Жених и невеста. Отвергнутый дар

Алекс Бранд, 2020

Сюжет, уже ставший клише – второй шанс. Так что же – все ясно заранее, все предопределено? Снова радостная юность, любовь? И, зная будущее, вперёд по накатанной? Богатеть, спасать СССР, свершать и побеждать. И рядом – Она. Дар? Или проклятие? Хватать? Или стиснуть зубы – и отказаться? Этот роман идейно примыкает к вселенной романа «Выбор. Иное». При этом он абсолютно самостоятелен и ни в коем случае не является его продолжением или чем-то подобным. Содержит нецензурную брань.

Глава 3

Серый, Коха, Крест, Кубик

— Да пиздишь, как Троцкий! Вот так раз, и всех завалил?

— Ну мы малость в невменухе были, Кубик дернул шмали у Маринки, мы пыхнули…

— И потому стояли как параличные, пока он вас гасил? Ну, кадры… Я бы не потерялся.

— Ну-ну, пиздеть — не мешки ворочать.

— Завалил! Я сказал.

Они шли по улице, громко обсуждая случившееся позавчера вечером тут неподалеку. Подумать только, какой-то штымп мамочкиного вида на культурную просьбу дать сигаретку и заодно поделиться содержимым карманов — взорвался серией ударов, сбил троих и как ни в чем ни бывало пошел себе дальше. Во всяком случае, такую картину увидел для себя Серый, когда приятели рассказали ему о произошедшем. Давно, очень давно никто здесь не рисковал давать такой резкий отпор. Компания привыкла к безнаказанности, проводя время в"обходах территории", сшибании мелочи с малолеток у киосков и кинотеатров, в последнее время пошли дела посерьезнее. Грабежи, нападения на одиноких прохожих. На девушек. Они уже понюхали крови, слышали просьбы о пощаде и видели слезы боли. Они научились смеяться в ответ, они научились получать свое. Они уже умели подавлять страхом, знали, как его вызывать. Им нравилось это делать. Они готовились двигаться дальше и горе тем, кто попадется на пути. Каждый поодиночке не представлял особой опасности, вместе же сплоченная компания была беспощадна и неумолима. Крест, Кубик и Коха. Три К. Серый иногда в шутку называл их «ку-клукс-кланом». И вот — какой-то левый пацанчик, подумать только… Шутя уделал троих из четырех. Конечно, будь с ними Серый, такого бы не случилось.

— Найти его надо, пацаны. Я рожу запомнил!

— Местный, знаешь его? Видел раньше?

— Нет, вроде. Но узнаю, если увижу. А я увижу, раз он тут ходит.

— Ну, посмотрим.

— Отхуярим так, что говно польется! Завалил бы его ваще нах, урода.

Компания шла по быстро темнеющей улице, хищно посверкивая глазами по сторонам. Вечер только начинался, жажда приключений разгоняла кровь в жилах, хотелось чего-то… Жертвами этого желания уже стали несколько девушек, неосторожно не свернувших с их дороги. В первый раз было страшно. Коха так и не смог. У остальных все получилось, как надо. А девка… А что девка? Вырвали адрес, пригрозили, что придут и семью вырежут, если заявит. Понятно, что мамаши не слепые, но ведь можно в ментовке никого не опознать в альбоме? Можно сказать, что лиц не помнит? Можно. Особенно когда имя и адрес — записаны в ма-аленькой такой книжечке. Имена родителей, братиков-сестричек. Все тут. Любишь их, сучка? Помалкивай. Иначе… Как сестричку зовут, Настенька? Ей сколько, девять? Красивая? Коха, хотел бы трахнуть? Вложишь нас — Коха не откажется от Настеньки, а ты смотреть будешь. Они научились вызывать страх. Серый уже не раз ловил себя на мысли — зачем резать семью? Вот она, сидит на грязном полу глухого подвала, юбку на исцарапанные колени натягивает, слезы размазывает и все остальное. Шея такая тонкая, жилку видно, как судорожно бьется. Взять финак… Интересно, как бы она дергалась, затихая? Его пальцы дрогнули, рука двинулась к карману. Тогда он сдержался. Пусть живет. Серый знал — когда-нибудь он попробует, как это, когда ужас в вытаращенных глазах, когда хрип, когда мольба, когда кровь горячо хлынет на жаждущие пальцы. Когда уходит жизнь, когда медленно тускнеют еще час назад яркие и веселые глаза, не веря, не веря, что — всё. В следующие разы было уже не страшно, они поняли, что ни одна из жертв их не выдала, не описала. Страх за близких прочно закрыл им рты. Хорошие девочки, побольше бы таких. К их услугам всегда были приблатненные подруги, тертые в свои пятнадцать во всех щелоках. Но это так, сбросить давление."Папы, мамы, прячьте девок, мы идем любовь искать!" — вот была жизнь! Они очень любили эту песню. Серого кто-то дернул за рукав.

— Че? — он раздраженно повернул голову к Кохе.

— Серый, цинкани туда! Ребя, гляньте!

Приятель возбужденно протянул руку, показав на идущих впереди парня с девушкой. Серый присмотрелся. Ну, идут. Девка ничего так, можно и «поухаживать». Но почему вся троица так встрепенулась?

— Знаешь их?

— Это же он! Крест, Кубик, зырьте. Он? А ну…

— Стоп.

Все послушно выполнили команду, уловив знакомую интонацию — будет дело. Серый быстро обежал глазами улицу — темно, фонари, людей мало. Ментов не видно, да и что им тут делать?

— Кубик, догнал, обошел. В лицо посмотришь. И назад. Понял?

— Понял. А если не он? Отпустим?

Серый еще раз взглянул на ничего не подозревающую парочку, мирно идущую по своим делам. За руки держатся, о чем-то говорят, паренек портфель несет. Домой подружку провожает. Взгляд главаря намного внимательнее прошёлся по стройной фигуре девочки, он усмехнулся. Пальцы дрогнули, рука сделала движение к карману.

— Нет. Не отпустим.

Риф, Юлька

— Стой!

Окрик гулко разнесся в полумраке длинного тоннеля, они вздрогнули и остановились, обернулись. К ним быстро приблизились четверо, встали полукругом, загораживая дорогу обратно. Юля сильно сжала пальцы и придвинулась вплотную, Риф почувствовал боль и осторожно высвободил руку. Они замерли, касаясь друг друга плечами. Четверо не произнесли ни слова. В тишине подъезда эхом отдался сигнал проехавшей по улице машины, где-то наверху в одной из квартир громко хлопнула крышка кастрюли. Юля набрала воздух. Одна из темных фигур подняла руку и негромко, очень спокойно произнесла.

— Заорешь — парня в расход пустим, прямо здесь. Дело нехитрое.

Юля неслышно выдохнула, и еще теснее прижалась плечом к неподвижно застывшему Рифу — в поднятой руке блеснуло лезвие ножа. В ушах тонко зазвенело, колени вдруг ослабли, она покачнулась. Она раньше только слышала такие истории, втихомолку рассказываемые подругами. С ней, с Рифом — такого никогда не случится. Потому что… Потому что не случится. И вот — минуту назад все было замечательно, а сейчас — темный подъезд, тишина, четыре фигуры, от которых так и разит угрозой. Ей не десять лет, она прекрасно знает, чем иногда заканчиваются такие встречи. Но она не одна. С ней Риф. Она чувствует его твердое плечо, он знает, что делать, ведь он… Он защитит. И сама она не дастся. Не дастся! Что им нужно?

— Ребят, все в порядке? — Риф произнес это спокойным тоном.

Этот тон никого не обманул. Четверка рассмеялась. Тот, кто стоял в центре, снова поднял руку — смех стих, как отрезанный. Вожак, главарь. На вид ему лет восемнадцать, выше Рифа на полголовы, широк в плечах, уверен в себе. И никуда не спешит.

— У нас все в порядке. У тебя, братан — нет.

— Почему?

Риф

Он чувствовал страх Юли, чувствовал дрожь ее плеча. Черт же дернул свернуть в этот подъезд… Потянуть время, вдруг кто-нибудь пройдет. Чудес не бывает — шансов против четверых, начнись свалка — нет. Будь он один — плевать. Можно даже и сбежать, от чести не убудет. Но он не один. И если с Юлькой что-то случится — лучше сразу спрыгнуть с крыши этого же дома. Потому — тянуть, тянуть время. Главарь ловким движением сложил нож и положил его обратно в карман. Риф успел заметить цветные накладки на полупрозрачной рукоятке. Не магазинное изделие. Тюремная игрушка. Скверно.

— Почему?

— Должен ты нам потому что, — Серый неспешно процедил эти слова, не спуская глаз с Юли.

Серый

Главарь улыбнулся, увидев, как девушка попятилась и встала за плечом Рифа, попыталась спрятаться от его взгляда. Коленки подгибаются. Красивые такие коленочки, круглые, гладкие. Выше все тоже наверняка гла-аденькое. Платьице это школьное. А что это поблескивает слева над очень привлекательной сисечкой? Комсомольский значок. Как забавно… Боится, сучка. Правильно, бойся. Потому что — сегодня, сейчас. Горячая кровь на пальцах. Парень что-то спросил? Хорошо, так даже интереснее, поговорим. А потом… Есть тут рядом хороший подвал. Глубокий, дверь толстая.

Кубик

Пока он быстрым шагом пересекал улицу, пока почти бегом догонял парочку по противоположной стороне, пока ждал зеленого, чтобы перейти обратно и уже обычным шагом пойти им навстречу — его распирала радость. Он предвкушал месть за унижение — они не рассказали Серому всего. Та злополучная встреча. Когда фигура с виду обычного фраерка внезапно словно размазалась в воздухе, когда Крест и Коха с коротким взвизгом не отлетели, не упали — осели на асфальт… Кубик сам упал и взмолился — не бей, не трогай, не на-адо! Потому что — пахнуло смертью. Не угрозой, не силой. Смертью. После этого наступила тьма — паренек не пожалел и предпочел подстраховаться. Крест сказал — ударил куда-то в шею. Кубик умолял не рассказывать Серому о своей слабости. Потом, при свете дня, ночные видения поблекли, и все произошедшее уже не казалось страшным. Ну, подумаешь, повезло пацану. Зато очень не повезло сейчас. Он отыграется за все.

