Закон всего

Александр Акимович Скляр, 2021

Полная катавасия: в человеческую жизнь все время вмешиваются случайности божественные, дьявольские, случайности пустячной важности и судьбоносной. Они-то и правят судьбой, как вздумается, вопреки разумным прогнозам и желаемостям… То Господь с дьяволом игру ведут через монаха Гавриила, чей ход полезней для мироздания и науки разумных масс. Иной раз чертов ход дьявола столь удачный и приводит к таким последствиям в миру, что сам Господь отказывается право вето накладывать. Вот и разберись, что такое хорошо и что такое плохо, если даже праведник Гавриил иной раз путает праведное с грешным… Обольщение девственной красотой мутит разум, вынуждая в заблуждении клясть богом благословенную любовь. Праведником быть непросто, когда вокруг расставил заманчивые ловушки сатана. Кого сечь, кого миловать – не всегда понятно. Время рассудит, где правда, ложь, и где истинные ценности. Но какое время?..

Оглавление

  • ***

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Закон всего предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Ничто в мире не роднит так малое дитя, шустрого бизнесмена, зрелых лет мещанина, школьника, ученого мужа с женой домохозяйкой и обаятельную даму в благоухающем соку, как мечта разбогатеть волшебным образом, без особых усилий и потуг. И по возможности, пожелание в ближайшее время должно свершиться, а иначе, что ж — консервировать грёзы пустое дело. Мечты обязаны спуститься на землю и возблагодарить своего создателя, которого севрюга в аквариуме рыбного магазина каждый день хвостом манит… Сказочные чудеса будоражат мысли рьяных шалопаев и добропорядочных граждан, богатых и не очень, здоровых и тех, кто еле тянет свой жизненный воз, больше топчась на месте, готовясь взлететь на небеса обетованные. И если что-то складывается не как хотелось и мечталось, всегда можно чуточку исказить реальность, немного соврав для шарма в свою пользу, а заодно похаять зловредную несговорчивую фортуну: фонарь ей в голову! — чтоб лучше видела вашу желанную цель…

Закон Всего не открыт, но разнообразные исследователи рвутся к его решению, троща миражи на пути, а заодно лбы друга. Как только задача разрешится, настанет эра благоденствия — похлеще коммунизма будет — куда там его кисельным берегам с молочными реками, умора…

По компетентному мнению Емельяши, лажа — это, когда видишь на пути монету, предвосхищённо наклоняешься поднять — оказывается плевок, еще и клейкий. Он был уверен, чувствовал спиной, что весь мир, особенно старухи на скамейках, следит за его действиями и завидует не доброй завистью. А еще Луна… особенно, когда полная, старается досадить и голову заморочить коварными тенями вокруг. Эти мысли он не хранил втайне от своей невесты Любаши, и тем вызывал здоровое любопытство нареченной. Приближающаяся свадьба будоражила воображение молодоженов и приоткрывала врата в зияющую неизвестность совместной жизни. Врата требовали смазки. Самогонный аппарат пыжился на огне круглосуточно, производя на свет сокровенный продукт методом дистилляции.

На стене напротив аппарата висел портрет бородатого мужика с львиной гривой, вдумчивым взглядом следившим за процессом перегонки. На табличке внизу кто-то перечеркнул надпись «Карл Маркс» и добавил сверху: «Дмитрий Менделеев, химик». Бородатый на портрете был вооружен ручкой и листом бумаги, внося в нее, похоже, ученые замечания касательно технологического процесса происходящего рядом.

Аппарат пыхтел, продукт дистилляции капал, влажность в помещении была повышенной, у господина с портрета слезились глаза и текло с носа. Свадьба обещала дать копоти и утереть очи и нос ученому бородачу. У того в бороде застряла вермишелька. Неопрятная оплошность художника — кривизна галактики его ошеломи….

«Замашки у взрослых, бес их дери, однообразные и примитивные; чуть что — вскипают яростью, бухтят поучения и хватаются за то, что под руку попадется, лишь бы отутюжить слабого. И все время повторяют, что кое у кого ума не хватает. У кого же это, интересно?.. Как проверить наличие разума, если мозги черепом укрыты, не подобраться? Ни утонченных нынешних шуток не понимают, ни глубинных порывов юной души… Бестолковая зашоренность от всего нового и непривычного. Думают, что мудрые гуру, а на самом деле упри занудные — скуку толкут и прошлое вспоминают, слушать тошно. Как повадились смолоду благоволить всему, что предписано руководителем и привычно их разумению, так и катят колесо жизни согласно проложенным некогда рельсам. И плевать, что рельсы-то износились, а путь подмыло, и вагон вот-вот перевернется — рука намертво вцепилась в поручень. Докажи ей, костлявой, что не права, — оторви от опоры. То-то же, не по Сеньке шапка…»

Сашка был зол и раздосадован до крайности: только вчера его тиранили, как маленького за совершенно невинную проделку — подумаешь, подложил учителю физики кирпич в портфель. Эка недотрога, — крик поднял, как будто его этим портфелем по кумполу саданули. Вот, если бы хлобыстнули на самом деле, куда поучительней и наглядней был бы проиллюстрирован закон о действии, вызвавшем противодействие. Глядишь, и учащиеся к физике потянулись бы настырнее, если мозги не калапуцкать заумностями, а изложить все просто, как в случае с кирпичом и портфелем…

В голове носились мысли из правоведения о недопустимости детского насилия в семье и оперативности полиции в подобном деле. Сашка, оправдываясь, уверял, что таким образом хотел любимому учителю сделать подарок на текущий дачный сезон, лопата его загреби… с граблями вместе.

«И все же, о действиях полиции при насилии в семье не лишним будет поинтересоваться, а то и написать кой-куда, кой о чём… Пусть дрожат, гниды. Денег не допросишься ни на мороженное, ни в кино с девчонкой сходить. А тут, как назло, еще и пива захотелось с раками…»

И вот сегодня снова назревает… За какую-то двойку в дневнике, на которую на уроке химии случайно кислота капнула и разъела. Ниже учительша приписала три ядовитых строчки про свое недовольство. Их от её же яда тоже развезло. А виноват, как всегда, невинный…

В доме праздник и такая досада…

* * *

В небольшом лесочке среди кустов, травы и всякой лесной трухи из земли торчали рожки: один со сломанным кончиком, на котором сидела бабочка королек. На втором, не сломанном, была нанизана бумажка с надписью чернилами от руки: «Не садиться, — не стуло!» Последняя буква «о» была зачеркнута, и сверху снова добавлена.

Рожки приподнялись, и из земли показалась мордочка с узеньким пятачком, волосатые ушки и шныряющие по сторонам глазки: «Чего бы такого начудить?» — и зашмыгали, очищаясь от песчинок. Трава ласкалась лезвиями стеблей. «Так, чего бы такого?..» — подумал черт Валяй. — Чем бы люциферу угодить, себя позабавить — народ позлить?»

И подсунула-таки нечисть пенек на лесной дороге, да еще сбоку гриб примостился для пикантности инцидента, экзотика пень-колодная… И леса того, с гулькин нос, а вот, поди ж… Машина в него браво въехала, подпрыгивая на колдобинах — красота дурманящая. Водитель нажал на газ, чтоб дух разгайдался, как на качелях, да с задором разухабисто промчаться. Легковушка наскочила на огрызок бывшего дерева, скакнула, что ретивый конь, и, запрыгав лягушкой с подскоком, завалилась на кусты, подмяв их под себя. Водитель и выругаться не успел, как расположился покойно в обнимку с баранкой, открыв рот и высунув язык. В перевернутом салоне поднятая пыль весело кружилась в солнечных лучах. Благолепие, кабы не бляха-муха.

Находившиеся на задних седеньях мать с дочкой прижались губами и носиками к наклонившемуся к земле стеклу двери. Муж, он же отец, он же Вадим, Вадя, Адя и еще чёрт знает кто, если попадался жене под горячую руку… застрял у рулевого колеса, грубо с ним объясняясь. Баранка в ответ виновато молчала. Два колеса автомобиля, оторвавшись от земли, тянулись к солнцу, беззаботно крутясь и наслаждаясь предоставленной свободой.

Семья спешила на свадьбу к родственнику, степень родства которого путалась в затершихся памятью родословных терминах. Не это было важным тогда… — сформировавшийся продукт в консервной коробке не должен был протухнуть, требовалось извлечение наружу. Пассажирам это было понятно, как никому другому.

— Похоже, — выдавил из себя муж, — на свадьбу мы опоздаем.

— Главное чтоб платье не помялось, — ответила дочь Татьяна, помышляя о любовных утехах, забавах и туалете. Ее мама, Тамара Григорьевна, прижавшись лицом к стеклу двери, тяжело дышала, накапливая энергию возмездия виновным в происшествии, хоть бы сам дьявол в том был повинен. Она помнила о внешнем виде в любом состоянии души и тела, и буром за себя постоять умела, любила, могла — персоне, нарвавшейся на ссору — не позавидуешь. Но вот нужда пришла, и как тут быть в консервной банке? Ее мозг находился в поисках консервного ножа для вскрытия закупоренного металла, а заодно и мягких тканей того, кто не успел бы увернуться. В голове пульсировало и рвалось наружу желание укусить подвернувшегося под руку. Обида, что не в кого было вцепиться, огорчала. Тамара Григорьевна учащенно глотала слюну, злость закипала. Остальные молча выжидали.

Невдалеке… Волосатая мордочка с влажным пяточком довольно похрюкивала, распыляя палую листву. Ловкими движениями корпуса чёрт Валяй разгреб землю над собой, и стараясь оставаться незамеченным, выбрался из-под земли. Нарушенные закономерности человеческой жизни доставляли ему наслаждение. Два колеса перевернутой машины продолжали вращаться, не зная усталости.

«Надо будет их подкручивать, чтобы вертелись правде вопреки, ученым в недоумение, — пусть себе мозги сушат и других ерундой морочат, — подумал Валяй, — к моим заслугам малая добавка», — и высокопарно погладил сломанный рог.

