Розы злы. Трилогия

Александр Авгур, 2023

Молодой и успешный рекламщик Родион Волчков вынужден вернутся в город своего детства и юности Розинск. Город таит мрачные секреты Волчкова, которые он хранит долгие годы. Встреча Родиона со старым другом оборачивается случайным убийством, и Родион, пытаясь скрыть свою причастность, выставляет происшедшее как жертвоприношение сатанистов.Полиция не в силах найти убийцу и многие жители Розинска начинают решать свои проблемы, копируя Родиона и убивая неугодных как "секта сатанистов".Мало кто знает, но в Розинске действительно действует тайное братство, поклоняющееся дьяволу. И этим людям подобные убийства только на руку.Родиону приходится столкнуться со своими секретами прошлого, сектантами, полицейскими, подозревающими его в убийствах, а также с жестокостью провинциальных нравов.Единственной радостью в этой ситуации является встреча с девушкой, в которую он влюбляется. Но она далеко не та, кем кажется.Обложка создана нейросетью Midjourney.

КНИГА 1. Розы злы

Глава 1. Родион Волчков

Убивать лучшего друга детства оказалось легко. Никогда не думал, что я вообще смогу кого-то убить, а тут прямо друга. Я его обозвать всегда боялся, а тут прямо убил. Ножом. В горло. Кровь по стенам. Убил. По-настоящему. А потом…

Но, пожалуй, я начну с начала.

Из своего родного города Розинска, я уехал в Москву ровно семь лет назад, чему я безумно рад. Тогда мне было двадцать пять. Я был глуп и беден. За два первых года сменил с десяток профессий, прошел огонь и воду и стал курьером в большом рекламном агентстве, где мне очень нравилось. Я общался с интересными людьми, занимался не пыльной работой, познакомился с копирайтерами, которые оказались веселыми ребятами, хотя на первый взгляд они выглядят как зануды. Внешность обманчива. И я появился в нужное время, в нужном месте. С одним из копирайтеров, Романом, мы сдружились, и он помог мне получить повышение, я тоже стал копирайтером. Не буду лукавить, это работа моей мечты. Я придумывал слоганы и рекламные лозунги для фирм и их продуктов, писал сценарии для рекламных роликов и рекламных копаний, флешмобов и массовых акций. Дела в рекламном агентстве шли отлично, я показал себя с лучшей стороны. Заработал хорошие деньги и кое-какой авторитет среди творческих, а с моим другом Романом мы параллельно организовали свое небольшое рекламное агентство с веселым названием «РоРо», которое образовалось от наших имен — Роман и Родион.

За пять лет работы в рекламе, я скопил на хорошую двухкомнатную квартиру в центре столицы, купил не плохую машину, успел, объехал треть мира и встретил свою любовь.

Моя девушка Маша работает художником. Она красивая. Она великолепно рисует, хорошо выглядит и очень горяча в постели. Ей двадцать пять, мой любимый возраст. Именно в этом возрасте и начинается настоящая жизнь. Мы не живем вместе, хотим подольше сохранить чувство страсти. Она классная и я, ее люблю. Когда я рядом с ней, то чувствую себя моложе. Мне снова восемнадцать, я полон сил, я счастлив.

За семь лет, пока я жил в Москве, я приезжал в свой родной город Розинск всего раз пять и то на пару дней. У меня есть секрет, который связан с Розинском и про который я хочу забыть, вычеркнуть его из памяти навсегда. Но каждый мой приезд на меня накатывают ужасные воспоминания. Да и сам город, своей серостью, разрухой и унынием, наводит на меня не самые радужные мысли. Каждый мой приезд в этот город, это что-то выбивающее из колеи.

Вот, например, каждый новый год все украшают елку. Достают мишуру, «дождик» и стеклянные елочные игрушки, в основном шары. Елка наряжена. Все красиво, блестит, радует, создает нужное настроение. Но одна игрушка, один шар падает и, сука, разбивается. Прямо на мелкие осколки. Вокруг предпраздничная красота, а на полу эти маленькие острые стеклышки. Кто-то наливает шампанское в хрустальный бокал, а ты собираешь эти осколки, а потом пылесосишь, чтобы ничего не осталось. Все танцуют, поют, загадывают желания, а ты случайно наступаешь на незамеченный тобой осколок игрушки-шара и протыкаешь себе ногу. Все кричат, смеются, радуются, а ты морщишься, у тебя идет кровь. Все как у меня на самом деле. Моя жизнь, мое настоящее — это елка, праздник, новый год. А Розинск — это тот разбившийся шар, это мое прошлое, которое нельзя просто подмести и выкинуть. Это кровоточащая ранка, которая постоянно болит.

Моя милая, бедная мама умерла, когда мне было тринадцать. У нее был рак. Сколько она натерпелась. Ужас. Даже и вспоминать не хочется, больно. Побои от вечно пьяного и гулящего мужа. Нескончаемые попойки дома. Безденежье. Долги. Она умерла в тот момент, когда больше всего была мне нужна. Пусть земля ей будет пухом.

Мой отец-алкаш приводил в нашу квартиру, которую, кстати, заработала в свое время моя мать, разных потрепанных женщин, очень странных, опухших и каждый раз говорил мне: — «Знакомься Родя-сынок, это твоя новая мама». Я посылал их к черту, а мой отец злился и называл меня «неблагодарным сученышом», «грязным ублюдком», а после, выгонял из дома. Я, сжимая кулаки и зубы от злости, со слезами на глазах, шел ночевать к своим друзьям. У меня, их было двое — Максим Иларионов и Ваня Незванный. Друзей, настоящих, всегда должно быть не больше двух. Первый самый настоящий, а второй настоящий, но не настолько настоящий как первый. Глупо сказано, но правда жизни.

Максим был из богатой семьи, мать работала не большим начальником на железной дороге, а отец милиционером, имеющим отношение к таможне. Дома у них был настоящий музей алкогольной продукции и вещей, которых мы, обычные мальчишки из провинции видели только по телевизору и считали пределом мечтаний — модная одежда, машинки на пульте управления, рации уоки-токи, несколько видаков, первая на нашей улице «Денди», первая и надолго единственная «Сега». Прямо не квартира, а рай ребенка. Кстати, у них я впервые попробовал кетчуп, и он мне с первого раза очень понравился. Это сейчас рассказ о кетчупе может показаться смешным, но когда-то всех веселила появившаяся реклама сухариков, никто и не думал, что какие-то сухарики кто-то будет покупать.

Максим Иларионов рос избалованным ребенком, вспыльчивым, задирой, у него было все кроме терпения и, что самое странное, он был очень завистливым. Правильно говорят — «Чем больше ты имеешь, тем больше хочется». Максим был физически сильней и мог, в порыве гнева, нам с Ваней отвесить лещей. Я до сих пор ненавижу его за это.

Ваня Незваный был полной противоположностью Максима — добродушный, бескорыстный, честный. Его отца-алкаша посадили, после того как он нанес шесть ножевых ранений его маме, за что и отправился на восемь лет в тюрьму. А мама Вани стала инвалидом, и у моего друга закончилось детство, и началась взрослая жизнь с уходом за матерью и подработками грузчиком и дворником на рынке. Он экономил каждый рубль и из-за этого частенько подвергался нападкам и издевкам Максима. Тяжелая ноша на хрупких детских плечах. Даже слезы наворачиваются от воспоминаний.

Мы — трое друзей, были очень разными, но почему-то сохраняли свою дружбу до тех пор, пока нам не исполнилось по двадцать. В то лето Ваня исчез. Навсегда. Его искали всем городом, в милиции подали в федеральный розыск. Но больше его никто не видел. Никогда. Вскоре и мы с Максимом разругались, пару лет вообще не общались, а потом начали, хотя бы, просто здороваться. Просто молчаливые рукопожатия. Друзья превратились в знакомых, хорошо хоть не во врагов. А могли бы.

Я был в Розинске совсем недавно, в конце июля, чуть больше месяца назад, на похоронах моего отца. Его нашли соседи в подъезде, он умер от остановки сердца. До последнего дня он бухал как в последний раз и не вспоминал обо мне. Пожалуй, меня это устраивало. На мои звонки он отвечал, что у него нет сына, и в конце разговора, почти всегда, обзывал меня «неблагодарным сученышом». Он знал, как меня задеть. Знал, как вколотить гвоздь в мое сердце. Знал, как вырвать плоскогубцами мою душу. Знал и мастерски этим пользовался. И, несмотря на всю боль, которую он мне причинил, я все равно плакал на его похоронах. Помню, как слезы текли у меня по щекам и затекали в рот, оставляя вкус соли. Но не долго. Когда красивый, дубовый гроб, купленный за мои деньги, опускали с моим отцом в холодную могилу, по его крышке застучал дождь, который освежил землю и смыл все следы слез с моего лица.

И вот я снова в родном городе и у меня на душе как в песне — «Настроение — осень».

Я приехал на пару дней, сдать документы на наследование отцовской квартиры, приехал один. Вначале, я хотел с собой взять Машу и показать ей город моего детства и юности, но потом передумал. Побоялся, что она увидит мою нервозность от этих мест и возможно почувствует, что я что-то скрываю. Но самое страшное, она могла увидеть меня слабым. Моя милая Маша, моя потрясающая Маша пусть и дальше живет в неведенье.

У меня были ключи от отцовской квартиры, и с вокзала, я направился прямиком туда.

Мой город Розинск не балует гостей своей красотой и приветливыми лицами горожан. Официально в Розинске проживает тридцать пять тысяч человек, на самом деле вдвое меньше, все пытаются уехать на заработки в Москву, Питер, Нижний. Есть два градообразующих предприятия — полуразрушенный завод, который каждый год перепродают и железная дорога с вокзалом, несколькими станциями, депо и ремонтными цехами. В СССР город назывался Путейск, потом Красно — Путейск, и уже после, город стал Розинском, в честь какого-то поэта — революционера. Город как город, унылая провинция, похож как под копирку на любой другой, ничего особенного. Серая хтонь.

Я шел по своей улице, видел знакомые лица мужчин и женщин, кого-то вспомнил, кого-то нет, но здоровался почти со всеми, кто узнавал меня.

Увидел вдалеке своего одноклассника Игоря Монькина, подходить не стал. Он был пьян и стоял с какими-то бичами, клянча мелочь у прохожих. Я брезгливо отвернулся. Помню у него в школе была кличка Шмонькин, как издевка над фамилией. В школьные годы почти у всех появляются клички, погоняла, погремухи, в основном складывающиеся из фамилий. Чертовкин получил кличку Черт, Пискарева — Пискарь, Пьянзин — Пьяный. Моих друзей, Максима Иларионова и Ваню Незванного, прозвали Лари и Звонарь. У меня было погоняло Волчков — Крючков, а потом просто Крюк. У Ленки Манякиной, кличка изменялась много раз, Манякина — Маньякина — Живадеркина — Психопаткина, в итоге ее звали просто — Мясник. И только у Илюхи Сиськина клички не было, ребята иногда сокращали и звали его Сись или Сися.

Я не сразу узнал проходящего мимо Юрку, по кличке ВДВшник. Но, когда он остановился возле меня, разнося аромат перегара, и протянул жилистую, грязную руку, все мое тело обдало холодом, и я почувствовал, как волосы на голове поднялись от ужаса.

— Здорова, Родион, — сказал Юрка ВДВшник и улыбнулся полу беззубым ртом.

— Здорова, Юр, — ответил я, пытаясь скрыть страх.

Я уже взрослый мужчина, но при виде старого знакомого превратился в того испуганного юношу, которым я был «…цать» лет назад.

— Как дела? Давно тебя не было видно, — сказал Юрка, продолжая улыбаться, а я вспоминал, как все детство мы его боялись, ведь он был старше нас на четыре года, а когда ты ребенок такой разрыв в возрасте кажется огромным.

— Нормально, Юр. Как сам? — спросил я и перед глазами проносились картины прошлого, на которых Юрка потрошил кошек и собак большим армейским ножом. А потом развешивал их тушки на деревьях как гирлянды. Летом воняло ужасно. Юрка был жестоким живодером, и я иногда представлял, что было бы здорово, если бы его, вот так же, тем же армейским ножом.

— И я тоже не плохо, — ответил Юрка. — Ну ладно Родион. Я пойду. Сестра меня ждет. Переживает наверно.

Юрка хохотнул. Развернулся. Начал уходить и в моей голове закралась мысль, что я этому безмерно рад.

— Хорошо, — ответил я и зачем-то добавил: — Еще увидимся.

Когда ВДВшник ушел, я радостно выдохнул. Видится с ним второй раз, мне совершенно не хотелось.

В квартире отца было грязно. Очень.

Воняло протухшей едой и грязным бельем.

Я помылся под душем, стоя в проржавевшей ванне, потом надел чистую одежду, которая была в моей сумке, и решил сходить в магазин. Свежих продуктов в этом мавзолее не было.

Через час, возвращаясь, домой с покупками, я встретил на улице бабушку, продававшую красные розы. Цветы начинали увядать.

— Сынок, купи последний букетик, — обратилась ко мне бабушка. — Жене купи или маме.

— Нет, бабуль. Спасибо. Не надо, — улыбнулся я, пытаясь, поскорей вернутся в квартиру.

В сентябре начинало темнеть в семь и мне не хотелось возвращаться в полутьме, пока алкаши выбираются из притонов наружу, покрывая собой этот город словно сыпь.

— Сыночек, пожалуйста, — не унималась бабушка. — Букетик из пяти роз всего за триста рублей. Очень дешево. Последний.

— Нет бабуль…

— Пенсия маленькая, сынок. Торгую розами, перебиваюсь.

— Хорошо, — согласился я из жалости. — Вот, пятьсот рублей. Сдачи не надо.

Я взял розы, намереваясь их выкинуть за ближайшим углом.

— Дай бог тебе здоровья, сынок, — пожелала мне вслед бабушка.

Впереди показался еще один знакомый. Вот его я уж точно не хотел видеть, но сбежать я уже не мог. Радостно улыбаясь, и выдыхая перегар, он подошел ко мне. Это был мой друг из прошлого — Максим Иларионов.

— О! — завопил он. — Вот он — Родион Волчков! Мой старый друг! Мы уже лет семь не виделись.

— Здорова, Макс, — я попытался придать «веселости» своему голосу.

— Родя, дружище, как я рад! Как я рад! — продолжал Максим. — Слышал про твоего отца, пусть земля ему будет пухом. Но, мы то живем дальше и нам надо выпить за встречу.

— Я сейчас спешу, — попытался я отвязаться от назойливого друга. — Но, через пару дней обязательно выпьем. Обещаю.

— Родя, не гони, я сам весь в делах. Нельзя терять не минуты. Давай выпьем прямо сейчас. Приглашаю тебя к себе. Отказа не приму. Понял?

— Макс, я только приехал. Только с поезда. Устал…

— У меня и отдохнешь, епт. Батя тебя давно не видел, уважь старика.

Я согласился, хотя и знал, что ничем хорошим это не закончится. Это была моя первая и самая главная ошибка.

— Только это… — вновь начал Максим оправдываясь. — У меня сейчас с деньгами проблемно. Не фартит, братуля. Купи пару бутылок водки, по старой дружбе. Тебе же не внапряг.

Когда я расплачивался в магазине, почему-то не прикрывал свой бумажник, это была моя вторая ошибка, и Максим увидел в моем кошельке наличку, у меня с собою было тысяч пятьдесят.

Помню, еще до отъезда в Москву, отца Максима, дядю Сашу уволили из милиции за пьянку, до льготной пенсии он не доработал два года. Мать Максима, устав от мужа — пропойцы, уехала строить свою личную жизнь в Самару, забрав с собой сына. С личной жизнью у нее не сложилось, зарплата на новом месте работы была мала, сын Максим начал пить, употреблять наркотики и мать отправила сына к отцу в Розинск. Вот и пили они вдвоем, отец и сын, Максим и дядя Саша. Слышал, они часто дрались, и дядя Саша не раз выгонял сына из дома. Максим в это время ночевал, где придется и в притонах, и в подвалах, и на улице. Потом дядю Сашу полностью парализовало после двух инсультов, и он больше не смог выгонять сына, а стал в нем нуждаться.

— Вот так и живем, — сказал Максим, когда мы зашли к нему в квартиру. Он забрал у меня пакет с водкой. Пакет с продуктами, которые я купил себе домой, а букет роз, я оставил в коридоре.

Знакомые, немного выцветшие с зеленоватым оттенком, кое-где ободранные обои, еще с тех времен, когда я приходил к ним в гости. Грязь, казалась, изъела всю квартиру. Запах мочи проникал в ноздри, и я подумал, что вся моя одежда пропитана этой въедливой вонью. Я старался ничего не касаться. От хорошей жизни в столице я стал максимально брезглив.

В зале, на диване, лежал обездвиженный болезнями дядя Саша и еле слышно промычал, когда меня увидел.

— Он уже не говорит ничего, — усмехнулся Максим. — Мычит, сыт и срет. Я уже устал за ним убирать. Ой, надо его покормить. Совсем забыл.

— Здравствуйте, дядь Саш, — поприветствовал я старого, больного знакомого.

Он, еле заметно кивнул мне в ответ и что-то промычал.

Максим принес с кухни неизвестно когда сваренные макароны и начал ими кормить отца. Дядя Саша немного поел, а потом начал выплевывать, еда не особо пришлась ему по вкусу.

— Ешь тварь, — злобно прошипел Максим и ударил отца ладонью по лицу, так что послышался громкий шлепок, и этот звук эхом пронесся в моей голове.

— Ты зачем так… — начал я.

— Родь, заткнись, — буркнул на меня мой старый друг. — Ты там, в Мосвах живешь и в хер не дуешь, а у меня тут Розинск за окном и жизнь моя — не жизнь, а существование. Ты совсем забыл о том, как тяжело тут бывает.

Мне хотелось побыстрей уйти из квартиры Максима, мне хотелось забыть все то, что я увидел. Но я боялся гнева моего друга, я не хотел конфликтовать и мы пошли с ним пить на кухню.

Мы выпили по первой рюмке горькой. Потом по второй. Всплыли разговоры о детстве. Потом допили первую бутылку и ополовинили вторую. Дальше все было как в бреду. Начались споры и злые подколы моего старого друга.

— И чем ты там, в Москве занимаешься? — спросил Максим с ехидной усмешкой. — Деньги чем зарабатываешь в свободное от безделья время?

— Я занимаюсь рекламой, — ответил я. — Эта реклама приносит доход. Все довольны. Не работа — мечта!

— Родя, реклама эта чушь собачья! — усмехнулся Максим. — Если я не захочу что-то покупать, то и не буду. Не втюхаешь. Не заставишь. Ты че, мля, бездельник?

— Ну, вот смотри, — начал объяснять я. — Люди смотрят рекламу. Видят, что зубную пасту надо наносить на всю поверхность волосков щетки, хотя достаточно и небольшого шарика. Люди будут делать как в рекламе. Поэтому зубная паста будет кончаться быстро и продажи ее увеличатся. Тебе говорят, что йогурт лучше выпивать не раз в неделю, а три раза в день. Средство от похмелья разводить двойной дозой. Телефон ты должен покупать всегда новый, более совершенный, более модный, более и более и более. Реклама — это руководство к тому, как тебе надо жить, чтобы выглядеть как успешные и красивые люди из этой рекламы. Реклама продает образ лучшей жизни или надежду на нее.

— Реклама это для гомосеков, — злобно выпалил Максим пытаясь меня задеть и ему это легко удавалось. — У вас там пол Москвы таких. Ты, пади, и сам себе там любовника нашел? Сидите там у себя в Москвах и под хвоста балуетесь. Тьфу, млять на вас.

И мой старый, ненавистный мне друг, расхохотался и сквозь смех сказал:

— Ты даже в армии не служил. Понятно, почему тебя в Москву потянуло.

— Я в Москву уехал зарабатывать, — резко ответил я. — Мне надоело бухать, уничтожать себя, губить свое здоровье и винить во всем всех, но только не себя. Кто виноват в том, что ты живешь вот так в дерьме? Только ты! Да и в Москве алкашни не меньше. Пол Москвы выродков.

— Завали рыло, Родя! — закричал, брызжа слюной Максим. — Заткнись или я тебе всю морду разукрашу. Ты думаешь, мне хочется жить вот так? Без работы? С отцом — овощем? Кто кроме меня, его будет кормить? Кто за ним дерьмо выносить будет?

— Так найди работу нормальную, найми сиделку, иди на завод. Кто тебе мешает? — возмутился я.

— Какого черта я должен горбатиться на чужого дядю, если мне государство не помогает? — снова вспылил Максим.

— Как тебе государство поможет, если ты сам себе помочь не хочешь? — повысил я голос.

— Нефть и газ — народное достояние! — заорал Максим. — Почему мне государство не отдает мою долю? Разворовали все! У самих карманы трещат, а у людей в животах урчит.