Юля

Должен? Что Риф им должен? Он никогда не общался с подобными ребятами, хватит его старшего брата, чудом избежавшего очень больших проблем. Она бы знала, Риф бы не скрыл от нее. И тем более никогда бы не подставил под угрозу. А угроза нарастала, взгляды парней все настойчивее касались ее, липко заползали под одежду. На Рифа сейчас смотрел только главарь, остальные же раздевали ее. Пока глазами. Особенно этот, низенький и присвистывающий носом. Она не позволит. Лучше умереть.

Коха

Вот это хуна! Ну почему такие гладкие, ухоженные и красивые вечно достаются другим, чем он хуже? И приятели смеются. Ну да, да, не всегда у него получается, так это пройдет. Вот сегодня и пройдет. Козлы… Он во всем помогает, и держит, и рот зажимает. Одна как-то неслабо ухитрилась укусить, до крови. Так все ржали, что сорок уколов в живот отправят делать, ха-ха-ха. Сегодня все будет не так. Он попросит Серого быть вторым, а не последним. Пока она еще будет почти свеженькая, а не изгвазданная, хлюпающая и безучастная ко всему. И пахнут они уже противно к этому моменту, чем угодно, только не чистенькой девочкой. Потому у него и не получается, а у кого получится с такой? Разве он не заслужил быть вторым? И он заставит девку сделать ему о-очень приятно… Интересно, она умеет? Губки рабочие. Те не очень умели, и не хотели. А ее парень пусть смотрит. Пусть все смотрят! У него получится. Ну, же, Серый, хватит муслить муму!

Риф

Он должен? На миг ощутилось абсолютно глупое облегчение — они обознались. Риф никогда их раньше не видел и уж точно ничего у них не брал. Сейчас он объяснит и все закончится. Закончится? Все более масляные взгляды шпаны на Юлю не давали в это поверить. Спиной он чувствовал ее дыхание, ее нарастающий страх. Губы пересохли, пальцы изо всех сил сжались на ручке портфеля — он так и не выпустил его.

— Ребят, вы ошиблись, я вас вижу впервые. И ничего у вас не брал, — Риф не удержался и облизнул губы, выдав свой страх, — может, разойдемся?

Один из парней вдруг подался вперед, вожак удержал его за шиворот. Но мешать говорить не стал. Пусть. Серый наслаждался. Скоро, уже совсем скоро — подвал, полумрак. Мольбы, просьбы. И после — треск платья, сдавленный скулящий визг… Серый наслаждался.

Крест

Ах ты сука! Никогда нас не видел? Да я ж тебе… Он подался вперед и выплюнул прямо в побледневшее лицо парня.

— Не видел? Не видел? Забыл, как мудохал нас…

Крест осекся — претензия выглядела несолидно, до него, до всех это дошло только сейчас. Серый тихо рассмеялся. Парень вдруг широко раскрыл глаза, поднес руку к самому лицу, вгляделся, сжал пальцы в кулак. Смех стих.

Риф

Так вот оно что! Боль в левой руке, словно… Словно он дрался. Но он ни с кем не дрался. Но обвиняют именно в этом. Он быстро спросил, уже не обращая внимания на взгляды.

— Когда это было? Я серьезно. Ну!

— Не нукай мне тут, с-сука! Вечером, позавчера, на углу Петра и Бедного. Скажешь, не ты? Память отшибло?

За его спиной сдавленно охнула Юля, она тоже все поняла. Ну, спасибо тебе, мудак…

— Это был не я, — Риф все равно решил попытаться, даже зная, что бесполезно, — понимаю, как это выглядит, но… Это был не я.

Вожак неторопливо растянул тонкие губы в усмешке. Ага, не он. Верю. Брат-близнец.

Серый

Совсем поплыл фраерок, пургу понес. Да какая разница, в конце концов? Он, не он. Подвал ждет, Коха уже пританцовывает, того и гляди штаны обтрухает. Да и задержались они тут, кто-то может пройти и обломать всю таску. Хватит.

— Ты или не ты — разберемся. Тут недалеко, посидим…

Коха потер ладони, вытер их о штаны и хохотнул.

— Посидим, поохаем. Серый, чур я второй буду? Ну хоть сегодня, а?

Юля

Что? Что? Второй? Нет, она ослышалась, этого не может быть. Этого не происходит. Вокруг не война, не враги. Так делают враги. А здесь мирный город. Они так глупо шутят. Сейчас все рассмеются и на этом кошмар закончится. Она обвела взглядом рассмеявшихся подонков и поняла — не закончится. Кошмар еще даже не начинался. Где-то недалеко… Куда они хотят идти и что там будет? Этот потный со свистящим носом будет второй. Будет первый, третий, четвертый. И снова, и снова. Её захлестнул ужас, простой девчоночий ужас. Где мысли, что она не дастся, не позволит, что лучше умереть? Ужас смыл всё. Риф… Саша… Сашенька… Не отдавай меня… Все было так хорошо, мы же решили, что всегда будем вместе. Не отдавай… Из ее глаз потекли слезы, вызвав еще один приступ веселья.

Риф

Гиены. Однажды смотрели кассету с документальным фильмом про Африку. Юлька разревелась, он тоже несколько дней не мог отойти. Средь бела дня, рядом с каким-то поселением, стая гиен завалила антилопу. Они жрали ее неторопливо, не убивая, отхватывая куски горячего сочащегося кровью мяса. Заживо. Руки оператора, снимающего это — не дрожали. Гиены сейчас завалят Юльку и будут жрать заживо, наслаждаясь болью, страхом и страданием. И его бессилием. Ему на это смотреть. Но он — не тот безвестный оператор, а Юлька — не антилопа. Юля… Его Юля… Жить после этого? Не смешите. Уши заложило, окружающее стало доноситься словно сквозь толстый слой ваты. Риф вдруг присел на корточки, щелкнул замок — он открыл портфель. Гиены…

Юля

Что он делает? Зачем открыл портфель? Там нет ничего, чтобы им отдать… Там только…

Серый, Крест, Коха, Кубик

Э, а это у нас что? Что он бормочет? Вожак прислушался, нагнулся, пытаясь разглядеть лучше. Что он достает? Остальные подошли ближе. Паренек запустил руку внутрь и достал что-то скомканное, не глядя сунул в руку Кубику. И продолжил бормотать торопливой скороговоркой. Девка прижала руки ко рту, ее била крупная дрожь.

— Ребят, пожалуйста, отпустите, вот, у нас деньги есть, стольник. Сейчас достану. Подержи вот… Я щас.

И он сунул в руку Кохи еще какую-то тряпку. Приятели рассмотрели полученное — и не удержавшись, громко заржали.

— Гля, трусы! Девка, твои что ли? Синенькие! В горошек, бля! Коха, на, занюхать хочешь?

— Сам нюхай! А у меня лифчик, охереть! Духами пахнет… Давай, доставай, что там еще! Серый, она там без труханов и лифона под платьем! Голая и пахнет классно!

— А ну подними, повернись-нагнись, засвети монетку! Да не реви, мы не порвем, растянем только!

Девчонка вцепилась в подол, стараясь закрыть колени, ох и потеха пошла! Серый, не удержавшись, рассмеялся вместе со всеми — такого представления у них еще не было. А хмырь еще что-то тащит… Пенал? Что он про стольник говорил?

— Давай сюда, сам разберусь. Эй, вы, хорош ржать, услышат. Коха, Кубик, чо, дрочить пристроились? Ну, ваше дело, нам с Крестом больше достанется.

Совсем потерявшийся паренек поднял на Серого глаза и показал — пенал закрыт на хитрый замок, два колесика. Настроить надо. Крутой, с картинкой аквалангиста, гарпунное ружье. Не наш пенал.

— Ну, давай сюда стольник. Не врешь?

— Нет, нет, сейчас открою.

— Если врешь — будешь должен.

Приятели веселились вовсю — сколько всего он им уже должен. В голове Серого вдруг мелькнула совсем неуместная сейчас мысль — и это дрожащее полумертвое от страха чмо позавчера завалило троих посреди улицы? Да херня, точно все было не так. Обкурились шмали до зеленых чертей, вот и привиделось. Не, в самом деле — даже не рыпнется? Его девку уже считай разложили, а он в портфеле шарит? Говно парнишка. А, какая уже разница… Стольник приберем, пригодится. И — продолжать культурную программу, парочка готова к употреблению, подзатыльник — и смирненько почапают куда велят. Ну вот, справился, наконец, с колесиками, открыл крышку. Хороший пенал, Серый его потом заберет себе. Он дотронулся до кармана, где лежала небольшая записная книжка. Там три адреса, имена. Три девушки и их семьи, угроза которым надежно обеспечила молчание. Сегодня он не откроет ее, адреса не понадобятся. Зачем Серому знать, как найти семьи парня и девчонки? Они к ним не вернутся.

Юля

Нет! Это не мой Риф, это не он… Дрожащие руки, ее белье в руках ржущих подонков, вот рассматривают при тусклом свете фонаря, с ухмылками суют по карманам. Он сам им отдал. Глумятся… Все кончено… Риф не сможет ее защитить. Вот полез еще и за пеналом, зачем? Там нет никаких денег. У нее есть рубль с мелочью. Губы задрожали в горькой усмешке, cлезы текут по щекам — не разжалобить, не откупиться. Да и был бы тот стольник, толку? Их уже ничто не остановит. Риф открыл крышку пенала и что-то достал. Что? Что? Риф!