Бес Валяй был доволен. Накануне он закрутил безымянный палец руки за мизинец, а указательным почесал сломанный рог, и все свершилось согласно задуманному. Машина перевернулась, и пассажиры оказались заключенными внутри. Было желание адского огня добавить к происшествию, но что-то отвлекло, и необходимый окончательный процесс консервации не состоялся. «Не употребляю я консервы, — позже оправдывал свою оплошность Валяй, — да и звезды расположились не пойми как…»

* * *

«Учиться, ёшь твою медь! Слушаться и учиться, учиться и слушаться, бестолочь!» — приговаривал Владимир Олегович, нанося ощутимые удары увесистой рукой по мягкому месту сына Сашки, заслужившему битие за совокупность прегрешений. Это не мешало остальным членам семьи поспешно и трепетно готовиться к свадьбе родственника Емельяши. Годики переростка без определенного рода занятий утюжили четвертый десяток — самый раз обзавестись женой. Всем, включая невесту, он говорил, что занимается шустрым бизнесом, тем и покорил… Но вот каким: ни богу, ни дьяволу о том известно не было. Все должно было разрешиться само собой со временем или же в постели новобрачных… Молодая была крепка телом и сном, и как все, хотела быть богатой и счастливой. Счастье ее подстерегало… — дьявол смеялся.

Жених изрядно хлебнул из бутылки крепкого напитка и бахвалился фантазиями завертевшими голову в водовороте романтики. Жизнь заметно порозовела, как и лицо «именинника». Емельяша отлил немного жидкости в ложку и, чиркая одну за другой спички, пытаясь разжечь, в конце концов, добился успеха, явив слабое синее пламя, хилыми язычками подтвердившее качество продукта. «Горит! Горит! Смотрите!» — закричал он голосом покорителя инопланетных миров. Молодая смотрела на избранника, и думала о счастливом будущем детей, которых им предстояло зачать.

Сашка, выбрав удобный момент и отсутствие отца, и себе лизнул напиток из бутылки, облюбованной женихом. «Фу, горький», — сказал он, и поскольку не был никем услышан, глотнул еще немного, для ознакомления воздействия огненной жидкости на юный организм. Подействовало… Пространство поплыло, время испарилось и на душе стало радостно и спокойно, несмотря на невыученные уроки. Хотелось крикнуть: «Виват, самогонка!», — но он удержался из последних сил. Ремень отца был тому воздержанием и вражьей порукой. Пока никто не видел, Сашка плеснул еще немного в стакан и быстренько выпил. Смелые мысли тут же полезли из головы: «Нельзя в школе хорошо учиться — мысли о несовершенстве и не справедливости жизни заклюют». Он поделился этой мыслью с проходившим мимо Симоном. Тот нежно погладил школьника по голове и нарек ему быть ученым. Рука Сашки потянулась к бутылке: в голове гуляла свобода мысли, в душе — сила духа. Организм крепчал во всех направлениях.

Пламя, горевшее в ложке, потухло; жених огорчился. Невеста чмокнула его в темечко для моральной поддержки. Емельяша снова взялся за спички.

«Жидкости много, а спичек мало. Поэкономней будь, еще пригодятся для дальнейшей жизни», — посоветовала невеста, и наступила острым каблуком своей туфли на ногу жениху. Тот согласно ойкнул.

* * *

А за стеклом… Прижавшись лицом к лицу, в роскошных кустах Лека с Иришей устроили себе гнездышко, и уже изготовились для любовной утехи, спеша войти в мир колдовского блаженства и неописуемого восторга. Их внимание не могли отвлечь диковинные звуки, производимые несуразностями навязчивой цивилизации. И даже опасно надвигающийся со скрежетом мрачный силуэт машины, не посмел отвратить счастливую пару от задуманных планов. Поверженное авто расположилось на кустах с не меньшим удобством, чем Лека с Иришей в своем гнёздышке. Два женских лица, прижатых к стеклу внутри машины оказались в полуметре от двух других лиц, принадлежащих Леке и Ирише. Они уставились во влюбленную парочку удивлёнными рыбьими глазами. Лека и Ириша ощущали только друг друга: до всего прочего им дела не было, — лицезреть посторонних в сей момент в расчёты не входило. Лека думал о назревающем процессе таинства, Ириша о женитьбе и продолжении рода человеческого. Каждый считал свои планы наиважнейшими, как и дети в песочнице.

— Помогите! Помогите выбраться нам отсюда! Двери заклинило! — кричали законсервированные в машине.

— Мы вас не звали сюда, — ответила Ириша и притиснулась к Леке. У того потекли слюни по розовевшей щеке. — Вишь, моду взяли… А если мы к вам без приглашения, да в постель?.. А? Каково? Да, и какого?!

— Помогите! Помогите… — не унимались пассажиры машины, стиснутые обстоятельствами. Машина тихо потрескивала в ответ, покачиваясь на ветках густых кустов.

— Закончим наши отношения, а после выслушаем вас, если не будете надоедать, — соизволила оставить надежду пострадавшим Ириша, и активно стала поддерживать партнера в его желании. Желание росло и требовало уединения.

— Постесняйтесь, ради бога, — заголосила Тамара Григорьевна, — моей дочери только пятнадцать…

— Пусть учится! Любовь — это и есть, в самый раз, божье дело, — за участившимся дыханием нашла секунду, чтобы вставить ответ Ириша, — где ещё опыта набраться юности?

— Татьяна, закрой глаза и постарайся думать о чем-нибудь приятном, — приказала мать, вспомнив советы психологов.

Послушная дочь прикрыла глаза, оставив узкую щелку из любопытства, и стала думать о желанном. Природа и естество гнали мораль прочь, обнажая нелепость подобных советов.

— У вас, что здесь телефон не принимает сигналы? — клацая впустую по стеклу айфона раздраженно спросила Тамара Григорьевна.

— Здесь зона плохого приема — паутинное царство. Видно, где-то, нечто, за что-то зацепилось и не пускает. Не щелкайте напрасно по экрану — поиграйте лучше в игры, если загружены, — объяснил Лека с технической стороны, как настоящий мужчина, положение дела.

Паутина, разбросанная на ветвях, нежно поблескивала в солнечных лучах. По лесенкам своего царства бегал недовольный паук, по-старчески перебирая кривыми ножками. Он нагло влез в поле зрения Вадима, в котором все остальное запечатлелось разноцветным мутным пятном. Его резкие и быстрые движения говорили о крайнем возмущении тем, что недостойные людишки на своих стальных мамонтах нагло лезут всюду, где их не ждут. Вечно от них всякие гадости исходят. Скоро со своей астрофизикой и до солнца доберутся, — вот и конец светлой жизни настанет. Еще прадеды о том предупреждали. Единственный способ навести порядок на планете — избавиться от клятого люда, — иначе, они солнце таки потушат. И самое парадоксальное, что в своей деятельности мрут, как мухи к зиме, но и размножаются, как тараканы на кухне. От мух, хоть польза, а от этих, лишь ожидание злосчастий. — Такие мысли навевал хозяин паутины, бегая взад-вперед, надувшись на окружающую жизнь, и вытаращив огромные глазища. «И этот гадский монстр не переворачивается далее, лишь потому, что поддерживается паутиной…»

«Паук, мразь кривоногая. Небось, радуется насекомое, что я в машине в смятом состоянии застрял. Дай ему волю, так он всё авто паутиной затянет», — по спине Вадима ползали мурашки, словно, снег таял, и мерещился паук, расправивший свою паутину у него в тылу, на спине. Не другой паук, а тот же самый, бегающий по паутине на кустах перед глазами, в двух ипостасях: спереди и сзади, хотя такое казалось невозможным.

Вадим вновь с обвинением посмотрел на баранку, и одновременно на паука в поле видимости, стараясь отвлечься от нахлынувшей досады. Стало еще тоскливей. Ощущение таяния влаги на спине сменилось на копошащихся мурашек на голове… «Без паучьих ножек здесь не обошлось. Как же это он и тут и там одновременно, не понимаю… А ведь точно: ползал по спине, кривоногий, а теперь на голову перебрался: думает, в чащу забрался, пройдисвит, — вырвался на простор».

Паук, выпучив глаза, стоя на своей паутине на изогнутых лапках излучал мысль о важности паутины в науке и жизни. Он был уверен, что всё устроено на планете и за её пределами по принципу паутины — знал свою силу в этом и оттого зверел.

Вадим тоже зверел, но по иному поводу.

Спустя прошмыгнувшее время, Ириша глянула в сторону незваных гостей, и довела:

— Она подглядывает за нами, — намекая на дочь Татьяну. — А из глубины… это чьи бесстыжие глаза горят с вожделением?

— Муж мой, Вадим, — поспешила оправдаться ответом Тамара Григорьевна, боясь навлечь недовольство любовников. — Не обращайте внимания. Он — тюха. Ему до подобного нет никакого дела; считайте, что оскоплён.

— Это кто тюха? Кто оскоплён? — глава семейства добавил несколько таких опровергающих слов, что глаза дочери Татьяны зажмурились по-настоящему.

— Прошу вас, не обращайте внимания, он почти ничего не видит. Помогите выбраться нам отсюда. Мы на свадьбу опаздываем… — объяснила свое нетерпение жена, и тихо, чтобы было слышно только в машине добавила, — Молчи, дурак, а то просидим здесь до завтра.

— А как же ему права на вождение машины выдали, если он плохо видит? — поинтересовалась противоречием Ириша. Лека молча сопел у нее на плече, впав в спячку.

— Вы же сами видите, куда он въехал. Зрячий бы отличил дорогу от кустов. А где водительские права взял, — я там не была, ничего сказать не могу. Помогите нам, — жалостно попросила Тамара Григорьевна.

Огромный ворон глубокого черного окраса гордо вышагивал вдоль перевернутой машины и радостно каркал. На его шее, на бечевке, болталась медалька, неведомо как и кем прицепленная. Медаль отблескивала лучами, и попадающий на нее свет не позволял прочесть надпись. Угадывалось, то ли «За добл…», то ли «За спас…» или же «За муж…» в зависимости от того, под каким углом падали на него лучи света и в каком месте пространства находился сам ворон.

Птица взлетела и уселась на расположенное ныне сверху боковое стекло машины, расправив крылья.

— Что это за птица, папа, орёл? — спросила дочь.

