Пока не пройдёт дождь

Алекс Ведов

В сборник вошли две повести с общей центральной темой. Перед героями открывается возможность приобщиться к таинственным сторонам реальности, от которых зависит жизнь всех людей на Земле. Каждый из главных персонажей оказывается перед трудным выбором. Как в экстремальных условиях сохранить в себе лучшее и совершить то, что должно?

© Алекс Ведов, 2022

ISBN 978-5-4490-9849-8

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Сумеречное Дао

Начало осени в этих краях очарует любого. Е.Г. был, как всегда, прав, когда говорил, что мне непременно надо побывать здесь в сентябре. Уже на следующий месяц сюда приходят холода, и довольно резко. Но главное, здешняя природа, впечатляющая в любое время года, именно в сентябрьские дни становится просто сказочной. В чём я и убедился, проделав достаточно длинный путь.

Северные предгорья алтайского хребта Иолго — место малолюдное. По крайней мере, оно не до такой степени оккупировано бесчисленными турбазами, как окрестности любого другого населённого пункта на Алтае. Наверное, Е.Г. руководствовался прежде всего этим обстоятельством, когда выбирал, где построить свой реабилитационный центр. Надо сказать, место он нашёл очень удачное. До ближайшего посёлка — сто семьдесят километров, так что вокруг почти никто не нарушает первозданные тишину и спокойствие. Изредка забредают сюда отдельные искатели приключений, но те сами бегут от городского шума и суеты.

«Центр физиологической и психологической реабилитации» — так, кажется, именуется официально это заведение в реестрах Минздрава. А его название — «В сердце мира», такое сказочно-поэтичное, — придумал мой давний друг доктор Е.Г., его основатель и нынешний директор. Ну, оно и понятно, сам Алтай называют «сердцем мира» — и не без оснований: если это географический центр не всего мира, то уж Евразии точно.

Я приехал сюда отчасти по приглашению Е.Г. (приглашение перманентное — мол, когда сможешь и захочешь, всегда рад), а частью и по собственной инициативе. Приехал уже в третий раз; до того однажды гостил летом, а последний раз, года три назад — зимой. Но тогда бывал просто так, отдохнуть. А сейчас мне предстояло совместить приятное с нужным, и нужное здесь было, пожалуй, на первом месте. Собственно, этот визит можно было бы назвать служебной командировкой, если бы я предпринял его по рабочей надобности. Однако я находился в отпуске. Тем не менее, моей целью было не только встретиться со старинным товарищем и насладиться красотами местной природы. Я намеревался сделать то, что давно уже задумал: составить репортаж о новом направлении в деятельности центра.

Надо сказать пару слов о самом заведении. «В сердце мира» совмещает черты государственного и частного учреждения. В основном находится на финансировании из федерального бюджета, но зарабатывает и самостоятельно, существуя на равных в статусе частной клиники. Здесь поправляют здоровье бывшие военные и МЧС-ники, приходят в себя космонавты после полётов и подводники после долгих походов. Собственно, и люди совсем не героических профессий могут здесь пройти курс всестороннего обследования и, если надо, медицинской помощи. Но удовольствие отдохнуть здесь под присмотром врачей — не из дешёвых, а потому доступно лишь людям состоятельным. Есть средства — плати, подписывай договор и приезжай, места почти всегда есть. Многие так и делают, предпочитая «В сердце мира» любым другим домам отдыха и пансионатам. Доводилось мне здесь встречать спортсменов, бизнесменов, высокопоставленных чиновников и даже известных деятелей киношной и музыкальной среды (уж не буду называть).

У центра — двенадцать лет успешной деятельности с момента основания в 2005 году. В том прежде всего заслуга Е.Г., который за это время проявил себя как толковый администратор и хозяйственник. Есть, разумеется, и помощники; есть команда увлечённых и знающих своё дело людей, но повторюсь: без его управленческих способностей «В сердце мира» был бы в лучшем случае заурядным санаторием. Оборудовано здесь всё по последнему слову. Например, есть даже установка для МРТ, чем похвастает не всякая хорошая клиника. Персонал тоже квалифицированный и тщательно отбирается, абы кто на работу сюда не попадёт. Бытовые условия тоже на приличном уровне. Долго расписывать не буду, а вернусь к цели своего визита.

На сей раз я ехал главным образом затем, чтобы разузнать о новых научно-исследовательских разработках, которые с недавних пор начали проводиться здесь под руководством Е.Г.

Надо сказать, мы знакомы на протяжении тридцати с лишним лет, и никогда не теряли связи. Поступили в своё время на один курс медицинского университета, и, обнаружив общие интересы, довольно быстро подружились. Однако у меня врачебная карьера закончилась, не начавшись: три года отучился, но потом понял, что это не моё, и ушёл. Поступил в другой вуз, стал учиться на журналиста. Не хочется хвастаться, но, пожалуй, могу сказать, что я более-менее себя реализовал на этой стезе.

Что касается Е.Г. — вот уж кому действительно есть чем гордиться. Он окончил медицинский с красным дипломом (специальность — психотерапия), работал в разных клиниках. Потом закончил ординатуру, защитил кандидатскую и стал заниматься наукой, совмещая её с частной практикой и предпринимательством. Е.Г. всегда был способным парнем, причём разносторонне, и при этом очень целеустремлённым — редкое сочетание качеств, которое почти с гарантией приводит их обладателя к успеху.

Хотя наши дороги в жизни в плане занятий сильно разошлись, дружба осталась. Периодически перезваниваемся, обмениваемся сообщениями, а иногда и встречаемся. С годами всё реже — как ни печально, это жизнь, у каждого она своя со своими заботами, которые затягивают всё больше.

Так вот, года этак полтора назад он сообщил мне в письме, опуская подробности, что начал заниматься чем-то радикально новым в области практической психотерапии. По его мнению, это вообще как метод, как подход — относительно новое слово в науках, чей предмет есть внутренний мир человека. Направление мало исследованное (по крайней мере, в отечественной медицине), но очень перспективное, и скорее всего, за ним будущее. Меня это сильно заинтересовало, и я начал было расспрашивать, что да как. Но Е. Г. ясно дал понять, что эта тема не для переписки, а мне лучше приехать самому и познакомиться с материалом, что называется, вживую. «Может, это будет главный репортаж твоей жизни» — полушутя добавил он, но я понимал, что по пустякам он бы не стал меня беспокоить — не такой это был человек. То, что он предлагал, наверняка было что-то стоящее. Ну и плюс ко всему это отличный повод снова увидеться.

Я был всецело за, но сразу тогда приехать не мог — мешали всякие текущие дела и заботы; мы договорились, что я приеду при первой возможности. Но визит пришлось отложить в долгий ящик. Всё было как-то не до того, — то одно, то другое… Прошло больше года, прежде чем я в конце концов собрался. Но всё же это произошло. Может, оно и к лучшему, что представилась возможность посетить «В сердце мира» в такое время.

*

Пятичасовая поездка на джипе от Бийска (едва ли не половина которой составила тряска по бездорожью) изрядно меня утомила. Недавние дожди размыли грунтовку, поэтому добираться до пункта назначения оказалось дольше и труднее, чем я предполагал. Радости моей не было предела, когда я наконец разглядел издалека знакомое трёхэтажное строение. Оно располагалось на вершине одного из пологих, но довольно высоких холмов, в окружении лиственниц — пока зелёных, но начинающих понемногу желтеть. Собственно, это главный, административный корпус, а вообще «В сердце мира» — это комплекс из нескольких зданий разного назначения.

Последние километры дорога плавно, но неуклонно ползла вверх. Насколько я помню, центр находится на высоте примерно четыреста метров над уровнем моря. Место выбрано так, чтобы было достаточно высоко, но не слишком. Пока джип неторопливо поднимался по склону, преодолевая последние метры долгого маршрута, я в который раз думал, какой всё же молодчина Е.Г., и как здорово, что судьба послала мне в друзья такую созидательную личность. И как замечательно снова встретиться, как в старые добрые времена, погостить в этом замечательном месте, а заодно расширить свой кругозор.

Правда, размышления мои несколько смущало одно странное обстоятельство. Три дня назад мы с Е.Г. общались по телефону, обговаривали дату приезда и вопросы моего пребывания в центре. Вроде обо всём окончательно договорились, он заверил меня, что готов встретить меня как полагается. Вроде бы дальше не должно возникнуть каких-либо проблем.

Отправляясь из Бийска, я сделал контрольный звонок по сотовому, чтобы сообщить: вот, мол, выезжаю, скоро буду. Не дозвонился — Е.Г. не отвечал. Ну ладно, подумал я, мало ли чем человек может быть занят. Немного погодя повторил попытку, потом в дороге ещё несколько раз — безрезультатно. Зная обязательность Е.Г., я несколько обеспокоился. Он вообще-то сам бы мне перезвонил в любом случае. Но потом я подумал, что может, это связь здесь плохая, он, помнится, предупреждал… Действительно, как сейчас показывал мобильник, она была далека от наилучшей, — но всё же сохранялась на уровне «один столбик из пяти».

Автомобиль остановился около пропускного пункта. Территория комплекса огорожена, у въездных ворот и прохода для посетителей дежурит охрана. Всё, как и положено в серьёзных учреждениях. Я рассчитался с водителем, поблагодарил его за доставку и вылез. Забрав свой чемодан, я некоторое время смотрел вслед удаляющемуся автомобилю. Почему-то вдруг на секунду кольнуло тревожно-тоскливое чувство, будто меня здесь вообще оставили одного в целом мире. Но я тут же отогнал это умонастроение. Ведь я уже прибыл, и в какое замечательное место!

Да, вид отсюда отрывался потрясающий. Если смотреть на север — в направлении, откуда я приехал — на необозримом пространстве раскинулись великолепные альпийские луга. До самой линии, где небо смыкается с землёй, тянется сплошной, пока ещё пёстрый ковёр разнотравья. Только тёмная тоненькая ниточка грунтовой дороги прочерчивает его, постепенно теряясь из виду, да ещё кое-где встречаются россыпи валунов — предшественники начинающегося возвышения. Далеко внизу, где ещё плоскогорье не начинается, блестит на солнце водная гладь нескольких озёр. Их здесь великое множество — небольших углублений в земле, наполненных кристально чистой талой водой, сбегающей с горных ледников. Справа и слева зеленеют такие же холмы, склоны которых густо поросли карликовыми берёзами, можжевельником и разными хвойными деревьями, уже позолоченными первым дыханием осени. А если повернуться на юг — где-то далеко из-за горизонта вздымается горная гряда Иолго, устремляясь в небо величественными заснеженными вершинами, и среди них Альбаган, самая высокая точка хребта.

Какое-то время, забыв обо всём на свете, я глазел по сторонам и вдыхал полной грудью. Потом вынул сотовый, набрал номер Е.Г., и ждал, пока снова не высветилась удручающая надпись: «Абонент не отвечает». Хоть здесь и ловит еле-еле, ответить мне всё же можно было. Ну ладно, теперь не столь важно, коли уж приехал.

Я подошёл к воротам и позвонил. Представился подошедшему сотруднику охраны — рослому пожилому дядьке, показал документы. Тот хмуро посмотрел на меня, открывая дверь и пропуская внутрь.

— Да, предупредили, что место вам зарезервировано, — сообщил он мрачным тоном. — Но у нас тут, видите ли, случилось ЧП…

— Что такое? — оторопел я.

— Директор сейчас не может вас принять. Он, как бы вам сказать… не в состоянии.

Я ожидал чего угодно, только не такого поворота.

— То есть как «не в состоянии»? Я три дня назад с ним разговаривал, и всё у него было в порядке! Он заболел, что ли?

— Нет, хуже… — покачал головой охранник.

— Да что случилось? — воскликнул я, уже не на шутку встревожившись. — Он жив?

— Жив, но… — на суровом лице мужчины возникло нечто вроде замешательства, — я вам точно не могу сказать, что с ним. Наше дело маленькое — соблюдать пропускной режим. Вот, идите в третий корпус, — он указал рукой, — там вас встретит его заместительница по работе с клиентами, Тамара Сергеевна, она всё и объяснит. А вы уж сами решайте, оставаться вам у нас или нет.

*

Я эту даму помню ещё с прошлого посещения. Не уверен, помнит ли она меня. Клиентов тут до и после меня были сотни, разве всех упомнишь? Но неважно, сейчас главное узнать, что произошло. А сначала — унять мелкую гадкую дрожь во всём теле, которая враз накатила от такой ошеломляющей новости.

Третий корпус я нашёл быстро; разыскать кабинет Тамары Сергеевны тоже не составило труда. К счастью, она оказалась на месте. Женщина лет сорока пяти, стройная, ухоженная, одетая в деловой бежевый костюм. Она сидела за компьютером, что-то строчила на клавиатуре. Её серые глаза изучающе глянули через очки в модной оправе.

— А, так вы тот самый старый друг, о котором…

— Да-да, тот самый, — кивнул я. — Так что с Е.Г.?

— Вы понимаете… Он сейчас в коматозном состоянии. Знаете, что это такое?

— В коматозном… — механически повторил я, так как сознание отказывалось принимать услышанное. — Как же так? Ведь мы с ним ещё седьмого числа говорили…

— Всё и было нормально. А восьмого он провёл очередной свой эксперимент, только с увеличенным временем. Он же на себе всё испытывал. Не знаю, в курсе ли вы… Сенсорная депривация. И во время эксперимента впал в глубокую кому. Почему — не знаем.

— Вот чёрт… — я выдавил это, потому что ничего лучше в голову не пришло.

«Сенсорная депривация» — да, мне был знаком это термин. Е.Г. упоминал его несколько раз, когда речь заходила о том самом новом направлении его исследований. Однако в подробные пояснения он ни разу не вдавался, каждый раз закругляя разговор на эту тему в том духе, что мне нужно приехать и узнать всё на месте. Ну, вот я и приехал…

Конечно, я заранее предпринял некоторые усилия, чтобы узнать, что это за штука такая. В своём журналистском деле я всегда считал нужным хоть немного быть осведомлённым насчёт темы, в кою намерен влезть с профессиональным интересом. Поэтому кое-что прочитал. Не могу сказать, что изучил предмет углублённо, но некоторое общее представление о нём составил.

Насколько я понял, сенсорная депривация — это такой специфический метод воздействия на психику, или, как говорят специалисты, психоэмоциональной регуляции. Суть в том, что человека искусственно изолируют от всех внешних раздражителей. То есть он находится какое-то время в таких условиях, что к нему не поступает никаких сигналов извне. Якобы такое воздействие, а вернее, ограждение от всяких воздействий, очень интересно влияет на работу центральной нервной системы. В небольших дозах это благотворно сказывается на психике, успокаивает и расслабляет. Но если депривация длится долго, мозг изменяет свою работу, — и чем дольше, тем сильнее. Происходит следующее: мозг, поскольку его работа не прекращается, использует собственные резервы, и, образно говоря, заполняет образовавшуюся сознательную пустоту собственным содержанием. При этом сознание как бы перенаправляется внутрь и вытаскивает оттуда всякое такое, что в обычных условиях спрятано в глубинах нашего существа. Вот тогда и происходят самые интересные вещи. Человек получает совершенно необычные переживания, которые зависят от его индивидуальных качеств, от его личности. Возможны и побочные эффекты, и отрицательные последствия типа галлюцинаций, неврозов и прочих неконтролируемых состояний. Так что подвергать человека такому испытанию надо со всеми мерами предосторожности.

Ещё я запомнил, что такие опыты начали проводиться ещё в пятидесятых годах в США. Не сказать, чтобы во всём мире депривацию стали широко применять. Хотя оздоровительный эффект от неё считается доказанным: она помогает бороться со стрессами и комплексами, способствует обретению уверенности в себе и даже якобы стимулирует творческий потенциал личности. Опять-таки, если проводить её грамотно и осторожно. Но с официальной медицинской наукой этот метод как-то не очень стыкуется, — видимо, по причине того, что затрагивает области за её пределами. Вероятно, также из-за тех самых отрицательных последствий.

Всё же к возможностям сенсорной депривации всегда сохранялся интерес, особенно со стороны всяких неформалов от медицины и исследователей изменённых состояний сознания. На Западе она давно вошла в арсенал отработанных психотерапевтических методик. А в нашей стране не особо где применяется. Да, депривацию используют в процессе тренировки космонавтов, и вообще тех, кто вынужден по роду деятельности долго пребывать в замкнутом помещении. Скажем, нахождение в сурдокамере — это и есть частичная депривация. Но вот так, чтобы полностью, на всю катушку, — о таком в отечественной медицине мне слышать не приходилось. Может, это где-то и практиковалось, но мне на эту тему ничего накопать не удалось. Е.Г. был единственным из известных мне соотечественников, который этим всерьёз занимался.

«Был…» Я вздрогнул, когда это слово мелькнуло в моих мыслях.

— Так вы хотите сказать, что это с ним случилось из-за… этих его экспериментов? — пробормотал я наконец, собравшись с мыслями.

— Наверняка, отчего же ещё? — пожала плечами женщина.

— Может, у него были какие-то проблемы со здоровьем, о которых никто не знал? — предположил я, хотя такое казалось и мне самому не очень-то правдоподобным.

— Да не имел он никаких проблем! Сами ведь тоже периодически обследуемся, так что все были ли бы в курсе, если что. Ну, немолодой уже мужчина, за пятьдесят, понятно. Но повторяю, у него-то всё было в порядке. Он вообще вёл здоровый образ жизни: не пил, не курил, йогой занимался, обливался холодной водой… Ходил много по окрестностям, почти ежедневно. В этом плане даже образец был, можно сказать. Так что да — полагаю, и не только я — он себя довёл до ручки с помощью длительной депривации. Не рассчитал свои силы…

Я помолчал минуту, соображая, как вести себя дальше. Ситуация выглядела до дикости абсурдной. Что же, я проделал такой долгий путь в эту глушь, чтобы выслушать это печальное известие и убираться восвояси? А с другой стороны, какой смысл мне тут оставаться и что делать? У меня тут, кроме Е.Г., никого нет, да и приехал-то я, собственно, к нему и с его подачи. И вот такое…

— Тамара Сергеевна, — осторожно прокашлявшись, наконец произнёс я, — а он сейчас где? Я могу его увидеть?

— Пока в отделении интенсивной терапии. Посторонним вход туда запрещён, сами понимаете. Проводим меры по выводу из комы, но пока безуспешно. Удалось только стабилизировать дыхание… ну и другие основные функции организма. Что ещё сказать… Главные рефлексы сохраняются. А в сознание так и не приходит.

— М-да, плохо всё это… — протянул я, скорее, чтобы заполнить паузу: в голову не приходило никаких дельных мыслей по поводу происходящего.

— Самое скверное, — добавила Тамара Сергеевна, — что мы не можем понять причину, по которой он впал кому. Собрали консилиум, мониторим состояние непрерывно уже третьи сутки… но пока ясности нет. Возможно, это нарушение мозгового кровообращения. С другой стороны, отдельные признаки свидетельствуют о резкой гормональной недостаточности гипофиза… Ладно, не буду вас пичкать медицинской терминологией. В любом случае, это только симптомы, а что их вызвало, мы не знаем. Вообще, подобные клинические случаи, насколько я знаю, в отечественной медицине не описаны. По крайней мере, ни я, ни мои коллеги не сталкивались.

— Вы имеете в виду…

— Я имею в виду случаи, когда депривация приводит к таким последствиям. По логике вещей, такого не должно быть. Но сами видите, реальность оказывается сложнее, и мы не всё знаем.

— Да уж, сложнее, это даже и не врачу понятно… — хмыкнул я. — Слушайте, может это прозвучит глупо… но что если он проводил этот эксперимент как-то по-особому? Ну, с какими-нибудь дополнительными нагрузками, допустим?

Тамара Сергеевна покачала головой.

— Вы знаете, это ведь далеко не первый его опыт сенсорной депривации. Весь последний год он этим активно занимался. Он всегда всё сначала отрабатывал, что называется, на собственной шкуре. Как настоящий учёный. Я могу сказать, что таких погружений он провёл не меньше пятидесяти. Погружался не только сам, — допускал и некоторых сотрудников, и даже посетителей нашего центра. Так что методика была хорошо отработана к настоящему моменту. И, конечно, всё делалось под наблюдением. Если бы была хоть какая-то опасность, — уж поверьте, он первым бы это запретил.

— Вы сказали «погружения», — заметил я. — Это вы так депривацию называете?

— Да, у нас помещение для депривации находится ниже первого этажа, заглублено метра на три в грунт. Поэтому и называем так.

Вот оно что! Е.Г. мне об этом не рассказывал. Наверное, собирался меня удивить при встрече. Но не встретил, и удивляться мне приходится совсем по другому поводу.

— Вы спросили про какие-то другие условия эксперимента, — продолжала женщина. — Я уже вам сказала, что необычным в этом погружении было только длительное время. Не менее четырёх часов. Но он ведь шёл к этому долго, постепенно увеличивая время пребывания в камере. С первого раза мало кто выдерживает более пятнадцати минут. Подают сигнал, что им уже хватило.

— Да, я читал, что мозгу к такому режиму сразу привыкнуть трудно, — кивнул я.

— Это гораздо более серьёзное испытание для психики, чем может показаться, — усмехнулась Тамара Сергеевна. — Известны случаи, когда люди, вынужденно проводившие долгое время в шахте или пещере, просто сходили с ума.

— И я что-то о подобном слышал…

— Но то психика ломается, а тут мы столкнулись с прямым физиологическим воздействием, понимаете? И этот случай беспрецедентный.

— Понимаю, — вздохнул я, — но кому как не вам знать, что психологическое и физиологическое тесно связаны? Ну, самовнушение, гипноз и всё такое?

— Вы правы, — грустно согласилась Тамара Сергеевна. — Вопрос степени и качества этой взаимосвязи… Знаете, один из самых тёмных в медицине. Да и вообще в науке.

Мы помолчали. Я мучительно соображал, какие вопросы ещё уместно было бы задать. Понятно, что ей сейчас не до меня с моими расспросами, и затягивать разговор не стоило бы. Но хотелось сразу как можно яснее представить себе картину того, что произошло.

— Так он пробыл там все четыре часа?

— Все четыре, — подтвердила она, — и даже немного больше. Когда они истекли, — а наблюдавшие, естественно, знали, что именно на такое время было рассчитано очередное его погружение, — так вот, когда это время закончилось, ему подали специальный звуковой сигнал. Так уже много раз было. Но на сей раз он не отреагировал. Мы поначалу не придали значения, ведь показания всех датчиков — а они во время сеанса подключены к телу, — были в норме. Подождали еще несколько минут, снова посигналили — никакой реакции. И вот тут кровяное давление у него начало резко падать, а пульс и дыхание замедляться. Операторы наблюдения всерьёз забеспокоились. По инструкции в случаях, если что-то пошло не так, человека немедленно извлекают из камеры. Так пришлось поступить и с вашим другом. Кстати, первый раз за всё время, как была оборудована камера для депривации. Когда его достали, он был без сознания и уже почти не дышал. Пришлось на время подключать его к аппарату искусственной вентиляции лёгких, запускать сердце, колоть адреналин… Ну весь стандартный комплекс мер по реанимации. Главные жизненные функции удалось восстановить, но, к сожалению, не более того.

— А прогнозы какие? — осторожно спросил я, поймав себя на мысли, что боюсь услышать ответ.

— Прогнозы… — женщина развела руками. — Никто ничего определённо сказать не может. Нет ясной клинической картины — в этом всё дело. Пока поддерживаем состояние «скорее жив, чем мёртв». А как долго это может продлиться и чем закончится — ну, что сказать… будем делать всё возможное и надеяться на лучшее.

