Собаня

Алекс Лоренц

Двадцать четыре рассказа. Двадцать четыре лика страха. Под этой обложкой собрались маленькие истории Алекса Лоренца, написанные с 2012 по 2022 год. Одни публиковались ранее в антологиях и журналах, озвучивались на тематических YouTube-каналах, другие видят свет впервые. Все произведения – в новейшей редакции. Добро пожаловать в книгу уютных кошмаров! Книга содержит нецензурную брань.

Урочище

Изрытая ямами, как после бомбежки, грунтовая дорога вот уже много километров тянулась сквозь дремучий болотистый лес. Под колесами велосипедов мелькали отстрелянные ружейные патроны и кабаньи рытвины. По лицам струился пот. Жирные слепни спешили насытиться кровью на исходе лета. Местами колеса увязали в песке — приходилось тащиться пешком.

— Уверен, что правильно едем? — нарушил долгое молчание Егор.

— Угу, — промычал Леонид.

— Уже километров восемь отмахали. И везде лес. Кто в наше время согласится жить в такой дырище? Сюда ни «скорая» не доберется, ни пожарка, ни менты. И телефоны тут не ловят.

— Никто, наверное, и не живет, — отозвался Леня. — Думаю, деревня заброшена.

Из кустов впереди донесся суетливый шум. Через мгновение оттуда пулей вылетел перепуганный заяц, скрылся на другой стороне дороги.

Егор выругался, сильнее надавил на педали.

Топи сменились мшистым подлеском. Местность пошла на подъем, дышать стало легче. Вдоль дороги посреди смешанного леса стали возникать травяные проплешины со скрюченными одичавшими яблонями.

— Где-то здесь, — сообщил Леонид.

Через месяц с небольшим, в начале октября, Ленина жена Таня готовилась рожать. Потом — бессонные ночи, пеленки, какашки, сверхурочная работа. И никаких тебе больше развлечений. Беспросветная бытовуха. Поэтому Леонид решил провести свое последнее лето настолько ярко, насколько позволяло воспитание. Купил горный велосипед, а заодно придумал себе новое хобби — отыскивать на карте населенные пункты у черта на рогах и выходными гонять туда.

С Таней они обстоятельно обсудили, как изменится его образ жизни с рождением малыша: он пообещал продать велосипед, а количество дружеских пятничных попоек урезать.

Никому из его закадычных приятелей, как и ему самому, не исполнилось тридцати. И никто из них не спешил обзаводиться детьми. В их компании Леня стал первой ласточкой. Поэтому во время барных посиделок, как только речь заходила о пополнении в его семье, за столом воцарялось неловкое, почти скорбное молчание…

Затерянную в лесах деревню Житную Поляну — настоящий медвежий угол — Леонид обнаружил случайно, просматривая карту. И без раздумий воспользовался последними августовскими выходными: синоптики пугали скорым похолоданием с частыми дождями. Егор, велосипедист с многолетним стажем, редко отказывался составить Леониду компанию. Присоединился и в этот раз.

— Тут уже давно ничего нет, — сказал Егор, когда они миновали несколько проплешин, на которых, вероятно, раньше стояли дома. У него внутри скребло предчувствие недоброго. Хотелось поскорее оставить эти места.

— Возможно, — рассеянно отозвался Леонид, ведя велосипед за руль и всматриваясь в заросли. Он не обращал внимания ни на атакующих насекомых, ни на кожный зуд от соленого пота и укусов.

А Егору тем временем казалось, будто из чащобы за ними наблюдают. В буреломе мерещились то человеческие лица, то звериные морды.

Проплешины с заскорузлыми яблонями остались позади. А впереди, у границы урочища, над дорогой нависла арка из переплетенных ветвей. Не доехав до нее, путники заметили справа, чуть поодаль от дороги, крытую шифером кровлю. Грязные оконные стекла едва выглядывали из гущи плюща, увивавшего фасад. Мясистые сочно-зеленые колонны протянулись и по бокам крыши. Еще пара лет — растение погребет под собой весь дом.

Через несколько шагов парни оказались у почерневшей от времени деревянной калитки. Местами из земли торчали догнивающие штакетины забора, павшего в неравной схватке с сыростью и лишайником.

Леонид бросил велосипед у калитки, достал из кармана мобильник, включил камеру и принялся фотографировать все подряд, восторженно матерясь. Егор обреченно вздохнул, прислонил своего «стального коня» к дереву и отправился следом.