— Нет, ворона. Обыкновенная галка, страдающая ожиреньем, — ответил отец. — Кое-кого в нашей семье такое же ожидает в скором времени, если не будет полезными делами заниматься.

— Сволочь, — процедила Тамара Григорьевна.

Ворон ударил клювом по стеклу, а после еще несколько раз, подражая азбуке Морзе.

— Фу-фу, гадская птица! — запричитала мать и помахала скорченной из-за неудобства рукой.

Ворон гордо каркнул, потрясая медалькой, прошелся гулко по корпусу потерпевшей бедствие машины и улетел, словно царь, заслонив огромными крыльями полнеба.

— И все же, папа, это пернатое больше похоже на орла, — высказала мнение дочь Татьяна. — Ты просто никогда их не видел. А увидев, не узнал…

— Выберемся из машины, напомнишь, я тебе за противоречие отцу взбучку устрою со всеми порхатыми вместе.

— Не порхатыми, а пернатыми, — поправила дочь, и лукаво добавила, — давненько ты зоологию не читывал.

— Не перечь отцу: если порхают, — значит, порхатые. Выберемся на свободу, покажу, как зоология порхать будет по твоим изнеженным телесам, и мама не поможет…

— Ты непростительно груб, Владя. Я тоже в этой птице признала орла: такой же горбатый клюв, как на монетах, и впечатляющий размах крыльев, — встала мать на сторону дочери. Не припомню, чтобы на деньгах ворону изображали. — Так что нас двое орлят, а ты один со своей вороной целуйся…

«Моя работа, мои проделки!» — бежал вприпрыжку черт Валяй, радостно помахивая рукой пролетавшему ворону. А после упал и стал валяться по траве, ножки вверх, выявляя радость и довольство.

Ириша растолкала Леку и они стали собирать разбросанные кругом вещи, напяливая на себя предметы одежды. Они не стеснялись присутствующих в машине, как будто те были не одушевленными созданиями. Живая рыба, резвящаяся в море, вызывает одно восприятие, а вот она же в консервной банке — совсем иное. Так и с этими, навязавшимися на чужую голову…

Лека покрутился возле перевернутой машины и заключил:

— Чем мы можем помочь? Они сами себя заключили в эту консервную банку, металл кругом. Правда, пришёл мне на ум некий садистский анекдот: что если подпалить бензиновый двигатель, спички у меня есть, — найдут они щель, чтоб выскочить? Изыщут внутренние резервы организма и смекалку в критический момент?

— Вот ещё помощники, гребанные. И в самом деле, подпалят машину, — произнесла Тамара Григорьевна шёпотом, и громко заголосила: — Мы вам заплатим, деньги отдадим все, что есть… А иначе, сгорят задаром… Не допустите сей бестолковости.

Лека посмотрел на открытую, изогнутую крышку багажника, влез наполовину в него и брыкнул ногой в заднюю стенку. Образовалась значительная щель, нагнув задние сиденья в кабине машины, немного придавив расположившихся там пассажирок: раздался недовольный визг. Лекино действие доставило неудобство дамам, но приоткрыло окно в жизнь и путь к освобождению. Теперь даже им стало понятно, в какую сторону копать, и на смену крику отчаяния явился возглас надежды.

Первыми из багажного отделения выбрались женщины, демонстрируя, как будет выглядеть человек, если его повертеть в стиральной машине. Впрочем, заглушить запах французских духов машине так и не удалось. Еще древние мыслители говаривали, что запах, а тем более дух, куда надежней хрупкой плоти.

Последним вылез глава семейства и первым делом осведомился, нет ли у освободителей выпить чего-нибудь бодрящего. Получив отрицательный ответ, он, очевидно, огорчился, сплюнув на землю горькой слюной.

— Это ваш велосипед? — продолжал глава семейства опытным глазом оценивать обстановку вокруг и, дождавшись положительного ответа от Ириши, тут же предложил: — Продайте мне его…

— Ну, дядя, ты даешь… — прокомментировал просьбу Лека, — свою технику угробил, и под нашу яму роешь. Вот пройдоха. Да и как вы усядетесь втроем на одном велосипеде?

— Усядемся… Я один усядусь. А вы моих девочек доведете до поселка, а там они путь найдут. Да и машина может подвернуться попутная…

— Давно не было… Дорога тут не очень… Мало, какой дурень заедет.

— Наш заехал, — прокомментировала Тамара Григорьевна, — сократил дорогу; а я предупреждала…

— Велосипед мы вам не дадим, сами покатим, — сообщил Лека. — До поселка три километра, дойдёте быстро вприпрыжку. Может, кто подберёт по дороге…

— Не хотите ли нашу машину купить? — спросил на прощание Вадим.

— Можем обменять на велосипед ваши останки, так и быть, — сделал встречное предложение Лека.

— Вы обещали вознаградить деньгами, всеми, имеющимися, в случае вашего освобождения, — напомнила веско Ириша, изобразив обиженную тигрицу.

— Не слышал, не знаю. Я деньги дома в холодильнике оставил, в банке с капустой закопаны, — ответил холодно Вадим.

— Вы же хотели купить велосипед, а деньги дома оставили. О кредите, что ли, мечтали? Так это не к нам — в банк валите, там дурней ждут. Веселый человек; хороша купля-продажа, — нечего сказать, разве что посмеяться бесплатно.

— Оставил бы в залог золотые сережки жены с кольцами в придачу. Да и с дочки есть что снять…

Тамара Григорьевна лишь недовольно хмыкнула и отошла в сторону, рассматривая в зеркальце уголок глаза. В душе клокотал вулкан, готовя свою магму выбросить наружу на попавшуюся под руку особь.

Расстались недовольными друг другом, но с улыбками на лицах, мысленно желая визави всякой гадости в дальнейшей жизни.

* * *

Мефистофель маялся вопросом, к решению которого тяготился подойти, что не свойственно сущности дьявольщины. Вот она проза вне жизни, кто б подумал…

Задуманное требовало воплощения, и он, стряхнув сомнения в бездну, позвонил Господу и, не дожидаясь хулы, затараторил аргументы в пользу совместного существования ради нерушимости мироздания. Номер телефона Антихрист, в народе — Мефистофель, выманил у святой девы Фаины, прикинувшись праведником божьим, и заманив в романтичную ловушку фраз и обещаний. Разомлев, расчувствовалась дева и сообщила не сдержавшись… романтикой повеяло.

— О, Вседержитель! Склоняю голову к святейшим ногам. Хочу раскаяться на время беседы за непостижимость своих деяний, хотя судейского решения-то по ним не было. Разве что порицание толпы, — а это очень спорный момент, чтобы не сказать, сомнительный. Так что в твоем интересе, Господь, — лиши меня языка, если не искренен, — чтоб разговор продолжался подольше и выявил границы дозволенных действий (лучше бы, конечно, взаимодействий). Нам друг без друга никак нельзя. Мы два полюса одного дела, всюду, куда взгляд не кинь: ты хороший, я — плохой; тебя все любят, почитают и умоляют. Меня ругают, гонят, клянут. Но убери меня, и что останется тебе? На кого невзгоды сваливать, благие людские глупости и аномалии? Ты организовываешь бури, вулканы, землетрясения в наказание нерадивости, а огрехи достаются мне. Что скажешь, Вседержитель? Как вершить справедливость после, когда зла не станет? Вмиг забудут, осмеют и не покаются. Обозлившись, Создатель, ты лишишь Землю одного полюса, конец придет тобою созданным людям. Позволь спросить, какой же смысл их был растить, учить, воспитывать безмерно времени, чтоб после уничтожить в муках? Зло — это моя стезя, вот и борись со мной в делах спорных, сомнительных, многообразных. Заодно и развлечемся в игре, глядя на несовершенства смешных людишек. Глядишь, нежданно-негаданно, на пользу пойдут мои проказы мирянам, — станут они такими, какими хотел ты их видеть. Не все ж со строгим лицом важность дела изображать; потешиться для забавы не грешно и всегда полезно, и владельцу гроша, и хозяину Вселенной. Позволь предложить развлечение, — подобное всегда нелишне: берем любое исходное данное, — будь то корабль, остров или страна. Ты делаешь первый ход в их развитии (без ревности уступаю первенство по праву господствующего), я произвожу второй. И так двигаемся последовательно, как в шахматах — наслаждаясь, ликуя, огорчаясь, — в зависимости от случившегося результата. Если уж совсем дела плохо сложатся, — всё исправимо, — можно перевести игру с шахматных ходов, например, в шашечные. Игра в шашки немного проще по количеству комбинаций, переформатируем фишки, а то и вообще заменим, — всё ж в наших руках. Прошу прощения, Вседержитель, — в твоих. Скажешь, — бред! Так оно и есть. Но какова забава! — приятно эффект творчества увидеть и при этом с неба не свалиться…

* * *

Умы заносчивых всезнаек, расположившихся в парке отдыха за шахматными столами, пыжились над проблемой: если Господь находится на небесах во Вселенной, то есть, повсюду, а дьявол на противоположном полюсе, — то где он, этот второй полюс находится? Атмосфера за игровыми столами накалилась, и мат мог разразиться за каждым последующим ходом. Болельщики сжимали кулачки в готовности отпора чего-нибудь или кого-нибудь.

…Наиболее отважные предположили, что дьявольский полюс находится тоже — везде. А если оба везде-везде, то это практически всюду и вместе. Кое-кто из коллег отвернулся и отодвинулся от слишком смелых в своих научных изысканиях шахматистов. Некоторым пришло на ум воспоминание об инквизиции, и сожалении о том, что слишком долго она отсутствовала на земле, и не пора ли ей снова взяться за дело? Человеку трудно жить без кнута и раскаленных добела щипцов инквизитора перед глазами, — шалит и от рук праведников отбивается, не ведая своего счастья в покорном повиновении.

По клетчатым столам ползали пешки, скакали кони, стояли, набычившись, ладьи, а по диагоналям офицерьё готово было обнажить шпаги и ужалить. Но до падения короля дело пока не дошло: королева держала его в своих объятиях.