Он распрямился, мелькнуло белое пятно бинта на его руке, четко раздался влажный чвакающий звук, сменившийся захлебывающимся булькающим хрипом — остро заточенный карандаш снизу вверх врезался Серому под подбородок, прошив тонкую кожу, пробив дно рта и язык. Графитовый наконечник в прочной оболочке из кедра глубоко засел в нёбе. Серый застыл, вцепился ногтями в щеки, распялив их в жуткой гримасе клоуна, глаза выкатились, блеснув в свете фонаря, рот приоткрылся — из него хлынула пузырящаяся кровь, она казалась черной. Он очень хотел крикнуть от пронзившей голову жуткой боли, но не мог, и только старался открыть рот как можно шире, шире. Серый не верил, не верил, не верил. Несколько секунд назад все было так хорошо, все было, как обычно. Страх жертв, пьянящее чувство власти, предвкушение наслаждения с этой чистенькой девочкой, ах, какая челка… А сейчас… Он чувствовал косо засевший толстый карандаш. Засевший намертво. Чувствовался резкий привкус дерева. Если раскрыть рот еще только чуть-чуть… С отчетливым щелчком челюсть вывернулась из сустава и застыла. Белая как мел Юля увидела зияющую дыру, хлещущую кровью. Две темные блестящие струйки потекли из носа. Она застыла, оцепенела. Лицо Рифа было бесстрастно, когда он отчаянным усилием скользящих пальцев с треском сломал карандаш в ране и с размаху вонзил зазубренный обломок в левый глаз Серого, безжалостно вбив его ладонью до упора. И сразу, пока не заколебался, пока дикая ярость, пока не подкатила дурнота. Пока он готов. С размаху захлопнул Серому рот ударом той же ладони по подбородку, корявым, неуклюжим ударом. Ударом, разнесшим нёбо, размолотившим изодранный язык, с мокрым хрустом порвавшим связки. И еще раз — по левому глазу, вбить, пробить. Насквозь. Убить. Убить! Он почувствовал, как проломилась тонкая кость, как тело врага конвульсивно дернулось. Обломок глубоко вошел в ткань мозга, разрушая все на своем пути торчащими во все стороны острыми занозами. Серый медленно повернулся к обомлевшим, оцепеневшим приятелям, пошатнулся, невидяще пошарил руками в воздухе, шагнул к ним. Они попятились, боясь дотронуться. Кровь залила лицо, шею, грудь, потекла по животу, закапала на асфальт. Не найдя опоры, рука Серого бессильно упала, он попытался что-то сказать, из развороченного рта вырвались только хрип и пузыри — и с новой волной кровавой рвоты рухнул под ноги застывших Креста, Кохи и Кубика. Ослепший, парализованный, задыхающийся. Но все еще способный мыслить и чувствовать непереносимую боль. Но есть предел и ей, она вдруг стала затихать. Затихать. Исчезла совсем. Серый перенесся в подвал, куда он так мечтал попасть. Какое зрелище… Девчонка, она его, его. Мольбы о пощаде, совсем детский скулёж и плач. И судорога сладкого наслаждения, его тело выгнулось, Серый почувствовал, как где-то внизу стало мокро и горячо. Хорошо-о… Все погасло. Он затих. Далеко не сразу оставшиеся на ногах поняли, что остались в подъезде одни — Риф и Юля пробежали тоннель, двор — и сломя голову помчались по улице.

— Юль, ты как? Не отставай!

— Держусь, Саш, ох…

Она пошатнулась и прислонилась спиной к стене подъезда, обессиленно согнулась и уперлась ладонями в колени, отбросив на желтоватую стену изломанную тень. Дыхание с судорожным свистом вырывалось изо рта, еще больше высушивая губы. Риф развернулся и быстро подошел к ней, положил руку на плечо, заглянул в глаза. Ее лицо горело лихорадочным румянцем, лоб обжигал ладонь, на щеках засохшие дорожки слез, на шее видно бьющуюся жилку. Девушка всхлипнула и привалилась к нему, уткнулась лбом в грудь, прошептала.

— Родной мой, Сашенька… Я сейчас, сейчас, немножечко постою. И… побегу с… тобой… дальше.

Он вздрогнул, такая недетская нежность прозвучала в сбивчивом задыхающемся шепоте. Извечная, древняя нежность женщины к своему мужчине. Слова отдались в сердце глухой болью. Все из-за него. Эту милую домашнюю девочку чуть не растерзала стая подонков. Из-за него. Всего десять минут назад она беззаботно шла рядом, держала за руку, весело о чем-то болтала. Сейчас — затхлый подъезд, еле горящая пыльная лампочка, хриплое дыхание, засохшие слезы и его рука, обмотанная пропитанным кровью бинтом. Вот счастье, которое он ей дал. А она шепчет в ответ на все это нежные слова, обняв и прижавшись крепко-крепко, сейчас она немного отдышится и побежит с ним дальше. Риф чувствовал частое биение ее сердца, силу обнявших рук, вцепившихся в него пальцев. Он прислушался к себе с холодным отстраненным удивлением — нет, никакого раскаяния. Случись снова — поступил бы так же. Но Юля не заслужила всего этого. Риф оборвал мысли, есть дела поважнее. Остальное — потом. Сначала — добраться до дома. Он мельком взглянул на часы. Им казалось, что прошла бесконечность, но циферблат бесстрастно опроверг — в Меридоре все заняло меньше пяти минут. Пять минут в мрачном тоннеле, тянувшиеся как пять часов. И пять минут сумасшедшего бега.

Когда Серый рухнул под ноги оцепеневших от ужаса приятелей, больше всего Риф хотел заорать — "бежим!". Вовремя сообразил, что именно сейчас шум поднимать нельзя. Только бы она не закричала… Быстро кинул пенал обратно в портфель, щелкнул замок. Уже не обращая внимание на остальных, развернулся и хотел схватить девушку за руку, увлечь за собой. Она посмотрела на протянутую ладонь — и безотчетно попятилась, замотав головой. Юля все еще не могла произнести ни слова — горло перехватил спазм, по телу пробегала дрожь. Риф понял. Сжал пальцы в кулак и почувствовал, как они вязко скользят в густой застывающей крови Серого, насквозь пропитавшей бинт. Кивнул в сторону выхода во двор и негромко скомандовал.

— Очнись. Бежим. Быстро.

Услышав его голос, Юля вздрогнула и встряхнулась, широко раскрыла глаза. Попыталась сглотнуть, прошептала.

— Бежим.

Две тени ринулись в сторону поворота во двор, сначала неуверенно, но с каждым шагом набирая скорость. Позади остались так и не сдвинувшиеся с места Крест, Коха и Кубик. Серый еще дышал, бессмысленно скребя по асфальту скрюченными пальцами, обдирая ногти.

Они промчались по узкому извилистому двору, необычно безлюдному в этот совсем не поздний час. Повезло. Возможно, кто-то из жильцов проводил удивленным взглядом из окна бегущую сломя голову парочку. Или, заходя в парадную, услышал за спиной хриплое дыхание, топот, невнятный вскрик. Обернулся — и не увидел никого. Или размытые сумерками тут же исчезнувшие силуэты. Пожал плечами и вернулся к домашним делам. Ужин, семья, телевизор. Бегут? Значит, нужно. Не сбавляя скорости Риф с Юлей вынеслись на улицу, лихорадочно переглянулись, он ткнул пальцем — направо! Юля кивнула — прямо домой бежать нельзя. Пока они не произнесли ни слова, все потом, потом. Сейчас же — оказаться как можно дальше. К счастью, район они знали как свои пять пальцев, годами гуляя здесь, играя, еще со времен детства. Конечно, те игры уже в прошлом, но они ничего не забыли. Первый проходной двор, второй, третий. Наконец, они остановились, выбившись из сил.

— Родной мой, Сашенька… Я сейчас, сейчас, немножечко постою. И… побегу с… тобой… дальше.

Он прижал ее к себе, стараясь не коснуться окровавленной рукой. Зарылся лицом в растрепанные вспотевшие волосы, глубоко вдохнул. Убедиться — она тут, с ним.

— Ш-шш, все, все, бежать уже не нужно, мы далеко.

Юля закивала, не отрывая лица от груди, обхватив его обеими руками, словно боялась, что он исчезнет. Вдруг подняла к нему заплаканное лицо.

— Они нас не догонят?

— Нет, им не до нас, Юль. И мы уже далеко, хорошо покружили.

— Я люблю тебя, Саш… Ты… Ты такой… — она остановилась, не найдя слов, и вновь уткнулась лицом ему в грудь.

Риф не сдержал улыбки, услышав это признание, словно от ребенка. Юлька и есть ребенок, подумал он. Риф вдруг понял, что сам он стал сейчас старше на много-много лет. Он изменился и больше никогда не станет прежним, вот и закончилось детство. Теплицы больше нет. Осознание этого наполнило его горькой и печальной гордостью, глаза подернулись влагой, губы задрожали. Юля почувствовала это и шепнула.

— Саш… Что?

— Ничего, солнышко, — Риф перевел дыхание и осторожно высвободился, — ничего. Отдохнула?

— Ага. Куда теперь? Риф…

— Что?

— Давай порвем на мне платье, наставим царапин, ну, стукни меня по лицу — и в милицию. Заявим, сами.

Он на миг задумался, всерьез прикидывая. Покачал головой.

— Нет, нельзя. Мы такое делать не умеем, нас спалят. Очные ставки, фотороботы. Родителей твоих вызовут, маму мою. Представляешь? И я в итоге сяду. За убийство.

Юля замотала головой, даже зажмурилась, представив себе это.

— Ты не убийца! Слышать не хочу!

— Тсс, тихо!

Риф оглянулся по сторонам, их шепот отдавался эхом в тишине безлюдного подъезда. Он осторожно подбежал к выходу и выглянул — никого. Вернулся и склонился к лицу Юли, очень близко, почувствовал ее дыхание. Взял горячие щеки в ладони, прошептал прямо в широко раскрывшиеся глаза, блеснувшие зеленью.

— Я — убийца. Я только что убил. Потому что хотел убить. Потому что не мог не убить. Я очень надеюсь, что он уже сдох. Услышала?

Юля закусила губу, поняв, что ей сейчас сказали и почему.

— Услышала?

Она накрыла его ладони своими, несколько долгих мгновений смотрела в лицо. Риф молча ждал. Юля кивнула, сжав пальцы на его руках, чувствуя кровь и не отстраняясь.

— Да. Ты убийца. Ты убил ради меня, потому что не мог не убить, и я горжусь. Горжусь, что ты со мной, и никогда не оставлю тебя. Я хочу, чтобы он сдох. Чтобы все они сдохли. Услышал?

— Услышал.