Вокруг дома сохранились остатки надворных построек — полуразрушенный навес, остов сарая. Подход к жилищу преграждали плотные заросли крапивы в человеческий рост. Леонида это не остановило. Он подобрал массивную ветку и, орудуя ею как мачете, стал прокладывать дорогу. Егор двигался за ним след в след.

Это был просторный бревенчатый дом послевоенной постройки. Хотя его явно давно забросили, стекла в окнах и шифер на крыше уцелели — наверное, потому, что в такое захолустье попросту мало кто суется, кроме охотников да редких городских придурков в погоне за острыми ощущениями. А вандалам и в городе есть где разгуляться.

Крыльцо покосилось. Отдельные несущие доски не выдержали тяжести козырька — надломились, ощерились острыми заусенцами. Ступеньки превратились в труху.

Дверь была приоткрыта.

Парни переглянулись. А вдруг там все же кто-то есть? Спятивший бородатый отшельник с заряженным ружьем.

Не советуясь с другом, Леня шагнул к двери, постучал. Громко.

Отозвалась лишь птица на ближайшем дереве. Коротко ругнулась и улетела подальше от незваных гостей.

Леонид стащил с головы бандану, утер ею лицо. Шагнул внутрь.

Сенцы. Кирпичная печка. Обувница с дырявыми калошами и стоптанными ботинками. На деревянной вешалке — фуфайка. На уровне глаз — полка с пыльными склянками.

Слева — дверь с щеколдой и металлическими проушинами для наружного замка.

Леонид распахивает дверцу. Пустое тесное помещение без окон. Из бревенчатой стены напротив входа торчат на расстоянии метра друг от друга ржавые железные кольца, с них свисают толстые цепи.

Комната. Письменный стол, стулья, погрызенные мышами катушки ниток на полу. Повсюду стреляные патроны, зернышки мышиного кала. На стенах — пожелтевшие, в потеках обои с цветочным узором.

Спальня. Хромоногий стул. Провалившаяся в пол одноместная кровать с плесневелым матрацем. Настенные календари поверх обоев: цветы, животные, цирк. Последний календарь — за 2002 год, семнадцать лет назад.

На подоконнике — самодельная подставка для посуды. С замысловатым, искусным резным узором.

Егор вертит вещицу в руках.

— Возьми с собой, — советует Леонид. — Подгонишь коллекционерам за бешеные бабки.

— Нельзя, — качает головой Егор.

— Почему это?

— Плохая примета — присваивать вещи из брошенных домов.

— И ты веришь в эту херню? — усмехается Леонид.

Егор не отвечает. Бережно кладет резную подставку обратно на подоконник.

Сделав сотни фотоснимков, Леонид направляется к выходу, но задерживается в первой комнате. Смотрит в окно.

— Пойду поссу, — сообщает Егор, выходит из дома и пристраивается сбоку крыльца.

Леонид замечает между подернутыми пыльной паутиной оконными створками маленькую голую пластмассовую куклу. Жутковатая инсталляция. Леня фотографирует с разных расстояний и ракурсов.

— Ну что, идешь? — зовет Егор снаружи.

Леня пристально глядит на куклу. Взгляд ее схематично обозначенных глазок под насупленными бровками устремлен вверх, в вечность. Когда-нибудь стены дома уйдут под землю — и куколка окажется погребена навсегда.

Повинуясь некоему неведомому инстинкту, он протягивает руку, приоткрывает внутреннюю створку. Визжат петли. Сухо трещит краска. Дребезжит потревоженное стекло.

Он очищает куклу от паутины и пыли, прячет в рюкзаке. Убирает телефон в карман, спешит покинуть дом. Под ногами скрипит трухлявый пол — словно стрекочет саранча или старуха смеется.

Они возвращались в город другой дорогой — через санаторную зону у городской окраины. Если не считать нескольких одичалых яблоневых садов, мимо весь путь тянулись две стены непроходимого леса, смыкающиеся верхушками.

Когда чащоба стала редеть, впереди замаячила кряжистая мужская фигура в одежде защитной расцветки и высоких резиновых сапогах. За плечами рюкзак. В руке плетеная корзина с грибами. Загорелое морщинистое лицо. На вид лет семьдесят.