Здесь были два друга-коллеги, совместно терзавшие науку в некоем институте, с приставшими прозвищами Бах и Гарде. Козырь — чудак и насмешник, с лысой до блеска головой и с крупным носом крючком, за что получил дополнительное прозвище — Гриф, на которое обижался, и не отзывался. Удачливый предприниматель Эндшпиль, колотивший своё достояние на использовании теории Большого взрыва во Вселенной в коммерческих целях. Как такое возможно? — интересовались непосвященные и утыкались в многозначительное молчание. Тайна. Тайна, стоящая денег. Индус — умный, молчаливый, в тюбетейке, средних лет с завитком волос на лбу, творил чудеса в эндшпиле и не только. Очень не любил проигрывать. А кто любит? Но индус в этом случае начинал отмачивать майсы с зейхерами, как сказал бы житель земли обетованной.

Поднаторевший в шахматах народ был сосредоточен на своих амбициях и очень болезненно относился к эмоциональным травмам, наносимых проигрышем. Став за шахматную доску с такими фанатами, всегда будь готов к мату. Дрались не часто, но регулярно. Едкое слово достигало своего результата надёжней и весомей. Таких уважали. Но и били в первую очередь, как вредных бацилл. Интеллигенция, ядри… иначе не тямает, вечно оспаривает очевидное остальным. Очевидным остальным тоже доставалось. Таково неизбежное течение жизни с регулярной профилактикой от заблуждений.

Непосвященный мог подумать, что шахматисты жмутся к шахматным столикам от смущения по отношению к миловидной девушке, обосновавшейся на скамейке рядом. Конечно же, каждый готов был влюбиться в цветущее диво, да хоть помечтать о второй юности: нежные черты лица, осанка лани, круглые дымчатые очки, каковыми пользовался Джон Ленон, прославляя свой ансамбль. Душистые волосы спадали на плечи золотистыми локонами. Некоторые уверяли, что при уходе за волосами без бриллиантовой пыли не обошлось. Иные клялись, что застали как-то ее с сияющей звездой во лбу, и сияние то было небесного цвета и несло умиротворение и усладу. Но самое удивительное было, что над подобными уверениями никто не смеялся, фантастика… И это те, кто привык докапываться до точных математических расчетов истины в шахматах и жизни, высмеивать фантазеров — все чудеса твои, господи.

Иногда она заплетала волосы двумя косичками, не щадя позолоченных локонов, одна из которых обычно торчала в сторону, и походила на антенну. Девушка всегда что-то читала, медленно переворачивая страницы. Где еще можно было увидеть такие пальцы, завораживающие плавными движениями, слегка касаясь листа страницы и, следом, паря над ней?

Настырные шахматисты дознались, что ее звали Вероникой, и прозвали между собой «Вера в Ника», надоедая расспросами, кто же такой Ник. Она улыбалась в ответ и углублялась в чтение; выставленная в сторону косичку, похоже, ловила космические послания.

Однажды, насытившись наблюдением за перемещением фигур на шахматной доске, Симон, желая позабавиться, подрулил вальяжно к читающей девушке и спросил свысока, как дядька кроху, что она думает о дальнейшем развитии человечества. На него пал объектив открытого взгляда, из которого он узнал, что в мире наступит правопорядок при воплощении божьих заповедей в дела мирские, при устройстве коих люди будут одинаково трактовать понятия добра и зла, любви, уважения и сострадания к окружающим. Плохие качества в человеке отомрут, как атавизмы, и ученые будущего будут изучать их, удивленно поражаясь, каким образом эта дрянь так долго изводила человечество и разрушала окружающую среду.

Выслушав подобный взгляд на перспективы жительства, Симон поморщился, и сообщил Веронике, что она такая худенькая, потому что мечтает о невозможном. На прощание он поинтересовался, о чем же она читает в своих книгах и, услышав про нейробиологию и нейронные сети, предположил, что девушка жаждет поступить в медицинский институт. Но его предположение Вероника отвергла своим ответом о желании заняться искусственным интеллектом. Симон погрустнел от сказанного из зависти, и решил, что от таких умников надо держаться подальше, чтоб не разоблачили личную глупость.

«Глупа малявка от своей разумности, — доложил он шахматистам, — жизни не видит из-за книжной пыли».

* * *

–…И хитра же нечисть, на что подбивает. Известно изначально, что ломать и разрушать, куда проще, чем создавать — об этом каждый пройдоха политик знает, и дипломат, и адвокат, и рабочий с кувалдой. Не купишь меня на этот вздор. Складно льешь воду на огненную мельницу раздора. Если помнить, пару тысяч лет назад я зарекся общаться с тобой. Не думал, что вновь посмеешь объявиться… — Господь блеснул очами, сдвинув брови.

Мефистофель призадумался, но не отступил:

— Я никуда не исчезал, был всюду возле твоих деяний… Прими на милость полезное предложение в правилах игры: имеешь право накладывать табу на мои действия, при получении которого тут же отменяю решение и возвращаю всё в исходное положение, как было и даже лучше…

— Твоя пропозиция ясна. Но где это видано, чтобы творец с нечистью общие дела обговаривал — не бывать тому!

— Эка, постой, Вседержитель! — встрепенулся соискатель. — А как же проповедуемые ценности общежития? Мир, труд, май… эксперимент? Разве не мы с тобой несем все трудности мироустройства: ты учишь, строишь, создаешь, устраиваешь среду обитания. Я же иногда корректирую упущения по своему разумению, вношу дополнения, испытываю твой эксперимент на прочность — часто не воспринимаемые народонаселением, но благие для миропорядка. Что в том плохого? Истину найти непросто — лежит она заваленная пластами непонимания, и не вякает, а её все ищут — язык через плечо… Только нам, прости, — тебе, она подвластна.

— Хоть слова слышу гнусные, но некая правда в них есть. Ответь, какой смысл в игре, если и так всё движется к развитию и совершенству, и я тому порука? К чему дополнительные препятствия городить; в чем смысл закавыки, и о каком результате мыслишь?

— Результат, Вседержитель, в этом случае отходит на второй план, так как итог будет все тот же: получится хорошо — тебя будут хвалить и благодарить. А выйдет плохо, — ринутся меня клясть, ругать и гнать к монахам на распятие.

Господь поднял посох и молвил:

— Мне с тобой толковать и договоры заключать не пристало. Но так и быть, если сердечно молишь, пойду навстречу просящему, невзирая на наложенное проклятие, — направлю к тебе монаха-посланца Гавриила, — пусть влияние окажет. С ним и разговор впредь веди. Заодно проверим устойчивость веры у людей и качество их души. Но помни, если что несуразное вытворишь, — наложу такое вето, что в своей вотчине перевернешься, и отправлю в черную дыру на епитимию.

— Бывали, бывали… — произнес Мефистофель посмеиваясь.

— Видишь, какой ты гнус, — даже черная дыра не берет: пожует-пожует и выплевывает. Но лишний раз покрутиться в ней полезно будет для острастки. Хитер, дьявол, ух, хитер! Ведь, прекрасно знаешь, что озвученное тобой происходит с зарождения жизни на Земле, без всяких договоров, — волею законов мироздания. Твое предложение рассматриваю, как коварное желание наладить совместное взаимодействие. А это не возможно: у нас, у каждого, свое космическое предназначение. Ох, бестия! Хочешь попробовать дружбу свести, и под этой эгидой творить свои дела безнаказанно? Ступай к монаху Гавриилу, ему всякую ересь и плети, а мне уж полно — всё зрю заблаговременно и наперед. Ублажишь его деяниями — покаяние кое в чём и выпросишь. Да только это-то и не возможно. А пообщаться — пообщайся, возможно, какие-нибудь грехи и отпустятся, и если чудо снизойдет — в полезное дело окунешься, если уж в мире тебе место забронировано.

И спустилось затмение на Землю, чтобы очистить её от ложного блеска мишуры…

* * *

Усадил Лека Иришу на раму велосипеда в знак большой любви и почитания, и неспешно тронул педали. На раму он благодушно постелил свою кепку, чтобы смягчить

милой опорную точку соприкосновения с металлической частью рамы велосипеда не предназначенной для сидения. Он жарко дышал ей в шею. Она нежно гладила его ляжку, участвующую в работе по вращению педалей.

В голове вертелась навязчивая мысль, высказанная неизвестным умником: «Лучше плохо ехать, чем хорошо идти». Хотелось оспорить…

Велосипед медленно ехал своей дорогой. День никуда не спешил, и Лека с Иришей тоже. Дела валялись брошенными вследствие торжества любви. Жертва всегда винит победителя. Следом за ними на некой дистанции волочились вызволенные из машины, попавшей в аварию, члены семьи. Они желали завершения путешествия, но передвигались едва-едва, с удовольствием мечтая, чтобы их подвезли, хотя бы на раме велосипеда. Мечты-мечты… Вечно ослепляют самообманом, водят за нос, но сбываться не торопятся. А если и сбудутся, то тут же начинают одолевать сомнения, того ли хотелось на самом деле и не стало ли хуже.

К велосипеду прицепилась дворняга, сопровождая сонливо тянущееся время.

Жизнь волочилась вяло в этот момент.

Момент закончился: Ириша заерзала на «раме» из-за неудобства, нарушила равновесие и первой была притянута земным тяготением к дорожной пыли. Следом на неё навалились возлюбленный с велосипедом. Всплеск эмоций прогнал скуку. Дворняга не выдержала женских криков отчаяния и, ринувшись в кусты, угодила в капкан, установленный охотником на зайца. Она заскулила в тонус с Иришиным недовольством, — невероятный дуэт источил резонанс, вызвавший всплеск стихии: ветер трепал листву, трещали сучья, кричала птица… Облако закрыло солнце. Трусы порвались, но в них особой нужды и не было. Спица на колесе выскочила, жаля пространство.

С бугорка за происходящим наблюдал заяц, интуитивно чувствуя, что ему неимоверно повезло с непоседливой собакой, опередившей его на дороге, ведущей в пекло.

«…Пригласить бы волка на обед, предварительно договорившись о преференциях?..» — не понятно, откуда взявшаяся фраза промчалась фотоном и в мгновение коснулась всего живого с признаками разума на земле.