На ее щеке остался багровый отпечаток и она не спешила его стирать, в тусклом свете он казался черным.

— Это наше обручение?

— Да. А теперь, муж, давай сматываться.

— Давай, только нужно умыться. Здесь где-то кран. Идём? И надо снять это, лучше прямо здесь.

Риф приподнял руку и слегка встряхнул ею, осторожно пошевелил пальцами. Кровь начала засыхать, превращаясь в заскорузлую багровую корку. Юля присела на корточки и открыла портфель, снова появился пенал. Она усмехнулась уголками губ, погладила кончиками пальцев вечно плывущего куда-то аквалангиста с гарпунным ружьем наизготовку. Сегодня его ружье выстрелило. Юля очнулась от секундной заминки и тряхнула головой, надо спешить, в любой момент кто-нибудь может пройти здесь. Им не может вечно везти. Нет, всегда можно сделать вид, что они просто влюбленная парочка в поиске уголка для поцелуев. Но сначала — избавиться от бинта и умыться. Юля открыла крышку и достала небольшие, но острые ножницы. Риф протянул руку, она покачала головой.

— Я сама. Давай.

Она помнила, где порез от зеркала, и перевернула кисть юноши ладонью вверх, уверенно поддела вязко подавшуюся мешанину бинта. Раз, два, три — ножницы тихо лязгнули, упав на асфальт, она отогнула повязку в стороны, Риф с облегчением высвободил руку. Он только сейчас почувствовал, как ей было тесно и душно. Прохладный воздух освежил разгоряченную кожу, отдаваясь покалыванием в пальцах.

— Дай посмотрю.

Риф не мешал, молча наблюдая, как Юля взяла на себя роль хранительницы, жены. Новые, совсем недетские мысли. Останется ли она такой — или сломается, когда немного отойдет? Ей же всего пятнадцать, девчонка, школьница. Соучастница убийства. Выдержит ли? Если она захочет уйти — он не имеет права ее удерживать. Произошедшее или свяжет их крепче любых брачных уз… Или навсегда оттолкнет друг от друга. Как же они были наивны, решив, что все позади, всего-то час назад.

— Не кровит, все в порядке. Просто порез маленький. Болит?

Она осторожно нажала пальцем, вопросительно посмотрела.

— Нет, нормально. Всё, идем, умоемся.

Риф выглянул в тихий двор, обвел глазами пустые скамейки, бордюры возле входов в парадные — излюбленное место детворы. Никого. Взгляд обежал светящуюся мозаику окон, почти везде горит свет. Время к восьми, люди возвращаются домой. Но почему… Он повернулся к Юле, настороженно наблюдавшей за ним. Нет, и об этом после. Везение не может длиться вечно. Пора домой и им. Кран в углу двора под виноградом.

— Идем. Быстро все делаем, но не суетимся. Там окна светятся. Мы идем с… Со стадиона, как раз ваш судоремонтовский недалеко. Там сейчас полно народа, и мы могли быть. Если нас увидят, пусть и услышат. Поболтаем об этом, лица не светим, там тень, нормально. Поняла? Сможешь? Улыбнись.

Юля с готовностью кивнула, на ее еще бледном, чумазом от засохших слез лице появилась слабая улыбка. Риф нахмурился. Нет. Так не пойдет. Из одной крайности в другую. Это не игра в шпионов. Он вздохнул и придержал девушку, уже шагнувшую к выходу во двор. Он очень не хотел это говорить, но знал — нужно. Он должен. Сейчас? Да. Ему не понравилась ее улыбка, возможно, Юлька просто не до конца понимает, во что влезает. Ребенок… А он — уже нет. И он за нее в ответе. Она этого не заслужила.

— Юль, стой. Послушай, — он набрал воздух, — ты должна уйти, сейчас. Пока еще не поздно. Я провожу тебя домой, но…

Девушка застыла, улыбка медленно исчезла, губы сжались в ниточку. Глаза опасно сузились. Риф знал это выражение лица, но взгляд не опустил. Он должен.

— Это не игра. Понимаешь? Совсем не игра.

Ее взгляд вдруг потерял твердость, снова затуманился слезами, губы задрожали. Она как никогда стала похожа на обиженного ребенка. Но слова, которые она произнесла… Шепотом, слышным в тишине подъезда не хуже крика. Крика в лицо. Риф молча слушал, понимая — всё. Теперь — всё.

— Ты не смеешь, слышишь? Не смеешь так со мной. Не делай из меня дурочку, Сашенька, понял? Ты не отошлешь меня, я никуда не уйду. Нет, вы оба — козлы! Что тот, что ты. Благородные какие… Отсылатели! Засуньте оба свое благородство знаете куда? Все я понимаю. Понял, фриц несчастный?

— А если меня найдут? Ты — соучастница.

— Тра-ля-ля! Не найдут. А найдут если… Я везде пойду, все расскажу, всем! Помнишь, мы фильм смотрели, как его… Там мужик тоже урода убил, жену защищал.**

— И ему семь лет дали. Наш суд, самый гуманный суд в мире.

** Отсылка к фильму"Средь бела дня"

Юля взяла его за руку и сильно сжала, заглянула в глаза.

— Значит, я тебя дождусь. И кончено.

Риф вздрогнул, услышав эти слова. И кончено. Ничего не ответил. Еще несколько мгновений тишины, мир словно замер вместе с ними. Он чуть пожал плечами, усмехнулся, кивнул на уже совсем темный выход.

— Идем. Нет, стой.

Юля раздраженно обернулась.

— Ну сейчас что?

— Лицо дай вытру, нельзя так выходить. Кровь на щеке.

— Ой… Забыла. Я сама, щас.

Она попыталась оттереть засохшее красное пятно рукой, но оно держалось. Риф плюнул на свою ладонь и несколькими движениями наскоро вытер самые заметные места. Юля послушно дала все это проделать, юноша критически осмотрел результат, кивнул.

— С пивом потянет, пошли. Прямо к крану, болтаем о футболе.

Когда они вышли из подъезда, нахлынуло четкое ощущение перехода, словно они пересекли какую-то границу миров. Тишина сменилась звуками — из окон послышались голоса, где-то включили телевизор. Юля втянула носом воздух — появились запахи, пыльную затхлость подъездов сменили кухонные ароматы. Где-то готовят ужин, семья скоро сядет за стол. С улицы донесся шум машин, гудки. Там — жизнь, там — люди. Люди, которых они почему-то не видели и не встречали все эти загадочные почти полчаса — Риф снова взглянул на светящийся циферблат. Они ускорили шаг, почувствовав, что их непонятное везение, их странная невидимость — на исходе. Мир устал ждать, устал держать Время. Они быстро подошли к невысокой зеленой колонке, стараясь не смотреть на два окна прямо за ней — там кто-то есть, и сейчас этот или эти «кто-то» их увидят и услышат.

— Коль, а как ты так сумел их аж троих обвести?

Звонкий голос отдался эхом в углах двора, Риф вздрогнул от неожиданности, Юлька же продолжила. Она наклонилась к небольшому латунному крану, раз-два — с плеском полилась вода. Наконец-то. Но быстрее…

— Ну ты, Катька, и спросила, это ж пеньки каличные были, а в воротах — дыряк голимый.

— Я думала, задавят тебя, а ты — в десятку, класс!

— Мы пскопские — мы прорвемся! Давай, домой опаздываем, грязные, как тебя маме сдавать такую? И чего ты тоже полезла гонять, сидела бы в сторонке. Дай умоюсь, ты все?

Юля с удовольствием вымыла лицо, руки и даже плеснула на волосы, попытавшись их привести в порядок"немецким гребнем", то есть просто пятерней. Получилось только с грехом пополам пригладить. Она улыбнулась, отфыркиваясь. Шепнула.

— Иди сюда, дай мне руку. Да, эту.

Она осторожно подставила ее под струю льющейся воды, стала обмывать медленными ласкающими движениями. Вода на несколько мгновений стала багровой, и тут же — снова чистой, прозрачной, прохладной, весело мерцающей в домашнем свете окна. И его рука — снова белая, тоже чистая. Они оба смотрели на нее, на бурлящую воронку уходящей под землю воды. С ней навсегда ушла кровь подонка, а они — остались. Чистые и заново родившиеся. В окнах все еще никого, никто не вошел во двор. Еще есть немного времени, совсем немного, чтобы… Юля подняла с земли брошенный окровавленный бинт. Секунда — и красный комок исчез в стоке, отправившись в долгое путешествие к морю. Все. Они выпрямились и посмотрели друг на друга, словно в первый раз. В каком-то смысле так это и было. Они никогда больше не будут прежними. Риф протянул ей руку, в другой уже был портфель.

— Идем?

— Идем.

Уже выходя на ярко освещенную фонарями улицу, они услышали, как за их спинами во двор высыпала шумная ватага детворы, хлопнула дверь парадной, послышались шаги. Они поняли, что так происходило в каждом подъезде, в каждом дворе, через которые пробежали. Они словно на полчаса выпали из привычного мира, став в нем призраками, шедшими каким-то своим, особым путем. Риф вдруг подумал, а если бы они не нашли дорогу обратно? Так и остались бы бродить в лабиринте безлюдных дворов, подъездов и парадных? Одни. Он оборвал эту мысль.

Двое быстро шли по вечерней улице, избегая фонарей и стараясь держаться в тени. Редкие прохожие не обращали внимания на спешащую парочку, девушку в школьном платье и юношу, несущего ее портфель. Обычная картина.

— Саш, когда мама прилетает?

— Часа через два, и еще минут сорок от аэропорта ехать.

— Значит, есть время. Зайдешь?

В вопросительном тоне было и полуутверждение, Риф прекрасно его понял. Обычно в это время он доводил ее до двери и возвращался домой. Он старался не злоупотреблять терпением Юлиных родителей, заходя в гости к их дочери затемно. Достаточно, что они и так не расстаются с самого утра, а потом еще и шепчутся допоздна по телефону. Вечером девушка принадлежит семье. Разумеется, за четыре года ее родители привыкли к нему, признали увлечение дочери. Да, увлечение. Мальчик приличный, глупостей не делает, девочка в хороших руках. Конечно, фигурально выражаясь. Мыслей о чем-то большем, чем невинные поцелуи, чего уж там, они не допускали. Юля усердно поддерживала их в этом убеждении. Короче говоря, Риф не слишком часто пользовался гостеприимством ее семьи в эти часы. Но сегодня… Он не хотел оставлять Юлю, даже и в безопасности дома. Она не хотела оставаться одна. С папой и мамой, и при этом — одна. Так она чувствовала. Риф кивнул.