— Бери лопату и иди, копай! — сорвался я на крик. — Выкапывай нефть и газ, накладывай себе хоть в карман, хоть в бутылку и живи счастливо!

Максим не смог привести мне объективных доводов в споре, и сделал то, что обычно делает тупое быдло, которое на словах не может доказать свою правоту — он ударил меня по лицу. Не сильно, не особо больно, но обида, страх, ненависть и моя слабость проявились на краснеющей щеке.

Я, в порыве гнева, вскочил из-за стола и хотел ударить в ответ, но не смог. Не знаю почему. Может, испугался, может, не хотел дальнейшего развития конфликта. А может и то и другое.

— Сядь, Родя, — уже спокойней сказал Максим. — Сядь. Или я тебя еще раз ударю. Понял? Сядь!

И я сел.

— Слушай, Родя. У нас с тобой есть небольшой секретик, — ухмыляясь, сказал Максим.

От этих слов у меня все похолодело внутри.

— Это твой секрет, — выпалил я. — И если кто-то узнает, проблемы будут, прежде всего, у тебя.

— И у тебя тоже будут, — весело сказал Максим. — Только мне терять нечего. А у тебя есть новая жизнь, Москва с подхвостыми, реклама и деньги. Понимаешь о чем я? Ты мотай на ус.

— Сразу скажи, чего ты хочешь? — спросил я.

— Родя, я хочу всего десять тысяч рублей.

— Хорошо, — ответил я и спешно полез в карман за портмоне.

— Но это для начала, — радуясь своей победе, сказал Максим. — Каждый месяц, Родя, ты будешь присылать мне из своей Москвы по тридцать тысяч рублей. Договорились?

Я промолчал. Я все понял, что просто так он от меня не отстанет.

— Ох, Родя — Родя, — сказал Максим, вставая из–за стола. — А ведь ты всегда был трусом. Ты, Родя — серая, тупая, трусливая крыса. Крыса! Пи-пи-пи! И никакая Москва из тебя не сделает мужика.

И он ударил меня снова. Сильно. Больно. Сука!

— Родя — Родя, — издевался играючи Максим. — Теперь твоя шкура в моих руках и ты будешь мне подчиняться как собачка! Ха-ха-ха! Родя, к ноге! Родя, принеси палку! Родя, жри дерьмо!

Передо мной промелькнула вся моя будущая жизнь — я, трясущийся от страха из-за того, что откроется правда, выкладываю все деньги Максиму, а он умудряется переехать ко мне в Москву и продолжает надо мной издеваться, издеваться, издеваться…

Новый удар по лицу вернул меня в реальность.

Моя рука схватила со стола нож, и я ударил им Максима в горло.

Он захрипел. Его раскрывшиеся от удивления глаза смотрели на меня с непониманием происходящего. Наверно он не ожидал от труса такого поступка. Я, в шоке от того, что совершил, встал из-за стола и отошел подальше от своего старого друга. Кровь из-под лезвия ножа, вошедшего почти по рукоятку в горло, текла не большой струйкой. Максим, наверно пытаясь спастись, вытащил нож руками, и из открывшейся раны кровь забрызгала фонтаном и попала на меня. Спустя мгновение он упал, а кровь продолжала хлестать, заливая пол.

Я не паниковал, страх и алкоголь сковали меня и сделали заторможенным. Я вспомнил, что почти ничего в квартире не трогал, отпечатков не должно было остаться. Я собрал в пакет бутылки, рюмки, нож и пошел в прихожую.

Остановился.

Подумал, что нельзя оставлять место преступления таким, будто тут произошла бытовая ссора иначе на меня сразу выйдет полиция. В голове всплыли кадры какого-то старого ужастика с ритуальными убийствами, и я не знаю почему, решил его воссоздать. В тот момент с логикой у меня было не все в порядке. Я нашел салфетку на кухне, обмакнул ее в крови Максима и нарисовал на стене и холодильнике перевернутые звезды — пиктограммы. Потом начертил буквы и слова на неожиданно придуманном мной языке похожем на латинский. А завершил я все это надписью — «Так будет с каждым грешником». Тогда мне это показалось уместным, я заметал следы как мог.

Я собрался уходить и, найдя забытый мной в прихожей букет, я вернулся на кухню, что бы раскидать лепестки роз. Наверно для убедительности ритуала. Стебли я засунул в тот же пакет, где были бутылки и рюмки. Я снова вернулся в прихожую и, надев обувь, услышал из зала мычание дяди Саши. Новый прилив страха затормозил мое тело.

Сука!

Есть живой свидетель и что с ним делать?

Я, держа в руках два своих пакета, с уликами и продуктами, прошел в зал. Дядя Саша смотрел на меня спокойно. Он не говорил, но я видел в его глазах то, что он все понимал и слышал.

— Дядь Саш, — виновато проскулил я и по моим щекам потекли слезы. — Дядь Саш, прости меня, пожалуйста. Я не хотел. Так получилось.

Дядя Саша что-то промычал в ответ, и я вышел из квартиры, оставив дверь открытой. Я не хотел, что бы дядя Саша умер от голода. Я надеялся, что соседи быстро найдут бедного старика и позаботятся о нем.

Глава 2. Жека Иларионов

Моего двоюродного брата — Максима Иларионова замочили. Убили короче. Дело мутное, ну а какие дела могут быть в Розинске?

Убийцу пока не нашли, да и походу не найдут, но есть две версии — либо грохнул собутыльник, что не факт, либо сектант, что больше похоже на правду. Только я не помню, чтоб у нас в Розинске сектанты водились. Вот в соседнем городе были какие-то дебилы — рядились в черные одежды, хороводы водили на кладбище, песни пели свои дебильные, все дела. А у нас нет, епта. У нас таких конченных нет. А ментам лишь бы ситуацию понагнетать, а журналюгам сенсации одни подавай. Тьфу, мля. Раздувают они хрен пойми что.

Вот такие дела.

А еще маманя мне говорит, епта: — Жека, балбес ты юродивый. Тебе двадцать семь лет, а у тебя ни жены, ни дачи, ни работы, ни собачки. Все просрал и спустил козе в трещину. Иди хоть с дядь Сашей поживи, поухаживай за ним, бедолагой. Максима то убили. Он теперь без сына не выживет. Может хоть толк от тебя будет. Хотя бы раз в жизни поступи как нормальный человек.

А что, подумал я, у дядь Саши хоть пенсия есть, поживу с ним. Нормально, епт. На бухлишко всегда копеечка будет, хата свободная, води кого хочешь. Я уже знаю кого, хех. Дядь Саша, если ему что-то не понравится, помычит да заткнется, мля. А не заткнется, так я его заткну. Овощ, мать его. Не жизнь, а малина. Ну, я и согласился. Переехал к нему. Надеюсь, не зря я это сделал.

Городок у нас, вообще-то, тихий. Нормальный. Ровный. Никаких отморозков, никаких залетных. Все по-пацански разруливается, «пацан сказал — пацан сделал», все как я люблю. Убийства бывают конечно иногда, но только так, по-пьянке, по-дурке, по-синьке. Ну а что? Все ж по синьке с головой не дружат, кукуху сносит под корень, а по трезвяни все мужики в движухе, с башкой на плечах, рукастые, кто работает, кто нет. Пофигу. А что, я вот не работаю, а пацан нормальный, ровный. За базар отвечаю. Шарю за житуху получше любого профессора в пенсне или что они там, на голове носят. Ну, а бухаю, это так, епта. Временно. Я же не алкаш какой-нибудь. Есть у меня кое-какие наметки. Вот устроюсь на работу и брошу пить. Завяжу. Я прямо так мамане и сказал. Она, конечно, не поверила, набычилась, но как увидит, что я человеком стал и бабки зарабатываю, а самое главное трезвый, не в одном глазу, то сразу поверит. Эх, я уже представляю как куплю я с первой получки ей пальто серенькое, вот она обрадуется. Падикась еще и заплачет от гордости за меня. За сына такого — ровного. Эх-х-х, епта. Я вообще пацан не жадный, скажу ей — «Вот мамань тебе обновки, а ты в сына не верила никогда, а я, смотри, поднялся». Ну и кинется она ко мне обниматься и запричитает — «Прости, мол, сынок. Я была не права. Ты у меня не сын, а золото». Сейчас вот только с дядь Сашей поживу месяцок другой, отойду от пьянок и работать пойду. Старикану тоже помочь надо. Хрен с ним. Без меня копыта отбросит.

В день убийства Максима, соседка в глазок видела какого-то мужика выходящего из квартиры и оставившего входную дверь открытой. Мужик тот был похож на «конченого алкаша и наркомана», ага, соседка прямо так его и описала. Больше особых примет не было. Потом эта соседка вышла в подъезд, да и заглянула к моим родственникам. Сто пудов стащить что-нибудь хотела. Посмотрела в зале, дядь Саша, как обычно, лежал на своем диване обоссаном и плакал, видать знал, что Максимке трындец настал. Потом зашла на кухню и, перепугавшись, заорала, других соседей позвала, мусарам позвонила, короче шороху навела. Истеричка, епта. Менты нашли ближайшую родственницу — мою маманю, и вызвали ее, потому что не знали, что делать со стариком, который успел уже наложить в штаны, вонял и постоянно мычал. Пришла моя маманя, офигела конкретно, и как она мне потом рассказывала — Розенские ментушки ходили из угла в угол, чесали «тыквы» и ни черта не понимали, что за фигня произошла. Кто-кто, а уж они то всегда не вкуривают ничего. Фоткали все, пока моя маманя, с тазиком и тряпкой, подмывала дядь Сашу, дерьмо вытряхала и переодевала его в чистое.

Вся ночь и пол дня прошли у мамани в хлопотах. В такие моменты мне ее даже жалко становится.

Потом трупешник Максона увезли в морг, а маманя позвонила мне и попросила подменить ее на пару часиков, она ужасно хотела спать. И пока ее не было я пошарил по окровавленной квартире изрисованной звездами в поисках спрятанных Максом бабок и не нашел ни копейки. Бомжары и нищеброды! Все это время дядь Саша смотрел на меня и мычал, а я со злости ляпнул, подойдя к нему:

— Дядь Саш, завали хлеборезку пока не начистил. Что хочу, то и делаю. Ты все равно не сможешь ни кому об этом рассказать. Понял?

Старый засранец заткнулся, но не надолго.

— Если ты мурло свое не запечатаешь, — не на шутку разозлился я, — я тебя… Да я тебя… Знаешь что я с тобой сделаю? Я тебя придушу твоей же подушкой. Или прирежу как Максона, а всем скажу, что сектанты повторно заскакивали и кончили свидетеля. Понял меня, мля?

Я отвесил дядь Саше небольшую оплеуху и он, наверно, испугавшись моей силы, и убедившись в том, что я говорю серьезно, ведь я пацан ровный, заткнулся, епта.

Через час, после того как моя маманя ушла, снова-здорова, явились, не запылились полицейские и привели троих подозреваемых, типа, деду на опознание, епта. Поймали их типа по горячим следам. Ага, по следам. По следам кошачей дресни, мля.

Двоих из трех я знал.

Первый Юрок, по кличке — ВДВшник, пацан нормальный, с понятиями, рубаха парень, хоть и судимый, дважды или трижды, уже не помню. Он с сестрой живет. Сестра его бикса ровная, симпотная, рыженькая — бесстыженькая, я бы такой накинул бы леденца на клыка. Ну, так вот, моему братухе Максону этот Юрок пару раз хлебальник разбивал за дело, но чтоб убить, это вряд ли. Юрок не из тех, кто за макруху шарит. Он рыло начистить может, а вот убивать не станет. Стопудняк!

Вторым был Родион Волчков, московский соплежуй, столичный модный петушок, кусок говна, короче. Он когда-то дружил с Максоном, лет десять назад. Волчков трухло, он не то чтобы убить, ударить зассыт, тем более Максона. Это Волчков как кровь на стенах и на полу увидел, чуть не обдристался, мля. Я даже рад, что его на опознание привели, пусть этот петух гамбургский хоть малясь посмотрит страху в глаза. А то пади привык на члены своих друзей в туалете поглядывать, епт.

Третьего я не знал, но как я понял из разговора ментушков, это был какой-то «баклан», который только что откинулся с зоны, в которой провел десять лет за макруху.

— Александр Сергеевич, — сказал мент дядь Саше. — Вас так зовут? Верно?

Дядь Саша замотал головой, типа говоря «Да» и замычал. Я немного напрягся. Не скажу, что прям «очко жим-жим», но я и не думал, что старикан может отвечать на вопросы, махая гривой. Я надеялся, что мент не спросит про меня, не хотелось бы, чтоб старикан меня выдал о том, как я бабки искал и ударил его. А то как-то не по-пацански все это выглядело бы. Стыдно даже.

— Ваша фамилия Иларионов? — спросил мент у дядь Саши.

Тот опять замахал головой в знак согласия.

— Я бы хотел знать, кто убил вашего сына, — сказал мент. — Я хочу поймать этого подонка.

Дядя Саша молчал.

— Вы случайно не видели, кто убил вашего сына? — спросил мент.

Дядя Саша помотал головой, типа — «Да, я видел».

— Вы узнаете кого-то из этих трех мужчин? — спросил мент показывая рукой на подозреваемых.

Дядя Саша помотал головой, типа — «Да, мент, я кое-кого знаю из этой троицы».

— Вы узнаете этого мужчину? — спросил мент, показывая на Юрка ВДВшника.

Дядя Саша помотал головой и промычал, типа — «Да ментяра, я знаю этого ровного штриха, он пацан нормальный, ровный».

— Это он убил вашего сына? — спросил мент.

Дядя Саша помотал головой и промычал, типа — «Нет, не он, петушара».

— Вы узнаете этого мужчину? — спросил мент, показывая на неизвестного «баклана».

Дядя Саша махнул, что типа — «Нет».

— Это он убил вашего сына? — спросил мент.

И снова дядя Саша «ответил», что — «Нет».

— Вы узнаете этого мужчину? — спросил мент, показывая на Родиона Волчкова.

Меня эта «угадайка» уже начала напрягать, внатуре. Вот прямо внутри все говно закипело. Прямо градусов сто, хоть похавать на мне готовь.

Дядя Саша помотал головой и промычал, типа — «Да, я знаю этого щеголя, такие как он, едут в столицу и отбеливают себе анусы».

— Это он убил вашего сына? — неуверенно спросил мент.

Дядя Саша молчал и ни разу не мотнул головой, ни «Да», ни «Нет».

— Это он убил вашего сына? — еще раз спросил мент и напрягся, как будто личинку отложить хочет.

Дядя Саша что-то промычал, заплакал и помотал головой типа — «Нет, мент ты бессердечный, не он».

— Простите Александр Сергеевич, — сказал мент. — Я вижу, что вы устали и вам тяжело отвечать на мои вопросы, но, я хочу спросить вас последний на сегодня раз. Это он убил вашего сына? — спросил мент и показал на меня.

В этот момент я от страху чуть «кирпичей не наложил», кто знает, что там, у дедана в башке творится, может ветер свищет, возьмет он и закивает на меня — «Да, мол, это Жека убил». Я прямо вспотел и представил, как меня под ручки в мусарню забирают, а там суд, срок, этап, зона. А ладошки-то мокренькие.

Но, дядя Саша ответил, что «Нет» и меня отпустило. Я прям расслабился. Это такое же ощущение, когда с утра сидишь в сортире, глянул на какахи, а они красные, ну и перепугался. А вдруг кровь? А потом вспомнил, что с вечера винегрет с красной свеклой поел и отпускает, епта.

— Спасибо Александр Сергеевич, — сказал мент дядь Саше, а потом, повернувшись к троим подозреваемым, пробубнил: — Можете быть свободными, но убедительная просьба — ближайшие пару недель не покидайте город. У нас к вам могут возникнуть вопросы. И я уверен, что они появятся, так что было бы не плохо, чтобы вы были в Розинске и мы вас не искали.

На следующее утро я встретил Родиона Волчкова у магазина. Какой-то он был потерянный, и в такой холод без шапки. Может в Москве все так щеголяют? Еще и дождичек накрапывал, а Волчков в пальто на распашку. Он испугался, когда меня увидел, а что, я пацан серьезный, выпендрежников не люблю, наверно он это просек и по ляжкам у него потекло. Понял, что за кривой базар может от меня и люлей с лещами выхватить. А я как раз высматривал, у кого мелочушку на бухлишко настрелять, а тут прямо подарок судьбы. Идет, петушара, прямо ко мне в лапы.

— Здорова, Родя, епта, — говорю ему спокойно так, не быкую.

А что быковать то? Он и так уже портки заляпал. Пусть почувствует мой грозный взгляд.

— Здорова, Жека, — говорит он мне тихонечко, а сам в пол смотрит, стремается. Не выдержал моего взгляда. Трухло.

Я сразу понял, что с этого зайчишки, я поимею капустки.

— Родя, а дай мне штукарь взаймы, — спрашиваю его так же спокойно. — Я тебе через недельку отдам, епта. Все нормуль.

— Зарплату получишь? — спрашивает он, как будто юморит, а в глаза смотреть ссыт. Трухло столичное.

— Нет, — говорю. — Пока не работаю. Сам понимаешь, это же Розинск. Ухаживаю за дядь Сашей, сам знаешь — Максона больше нет, а старик на следующей неделе пенсию получит, ну я тебе и отдам. Да ты не думай, я ж не на бухло прошу, епта, а старику на еду. Хлеб там, макароны, может еще — сосисок отварим. Не ссы, отдам баблишко, не кину. За базар отвечаю.

Волчков достал кошелек и вытащил мне новую двух тысячную бумажку.

— Вот возьми, — говорит. — Купи дядь Саше продуктов. Отдавать не надо. Это не взаймы, а просто так.

— Спасибо, Родя, — говорю я, а про себя думаю — «Я бы тебе лоху так и так не отдал бы, епта, пошел в сраку».

И Родя пошел.

Странный он конечно типуля, но мне его даже жалко как-то стало. Он, все-таки смог свинтить из Розинска, а теперь опять сюда попал и менты его назад, в красивую жизнь не отпускают. Я бы наверно тоже грустным ходил, словно в штаны наложил. Мда.

В этот день, на две халявные тысячи, я набрал водяры, хавки вкусной и сигарет, епта, и пригласил домой к дядь Саше нормальную деваху — Маринку Носову. Она баба моя. Встречаемся, даже о свадьбе иногда думаем. Красивая, была бы, если бы не бухала, а бухала она как мужик. Даже хлеще. Пить с ней было всегда не выгодно, зато в постели была как кобылица, скакала, будь здоров, одно удовольствие. Только в тот день до этого не дошло, мы с ней оппоролись водяры и вырубились пятками к верху. Какой там секс, в сартир сил не было сходить, так что я даже обоссался.

Сквозь сон я слышал, как мычит дядя Саша, наверно жрать хотел или пить, но мне было на это плевать.

Есть же поговорка — «Когда я ем, я глух и нем», а у меня своя есть — «Когда я бух, я нем и глух, епта».

Глава 3. Людмила Жуваева

Осень была как всегда прекрасна. Я обожаю это время года.

Рыжие листья, под цвет моих волос, украсили все вокруг. Холод, пришедший на улицу, забрался и в человеческие души.

Я люблю гулять и писать стихи осенью. Я люблю осень. Я люблю, купив кофе «с собой», придти в парк, сесть на лавочку, греть руки о пластиковый стакан с крышкой и втягивать в себя запах осенней свежести и аромат кофе. Люблю купить плитку горького шоколада и есть его маленькими дольками.

Я люблю смотреть на прохожих, которые кутаются от холода в свои огромные дутые куртки, в свои плащи, ветровки, пальто и курить сигаретку другую, это моя маленькая слабость. Я понимаю, что надо бросать, но только не сегодня. Но только не этой осенью. Возможно, я дам себе обещание бросить на новый год, как все обычные люди. Люди же любят ждать чуда, начинать новую жизнь, изменять себя полностью, но все равно, сука, оставаться собой и жить точно так же как и раньше. Печально.

Я люблю, сквозь призму своих размышлений, смотреть на мир одноразовых вещей. Одноразовых людей… Все гонятся за деньгами, за прибылью, которая растет лишь там, где все постоянно ломается, рвется, умирает. На смену старому приходит новое, дорогое и дешевое, не важно, главное новое. Я хочу себе новую жизнь и, в одноразовом мире, ее можно добиться, лишь сдав старую в утиль. Я постоянно об этом думаю. Всегда. Все время. Всю свою сознательную жизнь. Я должна все изменить. Я все изменю. Хах, я сейчас сама говорю как ТэПэшка.

Меня зовут Людмила Жуваева. Мне двадцать семь лет и пару дней назад я хотела покончить с собой. Раз уже тридцатый — сороковой. Я как обычно надела красивое нижнее белье.