Я сидел несколько секунд и переваривал свалившуюся информацию.

— Понятно… — пробормотал я. — Спасибо, Тамара Сергеевна, за разъяснения. Я всё-таки, с вашего позволения, не буду уезжать сразу. Хотя бы потому, что никто меня обратно прямо сейчас не повезёт. Да и мне всё-таки хотелось бы с ним повидаться, пусть он меня сейчас не узнает. Я же к этому визиту давно готовился…

— Конечно, — впервые за всю беседу она улыбнулась, — раз вы наш гость, то, несмотря на всё случившееся, мы должны вас принять. Сколько вы рассчитывали у нас пробыть — две недели, кажется?

— Да, мы с Е.Г. договаривались, что я приеду на пару недель. Без всяких сопроводительных бумаг, естественно… Но раз стряслась такая беда, то вряд ли столько пробуду. Не вижу смысла.

— Как вам будет угодно. Но в любом случае, в пределах этого срока имеете право проживать у нас и пользоваться услугами центра. О том было прямое распоряжение Е.Г. до того как… ну, понимаете. Ваша комната семнадцать в пятом корпусе. Вот ключи, можете прямо сейчас идти и располагаться. Если у вас ко мне больше нет вопросов.

— Вопросов пока нет, благодарю вас, — ответил я, принимая ключи. — Но может, ещё будут.

*

Номер оказался классным. Одноместный, хорошо оборудованный, со всеми удобствами. Обзор из окна со второго этажа мало чем уступал виду с горы, которым я любовался недавно. И, что мне особенно понравилось, было тихо. То ли соседи никак себя не проявляли, то ли их вообще не было — но в корпусе стояла умиротворяющая тишина. Мне она как раз была необходима, чтобы собраться с мыслями.

По-прежнему я пребывал в растерянности и не мог решить, как проводить время, отведённое мне здесь. Состояние внутренней раздраенности усугублялось усталостью с дороги. Но то было, в общем-то, пустяками по сравнению с тем, что случилось с моим старинным приятелем. Вот это грызло душу по-настоящему.

В который раз я задавал себе вопрос: как он, человек настолько расчётливый и предусмотрительный, мог загнать себя в такую яму? И выберется ли он оттуда?

Зачем вообще ему всё это было нужно? Неужели им двигало только любопытство исследователя?

Я даже не задавался вопросом, могу ли я чем-то ему помочь. Ситуация, даже обрисованная его заместительницей вполне ясно, была совершенно вне моего разумения.

Холодный душ и потом три часа сна помогли прийти в себя. Потом я вышел наружу, побродил по территории центра, сходил в столовую на ужин. Там отметил, что посетителей не так много, как я предполагал. Но тем лучше — ни тесноты, ни толчеи, которых хватает в других местах. Приглядывался к людям, надеясь увидеть хоть одно знакомое лицо — никого.

Всё было, как и в прошлые посещения, — уровень обслуживания как в хорошем отеле, и кормили качественно, и прочее. Но тогда мы приезжали с женой, и было веселее. Не говоря о том, что мы были в компании Е.Г.

В этот раз супруга не смогла со мной поехать, а в отношении Е.Г. жизнь преподнесла такой вот неприятный сюрприз. Смогу ли я теперь когда-нибудь поговорить с ним?

У него, в отличие от меня, семейная жизнь как-то не сложилась. Это, наверное, единственное, что у него в жизни получилось неудачно. Впрочем, кто знает наверняка, что удачно, а что нет?

Он женился рано, сразу после того, как закончил вуз. Прожили меньше года и развелись. Не знаю до сих пор, почему, да и знать не хочу. Детей на свет не произвели. После того Е.Г. никогда женат не был, и даже не предпринимал попыток обзавестись семьёй. Говорить на эту тему он не любил, и если речь о том в дружеской компании заходила иной раз, то предпочитал отшучиваться. Или же отпускал сентенции в том духе, что семейная жизнь и настоящая наука плохо совместимы, поэтому нужно выбирать что-то одно, и он выбрал для себя последнее.

Как знать, размышлял я, шагая по дорожкам, аккуратно посыпанным гравием и украшенным первыми опавшими листьями. Может, он в этом и прав. Каждому — своё. У меня супруга, с которой живём, можно сказать счастливо. Уже двадцать два года, дочь и сын почти взрослые. А ему и без того всегда было хорошо. Его жизнь наполнена другим содержанием, наверное, ничем не худшим. Он всегда был увлечённой личностью, и всё, чем он занимался, вполне заменяло ему пресловутое тепло домашнего очага.

Я опять поймал себя на мысли, что думаю о Е.Г. в прошедшем времени. «Чёрт побери, — подумал я с внезапно нахлынувшей непонятно на что злостью, — неужели это фатально? Неужели умный, образованный и полный сил человек может вот так, ни с того ни с сего, превратиться в овощ? И неужели ничего нельзя с этим поделать? Я, его давний друг, ничего не могу сделать? Но если врачи не могут, я-то что могу?»

Но какая-то часть меня, вопреки здравому смыслу, упорно отказывалась принимать случившееся. Я не мог это чётко себе сформулировать, но что-то подсказывало: тут некий особенный, даже исключительный случай, и подхода только с медицинской стороны недостаточно. Вполне вероятно, что произошедшее с Е.Г. имеет отношение к нему не столько как к человеку из плоти и крови, сколько к его личности. А эту личность я знал лучше, чем любой из его нынешних коллег.

Надо хотя бы попытаться разобраться во всём этом, и если получится… Что получится? Понятия не имею, но нечто такое, что повлияет на ситуацию к лучшему, поможет врачам вернуть Е.Г. к нормальной жизни. Или хотя бы в сознание. Да, вот это придало бы смысл моему пребыванию здесь. А иначе — ради чего болтаться тут ещё какое-то время и уехать ни с чем?

Но для начала необходимо больше узнать о том, что занимало Е.Г. последние полтора года. Его эксперименты с погружениями. Собственно, я за этим сюда и ехал. Если не помочь ему самому, то хотя бы узнать, чего он достиг, и донести это до широкой читательской аудитории.

Ведь он наверняка дал бы мне возможность самому пройти через данный опыт. Только так и можно составить представление о том, что я хотел узнать и обнародовать. Вообще, это моё профессиональное кредо — как можно ближе знакомиться с предметом, о котором будет идти речь, а лучше всего иметь дело непосредственно. В этом мы с Е.Г. совпадаем во взглядах. С чужих слов — уже не то. С таким же успехом можно добыть информацию из специальной литературы или интернета, благо она общедоступна и её хватает.

Итак. Во-первых, мне нужно получить доступ к тем результатам, которые к настоящему времени получил Е.Г. в ходе своих исследований. Во-вторых, мне нужно пройти хотя бы через одно погружение.

Но пойдёт ли мне навстречу администрация? Ведь понятно же, что сейчас им всем не до меня. С другой стороны, я никому не помешаю, и не вижу веских причин, по которым они бы мне отказали. По крайней мере, попробовав договориться, я ничего не теряю.

С этими мыслями я вернулся к себе в комнату и остаток дня провёл, прикидывая так и этак свои дальнейшие действия. Заснуть долго не мог: впечатления последнего дня вихрем роились в голове. И когда всё-таки провалился в объятия Морфея, мне приснился довольно странный и пугающий сон.

Мне приснилось, что мы с Е.Г. в аквалангистском снаряжении ныряем в то ли озеро, то ли в море на большую глубину. Там на дне лежит давно затонувший корабль, а в трюме, как мы предполагаем, находятся некие сокровища, которые мы намерены достать и вытащить на поверхность. Вода холодная и тёмная, и на этой глубине почти ничего не видно, однако у нас есть подводные фонари. И вот мы уже у цели, видим эту тёмную громаду — галеон или фрегат, наполовину зарывшийся корпусом в придонный ил. В корпусе сбоку зияет чернотой огромная пробоина, и мы заплываем туда. Долго обшариваем нутро корабля, но не находим ничего стоящего. Уже хотим подниматься, но тут Е.Г. находит нечто такое, что привлекает его внимание, и подзывает меня. Я подплываю и вижу некий артефакт, напоминающий уродливую человеческую статуэтку, довольно большую — в половину человеческого роста, и сделанную из неизвестного мне материала, похожего на тёмный металл. Я почему-то сразу понимаю, что она создана не людьми, а какими-то другими существами с чужеродным разумом и гораздо более могущественными. Мне становится очень страшно, — я чувствую опасность, исходящую от этой штуковины. Я пытаюсь дать понять Е.Г., что нужно скорее уплывать отсюда. Но тот продолжает осматривать и ощупывать странное изделие. И вдруг оно оживает, как в зловещем кукольном мультфильме, и хватает моего друга за руку. Одновременно на бесформенной голове статуи проявляется отвратительная устрашающая морда, она скалится и злобно гримасничает. Е.Г. отчаянно дёргается, пытаясь освободиться, но тщетно. Я бросаюсь ему на помощь, теперь мы вдвоём силимся вырвать его руку, но жуткий идол вцепился мёртвой хваткой и не отпускает. Ни приподнять, ни сдвинуть с места проклятое изваяние не получается — оно то ли прикреплено к днищу, то ли невероятно тяжёлое… А время идёт, и кислорода в баллонах становится всё меньше. В какой-то момент мы оба понимаем, что из дьявольского капкана вырваться у Е.Г. не получится. Я вижу сквозь маску на его лице выражение обречённости, он жестами показывает мне, чтобы я поднимался. Я нахожусь в ужасе и отчаянии, хочется орать, но кислород на исходе, я задыхаюсь, слёзы бегут из глаз… Но в конце концов не выдерживаю, выплываю через пробоину из корабля и устремляюсь наверх, к поверхности, откуда просачивается солнечный свет.

А Е.Г. остаётся там, внизу, в мрачной холодной темноте. Один. Пока живой.

Я ничего, ничего не смог поделать. Я оказался вынужден оставить его там, чтобы не погибнуть самому. Сознание этого было настолько душераздирающим, что я забился в истерике, завопил во весь голос…

…и проснулся. Сердце бешено колотилось, и я чувствовал, что мне реально не хватает воздуха. Было тихо, и за окнами стояли серые предрассветные сумерки.

Боже, какой кошмар, думал я, сидя на кровати и глядя перед собой в темноту номера. Такого давно мне не снилось. Сновидение было очень реалистичным, словно бы всё случилось наяву. Понятно, что оно навеяно последними событиями, ассоциациями с термином «погружение»… Но может, оно означало нечто большее? Кто его знает…

До утра я уже не заснул.

*

На следующий день сразу после завтрака я отправился в административный корпус. Мне стоило немалых трудов добиться аудиенции у главврача (это был первый заместитель Е.Г., на данный момент исполняющий его должностные обязанности). Ещё труднее было договориться, чтобы он разрешил мне посетить палату, где сейчас находился мой друг. Всё же я получил всемилостивейшее согласие, благо Е.Г. своевременно позаботился о том, чтобы известить управляющий персонал о моём визите.

Просить сейчас о чём-то ещё мне казалось совсем уж беспардонным. Поэтому я решил отложить на ближайшее будущее то, что хотел сделать. А пока нужно было навестить старого приятеля, пусть даже и находившегося в таком состоянии.

Отделение интенсивной терапии находилось на первом этаже двухэтажного корпуса. Переоблачившись в халат, шапочку и бахилы (и даже специальную маску пришлось напялить), я прошёл в большую комнату с кафельным полом и белыми стенами, уставленную всевозможной аппаратурой непонятного мне назначения. Признаться, за долгие годы работы журналистом мне довелось побывать в разных местах и повидать всякое. Но в таком помещении я был впервые.

И в первый раз я видел Е.Г., находившегося без сознания.

Он лежал на койке, наполовину прикрытый простынёй. От головы и груди тянулись провода ко всяким следящим устройствам. Экран кардиографа на столике рядом показывал сердечные ритмы — тонкая светящаяся линия периодически судорожно дёргалась пиками. Ещё один тонкий шланг капельницы был присоединён к руке.

— Как он? — шёпотом осведомился я сидевшей рядом медсестры, словно боясь разбудить его.

— Ну, как видите, — тоже негромко ответила она. — Состояние стабильное. Сейчас, скажем так, угрозы для жизни нет. Дыхание редкое, хотя уже самостоятельное. А пульс слабый, в сознание не приходит.

— И как вы думаете, долго он так… пробудет? — не смог не спросить я, внутренне морщась от глупости сказанного.

— Кто его знает, — вздохнула медсестра. — Делаем всё необходимое. Но пока нужной положительной динамики не наблюдается. С такими параметрами, как сейчас, он может находиться в этом состоянии неопределённо долго.

Я кивнул — мол, понятно, хотя ничего конкретного и обнадёживающего не услышал. То же самое говорила мне вчера и Тамара Сергеевна.

Я подошёл поближе. Е.Г. мало изменился за то время, пока мы не виделись. Всё та же стрижка ёжиком. Правда, седины на висках, как мне показалось, прибавилось. И сейчас его лицо выглядело заметно похудевшим — запали глаза, ввалились щёки, обострились скулы, и уже заметно серебрилась на них щетина, которую Е.Г. в сознании носить себе не позволял. Грудь еле-еле и медленно, но всё же вздымалась вверх-вниз — действительно, он дышал сам.

— Здравствуй, дружище, — пробормотал я. — Вот уж не ожидал застать тебя таким…

Конечно, он никак не отреагировал, но я всё же в глубине души надеялся, что Е.Г. меня слышит. Глаза были закрыты, однако я заметил, что веки слабо подрагивают. Может, до его затерявшегося неизвестно где сознания мои слова как-то доходят?

— Ладно, ты давай держись, — произнёс я немного громче. — Я верю, что ты выкарабкаешься. Мы ещё повоюем!

Е.Г. лежал всё так же, в своём глубоком забытьи, и я напрасно вглядывался, стараясь уловить у него хоть какие-то признаки контакта с внешним миром. Сейчас это было только туловище — бесчувственное и бессознательное. Не просто непривычно, а даже страшно было видеть его, всегда живого и подвижного, в таком беспомощном положении.

Мне вспомнился ночной сон, и тут же стало совсем не по себе.

«С чем же ты встретился таким, в этом своём погружении, что не пускает тебя обратно?» — подумалось мне.

Если бы он мог как-то дать знать, как ему помочь!

Я постоял ещё немного, глядя в задумчивости на неподвижно распростёртое тело, потом повернулся и пошёл на выход.

Около часа гулял, собираясь с мыслями, а затем отправился к Тамаре Сергеевне. У меня созрел план. Я задумал сначала ознакомиться с отчётами Е.Г. об опытах с депривацией (зная его скрупулёзный подход к работе, я не сомневался, что он всё записывал). А потом самому пройти через этот опыт. Собственно, такое намерение у меня было с самого начала, но я рассчитывал на участие Е.Г. во всём этом. А теперь приходится докапываться до всего самому.

Опять-таки, если мне позволят.

Повторная беседа с Тамарой Сергеевной обнадёжила.

— Против доступа в его кабинет не возражаю, — сказала она, выслушав мою просьбу. — Судя по тому, как Е.Г. отзывался о вас и как готовился к встрече, нет причин вам не доверять.

— Спасибо, вот и отлично, — я даже не ожидал, что так быстро удастся договориться.

— Но я не знаю, где у него что, так что ищите сами, что вас интересует. Единственное, о чём я бы вас попросила — ничего оттуда не выносить. А то мало ли…

— Конечно, обещаю, что ни одна бумажка пределов его кабинета не покинет, — заверил я. — И я надеюсь, вы не против, чтобы и мне испытать погружение? Хотя бы раз?

— Насчёт этого… пока не знаю, — женщина нахмурилась. — С учётом того, что случилось… А если вдруг что-то ещё и с вами? Сами понимаете, мы не имеем права так рисковать.

— Тамара Сергеевна, послушайте, ведь у вас уже десятки людей имели опыт пребывания в камере депривации! И всё было хорошо. Если понемногу, это же безопасно, вы сами понимаете! Я уверен, что с Е.Г. — это что-то другое…

— Что «другое»? — иронически усмехнулась она. — У вас уже появились какие-то версии?

— Пока не знаю, но… я как раз хочу это выяснить. Документы документами, но личный опыт ничто не заменит, согласитесь! А Е.Г. предоставил бы мне такую возможность. Мне это необходимо, и не из чистого любопытства, а профессионально, понимаете?

— Понимаю, но… и вы нас поймите. Сейчас никто из администрации не возьмёт на себя такую ответственность. Уже из-за одного случая с Е.Г. наверняка все по шапке получим. Несмотря на то, что все эти опыты с погружениями были исключительно его собственной инициативой. А если пострадает ещё кто-то, да к тому же из посетителей — вы представляете, что тут будет? В лучшем случае заведение утратит репутацию. А скорее нас просто прикроют.

— Разумеется, и вы по-своему правы. — Я решил пойти напролом. — Всё же… Знаете, я уже давно не мальчик и привык отвечать за свои слова и поступки. Поэтому готов подписать загодя любой документ, по которому беру на себя всю ответственность за последствия погружения, каковы бы они ни были. Это вас подстрахует от наездов со стороны вашего начальства. А со мной ничего не будет.

— Вы так уверены в себе? — невесело улыбнулась Тамара Сергеевна.

— Уверен, — подтвердил я, хотя кроме интонации это сделать было нечем.

— Ладно, посмотрим… — сдалась она. — Если уж так желаете, может немного погодя. И совсем ненадолго.

— Вот и отлично, — обрадовался я. — Конечно, не прямо сию минуту. Пока мне нужно узнать, чего достиг Е.Г. в ходе опытов с депривацией. А это займёт, вероятно, не один день. В любом случае, благодарю вас за помощь.

— Да не за что, — заместительница встала из-за стола. — Пойдёмте, провожу вас в его кабинет.

*

Было понятно, почему Тамара Сергеевна не собиралась составлять мне компанию в поисках нужных материалов. Дел, разумеется, у неё и без того хватало. Но когда я снова увидел эти объёмистые шкафы, доверху забитые разными папками, появилась унылая мысль, что интересующее меня искать придётся долго. Впрочем, зная любовь Е.Г. к порядку, я полагал, что у него всё подписано, и это поможет мне сориентироваться. А времени у меня было достаточно.

Когда заместительница оставила меня одного, я не спеша прошёлся по кабинету, внимательно оглядывая интерьер. Мало что тут изменилось. Я уже бывал здесь, и не раз. Когда гостил в прошлые разы, мы с Е.Г. засиживались здесь допоздна за чашкой кофе, вели неспешные беседы о всяком-разном и играли в шахматы. Да, вот за этим самым столом…

Надо отдать должное Е.Г., он хорошо оборудовал своё рабочее место. Иной кабинет (а я их повидал) вызывает желание поскорее покинуть его, с порога отторгает пустынно-холодной казёнщиной и канцелярщиной. А здесь было по-мещански уютно: обои приятного песочного цвета с узором, в тон им занавески на окнах, на стенах — миниатюрные картинки-пейзажи в аккуратных рамках, на подоконниках — горшочки с кактусами (Е.Г. почему-то их очень любил), в углу лимонное дерево в кадке. Кожаные кресла — из тех, что одним видом манят плюхнуться и небрежно развалиться. Вдоль стены — аккуратно заправленная кушетка. Если устал, можно и прилечь, вздремнуть. Отдельный столик с чайными принадлежностями тоже приближал обстановку к домашней.

«Только клетки с канарейкой у тебя тут не хватает» — бывало, ухмылялся я.

Шкафы с документами картину не портили — даже они, сделанные из неизвестной мне породы дерева, выглядели как вместилище личной библиотеки. И действительно, книги там тоже были, и не только по специальности.

Все папки, как я и ожидал увидеть, были с подписанными ярлыками на корешках. Собравшись с духом, я принялся со всей внимательностью просматривать их. Я искал любые материалы, связанные с экспериментами по сенсорной депривации. Заняло у меня это около двух часов. Но мне удалось найти только труды американских исследователей в переводе — то были отрывочные сведения тридцатилетней давности. Но всё это я и сам читал, чего-то нового там для меня не было.

Не нашёл я ничего интересного и в документах, которые были разложены стопками на столе. Так, всякие рабочие бумаги…

Потом я включил компьютер Е.Г., надеясь найти что-нибудь там. Наверное, я поступил глупо, думалось мне, что потерял столько времени, ползая по шкафам. Надо было сразу начинать с его ноутбука. Обрадовало то, что войти в компьютер Е.Г. можно было без пароля (я отметил, что он не имел профессиональных секретов от коллег). Огорчило то, что некоторые файлы всё же не получилось открыть (значит, что-то там было не для всех), а из большинства тех, которые открылись, не удалось выудить никакой полезной информации.

«Да что ж такое, — с досадой думал я, — неужели ничего, совсем ничего об этом нет? Ну не может такого быть, чтобы он об этом не оставил никаких зафиксированных сведений!»

А потом вдруг меня осенило.

Мысль была до того простая, что я даже засмеялся над собой — ну как можно быть таким дураком! Почему это сразу не пришло мне в голову?

А с какой, собственно, стати должны остаться какие-то отчёты, если эти исследования были неформальными? Ведь Е. Г. проводил их в порядке частной инициативы. То есть вне и независимо от каких-либо государственных научно-исследовательских программ и основной медицинской деятельности центра. Он не должен был никому в этом отчитываться, точно так же как вообще не обязан был этим заниматься.

Другое дело, что это всё же было связано с его профессией, и важно для него по другим соображениям. И скорее всего, он хотя бы для себя где-то что-то записывал. Интуитивно я был почти уверен в том, потому что знал исследовательский склад ума Е.Г. и его систематический подход ко всему, за что бы он ни брался. Но если он не фиксировал результаты своих опытов в официальном порядке, то…

Само это занятие — рыться в чужих вещах — вызывало у меня чувство неприязни, но ситуация требовала переступить через него. Раз уж взялся раскапывать… Бывало, по работе и не в таком приходилось копаться.

Мысленно попросив у Е.Г. прощения, я выдвинул ящик его стола. Там тоже были какие-то документы, канцелярские принадлежности, всякие мелочи… Но среди всего этого мне сразу бросилась в глаза толстая тетрадь. На обложке красовалась надпись, выведенная толстым фломастером: ИНТРОСПЕКТУМ.

Слово мне ничего не говорило, но почему-то сразу я понял: это именно то, что ищу.

Я раскрыл первую страницу и прочитал заголовок: Исследование внутреннего пространства методом индуцированного альфа-тета резонанса в условиях сенсорной депривации. Опыт погружений и размышлений.

Далее отдельными кусками шёл рукописный текст. Вне сомнений, это записал Е.Г. — я знал его изящный стремительный почерк.