Идея выиграть на чужой беде не нова в мире животных и людей. Зайцу это было известно лучше, чем другим, бляха-муха. Подобная научная мысль, безусловно, выигрышная, и претендует на опорную единицу в жизнедеятельности. Надежда на доброго Бармалея мутит разум… заячий. С таким же успехом можно заняться поиском удачи в унитазе. Дерзайте, и невероятное извлечётся… Примеры в жизни имеются.

Огромный черный ворон расправил крылья, закрыв большую часть неба. Его медаль, болтавшаяся на шее, оказалась в тени, и на ней ясно читалось первое слово: «Зазря». Медалька звякнула, увернулась от света и теней, и на ней ничего уже нельзя было прочесть. Крылья плавно волновали воздух.

* * *

А за столом…

Свадьба раскручивалась согласно свадебному каламбуру; уже унесли первый десяток высвободившихся бутылок из-под крепких напитков, на столах намусорилось. Публика заметно повеселела и стала шумнее, восторженнее, раскрепощеннее: потянуло на тосты, любовь и милые глупости. До споров, скандалов и драки было еще немного рано.

Держа перед ртом нанизанный на вилку слизкий гриб, Владимир Олегович поинтересовался, что чувствовал Адик (по паспорту Вадим), когда машина завалилась набок, и как смотрелся окружающий мир в перевернутом состоянии: так же непредсказуемо, как в нормальном положении или по-иному? Пространственные видения не донимали ли сознание в перевернутой голове? Не возникло ли ощущение свободного падения, не ласкала ли дуновением бесконечность?

Вадим провел рукой с бутылкой вдоль стола, мастерски разлив водку в ближайшие рюмки, причем, свою успел опорожнить и снова наполнить. Он задумался с ученым видом, посчитав разумным пропустить вовнутрь ещё одну рюмку, для прояснения памяти. Вадик рассказал о страшном пауке-демоне, бегавшем по огромной паутине, с выпученными громадными глазищами на своих коротких кривых ножках, описывающих истину о паутине. Вспомнил и о дерзком вороне с медалью то ли «За заслуги…», то ли «За потуги…», то ли ещё за что-то непостижимое; но об этом порекомендовал у жены уточнить: слухи и сплетни — это по её части.

Далее Владимир Олегович перевел взгляд на Татьяну и предположил, что её чувства и впечатления от аварии более по-девичьи деликатны.

Татьяна согласилась, что в отличие от отцовских переживаний, ей привиделась большая любовь. Большая и прекрасная. Папа же с его перевернутой машиной, в компании с вороном, а по её с мамой мнению — орлом, награжденным медалью и зловредным пауком отодвигались за горизонт счастливого розового воображения.

— Дядя Володя! А ну-ка плесните вашей наливочки в рюмку — хотелось бы вернуться к тем переживаниям в машине с помощью допинга. Вдруг, ещё что-то подробнее рассмотрю интересного в недавней части прошлого.

Сидевшая недалеко мать, Тамара Григорьевна, пожурила дочь за непослушание в момент аварии: закрыть глаза и думать о хорошем.

Послушная дочь тут же уточнила, что закрыла глаза, как мать велела, и внутри себя увидела распалившуюся большую Л-л…

— Луну? — поторопился с догадкой Владимир Олегович.

— Горько! — закричали вокруг.

Невеста, обхватив надежным захватом голову Емельяши, пухлыми губами попыталась втянуть его в себя, словно удав. Жених вначале долго не мог высвободиться от такого захвата, а после — отдышаться; с глаз катились слёзы. В конце концов, он пришел в себя, и поцелуй запил горьким пойлом, вытерев набежавшую влагу в глазах рукавом рубашки.

— Чего плачешь, дурачок, — радуйся, — подсказала свидетельница невесты, — пухленькая, квадратненькая, но лицом миловидная Раиса, и потянулась к свидетелю целоваться, не упуская благоприятного случая для дражайшего процесса, которого заждалась. «Мне с тобой скучно, мне с тобой спать хочется…» — бормотала на ушко шаферу Раиса.

Свидетель, целуясь, держал отставленной в сторону руку с рюмкой водки, не имея возможности за поцелуйем её поглотить, не пролив ни капли. Жажда томила, желание млело, рука не дрожала. О таких парнях мечтают офицеры авиационных училищ для дальнейшего перевоплощения их в летчики. Потому что главное в летном деле: как бы тебя не манила жизнь подвохом, не гнула — штурвал держи строго горизонта, чтоб не расплескать содержимого, сколь ни чудила бы судьба, подсовывая испытания. Это любой курсант может подтвердить.

* * *

Отец Емельяна Леонид как-то спросил у жены Светланы, хотела бы она, дорогая женушка, чтобы их сын женился на женщине из трудной семьи, без образования и специальности, без денег, и с чужим ребенком взамен приданного. Жена взъерепенилась с возгласом: «Нет!» но немного подумав, поинтересовалась: не ее ли любезный муженек имеет в виду под подобной женщиной? Разумный муж охладил пыл супруги ответом, что имеет в виду исключительно себя, но поскольку аспект понятен, надо очень хорошо подумать, чтобы предотвратить подобное в будущем с их сыном.

Их объединяли противоположности. Он делал всё плохо. Она не делала ничего, но хорошо.

— Дорогая, Светка! — сказал Леонид маме Емельяна, — ты, конечно же, очень любишь деньги, только жаль, что без взаимности. Ты так бестолково с ними обходишься, что они просто вынуждены бодаться в ответ, чтобы не попасть в твои руки. Сегодня незнакомец, случайно встретившийся на моем пути, рассказал, где эти самые грошики можно раздобыть, выковыривая из слежавшихся пластов; добрый человек и искренний… Но пропотеть придется обильно ради взлета благосостояния. Ты же любишь жаркие страны, пальмы, пляжи… Будет почти также, — только придется не отдыхать, а трудиться с рассвета и до упора. Согласна? По глазам вижу, что не в восторге. Но зато, после, будешь жить в обилии блеска и пузырящегося упоения, — в белой ванне с шампанским.

— Неужели? Повтори это несколько раз, чтоб сном не оказалось.

— В изобилии блаженном жить будешь… Светик мой тусклый.

— Что за человек? Я его знаю? — заинтересовалась супруга, выпятив грудь контрабасом.

— Черт его знает… В концертном фраке с дирижерской палочкой и цилиндром цвета благородной темной под ночь синевы. Сошлись с полслова, даже очень странно. Очень уж добродушный, дьявол, располагающий к доверию без сомнения, и речь его строга и точна, не свойственна обману. Да и к чему? Выгоды его не видно в том. Ехать нужно туда, где нефтью пахнет — там и деньга шуршит. А с остальным на месте разберемся. Кумекаешь, труженица мягкого дивана?

— Опять на авантюру потянуло? Вроде, как уже и поумнеть пора, так нет же, снова тебя нечисть баламутит. Заработать деньжат неплохо бы, да вот как бы мозоли не натереть в жизненно важных местах в ущерб здоровью и бытию.

— Вот-вот, надо быть разборчивым в партнерах по работе… Кто не рискует, тот не пьет шампанское, — заметил Леонид и смачно прочистил ноздрю в среду обитания.

— Зато не ходит в рваных носках и стоптанных туфлях, — отпарировала жена. — И одноразовыми лезвиями не бреется месяц.

— Это из экономии, — ответил смущённо супруг. — Для тебя же, радость моя, терплю неудобство. А дырку на своих трусах в интимном месте, всё же, зашей — волос выглядывает наружу. Пойдешь в гости, компания… и ага.

Супруги по крохам разбирали затею, ругаясь, споря, бранясь, и приходили к временному компромиссу лишь с помощью любовных игр в постели. Казалось бы, все рассчитано теоретически верно, но прибыль от такого мероприятия получалась у каждого своя и почему-то разная. Возможно, потому, что Леонид в бюджет вкладывал свой заработок и супруги, а Светлана — лишь мужний считала общим. Свой же доход она обозначила, как неприкасаемую женскую собственность, на которую никто не имел права покушаться.

«…Пошел к дьяволу, сволочь! — мило ответила супруга с нежностью в голосе. — Я не для того согласилась стать твоей женой, чтобы рыскать где-то в поисках счастья. Оно должно было сопутствовать моему появлению здесь, в твоем доме. А вместо этого…»

Они не спали ночами, чтобы проложить единственно верный путь к благополучию их семьи. За это время у Емельяна могло, но не появилось на свет божий пару братьев или сестер. Стабильность семьи в понимании его родителей основывалась на жесткой материальной основе, в которую не вписывались дополнительные рты и попки.

Решительный для действия момент настал, когда Владимир (Вовка-морковка) — родной брат Леонида, имел неосторожность пригласить племянника Емельяна погостить на недельку.

В этот момент супруги живо смекнули, что данный шанс послан свыше, и его нельзя упускать. Они живо собрали Емельяшу в гости к дяде, снабдив его множеством нравоучений, из которых тот ни одного не запомнил, и выпроводили, наказав хорошо учиться в школе. Сами же следом подались в места, где по обоюдному мнению, их заждался предвестник благополучия. После отъезда сына они известили гостеприимного родственника о своем решении и пожелали процветания его семье. Заодно попросили не забывать проверять уроки у Емельяши, и убедительно просили обеспечить его возможностью каждое лето ездить отдыхать на море, а по утрам напоминать, чтобы не забывал чистить зубы.

Годы пролетели незаметно, и как-то бестолково. Кто бы мог подумать… Но зубы Емельян чистил; не регулярно, но часто, чтоб эмаль не стиралась… Умный, паршивец, — все «за» и «против» учёл. Он всем говорил, что учится в школе хорошо, хотя хорошая отметка у него была только по географии. На этом уроке он сидел на первой парте и помогал носить и переставлять плакаты учителю географии. Предмет был легкий… Емельян сидел с серьезным лицом и смеялся только вместе с преподавателем. Кто б ему поставил меньше оценки «хорошо»? Кто попробует — сразу поймет, что это не просто, как кажется. Тут надо душу вкладывать… Скоро поймёт, что такое «хорошо», и что такое «плохо», а заодно и разницу между ними.

В результате бесконечных баталий родителей о жизненной перспективе семьи, переходившие в ночные примирения, Емельяша не мог быть не подброшенным в семью Владимира Олеговича старшим братом Леонидом на недельку погостить. Судьбу не объедешь, как не изворачивайся.