— Зайду, солнце.

— Ну тогда пошли быстрее, я сейчас лопну, терпела всю дорогу. Ой, Саш… — она остановилась на полушаге.

— Что?

— Трусы… Лифчик…

Риф помрачнел, эти слова снова вернули их в тоннель Меридора. Но Юля вспомнила их не поэтому, здоровая психика стремительно задвигала страшные воспоминания на самую дальнюю полку. Она положила руку на живот и сконфуженно сказала.

— Твоим шортам хана, Саш. По-моему, уже по ногам пошло, б-ррр… Бегом! И вообще надо.

Они вошли во двор, миновали непременных"скамеечных бабушек", проводивших их одобрительными взглядами. Молодец, кавалер, всегда вовремя девочку приводит. Тоже старинный дом, просторные гулкие парадные лестницы с вытертыми до блеска мраморными ступенями, узорные перила, высокие двери квартир. Юля подняла глаза на окна четвертого этажа, горит свет. Ее пальцы сжались, она почти потащила его за собой. Войдя в парадную, они бегом поднялись наверх.

— Дай портфель.

Юля торопливо стала доставать ключи, не сразу нащупала и взмолилась.

— Риф, открой сам, своим. Ну где же они, блинство…

Cвоим ключом он в замок не полезет — не нужно, чтобы это вдруг увидели ее родители. Юля отлично знала его мнение на этот счет. Наконец-то…

— Нашла, уфф. А ты вредина, вот!

Щелкнул замок, они вошли внутрь.

— Пап-мам, мы дома! — она громко оповестила родных и тут же шепотом скомандовала, — иди пообщайся, я в комнату и в ванную, ой, мамочки, не могу больше!

Риф слегка подтолкнул ее, Юлька сделала ну очень страшное лицо и унеслась по высокому узкому коридору. Хлопнула дверь. Он пожал плечами и шагнул навстречу вышедшему из кухни отцу Юли. Рукопожатие было традиционно на слом — широкоплечий кряжистый мужик относился к другу дочери слегка снисходительно, не считая увлечение историей достойным занятием. Рука у начальника цеха судоремонтного завода была крепкой, что он каждый раз заново давал понять Рифу. Работай, много и тяжело — добьешься чего-то в жизни. А история… Ну-ну, как говорится. Дочь Родион Васильевич обожал и баловал, потому дружбе не мешал. Год назад он позвал Рифа на кухню и негромко сказал, что все понимает, мол, уже не совсем дети. Короче, если обидит девочку — пусть пеняет на себя, и мама не спасет, понял? Риф кивнул и обещал. Иногда он думал — догадывается ли дядя Родион о происходящем между ними? Или до сих пор думает, что они просто дружат, ходят в кино, делают уроки и кушают мороженое? Отцы часто наивны и узнают все последними. Юля иногда признавалась, что побаивается грозного родителя. Знала, что он в ней души не чает и пальцем не тронет, но — все равно побаивалась. На это Риф сказал — если что, просто скажи своим все и позвони. Я приду. С Юлиной мамой ему было легче, возможно, потому, что сам рос без отца и привык к отсутствию мужчины в доме. Тетя Нина ценила его за то, что Юля улыбается и ей с ним хорошо. Так родителям спокойнее, когда девочка дружит с одним мальчиком, никуда не бегает, дома не толкутся гости. Все спокойно и размеренно, утром мальчик забирает дочку в школу, вечером приводит домой. То, что между школой и домом есть еще несколько часов, которые они вместе — она смирилась, а что делать? Не запретили четыре года назад — поздно что-либо менять. Да и причины нет, Юля счастлива. Выходные и каникулы они также практически не расставались, но мама всегда знала, где они, с кем, и когда вернутся. Ни разу Риф не нарушил слово, ни разу они не опоздали. А если надо задержаться на часик-другой — всегда звонили. Что еще нужно? Конечно, чем старше дети становились, тем больше мать задумывалась о будущем. Школьные романы редко заканчиваются хорошо. Парочки или расстаются после выпускного, погрузившись во взрослые заботы. Разъезжаются кто куда, поступают, новые друзья-подруги, новые интересы, увлечения. Школа, это… Школа. Или второпях женятся, второпях рожают, второпях разводятся. Нина Николаевна не хотела такой судьбы для любимой дочери. Рассматривала ли она Рифа как возможного зятя? Скорее нет, чем да. На дочь были свои планы, места для юноши в них не находилось. Но пока еще целый год — зачем им мешать? Пусть дочь спокойно доучится, получит хороший аттестат. А там… Все решится так, как нужно. Разумеется, на благо Юли. Только бы за этот год не натворила глупостей, нынче молодежь куда легкомысленней, чем в ее время. Иногда Нина Николаевна думала, глядя на дочь — может, все уже случилось? Может, позвать ее, поговорить, прямо спросить? Она мать, ей можно рассказать все. Но каждый раз что-то удерживало ее. Возможно, то, что четыре года — не шутка. Это — серьезно, и лучше не лезть. А если отец узнает… Пусть все идет, как идет. В одном мать была уверена — Риф никогда не поступит с Юлей непорядочно. И она хорошо знала Евгению Алексеевну, мать юноши, знала, как та любит Юлю. Любит, как… Дочь? Невестку? Иногда она ревновала, сознавая, что у ее дочери появился второй дом. А если она в один совсем не прекрасный день решит уйти туда? Кто ей сможет помешать? Мать Рифа примет ее, несомненно. Все эти мысли часто лишали Нину Николаевну сна и покоя. Мужу легче — он не сомневается в своем отцовском авторитете. Мужчины наивны.

Нина Николаевна как раз накрывала ужин, когда вернулась дочь. Улыбнулась, услышав из коридора звонкое «пап-мам», Юля промчалась мимо кухни прямо в свою комнату, хлопнула дверь. Что это с ней? Она вышла в коридор и увидела Рифа, они как раз обменялись с мужем рукопожатием. Теперь придется пригласить парня ужинать. Дочь у него дни напролет проводит, и по телефону сказала, что поели. Как не накормить его? Она пригляделась к юноше, он ведь простужен или вроде того? Бледный какой-то… Нина Николаевна подошла к мужчинам.

— Здравствуй, Саша, как себя чувствуешь?

— Добрый вечер, теть Нина, нормально. Температура была пару дней, подкашливал. Уже прошло почти.

— Ну и хорошо, идемте на кухню, будем ужинать. Мама еще не вернулась?

— Сегодня вечером прилетает.

Разговаривая, они вошли на кухню, сели за накрытый клетчатой скатертью стол, Риф увидел, что приготовлено. К горлу подкатил комок и он сглотнул, отведя взгляд. В центре красовались большая стеклянная салатница с пюре и овальное блюдо с куриными котлетами, тут же кисло-сладкий соус в небольшой пиале. В другое время он бы с удовольствием присоединился — мама Юли отлично готовила. Но сегодня… Помимо воли перед глазами встал Серый, его выкаченные глаза и черный провал рта, хлещущий кровью, две блестящие багровые струйки из носа. Удушливо-кислый запах рвоты. Юлька сейчас войдет и тоже увидит. Ничего еще не закончилось. В ушах зазвенело, он почувствовал головокружение, откинулся на спинку стула. Не хватало еще грохнуться. Да что ж такое… Словно издалека донесся голос дяди Родиона, он что-то спросил, Риф повернул голову.

— Саш, мама твоя шороху, небось, навела там? Старая школа. Саш! Ты в порядке? Мать, налей ему сока, совсем бледный.

— Спасибо, теть Нина, — он взял запотевший стакан яблочного сока и осторожно отпил, смывая противный горький привкус.

Полегчало. Риф покосился на вовсю ароматящий стол, проверяя себя. Смотреть уже можно, но есть это он не рискнет. Невежливо будет. Что же делать? Как Юлька отреагирует? И надо ответить что-то Родиону Васильевичу. Про службу матери он никогда ничего не рассказывал, только Юльке. Та ахала, но хранила узнанное как могила. Риф постарался улыбнуться как можно более светски. Не смотреть на стол.

— Мама мне особо ничего ведь не рассказывает, дядя Родион. Возможно, что-нибудь в газетах потом напишут. Конечно, не упоминая имен.

Отец Юли усмехнулся.

— Понятно, что не рассказывает. Просто вот у нас на судоремонтном давно пора пошуровать, так думаю.

— Родион! — Нина Николаевна слегка повысила голос, — мальчик-то тут при чем? Саша, пей сок. А чего это Юля помчалась сразу?

Она знала, что муж давно уже возмущен кое-какими делами, втихомолку проворачивающимися коллегами на заводе. Не желая при этом «стучать», он иногда отводил душу при встречах с Сашей. Она как-то ехидно сказала ему, дескать, хочешь, чтобы парень задействовал маму — выдай за него Юльку. Будем семьей, вечерком пообщаетесь на ваши темы, по-родственному. Родион ответил сопением и промолчал. Так что нечего дергать парня почем зря. И лучше сменить скользкую тему. Так чего это дочь умчалась к себе прямо от дверей? Саша отпил еще сока, поставил стакан на стол и развел руками.

— Ну, может, живот заболел, бывает.

— Не живот, а я пепси перепила за обедом! Вот и побежала.

Все обернулись — Юля стояла в дверях, уже умытая, переодетая в мешковатые спортивные штаны и футболку, на лице улыбка. Мама погрозила ей пальцем, как можно так беспардонно…

— А что такого, я Рифу всю дорогу ныла, мол, давай быстрее. Мам…

Улыбка на ее лице вдруг потускнела — она увидела, что находится на столе. Риф напрягся. Юль, не надо. Это всего лишь котлеты и соус.

— Что, Юльча? — отец заметил перемену в лице дочери.

— Ээ, я… Я маме скажу, ладно?