Зачем?

Во-первых, я безумно боюсь смерти, постоянно.

Пока не понятно «зачем»?

Во-вторых, чтобы, когда мое тело будет лежать на холодном столе патологоанатома, я бы не выглядела плохо в его глазах, пока он меня вскрывает. Вот у меня такая дурацкая фобия. Я даже перед тем как иду мусор выбрасывать, обязательно подмываюсь и надеваю красивое нижнее белье. А вдруг меня собьет машина? Или упадет кирпич на голову? Или еще что-то, а я не подготовленная. Конечно, о своем странном страхе я никому не рассказываю. Стыдно, да и зачем? Хотя я подозреваю, что у всех людей есть свои секреты и, возможно, более странные.

Вообще вся наша жизнь странная. Самое настоящее фрик-шоу. И каждый сам для себя решает, что для него является странным, а что считается нормальным. Что достойно похвалы, а что осуждения. Но проблема в том, что практически все, не является тем, чем, кажется. Например, человек возвращался с работы, мечтал поскорее обнять жену и дочку. У человека закружилась голова, он упал в грязную лужу и начал блевать. Человек закричал «помогите», но получалось «ти-те-бля-те».

— Грязная, пьяная свинья, — сказала прохожая.

— Наркоманский ублюдок, — сказал прохожий.

— Он, алкаш, как мой папа, — подумала девочка, заплакала и убежала.

А человек просто умирал. Инсульт.

Кажется, я немного отвлеклась.

Пару дней назад я хотела покончить с собой но, тут случилось что-то невообразимое, словно знак свыше, специально для меня. Вау! Я нашла выход из сложившейся ситуации. Я начала готовится.

Я не люблю свой город — Розинск. Я не люблю его грязные улицы, застрявшие в семидесятых. Я не люблю разбитые дороги. Я не люблю жителей Розинска, всех этих алкашей, наркоманов, тупых гопников, необразованных начальников, глупых советчиков, людей, которые не читают книги, если и смотрят кино, то отечественные сериалы про ментов. Есть, конечно, и нормальные, но их незначительно мало. Мало как кислорода в открытом космосе.

А еще я не люблю, возвращаться домой. Мой дом, это мой личный ад.

Нормальный дом, это там где тебя ждут, а меня никто не ждет. Я живу с братом. Он странный, дикий, безумный. Он жестокий и возможно поэтому, хотя, скорее всего, именно поэтому у меня нет парня. Но есть еще кое-что.

Я была близка с тремя мужчинами, и только с одним из них по согласию. Двое других меня насиловали. По этому я люблю одиночество, а мужчин стесняюсь и даже боюсь. Ненавижу? Нет. Просто боюсь. У меня есть поклонники, ухажеры, вот только я их не подпускаю, пряча свой страх за маской высокомерия и недоступности.

Мои родители тоже были скрытными. Их считали добрыми и честными людьми. И только я с братом знала, кем они были на самом деле. Я не помню, сколько мне было лет, когда отец впервые зашел ко мне в комнату ночью и спал со мной как с женщиной, но я точно помню, что мне было десять, когда я поняла что это не правильно, это насилие, это противоестественно. Комнату я делила с братом, и он частенько не спал во время ночных приходов отца, не только потому, что он смотрел за нами, а еще и потому, что отец приходил спать и к нему в кровать тоже. Эти отвратительные, грязные, скользкие, липкие воспоминания навсегда засели в моей голове. Мне всегда хочется помыться. Помню, когда мне исполнилось одиннадцать, брат ушел в армию, точнее сбежал. Отец потерял ко мне интерес, наверно потому что я стала слишком старой для него, и перестал приходить ночами, а дома начали появляться не знакомые мне дети от семи до десяти лет. Их приводили родители, мои мама и папа и как я понимала, их находили на улице, предлагали сладости и игрушки, приводили к нам домой, заводили в родительскую комнату и все. Больше я этих детей не видела. Что с ними там делали, я не знаю. Точнее — я не хочу знать, еще точнее — я боюсь это узнать. Отпускали ли их, получив желаемое, или убивали, я не знаю. Я не знаю, почему моя мама помогала в этом отцу, она была не плохой женщиной, не злой матерью, да и на работе о ней хорошо отзывались. В садике, в котором она работала воспитательницей, она была на хорошем счету. У нее было много грамот и дипломов, звание Заслуженного педагога или что-то в этом духе. Почему она закрывала глаза на то, что с нами делал отец? Почему она помогала ему потом? Я не знаю. Я не знаю. Я не знаю. Я совсем ничего не знаю о своих родителях.

Когда мне исполнилось двенадцать, меня забрала к себе жить бабушка. Она плакала и говорила, что родителей я больше не увижу. Я боялась, что их поймали, наверно из-за этих детей. Мне представлялось, как их посадили в тюрьму. Они сидят за решеткой, плачут, и может быть, их даже мучают и издеваются. Я даже надеялась, что их мучают и издеваются над ними, как они надо мной. Но, еще сильнее я боялась, что все узнают, что среди жертв была и я с братом. Я боялась опозориться. Я боялась, что все будут воспринимать меня как «грязную» девчонку. Как шлюху. Но, когда я узнала, что мои родители просто разбились на машине, мне стало легче. Они отправились в ад, туда им и дорога. Плевать на них. У меня было «радости полные штаны». Никто не должен был знать моего секрета, моего позора, моей психологической и физической травмы, моей боли, моей ненависти, моего страха.

Брат вернулся из армии совершенно другим человеком. Злым, жестоким, во дворе ему дали кличку Юрка ВДВшник, потому что он служил в ВДВ. Однажды он мне сказал: — «Если бы наши родители не погибли, я бы лично перерезал им глотки». Я видела блеск сумасшествия в его глазах, он не врал. Он бы это сделал, если бы конечно не испугался. Ведь все мы боимся тех, кто обижал нас в детстве. Я, например, боюсь одного парня с соседней улицы, который, когда мы были детьми, просто так, из шалости, повалил меня на землю и начал бить ногами. Спустя годы, этот парень, наверно забывший ту историю, при встрече всегда пытается со мной заигрывать, улыбается, подмигивает, делает комплименты, а я всегда его отшиваю. Меня трясет от страха, но я высокомерно поднимаю голову и ухожу. И каждый раз уходя, я жду, когда он накинется на меня со спины, повалит на землю и начнет бить ногами. По животу, по лицу. Но этого никогда не происходит. Но я все равно боюсь. Я трусиха. Я боюсь умереть, а еще боюсь, что мне причинят физическую боль. Когда меня бьют, я впадаю в ступор и просто терплю.

Интересно, армия избавила Юрку от страхов?

Юрка всегда много пил, бил меня, приводил домой дружков и они устраивали попойки, тогда я впервые захотела его убить.

Мне было четырнадцать, когда меня изнасиловал брат. Бабушки не было дома и он не с того — не с сего ударил меня по лицу, а когда я упала на пол, он начал бить меня ногами. Я хорошо помню вкус крови у меня на губах. Потом он задрал мой домашних халат и разорвал трусы. Все произошло быстро. А когда он закончил, то пригрозил мне что расскажет всем, какая я… какая я «грязная» и легкодоступная. Какая я шлюха… И не один парень не захочет со мной встречаться, а все мои одноклассники отвернутся от меня. И я молчала. А бабушке сказала, что синяки и ушибы оттого, что я упала на лестничной клетке. Она поверила. Моя бабушка была доброй и легковерной, еще и выпивала. Обмануть ее было пустячным делом. Тогда мне впервые захотелось покончить с собой.

После того случая брат больше не пытался обладать мной, но его ненависть ко мне усилилась. Вот так и жили как враги в одной квартире.

В двадцать один я устроилась на хорошую работу, в небольшую страховую фирму. Потом моя бабушка умерла, и я начала впервые встречаться с парнем. Его звали Юра, как и моего брата. Сам брат впервые угодил в тюрьму за кражу. По условно досрочному его отпустили через год и мой парень Юра меня бросил, убежал, побаиваясь за свое здоровье. Но я благодарна Юре за то, что он показал мне, что секс это не только больно и унизительно, а еще и немного приятно. Я начала изучать, как доставить себе удовольствие и, вскоре, легко с этим справлялась самостоятельно. Удовольствие можно получать и без мужчин, да и качественней. Мне две мои знакомые рассказывали, что их мужчины не могут довести их до оргазма, и приходится симулировать. Мужики — слабый пол, скажи им, что они в постели ничтожества, все, травма на всю жизнь. Так что приходится их хвалить и называть альфа — самцами!

В Интернет — магазине я заказала несколько интимных игрушек, которые полностью заменяли мужчину. Удовольствие быстрое, без особых усилий и в любое время. Без запаха мужского пота, вони изо рта, грязных рук и перегара. Я слышала, что есть секс робот Генри, мужчина — кукла в полный рост, жаль, но он еще находится в доработке. Я бы не отказалась от такого силиконового любовника.

Размечталась.

Через год, моего брата, больше известного как Юрок ВДВшник снова посадили, теперь уже на два года. Это было прекрасное, счастливое время. Я больше ни с кем не встречалась, жила одна в свое удовольствие. Сделала ремонт в квартире, поклеила замечательные обои, купила новую мебель, обновила гардероб, начала выращивать розы на подоконнике, зарегистрировалась в социальных сетях, много читала и смотрела хорошее кино. Занималась фитнесом, подтянула тело, подкачала попу. Завела себе собаку — дворняжку. Нашла ее на улице, вымыла, вычистила, привела домой и назвала Найдой. Я и не догадывалась раньше, что так сильно можно любить животных.

Найда была рыженькая, как и я, видевшая на улице много зла, и мечтавшая, как и я, о добре и ласке. Она была мной, только собакой. Я ощущала с ней какую-то непостижимую связь и наверно даже любовь. Найда спала у моих ног, будила, поскуливая, по утрам, радостно встречала меня с работы. Не собака, а настоящий друг. Я даже начала подумывать о том, что мне не хватает ребенка. Мне не нужен муж, нужен просто ребенок.

Когда мой брат Юрка второй раз вернулся из тюрьмы, Найда встретила его не доброжелательным лаем. Как врага. Рыча. Как опасность для ее хозяйки. Она хотела его укусить, но я не дала, в душе радуясь, что у меня есть лохматый заступник. Впервые, мой ужасный брат, известный как Юрка ВДВшник ничего не сказал, не угрожал, не оскорблял. Я подумала, что струсил. Как я была не права.

На следующий день, вернувшись с работы, я увидела, что моего брата нет дома, а моя любимая Найда не встречала меня радостным лаем и виляющим хвостом. Я испугалась, что Юрка выгнал ее из дома или забрал, чтобы отвести подальше и бросить, тем самым мне насалив. Но нет. Найду, я нашла у себя в комнате, на своей кровати с перерезанным горлом. Вся постель была залита кровью. Глаза собаки выколоты, а лапы связанны. Я закричала от душевной боли и ужаса. В моей памяти всплыли все самые страшные и мерзкие воспоминания. Слезы полились ручьем из моих глаз. Голова закружилась и к горлу подступила рвота. Я выблевала на пол обед и упала на кровать, потеряв сознание.

Когда я очнулась, я уловила запах Найды смешанный с слегка уловимой вонью моей блевоты вперемешку с испражнениями. Я подмылась, переоделась и пошла на кухню, взяла большой нож для разделки рыбы и стала ждать брата, чтобы его зарезать. В тот момент я была уверенна, что смогу это сделать. Жизнь моей замечательной собаки я ценила больше чем жизнь брата — подонка.

В тот день, я не дождалась Юрку и только ночью начала уборку своей квартиры, сразу, после того как мне позвонили из полиции и сказали, что брата задержали по подозрению в убийстве. А потом был суд, и его посадили, я надеялась, что надолго, но нет. Он прошел по делу как соучастник, а, через год, когда суд подходил к концу, он начал значится в деле как свидетель. Наверно сдал подельников с потрохами и выбил себе свободу.

И вот сейчас он снова вышел. Мой кошмар вернулся. Я готова прекратить это безумие, нужно только набраться храбрости. Я смогу.

Хоть Юрка и стал спокойней, но я знала, что в любой момент его безумие вернется. Два дня я, держа в руке нож, заходила в зал, где он спал. Я замахивалась, приближала лезвие к горлу брата, но так и не смогла пойти на убийство. Я трусиха. Маленький травоядный зверек в мире кровожадных хищников. Во мне жил страх жертвы. А жертва не может напасть на зверя — охотника. Это противоестественно. Природа. А еще я боялась попасться. Я боялась, что меня схватит полиция, будут бить, я ненавижу, когда меня бьют, потом посадят в тюрьму, а там меня наверно тоже будут бить, наверняка будут бить. Будут издеваться. Возможно, насиловать. Я не хочу, чтоб надо мной издевались. Я не хочу об этом думать. Пару дней назад я вообще собиралась покончить с собой, но, тут случилось что-то невообразимое, словно знак с выше посланный специально для меня. На моей улице убили не самого хорошего человека — Максима Иларионова, говорят сектанты. Я нашла выход из сложившейся ситуации. Я начала готовится, и первым делом расспросила знакомых о подробностях того убийства.

Потом я выбрала отличный острый нож. Оборвала все лепестки у своих роз на подоконнике, а горшки с землей выкинула в мусорный бак, подальше от своего дома. Приготовила кисточки для рисования. Сделала наброски на листах примерных рисунков, которые оставляют сектанты — сатанисты. Продумала, где лучше я размажу кровь. Освободила стену в зале от старой, дурацкой картины. Купила дождевик, нашла старые перчатки, надела на ноги пакеты и завязала скотчем, чтобы не слетели. Я подготовилась. И в день икс, нацепив на себя этот «костюм», начала ждать.

Я прождала Юрку весь вечер и, не дождавшись, решила поесть, в животе урчало. Погрела суп и, сняв с себя дождевик и перчатки, почувствовала запах дезодоранта и пота. Под моим «костюмом» я сильно вспотела. Выпила две кружки очень крепкого кофе с сахаром, даже желудок заболел. Пришлось выпить таблетку.

После ужина, решив, что душ подождет, вновь облачилась в свой костюм маньяка-убийцы, села на диван. Включила телевизор и в таком виде уснула.

Мой брат пришел только под утро.

Я проснулась от звука лязгающих ключей и, вскочив как в бреду, спряталась за шкафом, понадеявшись, что меня не было слышно.

Юрка был как всегда пьян, я поняла по голосу, он звал меня. Тем лучше, проще будет его одолеть. Конечно я и не думала что совладать со взрослым мужиком будет легко, но его состояние было мне за соучастника преступления.

Под моим целлофановым костюмом футболка и трико были насквозь мокрыми от пота, глаза щипало. Из коридора послышалось стандартное приветствие, вроде: — «Люда, я дома. Где ты сука?».

Я снова струсила, страх сковал мое тело.

Я хотела все бросить, отказаться от задуманного, но всего лишь через пол минуты я вновь была тверда в своих намерениях.

Юра зашел в зал и, не заметив меня, пробубнил себе под нос слова, которые, я отчетливо запомнила:

— Наверно ушла на работу, к своим говнорям. Тварь. Долбанная тварина. А она изменилась, стала красивой, сочной, титястой. Надо, когда она придет, набить ей морду и отодрать в зад как последнюю шлюху. Хех, может в этот раз, она не будет ныть как сучка. Может, ей даже понравится. Может, она еще спасибо скажет. Ха-ха-ха. А потом станет умолять меня, чтобы я драл ее каждый день. Ха-ха-ха.

Страх ушел, уступив место злости, ненависти, безумию. Перегар ударил мне в нос. Я больше не была жертвой, я стала хищником. Зверем. Моя рука вонзила нож в спину брата. Он заорал от боли.

— Давай! Ори, мерзкая гнида!

Я, с трудом, вытащила лезвие из его плоти и вонзила снова. Он упал на живот. Я вогнала нож ему в горло, потом в щеку, потом еще раз в горло. Моя жертва не сопротивлялась. Ее покинули силы. Я и не думала, что все пройдет так легко. Потом я перевернула Юрку на спину и словно во сне, наверно уже мертвому, перерезала горло от уха до уха. После мой нож проник в живот моего брата и вспорол его. Кишки вывалились наружу.

Дурман бешенства уходил.

Вернулось самообладание.

У меня был план, и я строго его придерживалась. Время на часах показывало шесть тридцать утра. Я понимала, что успею все сделать, прежде чем уйду на работу, но надо было поторопиться.

— Самое главное не оставлять улик, — пробубнила я себе под нос.

Я грязная, потная, в окровавленном дождевике взяла кисточку и начала рисовать на стенах пентаграммы, звезды, слова на латыни, которые я выписала заранее из Интернета. Старалась не писать много и широко, ведь мне же самой придется, потом все убирать и счищать. После бросила кисточку в специально приготовленный пакет.

Чистота, никаких улик.

Потом макала пальцем перчатки в лужу крови и написала на стене где раньше висела старая, дурацкая картина — «Так будет с каждым грешником». Затем рассыпала по залу лепестки роз. После этого разделась до гола и упаковала свой окровавленный «костюм», футболку, трико, носки и трусики в пакет.

Чистота, никаких улик.

Туда же, в пакет, отправился и нож. Приняла душ. Быстренько подкрасилась. Оделась и, уходя на работу, оставила квартиру не запертой.

Чистота, никаких улик.

Я надеялась, что брата найдут, пока я буду на работе. Расстроилась, что забыла взять с собой ежедневки, но возвращаться не стала. Пакет с уликами я взяла с собой. Эту часть плана по уничтожению вещей я не продумала.

Хороший план, но с изъяном.

До обеда в нашей маленькой страховой компании не было ни одного клиента. Я нервничала и постоянно ходила в курилку вместе с моей очень толстой подружкой Настей, от которой всегда пахло потом. Прямо било в нос запахом уксуса. Настя считала, что курение поможет ей похудеть, а я считала что курение, в таких больших количествах, даст осложнение на сердце и быстро отправит ее на тот свет. Ей давно пора худеть и завязывать с вредными привычками.

Я вся издергалась. Часто смотрела на свой смартфон и ожидала звонка по поводу Юрки. Но мне никто не звонил.

Ти-ши-на.

В социальных сетях я заходила в группы «Подслушано Розинск» и «Доска позора. Розинск» в надежде, что кто-то напишет о моем брате, о том, что нашли его тело истерзанное сектантами. Но ничего не было.

Ти-ши-на.

На обеденный перерыв мы с Настей пошли в кафе за углом, я взяла с собой пакет с уликами. Это было мое сокровище. Доказательство моей вины. Доказательство моей силы. Доказательство моего безумия.

Там ко мне, как обычно, клеился хозяин этого заведения и я, как обычно, стреляла глазками. Мне это нравилось. Не то чтобы я хотела с ним отношений, просто мне доставляло удовольствие внимание мужчин. Их похотливые взгляды, словно медали в моей войне за популярность в обществе. Я всегда считала, что если в женщину влюбляются, ее хотят, значит, она популярна. В такие моменты я не чувствовала себя ущербной жертвой насилия, я чувствовала себя нормальной, молодой, привлекательной женщиной.

А после того, как я поела, отнесла пакет с уликами в мусорку находящуюся за кафешкой. Дело сделано, надеюсь, мой страшный мусор, мое доказательство, утилизируют, и его никто никогда не найдет.

После обеда я оформила страховки двум клиентам и все оставшееся время пялилась то на монитор компьютера, то на экран телефона. Никто не звонил. Возможно тот, кто нашел моего брата, не знал моего номера телефона. Возможно. За весь день был всего лишь один звонок. Позвонил мой знакомый, как обычно звал в кино, я как обычно отказала. Он хороший парень, но душа к нему не лежит.

Я вернулась домой около шести вечера. Меня встретила тишина и не запертая дверь. Вокруг дома не было полицейского отцепления, зевак и жаждущих сенсации журналюг. Никого не допрашивали. Не было толпы соседей наперебой обсуждающих случившееся. Никого. Вокруг лишь рыжие листья, под цвет моих волос.

Я отправилась в логово смерти. На моем лице была нервная улыбка.

В зале квартиры, на том же месте, лежал мой брат. Его тело не нашли соседи. Никто не хотел приходить в гости к опасному Юрке ВДВшнику. Никто не хотел связываться с ним.

И вот сейчас мне придется самой найти его тело.

Я решила закричать для того, чтобы изобразить испуг. Никто не пришел. Я закричала снова. На мой второй, наверно более убедительный крик сбежались соседи.

Дамы и господа! Запасайтесь попкорном, усаживайтесь на свои места поудобней!

Спектакль начинается!