Основа метода не является новой. В настоящее время, если имеешь достаточно средств, можно оборудовать подобную камеру даже у себя дома. Принципиальная разница и преимущество моего подхода в том, чтобы сочетать метод с иными дополнительными факторами, влияющими на работу мозга. Они должны быть действенными и в то же время безопасными. Казалось бы, это взаимоисключающие требования. Однако я нашёл такой естественный фактор. Вот почему опыты с погружениями задумал, а потом стал проводить именно здесь. Дело в том, что на данном участке горного Алтая в верхних слоях земной коры не так давно обнаружены периодические колебания геомагнитного поля. Из специальных источников я узнал, что такое природное явление зарегистрировано ещё в нескольких регионах планеты. Причина его не выяснена. Есть версия, что оно вызвано циркуляцией расплавленных пород (магмы) на относительно небольших глубинах, но она не представляется мне правдоподобной. Я предполагаю, причиной его являются некие флуктуации, происходящие с самим ядром Земли, которое, как считается в геофизике, является генератором поля. Эти колебания чем-то напоминают давно открытые резонансы Шумана. Но последние вызваны электрической активностью атмосферы — это стоячий комплекс радиоволн, огибающих пространство вокруг Земли между её поверхностью и ионосферой. Пульсации, о которых пишу я, распространяются в литосфере — и не горизонтально, а вертикально — от глубины к поверхности. Причина, по которой они обнаруживаются не повсеместно, а всего на нескольких участках планеты, скорее всего, в особенностях тектонического строения земной коры. Где-то они таковы, что для одних регионов эти колебания сильно экранируются, для других (их меньше) — не до такой степени. Горный Алтай — вероятно, одно из мест, где поле ослабляется мало. Так вот, возвращаясь к этому загадочному явлению. У него есть нечто общее с резонансами Шумана, и тут мы подходим к самому главному. Одна из основных частот резонансов Шумана составляет около 8 Гц (т.н. первая гармоника). И такова же преобладающая частота того, о котором пишу я.

8 Гц — пограничная частота между альфа — и тета — фазами волновой активности головного мозга человека. Частоты в диапазоне 7—11 колебаний в секунду, по представлениям современной психофизиологии, соответствуют внутреннему опыту медитации и трансовых состояний. Такие проявления психики, как творчество, воображение, интуиция, тоже связывают с деятельностью мозга на данных частотах. Когда мозг работает в таком режиме, внимание целиком переключается с внешнего на внутреннее. Я бы сказал, 8 Гц — это «частота перехода», на которой сознание может активно взаимодействовать с подсознанием и, как мне удалось выяснить (о чём далее), с областями, которые назвал бы сверхсознательными.

Я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что традиционная наука к термину «подсознание» (и вообще ко всему, что относится к области подсознательного) относится с недоверием. Но я всегда думал: если сознательное заслуживает доверия, почему не заслуживает подсознательное, а тем более (пусть мне простят, если заблуждаюсь) сверхсознательное? Это просто градации чего-то такого, чего в науку (которая является исключительно плодом сознательного), не вписывается.

Возвращаясь к теме моих исследований: я предположил, что индуцировать и усилить такие колебания человеку здесь помогает сама Земля. Но колебания эти в обычных условиях очень слабы и не оказывают практически никакого влияния. Другое дело, если человек изолирован от внешних воздействий. Это подобно тому, как радиоприёмник переносится в зону, свободную от различных радиопомех, что позволяет его настроить на нужную волну. Тогда мы можем исследовать феномены функционирования мозга на частотах около 8 Гц, в, так сказать, «максимально очищенном» виде. И вот почему опыты с погружениями я решил проводить здесь.

Для создания резонанса в принципе можно создать такое устройство, которое бы генерировало переменное магнитное поле нужной напряжённости и частоты. Однако, консультируясь со специалистами, я пришёл к выводу, что применительно к моему методу это довольно сложная техническая задача. На данном этапе исследований проще и дешевле воспользоваться тем, что предоставляет природа.

Всегда находились особо чувствительные индивиды, способные улавливать эти вибрации: шаманы, экстрасенсы, искатели руд и воды под землёй (т.н. «лозоходцы») и прочие. Многие творческие натуры обладают повышенной чувствительностью в этом отношении. Кроме того, с незапамятных времён у всех народов выработаны эзотерические и духовные практики, направленные на то, чтобы развивать такую чувствительность. Известны также «места силы», подобные этому, которые людям в этом помогают. Недаром Алтай славится как магическое место, вотчина шаманов и колдунов, страна древних и скрытых знаний. Кажется, теперь я готов приблизительно объяснить, как воздействуют подобные «места силы» на человеческое восприятие. Волновая активность мозга, если в ней достаточно сильна составляющая «переходных частот», входит в резонанс с природной и таким образом многократно усиливается, как бы подавляя другие частоты и забирая у них энергию. Далее в результате такой «настройки» мозг проявляет максимальную волновую активность именно в этом диапазоне и вызывает соответствующие эффекты, о которых я писал выше. Это, конечно, примитивная и поверхностная схема. Реальные механизмы взаимодействия мозга и «места силы» наверняка неизмеримо тоньше и сложнее. Изучение этой области — дело будущего. Однако сейчас свою главную задачу я вижу не в объяснениях. Она в том, чтобы исследовать возможности усовершенствованного мною метода сенсорной депривации, а вместе с ним и новые возможности человеческой психики, которые как я предполагаю, он позволит проявить. Что очень важно, метод исключает грубое вмешательство в работу мозга, чреватое отрицательными последствиями (как, например, в случае употребления наркотиков). Главное же достоинство моего подхода в том, что открывает всякому нормальному, здоровому человеку естественный путь изучения собственного внутреннего пространства и раскрытия своего потенциала. Отсюда и название, которое я придумал для своего исследовательского проекта: «Интроспектум».

Я отложил чтение. Мысли в моей голове плясали беспорядочно. Хм, «место силы»… Е.Г. ничего подобного мне не рассказывал. Вот оно как, оказывается! Куда сложнее, чем я думал. И куда необычнее.

Профессия научила меня быть реалистом и отвергать всякое сверхъестественное. Да и по складу ума я всегда относился к подобным вещам, мягко говоря, скептически. И уж никак не думал, что они заняли такое место в научных интересах моего друга. Ладно, у всех бывают причуды, и даже выдающиеся умы заносит иной раз чёрт знает куда… Вон, даже Менделеев уделял серьёзное внимание спиритизму, а Ньютон занимался алхимией и писал богословские трактаты.

Но почему Е.Г. до сих пор держал меня (и, насколько я понимаю, коллег тоже) в неведении?

Возможно, он решил хорошенько проверить свои догадки, прежде чем доверять их мне или ещё кому-то. Просто хотел накопить побольше экспериментальных данных. А может, ничего не нашёл на этом пути и разочаровался в своём новом направлении. Решил, что это бесперспективно или вообще заблуждение.

Я вообще-то представляю, что будет, если об этих исследованиях рассказать широкой общественности. Как к ним отнесётся большинство солидных мужей от официальной науки. И метод, и сама область исследований сомнительны, результаты недоказуемы и проверке почти не поддаются. Это уже за гранью, отделяющей науку от мистики. А консервативный научный клан мало кому из своих адептов прощал подобное отступничество. Во всяком случае, трудно потом сохранить репутацию серьёзного учёного.

А может, по какой-то неведомой мне причине он вообще намеревался сохранить результаты своих опытов в тайне. Хотя бы до поры до времени. Не связано ли это с тем, что ним случилось?

Как бы то ни было, у Е.Г. не было резона посвящать других в свои опыты. А почему — сейчас он не скажет, и сможет ли когда-нибудь — вопрос. Мне предстояло разобраться в этом самому.

Я собрал внимание и вновь принялся читать.

Первое погружение я хорошо запомнил. Потом были ещё десятки, и всё более длительные по мере привыкания, и с более мощным и обширным опытом, который я получал раз за разом. Но первый раз — это… ну не знаю, с чем сравнить. Как впервые опуститься под воду с аквалангом или прыгнуть с парашютом. Меня хватило на двадцать минут. Если быть точным, около пятнадцати минут я погружался, т.е. постепенно мозг пытался приспособиться к абсолютной тишине и темноте. А уже потом со мной стало происходить нечто столь необычное, что внутри сработал некий стоп-сигнал. И я прекратил эксперимент.

Это была естественная реакция, что впоследствии подтвердили другие участники опытов. Практически все сначала чувствуют примерно одно и то же. Потом опыт становится у всех разным. Обычное состояние людей можно сравнить с крепостью, внутри которой все находятся и видят одинаковую обстановку. Но стоит выбраться за стены этой крепости (перескочить), как каждый видит нечто своё в зависимости от того, в каком месте оказался после прыжка.

Описывать опыт депривации, как и всякий опыт изменённых состояний сознания — занятие неблагодарное. Понимаешь слабость слов, и вообще неадекватность языка как средства выражения, когда имеешь дело с миром психических состояний. Это понятно: язык сформировался и служит для описания в основном того, что снаружи нас, для передачи внешней информации. Это банальность, уже тысячи раз высказанная многими, кто занимался самопознанием и получил сходный опыт с помощью разных психотехник. Но всё же повторю здесь: кто хочет знать, тому лучше испытать самому.

Я только могу сказать, что было ощущение, как будто я медленно растворяюсь в окружающей среде, как тает лёд в тёплой воде. Это было даже поначалу приятно. Но в какой-то момент нечто внутри запаниковало. Это был страх — слепой, панический ужас, которого я, пожалуй, никогда в жизни не испытывал. Страх полного исчезновения. Это, я думаю, разновидность или форма страха перед смертью. И в первое погружение я не смог совладать с ним. Я подал сигнал наблюдателям: мол, всё, пока хватит. И вылез из камеры.

Если бы я раньше не читал об опыте депривации, то был бы разочарован. Но, во-первых, такой реакции и нужно было ожидать — я же обычный и неподготовленный человек (а скажем, йоги или тибетские монахи запросто выдержали бы это испытание). Во-вторых, это было только начало. А в-третьих — и это главное — энцефалограф, подсоединённый к моей голове во время эксперимента, показал на шестнадцатой минуте резонансный пик — всплеск волновой активности как раз на частоте 8 Гц. То есть мои догадки подтверждались, и это придало мне уверенности и энтузиазма для продолжения экспериментов.

Почему я пришёл к идее этих исследований? Оглядываясь назад, могу сказать: то направление, которым сейчас занимаюсь и намерен заниматься дальше, — самое главное, чего я достиг в жизни. Сейчас я отчётливо понимаю: всё предыдущее, что мне удалось сделать, каким бы важным или полезным оно ни казалось мне самому или другим — было только подготовкой к тому, чтобы подойти вплотную к этой захватывающей области. Но пришёл я к ней не случайно. Нечто вело меня все эти годы, с тех пор, как я ещё в юном возрасте ощутил интерес к внутренней стороне человеческого существования, а немного позднее — к вечным вопросам нашей роли, предназначения и места в мире. Ещё тогда я осознал, что посвящу этому жизнь (каким бы это ни показалось пафосным). Потому что и тогда думал, и дальше всё более укреплялся в этой мысли, что на самом деле нет ничего важнее и интереснее. Это определило и выбор профессии, и все особенности моего жизненного пути.

Ещё в молодости мне хотелось открыть что-то самому. Меня всегда тянуло в неизведанные области. Хорошо это или плохо, но таких областей во всех науках, и в психологии тоже, становится всё меньше. Как бы то ни было, мне удалось найти такую, можно сказать, заповедную территорию, на которую мало кто ступал. Мало того — как можно дальше пройти по тропинке, которую проложили до меня, и протоптать её, сделать удобнее для тех, кто захочет пойти следом и, возможно, ещё дальше. Я думаю, что исследовательский интерес заложен в разумных существах самой природой, — если не во всех, то в наиболее удавшихся экземплярах (с точки зрения эволюции). Благодаря именно этому свойству в людях возникло и развивается всё то, что мы охватываем понятием «цивилизация».

Конечно, стремления к познанию не существует в чистом виде. Всегда есть (или возникают позже) связанные с ним прикладные интересы, всевозможные эмоциональные реакции и мотивации (к сожалению, далеко не всегда столь же благородные по своему происхождению). Об этом свидетельствует вся человеческая история. Но я согласен со многими из тех, кто шёл путём самопознания. Они сходились в одном: жизнь можно улучшить, сделать осмысленнее, гуманнее, гармоничнее, если дать каждому возможность исследовать собственный внутренний мир и понять, кто он такой, зачем он здесь, откуда и куда идёт. Некоторые мастера практического самопознания — скажем, современные буддисты — даже высказывают мнение, что только так и можно решить проблемы, стоящие нынче перед человечеством. С этим можно спорить, но я точно знаю одно. Это знание такого рода, которым нельзя злоупотребить, и которое действительно может поднять Homo Sapiens как вид над его нынешним состоянием.

Заповедь древних мудрецов «Познай себя» актуальна во все времена. Мне кажется, я нашёл новое средство не только познать собственную природу, но и изменить себя (и в какой-то мере мир вокруг) к лучшему.

Чтобы достичь этого рубежа, — я имею в виду, когда наступает резонанс с «переходной частотой», и мозг переходит в иной режим функционирования, — разным людям требуется различное время. Скажем, мне нужно было сначала, как я отметил из своих опытов, 15—17 минут. У кого-то «настройка» длится дольше, у кого-то наступает быстрее: кому-то надо полчаса, а один из испытуемых входил в это состояние за 7—8 минут (у него был приличный опыт аутотренинга и медитаций). Сейчас я понимаю, что это зависит от врождённых индивидуальных особенностей мозга (вообще ЦНС), от различных обстоятельств жизни, повлиявших на здоровье, от «тренированности» мозга (в плане различных психотехник), и даже от уровня и качества полученного образования. Кстати, по мере продолжения своих опытов я отмечал, что мне требуется всё меньше времени на то, чтобы «перепрыгнуть через стену крепости». То есть мозг как бы запоминает это состояние и воспроизводит его всё легче. И тем дольше я способен находиться в этом состоянии без внутреннего психического или физического дискомфорта, который неизбежно возникает как реакция всего организма на непривычные условия. Собственно, и неприятных ощущений становится всё меньше, а сами они слабеют.

Сознание как бы осваивает новую для себя реальность и учится в ней ориентироваться — подобно тому, как постепенно осваивается в мире новорождённый. То, что открывается индивидуальному сознанию после вхождения в резонанс, как я уже отмечал, словами описать очень трудно, в чём-то практически невозможно. Опять же, каждый получает свои переживания, в зависимости от врождённых особенностей своей нейрофизиологии, а также от усвоенной культуры и вообще всего суммарного жизненного опыта. Это как в сновидениях — вариации могут быть бесконечны. Когда исследователь имеет дело с персональной, собственной областью бессознательного, он окунается в неконтролируемый и бесформенный хаос. Однако если он идёт дальше, за пределами личного бессознательного он обнаруживает некие моменты, общие для всех исследователей. Скажем так, это целостные комплексы или паттерны (как принято называть их в современной психологии), которые воспроизводятся в сознании при погружениях. Сюда, прежде всего, относятся архетипы коллективного бессознательного — те самые, о которых писал К. Г. Юнг ещё в первой половине прошлого века.

Однако я встретил ещё немало всякого, что не вписывается в юнговскую классификацию. Мне начало открываться, и довольно скоро — после восьмого или девятого погружения — множество любопытных вещей. Наверное, одна из самых существенных — то, что «психическое пространство-время» (назовём так реальность, которую я изучаю в погружениях), определённым образом организовано и упорядочено. Иными словами, оно имеет свою структуру и свои законы. В первом приближении я бы сказал, что оно многослойно. А слои эти различаются… трудно сформулировать, но попробую: по степени интенсивности самосознания, необходимой, чтобы их достичь. В этом не приходится сомневаться, хоть я и не понимаю природы этой реальности. Понятно, названий для неё придумано уже более чем достаточно. Но это только символы, способ указать или обозначить нечто такое, чему нет аналога во внешней реальности, которую мы привыкли считать единственной и объективной. Возможно, связи внутренней реальности с внешней на самом деле гораздо глубже, а их взаимная зависимость — сильнее, чем нам кажется.

М-да… Это было скорее собранием дневниковых заметок, нежели научным отчётом. Но я начинал понимать: тон задавала сама область исследований. Е.Г. изучал нечто такое, к чему были неприменимы традиционные способы описания. Об этом и можно было писать только так — в виде отрывочных наблюдений и мыслей.

Хотя я всегда считал себя рационалистом и человеком, трезво мыслящим, тема исследований Е.Г. мне не была чужда. Я тоже интересовался вопросами психологии и необычных возможностей человека, хотя всегда подходил к этому, исключая всякое паранормальное и потустороннее. Одно время я работал спецкором и научным обозревателем в штате сотрудников довольно популярного журнала. Находясь на этих должностях, в поисках сюжетов довольно много поездил по стране, да и за её пределами. Побывал в Тибете, в Бурятии, в Центральной Сибири, на Крайнем Севере, включая Кольский полуостров и Ямало-Ненецкий округ. Довелось пообщаться со знахарями, целителями, шаманами, буддийскими священнослужителями различных рангов. Результатом таких встреч стали несколько статей и опубликованных интервью с интереснейшими личностями — как известными, так и не очень, а то и вовсе не известными.

Е.Г., конечно, о том знал. Поэтому вполне естественно, что он решил доверить такое ответственное дело — осветить итоги своей работы — человеку, который более-менее ориентировался в этой необычной сфере. А поскольку, помимо всего, нас связывала многолетняя дружба, моя кандидатура была вне конкуренции.

Насколько там было далеко до подведения каких-то итогов, я мог сейчас только гадать. Чтобы составить определённое мнение о том, чего Е.Г. достиг и каково значение этого, нужно было прочитать всё до конца. И, чёрт побери, в который раз сказал я себе, попробовать самому…

Хотя главную задачу на ближайшее время я видел не в том. Главной задачей было понять, что случилось с моим другом, и как я могу ему помочь.

При всём том, в его заметках появилось нечто такое, что уже никак не согласовывалось с моим устоявшимся мировоззрением. Это вызывало во мне смутную тревогу.

Но пока мне не оставалось ничего лучше, как следовать за откровениями Е.Г.

Во время погружений сознание работает неким особенным образом. Восприятие реальности, в которой я оказываюсь погружённым, более всего похоже на зрение, но им не является. Я «вижу» там примерно в том же смысле, в котором мы «видим» сны. Но всё гораздо ярче и как бы плотнее, существеннее, что ли. Можно сказать, что задействованы и другие чувства, но опять-таки, там они работают по-другому. Как именно, выразить затрудняюсь. Во всяком случае, «эффект присутствия» потрясающе убедителен. Нет сомнений, что это переживания в иной действительности.

Тут возникают вопросы: в какого рода реальность внутри себя я оказываюсь погружён, и кто этот «Я», который оказывается погружённым? Кем является тот наблюдатель, который по-прежнему ощущает себя отдельной воспринимающей единицей? Повторю: природа внутренней реальности в языке не имеет словесного эквивалента. Невозможно всё происходящее выразить в привычных категориях, и приходится прибегать к сравнениям и аналогиям. Я бы сказал, что когда проникаешь туда, то первое впечатление, что так называемое внешнее и так называемое внутреннее меняются местами.

Если быть последовательным, можно ведь задаться и таким вопросом: а какого рода «обычная», т.е. внешняя действительность? Докапываясь до оснований, мы в конце концов и здесь упираемся в одну большую Тайну. И кто окончательно установил, какая из реальностей более «истинная» или фундаментальная? Ведь эта философская проблема и все споры вокруг неё стары как само человечество. Когда-то я был убеждённым материалистом и не сомневался насчёт того, что объективная действительность вокруг нас подлинная, настоящая и единственная, а внутренняя — ну, это как бы что-то эфемерное, производное. Однако с возрастом и накоплением опыта (прежде всего профессионального) я стал думать, что не всё так просто и однозначно. А погружения дали мне такой опыт, что теперь с уверенностью могу сказать только одно — не знаю. Да, мне не стыдно признаться: я в настоящий момент не знаю, что есть реальность подлинная, а что мнимая, и где критерии различия. И даже не уверен, имеют ли смысл эти вопросы.

У дзэн-буддистов, йогов и других исследователей «внутренних пространств» я встречал удачное описание выхода в эти пространства. При углублении в себя всякий ищущий, если он достаточно настойчив, однажды открывает, что там, внутри, его «Я» внезапно расширяется и становится таким же необъятным, как всё мироздание. Пожалуй, удачнее не выразить. Это напоминает мне представления современной космологии о том, что сингулярность «чёрных дыр» может быть входом в «кротовые норы», ведущие в иные Вселенные, или, может быть, в некую объемлющую их Метавселенную.

Мне кажется, что «переходная частота» — это некий универсальный код доступа, который открывает проход во «внутреннюю Вселенную». Да, есть и другие способы проникнуть за стену, отделяющую «Я» в обычном состоянии от «психического пространства-времени». Но методика, которую применяю я, кажется наиболее эффективной. Она не требует долгой практики, изнурительных тренировок, выдающихся способностей, радикальных средств. Она проста, органична, доступна практически каждому. И, главное, безопасна. Во всяком случае, пока я не обнаружил какого-либо отрицательного влияния — ни на себя, ни на других испытуемых.

Я бы даже сказал, что погружения оказывают благоприятный, оздоровительный эффект на нервную систему и организм в целом. Это как с обливанием ледяной водой: поначалу процедура кажется экстремальной, но если подходить методически правильно, то организм понемногу привыкает и закаляется. Уже в ходе первых пяти-шести погружений двое из моих пациентов избавились от своих специфических застарелых неврозов. Остальные отмечали у себя прилив сил, улучшение настроения и общего самочувствия. То же самое могу сказать и о себе.

Но я решил не ограничиваться психотерапевтическим применением метода. Мне хотелось идти в своём исследовательском стремлении дальше — настолько, насколько возможно. Разумеется, я не имел права подвергать риску других людей, поэтому погружения с увеличенным временем проводил самостоятельно — конечно, под наблюдением. И вот тогда-то началось самое интересное. За пределами личного бессознательного меня ждало нечто такое, по сравнению с чем всякие там лечебные методики показались мне пустяками, чем-то мелким и несерьёзным.

В «глубоких» (как я их назвал) погружениях, достигающих слоёв коллективного бессознательного и ещё глубже — открываются огромные и удивительные перспективы. Там, в неизведанных просторах этих внутренних Вселенных, таится множество… Трудно это назвать — сил, активных начал или факторов. Они определяют, каковы мы, люди, есть как вид, и в каком направлении движется наше эволюционное развитие.

Пожалуй, самый главный опыт, который мне удалось вынести из этих погружений до настоящего момента — то, что упомянутыми силами можно отчасти управлять. Таким образом, у погружений может быть цель, гораздо более существенная, более масштабная, чем просто любопытство или оздоровление отдельных организмов. Можно в определённом смысле оздоровить человеческую природу в целом, а вместе с ней и жизнь на Земле.

Опять же, это дело будущего и многих. Одинокому энтузиасту такая задача не под силу. Если мне или кому-то ещё удастся основать данное направление деятельности (я бы назвал его «психонавтикой»), привлечь к нему широкое общественное внимание, то «психическое пространство-время» можно будет осваивать. Так же как мы понемногу осваиваем внешний космос, стоило бы начать завоевание космоса внутреннего. И трудно сказать, что для человечества важнее. Но я думаю, что на данной стадии развития цивилизации эпоха практической «психонавтики» наступает.

Вот это да, подумал я, положив тетрадь на стол. Вот так замахнулся! Управлять движущими силами эволюции… Теперь мне стало ясно, почему Е.Г. не торопился делиться такими выводами с коллегами. Да его просто сочли бы, мягко говоря, не совсем адекватным. А скорее всего, профнепригодным. Это примерно как если бы авторитетный физик заявил, что он создал-таки вечный двигатель.

Нет, я всегда знал Е.Г. как человека с нетривиальным мышлением, склонного к масштабным прожектам и оригинальным идеям. Но всё это даже для него было как-то уж чересчур.

«Было…» В который раз я одёрнул себя, отгоняя назойливую, болезненную мыслишку, что Е.Г. безвозвратно остался где-то в прошлом. Этот близкий мне человек, мой давний друг, на самом деле ЖИВ. Он дышит, сердце его бьётся. И я каким-то шестым или неизвестно ещё каким чувством я знаю, что там, где продолжает гореть искра его сознания, он не сдаётся. Он борется.