— Соткудова путь держите, ребятки? — поинтересовался грибник, поравнявшись с ними.

Велосипедисты остановились.

— Из Житной Поляны, — ответил Леонид.

— Эк вас угораздило! — Добродушная беспечность на лице старика сменилась тревогой.

Егор глядел в сторону и помалкивал. Меньше всего на свете ему хотелось задерживаться в этих местах — тем более для болтовни с приставучим грибником-пенсионером.

— А чаво, у вас родня с ентих краев? — продолжал допытываться дед.

Леонид помотал головой.

— Вы лучше б туды не сувались — вот чего я вам скажу.

— Эт еще почему?

— А оттого, что место енто нечистое.

— Можно поподробнее? — Леонид положил велосипед на землю. Егор тяжело вздохнул, опустил голову и стал разглядывать березовые листья под ногами.

— Ведьма тама жила. Померла, нет — неизвестно. Труп ейнай нихто не видал. Сгинула лет пятнадцать-двадцать назад. Мож, спотыкнулась да залилась. Злющая баба была. Ух, злющая! Не дай бох! По деревням окрест, бувало, ходила, порчу насылала, хто косо взглянет. А то, бувало, колесом обернется. А то кабаном…

— Колесом? Это как?

— Да вот поди пойми! Колесом обращалась да катилась за тобой всю дорогу — хрен отвяжешься. Но чаще все ж кабаном. Вот тода токо держись! В селения редко хаживала, конечно, но вот в еланях тамошних ее часто видать бувало.

— В тамошних… где?

— Еланях, еланях. Болотах.

— А сами вы откуда?

— Сам с Осиновой Горки. Мимо того места обходная дорога имеется. По ней и хожу. Ну его на хрен — в края гиблые лезть. Боязно. Всяко тама разно творится непонятно. Люди, бувает, пропадають. А с год назад охотник тама застрялился, прям у хате у ейной. Мозги ажно по стенам порскнули. А отчего — нихто не знаить. В семье навродь усе ладно да складно было. Ведьма, видать, сглазила… Вы ж соттудова с собой вещей никаких не унесли, не прихватили?

Парни молча покачали головами. По телу Леонида пробежал холодок.

Поездка в Житную Поляну оказалась последней. В первых числах сентября осень громогласно заявила о себе проливными дождями и пронизывающим ветродуем. Леонид, как и обещал Тане, продал велосипед.

Двадцать четвертого сентября супруга легла в больницу на стационарное сохранение перед родами.

***

Когда город затянула пленка октябрьской серости, Таня родила мальчика. В день выписки медсестра с наклеенной на лицо фальшивой улыбкой вручила Лене перевязанный ярко-голубой лентой сверточек. Леонид взглянул в личико младенца и…

…оторопел.

Ему стало не по себе. Дежурный персонал осыпа́л новоиспеченного папашу поздравлениями, а тот в ответ молчал — лишь лыбился как дурак.

Внизу, в замусоренном окурками дворе, он всучил новорожденного супруге, усадил ее на заднее сиденье такси, а сам устроился спереди. По какой-то необъяснимой причине он опасался находиться рядом с Таней и мальчиком. Тревожное чувство царапало стенки пищевода.

Что-то шло не так.

Не успели они зайти в квартиру — бигль по кличке Джек вылетел навстречу и облаял хозяев. Он злобно рычал и брызгал слюной, чего раньше за ним никогда не водилось — даже если в дом заявлялись незнакомые. Леонид, у которого голова и без того раскалывалась от пережитого волнения, накричал на собаку, шлепнул по морде ладонью. Бесполезно. Пса словно подменили. Он так неистово заливался и бросался на молодую мать, прижимавшую к груди сверток с ребенком, что пришлось оттащить брыкающееся животное на балкон и там запереть.

Таня уложила малыша в новенькую детскую кроватку.

— Он разве не должен первое время спать с тобой? — Леонид сидел на диване и, подперев ладонями отяжелевшую голову, с недоверием косился на жену.

— Зачем? — ответила та, не глядя на него. — Нашему малышу и в кроватке хорошо будет. Он уже вон какой смышленый.

«Что за херню ты городишь?» — подумал Леонид, но ничего не сказал.

— Ты ведь смышленый, правда, Сереженька? — Она склонилась над сынишкой, принялась издавать каркающие звуки, корчить немыслимые рожи.