Глава 4. Артем Ушкин

Я очень люблю своего батю. Он лучше всех. Он самый-самый! Он умный, добрый, играет со мной в приставку, дает мне деньги на карманные расходы, всегда меня поддерживает и учит настоящей жизни. Учит, как быть настоящим мужиком. Не то, что мать. Она все время кричит, типа:

— Артем, не веди себя как придурок! Тебе уже скоро шестнадцать лет, будь мужчиной, отвечай за свои поступки. И подтяни учебу. Одни двойки и тройки в дневнике. Учителя жалуются. Тебе ЕГЭ сдавать, а у нас денег нет покупать тебе экзамены. Меня уже второй раз за месяц к директору вызывают! А твои одноклассники… Почему ты не можешь хоть с кем-то дружить? Почему ты постоянно со всеми дерешься? Пойми, сейчас другое время. Сейчас не девяностые, когда все решали кулаки. Сейчас ценится ум, сообразительность, способность идти к людям на контакт, идти на компромисс, наращивать связи. Надо уметь дружить. Понимаешь — дружить!

Дружить? Наращивать связи? Она как будто не знает, что наша семья должна казаться обычной. Ведь если я начну хорошо учиться, то буду выделяться. А мы не должны выделяться, мы должны прятаться. Как шпионы. Как скрытые агенты. Ведь не просто так мы переехали в Розинск восемь лет назад. Неужели она не помнит почему? Я, конечно, сам не помню толком, но батя мне все рассказал и объяснил. И этот секрет я не доверю никому. Это смертельно опасно. Очень опасно. А вот мама, как говорит батя: — «Не может держать язык за зубами и у нее он совершенно без костей».

Мама изменяет бате. Это он мне рассказал. Все по-честному, не скрывая ничего. Батя говорит, что она спит с другим мужиком. Я уже взрослый и прекрасно понимаю что под словом «спит» батя подразумевает — «трахается». Мама предательница. Лжица, то есть лгунья. Я считаю, что если ты выходишь замуж или женишься, то это на всю жизнь. Преданность должна быть как у собаки, так батя говорит. Я люблю своего батю и мне его очень жалко. Мама не имеет права злить и огорчать его. Но батя говорит, что «все мы люди и совершаем ошибки, каждый имеет право на прощение». Мой батя слишком добрый, но я не могу простить маму. Батя иногда пьет, иногда бьет маму, но это не повод прыгать в кровать к первому встречному. Все мужики бьют женщин, это нормально, так батя говорит, и обижаться на это не стоит. Батя мудрый — «Бей бабу молотом, баба будет золотом». Я с ним полностью согласен.

— Не злись на маму, Артем, — однажды сказал мне батя. — Она погуляет-погуляет с этим мужиком и вернется в семью. Такое бывает.

— Она предательница и не имеет на это право, — ответил я.

— Согласен, Артем, — сказал батя загрустив. — Но ничего, я переживу. Мне только жаль, что она так с тобой поступает. Она тебя совсем не любит. Но главное в том, что любим ее мы, она наша семья. Мы должны ее спасти.

— Да, мы ее любим, — сказал я, но подумал, что после этого поступка никакой любви я к ней не испытываю, а потом спросил: — А от чего спасти?

— Артем, она прекрасно знает, что мы прячемся. Нас ищут очень опасные люди. Но ты же знаешь, какие женщины пи… болтушки. Их хлебом не корми, дай распи… разболтать какой-нибудь секрет. Тем более любовнику. Тем более твоя маманя. Этот мужик, ну, любовник, ее по кровати бросает как…, а она ему секретики выдает. Тупая, что еще сказать.

— Бать, так если она разболтает, страшные люди придут и убьют нас.

— Вот именно, сынок. Она совершенно об этом не думает. А ее любовник про нас все расскажет. Даже не знаю, что нам теперь делать, не убивать же его?

И тут меня осенило и я придумал, как помочь нашей семье и предложил бате:

— А может, и вправду его убьем, бать? Ну, или…

— Даже не знаю. Хорошо ты, конечно, придумал, Артем. Вот только…

— Что? — спросил я.

— Мы, сынок, тогда станем плохими людьми, — ответил батя. — Хоть мы и спасаем свои жизни и жизнь твоей мамани.

— Вот именно, — сказал я бате. — Мы спасаем наши жизни, по-другому никак. Лучше быть плохими и опасными людьми, чем валятся мертвыми под забором, ты же сам мне это говорил. Помнишь? Давай мы тоже будем опасными? Пусть нас боятся. А, бать?

— Ты прав, Артем, — согласился со мной батя, улыбнулся и похлопал меня по плечу. — Ты стал совсем взрослым и все понимаешь лучше меня. Вон, какие умные советы мне даешь. Наверно и вправду нам придется его убить.

Мы немного помолчали, а потом я сказал тихонько:

— Бать, я люблю тебя.

— Я знаю, сынок. Я знаю.

— И я сделаю все ради тебя! И убью любого ради тебя! Честно — честно.

— Я знаю, Артемка, — ответил батя и, посмотрев мне прямо в глаза, сказал: — И я тобой горжусь. Ты настоящий мужчина. Дай я тебя обниму. Арте-е-емка!

Мы с батей думали, как нам убить мамкиного любовника так, чтобы нас не поймали. Вначале мы решили напасть на него вечером, подкараулив возле подъезда в масках и разбить ему башку молотками. Батя в прошлом был связан с мафией и он знал как такое провернуть. Потом батя предложил, чтоб я вылил на мамкиного хахаля кислоту, как показывали в каком-то русском сериале про ментов, которые любит батя, но мы не знали где ее достать. Но вскоре сектанты-наркоманы убили какого-то алкаша — Максима Иларионова и я предложил батьку замаскировать наше убийство под сектантов. Или батя первый мне это предложил? Я уже и не помню. Да какая разница? Не важно. Главное идея хорошая. После первого убийства прошло пару дней, мы приготовились совершить свое, и тут — бац, новое убийство, завалили отморозка с соседней улицы — Юрку ВДВшника. Я офигел от этих страшных случаев, сектанты оказались просто отморозками. Вначале я даже хотел отговорить батю от убийства, но, увидев как он страдает, передумал. Батя сказал, что нам стоит поспешить, пока полиция не начнет пасти каждого жителя Розинска. И через два дня мы зарезали мамкиного любовника. Этого чертового кабеля!

Мы сделали это днем. Я постучался в дверь квартиры этого мужика и, как батя меня научил, сказал, что я ищу Олега и мне надо кое-что передать. Я показал в глазок пустую бутылку, завернутую в пакет. Любовник наверно не догадался, что она пустая и открыл, и я немного удивился, увидев этого незнакомого мужика. Просто моя мамка женщина красивая, всегда накрашенная, духами вкусными пользуется, и ее любовника я представлял таким же. Ну, ухоженным, подтянутым, может быть молодым и симпатичным. А передо мной стоял старый, пузатый, бородатый урод-коротышка в трусах и грязной футболке. А еще он был пьяным, от него воняло дерьмом и перегаром.

Фу, блин.

И тут выскочил мой батя, затолкал любовника в квартиру и повалил его на пол. Я вошел за ними и закрыл входную дверь изнутри.

Батя и мамкин хахаль-трахаль дрались на полу, точнее боролись. Трахаль называл батю по имени, обозвал его «козлом упорытым» и несколько раз ударил его по лицу и батя, вроде, потерял сознание. Так мне показалось. Я, не долго думая, достал нож, который принес с собой и ударил со спины мамкиного любовника в горло. Любовник захрипел и всей тушей свалился на батю, заливая его кровью и, покорчившись пару минут от боли, сдох. А потом еще и обоссался.

Фу, блин.

Я попытался скинуть толстяка с бати, и у меня это получилось, но, правда не сразу и с большим трудом. Толстяк весил килограммов сто сорок, а может и сто пятьдесят. Жирный попался. Я еще подумал о том, как мамка под ним лежала. Тяжело ей наверно было. А ведь он мог ее раздавить.

Когда батя очнулся, то первым делом пошел в ванну умыться. Его трясло, и если бы я не знал, что он был крутым, бесстрашным солдатом и шпионом, я бы подумал, что он испугался.

Я осмотрелся. Квартира мамкиного любовника походила на свинарник, где живут алкаши. По-моему такие места называются «притонами». Я представил как этот толстый, грязный, вонючий мужик пристает к моей мамке в этой квартире. Я поморщился и сказал в слух:

— Фу, как так можно. Отвратительно.

Из ванны донесся знакомый звук, так блюет батя. Такое с ним случается после каждой попойки. Этот звук я знаю наизусть.

Пока батя был в ванной, я написал на стене фразу, которая была на местах прошлых убийств, про это балаболили все наши знакомые. А когда батя пришел, то сказал улыбнувшись:

— Так будет с каждым грешником. Артем, ты молодец, именно эти слова оставляют сектанты, только они наверно писали «грешникОм», а не «грешникАм».

— Прости, бать, — сказал я и мне стало стыдно.

А потом, зачеркнув «а», написал сверху «о».

— Ничего, сынок, — сказал батя и похлопал меня по плечу рукой, запачканной не отмывающейся кровью.

— Думаешь, нас не поймают? — спросил я немного испуганно.

Как тут не пугаться, когда возле ног мужик мертвый валяется?

— Думаю, нет, — ответил батя и, улыбаясь, добавил: — Сейчас надо немного прибраться, смыть наши следы, кровь и одежду поменять. Надеюсь, у любовника твоей матери есть что-нибудь нашего размера.

Я посмотрел на трупешник на полу, потом на себя в зеркале зала, потом на батю и подумал, что нашего размера в этой квартире точно нет.

— А еще, бать, — сказал я. — Нам нужно уйти отсюда не заметными.

— Молодец, сынок, — ответил батя. — Ты правильно мыслишь. По-нашему. По-мужски! Молоток!

Вечером мы ужинали всей семьей. Мамка приготовила вкусный суп и салат. Мы ели молча. Мамка что-то напевала себе под нос, и я заметил по лицу бати, что его это бесит. Я подумал, что мамка еще не знает о том, что ее любовника больше нет в живых, и по этому поет. Я представил, как сейчас позвонит ее знакомая и скажет, что любовник мертв, и она начнет плакать, заливаясь горькими слезами. А потом вытирать мокрые глаза и стараться нам их не показывать. Может даже потеряет сознание, она и так частенько падает без памяти и голова у нее постоянно болит, она говорит оттого, что батя ее бьет прямо по голове, но это же не правда. Батя мне рассказывал, что голова у женщин всегда болит просто так. И женщины всегда об этом говорят своим мужьям перед сном. Мне даже стало ее, немного, жаль.

Мы услышали, как из комнаты зазвонил мобильник. Мамка пошла и взяла трубку, я слышал, о чем она говорила:

— Привет, Оксан… Да. Нормально. Вот ужинаем… Да ты что? Какие ужасы творятся в нашем городе! Да я знаю Олега. Тупой алкаш, без семьи, без работы. Жирный такой. Да. Мой муж с ним раньше якшался. Может с год назад, точно не помню. Да ты что? Не может быть! Как жалко. А семья? Да, у него была жена. Давно развелись. Хорошая женщина, замужем давно. В третий раз уже. Очень жаль.

Когда мамка вернулась за стол, она спокойно сказала бате:

— Помнишь Олега, с которым вы бухали раньше вместе, и у которого ты постоянно занимал деньги, а мне приходилось за тебя отдавать?

— Допустим, — ответил батя, посмотрел на меня и поерзал на стуле.

Было видно, что не такого он ожидал.

— Представляешь, его убили, — сказала мамка. — Черте что творится в нашем городе. Уже третье убийство за последнее время. Надеюсь, ты не занимал у него денег? А то, не дай бог еще на тебя подумают, что ты его… это самое, не при сыне будет сказано.

— Ты за кого меня принимаешь? — возмутился батя и снова посмотрел на меня.

Мамка хмыкнула и пошла на кухню наливать чай.

Странно, но она совсем не плакала. Не одной слезинки не потекло из ее глаз. Мне показалось, что ей было абсолютно все равно на этого Олега. А что если он и не был ее любовником? Что если батя… Хотя батя не мог ошибиться, я в этом уверен. Батя всегда прав!

Я посмотрел на батю, а он от чего-то покраснел, подмигнул мне и отвернулся, как будто стеснялся что ли.

Перед сном батя пришел ко мне в комнату и все рассказал. Он оказывается, перепутал. Он думал, что тот мужик, которого мы убили, мамкин любовник. А оказывается у мамки сейчас другой мужик, так ему сказали его связи в ФСБ. Это они перепутали, это не батя. Батя ни в чем не виноват. Он бы уж точно не перепутал.

— Бать, — заплакал я. — Значит, мы убили невиновного?

— Нет, Артем, — дрожащим голосом сказал батя. — Оказывается, этот Олег тоже спал с твоей мамой, только раньше. Он был ее первым любовником и не известно, что она успела ему рассказать. Поэтому мы все сделали правильно. Мы обезопасили нашу семью. Мы большие молодцы. Ты большой молодец, Артемка! Ты настоящий мужик!

— Бать, это правда? — успокаиваясь, спросил я.

— Конечно, сынок, — ответил ласково батя и обнял меня крепко-крепко. — Ты же знаешь, я всегда говорю только правду. И я очень тебя люблю и горжусь, что ты сегодня не струсил и убил этого урода. Кстати, ФСБ его тоже хотели убрать. Да. Честно-честно. Он там делов каких-то натворил. Точно не знаю каких, но явно что-то серьезное. Так что мы ФСБшникам помогли даже. Не удивлюсь, если мне завтра позвонят и «спасибо» скажут за проделанную работу! Я люблю тебя!

— Бать, я тоже тебя люблю. И, конечно же, верю.

Я сильнее заплакал, а батя сказал:

— Я знаю, Артем. Ты самый лучший сын на земле. Самый лучший. Самый… э-э-э-э… Короче, самый-самый!

— Ты тоже, бать. Самый-самый, — ответил я и вытер слезы.

История бати очень секретная. Он прошел многое. Он настоящий герой. Он сказал, что у него даже медали есть, но они спрятаны и пока он не может их мне показать. Он рассказал мне все. Но, попросил, чтобы я не говорил об этом матери, она, конечно же, все знает, просто не стоит ей лишний раз напоминать. Ее это пугает. И я всегда молчал, я храню секрет бати. Я не хочу, что бы его нашли опасные люди и убили. За себя и за мать я не боюсь.

Мой батя, когда был молодым, воевал во Вьетнаме. Его командира звали Джон Рэмбо, про Рэмбо даже фильм сняли, три части, так батя сказал, но я не смотрел. Жаль, что про батю не сняли, но он говорит, потому что он был секретным агентом и его перевели в специальный отдел ФБР, а потом в ФСБ по борьбе с мафией. Потом я родился. Батя долгие годы работал под прикрытием в какой-то теплой стране, раскрывал мафиозные планы Тони Мантаны, но потом мафия его вычислила, и он с мамкой и со мной уехал по программе защиты свидетелей. Мы вначале поселились в Турции, потом в Египте, а когда закончились деньги, вернулись на родину. С тех пор наша семья прячется в Розинске от опасных людей из мафии, батя говорит, что они до сих пор нас ищут и если найдут, то убьют. Да не просто убьют, а еще и издеваться будут.

Я боюсь за батю. Мне все равно, что мы убили не того, я думаю, батя перепутал и сказал мне, что этот Олег был первым любовником мамки, чтоб меня не расстраивать. Я люблю батю и мне плевать, сколько ради него человек мне придется еще убить, хоть пять, хоть десять, хоть весь Розинск. И не важно виновны они будут в чем-то или нет. Если батя говорит, что они виновны — значит виновны!

В школе меня дразнят «Дрочилой» и говорят что я тупой ананюга. Знали бы они, какой я на самом деле опасный тип, сразу бы закрыли свои пасти. Уверен, никто из них не смог бы убить человека.

Сами они — дрочилы!

Мне, кстити, исполнилось шестнадцать лет. Я уже совсем взрослый и помочь бате смогу и поддержать его если что. И как показала практика — и убить получится.

А на день рожденье батя мне ничего не подарил, даже забыл вначале про эту дату. Но я на него не в обиде, у него важными делами голова забита, не до розовых соплей. Так-то.

Глава 5. Черный Глаз

Я удивился и чертовски обрадовался одновременно.

Я спас свою шкуру! Ближайшее время я не умру! Я просто обалдел, когда все срослось. Чудо! Это самое настоящее чудо. Я всегда верил в свое везение, но не до такой же степени. Я был спасен. Возможно, я выиграл совсем немного времени, небольшую фору, но этого достаточно, чтобы придумать новую уловку и остаться в живых. И кто знает, может фортуна вновь развернется ко мне своим прекрасным лицом и чмокнет меня как лучшая любовница. Хоть разок мне же должно было повезти по-крупному?

Я всю жизнь прожил в Розинске, боюсь, что умереть мне придется тоже здесь, в городе разбитых фонарей, дырявых дорог и непролазной грязи. Но, возможно, я умру значимым человеком, великим человеком, страшным человеком. Быть может, обо мне будут складывать легенды, напишут книгу, снимут фильм и родители будут по ночам пугать мной своих детей. А может, я пропаду без следа, и никто обо мне даже и не вспомнит. А Света? А Света тем более не вспомнит. Свете на меня плевать. Ей даже трахатся со мной не в кайф. А я…

Каждую пятницу, ночью мы собираемся на окраине города, иногда в здании заброшенной школы, когда холодно, иногда на кладбище, иногда на свалке. Мы приезжаем туда на своих машинах или как я приходим пешком и надеваем черные накидки с капюшонами, под каждого эту одеженку заказывают в ателье. Мы — братство «Глаза тьмы», если кто-то назовет нас сектой, то тоже не ошибется. Нас чуть больше двадцати человек, я никогда точно не считал. Мы разжигаем костер, встаем вокруг него и глава нашего братства — Красный Глаз проводит обряд, вначале он читает древние заклинания на латыни, потом мы вместе произносим нашу клятву, вовремя которой мы ходим вокруг костра против часовой стрелки. Наша клятва звучит так — «Клянусь служить тьме. Клянусь посвятить ей свою жизнь. Ведь я ее глаз и я вижу то, что тьма должна уничтожить».

Мы не пользуемся своими настоящими именами, каждого из нас зовут Глаз и у каждого Глаза есть свой цвет — фамилия. Я, например, Черный Глаз, моего знакомого с работы зовут Лиловый Глаз, и мы часто прикалываемся вне секты, то есть вне братства, над именами наших братьев из «Глаза тьмы». Коричневого Глаза мы за глаза называем Шоколадным, ну «шоколадным глазом» на сленге называют анус. Хах, меня всегда веселит эта шутеха. О Синем Глазе, мы в шутку говорим, что он бухарик-алканафт, а нашего брата Белого Глаза мы кличем Эл Джеем. Цвета — фамилии, нам давал глава братства, когда мы вступали в секту. Когда пришел я, как раз освободилось имя Черный Глаз, мой предшественник отправился на тот свет. Я не знаю, как он умер, мне тогда было не интересно, и я не спрашивал. Наверно зря.

После того, как на пятничных собраниях мы произносим клятву, мы приносим в жертву какое-нибудь не большое животное, например кошку, курицу, собаку. Этому животному перерезают горло, кровь сливают в тарелку, чан или таз и каждый из нас должен испить немного этой буро-красной жидкости. Я уже привык пить эту фигню, первые разы меня выворачивало, я блевал так, что мне казалось, что вот-вот мои кишки вывалятся наружу, вслед за ужином, но уже через месяц я пил кровь, словно граф Дракула в лучшие свои годы. Не скажу, что прямо получаю от этого удовольствие, но вкус мне даже стал нравиться. В конце наших пятничных встреч мы делимся своими жизненными проблемами, и Красный Глаз пытается помочь каждому, давая указания всем братьям.

— Скажи мне брат Черный Глаз, что тебя гложет? — спросил, однажды подойдя ко мне, глава нашего братства.

— Красный Глаз, — будто извиняясь, ответил я. — У меня сейчас не большие финансовые проблемы и…

Я всегда побаивался Красного, за ним ходила слава очень опасного человека.

— Говори брат, — со спокойствием мудреца сказал глава, — не стесняйся.

— И меня хотят уволить с работы, — грустно добавил я, опустив глаза словно нашкодивший школьник. — Начальник так и сказал, что через неделю даже и духа моего не будет на работе. На хер меня послал. Урод.

— Не переживай, — успокаивал меня Красный Глаз. — По поводу денег обратись к Коричневому Глазу, а по поводу работы переговори с Белым Глазом. Скажи, что я приказал решить твои проблемы. Ты все понял, брат мой?

— Хорошо, Красный Глаз, — радостно и с желанием выслужится, ответил я. — Большое спасибо, Красный Глаз. Вы меня спасли. Вы самый замечательный человек на всем белом свете!

Я уже собрался уходить, как вдруг глава меня остановил словами:

— Твои проблемы — наши проблемы, Черный глаз. Братство уже много раз тебя выручало, особенно деньгами. Но запомни, наши проблемы, станут и твоими. Мы «Глаза тьмы», мы братство. И мы, как ты уже мог заметить, своих не бросаем и помогаем по мере возможности.

