — чилось. Разбросали по разным дивизионам, но всё равно ра — довались, что хотя бы в одном полку служить остались. Впервые увидев то, что им предстоит, как они сказали: «За трактором таскать…» — вначале оробели — орудие уж слиш — ком грозным им показалось: «Такая махина, весом под два — дцать тонн, если бабахнет, — сказал Колька Ситников при — званный из Барятинска и второй номер с Павлом на тракто — ре, — то, пожалуй, и от трактора одни гайки останутся и те разлетятся в разные стороны». Но самое большое их удивле — ние было впереди. В стороне от позиций буквально в два — дцати метрах — в земле, на блиндаж какой-то больше похоже

— под маскировочными сетками возле каждого расчёта рас — положен был склад боеприпасов. На одном из занятий оче — редь и до него дошла. Молодой командир батареи, выстро — ив боевые расчёты в шеренгу, долго читал им инструкции. Красноармейцы стояли по стойке — вольно и слушали в пол уха, больше думая о своём, но когда командир заставил от — крыть один из ящиков со снарядами, и то, что предстало их глазам — наглядно ввело всех новобранцев в замешательст — во. Все дружно, выпустив воздух из лёгких, выдохнули:

«Вот это да!.. Такое… — если шарахнет… то и костей не соберёшь! И как же такую чушку, толщиной в ведро — этот снаряд туда в ствол запихивать? — спросил один из них, а ря — дом стоящий с ним товарищ ответил, — вот тебя первым это и заставят делать, тогда и поймёшь, что и куда запихивают».

Пугаться было чего — ибо лежащий в ящике снаряд к гау — бице 203-мм, образца 1931 (Б-4) и весом в сто килограммов,

представлял большую опасность, как после выстрела — там, где он упадёт. Так же когда снаряд находился в ящике в слу — чае небрежного отношения к нему. С этого момента все ново — бранцы навострили уши и стали внимательно слушать коман — дира орудия, стараясь запомнить всё, о чём тот рассказывает. Командир умышленно не показывал им снаряд в самом нача — ле занятий, теперь рассказывая, и глядя на лица красноар — мейцев молодого пополнения видел тот страх в их глазах, по — селившийся у каждого в душе, это его веселило, отчего улыб — ка произвольно не сходила с его лица. Так начались ежеднев — ные, исключая воскресенье занятия по боевой подготовке боевых расчётов. С утра тащили орудие на близлежащий по — лигон: там его зарывали, маскировали, разворачивали, заря — жали болванкой по весу снаряда, производили выстрел, кото — рый щелчком заканчивался, а далее по команде всякие мани — пуляции с ним: из казённика ещё вытащить же надо и ту бол — ванку. Потом вдруг меняли позицию, что являлось худшим из всего того, что было до этого, порой казалось — ну всё на этом! не тут-то было — опять всё сначала и так каждый день. К вече — ру в казарму красноармейцы вползали чуть ли не на четве — реньках. Как-то жалуясь своему другу и напарнику по трактору Кольке Ситникову, Павел сказал: «Мне эта пушка, мать её так

— снится каждую ночь. К тому же — во сне у меня этот трактор всё время то глохнет, то не заводится, так и мучаюсь всю ночь

— до самого утра завожу двигатель пускачом, а верёвка, как назло на шкив не накручивается…». На что остроумный Колька ответил другу: «Значит, ты Павел ещё не сильно устаёшь, раз тебе ещё и сны снятся; мне ничего не снится — только голова до подушки, я уже, считай мёртвый».

Воскресенье для красноармейцев являлось манной не — бесной ниспосланной самим Богом: водили строем в клуб, где показывали кино, которое вряд ли кто и смотрел — все полтора, а если дополнительный к фильму киножурнал «Новости дня»