Младенчик не сучил ножками, не плакал, не гукал. Глядел на маму суровым, холодным взглядом из-под насупленных безволосых бровей. Пухлые щеки, совершенно голая, даже без пушка́, головка, выпяченные губки — все это вместе придавало ему вид очень недобрый.

«Сереженька… У этой личинки еще и имя есть…» — промелькнула возмутительная мысль. Леонид прикрыл глаза — и перед взором запульсировала венозная синева с красной каймой.

Нужно поспать…

Как Таня кормила младенца грудью, Леонид не видел. Перед началом этого омерзительного действа он ретировался на улицу — мол, собаку выгулять надо.

Пес так и не угомонился. Всякий раз, когда Леня собирался впустить его обратно в комнату, тот снова принимался заливаться как оглашенный. После вечернего выгула бигль и вовсе отказался переступать порог квартиры. Пришлось приподнять скулящее животное за ошейник и затащить внутрь.

Весь остаток дня Сережа ни разу не дал о себе знать — лишь вертел лысой башкой, оценивал обстановку колюче-холодным взором. Таня не сводила с него умиленного взгляда, корчила гримасы и протяжно завывала: «Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы! Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы!» — а затем шкодно хихикала в кулачок.

«Неужели это послеродовой гормональный фон так влияет?» — оторопело думал Леонид. А потом ловил себя на страшной мысли: лучше бы проявил мужскую твердость и уговорил ее на аборт.

Ночью он проснулся от настойчивого, требовательного стука. Выругался, приподнялся на кровати, огляделся. Дал глазам привыкнуть к темноте. Сереженька стоял в кроватке на ножках, держался одной ручонкой за бортик, а другой, сжатой в кулачок, стучал по заградительной перекладине.

Как он может стоять?! Он же новорожденный!

Леонид тронул за плечо спящую жену.

— Ау! — позвал он, когда супруга подала признаки жизни. — Он жрать, наверное, хочет. Стучит.

— Кто? — последовал вопрос.

— Сер… сын твой, кто еще! — Назвать ребенка по имени не повернулся язык.

Таня нехотя откинула одеяло, сладко потянулась под аккомпанемент стука. Неспешно подошла к кроватке. Взяла сынишку на руки, обнажила одну грудь. Малыш жадно присосался, принялся сочно, с похрюкиванием чавкать.

Леонид отвернулся, накрыл голову подушкой.

Во второй раз он проснулся под утро, часа за полтора до звонка будильника. Черная звенящая тишина навалилась мешком. Спросонья ему померещилось, будто кто-то невидимый склонился над ним и хрипло, неразборчиво бубнит. В черепную коробку словно проникли чьи-то холодные пальцы, ощупывали полужидкую мякоть мозга.

С трудом поднявшись по будильнику, он пошел в ванную, кое-как привел себя в порядок. Вид у него был помятый, как после бурной вечеринки. Под глазами набрякли солидные мешки.

«Надо бы взять отгул на пару дней…»

Таня спала. Он прикрыл дверь в комнату, а сам отправился в кухню состряпать себе нехитрый завтрак из двух яиц, хлеба и кофе.

Кусок не лез в горло. Еда горчила, вызывала тошноту.

Хлопнула дверь, по полу зашаркали тапки. Танин несдержанный зевок перешел в раскатистую отрыжку.

Пальцы Леонида выпустили вилку. Она тяжело клацнула о тарелку.

Супруга заглянула в кухню — просунула голову в дверную щель.

— Как малыш? — спросил Леня, повернувшись к ней. Он по-прежнему не мог заставить себя назвать сына по имени.

Жена лупала глазами. За ночь ее лицо заметно изменилось: щеки впали, кожа посерела, вокруг глаз образовались коричневатые круги. А на верхней губе…

…усы?!

Нет, не то чтобы настоящие, как у мужика. Лишь тонкая полоска пушка. Но черная и потому хорошо заметная.

Леонид поперхнулся куском яичницы.

Уходя в офис, он заглянул в комнату попрощаться. Дверь была приоткрыта. Таня стояла у окна, держа на руках ребенка, одетого в ядовито-красные колготки и распашонку — одежку, которую они купили на будущее, когда ребеночек подрастет.

Их шестнадцатиэтажку возвели на самом краю города. С пятнадцатого этажа, где поселилась молодая семья, открывался вид на болотистую равнину. Далеко впереди зеленела полоска хвойного леса, а на горизонте в ясную погоду живописно пылал закат.