Есть ли в мире такая резина, которая растягивалась бы столь же эффективно, как эта неделька, превратившаяся в годы? Брат Леонид с женой укатили в дальние края на заработки, воспользовавшись антрактом в воспитании сына. Уехать оказалось проще, чем вернуться: погоня за золотым тельцом, манящим к погоне за горизонт, не позволяла прекратить бег на месте и остепениться. Отказаться от желания разбогатеть и прекратить сомнительное преследование — удручающая перспектива для алчущего ума. Супруга Светлана вскоре отдалилась от главы семьи из-за ошибок в исходном плане. Она изредка слала позывные из разных мест, намекая на свободу отношений. Похоже, решила попробовать достичь горизонта в ином месте, более перспективном с её точки зрения. Оттуда удача, казалась, совсем рядом — один «пук» и в дамках…

Вспоминал Леонид Олегович про родственников исключительно на Новый год, балуя поздравительными открытками одинакового содержания, используя заготовленный шаблон. Уверял, что у него все складывается очень даже хорошо. Но ждет, пока обстоятельства сложатся ещё лучше, чтоб помажориться от души. Того же он желал родному брату и его семье. Про сына отец не вспоминал, видно, подразумевая его в словосочетании: «…и благополучия всей твоей дружной семье, дорогой Владимир-Владя». Оканчивались письма обещанием непременно вернуться, как только удастся добиться полного удовлетворения всех устремлений, и тогда уж разгуляться не на шутку и родственникам дань воздать. Тем и тешились и адресат, и отправитель письма, — все ж на душе не так тучно.

Мама Емельяши, Светлана (неподражаемая в спонтанности своих действий), выбрала также не навязчивый способ общения, присылая в кои годы на третье апреля — день рождения сына — краткое поздравительное письмо с инструкциями к жизнедеятельности, и свою фотографию непременно в молодые годы, пропадая после этого на несколько лет. Однажды Емельян на день рождения получил письмо с фотографией матери в десятилетнем возрасте. Что она хотела этим сказать, для сына осталась загадкой. Возможно, намекала, как хороши дети, пока на них не легло заскорузлое бремя прожитых лет… На обратной стороне фото было каллиграфически выведено: «Мама — десять лет» и отпечаток губ в красной помаде, обведенный зачем-то синими чернилами.

Все фотографии матери Емельян бережно хранил и время от времени тщательно рассматривал, обдумывая ход быстротечной жизни. Он украдкой иногда целовал фотографии матери и вспоминал… Сквозняк уносил приятные воспоминания бродить по свету, оставляя на губах привкус дурацкой глянцевой бумаги, и в душу опускалась ночь до следующего утра. Емельяша уверял, что поговорку: «Утро вечера мудренее», — придумал он. И если на душе мрачно, то надо непременно ложиться спать. Утро предложит новую фигуру, как в вертящемся калейдоскопе: от вчерашней конфигурации останутся лишь осколки воспоминаний. Всегда пользовался своим же советом, — помогало безупречно, и уже, поэтому считал, что жизнь прожита не зря: мировое открытие все ж таки, зри его в корень, свершил.

* * *

Шахматисты, указывая знакомым на Эндшпиля, говорили о нём, как о гениальном коммерсанте, зарабатывающем деньги на использовании гипотезы Большого взрыва во Вселенной. «Именинник» делал вид, что не слышит комплимента, но похрюкивал от удовольствия. Находились пессимисты, утверждавшие, что это невозможно, так как он уже давненько взорвался… Но в пику им, оптимисты-романтики, уверяли, что ничего мудрёного в этом нет, поскольку при Взрыве выделилась огромная энергия, и стоило каким-то образом договориться с мирозданием, чтобы тебе отгрузили немного выделений, и делу венец. Ведь ничего не стоит.

Но напрасно и первые, и вторые выворачивали мозги набекрень, — всё было намного проще.

В рекламе, касающейся деятельности Эндшпиля, говорилось: «Астрологический подбор профессии личности по природным наклонностям. Сто процентный успех в деятельности гарантирован положением звезд во Вселенной!» И одиноко стоявшее в стороне слово «дорого», предполагало ответственный подход к делу и неизбежный фурор.

Эндшпиль никогда не рассказывал о методах подбора профессии кому бы то ни было, и не допускал посторонних в момент своих манипуляций с клиентами, ссылаясь на тайну пророчества космических тел. И лишь однажды предательская реальность заставила его изменить своему правилу. После жалел, конечно, надувал обиженно щёки, но утешался, что вскрыл лишь жалкую толику своего бизнеса.

Кураж — отменная штука, предвосхищающая успех, является без всяких внешних причин — сам по себе; и так же уходит, не прощаясь: истинный шельмец… Какую глупость не сотвори на кураже, всё во благо и к успеху: легко, просто, восхитительно. Вот так бы всю жизнь валандаться на подъеме, да на-ка выкуси, — потрётся удача рядом, лаская фантазии и живо прочь уносится, зараза такая, как явилась, без здрасти-до свидания.

В тот день эта ерунда обволокла чело Эндшпиля: нахлынувший задор крошил препятствия на его пути, как мышь крупу. Он громил партнёров в шахматных партиях почти шутя, ощущая необычайное вдохновение; ещё и поддразнивал. Душа распалилась не на шутку, и появились признаки перегрева. Эндшпиль предложил желающим сыграть по максимальной ставке. Энтузиасты шахмат отхлынули в сторону от названной пугающей цифры, и лишь скалообразный нос Козыря навис угрожающе над доской. Ему и достались белые фигуры; солнце отсвечивало от полированной лысины соперника, напутствуя на большие дела. А тут ещё черный король упал, задетый неаккуратной рукой — гадкая примета для игрока. Знамение выявилось грознее вдохновения, и Эндшпиль влетел на самим же обозначенную сумму ставки. Скупость грызла сердце. На этом коварный Козырь его и поймал, предложив взамен выигрыша присутствовать на сеансе астрологического подбора специальности, вообразив себе завороженных клиентов с раскрытыми ртами.

Жадность своего не упустила, и Эндшпиль согласился, но после жалел. Он опечалился сразу, но утраченные, в противном случае, деньги было бы еще жальче. Большая жалость поглотила меньшую во избежание худшей потери, как и полагается по закону жизни. Вот только после сожаление даже малой утраты мешает жить, и душевная боль о мнимой упущенной выгоде гнетет.

Помещение, в котором проходило таинство выбора специальности для дальнейшей успешной деятельности клиента, было обернуто полумраком звездного неба, мерцающего на потолке и стенах. Окна были занавешены тёмными шторами, и на них тоже разместились космические странники. Приборы, расположенные в закамуфлированных местах, проецировали на потолок и стены космические тела, завораживая и вводя в трепет клиента. Время от времени издавался слабый шелест и шипение, якобы имитирующие звуки Вселенной. После наступила звенящая в ушах тишина. Клиент томился в такой обстановке, утратив время замкнутого пространства, ожидая таинства посвящения. И вдруг яркий луч фонаря уперся в потолок, рассеивая звезды, и громовой торжественный голос Эндшпиля вопросил: «Что вам известно о Большом взрыве? Ну же?! Отвечать!»

Клиент качался на стуле, концентрируя мысль; чесал голову, гладил рукой под мышками, кусал ногти, и после существенной паузы выдал громыхающий ответ: «Трах-тарарах! Бара-бах! Бах-тарарах!»

Эндшпиль быстро нашёлся с ответом, и настоятельным голосом рекомендовал клиенту (вместе со звёздами) направить свои стопы на музыкальное поприще и овладеть ударной установкой или хотя бы тарелками, и бухать медью до конца дней на радость маме и на грусть соседям. Это объявлялось истинным призванием: «Ощущаете вопль Вселенной? Вслушайтесь в потрясающую тишину, — это она кричит так в знак утверждения».

Клиент блымал глазами и представлял себя великим музыкантом, бацающим тарелками и бухая в барабан. Мир открывался неизведанной стороной. Мечталось о славе…

Следующий посетитель — аккуратный, опрятный, вежливый прошёл ту же процедуру с прослушиванием тишины в окружении космических тел. На вопрос о понимании теории Большого взрыва, он сравнил данное явление с родами, при которых со стонами плоть рвётся наружу и желает выкарабкаться из своего замкнутого состояния.

Эндшпиль радостно, как показалось Козырю, убедительно заявил, чтобы тестируемый непременно стал медиком и, не задумываясь, следовал по стезе, на которой его ждёт великолепное будущее, — звёзды тому гарантией.

Удивлённый пациент сообщил, что он до последнего времени и работал медиком, но отчислен из учреждения в связи с сокращением штата, и за неверный диагноз… финансового состояния больницы.

«Делайте, что велят! И не оглядывайтесь на прошлое. Самое важное у вас впереди. Ступайте без сомнений, громите препятствующих соперников. У вас на лбу — печать победителя. Как вас звать? Александр, — так и думал, чёрт вас дери, — победитель значит, — идите и ни в чём не сомневайтесь: с вами космическая удача! Взнуздайте своё счастье».

Явно для присутствующих Эндшпиль проповедовал, что его деятельность имеет глубоко научную цель — коррекцию будущего. Согласно эффекту бабочки — термину естественных наук — незначительное влияние на систему может иметь большие и непредсказуемые эффекты в другом месте и в ином времени.

«Кумекаешь, дружище? Если вмешаться в прошлое — в настоящем и будущем могут произойти изменения. Настоящее же через мгновение становится прошлым. Неверный выбор деятельности влечёт положение в будущем отличное от того, если бы первоначальный выбор был верен. Вот так-то, господин хороший — господи прости и убереги заблудших тварей!..»

После ухода пациента, Эндшпиль, подмигивая глазом, уведомил Козыря, что тот также должен удалиться на свободное место пребывания, поскольку его выигранные накануне условные деньги окончились.

Козырь уложил указательный палец на свой крючковатый нос, как на курок винтовки, и поинтересовался, как ясновельможный коммерсант определил, что деньги отработали стоимость.

«Дотянись до звезды, и она тебе подтвердит», — последовал мудрёный ответ.