В тот момент я совершенно не задумывался о последствиях, иначе ничего бы не просил.

После скучных, ленивых выходных, проведенных в кровати за просмотром сериалов, наступил неожиданно счастливый понедельник. Вообще, оглядываясь на последние события, «неожиданность» — это одно из моих имен. Я Мистер Неожиданность!

Я как обычно пришел на работу и, покурив сразу две сигареты в подсобке с Лиловым Глазом, надел красный жилет и сел за кассу. Мои руки уже на автомате начали пробивать продукты, и знакомое «пик-пик» зазвучало привычной для меня «музыкой».

Я работаю в продуктовом магазине. Я кассир — грузчик. Это не та профессия, которой можно козырнуть на встрече одноклассников, или познакомившись с красивой девушкой. Телки не ведутся на грузчиков, дворников и мусорщиков. Им подавай богачей, ребят с престижными профессиями. Но моя работа — это честная работа, которая приносит хлеб насущный. А еще в продуктовых магазинах можно списывать нормальный или просроченный товар и забирать его себе или продавать за пол цены своим знакомым. Это тоже не плохо. Просрочка дает простор для финансовой реализации. А еще можно что-то вынести, украсть, но заигрываться не стоит. Наш магазин сетевой, и большим шишкам не ударяет по карману незначительная недостача, в каждом магазине воруют одинаково, по общей схеме, разные только объемы. В нашем магазине никто особо не наглеет.

В то утро мой директор пришел попозже и первым делом, широко зевая, подошел ко мне. Он улыбался — хороший знак.

— Слушай, не обижайся, — немного вальяжно сказал он мне. — Со всеми бывает. Ну, поругались, покричались, пора и честь знать. Согласен? А? Не дуйся — не дуйся. Увольнять я тебя не буду, конечно. А через два месяца, возможно, получится сделать тебя вторым замом. Давай закопаем топор войны и начнем все с начала?

— Спасибо, — сказал я, неумело скрывая счастливую улыбку, и вспомнил свою пятничную просьбу. Братство «Глаза тьмы» работает как всегда быстро и на высоком уровне. Попросили ли моего директора быть со мной помягче, понежнее или же угрозами заставили, мне было все равно. Плевать! Важно лишь то, что результат не заставил себя ждать. Я был доволен как жирный кот, обожравшийся сметаны.

Пол дня я проработал за кассой без особого энтузиазма, потом, зевая, разгрузил вместе с Лиловым Глазом машину с товаром и когда вышел покурить, отойдя подальше от магазина, ко мне подошел мужчина и протянул мне не большую коробку из-под обуви. Наверно, из-под женской. Так как, на коробке было написано — «Лидия». Мужчину я узнал, это был Коричневый Глаз.

— Наверно здесь твоя зарплата за три месяца, — сказал Коричневый с высокомерной улыбкой. — Посмотри что внутри. Не трать все сразу, Черный.

Я, поблагодарив, забрал коробку. В подсобке я пересчитал деньги, их оказалось больше чем моя зарплата за три месяца. Там была зарплата за пол года. Шикарно.

Большую часть денег я отдал за долги и оплатил коммунальные услуги за свою однокомнатную квартиру, а на остаток купил продуктов, пару блоков сигарет, вина и позвонил своей бывшей однокласснице подрабатывавшей… э-э-э-э, даже не знаю, как сказать. Она работала девушкой по вызову, проституткой. Ее зовут Света и она очень красивая. Когда мы учились в школе, я, странный тип, был в нее влюблен, а она была недоступна, величественна и воздушна, словно из самых прекрасных снов. О ее поцелуе я мог только мечтать, а сейчас, минимум раз в месяц я звоню ей и она за деньги, проводит со мной всю ночь. Делает все, что я захочу, говорит мне все, что я захочу, ну не прямо все, но говорит. Часто я с ней ласков и нежен, иногда, я ее бью, не сильно. Она сводит меня с ума. Например, в прошлый раз я расплакался и предложил ей выйти за меня замуж. Она сдержалась, чтобы не рассмеяться прямо мне в лицо. Это было видно по ее гримасе. Я знаю, что это не возможно, у нее есть муж и двое детей. Муж знает, чем подрабатывает его жена, но ничего не может с этим сделать. Он проиграл в он-лайн казино крупную сумму денег, влез в долги, набрал кучу проблем в «быстро-деньги», потом украл бабки с работы, его поймали и теперь ему надо все отдать, чтобы не загреметь в тюрягу и не попасть под каток коллекторов. Но самое страшное то, что он слил в карты квартиру жены Розинским бандюкам, очень опасным людям, которым нужно было отдать деньги в первую очередь. И Света с мужем, чтобы расплатится с бандосами, взяли кредит под квартиру, за которую они еще не выплатили ипотеку. Это полный звиздец! Это жопа! Огромная такая, жирная, вонючая жопа! Она сама мне это рассказала. Короче говоря, Света влипла «по самые не балуй» и мне ее очень жалко. Хотя она сама виновата, вышла бы за меня, золотых гор и норковых шуб конечно же не получила бы, зато не пришлось бы прыгать с члена на член, ради того чтобы выжить. И детей мне ее жалко, они то ни в чем не виноваты.

— Я люблю тебя, — сказал я Свете, засыпая с ней рядом в моей постели после бурной ночи. — Ты же знаешь, я всегда тебя любил.

— Слушай, давай спать? — нервно гаркнула и тем самым подавила мое романтическое настроение, Света.

— Ты совсем не хочешь поговорить? — спросил я. — Разве тебе со мной совсем не интересно?

— Хорошо, — ответила она. — Давай поговорим. А о чем мне с тобой разговаривать? В чем ты разбираешься? А ты знал, например, что в каждом из нас только сорок три процента настоящих человеческих клеток. Остальные — это клетки колонизаторы, то есть микробы, вирусы, грязь и мерзость. Рядом с тобой лежит только на половину человек, и на половину кучка болезней. Еще о чем поговорим мой дорогой эрудит?

— Умеешь ты, Света, отбить все желание, — обиженно ответил я и повернулся на другой бок.

В ту ночь мне снились кошмары. Света, Красный, Коричневый и деньги — все смешалось. Я просыпался в слезах, на что Света мне нервно заявляла:

— Задолбал! Дай поспать!

В пятницу, я как обычно, был в назначенное время, в назначенном месте, на собрании нашего братства.

Коричневый Глаз разжег костер, а Красный Глаз начал читать древние заклинания или что-то в этом роде, я все равно не понимал, да и многие из нас никогда не одупляли что к чему. Я натянул капюшон так, чтобы он закрыл мое лицо полностью, в это время я зевал во весь рот. Я почти уснул, но хор моих «братьев» вернул меня в реальность, и я повторял за ними — «Клянусь служить тьме. Клянусь посвятить ей свою жизнь. Ведь я ее глаз и я вижу то, что тьма должна уничтожить».

После, Белый Глаз принес мешок и вытащил из него больничные пакеты-контейнеры с кровью для переливания. Мое сонное состояние как рукой сняло, я вдруг понял, что «это» мы будем сейчас пить. Белый Глаз протыкал пакеты-контейнеры ножом и выливал кровь в небольшой тазик, который, потом, начали передавать по кругу, и каждый из «братьев» делал из него глоток явно человеческой крови. Я струхнул, но не стал подавать виду и сделал не один глоток, а целых три.

Мерзость!

Когда все закончилось, ко мне подошел Коричневый Глаз.

— Черный Глаз, — обратился он ко мне. — Ты должен будешь убить одного человека. Он неугоден братству. На него указала тьма.

Земля под ногами пошла ходуном, голова закружилась, и я почувствовал, как все тело становится ватным. Я подумал, что вот-вот потеряю сознание, но, все же, взяв себя в руки, я продолжал слушать Коричневого Глаза. Я всегда знал, что этот момент когда-нибудь наступит, и я буду должен кого-нибудь убить.

— Я обратился к Красному Глазу, и он направил меня к тебе, — сказал Коричневый.

— Хорошо, — будто где-то далеко я услышал свой голос. — Хорошо, я убью. Без проблем. Только скажи кого и все. Для меня это раз плюнуть, пару пустяков.

— Спасибо Черный Глаз, — довольно сказал мне собеседник. — А я всегда думал, что ты трус. Извини. Не ожидал от тебя такого хладнокровия. Мужик.

— Без проблем, — ответил я и почувствовал, как трясет от ужаса все мое тело.

— Брат, еще раз спасибо, — сказал Коричневый Глаз. — Если будут проблемы с деньгами, можешь сразу напрямую обращаться ко мне.

— Хорошо. Спасибо, — сказал я.

Коричневый Глаз протянул мне конверт, который я распаковал только дома. В конверте было имя моей будущей жертвы, фото и адрес. Я должен был убить некоего Максима Иларионова.

На фото Максим выглядел как типичный алкашара и я помню что подумал в слух:

— Чем же ты Максим насолил Коричневому Глазу? Он же богатый мужичек, а ты бомжаровидный человечек, ничтожество, что между вами общего?

Убить Максима Иларионова я должен был за два-три дня, потому что новая встреча братства, почему-то была назначена не на пятницу, как обычно, а на вторник.

На работе я взял отпуск на неделю без содержания.

Я не собирался никого убивать, но я знал, что мне от братства просто так ни куда не деться. Я перебрал все возможные исходы событий — побег, сдаться на милость полиции, самоубийство, но не один из вариантов мне не нравился. И я решил просто сходить к этому Иларионову и посмотреть, как он живет, чем занимается. Кто знает, может я как-то бы смог его… Ну, это самое.

Не смог.

Я следил за этим колдырем и даже представить себе не мог, как к нему подступится, как нанести удар или свалить с ног. Не смотря на вечно пьяное состояние, Максим Иларионов казался крепким и сильным ублюдком. Такого просто так не убьешь.

На второй день слежки, я решил рискнуть и взял с собой нож и бутылку коньяка.

Иларионов вышел из дома в обед, стрелял мелочь на улице, потом купил водку в магазине и пошел домой. Через пару часов он вновь вышел на улицу попрошайничать и встретил своего знакомого, я слышал, как Иларионов обратился к нему:

— Родя, дружище, как я рад! Как я рад! Слышал про твоего отца, пусть земля ему будет пухом. Но, мы то живем дальше и нам надо выпить за встречу.

И тут я узнал приятеля Иларионова. Точно. Это был Родион Волчков.

Волчков был моим толи троюродным братом, толи каким-то очень и очень дальним родственником через тридцать три мохнатые пилотки. Весь прикол в том, что я общался с ним пару раз в детстве и все, слышал, что он переехал в Москву, возможно, он просто вернулся погостить на малой родине. На его месте, уехав в златоглавую, я бы постарался забыть дорогу в Розинск и больше не вернулся бы сюда никогда.

Максим и Родион затарились в магазине и пошли в квартиру Иларионова. Я подумал, что подожду, и когда Волчков уйдет, я и сделаю свое грязное дело.

Чтобы набраться храбрости и скрасить ожидание неподалеку от подъезда жертвы, я выпил пол бутылки коньяка взятого с собой и выкурил пол пачки сигарет.

Было уже темно, когда Волчков вышел из подъезда, но, в свете единственного горящего фонаря, не смотря на то, что я был слегка пьян, я сразу заметил его нервозность. Как только Родион скрылся из вида, я зашел в подъезд и поднялся к квартире Иларионова, которая оказалась открыта. Зайдя внутрь, я почти сразу обнаружил труп, кровь, рисунки на стенах, разбросанные лепестки роз. Прямо голливудский фильм ужасов. Меня затрясло от увиденного. Чего-чего, а такого я ну никак не ожидал.

Я выскочил из квартиры и побежал, куда глаза глядят. Мое сердце бешено колотилось одновременно от страха и радости, мне не пришлось самому убивать Иларионова, видно Коричневый Глаз был не единственным кому этот колдырь насолил. Только потом я узнал, что в квартире еще был парализованный отец Иларионова, которого я не заметил. Заметил ли он меня, я не знаю. Надеюсь, что нет. Иначе мне конец.

Во вторник я со спокойной душой, но трясущимися коленями пришел на собрание братства «Глаза тьмы» и чувствовал себя настоящим героем, все уже знали о том, что человек, которого я должен был убить — мертв. Коричневый Глаз подошел ко мне и со слезами на глазах обнял. Я слегка опешил от неожиданности.

— Ты человек слова, — сказал мне с некой торжественностью Коричневый. — Я горд, что состою с тобой в одном братстве! И я хочу попросить еще об одном одолжении.

И тут я почувствовал, как мурашки пробежали по моему телу, а грудь сковал холод. Этот урод своими желаниями перевел меня в разряд киллеров братства.

— Еще кого-нибудь убить? — спросил я, стараясь говорить спокойно, как будто мне все равно кого убивать и сколько врагов будет стоять на моем пути, но мой глаз начал дергаться. Я же не Хитмен в конце-то концов.

— Да, брат мой Черный Глаз, — сказал Коричневый. — Ты должен убить еще одного человека, вся информация в конверте.

Моей жертвой должен был стать Юрий Жуваев, больше известный как Юрка ВДВшник.

Но, твою мать, опять случилось гребанное чудо! Словно небеса мне задолжали крупную сумму «манны» и вдруг решили обналичить все чеки. Фортуна, вместо того, чтобы подарить мне страстный, жгучий поцелуй, сразу причмокнула мой член.

Я даже не успел начать следить за ним, за этим Юркой, как его тоже убили в стиле Иларионова — перерезали глотку, намалевали кровавые рисунки в стиле знаков черной магии и засыпали все лепестками роз. Я сразу догадался, что это мог снова сделать мой дальний родственник Волчков. Я не ожидал от него такого, похоже столица совсем сорвала его кукушку и превратила из обычного провинциального паренька в маньяка психопата.

Но с другой стороны — я просто обалдел, когда все срослось. Это самое настоящее чудо. Я всегда верил в свое везение, но не до такой же степени. Я был спасен. Возможно, я выиграл совсем немного времени, небольшую фору и скоро меня опять заставят кого-то убить, но этого достаточно, чтобы придумать новую уловку и остаться в живых. А возможно небеса подкинут мне еще приколов?

А пока, я хотел попросить у Коричневого Глаза приличную сумму денег, думаю, он мне никогда больше не откажет. Я хочу купить свою одноклассницу Светку на целую неделю и драть ее день и ночь, просто после последних событий у меня, как бы это сказать — фантастически стояк. Возможно, на те деньги, которые мне отстегнут я смогу заказать себе целую шлюхавозку, но мне нужна лишь Света.

Глава 6. Родион Волчков

Что остается после нашей смерти?

В век социальных сетей — наши странички, которые служат и надгробной плитой с информацией о нас и альбомом мультимедиа воспоминаний. Я стал чаще об этом задумываться, после того как убил Максима Иларионова. А что если убьют сегодня, например, меня? Что если моя жизнь должна закончиться именно сегодня? Что увидят люди «зашедшие» погрустить на мои странички? Аватарки, видеозаписи, сохраненные прямые трансляции, статусы, посты человека, который хотел казаться привлекательней, умней, интересней, чем он был на самом деле? Возможно, они узнают о моих предпочтениях в музыке, познакомятся с жанрами кино, которые мне нравились при жизни, увидят фотографии улыбающихся людей с корпоративов нашего рекламного агентства. Но, они не узнают о порно, добавленном в закрытые альбомы, о документальном фильме рассказывающем, о сектах и жертвоприношениях который я добавил себе пол года назад, зачем-то, по совету друзей, типа для «расширения кругозора». Люди не догадаются о моих личных переписках с моей девушкой Машей, в которых мы не скрываем наши сексуальные фантазии.

Если я умру сегодня, я, возможно, останусь для всех хорошим и под моими фото, друзья и знакомые, будут писать комментарии о том, каким я был замечательным, светлым и добродушным человеком. А кто-то добавит — «Лучшие уходят рано».

Хм. Размечтался.

Я где-то прочитал что Инстаграм и Фэйсбук (запрещенные в РФ), после вашей смерти устанавливают памятный статус, и каждый видит, что этого человека уже нет в живых, а в «ВКонтакте» и «Одноклассниках» страницы остаются такими как на момент последнего посещения усопшим. По просьбе родственников страницу могут удалить, но, как правило, все остается как есть. Соцсети это хранилище «мертвых душ» и современные Чичиковы, возможно, уже умеют на этом зарабатывать.

Я впервые задумался — сколько будет работать мой номер телефона, после моей смерти. Оказывается, от трех месяцев, до полугода. И все это время мне могут названивать люди, которые еще не «обрадованы» известием о моем путешествии в Валгаллу.

А вот о Максиме Иларионове ничего не останется. Его не было в социальных сетях, он не тратил время зазря, залипая в виртуальном мире, его разлагал настоящий. У него не было жены и детей, да и близких родственников которые будут скорбеть об его утрате. Он, со временем, станет никем — пустотой.

Я очень испугался, когда кто-то повторил мое убийство и отправил кормить червей Юрку ВДВшника. Кто смог осмелится на это? Подражатель сделал все, чтобы быть похожим на меня, точнее на сектантов под которых я косил — рассыпал лепестки роз, разрисовал кровью стены и написал «Так будет с каждым грешником». Я видел надпись, когда приходил «простится» с покойником. Юрок, как живой, лежал в гробу, бабушка плакальщица читала молитву, пара человек из соседей покачивались со свечками, а сестра Юрка — Люда стояла на кухне, облокотившись о стену, и смотрела в пол.

— Привет, Люд, — сказал я, проходя на кухню. — Можно водички попить?

— Привет, Родя. Конечно, — ответила она чуть слышно, посмотрев мне в глаза, и я все понял. Это было как озарение. Вспышка. Это она убила брата. Это ей он испортил всю жизнь, это от него она страдала и мучалась. Это в ее глазах я всегда видел лишь страх, но не в этот раз. В этот момент она посмотрела на меня по-другому, словно сытая волчица, задрав зайца и наевшись его плоти, выпив его горячей, вязкой и пузырящейся крови. В ее глазах не было страха. В ее глазах была гордость за себя и свой поступок.

— А тебя не узнать, — сказала мне Люда и, поправив непослушный, рыжий локон волос заправила его под черный, траурный платок. — Ты стал каким-то другим. Моднее что ли, симпатичней. Не знаю. Столица преображает людей. Тебе повезло — ты изменился в лучшую сторону. Лимонад будешь? Байкал или Тархун?

— Буду. Байкал, наверно. Ты, кстати, тоже изменилась, — ответил я. — Похорошела. Расцвела. Да, чего скрывать, ты всегда была красавицей.

Она была и правда прекрасна. И мне ее захотелось. Прямо здесь, прямо сейчас. В голове уже начали складываться картины. И эти, наверно, неуместные мысли меня смутили.

— Спасибо, — сказала она и еле заметно улыбнулась. И если улыбку можно было скрыть, то накативший румянец ее щек — нет.

— Когда похороны? — спросил я, и так зная ответ.

— Завтра. Ты придешь?

— Не знаю.

— Приходи. Мне будет приятно тебя увидеть.

— А может…

— Что?

— Что ты делаешь после завтра?

— Не знаю. Наверно буду отмывать всю эту кровавую хрень со стен, которую сектанты понаписали. Полиция разрешила, сфотографировали уже все. А что?

Я знал. Это она его убила. Я хотел об этом сказать прямо там, прямо в лоб, смотря в глаза и наблюдая, как ее лицо искажается от неожиданности, и она понимает, что я все знаю. Но в место этого я спросил:

— Не хочешь попить со мной кофе? Или чай?

— Хочу, — игриво ответила она. — Или кофе или чай.

И мы договорились о встрече.

Выйдя из подъезда, я закурил и пробубнил себе под нос:

— Она чертовски красива. Красива и опасна. И меня это заводит. Хм. Интересно, как там Маша?

Сентябрь постоянно подкидывал новые фокусы, например, почти зимние заморозки, резко сменяющиеся дождями и новое убийство. Кто-то зарезал еще одного алкаша, фамилия, вроде… Нет. Не помню. Этот «кто-то» не подражал мне, а грубо пародировал. Он сделал все грязно, наспех, даже полицейский толстосум сказал так же с экрана телевизора. Так, мол, и так, на данный момент по Розинску разгуливает секта, убившая уже двух человек, и подражатель, убивший одного гражданина.

Все это натолкнуло меня на дикую мысль — а что если убийства обретут эффект домино? Что если я и моя безнаказанная резня послужила катализатором для превращения жертв насилия в хищников? Я убил и свалил все на не существующих сектантов, Люда убила и свалила все на сектантов, кто-то третий свалил все на сектантов, так почему же не появится четвертым, пятым и десятым? Я легко могу представить как ребенок, постоянно избиваемый отцом, увидев новости по телевизору, решает повторить все дома. Это ужасно. Я, надеюсь, что переживаю раньше времени, иначе я буду, виноват во всех будущих смертях. Я же хороший, человек. Я не монстр.