Леонид подошел к двери так тихо, что Таня не услышала.

— Ты только погляди, дитятко, какой нонче седой туман в еланях! — приговаривала она.

Еланях?! Дитятко?!

Младенчик осторожно повернул лысенькую головку на толстой шейке. Но не к окошку, а в противоположную сторону. Пронзил отца взглядом, словно ржавым шилом.

Тот отпрянул от двери.

Губки Сереженьки растянулись до ушей, обнажив два ряда побитых застарелым кариесом, по-акульи острых зубов.

Леонид ринулся прочь из дома.

Гудки. Гудки. Гудки. Длинные. Издевательски долгие.

— Оп-па! Ленчик! Сколько лет сколько зим!

— Привет, Егорка. Я по делу…

— Сын-то у тебя родился наконец?

— Родился. Вчера выписали…

— Поздравляю, братишка, рад за тебя, — слукавил Егор. — Тыщу лет не виделись. Когда будем обмывать пополне…

— Егор, я за помощью! У меня проблемы!

— Что стряслось?

— Тут какая-то чертовщина. Ты, наверное, не поверишь. В общем… даже не знаю, как объяснить…

— Да уж попытайся как-нибудь.

— У меня дома стало опасно. И это как-то связано с нашей летней поездкой в Житную Поляну. Обязательно все расскажу, но не по телефону. Нужно сесть в спокойной обстановке, выпить, потрындеть. Ты ведь один живешь… Вот я и хотел попросить приютить меня на пару деньков, пока буду подыскивать съемную хату.

— Ну… не вопрос. Конечно. Когда ждать?

— Часа через два. Только вышел из офиса. Заберу из дома паспорт и шмотки кое-какие. И пса захвачу.

С порога его обдало запахом гари. В квартире по воздуху вальяжно дрейфовали тонкие слои сизого дыма.

Навстречу вышла Таня, держа в руке блюдце с черным дымящимся комком.

— А я котлетки готовлю! — возвестила она, по-детски гордая собой. — Ну-ка, попробуй! — Она перегородила мужу проход, взяла двумя пальцами «котлетку», поднесла к его рту.

Он отклонился, непроизвольно поморщился.

— НЕТ, ПОПРОБУЙ! — потребовала она и сунула черный ком ему в губы.

Пришлось открыть рот, откусить кусок. На зубах захрустели угли.

— Ну как, вкуснятина, да?! — Ее лицо лучилось нездоровым восторгом. — ДА?!

— Умгу, — промычал Леня, вымучив из себя улыбку.

— Приходи за стол. Руки помыть не забудь. — С этими словами она исчезла в кухне, закрыв за собой дверь.

Под толстой сгоревшей коркой оказались не то сухожилия, не то еще какая резиноподобная дрянь, которую невозможно было прожевать. С волосками. И кусочком хряща. Леня сплюнул горелую мерзость за порог.

Сама жри свои котлетки!

Он оставил дверь в квартиру приоткрытой, чтобы потом быстро и тихо выскользнуть. Вихрем влетел в комнату. Детская кроватка пустовала. Выходит, Таня забрала кроху с собой в кухню. Тем лучше. Чувствовать на себе этот пронизывающий взгляд — сущая пытка.

Почему собака не лает?

Он заглянул на балкон. Пса там не было.

Что они сделали с Джеком?!

От страха и незнания, с какой стороны нагрянет опасность, свело кишки. Капельки холодного пота проступили на спине, пропитали рубашку.

Он рванул дверцу шкафа. Аккуратную стопку постельного белья увенчивала отрубленная собачья голова. Остекленелые глаза жалобно глядели на хозяина. Простыни в крови.

Что это? Ночной кошмар? Альтернативная реальность?

Леонид дрожащими руками попытался отыскать свой паспорт в кипе бумаг на другой полке. В этот самый миг в соседнем отделении что-то шевельнулось. Блеснул нож для разделки мяса. Лезвие прошло между пястными костями, пригвоздило Ленину руку к дереву.

Он не вскрикнул. В первые мгновения он не чувствовал боли. Стоял, хлопал глазами. Из кучи беспорядочно напиханных свитеров и носков высунулась гладкая голова. Леонид свободной рукой попытался ухватить существо за глотку, но карлик ловко выскользнул, приземлился на пол и дал деру.