Борется за то, чтобы вернуться.

Я уже изрядно устал — не столько от количества прочитанного, сколько от попыток уместить всё это в голове. «Ещё немного, и хватит на сегодня», — сказал я себе и снова взял тетрадь.

Сфера личного бессознательного наполнена бессвязными отрывочными образами, странными хаотичными ассоциациями, эмоционально заряженными фрагментами воспоминаний и переживаний, которые формировались у нас на протяжении всей жизни. Когда проходишь сквозь эти слои, то какими-то остатками сознания с изумлением отмечаешь, сколько всего накопила твоя память с момента рождения. И даже раньше, в период внутриутробного развития. Большая часть этой грандиозной свалки (в чём-то даже помойки) представляет собой либо нейтральный бесполезный хлам, либо записи негативных переживаний. Здесь залежи всевозможных психических травм, основная часть которых получена в детстве и подростковом возрасте. Всё это с возрастом подавляется и оттесняется в глубину, но не стирается. Это то, что неосознанно деформирует нашу личность, является скрытой причиной комплексов, неврозов и прочей внутреннего балласта, отравляющего нам жизнь. Останавливаться на этом не буду, отмечу лишь, что размеры и состав этой свалки сугубо индивидуален. Этот опыт тоже весьма полезен, так как позволяет исследователю «увидеть» источник многих своих проблем. Если полностью осознать их в погружении, можно от большинства из них избавиться. Правда, не сразу и не от всех. Некоторые таковы, что корни их находятся ещё глубже, в родовом или даже видовом бессознательном.

Если нырнуть туда, то видно, насколько тесно они переплетаются или даже срастаются с корнями проблем более древних и общих. Эти общие проблемы, если их так можно назвать, связаны на самом глубинном уровне с самой Жизнью как единым явлением. Они как бы являются неотъемлемыми атрибутами всего живого на всём протяжении развития от простейших форм (первых одноклеточных микроорганизмов) до нашего вида.

Все обособленные живые единицы мало того, что смертны, но ещё и обречены находиться в непрерывной борьбе за выживание — и с окружающей средой, и между собой. Это состояние непрерывной борьбы за самосохранение и воспроизводство — иногда нападения, но в основном обороны — буквально въелось в генетическую память всех организмов. Въелось настолько, что стало её сутью, основным содержанием. Это не плохо и не хорошо, это биологический факт. У эволюции своя логика, и довольно жестокая. Для своего продолжения она постоянно требует мириады жертв, не разбирая — бактерия это или человек. Жизнь, развиваясь от простого к сложному, выражает себя в дискретных, отдельных формах, которым изначально отмеряет срок существования. Жизнь неотделима от смерти, последняя как бы встроена в структуру первой. По существу, смерть — это необходимая плата за развитие.

Конечно, я тут не делаю открытия, а так, по ходу излагаю давно известные мысли. Это лирическое отступление делаю, чтобы сказать другое.

Существует многовековой опыт человечества в исследовании тайн сознания. Это различные духовные, мистические традиции всех времён и народов. Также сюда внесли свой вклад отдельные исследователи внутреннего космоса, которые появлялись на протяжении всей истории. Это область знания, которая практически целиком находится вне науки, в виде этакого интеллектуального андеграунда. Однако именно там содержатся истины, значимость которых для людей трудно переоценить.

Мой опыт погружений, накопленный к настоящему моменту, подтверждает эти истины. Я сформулировал три, на мой взгляд, самые важные. Они в концентрированном виде передают смысл того, чем я занимаюсь. Сейчас я последовательно изложу их.

1. Человек — это первое в эволюции существо, осознавшее свою отдельность и научившееся преодолевать её.

2. Движущие силы эволюции работают за пределами биологических форм, ограниченных в пространстве и времени.

3. Человек, преодолевший свою отдельность, может сознательно сотрудничать с этими силами.

Остановится ли эволюция на виде Homo Sapiens или способна пойти дальше? Не знаю, но полагаю, что человек напрасно называет себя «венцом творения». Не только в аспекте развития всего живого на Земле, но и в том, что этот вид к настоящему моменту собой представляет и какое влияние оказывает на всю биосферу. Это отдельная, очень сложная и обширная тема. Не буду здесь её развивать, только думаю по этому поводу вот что. Если человека и сменит какая-то более совершенная форма жизни, то произойдёт это при сознательном участии самого человека. Путь к тому — овладение (вернее, управление) силами, о которых я упомянул чуть выше. Овладеть ими вряд ли можно: они слишком велики, чтобы быть подконтрольными отдельному сознанию. Но можно отчасти управлять — так же, как мы научились в ограниченных масштабах и себе на пользу управлять некоторыми силами природы.

Здесь уместно было бы обратиться к давнему вопросу о природе самосознания. Сразу признаю, что бесполезно пытаться определить или выразить, что это, через что-либо более фундаментальное (существует ли такое?) Но уверен в одном: в реальности, которую я исследую, оно играет главную роль. Я бы сказал, что самосознание — это фокус восприятия. Это точка (вернее, небольшая зона), в которой собираются воедино наши разрозненные переживания — и «здесь», и «там». Оно в любых условиях остаётся целостным и неизменным. Но самое важное — это то, что оно «там» действует. Оно является инструментом управления «тамошними» стихиями.

Как я уже отмечал, самое интересное начинается, когда переходишь за границы, отделяющие личное бессознательное от коллективного. Собственно, названия «личное» и «коллективное» я употребляю скорее для удобства. Я не могу точно определить ни их соотношения в «психическом пространстве-времени», ни вообще какое «место» они сами по себе там занимают. Могу только сказать, что граница между ними определённо существует. И момент её пересечения моё «Я» отмечает довольно-таки чётко.

Как это происходит? Больше всего похоже на огромную волну. Кто хоть раз купался в море во время шторма, тот примерно может представить. Она приходит как будто со всех сторон сразу, подхватывает тебя и несёт. Даже нельзя точно сказать — вверх или вниз, потому что там все ощущения «верха» и «низа» утрачиваются, как в открытом космосе. Это интенсивное движение продолжается несколько секунд (по субъективным ощущениям тамошнего времени) и сопровождается чем-то вроде низкого вибрирующего звука. Визуально же перед тобой возникают красочные неопределённые образы, с сумасшедшей скоростью сменяющие друг друга. Иногда это геометрические узоры, иногда просто переливающиеся фигуры, иногда что-то неописуемо сложное. Волна проносит тебя сквозь это пёстрое, сияющее и кипящее марево. И вдруг звук прекращается, видения исчезают, и ты оказываешься в местности, напоминающей какой-то виденный ранее пейзаж, или может быть, некую комбинацию элементов разных земных ландшафтов. В отдельные моменты путешествия по этим местам наступает очень интересное ощущение: одновременно ты видишь и всё вокруг, и себя же как тело со стороны. При этом нет шизофренической разделённости. Ты сам воспринимаешь это нормально, без эмоций, хотя поначалу было несколько непривычно.

Не менее любопытно и то, что реальность, в которой оказываешься, имеет относительно восприятия те же характеристики, что и «нормальная». Там есть и верх, и низ, и гравитация, и атмосфера, и в основном всё (или почти всё) то же, с чем мы привыкли иметь дело «в действительности». Иными словами, в погружении на достаточно большую глубину мы оказываемся в мирах, которые являются как бы объёмными проекциями того, что есть в обычном мире, на «психическое пространство-время».

Я думаю, что эти миры представляют собой результат коллективной визуализации всего человечества. Визуализации чего, можно спросить? Всего опыта, накопленного с момента появления существ, сознающих себя и мир. (Сразу замечу: термин «визуализация» здесь не совсем точен; вернее, он недостаточен. Я употребляю его лишь потому, что он ближе всего передаёт суть явления. Полностью адекватного ему понятия в языке не существует. Ибо суммарный опыт, о котором я пишу, включает весь спектр ощущений и эмоциональных реакций, доступных человеку). Но они, эти миры, никоим образом не иллюзорны, а представляет собой самостоятельную реальность — когда там находишься, в этом нет ни малейших сомнений.

Можно бесконечно долго рассказывать о том, что мне довелось увидеть и пережить там. Опыт многообразный и потрясающе сильный. Многое в нём носит индивидуальные характеристики. Возможно, когда-нибудь я подробно опишу всё то, что моя память вынесла из погружений. Но в этих записках хочу сделать акцент на, так сказать, главном сюжете моих путешествий в «психическом пространстве-времени».

Прежде чем рассказывать об этом, должен отметить, что я далеко не единственный и тем более не первый, кто побывал в этих мирах. Конечно, такие путешествия совершали шаманы во многих национальных культурах, йоги, представители разных оккультных и эзотерических учений, практикующие медитацию, особые дыхательные упражнения и т.н. «осознанные сновидения», и даже обычные люди, пережившие клиническую смерть. Также можно погрузиться в эти области под воздействием психотропных препаратов. Хотя в таких случаях мало кому удаётся нырнуть глубже индивидуального бессознательного. К тому же этот способ достижения сомнителен по причинам как медицинским, так и тем, что связаны с законом.

Всё это давно и хорошо известно и описано во множестве источников. Но хочу особо отметить, что эти грандиозные пространства практически «безлюдны», если можно так выразиться. Отдельные слои и области, через которые я прошёл в погружениях, в изобилии населены всевозможными существами (кое-где ими буквально кишит, как всевозможными формами жизни в тропических джунглях). По большей части они нейтральны, но встречаются среди них агрессивные, враждебно настроенные. А есть, похоже, и дружелюбные — всё как в дикой природе. Некоторые даже производили на меня впечатление вполне сообразительных и способных к контакту, на манер дельфинов или собак. Но мне очень редко (считанные разы, о чём ниже) встречался кто-то похожий на носитель человеческого сознания. Возможно, потому, что это чрезвычайно редкий гость в здешних краях. При том, что изучать открывшуюся мне реальность захватывающе интересно (кажется, это никогда не надоест), я на протяжении всех опытов испытывал чувство тотального, вселенского одиночества. Возможно, то же испытывают космонавты в открытом Космосе.

Мой главный опыт как раз относится к общению (лучше сказать, к взаимодействию) с существами, которые демонстрировали признаки разумности. Но мне кажется, ни одно из них не обладало индивидуализированным человеческим сознанием. Это были те самые обобщённые архетипические образы, каждый из которых олицетворял определённый аспект коллективной памяти всего человечества. Однако они вели себя как разумные существа — во всяком случае, с ними оказался возможен осмысленный диалог.

Первым из таких существ, которое встретилось мне на просторах внутренней вселенной, был Странник. Так он себя называл, и весь его облик и поведение говорили о том, что это олицетворение идеи вечного скитальца. И эта же встреча стала началом того главного сюжета, который придал направление, смысл и цель моим дальнейшим путешествиям. Начну по порядку. Да, ещё раз оговорюсь, чтобы более не возвращаться к этому. При описании опыта погружений я употребляю те привычные и понятные слова, которые, по-моему, наиболее близки, чтобы его передать.

После двадцать седьмого погружения (оно продолжалось два с половиной часа) я неожиданно оказался в местности, особенно похожей на обычный земной пейзаж. Сначала это выглядело так, как будто резонансной волной меня занесло в какой-то длинный и тёмный тоннель с ребристыми стенами. Впереди маячило круглое светящееся пятно. Я понял, что это выход, и пошёл в том направлении. Скоро я выбрался на обширную местность, освещённую солнцем. Это напоминало зелёную долину в широком ущелье между горами. Я сделал несколько шагов, обернулся, чтобы посмотреть, откуда я пришёл, но никакого отверстия позади не обнаружил. (По ходу отмечу характерную особенность внутренней реальности: обстановка там может внезапно и непредсказуемо меняться, как в сновидении). Вокруг меня до горизонта простиралась та же долина, покрытая лугом. Над головой синело высокое и безоблачное небо, в нём щедро сияло солнце. А там, куда я смотрел с самого начала, высились на отдалении два параллельных ряда тёмных скал, а зелёный ковёр под ногами врезался между ними исполинским языком. Почему-то я знал, что мне нужно идти туда, в это ущелье.

Идти мне пришлось довольно долго. Дорога затруднялась тем, что постепенно поднималась, к тому же было жарко. Да, в том мире существовал зной! Я реально чувствовал, как мне припекает голову. Даже такие физиологические эффекты, как усталость в ногах и одышка, здесь ощущались вполне отчётливо. По мере продвижения трава под ногами становилась всё реже, потом появилась коричневая сухая почва. Я выбирался на возвышение, похожее на террасу, зажатое с двух сторон скалистыми образованиями. Здесь ущелье заканчивалось, а мне по мере подъёма стал открываться вид на обширную территорию, похожую на каменистую пустыню. Это было бескрайнее пространство, неприветливое и однообразное. Куда бы я ни посмотрел, всюду была эта твёрдая серо-жёлтая земля, похожая на спёкшуюся хлебную корку. Кое-где выбивались из неё редкие чахлые кустики, да местами валялись разной величины бесформенные камни. В обычном мире я бы удивился такой резкой смене ландшафта, но только не там. Впрочем, куда более удивительные вещи ждали меня впереди.

Когда я взобрался на самый верх, то разглядел вдалеке — километрах в десяти по обычным меркам — нечто такое, что резко выделялось на этом удручающем фоне. Это было некое строение, более всего напоминающее коническую башню. Насколько я мог судить отсюда, оно было очень высоким. Трудно сказать, насколько, но, вне всякого сомнения, оно размерами намного превосходило любое из современных высотных зданий. При виде этого сооружения я испытал самый настоящий трепет.

Оно необъяснимым образом ужасало и одновременно притягивало к себе. Я подумал, что если в этом мире есть такое здание или что бы это ни было, то должны быть и те, кто его возвёл. Инстинкт исследователя толкал меня дальше, к этой загадочной башне. Но я уже изрядно устал. Пройдя ещё немного, я остановился и присел на камень, чтобы отдохнуть. И тут наконец увидел, что в этом мире не одинок.

Ко мне с той стороны, откуда я пришёл, приближалась человеческая фигура. Морщинистое лицо и длинная седая борода выдавали в нём старика. Он был одет во что-то похожее на длинный плащ. На голове была остроконечная и широкополая шляпа, за спиной болталась тощая котомка, а в руке незнакомец держал посох. Я с замешательством глядел на него, не понимая, откуда вдруг взялся этот причудливый персонаж. Ведь только что кругом не было ни души! Хотя к тому времени я уже начал привыкать к неожиданным фокусам, которые периодически выкидывает здешняя реальность, встреча эта произвела на меня сильное впечатление. Впервые за всё время погружений я встретил кого-то, похожего на человека!

Именно «похожего», потому что какая-то инстанция во мне знала: это всё же не человек. По крайней мере, не совсем человек, хоть и выглядел как мужчина весьма преклонных лет.

Старик подошёл, остановился в трёх шагах от меня. Его тёмные глаза под набрякшими веками смотрели внимательно и цепко. Мне стало не по себе от этого взгляда, который, кажется, пронизывал меня насквозь. Несколько секунд мы молча разглядывали друг друга, потом он произнёс скрипучим голосом:

— Добро пожаловать на территорию Соединения!

Каким-то образом он сразу распознал во мне пришлого чужака. А он сам — я был уверен в этом — был органической частью этой реальности. Но что он имел в виду, было непонятно.

— Кто вы, уважаемый? — спросил я. — Что это за территория?

— Я тот, кто не остаётся подолгу на одном месте, — степенно ответил незнакомец. — Я путешествую по просторам этого необъятного мира. Вот как ты сейчас, только я делаю это всё время. Зови меня Странник.

Я оторопел. Похоже, он знал обо мне гораздо больше, чем я мог предположить.

— Вы… живёте здесь? — я слегка растерялся, и вопрос от этого получился неуклюжим и глупым.

Загорелое лицо старика расплылось в улыбке. Он снял свой диковинный головной убор и стал обмахиваться им, как веером. Его длинные волосы оказались почти полностью седыми, как и борода. На лбу блестели бисеринки пота, но выглядел он бодро и даже, можно сказать, весело.

— Ф-фух, ну и жара… — выдохнул он. — Можно сказать, что живу. Но вообще-то моя главная задача — направлять заблудившихся путников.

— По-вашему, я заблудился, уважаемый? — я тоже попытался улыбнуться ему в ответ.

— Нет, ты идёшь верной дорогой. — Странник нахлобучил шляпу обратно на голову. Лицо его посерьёзнело. — Ты ведь стремишься попасть туда, так? — он махнул рукой в направлении огромной башни.

Я кивнул:

— Да. Откуда вам известно?

— Мне много чего известно, — загадочно ухмыльнулся старик. — Я должен тебя предостеречь от преждевременных шагов. Послушай меня: тебе рано туда, где соединяются Земля и Небо. Это, кстати, к твоему вопросу о территории. Ты ещё не готов.

Я молча глядел на Странника, не в силах вымолвить ни слова. Сказанное им меня сильно обескуражило.

— Ты колеблешься, — произнёс Странник, — но послушай меня. Возвращайся назад, иначе погибнешь. Твоё время придёт. Ты там окажешься, и сделаешь то, что нужно. Но не сейчас.

Я знал интуитивно, без всяких объяснений, что ему можно доверять, и что он прав.

— Но когда? Когда я смогу попасть туда? — спросил я.

— Терпение, друг мой. Попадёшь, когда у тебя не будет ни страха, ни сомнений. Мы ещё увидимся. До встречи.

На этом наш странный диалог закончился. Странник повернулся и размеренно зашагал известным только ему маршрутом, постукивая посохом и поднимая позёмку пыли. Я несколько секунд смотрел ему вслед. Потом перевёл взгляд на громадное мрачное строение, высившееся где-то у горизонта. Да, я действительно шёл туда, и возможно, достиг бы цели, если бы не встреча с этим… разумным существом. Я снова посмотрел в направлении, куда пошёл Странник, но его и след простыл. Он исчез так же внезапно, как и появился.

Я посидел ещё немного, потом поднялся и пошёл назад. Через некоторое время реальность вокруг стала размываться, терять очертания и краски. Вокруг меня образовался знакомый уже тёмный тоннель, затем вновь бешено закрутилось цветное марево, и я стал выныривать из погружения.

Следующий опыт я предпринял не скоро. Требовалось время для осмысления этого странного двадцать седьмого погружения, которое стало для меня началом головокружительной одиссеи. Она ещё не закончена, и я не уверен, закончится ли для меня когда-нибудь. Ибо то, во что я оказался вовлечённым, важно не только для меня лично, и даже не только, скажем так, для развития знания о человеческой природе. Это важно для развития жизни на Земле как таковой, если вообще может остаться понятие о чём-то важном, когда проникаешь туда.

Интерпретация всего, что я пережил, напрашивалась такая. Это был первый за всё время погружений контакт с архетипической сущностью. Её можно рассматривать как некий сгусток психической энергии, универсальный или, скажем так, стереотипный для человеческого восприятия. Она предстала передо мной в образе вечного бродяги, повидавшего много на своём веку и умудрённого огромным жизненным опытом. Тут вроде понятно.

Но что это была за башня? Почему меня тянуло туда? Почему это было, по словам Странника, преждевременно и опасно? Что за миссия там мне предстояла?

Я не находил тому сколько-нибудь правдоподобных объяснений. Ясно было только то, что узнать это можно единственным способом. Продолжать эксперименты с депривацией.

Последний эксперимент так захватил моё воображение, что я решил посвятить некоторое время попыткам понять, что же я видел. Я не поленился проштудировать несколько классических трудов по мировой мифологии, а также перечитать кое-что по психоанализу и трансперсональной психологии (к этому направлению можно отнести мои изыскания). Материалов по интересующей меня теме в этих источниках нашёл более чем достаточно. Но всё прочитанное было неоднозначно, противоречиво, и никак не позволяло рационально осмыслить полученный опыт. Можно было трактовать его так и этак, где-то уловить как бы отмеченные другими закономерности, притянуть за уши чьи-то смутные догадки и умственные спекуляции. Но всё равно целостной картины у меня не получалось. Это как если бы я взялся толковать собственное сновидение, используя какой-нибудь «сонник» позапрошлого века. Моё последнее переживание не укладывалось в чужие интеллектуальные схемы. Оно было в чём-то иным, существенно иным.

Может показаться нескромным, но меня не покидало чувство, что поиски завели меня на путь, которым мало кто хаживал. Или даже никто. Во всяком случае, описаний чего-то подобного я ни у кого не нашёл.

Забегая немного вперёд: смысл моих дальнейших опытов оказался глубоко связанным не столько с мифологией или традиционной западной психологией, сколько с даосизмом. Каким бы странным это ни показалось. Последующие эксперименты всё более подтверждали эту связь. Образы и понятия, которые использовались в древнекитайской натурфилософии, — куда больше, чем плод произвольной игры ума. Они по-своему выражают фундаментальные законы развития всего сущего, в том числе и жизни как явления в целом.

Что меня направляло в этих путешествиях — до сих пор не знаю. Наверное, не узнаю никогда. Но я же не случайно вышел на ту дорогу. Скорее всего, сыграло свою роль то, что я бывал в Северном Китае. Древняя культура этой страны всегда была мне интересна. Я знаком с несколькими мастерами народной медицины, и в своё время кое-что перенял у них для собственной практики. Но, изучая все эти премудрости, заново узнал для себя и усвоил принципы даосской философии. Общеизвестно: ею пронизана и материальная, и духовная стороны китайской цивилизации. Влияние этого своеобразного мировоззрения можно обнаружить во всём: в укладе жизни, в образе мышления, в искусстве, ремёслах и т. д.

Позже я непосредственно убедился, что закономерности, открытые и сформулированные китайскими мудрецами более двух с половиной тысяч лет назад, поистине универсальны. Продолжая исследования, я обнаружил: внутренний космос живёт по тем же всеобщим законам. И чем глубже погружаешься, тем ярче и сильнее они проявляются.

«Пожалуй, на этой загадочной ноте мы и прервёмся», — сказал я себе, захлопнул тетрадь и убрал её в стол. Всё это было необычно и чертовски занимательно. Хотя ни на йоту не приблизило меня к пониманию, что же случилось с Е.Г. во время его последнего эксперимента.

Да, помнится, он рассказывал о своих поездках в Китай, — по обмену опытом, так сказать. Это было давно, «В сердце мира» тогда ещё не построили. Вроде бы Е.Г. говорил, что бывал там трижды, благо жил недалеко от границы. Третий раз он пробыл там достаточно долго — полгода. Конечно, за такой срок не изучить столь затейливо-мудрёную штуку, как китайская традиционная медицина. На это вся жизнь может уйти. И все тонкости китайской натурфилософии тоже вряд ли усвоишь, будь хоть семи пядей во лбу. Тем более человеку посторонней культуры и без знания языка. Впрочем, Е.Г. как-то сказал (а зря он хвалиться не стал бы), что специально для поездок закончил годичные курсы китайского. Неутомимая натура, на всё-то ему хватало времени и сил. Возможно, потому что без семьи. Но всё равно: далеко не каждый заставит себя зубрить иероглифы в зрелом возрасте.

Голова была чугунной. Хотелось сменить обстановку. За окнами уже вечерело. Чтение настолько захватило меня, что я и не заметил, как пропустил время обеда. Да чёрт с ним, с обедом. Вот на ужин успею, и ладно.

Я вышел, закрыл дверь на замок. Тамара Сергеевна любезно разрешила мне оставить ключ у себя, чтобы я мог посещать кабинет, когда мне вздумается. Побродив ещё немного, я пошёл в столовую. Механически поел, потом снова пошёл гулять по территории. Второй день моего пребывания в центре заканчивался, но мне казалось, что я тут уже месяц. То, что я прочитал в дневнике Е.Г., не шло из мыслей, но при этом скомкалось и спуталось в дикий клубок.