На первом свидании с Людой в кафе мы были немного скованы. Мы все-таки не виделись около семи лет. Или больше, я уже не помню. Общались на посторонние темы и лишь однажды вскользь упомянули случившееся.

— Ты уже убралась в квартире? — спросил я.

— Нет, — ответила она. — Кровь не оттирается. Придется снимать обои, а может и штукатурку или красить сверху. Надо загуглить, вдруг, найду какой-нибудь лайфхак по избавлению от крови после убийства сатанистами.

Я улыбнулся и сказал:

— Блогеры в погоне за хайпом наверно и на эту тему роликов понаснимали. Найдешь обязательно.

— Возможно, — ответила она.

Мой мобильник зазвонил, я не стал отвечать, звонила моя девушка Маша. Я перезвонил ей вечером и объяснил, что был занят оформлением документов на квартиру. Еще раз сказал, что придется немного задержатся из-за возникших проблем. Убийства и настоятельную просьбу полиции я не упомянул. Зачем? Она творческий, впечатлительный человек, я не хотел ее пугать. Моя Маша человек с тонкой душевной организацией. Милаха.

На следующий день, на втором свидании с Людой, в том же кафе, мы держались уже более раскованно. Я даже почувствовал легкий флирт с ее стороны.

— У тебя есть парень? — спросил я с неуверенностью школьника.

— Нет, — сказала она улыбнувшись. — Ты же знаешь моего брата. Вначале он был против моих принцев на белых конях, а потом мне они стали не нужны.

— А теперь и к нему пришел принц, только на коне бледном, — попытался пошутить я. — И имя ему… Черт, прости. Я несу какую-то ерунду. Чушь, ахинею. Прости. Люд, прости, пожалуйста.

— Ничего, — сказа она. — Я совершенно не переживаю из-за Юры. Странно, что он не загнулся сам еще раньше. Да что мы обо мне да, обо мне? Сам чем живешь? Есть жена или любимая женщина? Дети?

— Нет, — ответил я и зачем-то начал врать. — Никого у меня нет, ни жены, ни женщины. Одинок. Работаю. Все. Ничего интересного.

Она немного помолчала и спросила улыбаясь:

— Наверно сильно тебя Москва изменила? Ты теперь в большей степени по мальчикам?

Я засмеялся в ответ и сказал:

— Нет. Я еще не до такой степени стал столичным франтом.

— А ты сейчас живешь в квартире отца?

— Да.

— А пойдем к тебе? Возьмем шампанского.

— Я не против, но там немного грязновато.

— Второй раз не предлагаю.

— Пойдем. Прямо сейчас?

— Да.

— Пойдем.

На столе в моей комнате стояла закрытая бутылка шампанского и два фужера. Я надеялся, что мы идем ко мне не только пить, а оказалось — совсем не пить. Мы лежали голые под одеялом уже больше часа, и наши тела давно остыли от страсти. Было прохладно, отопление еще не включили и поэтому, нам совсем не хотелось вылезать из кровати.

— Тебе понравилось? — спросила Люда.

— Да. Было хорошо, — ответил я. — Очень хорошо. А тебе?

— Мне тоже очень, — сказала она и обняла меня, а потом, после небольшой паузы, спросила:

— Родь, а когда ты уезжаешь в Москву?

— Пока не знаю. А что?

— Мы еще увидимся? Я хочу.

— Конечно, увидимся. И не раз.

— На улице темнеет, а я боюсь темноты, — сказала она. — И если честно совсем не хочется возвращаться домой. Там кровь, рисунки и пахнет смертью.

— Так оставайся у меня, — предложил я.

Она залезла на меня с верху и, облизнув губы, игриво сказала:

— Родя, я хочу еще.

После того как мы закончили, я встал с кровати, натянул трусы и футболку и пошел курить на балкон. Открыл окно. Мне было жарко. Ко мне пришла Люда в одной из моих футболок на голое тело и спросила:

— Можно и мне сигаретку?

— Ты куришь? — спросил я.

— С моим то братом, странно, что я еще не забухала, — ответила она и, улыбнувшись, спросила: — А что? Ты против?

— Не знаю, — сказал я. — Мне все равно. Это твоя жизнь, а я не святой, чтобы учить морали.

— А ты странный, — сказала она.

— Ты не замерзнешь в таком виде? — спросил я и, усмехнувшись, сказал: — Мы сейчас похожи на голеньких мальчика и девочку, с вкладышей жвачки «Love is…». Эх, сразу вспоминаю беззаботное детство.

— А история «Love is…» не такая уж беззаботная, — сказала она. — «Love is…» придумала новозеландская художница-мультипликатор Ким Касали, которая рисовала комиксы в одну картинку своему любимому мужу Роберто Касали. На картинках она изображала голенькими мультяшками себя и мужа. Потом эти комиксы появились в журнале и стали жутко популярными. Семейная парочка даже основала свою небольшую компанию. А когда у настоящих Ким и Роберто появились дети, то дети появились и у рисованных Ким и Роберто. У пары был пес, который засветился и в комиксах, а потом на одном из рисунков была изображена его могилка.

— Миленькая история, — сказал я. — Прямо сказочная.

— Не совсем, — сказала Люда. — Роберто умер от рака в тридцать один год, а Ким наняла человека, чтобы он рисовал комиксы в место нее, но подписывался ее именем. Ким умерла в пятьдесят пять, тоже от рака. А тот нанятый человек до сих пор рисует эти комиксы, и подписывается именем Ким.

— Интересная история, — сказал я и спросил: — А как эти комиксы попали на вкладыш жовки?

— Турецкие производители жвачки просто украли бренд, персонажей и рисунки. А потом и сами дорисовывали отсебятину.

— А вот мы и вернулись в меркантильную реальность, — сказал я.

— Я замерзла, — сказала она. — И хочу еще.

Я понял что под «еще» она имела в виду не сигареты, и сказал немного стесняясь:

— Пойдем. Но не факт что я «еще» раз смогу.

— Пойдем, попробуем, — сказала она игриво. — А вдруг получится? Я постараюсь это устроить.

Меня одновременно радовала и пугала ее «ненасытность» и мы пошли в кровать. Но я в тот вечер больше не смог. Молодость прошла и мне двух раз было более чем достаточно.

А ночью мне снился сон. История из прошлого.

Во сне, я, совсем маленький, шел по кладбищу вместе со своими друзьями Максимом Илларионовым и Ваней Незваным и остановился перед седовласым копателем старой могилы.

— Дед, а ты зачем могилу то копаешь? — спросил я без капли страха.

— Тут мой друг похоронен, — ответил пожилой мужчина, вытирая пот со лба. — У друга куртка хорошая была. Кожаная. Я на него донос написал в сорок седьмом, чтоб его арестовали, а я куртку себе взял. Его расстреляли, куртка досталась мне.

— А копаешь зачем? — опять спросил я.

— Друг мне каждую ночь снится, — ответил дед. — Куртку назад просит.

— Отдать ее назад хочешь? — спросил я.

— Нет. Хочу убедиться, что он мертв, — ответил старик, улыбнулся и вновь энергично замахал лопатой.

На этом моменте я проснулся.

Я два раза заходил к дяде Саше Иларионову и приносил продукты и отдавал их его племяннику Жеке — дураку и алкоголику, который теперь жил и типа заботился о старике. Пройти в квартиру мне не хватало духу, да даже заходить к ним в подъезд требовало от меня больших усилий. Какой же я трус, черт возьми. Я чувствовал вину перед дядей Сашей за убийство его сына и безграничную благодарность за то, что он меня не сдал полицейским.

Я много раз прокручивал тот роковой вечер и возможно нашел причину, почему я до сих пор не в наручниках и не за решеткой. Мой «друг» Максим бил, и, я уверен, всячески издевался над своим отцом. Возможно, дядя Саша в глубине души был мне благодарен. По крайней мере, я на это надеялся. Бедный дядя Саша. А вот Макса мне совсем не жаль, он заслужил сдохнуть именно так, как собака. Возможно, я слишком жесток в своих суждениях, но зато правдив.

Двенадцать лет назад, трое лучших друзей — я, Максим Иларионов и Ваня Незваный как-то умудрились влюбиться в одну девушку, но как ее звали, я уже не помню. Наверно мы тогда перепутали понятие «любовь» с понятием «похоть». Вроде бы девушку эту звали Света, а может, и нет. Она была немного старше нас, длинноногая, красивая, большая грудь, не девушка — мечта. Одним летним днем мы отправились втроем на речку. Решили искупаться, заодно взяли водки, пива и поесть каких-то бутербродов. Разместились на дальнем берегу, где обычно никто не купался из-за крутого спуска и множества деревьев и острых корней и камней в воде. Нам на радость, как тогда показалось, но на беду, как оказалось позднее, рядом с нами решила отдыхать компания девушек, среди которых была и та, в которую мы были все трое влюблены. Мы много пили, поглядывали на девушек, но не общались и даже не пытались познакомиться, парни мы были уже взрослые, но дико стеснительные. Помню как от выпитого и выкуренного закружилась голова, и я один пошел освежиться в речку. Девушки плескались рядом на мелководье. Их мокрые купальники и игривые улыбки мне показались сигналом к действию, и я решил подойти и познакомится. Веселые красотки меня жестко отшили и, пошатываясь, я добрался до берега и с трудом на него вскарабкался. Четко помню смех Вани Незваного и я пошел на голос. Он ухохатывался у деревьев, а рядом с ним, с видом побитой собачонки стоял Максим Иларионов, на лице которого смешались эмоции — стыд и ненависть, а в руке он держал толстую палку с торчащей на конце острой веткой — опасное оружие.

— Максон просто животное, — сквозь смех говорил Ваня. — Он… Ха-ха-ха… Он… Ха-ха-ха…

— Заткнись, ублюдок! — зарычал Иларионов и намахнулся на обидчика палкой.

— Максон тупой дрочила! Максон тупой дрочила! — дразнился Ваня заливаясь от смеха. — Мастер по теребоньканью писюна. Доктор ананистских наук!

— Заткнись, урод! — закричал Иларионов. — Заткнись, пока не отфигачил тебя этой палкой! Клянусь, я разобью тебе хлебальник!

— Пацаны, что случилось? — спросил я, пытаясь понять причину смеха Вани Незваного.

Голова раскалывалась от боли и кружилась.

— Это копец, — сказал Ваня. — Максон пошел отлить в деревья и не заметил, как я пошел за ним через пару минут…

— Заткнись, тварь! — кричал Иларионов.

— Я подхожу, — продолжал сквозь смех Ваня, — а там, мля, Максон смотрит на купающихся мокрых телок и дрочит. Рукаблуд!

— Заткнись, сука!

— Дрочит, прикинь Родя! Максон дрочун! Максон дрочун!

Я засмеялся.

Страшное случилось за мгновение.

Максим ударил палкой Ваню. Острая ветка пробила висок, и Ваня молча свалился на пол. Я не сразу понял, что Незваный мертв и продолжал смеяться еще несколько секунд. Потом пришло понимание реальности. Максим смотрел на меня ошалевшими глазами и шептал:

— Я не хотел… Я не хотел… Я не хотел…

— Ты убил его, — с трудом от подступившего к горлу кома сказал я.

— Я не хотел… Я не хотел… Я не хотел…

— Макс, ты убил его. Ты убил его!

— Я не хотел, Родя, — запричитал Максим. — Ты же знаешь, я не хотел. Родя ты же мой лучший друг. Родя, меня батя убьет! Меня в тюрьму посадят! У тебя больше не останется друзей, Родя.

— Нахрена ты убил его? — разозлившись спросил я.

— Родя, если ты меня сдашь, я скажу, что это ты его убил. Или что ты меня заставил. В любом случаи, Родя, я потяну тебя за собой. Так и знай. Держи язык за зубами, пока зубы на месте.

— Нахрена ты убил его? — снова спросил я, чувствуя, что все волоски на моем теле встали дыбом.

Максим врезал мне по лицу, и я увидел, что его страх уступил место безумной злости.

— Знаешь, Родион, — прорычал он. — Если ты меня, сука, сдашь, я тебя уничтожу! Я тебя, суку… Да я тебя, сука…

И я не сдал «друга». Я испугался. Я все двенадцать лет ненавидел себя за эту трусость. Мне хотелось забыть этот день, стереть его из памяти, но он снова и снова всплывал в моих снах. Ваня Незваный до сих пор является ко мне и обвиняет меня в убийстве… Надо было сдать Макса сразу и мне не пришлось бы его убивать. Я трус. Я чертов трус.

Мы затащили труп в деревья, дождались пока девушки уйдут, вырыли руками и палками небольшую яму, уложили туда тело Вани Незваного, закопали, и сверху закидали ветками и мусором.

Тело никто не нашел.

Мы сказали, что наш друг ушел выпивать с какими-то девушками и не вернулся. Это тупое вранье прокатило. Мы смогли скрыть правду. Все прошло слишком просто. Мы слишком легко отделались от своей проблемы. Но потом, в каждом взгляде, в каждом лице я видел укор, мне казалось, что все догадываются о моем предательстве. Всепоглощающая боль сжигала мою душу.

Ваню, несколько месяцев искала полиция и почти пол города, но когда появилась информация, что кто-то видел его, или человека похожего на него, в Москве, поиски прекратились. Поползли разные слухи, например, что Ваня Незваный сбежал от матери и живет с богатым мужиком, а на связь не выходит из-за боязни, что все его начнут осуждать. Он типа не хотел обрекать свою маму на позор. Другие люди говорили, что знакомые их знакомых знают, что Ваня обслуживает старых богатых женщин, как мальчик по вызову. И чем больше проходило времени, тем более неправдоподобные слухи рождались в нашем городе. И не было не одного слуха, в котором бы Ваня выступал в положительном свете. Светлый человек обрел грязную память. Был еще слух, что якобы настоящим отцом Вани являлся известный в городе бизнесмен — Пузин Борис Борисович и когда-то у него была интрижка с матерью Вани, но так как Пузин был женат, Ваня стал незаконно рожденным. А потом, спустя годы, Пузину стало стыдно, и он секретно отправил Ваню учится, толи в Англию, толи в Америку. Но правду знали лишь двое. Ваня никуда не уезжал из Розинска и все это время он питает собой землю нашего безумного города.

Вань, я надеюсь, ты, там, на небесах, простишь меня, ведь твой убийца пал от моей руки. И я постараюсь больше никогда не быть жалким трухлом. Обещаю.

Глава 7. Жека Иларионов

Менты меня уже задрали со своими визитами, даже не знаю, как от них избавится, тем более сейчас, когда все пошло под откос. В натуре задрали, уже почти две недели мурыжат. Особенно следак по делу об убийстве моего двоюродного брата — Максима Иларионова. Он натуральный жук и фамилия его Жук, в натуре, Жук Виталий Степанович. Я думал это у него кликуха такая, а это фамилия. Жук, епта, Жук. Кому расскажи, не поверят, оборжутся. Есть у меня знакомый Носорогов, есть знакомый Икоткин, но чтобы Жук, так это в первый раз. И этот Жук весь испсиховался. Долбанные сектанты порешили троих, а Жук поймать никого не может. Я не могу. Одним словом — Жук, епта. Он настолько тупой, этот Жук, что он убийцей считал Волчкова, этого ссыкуна и соплежуя, заставил его в Розинске остаться, а его падикась в Москве его друзья соплежуи ждут, хах. Типа Волчкова кто-то там где-то видел. Ну, тупой же этот Жук. Хрен от пальца отличить не может. Вроде мент, вроде убийц с первого взгляда от трухла отличать должен, а он в глаза долбится. Хах. Хорошо хоть не в очко.

А потом, когда Юрка ВДВшника кончили, этот Жук начал бегать за сестрой Юрца — Людонькой, она ж забитая серая мышь, мол, говорит — «может она соучастница преступления», мне это тетя Люба сказала по секрету всему свету. Ну, тупой же этот Жук. Кто его вообще в полицию взял работать?

А потом, когда третьего ломанули, Жук даже по телевизору, в местных новостях выступил, мол, первые два убийства, наверно, сектанты совершили, а третье подражатели. Жук уже сам не знает, кого искать и от этого бесится постоянно. Ну, тупой. У него, похоже, бабы давно не было, расслабиться не может, вот и всякая ересь мерещится. А еще фамилия — Жук, мля. С такой фамилией не жизнь, а издевательство одно. Хах.

Да и у меня дела не очень идут. Не фартит, епта. А еще меня Маринка бросила. Лярва тупая. Ну, епта, я даже чуть не расплакался. Кому я вру? Расплакался конечно. Я, вот если по чесноку, не соплежуй как Волчков, но сердце пацана задрожало. Вот прям в груди забилось, епта, сердце пацана это… ух, мать твою, сила! Брат за брата за основу взято! Пацан пацана видит из далека! Или это не про пацанов, не помню, епта.

Она, ну Маринка, епта, сказала мне… Вот черт. Стыдоба же. Она сказала, что у меня член маленький и удовольствие я ей не доставляю. Ивлеева тут нашлась. Говорит, мол, что у ее бывших, у всех, пипирки были больше. У Федьки «Кирпича» больше, у Сереги «Пончика» больше, у моего брата Макса, пусть земля ему будет пухом, больше, у этого, как его Коровкина так вообще балда покалено. Да всех уж, кого она нахваливала и не упомню. Короче, у все больше, а у меня меньше, епта. Ну, лярва. Да как она могла меня — нормального пацана с понятиями, да с грязью смешать. Вот сука!

Я ей вчера звонил, ну Маринке, епта, кому же еще, и говорю типа — давай начнем все сначала, а она, сука, в отказуху пошла. Говорит, мол, пошел ты в сраку, у тебя и писюн маленький и бабок нет. Лярва. А я без Маринки никак, я без нее помру, я же сдохну, она же знает, я же руки наложу на себя. Ух, епта, лярва тупая. Как же так? Я же со всей душой пацанской, а она…

А маманя меня вообще предала, выгнала из дома. Говорит мне — «Жека, балбес. Тебе уже двадцать семь, а ты уже конченный. Ты алкаш, епта. Ты чертов алкаш. И тебя уже не вылечить». Не вылечить? Да она и не пробовала ни хрена! Воспитывала как собаку — без любви, без ласки. Да и батя мой алкашарой был. Эх.

Денег маманя мне не дает и говорит — не даст больше никогда. Ох, маманя — маманя. Говорит, мол, не приходи больше домой, живи с дядь Сашей, ухаживай, мол, за ним. Может, хоть поймешь что-нибудь. А что мне надо понять, епта? Что — мне — надо — понять? Что? Я не виноват, что скатился. Я не виноват, что бухаю. Я не виноват, что у меня нет денег. Типа иди, работай и не пей. А нахрена я буду работать, откладывать каждую долбанную копеечку, отказывать себе во всем, и жить, как и сейчас — как бомжара. Я и так уже конченный, ничего для этого не делая. Мне просто не повезло. Как говорится — я родился не в то время и не в том месте! Вокруг много моих ровесников и тех, кто младше и им, их предки бабки постоянно подвозят. На — говорят они, вот тебе сыночек хату трех комнатную в центре, на тебе бабосики, жри икру, епта, ни в чем себе не отказывай. Приходят эти родаки и подтирают задницу и вытирают слюни своим детям — соплежуям. А моя маманя меня просто выкинула из дома, не дает ни копейки. Ништяк, да? Нет. Она меня просто не любит, да и не любила никогда. Пару раз мне говорила о том, что жалеет что вовремя не сделала аборт. Она сама меня так воспитала, это она виновата почти во всем! Не-на-ви-жу! Эх, маманя, вот подохну, поплачешь ты, епта, порыдаешь, орать дуром будешь над моим гробом! Вот тогда то ты поймешь, что сына золотого потеряла! Но поздно будет слезами умываться, епта! А ты умоешься. А соседи тебя изведут за то, что ты меня довела до такого.

А дяде Саше все, кранты. Сдох он, короче. Копыта позавчера ночью откинул. Вот теперь лежит, воняет, гниет у себя на диване, старый козел. Но про это я никому не сказал. Я пацан не прихотливый, нужно было перетерпеть малясь, всего один денек до пенсии остался, а он скопытился. Да пофиг конечно, мне и так его пенсию отдали на руки, как и всегда, отдавали Максону и подписался я за старого мертвого пердуна нормально. Так что все было на мази. Тетка — почтальонка в квартиру не заходила, в подъезде бабки отдала, думаю, брезгует, мне же лучше.