Сейчас позовет сюда свою мамашу-психопатку. Она в кухне, и у нее под рукой целый арсенал подручных средств поражения.

С трудом сдерживая крик, он выдрал нож из руки и скорчился от обрушившейся на него боли. Пачкая кровью одежду и поскальзываясь на половиках, он нагнал зловредную тварюгу почти у самой кухонной двери, за которой громко шипели на сковороде…

…котлетки.

Из чего эта сука их слепила?..

Леонид рухнул на четвереньки, обхватил лилипута, а лысый мерзавец вновь, подобно верткой рыбине, выскользнул из его рук и помчался в обратную сторону — к входной двери.

Я тебе шею сверну, гаденыш!

Леонид кинулся следом.

Сереженька шмыгнул за приоткрытую дверь. Ножки затопали к мусоропроводу. Когда Леня выскочил в подъезд, ребеночек уже повис на ручке крышки. Под его весом она отвалилась вниз. Кроха подтянулся на двух ручонках и ухнул в воняющую помоями гулкую трубу.

Леонид оторопело застыл на месте, обдуваемый помойным сквозняком. Из колодца слышался удаляющийся шорох.

Сзади, в квартире, сердито хлопнула кухонная дверь. С треском распахнулась оконная створка в комнате. Несколько ударов по жестяному отливу. Ворвавшийся с улицы ветер отправился гулять по лестничным клеткам.

Путаясь в собственных ногах, Леня бросился внутрь, подбежал к распахнутому окну. Выглянул.

Пятнадцатью этажами ниже по болотистой равнине нечеловеческими, семимильными прыжками неслась Таня. Черные как смоль волосы развевались за плечами, словно сама тьма гналась за ней по пятам. Полы халата полоскались на ветру. Следом, бойко поспевая за мамашей, вприпрыжку бежал лысый карлик.

Они мчались по болотам — еланям — туда, где в лесной гущине затерялась Житная Поляна.

Обуглившаяся собачатина жутко воняла. Дым повис плотной завесой. Леонид выключил газ, распахнул форточку.

Он выпотрошил шкафчик в ванной, отыскал флакон с перекисью, вылил на проткнутую руку. Согнувшись в три погибели над ванной, заскулил от боли. Сердце трепыхалось, словно птица в силке. Из зажмуренных глаз катились слезы. Придя в себя, здоровой рукой он кое-как перебинтовал поврежденную кисть. Достал из холодильника початую бутылку коньяка. Прополоскал рот от остатков горелой собачатины, затем основательно приложился. Спирт приятно обжег пищевод и желудок. Лишь тогда нервишки поутихли. Боль в порванных сухожилиях и задетых лезвием костях чуточку улеглась.

Собачья голова… Джек…

Он сгреб в пакет голову питомца вместе с перепачканным бельем. Спустил в мусоропровод. Туда же отправил сковородку с почерневшим прахом.

Вернулся, упал в кресло. Хлебнул еще коньяка.

Вы ж соттудова с собой вещей никаких не унесли, не прихватили?

Плохая примета — присваивать вещи из брошенных домов.

Егор… как же чертовски прав ты был тогда…

Трясущимися пальцами Леонид взял телефон, набрал номер друга. Длинные гудки. После — автоматическое отключение. Нет ответа.

— Твою мать! — брызгая слюной, сквозь зубы процедил Леня. — Почему ты не отвечаешь, когда больше всего нужен?! Где эта сраная кукла? Куда я ее подевал?..

Вернувшись из поездки в Житную Поляну, он зашвырнул походный рюкзак в кладовку. Хотел потом постирать, да так и забыл. И об игрушке тоже.

Нужно вернуть ведьме хренову куклу — и тогда все встанет на свои места. Наверное…

Рюкзак обнаружился в кладовке под слоем барахла. Леонид помнил, что положил куклу во внешний карман, а потом не вынимал.

Теперь ее там не было.

Егор, ответь, зараза ты эдакая!

Молчок.

Он задумался: как поступить? В вечерних сумерках ехать в те места, чтобы…

ЧТОБЫ ЧТО?! ЧТО ТЫ СОБРАЛСЯ ТАМ ДЕЛАТЬ БЕЗ ЭТОЙ БЛЯДСКОЙ КУКЛЫ?

Тупик.