Я вернулся в свой номер, посмотрел по телевизору какую-то дребедень и улёгся спать. Долго ворочался, прежде чем заснул. Но на сей раз никакие кошмары меня не беспокоили.

*

На следующий день я сразу после завтрака отправился в кабинет моего друга. По дороге размышлял: необходимо дальше изучать его записи, это единственное, что я пока могу делать. Где-то там спрятан ключ к пониманию того, что случилось с ним. Пусть так, но читал ли его откровения ещё кто-нибудь? Вряд ли кого-то мог всерьёз заинтересовать этот дневник, попадись он на глаза коллегам. А скорее всего, его никто ещё и не видел. Сомневаюсь, чтобы сам Е.Г. его кому-то показывал. Похоже, я, сам того не желая, оказался единственным, кому могла открыться истинная причина беды, в которую попал Е.Г.

Стоит ли сейчас посвящать в содержание записей кого-либо из персонала? Думаю, не стоит. По крайней мере, пока не прочитаю всё до конца. А то, чего доброго, у меня их просто конфискуют, и я их больше никогда не увижу. Сам понимаю, как это выглядело бы со стороны — влезать в то, что не предназначалось для чужих взоров. Это всё равно что читать чужие письма. Но сейчас тот случай, когда приличиями можно пренебречь.

Я достал тетрадь с надписью ИНТРОСПЕКТУМ на обложке, поудобнее расположился в кресле. Так, на чём мы вчера остановились? Да, на даосской философии, как ни странно…

Немного позже я вспомнил слова того, кто представился Странником: «…туда, где соединяются Земля и Небо». «Земля» и «Небо» — это аллегории, используемые в даосизме, которые можно трактовать следующим образом. «Земля» — это плотный, «вещный» мир, вся материальная природа. Всё то, с чем мы имеем дело как с объективной реальностью и частью чего сами являемся в качестве тела, организма. «Небо» — духовная реальность, управляющая всеми изменениями на «Земле». Источник идей и образов, воплощённых в мире объектов, а также всех законов мироздания. «Небо» в нас представлено всем тем, что относится к сфере психики и разума, инстинктов и ощущений.

Да, и ещё одно важное звено, связующее эти два понятия и образующее триаду: человек. По даосским канонам, из всех существ у него особая миссия на Земле. Человек призван объединить, или, по крайней мере, соединить в себе Землю и Небо, которые пребывают в разобщении.

Тогда мне стал яснее смысл того, что сказал Странник. В погружениях мне предстоит стать связующим звеном. И если этому суждено случиться, то это произойдёт в башне. Поэтому меня тянет к ней. Но я пока не готов к такому испытанию. Хотя в каком смысле не готов, что это значит — быть готовым — не имею представления. Узнать это можно одним способом: идти дальше в своих экспериментах.

Так я думал перед тем, как предпринять следующее погружение. Однако очередной опыт оказался рядовым, ничем не примечательным. И следующий после него тоже. Я прошёл через двенадцать погружений, прежде чем снова встретился со Странником. Теперь я понимаю, что эти опыты готовили меня (или лучше сказать, я сам неосознанно готовил себя) к цели моих путешествий. Можно сказать, что я копил силы до поры до времени.

До сих пор не могу сказать определённо: что-то во мне самом определяет, куда я попаду, или меня заносит в разные места случайно — подобно тому, как ветра в степи гоняют перекати-поле. Наверно, истина находится где-то посередине. Но в любой ситуации «психического пространства-времени» я сохраняю возможность выбирать свои действия, как и в «реальной» действительности. То есть свобода, которую я имел в обычном мире, сохраняется, пусть и не абсолютная. По совокупности ощущений я бы даже сказал, что во внутренней вселенной я становлюсь более свободным, более мобильным. Усилий на перемещение в пространстве тратится заметно меньше, а решения, что делать, принимаются легко и спонтанно, без всякого внутреннего сопротивления.

Я снова оказался на «территории Соединения» во время сорокового опыта. На сей раз неведомая сила, управляющая мною в путешествиях, выбросила меня гораздо ближе к тому строению, которое я при первом знакомстве окрестил «башней». Вокруг меня была знакомая уже пустынно-каменистая местность, которая простиралась во всех направлениях, насколько хватало глаз. Небо было не таким чистым, как в прошлый раз. Его заволокло пеленой неподвижных сизых облаков, и солнце освещало землю сквозь редкие просветы. А передо мной где-то на расстоянии полукилометра возвышалась эта громада.

Сейчас я мог рассмотреть её лучше. Она была похожа по очертаниям на металлургическую домну, увеличенную в десятки раз. Немного сужаясь к вершине, её стены вздымались к облакам и выше, пронзая эту пелену. Где заканчивается башня, не было видно. И никаких окон или дверей — отсюда она выглядела глухим монолитом.

Опять я ощутил знакомый трепет при виде этого исполинского сооружения. Оно поражало воображение даже здесь. Я сделал над собой усилие и двинулся вперёд. Подойдя поближе, я заметил, что башня сложена из массивных блоков, похожих на гигантские кирпичи из какой-то тёмной породы. Каждый такой блок весил бы в нашем мире, вероятно, несколько тонн. Эти глыбы были грубо обтёсаны, но в целом имели выраженную геометрическую форму, и, насколько я мог судить, хорошо подогнаны друг к другу.

Странник возник неожиданно, как и в прошлый раз. Наверное, так он появлялся всегда. Возможно, его перемещение в этом мире было подобно квантовым скачкам.

В этот раз я услышал, как знакомый скрипучий голос где-то сзади окликнул меня по имени. Я вздрогнул и обернулся. Странник стоял в нескольких шагах от меня, опираясь на посох.

— Рад видеть тебя снова! — сказал он. — Похоже, теперь ты готов.

— Готов… к чему? — спросил я в замешательстве.

Я до сих пор не знал, что мне нужно делать. Но почему-то был уверен, что он знает.

Старик добродушно усмехнулся. Так обычно реагируют взрослые на какие-нибудь наивные детские вопросы.

— К тому, зачем ты явился на территорию Соединения. К чему же ещё? Теперь тебе надо попасть туда, — он указал посохом на башню.

— Ну да… — пробормотал я нерешительно. — Но как? Тут нет никакого входа.

— Для тебя вход не здесь, — изрёк он внушительно. — Твой вход гораздо выше. Тебе надо подняться по наружной лестнице. Под облаками найдёшь дверь.

— Но я не вижу и лестницы. И… почему для меня — там? Что это за башня вообще, можешь ты мне сказать, уважаемый? Кто её построил? И для чего?

Странник глубоко вздохнул, покачал головой.

— Я думал, ты и сам догадался. Эта башня возведена самой Жизнью в ходе своего развития на собственных же наружных границах. Это как бы цитадель, в которой сущность Жизни скрывается от губительных воздействий окружающей среды. Защитная оболочка, вроде раковины или кокона, понимаешь? Вот как пример: растёт черепаха, растёт вместе с ней и окружающий её панцирь. Так что можно сказать, башня существует почти столько же времени, сколько и сама Жизнь на Земле.

Несколько секунд я не мог вымолвить ни слова — настолько поразило меня то, что сказал мне Странник. Это произвело на меня не меньшее впечатление, чем вид этой башни. И ни капли не прибавило мне смелости при мысли о том, чтобы взбираться на неё.

— Не пугайся, — добавил старик после паузы, и в его голосе послышалось желание приободрить меня. — Ты человек, а значит, за твоими плечами миллиарды лет усилий Жизни. Поэтому от тебя не требуется преодолевать все трудности этого пути с самого начала. Но всё же тебе предстоит достичь своего уровня обходным маршрутом.

— А дальше что? — спросил я с дрожью в голосе, хотя ответ уже вырисовывался в моём сознании.

— Как что? — опять усмехнулся Странник. — Восхождение к вершине! Неужели сам не понимаешь?

— Да, но… для чего? Что мне делать там, на вершине?

— Там поймёшь, — отрезал старик. — Я за тебя этого не решаю. Иди, — он снова ткнул посохом в направлении башни, — там вокруг стены будет винтовая лестница наверх. Когда войдёшь в башню, встретишься со Стражем Неба. Он решит, достоин ли ты идти выше.

— А как же… — начал было я.

— Иди, — оборвал меня Странник, — или возвращайся. Я и так сказал тебе больше, чем надо.

— Я понял, — кивнул я. — Благодарю, уважаемый.

— Да не за что, — ответил он. — Будь внимателен. И главное — ничего не бойся. Удачи тебе!

Я не успел ничего ему ответить — он вдруг просто растворился в воздухе.

Я снова остался в этом странном мире один на один с циклопическим строением, которое своим видом заставляло замирать сердце.

Да, подумал я, дальше становится всё интереснее. Все эти видения Е.Г. были устойчивыми и воспроизводимыми. Неужели пресловутое «коллективное бессознательное» — и вправду некая самостоятельная реальность? Этакий неисчерпаемый кладезь образов и представлений, независимый от отдельной человеческой единицы? Я всегда был склонен думать, что это всего лишь удобный термин, принятый психологами для обозначения неких фрагментов памяти и представлений, общих для всех людей. По описанию Е.Г. это было чем-то куда более глубоким, более существенным. Оно являлось огромной сценой, на которой разворачивалось непостижимое для меня действо с участием самого Е.Г.

Стать звеном, соединяющим Небо и Землю… Не многовато ли, по меркам Земли и Неба, для такой букашки по сравнению с ними, как человек?

И всё-таки… Не были ли эти путешествия в иную реальность всего лишь галлюцинациями, просто результатом нарушений в работе мозга Е.Г.? Не выдавал ли он желаемое или кажущееся за действительное? Может, Тамара Сергеевна была права в своих опасениях — насчёт того, что у этих погружений есть некая черта, за которую переходить опасно любому?

А Е.Г. не осознавал этого или не хотел принимать, и перешёл.

Как бы то ни было, сказал я себе, надо идти дальше. Пока — по этим страницам.

По мере приближения башня всё более заслоняла обзор местности, а я всё сильнее робел. Я не мог подавить свой страх перед этой громадой и тем, какое испытание мне уготовано там, внутри неё. Каждый шаг давался всё труднее. Когда я подошёл к самому подножию, сердце колотилось как бешеное. А ведь я ещё не начал подниматься!

Я задрал голову, и у меня захватило дух. Стены круто уходили ввысь и вонзались в облака, висевшие над головой плотным, почти непроницаемым покровом. Странник сказал про лестницу, но где она? Прямо передо мной ничего подобного я не наблюдал. Обшарив глазами необъятную поверхность башни, я разглядел где-то на высоте сотни метров тонкую, почти незаметную отсюда выемку или борозду. Она наискось опоясывала часть стены, обращённую ко мне. Высоко над ней параллельно шла такая же линия, а ещё выше были другие, терявшиеся из виду. Я понял: это и есть та лестница, о которой говорил Странник. Она спиралью обвивала всю башню по наружному периметру, поднимаясь вверх. А начало её было, вероятно, где-то на уровне земли, но его нужно было найти.

Меня ужасала сама мысль о том, чтобы подниматься неизвестно куда, описывая круги по поверхности этого каменного колосса. Я понимал, что это будет долго, но страх был в другом: что ждало меня там, в конце подъёма?

Но желание повернуть назад было не лучше. Я не за тем явился сюда! Странник сказал: главное — не бояться. Если бы эта задача была мне не по силам, он послал бы меня туда, откуда я пришёл. Но он велел мне подниматься. Вернее, не то чтобы велел, а направил… Я ведь и там принимал решения сам, и волен был в любой момент отказаться от своей авантюры. Но что-то во мне, что было сильнее страха, толкало меня вперёд.

Я стал обходить вокруг башни, чтобы найти, где начинается подъём. Описывая этот круг, я прикинул, что диаметр башни у основания составляет не меньше километра. И всюду стена её была такой же глухой и однообразной. Несколько раз я дотрагивался до неё рукой — холодный камень. Этот минерал был мне незнаком: тёмно-серого, почти чёрного цвета, похожий на графит, но гораздо более твёрдый. Наконец я обнаружил начало лестницы. В стене была проделана ниша со ступенчатым дном, глубиной около метра и высотой в человеческий рост. Я собрался с духом и стал подниматься.

Даже один круг описать оказалось непросто, хотя я не потерял ещё физической формы. Впрочем, о какой физической форме там можно говорить? Преодолев только первый виток спирали, я очутился на высоте небоскрёба. Здесь воздух чувствовался уже не таким тёплым, как внизу. Идти приходилось осторожно, как можно ближе к стене: не было никакого ограждения с другой стороны.

По мере продвижения открывалась панорама местности, столь же монотонная, как и этот подъём. Во все стороны света тянулась каменистая, выжженная солнцем земля. Казалось, весь здешний мир представлял собой пустыню, а башня была единственным исключением на фоне унылого пейзажа.

Стараясь не смотреть вниз, я шагал и шагал по ступеням. Не могу точно сказать, сколько витков вокруг башни я сделал — семь или восемь. На каждый такой виток у меня уходило около часа по земным меркам, потом я садился и отдыхал. Это восхождение меня просто вымотало. К концу я двигался с трудом, к тому же на такой высоте было уже весьма холодно, и воздух становился более разрежённый — дышать было всё труднее. Как и в обычной реальности, когда поднимаешься на гору, даже относительно невысокую.

Я уже давно не смотрел даже по сторонам, чтобы не испытывать головокружения. Уже после первого круга спиральной лестницы я стал продвигаться, прижимаясь вплотную к стене и глядя только перед собой и вверх. Ведь на протяжении всего подъёма меня отделяли от падения с огромной высоты каких-нибудь пара шагов в сторону. Я и сейчас могу только гадать, что бы произошло со мной «в прежней реальности», если бы я упал и разбился «в этой». Может, просто вынырнул бы из погружения, как, бывает, внезапно просыпаешься от кошмарного сновидения.

А может, и нет…

Но всему есть конец, кончилась и эта проклятая лестница. Она просто обрывалась тупиком. Но рядом в стене была дверь. Да, дверь, сколоченная из грубых, необструганных досок, скреплённых несколькими поперечными металлическими полосами. К двери была прибита массивная скоба.

Я испытал настоящую эйфорию. Странник не обманул! Он сказал, что я найду дверь прямо под облаками. И действительно, гигантское облачное одеяло колыхалось в десятке метров над головой. Башня же уходила туда, в это мутное марево, и её очертания терялись там.

По-прежнему не было видно, где же макушка этого сооружения. Но, похоже, я преодолел большую часть его высоты. Если дверь обозначала человеческий уровень развития Жизни, то, вполне вероятно, что до вершины было уже недалеко. Хотя для меня она оставалась пока недосягаемой — ни визуально, ни физически.

Я потянул на себя скобу, но дверь не поддалась. Я рванул ещё несколько раз, затем пытался толкать дверь от себя, — она не сдвинулась. Похоже, она была закрыта изнутри на какие-то запоры. Я стал колотить в неё кулаками, кричать, в надежде, что кто-нибудь услышит и откроет — тщетно.

В отчаянии я сел на каменные ступени и прислонился к двери спиной. Получается, я зря проделал такой длинный и трудный путь?

На этом месте моё очередное путешествие закончилось. Пространство вокруг меня завибрировало мелкой разноцветной рябью, потом сменилось глухой клубящейся темнотой. Когда она развеялась, я осознал себя уже в обычном мире, лежащим в депривационной камере.

Погружение длилось три с половиной часа — рекордно долго. Это соответствовало целому дню «тамошнего» времени. Можно ли вообще судить, как соотносятся привычные единицы измерения времени здесь и там? Скорее всего, «тамошнее» время (если оно существует), в отличие от обычного, «земного», — течёт нелинейно.

Особенностью этих путешествий является то, что твои накопленные достижения аккумулируются некоторым загадочным образом и неизвестно где. Как будто этой реальностью управляет какой-то метафизический суперкомпьютер, в памяти которого записывается всё, что ты делаешь. Ты продолжаешь свою историю с того места, где остановился в прошлый раз. Когда я следующий раз попал в ту заветную местность, которую Странник называл «территорией Соединения», мне не пришлось заново взбираться на башню. А если бы я оказался у подножия, то вряд ли стал бы подниматься второй раз.

Сейчас мне понятно: дверь оказалась закрытой, потому что я не был готов к встрече с неведомым, что ожидало меня за ней. Восхождение отняло у меня слишком много сил. Скорее всего, дальнейшего испытания мой организм или психика (в данном случае всё равно) в том состоянии не выдержали бы.

Я даже не очень удивился, когда в одном из последующих погружений вдруг очутился прямо перед той самой дверью. Это случилось через одиннадцать «обычных» опытов, не связанных с башней. Было похоже на то, как периодически продолжается какое-нибудь сновидение, когда из подсознательных глубин вновь появляются те же образы, персонажи и элементы обстановки. Думаю, такое каждому знакомо.

Надо сказать, с определённого момента в ходе своих опытов я стал ощущать в себе раздвоенность. Как если бы независимо от твоего привычного существования в некоем параллельном мире развивалась другая, независимая сюжетная линия. Только эта, «альтернативная» линия жизни, была абсолютно непредсказуемой, и к тому же шла пунктиром, периодически пропадая из виду.

А последние погружения и вовсе поселили во мне сомнения насчёт того, какая из двух жизненных траекторий «истинная» или «правильная». Возможно, так ставить вопрос неправильно по сути: никакая из них не «более истинная», чем другая, они равноправны. Опять-таки, это напомнило мне знаменитую даосскую притчу-метафору. Ту самую — про мудреца, который видел себя во сне бабочкой, а проснувшись, не мог понять, кто же он на самом деле: бабочка, которой приснилось, что она человек, или наоборот.

При всём том я отдаю себе отчёт, что психически совершенно здоров. Я сохраняю целостность и непрерывность своего самосознания. Я сохраняю здравый смысл, самоконтроль и способность совершать разумные целенаправленные действия в «обычной» реальности. Повторю, что все странности, которые я описываю, ни в малейшей степени не относятся к моему взаимодействию с привычным внешним миром. Они относятся к моему восприятию в пространстве внутренней вселенной, куда я попадаю в ходе глубоких погружений.

Итак, в ходе пятьдесят второго погружения я оказался на том же месте, в конце лестницы, на головокружительной высоте. Всё было, как и в прошлый раз. В метре от меня был обрыв, над головой — глухая ватная облачность, скрывающая вершину башни, а перед носом — дощатая дверь, за которой скрывалось неизвестное.

Да, всё было так же, с той только разницей, что теперь у меня были силы, чтобы войти и…

Я потянул скобу на себя, и дверь, заскрипев ржавыми петлями, распахнулась. Я шагнул в сумрачный проём. На меня пахнуло сыростью и ещё чем-то, что ассоциируется с подземельем. Здесь было темно — не полная темнота, но света было куда меньше, чем снаружи. В первый момент мне показалось, что я нахожусь у входа в гигантскую пещеру. Я сделал ещё пару шагов вперёд. Дверь, вероятно, снабжённая пружиной, тут же захлопнулась за моей спиной.

Несколько секунд глаза привыкали к полумраку, а потом я лучше рассмотрел, куда попал.

Я находился в просторном зале, если так можно было назвать это место. И пол, и стены, и сводчатый потолок на уровне пятиэтажного дома — всё было из камня. Это придавало помещению сходство с внутренним пространством большого религиозного храма. Но здесь было ни намёка на какие-нибудь украшения или предметы культа. На стенах кое-где висели светильники — старинные, в виде металлических чаш, и в каждой из них с потрескиванием колебался коптящий язычок пламени.

В сотне метров от меня зал, похоже, заканчивался. Эта часть была освещена совсем слабо, но всё же я разглядел там нечто вроде трона, а на нём — огромную фигуру, в которой угадывались очертания человека. Обращённая лицом ко мне, она сидела величественно и неподвижно, немного не доставая головой до потолка. Сначала я не понял, была это скульптура или что-то другое, но меня тотчас же охватил с ног до головы страх перед ней. Такой сильный, что захотелось броситься назад, прочь из этого мрачного зала. Наверное, я б так и сделал, если бы ноги не отказались повиноваться — они словно приросли к полу.

Можно представить мой ужас, когда вдруг фигура зашевелилась. Это было не каменное изваяние. Это было существо, и оно заметило меня. Его опущенная массивная голова, отдалённо похожая на человеческую, медленно поднялась. Руки, лежавшие на подлокотниках, тоже пришли в движение. Кисти этих рук были размером с ковш экскаватора.

Я стоял как столб, не в силах пошевелиться и не сводя глаз с этого монстра. Он мог запросто прихлопнуть меня как муху. Краем рассудка я понимал, что сейчас вижу такую же архетипическую сущность, как и те, кого я повстречал во время предыдущих путешествий. Но ни одно из встреченных мною существ не выглядело столь пугающе. В голове пронеслось: Странник говорил, что в башне я встречусь с неким Стражем Неба, который решит, идти ли мне дальше.

Так это он и есть, тот самый Страж!

Одновременно раздался и загрохотал под сводами низкий голос, исходящий от фигуры. Он был похож на человеческий густой бас, но с какой-то металлической, машинно-скрежещущей нотой. Мне показалось: это было само Повеление, выраженное в звуке. Голос произнёс:

— Подойди!

Я диким усилием преодолел трепет перед исполином и на дрожащих ногах спустился с нескольких ступенек, ведущих от двери к полу. Потом сделал ещё несколько шагов навстречу грозной фигуре.

— Иди сюда! Не бойся! — пророкотал Страж Неба, и опять каменные стены многократно отразили эхо его голоса.

Голос это буквально подавлял, но как ни странно, но в его интонации я уловил нечто ободряющее. Собравшись с духом, я подошёл ещё ближе. От Стража теперь меня отделял десяток шагов, и теперь я смог как следует разглядеть его.

Это существо действительно походило на человека, но было на порядок больше. Его фигура была с ног до головы облачена в нечто, более всего напоминающее рыцарские доспехи — повторяя контуры человеческого тела, они тускло поблёскивали металлом. А то, что я поначалу принял за голову, оказалось продолговатым шлемом с двумя узкими прорезями для глаз. Лицо (если оно имелось) было наглухо закрыто забралом. Как выглядел тот, кто скрывался внутри этой амуниции — так и осталось для меня неизвестным.

Одна особенность поразила меня: глазные прорези мерцали оранжевым светом. То тускло, то ярко. Как будто там, за ними полыхало пламя. Пожалуй, это было самой впечатляющей чертой облика Стража.

Я стоял перед ним, застыв, и ждал, что будет дальше.

Несколько секунд Страж Неба молча смотрел на меня, будто бы разглядывая и решая, что со мной делать. Потом вдруг вся его громадная фигура резко подалась вперёд. Он наклонился ко мне, и из этих отверстий в шлеме меня обдало жаром, как из печки.

— Я знаю, зачем ты здесь, — прогудел он, и у меня было ощущение, будто рядом работал мощный динамик. — Но я должен решить, достоин ли ты.

— Достоин… чего? — впервые, как попал сюда, подал я голос.

— Достичь вершины, — пояснил Страж Неба. — И я подвергну тебя испытанию.

— А если я не справлюсь? — спросил я с замиранием.

Страж Неба издал короткий звук, похожий на смешок. Это было так неожиданно с его стороны, так не соответствовало всей этой мрачно-суровой обстановке, что я почувствовал себя менее скованным и напуганным.

— Тогда вернёшься туда, откуда пришёл! — сказал он. — Но дорога сюда будет для тебя навсегда закрыта.