Ну, я вчера и гульнул в последний раз на все бабки, купил коньячилы дорогого, пару банок икры красной, чтобы ложкой ее есть, как в детстве мечтал и колбасы хорошей, не той дешманской, которая на вкус как бумага, а хорошей. Сигарет прикупил ядреных пачку и три красных розы. Ну и все, пенсия у дядь Саши минималка, так что больно не разгуляешься. Как Макс на нее жил даже и не знаю, у него то запросы, по сравнению с моими, просто заоблачные. Любил этот бродяга шикануть мальца.

Но вот если честно дядь Сашу мне малясь все же жаль, как никак родственник. Ну и стыдно немного то, что я его пенсию в одно рыло скрысил. Хотя с другой стороны — ему сейчас нет до бабок никакого интереса. Душа его наверно уже улетела к чертям собачим.

В квартире немного воняет трупаком, ну что поделать? Скоро и я собираюсь того самого, отойти, как говорится в мир иной. Вонять с дядь Сашей будем вместе, дуэтом, ведь хрен знает, когда нас найдут. Маманя на меня злится, дня три — четыре точно не кинется, если конечно дядь Сашу не захочет проведать. Да и гостей у дяди Саши не бывает. Никто не придет, да и плевать.

Веревку я привязал к люстре, а сам встал под ней на табуретку и засунул голову в петлю. Вот стою сейчас — одинокий, всеми брошенный, бедный пацан. Нормальный пацан, ровный, но никому не нужный. Вот, епта, как в жизни бывает. Стою я и смотрю в окно. А за окном лужи подмерзли от легких морозов. Октябрь же наступил как-никак три дня назад, епта. Вот не люблю я холод, лето было бы, можт и не повесился. Кто знает.

А это там кто гуляет по улице? Что за сладкую парочку я вижу за окном? Это же Люда, у Юрка ВДВшника сестра. Поэтесса долбанная. Розинская Ахматова, мля. Помню еще в школе на открытом уроке она читала свои стишки о любви и в конце расплакалась и убежала из класса. Все пацаны и девченки тогда ржали как кони. И сам я хохотал до усера. Училка наша орала на нас и обзывала бессердечными тварями.

А что это за обсосок рядом с Людонькой? Родя Волчков, епта, чертопляс из златоглавой, полупокер столичный, соплежуй зазнавшийся. Идут, такие, милуются, улыбаются. Они что встречаются что ли? Или просто так гуляют? Хах. Два пугливых зайца решили поиграть в любовь. Он сто пудов ее шоркает под хвост. Я бы тоже оседлал эту рыженькую коняшку, епта. Она хорошенькая. Интересно, какая она без одежды? Наверно гладенькая, сочненькая, упругая. Жалко отшила меня лет пять назад. Я и так к ней и эдак, а она — пошел ты, мол, гандон, куда подальше. Я даже хотел разок ее поймать ночью, по башке жахнуть кирпичом, в кусты оттащить и отодрать, но не стал. Я же не макрушник, я пацан с понятиями. Если баба не дает, значит, даст другая. Хах. И почему Жук подумал, что эти два голубка виноваты в убийствах? Дебил же ты, Жук. Кто-кто, а эти двое могут убить только комаров да мух обосранных, но перед этим прочитают им стихи. Хах.

Ну, все. Пора отправляться в другой мир.

Хм, а как офигеет Шишок когда узнает, что я долг ему не отдам. Хотел бы я посмотреть на его тупую рожу, когда он узнает что я подох и денег ему не достанется. Он психанет, так психанет. Он же, тварь упоротая, на прошлой неделе, поймал меня на улице со своими отмороженными ушлепками и обещал переломать мне ноги, если я ему бабки с процентами не отдам. Ну, я и в ответ пообещал, что он все получит до копеечки в середине октября, епта. С гребанными процентами, ха-ха-ха, с хринентами он все получит. Писюн ему на воротник, а не проценты. Шишок думает, что он крутой и может выбить все дерьмо из любого должника, так пусть теперь попробует выбить бабки из мертвеца. Пусть переломает ноги у трупа, мне будет уже все равно. Шишок лошара. Маринка говорила, что и Шишок ее на балде своей вертел, но как любовник он не очень. Зато как лошара он номер один! Хах.

Я ровный пацан, бесстрашный, единственное, что я боюсь, так это того, что меня посчитают трусом. Ссыклом, как Родю. Мне не хочется, чтобы все базарили будто я покончил с собой испугавшись проблем или на худой конец этого безпонтового Шишка. Я не трухло чтоб боятся проблем, и сразу бежать к мамочке, епта. Да и мамочке на мои проблемы плевать с высокой колокольни. Поэтому я, разбросал лепестки от трех купленных мною роз, и написал предсмертную записку, изменив почерк:

«Жеку мы повесили, потому что он стал для нас опасен. Он узнал, кто мы и хотел всем рассказать. Жека ровный пацан и мы его испугались. Теперь он труп. Так будет с каждым грешником». Подпись: «Сектанты убивающие в Розинске».

Вот так вот. Пусть все думают, что я герой, а не трусливая крыса.

Ну ладно, хватит булки мять, пора.

Я проверяю петлю на шее.

Крепкая. Удушит сразу.

Я прыгаю вперед с табуретки. Что-то хрустнуло в шее.

Мое тело раскачивается на веревке.

Боль. Темнота. Удар. Блин.

Люстра свалилась вместе со мной и разбила мне башку. Шея болит. Задницу отбил. Ладно, хрен с ним, попробую еще раз завтра. А может, и не попробую. Наверно лучше жить в дерьме. В дерьме, но жить. Наверно.

Глава 8. Людмила Жуваева

Я люблю холодными одинокими вечерами смотреть порно. Но не то, жесткое, где женщина является жертвой надругательств над ее телом, а то, немного романтичное, обязательно с историей, где сам процесс доставляет эстетическое наслаждение и есть маркировка «эротика», хотя это тоже порно, в чистом виде. Мне нравится смотреть на ласковые прикосновения, нежные поцелуи, красивые обнаженные тела и неспешные движения в удовольствие. Я люблю сюжет. Я люблю «игру» актеров, ведь в порно, как и в жизни эта «игра» не умелая. Я люблю представлять, словно я где-то там, в фильме, где в начале разыгрывается романтическая история и уже после наступает обнаженный апогей откровения и моя рука скользит во влажный мир наслаждений. Я прекрасно понимаю, что это постанова, что все эти интимные сцены снимаются в присутствии двадцати грязных бородатых мужиков, которые отвечают за камеры, свет, звук, интерьер, грим, макияж и прочее. Эти мужики за свою карьеру в порно видели такое, что от вида женских тел у них уже не бывает стояка. Они относятся к порно как к работе и так же от нее устают, как устает какой-нибудь менеджер от кипы разбираемых документов, как устает водила от дороги, как продавец в магазине от хамоватых покупателей, как патологоанатом от вскрытий. Мне сложно представить патологоанатома стоящего над прекрасным телом порно актрисы с окровавленным скальпелем и стояком. Хотя есть извращенцы, которые обожают свою работу. Да и порно такое есть, с кровью. Жесть.

Я знаю, что все эти порно актеры и актрисы не испытывают друг к другу нежных чувств, влюбленности и прочей ванили от которой я таю, они просто долбят друг друга, они просто работают. Я знаю, что как только актеры кино для взрослых приходят домой они перестают быть желанными Джессиками и Антонио, а становятся обычными Манями да Ванями, с такими же проблемами, как и у простых людей, с такими же тараканами в голове. Только они еще более одиноки чем мы, миллионы людей хотят дрочить на их тела, но не один не хочет согреть им душу.

И это не только у нас звезды фильмов для взрослых страдают от гонений, на западе дела ничем не лучше. Порно актриса Оливия Нова покончила с собой в двадцать лет из-за гнетущего одиночества. Порно звезда Оливия Луа устав от недопонимания окружающих и псевдо красивой жизни, которой на самом деле не было, пристрастилась к наркотикам и покончила с собой в двадцать три. Августа Амес отказавшись сниматься с геем, подверглась травле и наложила на себя руки, ей было так же двадцать три.

Это все красиво на экране и я мечтала хоть раз ощутить такое же в жизни… И у меня получилось. Я вновь встретила Родю.

Он приехал из Москвы в Розинск на пару дней улаживать проблемы с квартирой своего отца, но волокита с документами и глупые подозрения полиции заставили его задержаться. Я не видела его лет семь, а может и больше. Мне он всегда нравился. Внешне он далеко не Ален Делон, Бред Пит или кто там сейчас котируется малолетками, но в нем всегда было какое-то внутреннее обаяние. Он притягивал девушек своим умом и замечательным чувством юмора. Правда сейчас он не особо веселый, время берет свое.

На втором же свидании я предложила пойти к нему, я почему-то подумала, что вот он мой человек, именно тот, кого я ждала. Так и случилось — он подарил мне великолепное ощущение того, как это быть желанной женщиной. Женщиной, которой дорожат и которую хотят добиваться. А еще я получила за один вечер от мужчины больше оргазмов, чем за всю свою жизнь. Мне было немного не по себе от ощущения того, что он посчитает меня шлюхой из-за моей ненасытности, но Родя меня успокоил, сказал, что это нормально. За это я ему благодарна в двойне.

Я помню, как я его спросила, испугавшись, что он потеряет интерес ко мне:

— Мы еще увидимся? Я хочу.

А он так спокойно ответил:

— Конечно.

А я начала говорить чушь, в надежде остаться у него:

— На улице темнеет, а я боюсь темноты. И если честно совсем не хочется возвращаться домой. Там кровь, рисунки и пахнет смертью.

— Так оставайся у меня, я только за, — сказал он, и это было искренне.

И я помню, как расплылась в счастливой улыбке, даже щеки заболели.

Мы стали парой. По крайней мере, я так себе объясняла наши отношения. Я надеялась что «мой принц на белом коне» внезапно не исчезнет вместе с той сказкой, которую он мне подарил.

Мы гуляли с Родей по улицам нашего детства, ходили в кино и кафе, сидели у него дома и каждый день занимались любовью. Родя был отличным любовником, хоть и часто уставал и не мог столько раз, сколько мне бы хотелось. Ничего, качество превосходило количество. Мне нравилось все, единственное, что напрягало это звонки какой-то девушки Маши. Родя говорил, что это с работы, но я почему-то не верила ему. Мне кажется, что это звонит ему его молодая, красивая, успешная официальная женщина из далекой Москвы, про которую он скрывает. Может у меня получиться занять ее место в сердце Роди? Я на это надеюсь. А если нет? А имею ли я право занимать ее место?

Моим частым гостем стал следователь по фамилии Жук. Имя отчество — Виталий Степанович. Очень странный тип. Лицо расслабленное, а глаза бешенные, не человеческие, как у пса ищейки. Ищет убийц — сектантов, но, как мне кажется и меня подозревает в чем-то. Не думаю, что у него есть хоть какие-то зацепки, тем более доказательства, но на всякий случай я держу себя в руках и не даю повода для сомнений. В квартире я все максимально подчистила: и кровь, и надписи. Взятки — гладки. Теперь, когда моего брата нет, я чувствую себя по-настоящему свободной и никакой Жук, не сможет помешать моему счастью. Хотя есть один человек, некая Маша. Это имя теперь стало моим самым не любимым. Ненавижу Маш. Так бывает.

Родя классный. Самый лучший. Я даже не знаю, как это объяснить. Вот есть у меня один ухажер — молодой бизнесмен, подкаченный, с деньгами, зубы вставил белее быть не может — блестят за километр, машина есть красивая, дорогая, квартира как футбольное поле, вроде, есть своя, но стоит ему открыть рот, и что-то ляпнуть хоть стой, хоть падай. Дебил. «Это отрыв башки», — как говорит мой тринадцатилетний сосед Санька. А Родя вроде неказист, не самый красивый, а все равно… как бы это сказать, самый родной, что ли, самый настоящий, самый умный. Самый чистый, честный, ну если не считать того, что он скрывает про какую-то Машу. Ненавижу Маш. А Родя классный. Он интеллектуал, прекрасный собеседник, с ним всегда интересно. Вот у моей подруги с работы Насти есть парень, он вроде бы с пожарки, так самое оригинальное, о чем он рассказывает своей девушке — это о смешных видео с ютуба, где все падают по-пьяни и блюют, и еще любит ей показывать самые тошнотворные и противные порно ролики для извращуг. Ролики настолько тошнотворные, что мне не хочется о них даже думать, тем более говорить. Бедная Настюха. А кого она могла найти в этом болоте? Это же Розинск. Все упыри слетелись на огонек. Это самый настоящий шабаш!

Я начала фантазировать, как в детстве, будто скоро я выйду замуж за Родиона. На свадьбе я надену красивое белое, пышное платье, как в американских фильмах. Мы будем стоять на зеленой лужайке, возле арки из живых цветов и работница ЗАГСа спросит меня — «Согласны ли вы, Людмила выйти замуж за Родиона»? И я, конечно, отвечу, что «Да, я согласна», но перед этим буду молчать с минуту, словно обдумывая, будто решая — а нужно ли мне это? Мой милый супруг начнет переживать, а я успокою его нежным поцелуем.

А потом мы с Родей отправимся куда-нибудь на медовый месяц. На какой-нибудь тропический остров, где белый песок, высокие пальмы и бесконечно голубое, словно небо — море, в котором мы будем плескаться. А потом, лежа на песке и попивая кокосовое молочко, я скажу Роде: — «Мне кажется, я беременна». Родион обрадуется, зацелует меня, возьмет на руки и, будет кружить. Мой животик будет расти с каждым днем, с каждым месяцем, я буду округляться. В детстве я подкладывала подушку под футболку и смотрела в зеркало, представляя себя беременной, как же это было давно. Спустя какое-то время, Родя будет слушать мой животик, целовать его и гладить ощущая как толкается наш ребеночек.

Последние дни мы стали неразлучны. И мои фантазии вполне могут превратиться в реальность. Я на это надеюсь.

Но это в будущем, а теперь я не знаю что с Родей, жив он или нет. Что сейчас с ним? Где он? Я впервые в жизни так переживаю за мужчину. То, что произошло — настоящий кошмар!

Родя, милый, я надеюсь, что эти ублюдки попользуются мной и выбросят, только быстрей бы, я должна знать, что с тобой все в порядке.

Сегодня мы гуляли на окраине города, надеялись насладиться тишиной и спокойствием. В Розинске с этим проблемы, тротуаров почти нет, грязь, разруха, все ходят по проезжей части, кругом снуют машины, гоняют маменькины сынки, только получившие права, того и гляди задавят. А молокососы на тарахтящих скутерах доводят меня до настоящего бешенства. Мы надеялись получить удовольствие от общения, а получили лишь проблемы.

В октябре темнеет быстро. Мы заболтались с Родей. Вокруг никого. Вдруг к нам подъезжает машина, я в марках не особо разбираюсь, хоть и сдала на права сама и умею водить, это был какой-то внедорожник. Из него вышли трое. Я посвятила на них телефоном. Ушлый молодняк — три мажора, «папины бродяги, мамины симпатяги» на вид не больше двадцати лет. Мы не остановились, пошли дальше. Родя взял меня за руку, и мы прибавили ход. Молодняк пошли за нами, хихикали и говорили о чем-то своем, передразнивая друг друга. Потом, неожиданно, Родя упал, наверно его чем-то ударили. Я вскрикнула. Слезы брызнули из моих глаз. Молодые свинопасы начали бить Родю ногами, я попыталась помешать и эти выродки ударили меня по лицу. Потом двое из них схватил меня, и кинули в багажник машины. Я вырывалась. Все было бесполезно. Мы ехали не долго, минут пять-десять. Один из молодых придурков все время кричал — «Помедленнее! Ты в жопу пьяный, не угробь нас! Езжай помедленнее! Не гони!», значит, мы не так далеко от Роди. Машина остановилась. Несколько минут ничего не было слышно. Потом багажник открылся и мне в лицо засветили фонариком.

— Будешь орать — убьем, — сказал чей-то молодой голос.

Меня выволокли из машины. Пошел дождь, и капли холодной небесной влаги окропили мое лицо. Потом меня затащили в здание старой школы, я ее узнала, училась в ней в первом классе, выкурила первую сигарету здесь в девятом, когда школа была уже заброшена.

На первом этаже, в бывшем актовом зале молодые уроды связали мне руки за спиной и ноги мокрой веревкой, бросили на пол. Я молчала, не потому что боялась умереть, а потому что хотела, чтобы побыстрее все закончилось. Потом они развели костер, и я смогла рассмотреть своих похитителей. Один был слишком смазлив, похож на девчонку, такие нравятся пятнадцатилетним фантазеркам. Второй утырок с очень тупым выражением лица. Третий толстяк. По одному я бы их одолела без проблем, может, с толстяком бы и повозилась, но с троими мне точно не справится.

— Что дальше? — со злостью в голосе спросил у своих друзей тупой.

— Дальше как договаривались, — спокойно ответил смазливый. У него была слишком модная, слишком гейская прическа. Девочка и есть девочка.

— Я не смогу, ребят, — с дрожью в голосе сказал толстый. — Зря я в это ввязался, ой зря.

— Сможешь, — заулыбался тупой и, погладив себя между ног, обратился к своим друзьям: — А может ее вначале это, ну, типа, трахнем? Она красивая. Мокренькая. У меня прям встал.

— Ну, ты дебил, — вспылил толстый. — Встал у него, посмотрите. Мозги бы лучше на место встали.

— А что такого? — засмущался тупой. — Кто узнает? Мы ее чпокнем по разу и все. Ты можешь и не чпокать, мы и вдвоем справимся, хм, с разных сторон. А потом это самое, ну, как договаривались.

— А как вы договаривались? — спросила я с интересом кое-как присев на грязном полу.

— А ты свой рот то закрой, шалава, — раздраженно ответил мне тупой. — А то мы тебя, это самое, убьем.

— А «убивалка» то отросла? — спросила я и попыталась ослабить веревки на руках. — Что вы сделали с моим парнем? Где он? Он жив?

— Заткнись! — закричал тупой, а его друзья рассмеялись.

— Тащи розы из машины, — сквозь смех сказал толстый, и тупой вышел из актового зала.

Языки костра освещали моих похитителей и их лица, не смотря на молодость, казались зловещими.

— Так как вы договаривались? — вновь спросила я и почти развязала веревки за спиной. — Зачем вы меня похитили? Что вы собрались со мной делать? Явно же не насиловать, ну кроме вашего тупого дружка.

Смазливый и толстый переглянулись. Замялись. Толстый хотел что-то сказать, но тут зашел их тупой дружок с большим букетом роз и сказал:

— Ну что? Когда лепестки будем раскидывать? До того как ей горло перережем или после?

— Все понятно, — сказала я, и по моей спине пробежал холодок. — Значит, вы собрались меня убить и выставить все так будто это сделали сектанты? Молодцы, ничего не скажешь. Только понять не могу — зачем это вам? Острых ощущений не хватает?

— А кто тебе сказал, что мы не эти самые сектанты? — грозно и одновременно горделиво спросил меня тупой.

Я рассмеялась.

— Что ты ржешь, дура? — заорал тупой, явно не ожидая приколов в свою сторону от жертвы.

— А то, что вы мелкие говнюки, да еще и балаболы, — ответила я.

— Это мы убили тех людей, — неуверенно сказал смазливый.

— Не мы конкретно, — поддержал его толстый. — Это наш брат Черный Глаз убил этих людей. Своими руками.

— Мы братство «Глаза тьмы», — встрял тупой. — Я Зеленый Глаз, это Серый Глаз, а это Фиолетовый Глаз, — сказал он и показал на смазливого, а потом на толстого.

— Что вы несете? — спросила я, закипая от тупости собеседников. — Вы совсем уже сбрендили, дебилы? Что вы сделали с моим парнем? Вы его убили? Если убили, вам будет очень плохо. Я убью каждого из вас! Я повторяю! Вам звиздец!

— Заткнись! — снова заорал тупой. — Я тебя зарежу, тварь. Прямо сейчас зарежу! Хочешь?

— Кишка тонка, — резко ответила я и поняла, что веревка за моей спиной развязалась. — Вы тупорылые ублюдки! Вы изнеженные маменькиным вниманием мажоры, вам еще лет по двадцать, а у вас уже дорогая тачка.

— Нам по восемнадцать! — заорал тупой.

— Да плевать, — ответила я. — Вас наверно в школе нагибали. Не давали красивые телки. Никто не давал. Папа не башлял денег столько, сколько вы просили чтобы выглядеть значимыми. Вы не читаете книжки, единственный смысл вашей жизни это вот эти брендовые шмотки которые на вас, и с помощью них вы пытаетесь, как-то выделится. Вы зависите от лайков, просмотров, вы общество потребителей. Потреблядей. Инкубаторские. Вы просто «никто» и звать вас «никак». Вы ведомые овцы, которым нужен жесткий пастух с большим жестким кнутом. И вы нашли его. В лице каких-то там таких же обиженных на всех якобы сектантов. Вы просто сопливые дебилы, которыми пользуются. Вы шестерки. И ваша секта никого не убивала, я то знаю.