Так… так-так… Выпей снотворного. Поспи хотя бы пару часов. Дождись утра…

Жаркая, удушливая ночь на исходе августа. Окно открыто настежь. Легкий ветерок проникает сквозь москитную сетку, но приносит не облегчение, а ядовитые пары с болот. После короткой тошнотворной полудремы жажда бесцеремонным рывком выдергивает Леонида обратно в темный, потный мир бессонницы.

Рядом на кровати — приглушенное влажное копошение.

Он поворачивает голову. По телу спящей беременной жены под простыней движется маленький бугорок.

Леонид откидывает одеяло, но не успевает помешать тому, что вот-вот произойдет. Грязная пластмассовая кукла, бойко перебирая согнутыми ручками и ножками, забирается под ночнушку, исчезает в промежности.

Таня издает сладострастный стон, вздрагивает всем телом — и…

…затихает.

Он проснулся около шести утра. Хмурый октябрьский рассвет едва забрезжил. В квартире стоял дубак. Подняв деревянное тело с мятой постели, Леня первым делом закрыл форточки, о которых напрочь забыл, когда ложился. По комнатам стало нехотя расходиться скупое тепло.

Голова разламывалась. Желудок скручивало от голода, нервного истощения и принятой накануне обильной порции крепкого алкоголя. Боль локализовалась в поврежденной кисти, ноющей почти непереносимо.

Ночной кошмар кровавыми пятнами проступил в сознании. Кукла заползла Тане в вагину?! Сожрала ребенка, а потом завладела разумом и телом матери?

Он включил ноутбук, открыл папку с фотографиями, которые сделал во время велосипедных поездок. Заросшие подходы к дому… Крыльцо… Утварь…

Окошко с куклой между створками.

Среди десятков фоток он отыскал ту, где свет наиболее удачно падал на игрушку. Над маленькими глазками две бровки срослись в одну волнистую складку, придали личику каменную, потустороннюю, мертвую озлобленность. Бровки, щечки, губки — каждая черточка словно срисована с лица Сереженьки.

Егор. Связаться с Егором…

На столе у компьютера стояла бутылка с коньяком. Он жадно высосал остатки спиртного, подавил рвотный спазм.

Егор…

Абонент не отвечает или временно недоступен.

Есть СМС.

Открыл.

От Егора. Вчера в 22.33.

«Я в Житной Поляне, как ты просил. Таксист до конца ехать отказался. Стою на дороге в лесу возле того дома. Связь плохая, не могу до тебя дозвониться. Что, блядь, происходит? Ты где? Это что, шутка такая?»

— Это что, шутка такая? — заплетающимся языком повторил Леонид, тупо пялясь на дисплей. — Вы все сговорились меня разыграть? Наняли сраного карлика-аниматора?

«Я заболел, сегодня отлежусь», — эсэмэска шефу. Отправить.

Он пригладил водой непослушные вихры, чтобы не выглядеть совсем уж опустившимся забулдыгой. Обулся, надел пальто. Отправился на остановку.

В ожидании пригородного автобуса Леня продрог, голова превратилась в гудящий колокол. Кое-как втиснулся в машину-душегубку, под завязку набитую преющими пассажирами. Минут сорок ехал стоя, зажатый со всех сторон, едва дотягиваясь до поручня. Когда вывалился на безлюдную остановку с покореженным козырьком, вовсю лил дождь. В лес, к Житной Поляне, тянулась серая грязевая лента раскисшей дороги. Впереди — восемь километров пути.

Через два с лишним часа, грязный, усталый и издергавшийся, он оказался в урочище. Секущие струи частых ливней сбили с ветвей всю листву, так что место теперь выглядело совсем по-другому. Дом хорошо просматривался с дороги.

Леонид пару минут раздумывал, переминался с ноги на ногу у калитки.

Нужно поговорить с Таней, воззвать к крупицам здравого смысла, которые у нее остались. Если остались. Или оглушить и унести с собой. Если она вообще там. А чертовой личинке, выросшей из куклы, переломать кости, если вздумает мешать.

А потом что? Как вытравить ведьмино семя, если оно не выйдет само? Позвать священника? Экзорциста?

И где теперь искать Егора? Он вернулся домой или?.. Тоже там?

Он не знал. Все происходящее казалось бредом душевнобольного.