— А мне ты, какую профессию рекомендовал бы освоить, в чём истинное призвание?

— Плату знаешь?

— Знаю, но не дам. Тем более, что оплачено заранее…

— Знаю, что не дашь, потому и не отвечу. Шибко умный вырос, чтобы тебя образовывать. С таким шнобелем сам след должен взять, как ищейка чующая, где мясо лежит. Денежки свои ты уже профукал, так что будь здоров — шагай отсюда, и не мешай работать. Иначе, ферзем по башне можешь схлопотать, — и он указал на огромную шахматную фигуру, скучающую в углу и покрывшуюся пылью, возможно, космических дорог.

Козырь снова почесал крючковатый нос с длинной волосиной на кончике и стал осторожно втягивать воздух, пытаясь взять указанный след. Лысина подсвечивалась огнями звёздного неба. Небо абажурилось… «Зачеркнуть бы всю жизнь, да бляха-муха…»

* * *

На третьем часу празднования свадьба обмазалась винегретом, жирными пятнами утки запеченной в яблоках и селедкой пряного посола. Пролитый на стол алкоголь стерилизовал поверхность. Наиболее опьяневшие гости слизывали языком лужицы, закусывая щавелем и прочей зеленью. Музыка вопила быстрый танец. Жених ползал по полу в поисках украденной невесты, как ему казалось, и хватал танцующих женщин за икры ног и выше, стараясь распознать пропажу. Нареченная на самом деле присутствовала в зале и усердно скакала, изображая трепетную лань, несмотря на излишние килограммы веса, сотрясающиеся студнем. Холодец был бы хорош, да с хреном в придачу…

На белом платье новобрачной, в районе груди, красовался жирный отпечаток дружеской пятерни, предполагаемо, принадлежащий жениху, хотя с остальных гостей подозрение не снималось. И стар и млад норовили шлепнуть невесту по прыгающему заду в знак дружбы и поощрения к дальнейшей сладострастной жизни. Молодая старалась игриво уклоняться, что лишь разжигало публику и увеличивало количество шлепков. Случалось, пара звонких ударов одновременно проходила, вызывая радостный смех присутствующих. Мишень была крупна и вызывающе доступна. Веселье бесновалось, утоляя жажду будней. Фраза «интим не предлагать» звучала затасканным антагонизмом. Царила любовь к ближнему своему и поощрение смелых поступков.

«Ну, что ж», — любвеобильно обронила свидетельница суженой и притянула к себе шафера жениха за ремень. Пояс расстегнулся, а следом и молния на брюках. Обе стороны постарались этого не заметить…

Теплый потный воздух кружил пыль у потолка, подсвечиваемую светом люстры. Люстра раскачивалась маятником. Время от времени на ней, свесив ноги и используя в качестве качели, на мгновение появлялся чертёнок. Во всяком случае, так рассказывали гости, ручаясь, что «их глаз — алмаз» и ошибки быть попросту не могло. Ближе к ночи кое-кто начал ловить чертей и засовывать их в карманы, требуя нитку с иголкой, чтобы зашить их для поимки рогатых бестий.

Жених после тоже высказал мнение, что чертей был полон дом. Эту версию подтвердил и хозяин дома Владимир Олегович, уверяя, что такую уйму самогона, заготовленного на целый год, за вечер могла оприходовать разве что нечистая сила.

«Горько! Горько!» — закричали закусывающие и выпивающие за столами мужчины, и принялись целоваться со своими соседками. Те лишь мотали ногами под столами, ища надежную опору на вечер. Вечер морщился лучами заходящего солнца, помышляя об объятиях ночи: мягких, нежных, хмельных, беспутных…

Чертовщина оккупировала тёмные углы и строила рожицы, норовя кого-нибудь поддеть при случае, спутав ноги. То там, то сям кто-нибудь из беснующихся падал на пол с задранными кверху ногами, беспомощно дрыгая ними. Было озорно и весело. Музыка ляпала аккордами. В головах пылала вожделённая страсть; тела терлись меж собою, высекая искру…

Татьяна жалась бедром к ноге танцующего кавалера. Мать наблюдала за дочерью, не теряя бдительности, нежно гладя рукой по спине соседа по столу Юрбино. Его нельзя было не гладить, так как он работал в городе чиновником средней руки — зам-зам кого-то там. Но щеки надувал, как самый главный бармалей. Предпочитал, чтобы его называли по фамилии — не хотел панибратства. Имя держал в резерве для нужных людей. Юрбино нельзя было не гладить… — он был нужным человеком. Юрбинов стал Юрбино после двухнедельного пребывания в Италии. Впоследствии у него вошло в привычку говорить: «У нас в Италии…» и далее следовали сомнительные сравнения, выпячивая несовместимости разных культур и обстоятельств. Но звучало поражающе хватко — слушатели замирали в уважении; женщины валились с ног.

Не имя было главным в этот вечер, даже, если оно принадлежало важному чиновнику. После пятой рюмки все были расслаблены и готовы на панибратское общение, и даже ниже того… Обзор заслонял шустрый чертёнок, выписывающий серпасто-молоткастые фигуры. Повеяло вселенской невесомостью и вседозволенностью. Журчала жидкость — водка лилась со стола на пол; сознание блуждало в поисках реальности, отодвигаемой в сторону беснующейся чертовщиной. Куролесилось в удовольствие, шлейка лифа сползала по плечу…

«Я дорогой врач, — шептала на ушко шаферу свидетельница невесты Елена, танцуя с ним медленный танец. — Как только называю больным цену лечения, они тут же выздоравливают, и говорят: дорогая наша…» На самом деле Елена работала провизором в аптеке, но мечтала о должности врача обретённой при каких-нибудь загадочных обстоятельствах. Танец заключался в тесном обнимании друг друга. Изрядно подвыпивший шафер произнёс, положа руку на грудь свидетельницы: «Дорогая наша…» и впился губами в ротик партнёрши. Танец в любой момент грозил перейти в телесную близость. Люстра на потолке раскачивалась усилиями веселящегося беса Валяя. Чёрт выбирал, кого бы соблазнить, глаза разбегались…

* * *

«Любо быть в том месте, к которому приложил руку Господь», — изрек старец Гавриил, твердым шагом ступая по земле босыми ногами, кланяясь и неся молитву всему сущему. На пути возникла искомая зловредная стать, которую Гавриилу предстояло привести в лоно господне. Сие он ощутил сердцем, душой и легким прикосновением божественного дыхания…

«Хорошо там, где меня нет, — озвучил некую истину сатана, разлегшись на копне сена, которой посреди лесной дороги никак не могло быть, да ещё впритык к завалившейся на бок легковушке, потерпевшей аварию. И тут же перекрутил фразу наоборот: «Плохо там, где меня нет». Мефистофель явил себя в облике дирижера успешного оркестра: темно синий фрак, белоснежная кружевная манишка, лаковые темные туфли, дирижерская палочка, на которой было написано «Дирижерская палочка». Примятый цилиндр валялся рядом в соломе; темно-синий опять же.

— Так, где же тебя нет? — поинтересовался монах, беспрерывно кланяясь и осеняя крестным знамением все части света и самого антихриста.

— В том то и дело, что я есть везде. Нигде без меня дела нет, — заливаясь смехом, ответил собеседник. — Прекрати меня крестить, — щекотка одолевает от твоих деяний и в носу свербит, чих вызывая. — И он чихнул с резким возгласом «псхи-и!», да так, что птицы взлетели кругом, как от выстрела, рысь сорвалась с дерева и запуталась в кустах, дождем всюду посыпались листья. — Не делай того другим, чего себе не желаешь, — так, кажется, в вашем писании сказано.

— Будет дело, быть добру! — заключил Гавриил. — Если ты писание знаешь, то остается лишь уяснить, принять и выполнять, молясь во исполнение, и каясь о заблуждениях греховных.

Тень упала с неба, и огромный ворон, раскрыв крылья, сел на перевернутую машину. Праведник Гавриил осенил птицу крестным знамением, произнеся молитву, отгоняющую враждебные силы. В ответ ворон зычно каркнул и потряс головой. На его шее болталась медалька на тесемке. На мгновение монаху показалось, что на спине птицы появился погон со звездой, вот сколько конечной имелось на ней, не удалось сосчитать лучи — исчезла вместе с погоном, как сатанинское явление. Вечно нечисть навешает на себя нечто, что ни рассмотреть, как следует не получается, ни сосчитать детали. Но на медали, что беспрестанно крутилась на шее ворона, и не давалась к осмотру, одно слово удалось выхватить. Это слово — «шнобель» — врезалось монаху в сознание (уж больно заковыристое, чтоб из памяти просто так выскочить), но какое значение несло в сочетание с остальными словами, которые не поддались прочтению, в том оставался секрет. «Кар-р-р!» — прокричал ворон и повернулся к монаху спинной частью. Гавриил послал чудо творящий крест в его сторону. Сила послания подтолкнула птицу сзади, и она с недовольством дернулась всем телом вперед, сверкнув в ответ презрительным взглядом.

Мефистофель растворился в свете солнечных лучей, и взамен себя явил тем временем девушку, расположившуюся вольно на сене в прозрачном пеньюаре уж очень походившем на струящийся воздух. Сосцы грудей торчали в разные стороны, привораживая взгляд, упругие девственные бедра слегка раздвинуты, нежность гармоничного тела колыхалась волнами.

«Поди ко мне монах, — услышал Гавриил, — душистое сено так приятно ласкает плоть».

«Изыди, супостат, изыди! — запричитал старец, крестясь и кланяясь, кланяясь и крестясь. Его губы бормотали невнятную молитву должную прогнать наваждение сего прелюбострастия.

Дева, согнув немного ножку, пододвинула к себе цилиндр и водрузила на свою прекрасную головку, кокетливо надвинув на глаза. Светлые волосы рассыпались по плечам, щепотка досталась груди, локон кокетливо опоясал глаз.

Гавриил роптал, спасаясь бесконечной молитвой и поклонами. Следом, развратница выгнула ножку, приблизив её к лицу, и пальцами ноги переместила цилиндр на макушку. При этом гимнастическом упражнении телесных складок ни на животе, ни в иных местах не просматривалось: все выглядело молодо, трепетно и элегантно. На животе горело аппетитное красное яблоко.