длинный, то получалось, все два часа на каждый глаз можно было сладко поспать. По вечерам — в воскресенье давали пару часов на то, чтобы письма домой смогли написать; этот проме — жуток для большинства также являлся поводом для сна — письма потом как-нибудь, там, дома и без них обойдутся. Вот если бы после ужина ещё не гнали в художественную самодея — тельность в солдатский клуб, где в общем хоре надо было петь патриотические песни, от которых во рту сохло и глаза слипа — лись, то воскресенье можно бы было считать днём святым. Четверг тоже являлся днём, который в святцы вписать надо бы было — день политзанятий. Младший политрук читал и расска — зывал что-то о партиях эсеров и большевиков, зачем-то при — плетая всяких к ним буржуев и капиталистов и ему — политруку, даже в голову не могло прийти, что оказывается все красноар — мейцы, спят с открытыми глазами — этому умению требовалось ещё научиться, а вот у них — это легко получалось. В распорядке дня присутствовала ещё одна напасть, от которой избавиться был лишь один способ — костыли под мышками заиметь. Напа — стью этой являлась строевая подготовка: зарывал ты до обеда пушку, которую красноармейцы меж собой «Мортирой» назы — вали, или раскапывал её, что бы ты с ней ни делал, это никого не волновало, а два часа — будь добр отмаршируй на плацу. В иные дни, особенно напряжённые по боевой подготовке строевые занятия напоминали шарканье старческих ног. И ни — какая команда: «Выше ногу!» — ровным счётом положения не меняла. Никто из них не мог в то время знать, что пройдёт пол — года и те, кто останутся в живых будут с ностальгией и сожале — нием вспоминать то счастливое время, казавшееся им тогда тяжким бременем.

Павел, сном игнорируя, письма писать не забывал: домой родным изредка — Лене в любую свободную минуту. Про — странно — что в голову взбредёт, писать воспрещалось, потому писал всё время о том, как тоскует и соскучился он по ней.

Иной раз, написав пол странички, где изложил, казалось всю тоску по любимой, надолго задумывался — о чём ещё напи — сать?.. о самой службе можно было лишь два слова: «Служу хорошо, даже благодарности от командования имею». Врать о благодарностях желания не было, потому, тяжко вздохнув, будто прощаясь с любимой, складывал аккуратно листок в треугольник, подписывал и отправлялся к тумбочке дневаль — ного, чтобы бросить треугольник письма в почтовый ящик.

В первых числах декабря, когда уже выпал первый снег, а в горах местами и навалило немало за целых два часа до об — щего подъёма, что расценивалось среди красноармейцев как пытка палача, по гарнизону провыла боевая тревога. Такой тревоги с июня, когда присоединяли к своим землям Бессара — бию и Северную Буковину, пожалуй, не было с тех времён. По тревоге подразделения поднимали часто, но то была совсем иная тревога, когда её подавали непосредственно в казарме, на этот раз — боевая — с сиреной; тут поневоле заволнуешься. Спросонья, трясущимися от волнения руками, до конца не приведя в надлежащий форменный вид себя, бежали туда куда учили, и вскоре, вложившись в норму, ибо на проходе стоял сам командир дивизиона, держа на ладони и глядя на циферблат наручных часов, все уже стояли в строю. Командир дивизиона, выйдя на середину строя, лично зачитал приказ:

«Слушай приказ! 473-му гаубичному артиллерийскому полку поставлена задача: выдвинуться, совершив марш-бросок в назначенный пункт, занять позиции и произвести боевые стрельбы по намеченным квадратам. Время пошло с минуты объявленной тревоги. Приступить к выполнению!».

Марш-бросок в сто двадцать километров предстоял не — лёгкий: гористая местность Карпат, отсутствие дорог, местами снежные завалы. В назначенный пункт необходимо было прибыть в срок, развернуть к готовности и к стрельбе полк, затем произвести сами боевые стрельбы по указанным квад-

ратам, на месте которых были сооружены блиндажи и сараи из брёвен, из горных валунов и тех же брёвен подобие дотов.

Впереди колоны двигалась полковая разведка на лёгком гусеничном тягаче, выверяя, определяя и выставляя вехи для ориентира. Маршрут порой проходил по грунтовой дороге, по которой гуцулы на телегах ездили и обычно в телеги были впряжены быки, но зачастую и такие дороги отсутствовали, в таких местах, где их не имелось — шли по заросшему хвоей молодняку, петляя и пробивая новую колею дороги. Когда наступил рассвет, полк находился уже далеко от места дис — локации. Так вышло, что первый дивизион — он и есть пер — вый, в котором и служил Павел, а раз так, то он и шёл в голо — ве колоны. Трактор, которым управлял Павел, тащивший сей — час гаубицу, наматывал на гусеницы трактора траву и моло — дые побеги деревьев шёл головным и прокладывал путь все — му полку. Зорко вглядываясь вдаль в сумерках утра, отчего глаза стали слезиться, Павел, ориентируясь выставленными вехами, в иные разы на своё усмотрение отклонялся от вы — ставленных вех: влево, вправо, иногда делая большой изгиб, ибо мгновенно определял, что там, где стоят вехи место опас — ное: косогор, крутой подъём, громадные сосны густо стоят. Отклонившись от маршрута, далее уже на одной лишь интуи — ции возвращался на отмеченную полосу. Если даже не лука — вить и не превозносить его заслуг, то всё равно получается, что на тот момент на нём лежала вся ответственность и само выполнение задачи прибыть в пункт назначения в срок. Вско — ре из-за гор появилось солнце. Враждебность и хмурость гор — ных скал чернеющих на фоне белого снега вселяли в душу че — ловека равнин какое-то беспокойство и тревогу, отчего каж — дый раз подавляя в себе это чувство, мысленно настраивал себя на завершение начатого дела — дойти, дотянуть до места назначения в целости и сохранности орудие. Местами мар — шрут проходил по участкам, где дорога выравнивалась и шла