По огибающей дом тропинке он двинулся к крыльцу. Дверь оказалась прикрыта, но незаперта. Он рванул ее на себя и погрузился в плесневелую затхлость брошенного деревенского жилища.

Женщина, бывшая некогда женой Леонида, неподвижно сидела на табурете в ближней комнате, положив руки на колени. Халат и ночнушка сплошь заляпаны грязью. Кожа посинела. Кисти превратились в сведенные судорогой узловатые лапы. На лицо свесились волосы, в которых застряли палые листья и комки грязи.

Из-за двери чулана слева слышалось увлеченное чавканье.

Леонид потянул на себя дверцу, приоткрыл. Заскрипели петли. Скудный дневной свет выхватил из тьмы то, что происходило внутри. Цепи на стене сковывали запястья обнаженного мужчины. Сереженька вынимал из вспоротого брюха пленника волглые красные внутренности, от которых поднимался пар, и с аппетитом, причмокивая, пожирал. Острые зубы с резиновым звуком пронзали ткани, отрывали куски. Брызгала кровь.

Опущенная голова умирающего приподнялась. Исполненные боли и страха глаза с мольбой воззрились на Леню.

Егор.

Карлик прекратил жрать. Замер, но оборачиваться не торопился.

А что если он сейчас кинется НА МЕНЯ?!

Леонид захлопнул дверь, запер щеколдой. Чавканье возобновилось.

Он обратил взгляд к ведьме, что неподвижно сидела на стуле посреди комнаты. Облизнул шершавым языком пересохшие губы.

Может, лучше не геройствовать, а задать стрекача?

— Таня… — пересохшими губами пролепетал он.

Нету больше твоей Тани, дурак! Думаешь, настоящая Таня уцелела бы, сиганув с пятнадцатого этажа?! Да ее бы расшибло в кашу!

Ведьма вскинула голову. Открылось синюшное, покрытое взбухшими венами лицо. Глаза — чернее дегтя. Она разинула пасть до невообразимых размеров. Остальные части лица превратились в едва видное мертвенно-синее обрамление бездонного рта.

Дом сотрясся от рева, в котором сошлись сонмы неистовых октябрьских ветров.

Он не помнил, как покинул дом. Первая осознанная мысль возникла, лишь когда он, скользя по грязи, несся прочь. Решил, что маршрут лучше сменить. Дальше по главной лесной дороге, через несколько километров после поворота на ведьмино урочище, железнодорожная платформа, откуда можно уехать в город электричкой.

Убедившись, что за ним не гонятся, он перешел на шаг. Силы были на исходе: сказались напряжение последних дней, сидячая работа да жирок, наеденный за три года семейной жизни.

Семейная жизнь… Что он ощутит, когда окажется дома? Тоску по Тане, чью душу высосала, а оболочку присвоила себе ведьма из глуши? Вину перед другом, которого он обрек на гибель? Или желание поскорее все забыть?

Как объясняться перед Таниными родителями и полицией, когда исчезновение молодой матери и младенца выплывет наружу? Он не знал ответов.

Смешанный лес растворился в душистом сосняке, а тот, в свою очередь, сменился жиденьким березняком. Серый день катился в черную пропасть ночи.

«Только бы успеть на платформу дотемна», — думал Леонид. Меньше всего ему хотелось пробираться по этим местам ощупью.

Впереди, за изгибом дороги, среди берез что-то мелькнуло. У Лени екнуло сердце. Он остановился. Ноги подкосились от нахлынувшего страха.

Из-за поворота выскочило деревянное колесо и, подскакивая на ухабах, понеслось прямиком на него. Он попытался отклониться, но колесо оказалось ловчее. Высоко подпрыгнуло на кочке, врезалось Леониду в лоб.

Звук — как хлесткий удар кнута.

Перед глазами взорвался фейерверк. Леня опрокинулся на спину.

Он очнулся от пульсирующей боли в раненой руке. Ее кто-то небрежно теребил, словно тряпку.

Попытался приподняться — тщетно: голову будто придавил к земле свинцовый груз. С трудом повернув ее, он увидел, как в кисть вгрызается здоровенный кабан. Бинт растрепался, окрасился свежей кровью.

Зверь заметил, что жертва проснулась. Оставил руку в покое, приблизился. Заглянул в глаза. Фыркнул, выпустил в воздух облако тухлого влажного тепла.

Бодро работая челюстями и похрюкивая, принялся объедать лицо.

2020