Юлька что-то прошептала матери на ухо, показав глазами на стол и положив руку на живот. Риф еле сдержал улыбку, поняв. Юля выпрямилась и заявила.

— Я творог намешаю со сметаной и сахаром, хорошо? И чай. О, «картошки»! Риф, ты будешь?

— Это что еще за фокусы? — Родион Васильевич удивленно поднял брови, — мать старалась, готовила. И не подпрягай кавалера, дай ему поесть нормально.

Нина Николаевна пришла дочери на помощь, махнув рукой на мужа.

— Все в порядке, пусть творог сделает.

Риф поспешил добавить, перехватив взгляд подруги.

— Я тоже творог буду с чаем.

— Тоже живот болит? — Родион насмешливо прищурился, догадавшись, что шептала дочь на ухо матери.

Риф решил честно признаться.

— Из солидарности.

Родион Васильевич кивнул с преувеличенной серьезностью.

— Ну, разумеется. Ладно, давайте уже ужинать. Саш, точно ради мадмуазельки молочком пробавишься?

— Точно-точно, пап. Он болеет, на ночь мясное вредно.

Юлька пошла к холодильнику, по пути незаметно стукнув по спинке стула Рифа, тот благодарно прикрыл глаза. Головокружение немного отпустило, оставив дурнотное чувство нахождения в падающем самолете. Мимолетное прикосновение Юлиной руки поддержало и приободрило. Дай бог, все спишут на простуду. Сзади послышались звуки азартного перемешивания — подруга взялась за дело, ложка так и летала. Он почувствовал тепло, Юлька поставила перед ним глубокую тарелку. Творог, сметана, щедро сдобренные сахаром. Вот снова повернулась, теперь к плите. Чиркнула спичка, ровно зашипел газ, негромко лязгнуло — она поставила кипятиться чайник. Обошла стол, держа свою тарелку, и села напротив Рифа, рядом с отцом.

— Приятного аппетита, дорогие товарищи.

Родион Васильевич только головой покрутил, принявшись за пюре и котлеты, полив все соусом. Юлька покосилась на его тарелку и отчетливо сдержала рвотный позыв, поспешила опустить глаза в свою порцию и осторожно зачерпнула творог. Быстро вскинула глаза на Рифа, он ободряюще подмигнул и тоже попытался есть. Молочное они оба любили, Юлька только терпеть не могла манную кашу. Отец Юли заметил перестрелку взглядов и строго произнес.

— Мелюзга, вас кормить? Юльча, хорош уже, я сказал.

— Родя, перестань, — Нина Николаевна укоризненно посмотрела на супруга, — а вы ешьте, хватит переглядываться.

На несколько минут за столом воцарилась тишина, нарушаемая только негромким стуком вилок и ложек. Юля быстро управилась, стараясь ни о чем не думать и ничего не вспоминать. Только когда из-под быстро уменьшающегося слоя творога показалась белая поверхность тарелки, она вспомнила. Нет, не тоннель, не ужас, не хрип упавшего подонка. Ей на помощь пришло из глубин памяти другое — тоже тарелка. С красивым гербом, за сто двадцать лет краски не потускнели. Щит, разделенный надвое, в левом поле черный орел, в правом — желтые и черные косые полосы. И надпись.

Nos have ut vado longe

Риф переводил это так — Идти надо далеко. А полоса на щите значит, что ветвь рода не имеет права на титул. И пусть. Сашка лучше всех графов и баронов, вместе взятых. И тарелка все равно очень красивая, из нее она ела всего несколько часов назад, простую жареную картошку с луком. Ничего изысканного, как в те давние времена. Никаких лакеев, поваров. Она была и тем, и другим. А Риф был виночерпием. Это невозможно, но она вдруг почувствовала во рту вкус вина. Как Риф его называл, сот… сотарн… сотерн! Вкусное. Как было хорошо… Как она снова хочет там оказаться. Уже не в первый раз за последние дни она сказала себе — я хочу быть там. Конечно, не из-за красивых тарелок и вкусного вина. Это просто знаки, как маячки такие. А причина… Вот она, сидит напротив и старается не подавиться. Бедный… Что он перенес из-за нее… Не будь ее, он бы просто мог убежать, и ничего страшного, подумаешь. Но он был с ней и был вынужден сделать то, что сделал. Ее любимый, ее мужчина, ее рыцарь. Муж. Юля еще раз медленно про себя произнесла это короткое, и такое весомое слово — муж. На миг стало страшно — ее жизнь словно с этого мига разделилась надвое. То, что было до страшного вечера. Веселая беззаботная юность рядом с Рифом, юность, казавшаяся бесконечным праздником. И то, что настало после. Зрелость, взросление? Но они такие же, ей всего пятнадцать. Она дернула уголком рта, новым для себя, незнакомым движением. Нет, ей уже куда больше. А насколько Риф постарел за эти быстрые часы? Страшно подумать. Наверное, он теперь стал в чем-то похож на того, который… Юля вдруг сжала губы. Из-за которого все и произошло. Вот так. И — хватит пока об этом, можно крышей поехать.

От плиты очень вовремя донесся свисток закипевшего чайника, Юля вскочила, положила тарелку в раковину, Риф поспешил подобрать со своей остатки сметаны. В этом доме не одобряли, когда что-то оставалось — труд хозяйки надо уважать, изволь съесть все, раз сел за стол. Девушка подхватила его тарелку и скомандовала.

— Чашки дай. Мам, мы ко мне пойдем чай пить.

Ответил отец, демонстративно посмотрев на мерно тикающие стенные часы.

— Только недолго, вам потом еще по телефону болтать.

Он хотел пошутить, но в его голосе помимо воли промелькнуло раздражение, отлично понятое всеми. Риф и Юля предпочли ничего не заметить, супруга же только покачала головой. Все же так нельзя, мальчик ничего плохого не сделал и не делает. Надо потом поговорить с мужем, пусть будет помягче. Дочке пятнадцать, самый опасный возраст. Вон как расцвела, фигурка, грудки, все остальное — красавица. Да, нужен глаз да глаз, но и перегибать нельзя. Натворит глупостей просто из противоречия — хлебай потом полной ложкой. Нина Николаевна следила за хлопочущей дочерью, как она вручила Рифу небольшой поднос, который нагрузила двумя парящими чашками чая, тарелочкой с пирожными"Картошка".

— Пошли, осторожно только. Мам-пап, мы недолго.

Они молча проводили взглядами удалившуюся парочку, их шаги и негромкие голоса стихли, дверь в комнату дочери закрылась. Родион Васильевич посмотрел на жену. Она пожала плечами, передвинула по столу пустую тарелку.

— Ну что ты на меня смотришь, как Ленин на буржуазию?

— Я нормально смотрю, Нина, а вот они…

— Что — они?

— Странные какие-то, не заметила? Юлька дерганая, этот бледный, словно… Не знаю.

— Болеет.

— Это дочь сказала. Она тебе напоет — не заикнется, если понадобится.

— Родион! — Нина Николаевна рассердилась всерьез, — наша дочь не лгунья. Совсем ошалел, что на тебя нашло?

— Не знаю! — супруг взял давно налитую и так и не тронутую стопку водки, — может, и нашло.

Он шумно выдохнул, опрокинул стопку в рот, осторожно поставил ее на стол. И уже тише, примирительно сказал жене.

— Волнуюсь я за дочу, вот и все. И чувствую — что-то у них не то. Хотел бы знать, о чем они сейчас говорят. Зуб даю, не об уроках и не о кино. Что-то у них там свое, такое, что спросим — не расскажут. А если расскажут — то вранье будет. Заболели, — последнее слово он насмешливо подчеркнул.

Нина Николаевна промолчала. Она чувствовала то же самое. И тоже хотела бы сейчас проникнуть за аккуратно закрытую дверь в комнату дочери.

— Юль, перестань.

— Ну Са-аш…

— А если зайдут?

— Не зайдут. Просто посиди рядом, обними. Вот так, за плечи. Ох, хорошо… Свет пригаси.

Юля закрыла глаза, положила голову на плечо Рифа и блаженно замерла, наслаждаясь тишиной и покоем. Прошептала.

— Ри-иф…

— А?

— Останься со мной сегодня.

Он изумленно раскрыл глаза в полумраке комнаты.

— Ты что? Как остаться? Где?

Юля негромко рассмеялась, свернувшись клубочком рядом с юношей. Тот настороженно посмотрел на дверь. Риф не хотел отказывать Юле в ласке и объятии, он понимал, как ей сейчас это нужно, и сам хотел того же. Но… Здесь, в этом доме они старались границ не переходить. А теперь еще и это заявление. Остаться.

— Испугался?

— Ну, не то чтобы…

Юля вздохнула и запрокинула голову, ее глаза замерцали теплыми огоньками.

— Это я так хочу просто, чтобы ты остался. Сейчас ты уйдешь.

Девушка вдруг резко выпрямилась, Риф почувствовал, как ее тело напряглось струной. Истома исчезла.

— Я боюсь, Риф. Как ты пойдешь домой? По улице, там же они где-то бродят. Оставайся. Мы что-то придумаем. Я тебя не отпущу туда. Боже, какая дура, размякла-раскисла. Все забыла…

Он обнял ее и привлек к себе, уже не думая о двери, и о том, что за ней ее родители. И что они подумают или сделают, застав дочь в его объятиях. Зашептал.

— Хорошо, что забыла. Не нужно это помнить, не нужно думать.

Жаркий шепот в ответ, раскрытые губы, смешавшееся дыхание.

— Нельзя забывать, нельзя не думать. Хочешь, я с тобой пойду? Я буду тебя охранять.

— И я снова кого-нибудь убью. Потому что хранить надо тебя, а не меня.

Сказал — и осекся. Это вырвалось само. Это уже не шутливая бравада — это правда. Он может убить. Зачем он так сказал… Ведь улыбалась уже. Горячее тело в его объятиях, как же кружится голова… Шепот, шепот. Дверь, из-под которой напоминанием об осторожности пробивается полоска света. Нельзя. Нельзя? Юля шепчет. Серебристо светится окно, ветер колеблет белые цветы на занавеске, отблески ночника на зеркале, полировке шкафа, на откинутом столике секретера, книжных полках.