по прямой грунтовой дороге без всяких препятствий. Появля — лась возможность отдохнуть, не требовалось напряжения все — го существа твоего, Павел в такие моменты с восторгом рас — сматривал в открытые окна кабины трактора окружающий ландшафт. Глядя на рядом сидящего с ним Кольку весело го — ворил тому: «Дрыхнешь, суслик?.. Продери свои глаза и в ок — но посмотри — красота-то, какая кругом!» — От нагретого дви — гателя трактора в кабине было слишком жарко, потому и рас — пахнул все окна настежь. Гимнастёрка давно промокла от по — та, обильно стекающего по лицу, попадающего в глаза, отчего приходилось часто вытирать лицо шапкой.

Прибыли на место назначения: чётко выполняя команды командиров стали разворачивать дивизионы к боевой готов — ности; установили орудия, выверили и выставили прицелы по командам, вскрыли ящики со снарядами, зарядили. Вы — полняя всё чётко и слажено, при этом волновались так, как будто перед первым в жизни свиданием с любимой девуш — кой. Не впустую же учили целых полгода. Окружающую ти — шину стройных сосен в горах первозданности самой приро — ды с треском раската летней грозы и удара молнии разбуди — ли, сотрясли залпом полковых гаубиц. Громыхающее в горах эхо прокатилось по скалам, возвращаясь вновь и вновь на позиции. Отстрелялись, выпустив всего по три снаряда: с не — привычки, хоть и учили рот на всю пасть открывать, многие от волнения забыли, потому на время и оглохли. Спустя вре — мя понемногу стали приходить в себя: послышался смех, до этого полностью отсутствовавший, а кто-то громко сказал:

— Пальнули в белый свет — как в копейку! Куда пальнули, хрен его знает! Хотя бы одним глазком посмотреть — попали или нет? Он может там и не разорвался вовсе, а может в де — ревню к гуцулам угодил, по крыше гуцульской хаты шарах — нул. Восемнадцать километров… это далеко-о-о, отсюда да — же взрыва не слышно…

— Отставить разговоры! — прокричал командир орудия, но уже через паузу миролюбивым голосом добавил: «Вот прибу — дем домой в часть, там и узнаем — попали или промазали. А сейчас, получить у старшины Второго сухой паёк, подкрепить — ся чем Бог послал, и сворачиваемся; на обратную дорогу вре — мя также отпущено — надо, братцы, уложиться…». «Прим. Авт.

— Михаил Иванович Второй служил в Красной армии уже по второму кругу, если считать с первым сроком службы, то по — лучалось пятый год. Персонаж в романе не вымышленный, фамилия и имя соответствуют персонажу. Нам известна его судьба, лишь до периода первых полтора месяцы войны, дальнейший его боевой путь нам, к сожалению неизвестен. Ещё мы знаем, что он прожил долгую жизнь: два года всего не дожив до девяноста лет, и умер в 2002 году. Но, к велико — му нашему сожалению, нам так и не удалось разыскать его родственников, мы даже не знаем где он жил все эти годы, как и не знаем, где похоронен». Над ним в полку часто под — шучивали: «Михаил Иванович, неудачную фамилию ты себе выбрал, так и будешь — всю жизнь по два раза всё повторять: вот сейчас служишь второй раз, а там ещё впереди жёны предстоят, работы всякие, куда ходить надо будет каждый раз да по два раза». На шутки сослуживцев он не обижался: по натуре, человек он был добрый, это даже по его старой фото — графии в чём-то просматривается, которая сейчас лежит у ме — ня на столе передо мной. И как мне кажется, на фотографии он чем-то похож на нашего героя романа Павла.

Конец ознакомительного фрагмента.