— Значит, у меня только одна попытка?

— Любому, кто явился сюда, даётся одна попытка. Не думай, что это несправедливо. Только одному из миллиона даётся сама возможность предпринять её.

Я не мог более ничего говорить и молчал ошарашенный. Даже язык не поворачивался спросить, что за испытание приготовил мне Страж Неба.

— Ты можешь прямо сейчас отказаться от испытания и уйти, — нарушил он молчание. — Никто тебя не осудит и не накажет. Ведь ты всего лишь человек. Даю тебе на размышление одну минуту.

Он поднял правую руку, сделал ею какой-то замысловатый жест в воздухе, и на ладони в огромной железной перчатке возникли песочные часы. Они как будто материализовались из воздуха. Да, такое старинное устройство отмерять время — в деревянном корпусе, с двумя отделениями из стекла и узкой перемычкой между ними. Но размером этот прибор был с меня. Вернее, с тем, что я воспринимал как собственное тело.

Страж перевернул часы вверх наполненной частью и поставил их на пол. Я увидел, как сразу же из неё в нижнюю, пустую, побежала струйка песка.

— Господин Страж, так что же это за испытание? — выдавил я наконец.

Страж Неба опять усмехнулся. То ли его позабавило моё обращение к нему, то ли сам мой вопрос был нелепым.

— Соглашаться на испытание или нет, не зная, в чём оно, — загремел его голос, — это тоже часть испытания. Ты ведь явился сюда, отправляясь в неизвестность. Так что будь готов и к этому.

Я в растерянности молчал, глядя на холмик песка в нижнем сосуде. Холмик медленно, но неудержимо вырастал на глазах. Мною снова начал овладевать липкий, ползучий страх перед неизвестностью. Я почти физически ощущал, как во мне борются этот страх и желание пройти начатый путь до конца.

— Так и быть, я тебе дам подсказку, — произнёс Страж Неба. — Это будет испытание твоего ума и воли. Тебе предстоит поединок со мной на поле интеллекта.

— С вами… на поле интеллекта? — переспросил я в крайнем замешательстве. — Это как же, господин Страж?

— Хватит вопросов, — гаркнул монстр. — Решай наконец, у тебя мало времени!

Действительно, данная мне минута истекала. Я видел, что вот-вот песок полностью высыплется из верхнего сосуда. Моё внутреннее напряжение стало мучительным и достигло какой-то критической точки. Вдруг что-то резким усилием оборвало его. Судорожно сглотнув сухой комок в горле, я сказал:

— Хорошо, я согласен пройти испытание.

— Я рад это услышать, — Страж Неба вымолвил это, как мне показалось, с некоторым удовлетворением в голосе. — Тогда приступим!

Я подумал, что сейчас последует что-нибудь вроде загадки, которую Сфинкс задавал всем, кто пытался пройти мимо него. Но мой устрашающий собеседник опять проделал правой рукой какую-то непонятную мне манипуляцию в воздухе. И тут же место на полу, которое было между нами, стало меняться. Сначала на нём обозначилась более светлая и чётко очерченная квадратная площадка размером со стол. Затем этот участок пола разом, подобно лифту, поднялся мне по пояс и застыл. Одновременно сама площадка разделилась на 64 равных квадрата, попеременно окрашенные тёмно-коричневым и белым цветом.

Боже мой, это была большая шахматная доска!

Не веря своим глазам, я наблюдал, как на начальных полях возникают фигуры — так же, как песочные часы недавно, они словно бы сгущались из окружающего пространства, обретая форму и плотность.

Так вот что имел в виду Страж Неба, когда сказал про поединок с ним. Он предлагал мне сыграть с ним в шахматы! Признаться, я был совершенно обескуражен таким поворотом. В обычной обстановке, слушая такую историю от кого-то другого, я бы, наверное, посмеялся. Но сейчас мне было не до смеха.

Играть я умею, и довольно-таки прилично. Но чтобы здесь, в этом мире… И каков Страж Неба как противник? Может, по силе игры мы соотносится с ним так же, как по размерам?

И он ведь не сказал, что будет со мной, если проиграю. Может, лучше было отказаться?

И всё-таки я должен принять вызов. Я же согласился на испытание.

— Ну что, готов? — вывел меня из оцепенения гулкий голос.

Признаться, шахматы я всегда любил. Будучи школьником и студентом, занимался ими всерьёз. Играл в разных соревнованиях и выполнил норму кандидата в мастера. Возможно, достиг бы большего, но потом времени на игру не хватало. Однако никогда не упускал возможности сыграть с достойным противником.

Я часто задавался вопросом, в чём притягательность этой древней игры для многих. В первом приближении отвечаю себе так. В ней, как ни в какой другой, человек может творчески выразить себя. При достаточно жёстких правилах, определяющих течение игры, шахматы предоставляют игроку также и свободу выбора. Однозначность конечной цели в шахматной партии гармонично сочетается с неоднозначностью способов и путей её достижения. В силу бессчётного числа вариантов и позиций соперники входят в зону неопределённости, где могут творить (насколько позволяют друг другу) некую новизну. Течение шахматной партии (при условии соразмерности силы игроков) — это всегда новая история, повествование, сюжет, который мы с партнёром создаём совместными усилиями. Другое дело, что эта история может быть захватывающей, как мастерски написанный авантюрный роман, а может быть скучной и пресной, как бухгалтерский отчёт.

Много говорится о внутренней красоте шахмат и природе этой красоты. Мне кажется, в них более всего привлекает торжество неожиданного изящного исключения над, казалось бы, незыблемым железобетонным правилом; координации и маневренности над грубой силой. Шахматы, безусловно, логичная игра, но её логика многослойная и нелинейная, а в отдельных случаях парадоксальная. Подобная логика нередко действует и в реальной жизни.

Я бы сказал, что красота шахмат проявляется, прежде всего, в несиловых решениях. Когда качество сил (расстановка, акценты, согласованное взаимодействие) оказываются, в конечном счёте, важнее, чем их количество, и это решает исход партии. Если провести приблизительную аналогию из жизни: подобрать ключ к замку гораздо легче и эффективнее, чем ломать его или выбивать дверь. Или, пользуясь военным языком, настоящее искусство полководца состоит в том, чтобы «побеждать не числом, а умением». У даосов, кстати, много написано об этом умении (включая различные единоборства).

Такие несиловые воздействия (не только в шахматах, между прочим) всегда производит впечатление некоей магии, чуда. Как будто привычная логика опровергается. Но на самом деле это не опровержение линейной логики, а обнаружение логики более высокого порядка, более близкой к гармонии. Выявление более сложной и глубокой закономерности как реализация возможностей, скрытых в конкретной позиции.

То, что шахматы во многом моделируют разные аспекты жизни, подмечено многими. Главная параллель между жизнью как осознанным человеческим бытием и игрой в шахматы, на мой взгляд, в следующем. В жизни тоже действуют некоторые общие правила. Но время от времени в них вмешивается и их корректирует (а то и совсем отменяет) нечто такое, что не имеет с обычной логикой ничего общего. Каждый хоть раз сталкивался с невероятными совпадениями. Со многими происходят странные события, выпадающие из обычного хода вещей и иной раз круто меняющие судьбу. И всё это тоже не волшебство, не сверхъестественное и не игра слепого случая, а, возможно, проявление другой, высшей логики жизни, пока не понятой нами.

Если сравнивать шахматы с Жизнью как природным явлением, то мы найдём ещё более глубокую аналогию. Чтобы пояснить её, зайду издалека.

Жизнь сама по себе — во Вселенной исключительное явление. Она не возникла бы на Земле, если бы материей управляла только, скажем так, логика неживой природы. Одной такой «логики неживого» (той, что описывается языком физических законов) для описания мира недостаточно, и это понимали все великие учёные.

Однажды Жизнь зародилась на нашей планете из не-жизни и проделала долгий путь развития от одноклеточных до разумных организмов. Может быть, развитие пойдёт ещё дальше — кто знает, где предел эволюции на нашей планете? Какие ещё возможности Жизни раскроются на крохотном оазисе по имени Земля, затерянном в космосе? Каким законам подчиняется это развитие? Можно сказать наверняка: законы эти куда сложнее и, так сказать, «объёмнее» тех, что нам известны. Мы как вид самодовольно полагаем, что достигли полного понимания Вселенной и самих себя, но это не так. Думаю, настоящие открытия впереди.

На самом глубоком уровне — отдельных органических молекул — Жизнь «работает» посредством таких вот многочисленных «исключений», которые сама же изобретает в ходе эволюции. Далеко не буду углубляться в тему, укажу только на один факт. Вот ферменты, природные катализаторы, которые регулируют почти все биохимические процессы. Каждое из этих веществ, обладая уникальной молекулярной структурой, инициирует отдельную реакцию, которая без него в обычных условиях или невозможна, или требует куда больших затрат энергии. Это ли не впечатляющие примеры торжества исключения над правилом?

И в Жизни как явлении, и в шахматной игре, общее — проявление гармонии. Опираясь на предыдущий пример: это достижение результата не через силу, а путём согласованности, гармоничного взаимодействия, которое оказывается в конкретных условиях более действенным, чем сила. Что есть гармония — сложный философский вопрос. Если коротко, думаю, это и есть высшая, предельная степень согласованности. И это нечто такое, что принадлежит к самим основам бытия. Но я сейчас не о том.

Гармония проникает из высших областей — более свободных и с большими возможностями, в низшие области — с меньшим числом степеней свободы. Только в шахматах это моделируется в области рационального (и отчасти интуитивного) мышления, а живая природа демонстрирует в реальности на протяжении всей эволюции. Кстати, это же относится и к любым видам творческой деятельности человека, к сути творчества вообще.

И что существенно, это взаимодействие высшего и низшего происходит так, что законы низших областей при этом не нарушаются. Такое воздействие сверху вниз, если смотреть на ситуацию извне, происходит, как если бы низшая сфера своими силами и средствами организовала самое себя оптимальным образом. То есть несиловое начало исподволь управляет силовым.

Получается: лучшая (на мой взгляд) из игр, придуманных человеком, отражает самую глубокую закономерность жизни как природного явления.

Помимо этих общих соображений, у шахмат я нахожу неожиданные связи с древнекитайской натурфилософией. Скажем, то, что игра разворачивается на 64 полях. Для известного трактата «И цзин» (гадательной книги Перемен) число 64 — главное. Таково количество гексаграмм-толкований, которые, по замыслу авторов, охватывают все типы жизненных ситуаций. Может, это просто совпадение, не возьмусь судить.

Мимоходом отмечу ещё одно любопытное совпадение, но из другой области. У всех живых организмов на Земле генетический код записан в ДНК и РНК посредством четырёх азотистых оснований (нуклеотидов). Три последовательно соединённых и встроенных в цепочку ДНК нуклеотида (триплет) соответствуют определённой аминокислоте. Последовательность триплетов в молекуле ДНК или РНК задаёт порядок соединения аминокислот в процессе синтеза белков. Так вот, число всех возможных комбинаций, то есть способов выбрать три последовательных символа из четырёх разных, равно 64. Другое дело, что всё живое на Земле построено при помощи только 20 из этих комбинаций. Получается, генетический алфавит информационно избыточен. О значении данного факта тоже можно поразмыслить, но не сейчас.

Вернусь к параллелям, которые я прослеживаю между шахматной игрой и даосским мировосприятием.

Борьба и единство противоположностей — белого и чёрного, света и тьмы, инь и ян. Борьба — понятно, друг другу противостоят две армии. Но это более глубокая штука, чем просто конфронтация двух сторон. Это взаимодействие и единство дополнительных начал, а борьба — аспект этого взаимодействия. Нет одного из них — нет и войны. Война возможна, только когда есть обе стороны, причём обе стремятся к одному и тому же, но каждый со своей позиции.

Мирный исход (ничья) — достигается, когда обе армии достигают совершенства в воинском искусстве. Именно поэтому в поединках мастеров (я имею в виду шахматных) так часты ничьи. В шахматах не существует универсальной выигрышной стратегии для какой-либо из сторон. Но они существуют для конкретных позиций (опять же, не всех). Так же и в даосском учении о всеобщем Пути: если ты идёшь путём Дао (путём гармонии), — ты непобедим, но и побеждать никого не стремишься. Если ты отклоняешься от пути Дао — ты можешь кого-то победить. Но то, что в тебе самом стало причиной отклонения, обернётся для тебя поражением в другой ситуации или с другим противником.

Путей к победе может быть много. Можно идти к ней «янским» путём, можно «иньским», — смотря какое начало преобладает в твоей природе. В ком-то преобладает стремление к натиску и атаке, к быстрым тактическим операциям и бурным осложнениям. А кто-то предпочитает стратегический, в большей степени выжидательный подход, неторопливую и спокойную маневренную борьбу. Но оптимальный подход к игре в целом состоит в сохранении динамического равновесия во всех её аспектах. Выигрывает чаще тот, кто искуснее умеет следовать этому равновесию. Другими словами, лучший путь к победе пролегает через гармоничный баланс «инь» и «ян». Как писал один великий мастер воинского искусства, «стратегия без тактики — это самый длинный путь к победе, а тактика без стратегии — это только суета перед поражением».

Всё это мне вспомнилось, когда я предстал перед Стражем Неба и тем испытанием, которое он мне предложил.

— Я готов, — ответил я.

— Если не сумеешь выиграть, пойдёшь назад, — сказал Страж Неба. — Даю тебе на ход одну минуту. Если не сделаешь ход вовремя — ты проиграл. Можешь взять себе белые фигуры.

— Хорошо, господин Страж, — пробормотал я.

По крайней мере, он оставит меня в живых в случае проигрыша или ничьей. Это уже обнадёживало. Но если бы я вообще не умел играть? Он ведь даже не спросил! Может, он каким-то образом знал, и в противном случае у меня было бы другое испытание?

Я и сейчас не знаю ответа, а в тот момент мне было совсем не до того.

Я подошёл вплотную к шахматной доске. На моей стороне были белые. Протянул руку — хорошо, достаю все фигуры. Поднял одну фигуру, другую, прикидывая, насколько они тяжёлые. Но они, к моему изумлению, оказались почти такими же лёгкими, как если бы это были обычные деревянные фигурки. Из чего же они состоят? Из чего вообще состоит всё это вокруг?

— Твой ход! — рявкнул Страж.

Он перевернул песочные часы. Песок посыпался.

Я стоял несколько секунд в раздумье. Как начать, если я не знаю, что за игрок этот гигант? Вряд ли он играет хуже меня. Лучше выбрать хорошо известный мне и надёжный дебют. Но такой, чтобы можно хотя бы пытаться играть на победу. Ведь меня не устроит другой результат.

Иначе лучше сразу отказаться и уйти отсюда навсегда. Но если уж я ввязался в это приключение, отступать негоже.

Мне довелось сыграть немало партий. Но это была главная партия в моей жизни. От неё зависело гораздо больше, чем от всех остальных, вместе взятых.

Я собрал в кулак всю свою решимость и…

«Вот это да!» — подумал я, бегло просмотрев следующие несколько страниц. Там была запись той партии, которую Е.Г. сыграл с этим фантастическим персонажем. К тому же с примечаниями и комментариями. Он запомнил её и вынес в своей памяти из погружения! Игра в шахматы как часть визионерского опыта — вот уж чего никак не ожидал в этом дневнике. Мой друг и тут не переставал удивлять меня. Меня охватило предвкушение чего-то экстраординарного.

Я тоже увлекался шахматами. У нас с Е.Г. было много сражений, еще со времён студенчества. Он играл лучше меня. Когда-то выполнил норму кандидата в мастера, а мой уровень вряд ли был выше первого разряда. В отличие от меня, он основательно изучал шахматную теорию. Конечно, он выигрывал чаще, однако не настолько, чтобы нам было неинтересно состязаться за доской. И мне иной раз доводилось побеждать его. После чего он как-то по-детски досадовал по этому поводу — впрочем, недолго. Было даже забавно.

Манера игры у нас с ним разная. Наверное, она соответствует складу ума и характеру. Е.Г. играет остро, азартно, всегда стремится захватить инициативу, любит жертвовать и атаковать. И иногда идёт на неоправданный риск, что приводит его к проигрышу. Мне же больше нравится переиграть противника в позиционном ключе. Доказать, что моя стратегия оказалась в конечном счёте более последовательной и сильной. Если позиция позволяет, я и сам не прочь устроить охоту на неприятельского короля. Но всё же стараюсь идти к цели обходными путями. В шахматах (как и в жизни, отметил бы Е.Г.) они оказываются надёжнее, а иногда и ближе, чем прямые. Пользуясь терминологией Е.Г., его собственный подход к игре был в большей степени «янский», а мой — «иньский». Возможно, и в жизни было так же…

Я усмехнулся этим мыслям. Потом вытащил из стола потёртую временем шахматную доску и расставил фигуры. Да, немало на ней сыграно партий между нами. Сможем ли ещё?

Наверное, если кто-то заглянет сейчас в кабинет, то это будет выглядеть по меньшей мере странно. Но меня это не смущало. Ведь мною движет не только и не столько любопытство, сколько желание понять, что испытал Е.Г. в этих погружениях. И почему он до сих пор не вынырнул…

Я снова взялся за тетрадь.

…сделал первый ход.

1. Я передвинул пешку с поля d2 на поле d4 и взглянул на Стража. Не раздумывая, он протянул металлическую руку. И с осторожностью, которой трудно было от него ожидать, взял кончиками пальцев пешку с поля d7 и переместил на d5.

Тотчас же в нижнем отделе часов песок, который успел насыпаться, исчез, как будто его сдуло. А верхний отдел, будто ниоткуда, снова наполнился до прежнего объёма, и песчинки сразу побежали из него вниз. Пару секунд я зачарованно смотрел на это магическое превращение. По крайней мере, это было по-честному. Потом моё внимание вернулось к доске.

2. Попробуем разыграть ферзевый гамбит, подумал я, и пошёл пешкой с поля с2 на с4. Страж сразу же перевёл коня с g8 на f6. Похоже, теорию дебютов он знал не хуже меня.

3. Так, принимать гамбит он не хочет… Ладно, будем просто развивать фигуры по основным дебютным правилам. Немного подумав, я переставил коня с g1 на f3 и мельком глянул на часы. Всё было без обмана: верхний сосуд снова был пока полон. Страж без промедления поставил коня с b8 на c6. Да, он избрал редкий вариант. Обычно чёрные здесь отвечают по-другому. Не собирается ли он с самого начала меня смутить?

4. Буду пока играть надёжно и избегать сомнительных ходов, решил я, и передвинул пешку с е2 на e3. Страж тут же пошёл слоном с с8 на f5.

5. Выводить второго коня или предложить размен слонов ходом с f1 на d3? А, вот что: после появления моего ферзя на d3 у чёрных будет неприятный прыжок конём на b4. Нет уж, подумал я, и пошёл конём с b1 на c3. Страж сразу передвинул пешку с е7 на e6. Было ясно: в знании дебюта он мне не уступает, и переиграть его с самого начала не удастся. Шансы надо искать в середине игры. Или в эндшпиле, если я до него дотяну…

6. А пока главное — не делать грубых ошибок. Я передвинул пешку с а2 на a3. Думаю, это полезный ход, отнимающий пока у чёрных фигур поле b4. Страж, не колеблясь ни секунды, выдвинул слона c f8 на e7. Интересно, размышляет ли он вообще? Если им движет некий коллективный разум, то он намного превышает мой, и мне надеяться не на что. Но всё равно надо гнать эти мысли и сосредоточится на игре. По крайней мере, без борьбы я сдаваться не намерен.

7. Что если расшириться на ферзевом фланге, пока он мне это позволяет? И вывести чернопольного слона на большую диагональ? Я полминуты размышлял, выбирая между выходом белопольного слона и броском пешки. Последний ход казался мне более рискованным. Но и более перспективным. Наконец я передвинул пешку с b2 на b4. Страж сразу же ответил короткой рокировкой. Чёрт, всё он делает правильно!

8. Может, пора уже вывести белопольного слона? Но он тут же сыграет dc, и я потеряю темп, это ясно. Ладно, выведу другого слона. Вдруг он всё-таки сейчас решит взять пешку? Я переставил слона с с1 на b2. Но надежда моя была наивна — Страж пошёл пешкой с а7 на a6.

9. Дальше медлить с развитием королевского фланга становилось опасным. Я передвинул слона с f1 на d3. Ответ Стража был предсказуем. Он взял пешкой d5 мою пешку c4.

10. Я взял слоном пешку с4, ожидая ответного хода b7—b5. Но Страж передвинул ферзя с d8 на d6. Получалось, он завершил развитие фигур, а я ещё нет.

11. Отставать нельзя! Я тоже сделал короткую рокировку. И опять Страж удивил меня. Я бы здесь двинул пешку b7 на два поля, нападая на слона. Но он по-прежнему без раздумий переставил коня с f6 на d5. Вероятно, он провоцирует меня на опрометчивый ход е3—е4? Но я же вижу, что на это он возьмёт конём моего коня на с3, после чего отчаянная пешка на е4 погибнет. Нет, я всё же не настолько слабый игрок, чтобы попадаться в такие примитивные ловушки.

12. Я передвинул ладью с f1 на e1. Теперь ход е3—е4 возможен. Хотя для черных это не страшно. Ведь у них всё равно есть ответное взятие коня на с3. И тут Страж впервые за всю партию задумался. И меня это несколько обрадовало: и он может испытывать трудности! Значит, ситуация для меня не безнадёжна. Правда, думал Страж всего несколько секунд, после чего передвинул ладью с f8 на d8.

13. Я передвинул ладью с а1 на c1. Лучше ей стоять на полуоткрытой линии. Страж наконец взял моего коня на с3 своим конём с d5. Дебют я не сдал, пока держусь. Начинается миттельшпиль.

14. Я ответно взял слоном коня на с3. Страж после короткой паузы двинул пешку с g7 на g6. Смысл этого хода остался для меня загадкой. Возможно, он хотел перевести на g7 слона.

15. Напрашивается ход е3—е4. Неужели он не боится этого продвижения? Ах, да, у него же потом есть ход слоном на g4, после чего я, скорее всего, потеряю пешку на d4. Он всё время заманивает меня на сомнительную дорожку. Хитёр! Я двинул пешку с h2 на h3. Теперь слон на g4 не пойдёт. Но Страж тут же переместил его на e4.

16. Ладно, а что если ещё раз напасть на слона? Я пошёл конём с f3 на d2. Противник быстро ответил, переставив слона с е4 на d5.

17. Значит, сейчас он не против разменять белопольных слонов. Но что мне даст этот размен? Нет, пока лучше уклониться и создать угрозу поймать его слона. Я отошёл слоном с с4 на d3. Теперь уже чёрные не могут игнорировать возможность продвижения е3—е4. Страж, видимо, ожидал это, и сразу пошёл пешкой: е6—e5.

18. Он даёт мне понять, что ни е3—е4, ни взятие d4:е5 ему не страшны. Хорошо, а что если потревожить его ферзя? Я снял коня с d2 и поставил его на c4. Страж опять ненадолго задумался. Потом передвинул ферзя с d6 на e6. Понятно, он предпочёл не менять своего слона на моего коня, а усилить нажим на пункт с4.

19. Так, брать конём на е5 плохо. После разменов коней на поле е5 открывается вертикаль d, и мой белопольный слон попадает под связку ладьёй. Недолго думая, я отошёл слоном с с3 на b2. Теперь наконец-то я могу пойти е3—е4. Или пусть берёт коня на с4. Но Страж разгадал мой нехитрый план и сам продвинул пешку с е5 на e4, сгоняя с места моего слона.