— Убьешь. И я убью за тебя, слышишь? Ты — мой. Никто не смеет тебя обидеть.

— Ты — моя. Никто…

— Ш-шш, милый. Тут никого нет, только мы.

— Юлька! Ты что…

Она вдруг приподнялась, гибко высвободилась из его объятий и одним движением сняла с себя футболку, повернулась спиной совершенно недвусмысленным образом.

— Расстегни.

Риф отшатнулся, губы пересохли, в ушах гулко заколотилось. Он знал — нельзя. Нельзя! Дверь не закрыть изнутри, нет ключа. Он никогда не был им нужен, они никогда такого здесь не позволяли. Юля нетерпеливо повела плечами и повторила.

— Расстегни. Не бойся. Никто не войдет.

— А если…

Она посмотрела на него через плечо блестящими в неярком свете ночника глазами.

— Пусть. Не бойся. Ну! Ты не побоялся убить ради меня. Теперь я прошу всего лишь — расстегни эту застежку. Так нужно. Я так хочу, Риф.

Он все еще не мог решиться, привычная осторожность не давала сделать то, чего хотели пальцы, руки, все тело. Желание нарастало, по телу прошла волна озноба. Юля отвернулась и опустила голову, ее плечи дрогнули, она тихонько всхлипнула. Совсем другой голос, из него вдруг исчезла решительность взрослой опытной женщины. Пятнадцатилетняя девочка.

— Саш… Пожалуйста. Это нужно, правда, сейчас. После всего этого… Я словно грязная. Сделай меня снова чистой, слышишь? Не завтра, не у тебя. Сейчас! Пока грязь легко смыть, пока она не пристала ко мне, к нам. Саша!

Да. Сейчас. Она права, во всем права. Все той же извечной мудростью женщины-хранительницы. Риф отбросил все мысли. Да! Рывком он развернул Юлю к себе, даже не почувствовав, как под пальцами расстегнулась застежка, лифчик упал на пол. Тишина. Частое дыхание. Юля выпрямилась, через мгновение за лифчиком последовали спортивные штаны. Риф нерешительно замер, они взглянули друг на друга. Юлька улыбнулась, в глазах мелькнул огонек, она подчеркнуто медленно повернулась к нему спиной и слегка нагнулась, шепнула.

— Снимай.

— Юль…

— А?

— Мы же так почти не делаем, ты не любишь…

— Просто — снимай! Нет, подожди.

Она снова повернулась к нему, Риф почувствовал, как ее руки скользнули к поясу джинсов, рванули ремень, расстегнули.

— Ложись. Не трогай меня, просто лежи.

Риф закрыл глаза, не веря, что это происходит, не желая просыпаться. Ее руки, пальцы, губы, жаркое дыхание, влажное прикосновение языка. Сначала робкое, неуверенное, осторожно пробующее. И — смелее, настойчивее. Он тихонько простонал, закусил губу, стараясь держаться. Рука сжалась в кулак, захватив кусок плюшевого покрывала. Юля хихикнула, не прекращая медленных движений. Ее ладонь поползла по телу, лаская, успокаивая. И — пробуждая шторм. Он услышал, почувствовал, как ее дыхание участилось, ногти впились в кожу на груди, острые зубы слегка сдавили. Не болью, наслаждением. О, боже… Он резко приподнялся, коснулся каштановой макушки, погладил. Неужели она хочет…

— Юлька… Еще немного и…

Она подняла на него улыбающееся лицо, искрящиеся глаза жмурились от удовольствия.

— Что?

— Ну…

— Ну?

— Авария. Я честно говорю, если не остановишься, то…

— В рот?

— Ага.

— Не хочешь?

— Ну Юль…

— Готов?

— Почти… А-ах…

— Стой! Ш-шш, какой быстрый… Успокойся-ка немного, вот так. Вставай.

Она полностью стащила с него джинсы, Риф остался стоять возле дивана. Юля выбралась из трусиков, уже не тратя время на слова и уговоры, легла на живот и выгнулась предельно откровенным движением. Протянула руку. О, эти медленные мучительно приятные движения, легкие касания пальцев, самыми кончиками… Юля посмотрела на их результат и тихонько рассмеялась, устроившись удобнее. Его жадный взгляд не упускал ничего, полумрак не мешал — только добавлял соблазн и желание. Это тело он знал до каждого, самого сокровенного уголка — и все оно сейчас было тайной. Он не мог больше терпеть, не хотел сдерживаться.

— Растяни меня, Риф!

Она вышла проводить его на лестничную площадку, прикрыла дверь и быстро обняла, крепко поцеловала в губы. Подошла к перилам и посмотрела вниз, убедилась, что там никого нет. Повернулась и вполголоса сказала.

— Иди осторожно, вкруговую. Ты обещал.

Риф кивнул, прижал ее голову к груди, вдохнул запах волос.

— Не волнуйся, буду очень осторожен.

— Звони с дороги, двушки есть? Я принесу.

Он шутливо закатил глаза и покачал головой.

— Юль, я больше времени потрачу искать работающий автомат, чем до дома идти. Приду, сразу позвоню. Только пара слов, не злим твоих, ладно?

— А потом я, после двенадцати, да?

— Да.

— Я тебе спать не дам, понял?

— Испугала ёжика…

— Испугать, ёжик ты мой?

Юля шкодливо зыркнула себе через плечо и взялась за резинку штанов, оттянула, приспустила, показав кусочек манящей ложбинки. Риф не удержался и заглянул в соблазнительную глубину. Они прыснули от смеха, отразившегося эхом от высокого потолка, от лепных ангелочков карнизов. Порыв ветра шевельнул полотнища старой паутины. Рука юноши сделала движение, Юлька проворно отскочила и погрозила пальцем, поправив штаны и даже подняв их повыше, при этом туго натянувшаяся светло-голубая поблескивающая ткань отчетливо выделила все округлости и складочки. Ее глаза смеялись.

— Не лапать! Как хорошо, что последний этаж и тут никто не ходит.

— А то!

Юля вдруг подалась к нему и обняла, прижалась всем телом, не для веселой игры. Еще раз почувствовать его, себя. И, наконец, отпустить. Отпустить, чтобы сесть вместе с родителями смотреть"Государственную границу" — и смотреть на телефон. Делать вид, что ей интересен фильм — и кусать губы, сдерживая страх и ожидание.

— Иди.

Она стояла на лестничной площадке, сжав пальцами отполированные перила потемневшего от времени дерева, и смотрела вниз, в высокую тонущую в полумраке спираль лестницы, на тень, быстро скользящую по ступеням. Слушала затихающие шаги. Вот он идет по темному двору, сейчас оглянется и посмотрит наверх. Юля сорвалась с места, хлопнула дверь — она побежала обратно в свою комнату, к окну. Зажгла большой свет. Она успела увидеть, как Риф оглянулся и помахал ей рукой, она помахала в ответ. Вот юноша вошел в подъезд и исчез. Юля постояла еще несколько минут, представляя, как он идет по темной улице, видя весь его путь домой. Он обещал пойти в обход. Юля вообразила, как усилием воли убирает с его дороги все опасности, как в сказках. Дать бы ему волшебную котомку, а там чудо-гребень, колечко и… И что там еще было? Она не помнит. Юлька вздохнула и прижалась горячим лбом к прохладному стеклу, от ее дыхания по нему раскинулся туманный круг, и тут же исчез. Она еще раз выдохнула, глядя, как двор теряет четкие очертания за созданным ею туманом, и снова возвращается. Еще раз, это зрелище заворожило ее. В дверь стукнули, распахнули, Юля вздрогнула и обернулась.

— Кино начинается, пошли.

— Иду, мам.

На стекле еще оставался круг от ее дыхания, Юля стерла его ладонью, несколько мгновений вглядывалась в темноту на улице, и вышла из комнаты. В гостиной уже звучала музыка заставки, когда они с матерью сели на софу и устремили глаза на экран телевизора. Слева от него на тумбочке — телефон. Будет удобно на него смотреть и ждать звонка. Риф, где ты? Бог, если ты есть — пусть он дойдет. Пожалуйста. Еще днем поручик Данович был ее любимый герой — сейчас он что-то говорил, что-то происходило, но Юля не видела, не слышала. Она не видела ничего, кроме стоящего на тумбочке телефона. Она не заметила внимательного взгляда отца, сидящего в кресле. Улыбка, смех, радость близости, все, что было буквально несколько минут назад — исчезло. Снова вернулся страх. Риф, где же ты?

На улице посмотрел на часы и в который раз удивился — время словно спрессовалось. Столько всего произошло за короткий срок, еще нет и девяти. Риф глубоко вдохнул прохладный вечерний воздух и сделал шаг. Остановился. Он обещал пойти кругом, а ноги сами выбрали привычную дорогу. Нет. Умом он понимал, что гиен тут быть не может, разве что по какой-то совсем уж дьявольской случайности. Ха. Такая сегодня уже произошла, а до нее случилось нечто и вовсе невероятное. А еще их необъяснимое одиночество на улицах и во дворах во время бегства. Сюда вполне может вписаться и троица гиен за ближайшим углом. Продолжить проверку, насколько хватит запаса везения? Нет. Риф спохватился и быстро отошел от входа в Юлин подъезд — лучше встать у следующего, не стоит палить. Внимательно оглядел улицу, ряды уходящих вдаль деревьев. Да что он делает? Застыл истуканом, что-то пытается высмотреть. Строит из себя шпиона. Риф решительно развернулся и пошел в противоположную от дома сторону, заходя на обещанный Юле круг. Надо поторопиться, она ждет звонка, двух слов — я дома. Кроссовки бесшумно отсчитывали шаги, Риф не забывал поглядывать по сторонам. Все выглядит обычно, слышится как всегда. Желтые прямоугольники окон, в некоторые на ходу даже можно заглянуть. Он улыбнулся — было время, они с Юлькой любили смотреть на кусочки чужих жизней, которые удавалось увидеть. Люди, домашняя обстановка, обрывки разговоров. Было очень интересно пытаться угадать, о чем они. Они смотрели на беззвучно шевелящиеся за стеклом губы и сочиняли целые истории. Особенно было здорово зимой, перед Новым Годом. Они до темноты гуляли, скрипя по снегу — и смотрели на перемигивающиеся разноцветными огоньками елки, на нарядных людей. Они чувствовали себя призраками, им нравилось ощущение своего незримого присутствия.