Монах помимо воли подглядывал; в его голове пылал пожар. Улыбка девы была открыта и естественна, как и молодое огнедышащее тело. Отец Гавриил залился пением молитвы, желая обуздать наседающий греховный соблазн. Ворон время от времени противно покаркивал: то ли стараясь запутать священника в тексте молитвы, то ли подталкивая к распутному прелюбодеянию.

— Господь создал человека голым, а ты шарахаешься от его деяния. Какой же ты после этого праведник божий, если отвергаешь творцово дело, — сказал Мефистофель вновь появившись в облике дирижера оркестра. Он ткнул палочкой в монаха и пристыдил: — Ты первый грешник будешь, коли отвергаешь оное. Фина предлагает любовь, блаженство, а ты — креститься. А как же: «Бог есть любовь»? Забыл что ли? — вновь явившийся супостат смеялся и гладил себя по бедру. Бедро внезапно обнажилось и приняло женские формы; в лесу заиграла флейта.

Гавриил усиленно закрестился, не переставая класть поклоны и читать очищающую молитву. На секунды он прервался, чтобы согласиться с появлением человека на земле в естественном голом виде, но добавил, что после Господь нарек ходить ему в одеждах для согрева и приличия.

— С Финой не замерзнешь, и грех захлебнется в усладе, — Мефистофель поводил дирижерской палочкой все ниже, понижая тона мнимого оркестра. Следом ехидно улыбнулся и уверил, что одеждой людей снабдил он, вначале помогая в убийстве диких зверей для использования шкуры; и как освежевать добычу и приладить шкуры — его наука. Ныне же, издеваясь над людьми, выдумывает умопомрачительные фасоны, которые смешны, как для прошлого, так и будущего; с настоящим же они договорились, что стерпит, насмеявшись вдоволь и поскрежетав стариковскими зубами.

Монах еще размышлял об услышанном и увиденном, как супостат внезапно исчез, и что обидно, ни девы, ни сена после себя не оставил. Идиотская привычка: являться и исчезать, когда вздумается, ни здрасте тебе, ни до свидания. Сатана одним словом. Один ворон шлепал ногами по перевернутой машине и время от времени негромко каркал. Но и он, расправив немыслимого размера крылья, взмыл в небо, сопровождая взлет слабым позвякиванием медальки. Монах послал ему крест вдогонку. Медалька звякнула сильнее…

Гавриил еще долго стоял на прежнем месте, читая молитву за молитвой и осеняя крестным знамением округу. «Шнобель, шнобель», — вклинивалось в молитву навязчивое слово и провоцировало беспорядок в мыслях. И ещё это соблазнительное красное, как пламя, яблоко… Интересно, кто нарек ее Финой? И еще, естественное магическое очертание от живота к ноге… искушающее. Космическая даль ласкала душу. В руке Гавриила замерла свеча, отражаясь предательским блеском в глазах. «Любвеобильная дрянь», — монах пытался оправдать дьявольское наваждение и оградить себя, теребя в руках защиту господню: крест, свечу и иконку. Супостат умеет охмурять и интим навязывать падким мирянам, — не зевай, — очнешься в клешнях лукавого. Клади поклоны и молитвой отгоняй нечестивого; заберется в мысли, а после и в постель уляжется с ногами, не зевай, — не отвертишься, — нечисть, одним словом.

Гавриил подвел глаза к небу, бормоча спасительные фразы. С неба кружась (солнце блистало) опустилось перо, воткнувшись в поседевшие волосы монаха. Отраженный луч света унес лик святого отца в небеса и явился в ином месте земли. Перо в голове торчало воткнутой стрелой, глаза горели всесокрушающим огнем, над головой волнистым париком повисла дымчатая туча. Индейцы Америки, глядя на небо, признали в изображении своего прародителя. В последующие годы они рассказывали о явившемся им лике подрастающим потомкам, уверяя, что образ сей был направлен свыше во благо их племени, продления жизни и доброго урожая, который пророс и был собран под чудотворным покровительством.

Камнетес племени высек из гранита облик старца явившегося в небе. Вновь созданное место поклонения обложили цветными каменьями; торжество надежды роилось в сердцах членов племени. Так в далекой дали зародилась загадка для будущих археологов, — пусть гадают на кофейной гуще, откуда что взялось.

* * *

Вася Волоха любил погреться у тепленького. Вот и теперь его рука лежала между ляжек соседки Валюши и неуклонно пробиралась к лощине в глубь приятных ощущений.

Василий представился соседке по столу, как специалист по квантовой физике, в которой, куда ни копни — кругом чудеса. Он сообщил об этом так, чтобы его услышали окружающие, и поинтересовался: не волнуют ли Валюшу забобоны квантовой науки?

— Конечно же, — обрадовалась соседка и чуть шире раздвинула ноги, позволив Васиной руке скользить в перспективу.

— Так вот, — многообещающе продолжил Василий, — в квантовой физике торжествует непредсказуемая жизнь, в которой все постоянно меняется. Если теорию о квантовой механики объединить с общей теорией относительности, то получится закон Всего, над которым я сейчас работаю. А закон Всего — это очень и очень… — и он накрыл Валюшин орган деторождения ладонью.

— Всего, всего?.. — повторила соседка за свадебным столом, желая только одного: остаться наедине, чтобы подробней узнать о квантовой физике, а также всего-всего самого невероятного. Пища и питье отодвинулись в сторону. Желалось, исключительно, всего-всего…

Видя такой успех Васи в квантовой физике, профессор Симон, присутствующий на свадьбе в числе родственников, решил ошеломить публику, и в первую очередь, женскую часть, теорией Большого взрыва. Симон на самом деле не имел научного звания, но живя в городе, не мог ни позёрствовать перед «деревней», уж очень потешно выглядел липовый авторитет. Слово «профессор» здесь всех укладывало на лопатки и заставляло роптать, а подтверждающие документы спрашивать было равносильно выяснению родословной мамонта. Да и Симоном он был только в обрезанном состоянии, а в первозданном виде по паспорту — Симончик, — фамилия располагающая к шуткам, но не к почтению. Родственники ему верили и соглашались со всем безоговорочно; в остальной же люд и плюнуть лень было, а не то, чтоб разъяснять, а тем более оправдываться.

Симон надул щёки и выдул, что явление Большого взрыва куда важнее квантовой теории. Его никто не услышал. Все были заняты своим делом, подкидывая дровишки в общий праздник бракосочетания.

Видя такое недоразумение, липовый профессор подхватил под руку подвернувшуюся женщину и с восторгом сообщил ей, что Нуклеосинтез Большого взрыва — это процесс образования самых лёгких элементов: водорода и гелия из первичного моря нейтронов, протонов, электронов и прочей мелочи. «Как? Вы этого не знали? — спросил он удивленно, — и благосклонно добавил: — Тогда оно вам и не нужно».

— Пойдемте лучше целоваться, — предложила новая знакомая беззастенчиво, чувствуя что-то неизведанное в словах ученого умника. — Меня зовут Клаша.

— Профессор Симон, — представился Симончик, и подумал, какое же сильное влияние имеет наука, и в частности теория Большого взрыва на покорение женских сердец. — «Ей богу, вернусь домой, и сразу полезу в науку разбираться, что к чему… и со взрывом тоже. Пора его на место поставить и взять на короткий поводок, чтоб не бесновался и не путался, как рыбная леска».

— Я никогда раньше не целовалась с профессором, — радостно сообщила Клаша о своем упущении. — Пошлите-ка в кладовку, — чтобы мечты сбылись, лучшего места не найти. Если же вы мне еще и Большой взрыв покажите, то я просто сойду с ума…

Успех Васи в квантовой физике на свадьбе был настолько удачен, что он решил рассказать о ней и другим представительницам слабого пола, любознательным к замысловатым наукам. Энергия тела бурно расходовалась, но это не тяготило победителя.

Симон не ловил «гав» и следовал Васиному примеру. Ему даже удалость совершить открытие, что алкогольные напитки побуждают к наукам и любвеобильности, и стимулируют друг друга. «Надо бы запатентовать последовательность этой цепочки. Может после этого дети в школе будут лучше учиться?» — Идеи в опьяневшей голове рвались вперед с резвостью скорого поезда, настигая одна другую, словно шпалы в железнодорожной колее.

Из кухни донесся крик: «Маня, Маня! Масла подлей!» Непонятно, подлила ли неизвестная Маня масла, но следом раздалось: «Погоди за бедро хватать, — уже подгоревшим пахнет!.. Надобно погодить малость».

Сумасшедшее время вертелось стремительными урывками, выхватывая всякую дрянь из жизни.

…Вася и Симон неведомым образом оказались рядом за столом и, сидя в обнимку, доказывали один другому, что важнее и главнее: квантовая физика или теория Большого взрыва. Они много пили, видя в том главный аргумент в решении спора. Сошлись в одном: с женщинами проще разговаривать и о Большом взрыве, и о квантовой физике — что не соври, воспринимают с восторгом и готовностью продлить изучение предмета в уединенном месте. Особенно, когда ты профессор, хотя бы и липовый — дело спорится. Лучше, вообще-то, именоваться ученным — звучит пугающе и неопределенно, чем очаровывает до головокружения. Если же у женщины закружилась голова, то любой абсурд возможен к исполнению. Почти, как протон в квантовой физике, — творит, что хочет…

После такого обмена мнениями, собеседники настолько зауважали друг друга, что не могли не поделиться сокровенными тайнами. Симон шептал на ухо новому другу о трудностях своего положения, о том, что липовому профессору надо иметь знаний по предмету больше, чем защитившему титул, и пласты их, знаний, должны уходить глубже, чтобы избежать разоблачений.

Вася расширил границы темы, заявив, что то же самое относится к преступникам высокого полёта. Голова у таких типов должна работать лучше и быстрее, чем у специалиста любой профессии, — и тем внес вклад применения теории в повседневную практику. «Профессор» тут же подытожил версию о наличие двух противоположных миров, каждый из которых старается защитить свою среду обитания — законную и предосудительную.

Конец ознакомительного фрагмента.

Оглавление

  • ***

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Закон всего предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я