20. Я перевёл слона с d3 на f1. Здесь ему самое место, пусть защищает королевский фланг. И тут Страж сделал наконец выпад b7—b5.

21. Этого хода я ожидал, и сразу отошёл конём с с4 на d2. Другие возможные отскоки казались мне рискованными. Страж теперь размышлял непривычно долго. Вроде бы моя позиция не хуже. Вперившись взглядом на поле сражения, я гадал, какую же дальше стратегию он выберет. И был немало удивлён, когда он передвинул ладью с d8 на b8. Судя по всему, он собирается наступать на ферзевом фланге!

22. Я без промедления передвинул ферзя c d1 на с2. Странно, что он позволил мне так легко захватить вертикаль. Пока я хлопал глазами, соображая, что бы это значило, Страж сыграл а6—a5. Теперь стал ясен его план: направить всю силу фигур на ферзевый фланг и создать проходную пешку на одной из линий — а или b.

23. Я взял пешкой b4 пешку a5. Ход был вынужденным, лучше ничего я не видел. Страж тут же побил пешку на а5 конём. Тут я всерьёз задумался. Противник отдаёт мне пешку на с7. Но стоит ли брать её? Наверняка здесь кроется какой-то подвох. Если я возьму, то скорее всего он ответит прыжком коня с а5 на с4. Все последствия я сосчитать не мог, но похоже, что во всех вариантах он съедает пешку а3. А пешка b5 станет опасной проходной, поддерживаемой всем чёрным войском. Кроме того, на моё взятие у него есть разные промежуточные нападения на ферзя. Скажем, ладья может пойти на с8 или b7, а слон — на d6. После чего чёрные быстро перегруппировываются и сооружают по диагонали h2—b8 грозную батарею из слона и ферзя, нацеленную на мой королевский фланг. Как бы то ни было, позиция получается очень сложная, её до конца не просчитает и игрок экстра-класса, тем более за минуту. А я шахматист не такого уровня, и у меня уже осталось… Я глянул на часы: всего несколько секунд, чтобы сделать ход.

24. Нет, лихорадочно соображал я, не буду принимать этот данайский дар! Но что делать? Кажется, его позиция уже лучше моей. Думай же, думай! Нужно срочно начинать какую-то контригру! Да, подрывать центр — ничего другого не остаётся! Краем глаза я видел, что песок вот-вот высыплется. И на последних секундах отпущенной мне минуты я двинул пешку с f2 на f3.

Если бы Страж ответил на это продвижением пешки f7—f5, подкрепляя пешку е4 и запирая центр, моё положение становилось совершенно бесперспективным. Этого я и опасался, ожидая его следующего хода. Конечно, я и тогда бы продолжал бороться. Только за какой результат? Та позиция не обещала белым больше ничьей. И противник вряд ли предоставил бы мне дополнительные шансы. Но Страж, видимо, решил, что вскрытие позиции в центре будет в его пользу, и взял пешкой e4 дерзкую пешку f3.

25. Это был критический, переломный момент в партии. Наверное, Страж рассчитывал на ответное взятие. Но мне удалось найти единственный ход и далее связанный с ним план игры, который позволил мне перехватить инициативу и круто изменил ход партии. Я решительно двинул пешку с е3 на e4. Всё-таки этот ход у меня получился! Страж задумался. Наверное, я в первый раз его серьёзно озадачил. Впрочем, размышлял он недолго и взял пешкой мою пешку на g2. Что ж, логично — я бы тоже здесь сыграл именно так.

26. Не колеблясь, я побил слоном пешку на g2. Конечно, не брать же его слона на d5, после чего будет gf с шахом, и мой король остаётся совсем голым, — тогда уже можно сдаваться. Страж передвинул слона с d5 на c4. Да, я остался без пешки, но теперь у меня появилась возможность резко активизировать свои фигуры.

27. Следующим ходом я бросил ещё одну пешку вперёд — с d4 на d5, нападая на чёрного ферзя и заодно открывая диагональ своему чернопольному слону. Потом взглянул на Стража. Этот гигант был во время игры абсолютно бесстрастен, как машина. Немного подумав, он отошёл ферзём на d7. Казалось, такой резкий поворот в течении игры ничуть не смутил его. Интересно, подумал я вскользь, испытывает ли это существо какие-то эмоции?

28. Не знаю насчёт него, но меня охватило воодушевление. На доске возник тот тип позиций, которые я играю с наибольшим удовольствием, — когда фигур на доске больше, чем пешек. Борьба приобретает открытый характер, становится динамичной и насыщенной тактическими нюансами. А сейчас к тому же у меня вырисовывается прямая атака на короля соперника. Впервые я понял, что могу выиграть у Стража! Нужно только не упускать инициативу. Какой ход тут лучший? Да, напрашивается сразу создать угрозу мата. Я пошёл ферзём на с3. Страж тотчас же ответил движением пешки с f7 на f6, перекрывая убийственную диагональ. Ничего другого ему и не оставалось.

29. Ну а мне ничего не оставалось, как штурмовать его королевскую крепость. На таран я бросил своего пехотинца с е4 на е5. Страж ответил тем, что переставил слона с е7 на c5. Шах моему королю! Да, всё правильно. Оборонять пункт f6 не имеет смысла: навалившись всеми фигурами, белые всё равно продавят эту диагональ. Поэтому он затеял контригру, какую — пока было непонятно.

30. Я отошёл королём на h1, и тут же получил в ответ тычок пешкой с b5 на b4. Страж создал угрозы на другом фланге, и весьма серьёзные. По крайней мере, прямо сейчас я не могу форсировать атаку.

31. Это тоже был трудный момент. Я полминуты мучительно раздумывал: брать пешку или нет? Если взять, то Страж после ответного взятия получит две вертикали для вторжения чёрных ладей в мой лагерь. По крайней мере, он сможет отдать ладью за моего слона на b2, а он главный козырь моей позиции. Нет, сохранить слона необходимо, причём именно на большой диагонали. С другой стороны, если пешку не брать, то он возьмёт сам, и у него будет проходная. Но раз пошла такая лихая головокружительная игра, в которой важен каждый темп, он может и не успеть её провести… Позиция слишком сложная, чтобы я мог рассчитать всё до конца. Остаётся полагаться на интуицию. Всё-таки что-то мне подсказывало, что судьба партии должна решиться на королевском фланге, а не на ферзевом. Главное, нажимать на слабости противника, не теряя времени. И я передвинул ферзя на f3. Страж тут же взял своей пешкой мою на а3.

32. Предвидя это, я отошёл слоном на a1. В этом углу он пока недоступен для нападения, заодно застопорит проходную. Можно было, конечно, выстрелить в промежутке ходом е5—е6. Но я видел, что он может в ответ взять слоном или даже ферзём на d5. И потом завертится дикая карусель, в которой запросто совершить роковую ошибку. Лучше держать ход игры под контролем. Во всяком случае, теперь у меня ничего не зависает, а у неприятеля под боем слон на с4 и пешка на f6. Что он предпримет? Страж хладнокровно перевёл слона с с5 на b4.

33. Похоже, он ничего не боится. Как действовать дальше? Позиция стала совершенно иррациональной. Просто разбегаются глаза. Но я по опыту знаю, как легко подобное положение для себя переоценить, как можно неосторожным ходом разом упустить всё преимущество. Если брать на f6 пешкой или ферзём, то он поставит своего ферзя на f7. Может, сильнее и проще всего двинуть пешку е5—е6? Заманчиво, но… он пойдёт ферзём на е7, блокируя её. Если потом взять на f6 слоном, его ладья пойдёт на f8, и похоже, атаку мою он отбивает. Надо ещё не забывать, что мой конь под боем… Если брать слона на с4 конём, слон возьмёт ладью. Нет, дальнейшие конкретные варианты непосильны для точного расчёта, а времени мало… Надо наращивать давление, подключать к атаке другие фигуры. Это самый верный путь к победе. Я ещё немного поколебался и опять на последних секундах взял коня и переставил его на e4. Чёрт с ней, с ладьёй! Удар конём на f6, очевидно, будет смертелен. Страж думал недолго и передвинул своего ферзя с d7 на f5.

34. Понятно его желание разменять ферзей и снизить градус напряжения. В этом я вряд ли пойду навстречу, а пока… Конечно, взял конём давно уже обречённую пешку f6. Шах! Страж убрал короля на g7.

35. Качество отдавать не хотелось, но менять ферзей в такой позиции — значит, увеличивать вероятность ничьей. А мне нужна только победа. Поэтому я сыграл ферзём на g3. Страж тут же снял ладью с e1 и поставил на её место своего чернопольного слона.

36. Я поспешно взял слона оставшейся ладьёй и замер в ожидании ответного хода. У него теперь перевес по материалу: лишнее качество плюс пешка, идущая в ферзи. У меня — атака на короля. И связанные пешки на пятой горизонтали тоже очень опасны. Характер игры стал обоюдоострым, как бритва. Я собирался следующим ходом пойти вперёд пешкой е, открывая простор и слону, и ферзю. Но Страж видел это и пресёк моё намерение. Он тоже думал около минуты, потом передвинул ладью с b8 на b3, нападая на ферзя.

37. Сейчас нельзя переходить в оборону. Это смерти подобно. Надо нападать самому! И я перевёл ферзя на h4, угрожая взять на h7. Страж толкнул пешку с g6 на g5, защищая пункт h7 и снова сгоняя с места моего ферзя.

38. Я пошёл ферзём на h5, сохраняя напряжение. Следующим ходом я готов двинуть е5—е6, усиливая давление на королевский фланг чёрных. А для Стража наилучший способ защитить короля — разменять ферзей. Что он и попытался сделать снова, передвинув ферзя с f5 на g6.

39. И снова я уклонился от размена — увёл ферзя на g4, заодно угрожая при случае вторгнуться им на d7 или на е6. Страж теперь думал над каждым ходом не меньше меня. Но только это выдавало то, что положение его короля весьма тревожно. Он перевёл ладью с a8 на b8. Похоже, ход е5—е6 его не очень-то пугал. Да и появление моего ферзя на е6 было для него не столь уж страшным. Он сам сейчас угрожал вторжением ладей на первую горизонталь.

40. Ход пешкой на е6 выглядит мощным, но форсированного выигрыша после него я не вижу… И мысли уже путаются. Но у меня есть другой отличный ход, который и защищает поле b1, и бросает в атаку ещё одну фигуру, к тому же с темпом. Я перевёл слона с g2 на e4, нападая на ферзя. Страж сразу же увёл ферзя на h6, — ему ничего лучше и не оставалось.

41. Я уже нутром чувствовал, что моя позиция выиграна, но не мог найти решающего продолжения. Ведь и про моего короля не скажешь, что он в безопасности. Сейчас грозит взятие пешки h3, да ещё с шахом. Самому дать шах ферзём на d7 — он отойдёт королём на h8. Потом брать ферзём на h7 c разменами — что-то мне этот вариант не нравится. Тем более останется угроза пешке h3. Надо продолжать атаку, не давая противнику передышки! Я перевёл коня с f6 на h5, заодно перекрывая вертикаль h. Шах! Страж подвинул своего короля на g8.

42. Я вперился глазами в позицию. Меня охватило чувство борзой, которая взяла след. Какое тут лучшее продолжение атаки? Может, пойти ладьёй на g1? После этого пешка на g5 незащитима. Но далее преследовать его короля придётся уже без ферзей. Кажется, у него есть простой уход королём на f8, а после размена его ладья на b3 берет пешку с шахом, а потом ещё есть угроза пойти ею на е3. Или даже сразу. И куда бы мой белопольный слон ни отошёл, у Стража есть ответы: или взять слоном на d5, или двинуть пешку на а2, угрожая потом влезть ладьёй на b1. Все эти осложнения мне не учесть. И в этой перепалке неизвестно, кто кого быстрее нокаутирует. Лучше сделать то, что давно собирался. И опять уже на исходе своей минуты я двинул пешку с е5 на е6. Страж задумался: позиция была трудна и для него. Его ответ меня удивил. Он переставил коня, стоявшего вне игры, с а5 на с6!

43. Несколько секунд я недоумённо моргал: неужели противник допустил зевок? А потом дошло. Если возьму коня пешкой, он возьмёт слоном опасную пешку е6 с нападением на ферзя. Я на это тоже могу проделать тактический трюк: взять слоном на h7 с шахом. Если он берёт слона, моя ладья берёт на е6. Вроде выглядит всё это грозно, но… Он ведь не обязан брать моего слона, а может защитить своего — ходом короля на f7. После этого опять не видно прямого выигрыша, разменов не избежать, да ещё совсем открывается линия h, на которой стоит мой король. Будь у меня больше времени, я, может, и пошёл бы на этот вариант. Но сейчас не смогу достаточно далеко и правильно рассчитать все разветвления. Голова кружится от этих россыпей. Ясно одно: у меня во всех вариантах велики шансы на победу, и Страж уже борется за ничью, усложняя и запутывая игру как можно. Но мне не нужна ничья! И надо не просчитаться. Лучше выбирать самые простые и очевидные ходы. Я переместил коня на f6. Шах! Страж немедленно поставил короля на f8.

44. Буду брать, пока дают! Я взял конём пешку на h7. Снова шах! Чёрный король ушёл на e7.

45. Наверняка тут есть более сильные продолжения, чем просто забрать конём ещё одну пешку. Но соображать уже трудно. Я затратил много энергии, мозг (или что в этом мире у меня аналогичное ему) устал. Поэтому я сделал напрашивающийся ход — снял пешку с g5 и поставил на её место своего коня. Страж перевёл ладью с b8 на g8, связывая и угрожая взять его.

46. Я укрепил положение коня, продвинув пешку на h4. Да и сама она здесь в большей безопасности, чем на h3. Не медля, Страж убрал коня с с6 на d8. Мне кажется, отойти на b4 было упорнее. Но может, я чего-то не вижу. Как бы то ни было, чёрные перешли в оборону, и это радует!

47. Здесь должно быть решающее продолжение, но где оно? Я понимал, что победа близка, но главное сейчас — ничего не зевнуть. Может, напасть на пункт с7? Да, наверное, это самое сильное решение. Я двинул ферзя с g4 на f4, заодно уводя его из-под связки. Страж поставил слона с с4 на b5 — наверное, с целью заранее защитить поле d7. Понятно, что бессмысленно защищать пешку с7 ладьёй — будет удар d5—d6. А больше нечем.

48. Без колебаний я взял пешку на с7 ферзём. Шах! Страж ушёл королём на е8.

49. Кажется, чёрные вот-вот получат мат! Я сверлил взглядом позицию, но не видел, решительно не видел, как добраться до чёрного короля. А песок в часах неумолимо сыпался, и утекало моё время. К тому же я не упускал из виду: пешка на h4, прикрывающая моего собственного короля, сейчас под ударом чёрного ферзя. Если я пропущу этот удар, то в два счёта проиграю сам. И я не нашёл ничего лучше, как вернуться ферзём на f4. Страж тоже размышлял долго. Чёрным был дорог хороший совет: следующим ходом могла пойти вперёд пешка на d5. Наконец он взял ладьёй моего коня на g5 — этого вредного скакуна, который нанёс такой урон чёрному войску. Страж вернул мне качество. Наверное, это было лучшее решение, потому что он заодно разменивал ферзей.

50. Я взял ферзём ладью. Он взял моего ферзя своим ферзём. Противостояние двух королев в этой партии закончилось. Началась заключительная стадия партии.

51. Я побил его ферзя пешкой, и она встала на g5. Заматовать чёрного короля мне не удалось, но в результате бурных перипетий этой партии у меня две лишние пешки — залог победы. Страж поставил слона с b5 на d3. Сильный ход! Понятно его желание разменять моего белопольного слона, который поддерживает продвижение пешки g.

52. Ну и пускай! Я, не раздумывая, толкнул пешку с g5 на g6. Сейчас я ожидал немедленного размена слонов на поле е4, после чего пешка пошла бы дальше. Но Страж после короткого раздумья поставил ладью на поле b1! Словно мне на голову вылили ушат холодной воды.

53. Вот ещё какие нюансы! Брать ладью, понятно, не стоит: он берёт слона с шахом, потом ладью, и задерживает пешку. Это уже стопроцентная ничья. И слона брать — не намного лучше: он берёт с шахом ладью и успевает подтянуть короля к полю g8. Потом, в некоторых вариантах он может отдать коня за две связанные пешки. Если учесть, что у него против двух моих слонов ладья и тоже опасная проходная, сумею ли я это выиграть — тоже вопрос. Сильнее всего выглядит немедленно пойти пешкой на g7, угрожая следующим ходом поставить ферзя с шахом. Но на это он, думаю, возьмёт ладью (шах), я отойду королём на h2. А потом… наверное, свою ладью всё же отдать ему придётся, дав ещё один шах на h1. Я беру — слоном, конечно, а чёрный слон идёт на h7, беря под контроль поле g8. Хватит ли тут у меня чисто технического умения дожать до победы — опять-таки не уверен. Не силён я в таких окончаниях. До чего ж этот Страж изобретателен! Даже в совсем, казалось бы, безнадёжной позиции умудряется меня озадачивать! Ладно, минута истекает, надо же как-то ходить. После мучительных колебаний я всё-таки взял слона на d3 своим слоном. Конечно, Страж тут же взял мою ладью на е1 своей. Шах!

54. Я отошёл королём на g2. Страж тут же переместил короля на f8. Всё правильно, брать слона на а1 было непростительной ошибкой. Я бы тут же продвинул пешку на поле g7, и задержать её чёрные уже не могли.

55. Тут уже не о чем раздумывать — я перевёл слона из угла а1 на f6, нападая на коня. Я надеялся, что сейчас Страж пожертвует коня за две пешки. Я видел, что после этого ход g6—g7 выигрывает во всех вариантах: далее мой белопольный слон становится на диагональ а2-g8. Но мой противник всё ещё сопротивлялся: он пошёл конём на b7.

56. Я подвинул короля на f2, сгоняя ладью с места. Страж взял ладьёй пешку e6. Что ещё ему оставалось?

57. Я взял пешкой ладью. Этот эндшпиль я должен выиграть! Одна из пешек пройдёт в ферзи. Но главное — точность. И не торопиться… Страж передвинул коня на d6. Вынужденный ход. Наверное, он понимал, что это конец, но всё равно продолжал бороться.

58. Вперёд! Я двинул пешку на g7. Шах! Страж отошёл королём на g8.

59. Ходить вперёд другой пешкой — кажется, преждевременно. Надёжнее сначала отнять у чёрного короля всякую свободу маневра, а заодно — у коня поле е8. Я переставил слона c d3 на g6 и взглянул на моего противника. Он будет играть до самого мата или признает, наконец, своё поражение? Мне кажется, уже пора. Но Страж сидел невозмутимо, наклонившись к доске. Несколько секунд подумав, он двинул пешку с а3 на a2. Чёрт побери, он никак не сдавался! На что он ещё надеется?

60. Я вернулся чернопольным слоном на a1. Обездвижить его пешку, чтобы не было больше никаких нюансов! И тут опять Страж меня огорошил. Он переставил коня на е4. Шах! Ну конечно, как я мог забыть, что его королю некуда ходить? Если я возьму коня — пат. Ничья! Как он изворотлив, однако! В позиции, совершенно проигранной, находит малейшие шансы на спасение.

61. Я отошёл королём на g2. Ну теперь-то всё? Нет, Страж поставил коня на f6.

62. Я тут же побил этого надоедливого коня слоном. Страж двинул пешку с а2 на а1, и тут же на её месте нарисовался ферзь. Он всё-таки осуществил своё намерение — провёл эту пешку в ферзи! Но думаю, это уже не имеет значения.

63. Я поспешно протянул руку к новоявленной чёрной королеве, чтобы снять её с доски. Но… вовремя заметил. Опять чуть не попался! Если беру её слоном, то снова пат! Представляю, как было бы досадно в шаге от победы упустить её. Да не нужен мне этот ферзь! Я поставил слона с g6 на f7. Шах! Страж отошёл королём на h7. Больше некуда.

64. Я двинул вперёд, на g8 своего пехотинца. И он тоже на глазах мгновенно превратился в ферзя. Шах! И мат следующим ходом. Всё, я выиграл!

Я смотрел на финальную позицию, находясь под впечатлением прямо-таки эпической битвы, развернувшейся на моих глазах. Да, поистине грандиозная партия! Она вместила почти всё, чем богата шахматная игра: напряжённая драматическая борьба по всей доске, масштабные стратегические замыслы, тонкие маневры, резкие повороты, рискованные жертвы, тактические хитрости, и ещё в конце неожиданный сюрприз в виде патовой идеи. Оба противника играли здорово. Я думаю, Е.Г. сыграл здесь не только главную, но и лучшую партию в своей жизни.

Может, там и были неточности и даже ошибки с обеих сторон. Собственно, наверняка были. Но я не сказал бы сейчас, какие именно — не та у меня квалификация. Да и не в том дело.

Никто не играет идеально, даже чемпионы мира. Допускаю даже, что этот Страж в определённые моменты партии слегка поддавался, специально делал не лучшие ходы. Но он и не имел намерения выиграть. Он просто экзаменовал того, кто дерзнул покорить башню. Во всяком случае, экзамен Е.Г. выдержал. Он смог в нужный момент мобилизовать свои внутренние резервы. И доказал, что достоин идти дальше.

И всё же оставались некоторые сомнения по поводу прочитанного. С кем в действительности играл Е.Г.? Не играл ли он сам с собой? Может, дело обстояло так, что его мозг, работая в особом режиме, воспроизвёл в пространстве собственного мышления одну из бесконечного числа возможных партий. И не было на самом деле никакого Стража, кроме как в депривационных грёзах моего друга. Так же как не было ни Странника, ни башни, ни «того мира» вообще.

Но пускай, даже если история его путешествий — только игра воображения, свободного от внешних условий, — всё равно это впечатляет. Создать в уме другую реальность с этими объектами и существами, и саму эту игру… И всё это — лишь сеть ничтожно слабых электрических импульсов, которыми обмениваются нейроны? В такое тоже поверить трудно…

Я посидел ещё немного в раздумье. Потом сложил фигуры, убрал доску в стол. Глянул на часы — опять незаметно пролетело время до обеда. Но есть не хотелось, а хотелось, не прерываясь, читать дальше. Меня самого захватил нешуточный интерес: что там, на вершине, пережил Е.Г., что случилось потом и на чём закончилось его путешествие. Я снова взялся за тетрадь.

Страж Неба откинулся назад на своём троноподобном сидении. Мне показалось, что огненные прорези его шлема запылали ярче.

— Ну что ж, поздравляю! — лязгнул его голос. — Ты прошёл испытание. Теперь можешь подниматься выше.

Он сделал странный жест рукой в воздухе. И шахматные аксессуары исчезли в обратном порядке. Сначала побледнели фигуры, потом стали прозрачными и растаяли в пространстве. То же самое произошло с песочными часами. Потом рисунок шахматной доски тоже стал тускнеть, и через несколько секунд это была такая же поверхность, как и каменный пол зала. И наконец, каменный выступ, бывший основанием доски, опустился до самого низа и слился с полом. Будто и не было никакой доски.

Затем Страж Неба произвёл ещё какие-то замысловатые пассы обеими руками. Стена позади него стала в одном месте менять цвет и фактуру. И на каменной поверхности стены постепенно нарисовалась дверь — наподобие той, через которую я вошёл в этот зал.

— Тебе туда! — Страж Неба указал на дверь металлическим перстом.

Я ещё не оправился от сумасшедшей партии с ним, а тут ещё эта магия! Но главное, что ждёт меня там, за этой дверью? Какие ещё испытания?