— Ты что несешь, сука? Ты что несешь? — с сомнением прорычал тупой.

— Это я убила второго, — нервно смеясь, сказала я. Мои руки были свободны, я выжидала момент для нападения. И я продолжала признание: — Это был мой брат, Юрок ВДВшник. Это я убила его. Я перерезала ему глотку и совершенно не жалею. Это я, а не ваши сектантские идолы. И первого убили точно не ваши. Его убил какой-то маньечила. А вы и ваши друзья — трусливые шакалы. Давайте, убейте меня!

— Ты врешь! Их убил брат Черный Глаз! — прорычал тупой и ударил меня ладонью по лицу.

Я почувствовала, как из моего носа потекла кровь. Я хотела ударить в ответ, но решила выждать более удачного момента, когда троица тупурей будет ожидать этого меньше всего.

— Подожди, — остановил тупого смазливый. — Давай я позвоню Красному Глазу.

— Зачем? — злобно спросил тупой. — Эта рыжая лярва дурачит нас! Посмотри на нее — она смеется. Она смеется над нами. Она держит нас за лохов. Она специально нас злит. Позвони Желтому Глазу, спроси у него — что нам делать дальше?

— Подождите, — влез толстый. — Если на минуту представить что она говорит правду, тогда Черный Глаз нас всех поимел. Он никого не убивал, а просто запудрил всему братству мозги? Получается…

— Получается, — продолжил смазливый. — Что Черного Глаза надо убить следующим. Тогда я сейчас позвоню Красному Глазу и все расскажу, он скажет, что делать с этой девкой. Я выйду, ее пока не трогайте, ничего не делайте. Ты понял Зеленый Глаз?

Тупой закивал головой. Смазливый вышел.

В актовом зале все молчали, и было слышно, как потрескивают доски в костре. Я так же сидела на грязном полу, недалеко от огня, который потихоньку затухал. Передо мной стояли два молодых оболтуса, которые наверно и вправду могут меня убить. Но мне не страшно за себя, мне страшно за Родю. Как он там? Что с ним? Милый Родя, только живи, я не могу потерять тебя сразу, как только нашла. Нет.

— Что вы сделали с моим парнем? — снова, но уже спокойней спросила я.

— Заткнись! Заткнись! Заткнись! — вовсе горло заорал тупой.

Я выжидала. Скоро я нападу. И каждый из этих малолетних ублюдков получит свое. Каждый пожалеет о том, что напал на меня с Родей.

— Вы уже мертвы, — тихонечко сказала я. — Просто вы еще об этом не знаете.

Глава 9. Артем Ушкин

Я всегда очень любил своего батю. Наверно слишком сильно чтобы иногда не замечать его странности. И последнее время он совсем слетел с катушек и все испортил. А может быть просто, мои глаза открылись, и я перестал верить ему. Верить постоянной лжи которая была слишком явной. Он предлагал мне убить то одного, то другого человека. Говорил что вот этот вот пятнадцатый любовник мамки, а вот этот может угрожать нашей семье, а вот этот плохой, а вон тот еще хуже, а вон тот самый-самый отвратительный человек на планете Земля. Наверно он сам уже запутался в своих бреднях и начал в них верить. Я подумал, что батя просто хотел кого-то убить, а кого ему было не важно. Ему понравилось делать то, что он хочет и самое главное безнаказанно. Нас не поймали, и батя сказал, что и не поймают, ведь он суперпрофессионал. Ну да, я уже чувствую, как лапша свисает с моих ушей. Матери, конечно, я ничего не рассказал, не потому что она женщина и не поняла бы нас, а потому, что она как раз таки поняла бы все и рассказала мне о том, что с батей что-то не так. Я бы тогда знал. Я бы был подготовлен к этому. Каким же я был дурачком. Мне же мама всегда говорила:

— Артем, не веди себя как последний придурок! Тебе уже шестнадцать лет, будь мужчиной, подтяни учебу. Перестань ругаться с учителями, не дерись с одноклассниками. Найди себе девочку, в конце-то концов. Читай книги, это правда интересно. Смотри хорошее кино, а ни эти безвкусные и плохо снятые отечественные сериалы про ментов. Слушай музыку. Разную музыку. Ведь нет такого понятия как плохая или хорошая музыка. Есть музыкальный вкус и это нормально, что у всех он разный. Дружи с людьми, с разными, интересными и не очень. Ходи в кружки и студи. Займись спортом наконец-то, направь свою дурь в правильное русло. Живи полной жизнью прямо сейчас. Сынок, Артем, все в твоих руках!

Эх, мама. Как же ты была права. Прости.

Однажды вечером, пока батя был на работе, мама снова начала меня «пилить» по поводу учебы, а я сорвался и стал обзывать ее очень плохими словами. Крыл матом, на чем свет стоит. Сейчас мне очень стыдно за это, но тогда я будто стал батей и винил маму во всех грехах. Потом сказал что она «обычная, глупая баба, которой не понять настоящих мужиков». Сказал, что батя все делает, чтобы сохранить и спасти семью от плохих людей, а она все только портит и разрушает. Я слишком много плохого ей наговорил.

— От каких «плохих людей»? — удивленно спросила мама.

По ее глазам я понял, что она ничего не знает о батиных историях. Но верить в это мне не хотелось. Я был еще слишком глуп и слеп.

— Как от каких? — спросил я. — Ты же знаешь. Ты же все знаешь. О том, что батя настоящий герой, он воевал во Вьетнаме. Его командира звали Джон Рэмбо, про него даже фильм сняли. Потом батя был секретным агентом специального отдела ФСБ. И теперь батю и всю нашу семью ищет мафия, чтобы убить. А ты своими глупыми поступками выдаешь наше место нахождение! Не коси под дуру! Хотя ты и есть тупая дура!

Я помню, как мама рассмеялась, хотя должна была разозлиться на меня. Она смеялась так звонко, как девчонки из нашего класса. Она даже стала немного красивее и моложе. И моя злость куда-то пропала.

— Сынок, твой отец наговорил тебе какой-то ерунды, — сказала мама сквозь смех. — Был бы ты умней — не поверил бы.

— Ты о чем? — спросил я. — Что ты несешь? Да как ты смеешь говорить плохо о бате? Долбанная дура!

— Твой отец патологический балабол и врун, — сказала мама, и улыбка пропала с ее лица, так же внезапно, как и появилась, уступив место серьезности. — Он врал все и всем, всю свою жизнь. Будь проклят тот день, когда я его встретила.

Я молчал и думал о том, что же значит слово «патологический».

— Твой отец, — продолжила она, — врал, когда мы только начали встречаться, только я тогда об этом не догадывалась. Любовь слепа. Он занимал у меня деньги под разными предлогами, а потом просто не отдавал. Обещал «златые горы и реки полные вина»… Но ничего не было. Он врал изо дня в день, из года в год. А я влюбилась в него как дуреха. Правильно ты сынок назвал меня «дурой», ох и правильно.

Он тоже говорил, что без ума от меня, и я верила его словам, которые словно мед заливали мои уши. Дура? Ты прав сынок, я — тупая дура.

Потом я забеременела тобой. Мы с твоим батей сыграли не плохую свадьбу за деньги моих родителей. Твой отец нигде не работал. Из дома начали пропадать деньги и ценные вещи. Потом он признался, что набрал долгов, неизвестно на что все спустил, и мы остались у разбитого корыта. Подружки меня предупреждали, что твой отец мне изменяет с какими-то шмарами, но я не верила. Ты же сам знаешь, что он может быть очень убедительным. Жизнь была не сахар, и я собиралась подать на развод, но твой отец пообещал исправиться, начать новую жизнь, сделать все, чтобы я его полюбила заново и я снова ему поверила. Дура дважды. Мои родители сказали, что если я уеду, они больше не будут со мной общаться, и я пошла на эту жертву ради твоего отца. Ради не сбыточной, иллюзорной мечты. Ради химеры. Мы продали квартиру, раздали его долги и переехали на край света, к твоей бабушке в Розинск. Бабушка давно умерла, а мы продолжаем здесь жить или, проще говоря, существовать, терпя выходки твоего отца. И если твой батя от кого-то прячется, то только от самого себя. Хотя нет, еще и от вечных долгов. И, похоже, его самое гнусное воплощение вернулось.

— А как же Рэмбо? — заплакал я, чувствуя себя виноватым перед мамой.

— Рэмбо — это герой боевика из моего детства, — сказала мама. — Твой любимый батя вешает тебе на уши лапшу.

— Не верю, — говорил я сквозь слезы.

— Прости, милый. Но это правда, — сказала мама и обняла меня.

Вечером, когда батя вернулся с работы, мама устроила ему взбучку. Я в первый раз видел, как он плачет и просит прощение у мамы. Он обещал больше нам не врать, а я чувствовал себя маленьким дебилом, которого обманули и который был рад быть обманутым. Мама была права — я еще маленький, пора взрослеть и становится мужчиной. Пора умнеть. То есть, становится умнее. То есть постараться стать умнее. Как-то так.

В тот вечер батя со мной не разговаривал. И на следующее утро тоже. Да я и сам не хотел. Ему было чертовски стыдно, я заметил это, встречаясь с ним взглядом. Теперь я видел его настоящего, не крутого спецагента, а слабого, лживого труса. В тот момент я его ненавидел. Моя любовь к нему исчезла не оставляя и следа. Будто ее никогда и не было. Я раньше и подумать не мог, что такое случается.

Я слышал, что он с утра позвонил на работу и отпросился, претворяясь больным, он может, батя чертов лжец.

Когда я вернулся со школы, то никак не мог открыть ключами дверь, она была заперта изнутри. Я постучал. Дверь открыл веселый и немного пьяный батя.

— О, Артемка, заходи, — прошептал он весело. — Только тихо.

Я сразу понял, что творится что-то неладное и капли крови на лице отца были тому подтверждением.

— Батя, — прошептал я и, понимая, что случилось, но, не желая в это верить, спросил: — Что ты наделал?

— Я, это, — весело гоготнул отец. — Я нас спас.

— Что ты наделал? — сквозь слезы запричитал я и вошел в зал.

Всюду была кровь. Много крови и лепестки роз. Мне стало дурно. Закружилась голова.

В центре зала, с перерезанным горлом лежала мама. Ее глаза смотрели в мою сторону, но я знал, что она больше никогда меня не увидит, как и я ее. Она больше меня не поругает, не обнимет, не пошутит, не приготовит завтрак, не пойдет ко мне в школу на собрание. Это конец. Она мертва. Ее больше нет.

На стене, кровью, было написано без ошибок: — «Так будет с каждым грешником».

— Ну, как тебе? — спросил веселый батя. — Как думаешь, нам поверят, что это не мы? Думаю, поверят, я же этот профи…

— Зачем, батя? — заскулил я, упав на колени. — Зачем ты ее убил?

— Она стала опасна для нашей семьи, — ответил он. — Ты же знаешь. Нам нельзя попадаться, за нами охотятся плохие и опасные люди.

— Зачем!? — закричал я. — Все эти «плохие люди», это твое вранье, ты их выдумал! Ты лжец! Ты балабол! Ты трепло! Ты тварь!

— Нет, они настоящие, — сказал батя, посмотрел на меня бешеными глазами и, показывая пальцем на мертвую маму, закричал: — Это она врала! Артемка, ты же знаешь! Она спала почти со всеми мужиками в нашем городе, а перед теми с кем не спала, «виляла хвостом» подманивая, как последняя шкура. Из-за нее нас бы нашли! Нашли и убили! А теперь не найдут! Артем, ты же знаешь! Сынок! Я спас нас обоих!

Я лег на пол рядом с мамой и взял ее за руку. Мне было очень плохо. Я просто плакал и молчал.

— Сынок, — нервно позвал меня батя. — Ты же никому не скажешь, что это я сделал? Ты же всем скажешь, что мы ее так и нашли? Да? Правда, ведь? Молчание знак согласия. Я так и думал, что ты меня не подведешь. Не сдашь. Сынок давай я сейчас помоюсь и уйду в магазин. А ты позвонишь в полицию. Скажешь, что мамку мертвую нашел, а я уже попозже приду. Скажу — ой, ай, мою жену убили. Помогите люди добрые! Как думаешь, нормально будет? Ну, я еще подумаю, как лучше сказать. Глаза еще намочу, типа плачу.

— Бать, а в тюрьме книжки можно читать? — спросил я, с трудом вставая с пола.

— Можно, наверно, — не уверенно ответил он и, отвернувшись, начал раздеваться. — Но ты не бойся, в тюрьму мы не попадем. А книжки — это для сосунков.

— А я и не боюсь, — сказал я, поднимая с пола окровавленный нож. — Я уже ничего не боюсь.

— А что это ты вдруг книгами заинтересовался? — спокойно спросил батя занятый переодеванием.

— Хочу читать, хочу стать умным, — ответил я и ударил его со спины ножом в горло.

Когда все было законченно, я подтащил тело бати к телу матери.

Плакать я больше не мог, наверно кончились слезы.

— Вот и закончилось мое детство, мама, — сказал я вслух. — Пора становится взрослым, и брать ответственность за свои поступки.

Вначале я хотел позвонить в полицию и во всем признаться, но потом передумал и решил пойти туда сам. Мне больше не хотелось оставаться дома. Я переоделся, поцеловал маму и вышел из квартиры, зная, что туда я больше не вернусь.

Надеюсь в тюрьме можно читать книги.

По дороге в полицию я встретил бабушку, продававшую розы. Она была очень веселая, наверно дела шли хорошо, раз она продала при мне последние два букета. Интересно, мой батя у нее купил розы для мамы? Скорее всего у нее.

Когда я зашел в здание полиции, то сразу подошел к окошечку с надписью «Дежурный». За окошечком сидел толстенький, лысоватый мужичек в полицейской форме, прямо юмористический герой сериалов, и когда он что-то кому-то ответил по старому стационарному телефону, я ему сказал немного стесняясь:

— Здравствуйте. Я Артем. Я этот… Я убийца. Хочу сдаться.

Толстенький полицейский устало посмотрел на меня и ответил:

— Здравствуйте. Вы «Злая роза»?

— Какая «Злая роза»? — спросил я.

— Мальчик, ты наверно газет не читаешь, — так же устало сказал толстенький полицейский. — И телевизор не смотришь. Журналисты «Злой розой» называют маньяка убивающего людей и разбрасывающего вокруг жертвы лепестки роз.

— Не читаю, — виновато ответил я. — А вот телик смотрю. Иногда. Но я не знал, что его так зовут. Мне батя говорил, что это сектанты.

— Мальчик, не трать мое время, — начал злится толстенький полицейский. — Сразу говори, кого ты убил. Хомячка? Попугайчика? Лягушку?

— Нет, — сказал я. — Я убил одного мужика и сегодня, вот, батю зарезал.

— Слушай малец, — сильно разозлился толстенький полицейский, — иди-ка ты домой, иначе я сейчас позвоню твоим родителям, и они вставят тебе звездюлей по первое число. Не мешай работать. Мы тут взрослыми делами занимаемся.

— Я честно убийца, — сказал я. — Я именно тот «Злая роза» кого вы ищите.

— Малец, ты уже четвертый за сегодняшний день, кто себя «Злой розой» называет, мы уже от вас устали, если честно. Вам бы поприкалываться, а мы тут серьезной работой заняты. Эх, разбаловали молодежь. Пороть вас надо, засранцы.

— Уважаемый полицейский, — начал умолять я. — Я честно-честно «Злая роза». Арестуйте меня, пожалуйста. Я родного отца убил. Чем хотите поклянусь.

— Ну, все малец, сам напросился, — сказал толстый мужичек и вызвал по мобильнику какую-то Светлану Антиповну, старую тетку-полицейскую по делам несовершеннолетних.

Светлана Антиповна завела меня в отдельный кабинет и целый час мне втирала о том, что алкоголь и наркотики зло, а как только я заговаривал об убийствах, она называла меня «маленьким вруном». Потом она ушла, и ее сменил уставший следователь с красными глазами, его звали Жук Виталий Степанович.

— Значит ты «Злая роза»? — спросил Жук зевая.

— Ага, — так же зевая, ответил я, толи, утомившись от болтовни тетки-полицейской, толи, заразившись зевком.

— А сколько тебе лет? — спросил Жук и снова зевнул.

— Шестнадцать, — ответил я, с трудом сдерживая ответный зевок. — Совсем недавно исполнилось.

— Интересненько, — сказал Жук и спросил: — Значит, давай рассказывай, как убивал и кого. У тебя есть, допустим, пять минут, чтобы меня заинтересовать. А если через пять минут я тебе не поверю, то полетишь отсюда пинком под зад. Понял, малец? Время пошло. Начинай.

— Понял, — решительно ответил я и начал все подробно рассказывать, прямо с самого начала. С того времени как батя мне врал. Потом как я его любил. Как мы убили того мужика. Как он убил мою маму. Как его убил я. Я рассказал абсолютно все. Я рассказывал свою историю больше часа, так как через пять минут Жук меня не остановил.

Наверно он поверил и внимательно слушал все, что я говорил. Потом достал блокнот и начал записывать.

— Вы мне верите? — спросил я, после того как закончил свой рассказ.

— Верю, — спокойно ответил Жук. — Ты умеешь быть убедительным.

Глава 10. Черный Глаз

Я чертовски устал. Выжит как лимон. Фортуна начала мне изменять. И самое страшное то, что мне скоро придется попрощаться со своей жизнью в прямом смысле. Голова гудит. Я пытаюсь перебрать все возможные варианты спасения, но процент на успех ничтожно мал. Я всю жизнь прожил в Розинске. Боюсь, что умереть мне придется тоже здесь.

В прошлую встречу с моими чокнутыми друзьями, братство «Глаза тьмы», собралось в здании старой школы. Красный Глаз сообщил самую страшную новость, от которой я струхнул не по детски — нам всем скоро придется принести жертву тьме. Под «жертвой» понималось убийство. Сука. С самого первого дня в этой чертовой секте я знал, что когда-нибудь это произойдет, может через десять лет, может через двадцать, но я не думал, что пройдет меньше года, с того момента как я вступил в братство и до того момента как я принесу жертву. Формально я уже убил двоих, но фактически мне просто повезло и мои руки чисты. Теперь мне предстоит зарезать человека на самом деле.

Умирать мне совершенно не хотелось, поэтому с настроением была просто беда, и даже на Светку не стоял. Такое было впервые. Последний раз, когда я ее заказывал, мы просто лежали голыми в кровати. Я что-то нервно рассказывал ей, а она просто слушала, пока не уснула и чуть слышно не захрапела. Я нежно обнял ее и долго смотрел в глянцевый навесной потолок, в котором отражалась моя испуганная рожа. Мне было очень плохо. Я вспоминал, как я попал в братство «Глаза тьмы». Каким же я был тупым.

В конце прошлого лета я искал работу, любую, денег совсем не было. Я как обычно влез в долги. Решил срубить бабки по-быстрому и обнести один неприметный склад на окраине города, но я ничего в этом не смыслил. Как это сделать? Черт знает. Учебные заведения по науке грабежа я не заканчивал.

Помню, я несколько раз приходил ночью к складу, перебирался через забор, прятался в кусты и смотрел на пьяных охранников, чего-то ждал и уходил. Я не преступник. Я не тот крутой парень из голливудского кино, который целует грудастую, длинноногую блондинку, застегивает ширинку, перезаряжает пистолет, запрыгивает на крутой байк или лошадь и едет либо скачет в закат, грабить банк. Я у ребенка конфету отобрать не смог бы. Побоялся бы, что придет его батя и наваляет мне звездюлей.

И вот однажды, уже прохладной осенней ночью, я опять пришел к складу, смотрел-смотрел, и в моей голове окончательно укоренилась мысль о том, что я не крутой грабитель, я вообще не крутой, крутым не был и никогда им не стану. И когда я уже собрался уходить домой, к складу подъехал большой черный внедорожник. Из машины вышли два мордоворота с автоматами и вломились на склад. Я точно не знал, что происходило на складе, но по вспышкам из окон и звукам выстрелов я решил, что ничего хорошего. Я выскочил в испуге из кустов, попытался перелезть через забор, но от страха, потеряв равновесие, упал с него как мешок с… Ну, допустим с картошкой. Потом упал второй раз. Третье мое падение произошло уже на другой стороне забора и я, не заметив своей разорванной одежды, разодранных коленок и струящейся крови из разбитого носа побежал домой.

Уже дома, закрывшись в своей квартире на замок, я сел около телевизора и курил одну за другой. Мне было страшно, я надеялся, что меня никто не видел. Хрен с ним, что я без денег, плевать, что выгляжу как избитый бомжара, зато живой. Ночка была нервной, я уснул лишь под утро.

Конец ознакомительного фрагмента.