— Господин Страж, — набравшись смелости, выпалил я. — А можно ещё вопрос?

— Спрашивай! — разрешил он.

— Какая цель у моего путешествия? Что я там вообще должен делать?

И тут Страж Неба расхохотался. Этот монстр, оказывается, мог проявлять обычные человеческие эмоции! Это было так неожиданно и в то же время столь оглушительно, что я остолбенел. Его хохот был похож на раскаты грома. У меня аж заложило уши.

— Ты забавный экземпляр! — вымолвил он, после того как раскаты закончились. — Кто из нас путешественник — ты или я? Разве не ты сам должен знать?

— Да, но я… и вправду точно не знаю, господин Страж! — выдавил я. — Я думал, раз вы решаете, пройти мне или нет, то и знаете лучше меня.

— Ладно, поясню! — загремел Страж Неба. — То место, где ты сейчас находишься, — это обычный уровень человеческого сознания. Тот, где главенствует рассудок. Играя со мной, ты проявил хорошую способность к логическому мышлению и умение принимать решения. Но, что важнее, продемонстрировал качество более высокого уровня — интуицию. Для того я и затеял с тобой игру, чтобы его выявить. Поэтому ты получаешь допуск к областям, которые лежат выше обычного разума. Достигнув их, тебе надо будет самому решать, что делать. У тебя всегда остаётся выбор.

— Понятно, господин Страж, — сказал я.

— Тогда иди! — Страж Неба снова указал рукой в сторону двери. — Желаю успеха!

— Благодарю, господин Страж, — кивнул я.

И направился было к очередному входу в неизвестное. Но тут окружающая обстановка задрожала и замерцала, потом расплылась. Меня подхватило мощной волной, закружило, понесло через длинный тоннель… И я в очередной раз вынырнул из погружения.

Опыт в обществе Стража длился также немало — около трёх часов по шкале обычного времени. И он действительно отнял у меня много сил. Только на сей раз не физических, а умственных (если корректно говорить о таком разделении в реальности внутренней вселенной). Я понимаю, почему перед входом, который явил мне Страж Неба, моё путешествие прервалось. Мне нужно было накопить силы для преодоления следующей части пути.

Кажется, я уже отмечал интересную закономерность, которую наблюдаю в глубоких погружениях. Как только у ищущего (в данном случае у меня) пополняется необходимый запас энергии, автоматически возобновляется и путь, причём с того места, на котором он в прошлый раз остановился. Но что и как регулирует это соответствие, я до сих пор не знаю. На этом пути встречается много загадок, захватывающих воображение.

Реальность в «психическом пространстве-времени» связана с нашим состоянием гораздо сильнее, чем обычный объективный мир. О том свидетельствуют различные признаки, явные и косвенные. Между тем, что происходит в погружениях, и моими предыдущими действиями «там» угадываются многочисленные и не всегда очевидные петли обратной связи. Упомянутая — это одна из них, причём из наиболее явных. Останавливаться на других пока не буду, сосредоточусь на главном.

После моего состязания со Стражем Неба прошло четыре эксперимента. И в ходе пятьдесят седьмого я снова оказался в том зале, перед той дверью. Я ожидал, что это когда-нибудь произойдёт, но не думал, что так скоро. Обстановка была той же, но на сей раз Стража не было — зал был пуст. Вероятно, это означало для меня, что путь свободен. В чём я и убедился, без труда отворив дверь. За нею был проход с винтовой, как в средневековых замках, лестницей, круто уходившей ввысь. Откуда-то сверху сюда проникал свет, похожий на обычный дневной. Я начал подниматься, и по мере продвижения он становился всё ярче.

Этот отрезок пути оказался гораздо короче, чем прошлое восхождение. Насколько я могу судить, я поднялся ещё примерно на сотню метров. И потом увидел выход, похожий на круглый колодезный люк. Я преодолел последние ступени и шагнул наружу из каменного колодца. Моя нога ступила на горизонтальную поверхность, и тут же меня чуть не ослепило. Это был солнечный свет, но такой интенсивный, что я зажмурился.

Несколько секунд я стоял, не видя ничего, потом глаза постепенно привыкли. Я огляделся. Здесь была самая вершина башни. Местом, куда я выбрался, была круглая площадка размером с цирковую арену. На противоположных краях её зияли две круглых дыры — из одной я выбрался сюда. Площадку окаймлял по всей окружности каменный выступ высотой мне по пояс. За ним во все стороны открывался вид, от которого у меня перехватило дыхание. Далеко внизу висели облака. Между ними не было просветов. Они зависли сплошной сизой пеленой, расстилавшейся кругом, как бескрайняя степь, и закрывая от взгляда всё, что было под нею. А над головой синело небо без малейшей дымки. Солнечные лучи пронизывали воздух, и ощущение было такое, словно я находился в полуденной пустыне. От жгучего сияния светила, находившегося в самом зените, некуда было спрятаться. К краю площадки было страшно подойти — я представлял, на какой высоте сейчас нахожусь.

Я достиг верхушки, и что теперь? Куда ещё подниматься? Выше было только безоблачное небо. И солнце, щедро источавшее тепло и свет. Для чего я добирался сюда с таким трудом?

Мои раздумья прервал голос, который окликнул меня где-то за спиной. Голос был чистый и звонкий, будто мальчишеский. Это было неожиданно, как при второй встрече со Странником, и я опять невольно вздрогнул. Только что я осматривался кругом, и тут никого не было.

Я резко обернулся. Позади меня на том самом каменном круговом выступе сидел… понятно, не человек, но выглядело это существо как мальчик лет четырёх-пяти. Упитанный, толстощёкий и румяный, с золотистыми вьющимися волосами и удивительно большими, ярко-синими глазами. Он был одет в полупрозрачную накидку до колен, напоминающую тунику, на ногах были сандалии. Он сильно напоминал всем обликом ангелочка, — из тех, кого часто изображают на картинах, иллюстрирующих библейские сюжеты. Только крылышек за спиной не было.

Он сидел лицом ко мне, свесив ноги, и улыбался. Этот персонаж был настолько необычен, что я на несколько секунд потерял дар речи. Вот уж кого я никак не ожидал тут встретить!

— Кто ты, мальчик? — наконец выговорил я.

Вопрос вышел откровенно дурацким, но ничего более разумного в этой ситуации мне в голову не пришло. Мальчуган улыбнулся ещё шире.

— Ты ещё спроси, как я сюда попал, и где мои мама с папой! — язвительно произнёс он.

Я снова поразился — на сей раз тембру его голоса. Можно сказать, серебристый и одновременно звонко-стеклянный. Я такого никогда ни у кого не слышал.

Мальчик смотрел на меня несколько секунд с довольным видом. Казалось, он наслаждался произведённым впечатлением, которое было написано на моём лице. Потом добавил:

— Можешь называть меня Имаго.

— «Имаго»? — обескураженно переспросил я.

Слово показалось мне смутно знакомым. Через секунду из неких потаённых уголков памяти всплыло: «имаго» — это термин из энтомологии. Он означает стадию роста организма у насекомых, когда личинка превращается во взрослую особь. А потом я вспомнил, что где-то я встречал расширенные толкования этого термина, но к насекомым это не имело отношения. Это было ближе тому, чем занимался я сам.

— Не удивляйся, — рассудительным тоном заговорил мальчуган, — это слово наиболее соответствует тому, что у многих из вас, людей, принято считать конечной целью индивидуального развития. Скажем так, я обобщённое и визуализированное выражение ваших представлений о духе, освободившемся от человеческой телесной оболочки.

Я чуть не разинул рот от удивления. Было до умопомрачения странно слышать эту тираду от того, кто выглядел как пятилетнее дитя.

— Я понимаю, что тебе в это трудно поверить, — невозмутимо продолжал мальчик, будто прочитав мои чувства. — Но, знаешь, у меня множество разных обликов, и я могу принять любой из них по своему желанию. А могу вообще не принимать никакого. Но мне больше других нравится этот. Ну скажи, разве я не хорош?

И, будто бы в подтверждение своих слов, раскинул в стороны пухлые ручонки, картинно повернулся ко мне одним боком, потом другим, и принялся беззаботно болтать ногами, постукивая сандаликами по каменному выступу. Как будто он не сидел на самом краю сумасшедшей высоты. Я инстинктивно шагнул, протягивая руку:

— Эй, осторожно, ты же упадёшь!

Имаго рассмеялся мелодичными трелями, как будто зазвенели многочисленные колокольчики.

— Да ты смешной дядя! — сказал он, когда закончил хихикать. — Я ведь тебе только что объяснил, кто я такой. Если кто-то из нас и может упасть отсюда, так это лишь ты. Но ты же не за тем сюда шёл, верно?

— Ну да… — выговорил я с трудом. — Так… что же ты здесь делаешь, Имаго?

Мальчик опять рассмеялся.

— Разве можно сказать, что я здесь что-то делаю? Этот вопрос ты бы лучше адресовал самому себе! Что касается меня, то я в основном обитаю там, — он обвёл рукой синеву вокруг себя, — а сюда вообще-то явился, чтобы тебе помочь. Если конкретнее — направить тебя дальше и дать кой-какие наставления.

Это звучало обнадёживающе. Но меня всё ещё смущал резкий диссонанс между его обликом и манерой говорить.

— Хорошо, Имаго, я слушаю тебя, — кивнул я.

— Во-первых, — изрёк Имаго, вернув себе сдержанную серьёзность взрослого, — никто из людей просто так здесь не появляется. Если мы с тобой разговариваем, это означает, что ты долго и целенаправленно шёл сюда. А Страж Неба посчитал тебя достойным, чтобы выполнить миссию, и пропустил наверх. Ты сейчас у верхней границы Великого Барьера. Во-вторых, твой дальнейший путь лежит вниз, к его нижней границе. Там место для выполнения твоей миссии. В-третьих, тебе надо принять от меня кое-что, без чего твоя задача будет невыполнима.

— Имаго, постой… — мои мысли завертелись, опережая одна другую. — Что это за Великий Барьер? Почему теперь вниз? И в чём конкретно состоит эта моя миссия, хоть ты мне можешь объяснить?

Имаго глубоко вздохнул и покачал головой.

— До чего ж вы, люди, непонятливы, — посетовал он капризным голосом. — Ну, сам посуди: если ты добрался до вершины, — куда ж теперь ещё, как не вниз?

— Да, но… я думал, может, надо стать таким, как ты!

Имаго рассмеялся в третий раз. Смеялся он заливисто и долго, потом успокоился и вымолвил:

— Ну ты даёшь, дядя! Стать таким, как я! Это, для тебя, как бы сказать… всё равно что ловить солнечный зайчик! Хотя некоторые из вас пытались, надо отдать должное… Ты человек, и твоя задача совсем не в том. Ты достиг верхней границы Великого Барьера, — той, что у Неба, и даже заглянул за неё. Вот она, эта граница, — он протянул пальчик, указывая на пелену облаков, расстилавшуюся под нами. — Но окончательно преодолеть её человеческому существу не под силу, потому что он в важной своей части является также и частью мира. Другими словами, в нём присутствуют и Небо, и Земля, и всё, что между ними. Соответственно он подчиняется, в числе прочего, законам Земли. А я — житель Неба, и от этих законов свободен!

— Я понял, Имаго, — его ирония несколько отрезвила меня. — Но я-то зачем здесь?

— Сейчас ты, вот лично ты представляешь здесь человека как вид. У человека как вида в мире существует предназначение, и для его исполнения есть разные пути. И человек как отдельный индивид либо исполняет его, либо отказывается. Отказывается, кстати, подавляющее большинство. Но речь о тебе. Ты избрал исполнение, и находишься на своём пути к нему. Так вот, чтобы исполнить, тебе нужно спуститься к нижней границе Великого Барьера, — той, что у Земли. Надеюсь, теперь понятно?

— Да, более-менее ясно… — озадаченно выговорил я. — Имаго, а что это за Великий Барьер?

Мальчуган тряхнул золотыми кудрями. Его лицо опять стало серьёзным. Я отметил, как живо играла мимика, как быстро менялось выражение на этом ангельском личике.

— Не так-то просто объяснить, что это такое, — прозвенел он хрустальным голосом. — Раз уж ты такой любопытный, попробую. Но начать надо с вещей далеко не очевидных.

Он задумался на секунду. Я напряжённо ждал. Имаго цепко глянул на меня, как бы проверяя моё внимание, щёлкнул пальцами и заговорил:

— Вот слушай. Всё, что существует в мире, да и сам мир в целом, однажды возникли из Источника, бесконечно большего, чем мир. Этот Источник всего неописуем и непознаваем для человеческого и любого другого разума. Многие ваши философы, теологи, мистики и прочие в своих умозрительных спекуляциях характеризуют это непостижимое начало бытия как «пустоту». В определённом аспекте это верно. Однако оно не тождественно пустоте, не есть абсолютное ничто. Представлять его как «ничто» можно только в том смысле, что в нём нет ничего, так сказать, в готовом и законченном виде. Всё содержится там потенциально, как ещё не реализованная возможность, как ещё не выросшее дерево в семени, понимаешь? То есть эта первооснова всего — не только «ничто», но и в каком-то смысле «всё». Всё, что может стать из потенциального — актуальным. Это тебе ясно?

— Да, Имаго, понятно, — кивнул я. — Наша современная наука о Вселенной утверждает примерно это. Тут даже и мистики никакой нет.

— Вот и хорошо, — хихикнул мой собеседник. — Так вот, Великий Барьер — это то, что отделяет мир как целое и конечное от бесконечного Источника, из которого он возник. Образно говоря, это та скорлупа на границах материального мира, которая отгораживает и даже в каком-то смысле изолирует его от породившей его первореальности, и удерживает в таком состоянии. Скажем так, Великий Барьер придаёт миру устойчивость и не позволяет ему снова раствориться в лоне, из которого он вышел. Вернее, пока не позволяет.

Я расслышал, как он в последней фразе интонацией выделил слово «пока».

— Ты хочешь сказать, что этот Барьер… не всегда будет защищать наш мир? — я не мог удержаться от вопроса. То, что я услышал, поражало воображение. И даже вызывало страх.

— Именно так, друг мой, — невозмутимо ответил Имаго, поднял пальчик вверх и потряс им. — Никакой отдельный мир не вечен. Первореальность — одни из вас называют её «Богом», другие — «Дао», третьи — «Брахманом», я бы назвал «Источником», но названия не важны, — так вот, первореальность рождает неисчислимое количество миров, и у каждого из них свой Великий Барьер. И своё внутреннее время существования — они рождаются, живут, развиваются по своим законам, деградируют и исчезают. Они рано или поздно лопаются, как мыльные пузыри, чтобы уступить место новым, которые рождаются. Этот великий круговорот никогда не заканчивается. Но мы, вернее, ты, — тут он издал короткий смешок, — живёшь именно в этом мире, а потому будем говорить о нём. Сей бренный мир прекратит своё существование, когда исчезнет окружающий его Великий Барьер.

Всё сказанное им было так необычно, что у меня путались мысли. Впечатление усиливалось тем, что говорил это по виду пятилетний ребёнок.

— Так это… и будет пресловутый конец света? — дрожащим голосом спросил я.

Имаго снисходительно улыбнулся.

— Да не пугайся так! Насчёт конца света вы, люди, нафантазировали много страшных глупостей. Но они только отражают вашу собственную ограниченную и несовершенную природу. В обозримом будущем никакой вселенский апокалипсис вам не грозит. Только вы сами себе можете его устроить разными способами в масштабах отдельной планеты. Всё же я надеюсь, и этого не будет. Но в любом случае когда-нибудь нижняя и верхняя границы Великого Барьера совпадут. Его толщина станет равной нулю, и он исчезнет. Тогда и вся Вселенная вернётся туда, откуда пришла. Вопрос в том, произойдёт это при участии человека или без него.

— А в чём разница? — я спросил это почти автоматически. Очень трудно было вот так сразу осмыслить и принять всё, что он говорил.

Имаго аж подпрыгнул на месте, хлопнул в ладоши, и лицо его засияло радостью.

— Наконец-то я слышу разумный вопрос! — воскликнул он. — Вот это для людей, а конкретно для тебя и твоей миссии по-настоящему важно! Если вообще может быть что-то важное. Итак, для начала тебе стоит понять вот что. Если всё произойдёт само собой, мир будет просто обратно поглощён Источником. Всё, из чего мир был сотворён, снова перейдёт из актуального состояния в потенциальное. Сольётся с первичным клокочущим хаосом, чтобы стать сырьём, материалом для других бесчисленных метаморфоз и сотворений. Подобно тому, как в плавильном котле переплавляют металлолом, чтобы из него отлить что-то более совершенное.

— Имаго, позволь перебить… Правильно ли я понял, что исчезнуть «само собой» — это судьба большинства миров?

— Ты угадал, приятель! Так случается с большей частью всех отдельных миров, заключенных в свои мембраны. Хотя бы потому, что они необитаемы. Там просто нет условий для возникновения и развития жизни. Ведь Источник спонтанно рождает совершенно разные миры, в том числе и безжизненные. Правда, только по меркам человеческого разума, ибо ничего абсолютно безжизненного не существует, хотя это уже детали… Для Источника все эти пузыри-вселенные, можно сказать, равноценны. Или всё же какие-то формы Жизни там возникают, но в итоге это ничего не меняет по разным причинам.

— Ты говорил про какие-то другие, особые случаи…

— Я к этому и подхожу. Из этого правила есть исключения. Сценарий может быть иным. Это может касаться разных миров, но сейчас говорим о твоём. Так вот, он устроен так, что изолирующая его мембрана проницаема до определённой степени. Скажем так, в большей степени, чем у многих других. Именно поэтому возможна и происходит эволюция Жизни. Самозарождение и развитие Жизни в неживой среде — это не что иное, как постепенно усиливающееся проявление Источника в своём творении. Человек, как наиболее развитая и сложно организованная на данном этапе форма Жизни, отличается от других форм тем, что может сообщаться с Источником напрямую. Это его эволюционное достижение. В условиях, где властвуют, казалось бы, неумолимые природные законы, сквозь жёсткие рамки физических ограничений, человек всё-таки может проникнуть к Источнику через Великий Барьер.

— То есть… как через Барьер? Перепрыгнуть?

Имаго досадливо поморщился и шлёпнул себя по коленкам.

— Да нет же! Я тебе уже объяснил, что преодолеть его не может ни человек, ни какое-либо другое существо. Никакая часть мира не может самопроизвольно отделиться от него и вернуться к Источнику, просто пожелав этого. Весь остальной мир просто не позволит. Если говорить образно, человек — это выработанный в ходе эволюции инструмент Жизни, которым она проделывает дырку в Великом Барьере. Если выражаться точнее — канал или перемычку, пронизывающую Великий Барьер насквозь, через обе его границы — верхнюю и нижнюю.

Имаго сделал паузу — наверное, для того, чтобы я успел осмыслить то, что он сказал.

Я некоторое время оторопело стоял напротив него и молчал. Тема была просто головокружительной. Я пробовал представить картину, которую он рисовал передо мной, но ничего не получалось. Вопросы роем вихрились в моём сознании, но я не был в состоянии чётко сформулировать ни один.

Имаго с хитрой улыбкой наблюдал за мной и непринуждённо болтал ногами. Похоже, эта беседа забавляла его. Как, бывает, взрослого забавляет шутливый разговор с ребёнком. Но кто из нас на самом деле был здесь взрослый, а кто ребёнок…

Наконец я собрался с мыслями и спросил:

— Имаго, а зачем и кому вообще это нужно — продырявливать Великий Барьер?

Мальчуган протяжно вздохнул и закатил глаза.

— Прямо не знаю, как с тобой говорить! «Кому» и «зачем» — это неправильные слова! Кому и зачем надо рождать все эти миры? Некому и незачем! Нет у Источника специальной цели это делать, пойми! Такова его сущность — творить. И точка. И исчезают эти миры вовсе не потому, что кому-то зачем-то надо их уничтожать. Они просто не обладают изначальной самодостаточностью, как Источник. Они исчерпывают свой внутренний ресурс стабильности во времени, и всё! Куда им потом деваться? Только вернуться к Источнику. Вопрос в том, как это произойдёт. — Он сделал ударение на слове «как». — А тут есть разница! И эта разница имеет значение не столько для Источника, сколько для существ, которые частью этих миров являются.

— Так какое же это значение, Имаго? Я всё ещё не понимаю!

— М-да… — Имаго смерил меня долгим сочувственным взглядом. — Как всё запущено! И этот тип избран для выполнения миссии? Ладно-ладно, шучу! — поспешно добавил он, наверное, увидев мою удручённую физиономию. — Я всё время забываю, что говорю с человеком. Вернёмся к теме. Итак, целью эволюции является создание таких существ, которые способны пробурить в Великом Барьере канал сообщения с Источником. Это мы с тобой уяснили, так?

— Да, я это понял, Имаго. Но тогда позволь спросить — чья же всё-таки это цель? Если, этому, как ты говоришь, Источнику, или как там его, — всё равно, а мы, эти инструменты, сами не понимаем… Или даже если понимаем, но эта глобальная цель с нашей жизнью, — как мы, люди, сами её воспринимаем, — не имеет практически ничего общего…

— Я говорил, что это понять будет непросто, — Имаго пожал плечиками. — Принять ещё сложнее. Но тебе, — и любому, кто столкнётся с этим, — ничего не остаётся, как принять такое парадоксальное положение вещей. Эта цель и твоя, и не твоя одновременно. Скажем так, в глубине Источника нет никакой цели. Но на периферии, на острие его действия в этом мире, на котором находишься ты, — она есть. И в этом смысле невозможно сказать точно, чья это цель, — твоя лично, всей Жизни или Источника. Точно так же, как невозможно провести границу, отделяющую тебя от Жизни, а Жизнь — от Источника. Надеюсь, я ответил на твой вопрос.

— Ну да, какие тут ещё могут быть вопросы… — пробормотал я.

— А осмыслив и приняв это, — продолжал Имаго, — тебе не так сложно усвоить и другую истину. А именно: цель, которая появляется у достаточно развитых существ, в данном случае у людей, — это направить траекторию всего мира по-другому. По-другому — если ты ещё не понял — значит, по отношению к тому, как развивались бы события, если бы в этой Вселенной никакой Жизни не возникло. Или, что почти то же самое, если бы Жизнь не развилась до уровня этих существ.

— Имаго, прости мою тупость, но какая всё-таки разница? Если исход этой, как ты говоришь, траектории всё равно один? Как это повлияет на судьбу мира?

Имаго снова долгим светлым взглядом посмотрел на меня. Я подумал, что он сейчас отпустит очередную ироничную реплику относительно моих умственных способностей. Но тут он на мгновение погрузился в задумчивость. Потом медленно, с нажимом заговорил:

— Вот тут мы подходим к самому главному моменту в нашем разговоре. И самому трудному для понимания. Твой вопрос кажется корректным только с точки зрения голого разума. Но разум не охватывает саму Жизнь, дело обстоит как раз наоборот. Понять то, частью чего он является — выше возможностей разума. Как бы тебе лучше сказать… Если Источник и может, выражаясь человеческими категориями, быть в чём-то заинтересован, так это в том, чтобы создавать миры с большей свободой и гармонией. Более совершенные, если хочешь. А для этого ему нужен всё более совершенный материал. Чем больше человек привносит в свой мир из Источника, тем более гармоничным и свободным становится этот мир. Само по себе это уже достойная цель, согласись. Но есть ещё более достойная и масштабная цель у существ, обладающих сознанием. Сотрудничество с Источником — это способ транслировать, переносить достигнутую в этом мире гармонию и свободу в другие творимые им миры.

Конец ознакомительного фрагмента.