Риф шел по улице. Желтые, красные, зеленые глаза светофоров провожали его. Несколько раз он не удержался и перебежал на красный, словно за ним хвост и его надо обрубить. Такое он видел в кино. Настоящий убийца играет в придуманных шпионов. Эта мысль отрезвила его, он даже замедлил шаг и перестал бесконечно оглядываться по сторонам. Глубоко вдохнул, выдохнул. Надо спокойно идти и думать о чем-нибудь хорошем. Не думать о случившемся в тоннеле получалось при этом на удивление легко. Юлька, похоже, тоже не хочет вспоминать. Все было сделано — правильно. Точка. Подонок получил, что заслужил. В тот страшный окончательный момент, когда Риф заглянул в стеклянные глаза главаря, когда увидел его улыбку — он понял, что им вынесен приговор. Юле, ему. В глазах главаря — они уже мертвы. Юля — мертва после долгих, очень долгих мучений. Риф открыл портфель и достал пенал. Чтобы не пугать, не защищаться. Чтобы убить. И потому — он не боится, не раскаивается, не жалеет. Он даже не боится, что его найдут. Юля с ним. Она будет с ним всегда. Его Юлька-декабристка. Вот. В ад подонков, лучше он подумает о ней, о том, что было сейчас в ее комнате. Хотя нет. Как тогда идти по улице? Риф скосил глаза вниз. Хорошо, что уже темно, однако. Он улыбался, проходя мимо идущих навстречу людей, глядя вслед проносящимся троллейбусам, в этот час уже полупустым. Сзади прозвенело, с протяжным лязгом повернул на Горького трамвай, Риф проводил взглядом удаляющиеся по лунной дорожке рельсов огоньки. Невольное волшебство этого вечера, этих улиц захватило его. Все хорошо. Все будет хорошо. Он замер на полушаге, как вкопанный. Перед ним был Меридор, проклятый дом.

Как… Как он оказался здесь? Взгляд панически заметался. Нет, это неправда, это просто какой-то очень похожий дом, он спутал неверные очертания в полумраке. Разум холодно прервал панику, напомнив — второго такого дома нет. Не существует, архитектор не хотел повторяться. Это — Меридор, он же дом Хаузера, он же Петра Великого, 18. Он же — место преступления, на которое Риф вывернул неведомо как. Он шел кругом, должен был быть совсем в другой стороне. О, черт… Хорошо, что спохватился метрах в пятидесяти и небольшая негромко галдящая толпа людей у подъезда не заметила его испуга. Люди обмениваются впечатлениями о том, что произошло. Они не знают, что виновник — совсем рядом и смотрит на них, укрывшись в тени каштана. Виновник? Риф заставил себя встряхнуться. Виновник — подох, он очень на это надеется. Ему вдруг захотелось пройти там, посмотреть. Видимо, не врут романисты, когда пишут о том, что убийц тянет на место убийства. Риф понимал, что ничего важного или нужного он там не увидит и не услышит. Не расспрашивать же людей… И он обещал Юле, она ждет звонка. Мало того, что он черт знает как и почему нарушил обещание, так еще и на рожон попрет? А если кто-то узнает его? Не всерьез же верить в то, что они, кинувшись бежать — исчезли из этого мира и их никто не видел? Но довольно — он стоит неподвижно в виду подъезда и людей, чем дольше так будет — тем подозрительней. Он шел к дому и вдруг застыл. Повернуть обратно — уже нельзя. Риф сделал шаг вперед. Идти спокойно, не торопиться, не тормозить. Подъезд и люди возле него начали приближаться, в ушах зазвенело, потом звуки словно приглушило. На миг мелькнул страх — вдруг сейчас все исчезнут и он останется один? Не сможет вернуться, навсегда останется посреди опустевших обезлюдевших улиц. Он помнит, как это было. Тишина, запах пыли и сырой известки, тусклый свет лампочки в подъезде. Где-то хлопнувшая дверь, шаги, неразборчивый разговор. И — никого. Ощущение, что они с Юлей прошли тут или немного раньше других — или немного позже. Не дождаться. Не догнать. Они — между. Раз за разом. Тогда он оборвал мысль. Мысль о том, что можно остаться «между» навсегда. Но он был с Юлей. Случись — вдвоем не страшно. А если сейчас он снова провалился, выпал? И не сможет вернуться. Ведь как-то он здесь очутился! Но довольно, вот, он уже поравнялся с зияющим входом в тоннель. Никто не обращает на него внимания, идет себе паренек. Иди домой, к маме, тут опасно. Риф, очень стараясь не слишком замедлить шаг, повернул голову, попытался заглянуть за спины зевак. Ему показалось или на земле виднеется широкое темное пятно? Кровь? Он прислушался к голосам.

— Скорая…

— Менты почти сразу…

— Слышал, жуть…

— Бедный парень, не жилец…

— Каким же извергом надо быть…

Риф до хруста стиснул зубы, полыхнула ненависть. К гиенам. К этим зевакам, не знающим ничего. Подонок, готовившийся растерзать Юльку — бедный парень. А Риф, убивший его — изверг. Он сжал кулак, словно снова в нем мертвой последней хваткой зажат карандаш. Словно готов ударить, насмерть. Теперь он знает, как это сделать. Ненавижу. Он зашагал прочь, изо всех сил стараясь не побежать. Подальше отсюда. Иначе…

— Риф! Саша…

— Юлечка…

— Вся уже извертелась, часы не выпускаю, дырку в циферблате протерла.

— Я же позвонил, сразу как вошел домой.

— Угу, и все равно. Ну, неважно. Рассказывай! Мама как, что? Нормально долетела, доехала, как себя чувствует?

— Все в порядке, устала, конечно. И хорошо, меньше сил на нас осталось. А как прошло с ней… Ты что, ее не знаешь? Я изложил, она вникла и потом еще"прокрутит".

— Ну да, школа дяди Ромы… Саш? Ты чего, подавился?

— Ой, не могу, подожди. Как ты его назвала? Дядя Рома, блин…

— А что такого? Он мне разрешил так называть и яблоком угостил. И вообще это давно было, и неправда. Ладно, забили. Что с зеркалом, контрольной?

— Зеркало я просто хотел поправить, оно перекосилось. И упало. Бывает.

— Ну, как мы и решили. Съела?

— Ну, не уверен. Важнее школа.

— Это да… Справку показал?

— Ей не понравился диагноз. Она прямо спросила — не мог другой придумать?

— Не съела.

— Не-а. Я особо и не рассчитывал, и не настаивал. Короче, ее вердикт…

— Ну?

— Вы что-то скрываете. Саша, если есть нечто, что я должна знать — скажи сейчас, я не хочу получить это сюрпризом. И еще. Я знаю, что это маловероятно, но — мне делать обыск в собственной квартире? Тут есть что-то, что также может быть сюрпризом? Да или нет? Вот тут — лучше вам не врать. Про школу поняла, это не страшно. Конец цитаты.

— Тетя Света. Вот сучка… Все-таки перехватила и напела про водку и наркоту, она нас видела, ну, когда на скамейке. Ты весь белый был. Она и меня пытала сегодня, еле отругалась от нее. Дура старая. Окно бы ей выбить. Напридумывает хер…

— Не ругайся. Она нас вырастила, можно сказать, а тебя обожает.

— Ну а чего она лезет? И маме ерунду свою, а она, конечно…

— Ну мама-то не дура, где мы, и где водка или шмаль какая, ну, Юлькин…

— Это да. Мои бы уже все перевернули вверх дном. Ой, они не дураки, просто, ну… А, ладно. Так что дальше было, что ты ответил?

— Ответил, как римлянин — Нет. Нет. Нет.

— Идиотина! С мамой так нельзя.

— Сама такая, я пошутил. Сюрпризов нет, дома ничего нет. Мы не врем.

— Слушай, я подумала. Может… Может, расскажем ей? Правду. Все, как было. Ведь ты ничего плохого не сделал! Она что-нибудь придумает.

— Я тоже об этом думал. Нельзя ее подставлять, ей же придется узнавать, кому-то говорить. Круги пойдут, Юль. Хорошо это не кончится. Нельзя. Прости, но… Мы одни.

— Против всех?

— Не воюй. Просто нельзя никому говорить, даже маме. Ты такое прошла… И с этим справимся.

— Саш…

— А?

— Как ты вообще? Прости, я… Я совсем ничего тебе не сказала дома, не спросила, словно…

— Юля…

— Подожди. Дай сказать… Саш. Я… Я тебя очень-очень люблю, слышишь? Всегда любила, а сейчас… Тебе труднее всего.

— Юль, пожалуйста… Не плачь, ну что ты… Нормально разговаривали же. Все хорошо.

— Я всё уже, всё. Просто, потом подумала, вот ты ушел, идешь там, совсем один. А если опять эти? Саша, мне страшно! Как теперь жить, как по улицам ходить? Они были наши, наши, наши. Сколько там гуляли, играли, ходили. Сколько раз мы шли этим подъездом — пятьдесят, сто? В жизни больше там не пойду! И тебе не дам. Какие, какие сволочи, Саш… Что мы им сделали? За что? А я… Прости меня, пожалуйста, я там скулила и умирала от страха. Плакала перед ними… Хотела даже сказать, что беременная, вдруг бы отпустили. О-ох… Я такое в кино про войну только видела, где враги набрасываются. Помнишь, кино про Савинкова, там бандиты."Кто-нибудь хочет?"Я еще не поняла, о чем он. Ты объяснил. А тут… Войны нет, а враги есть.

— Ш-шш, не надо, Юль. Все закончилось, его уже нет. Не нужно больше плакать. Они враги. Врагов нужно убивать. Вот такая война.

— А если выживет?

— Будет всю жизнь с трубочками. Уже не до нас.

— А эти трое? Особенно этот, плюгавый, убила бы. Ох, какая я теперь смелая, а там…

— Перестань. Ты девочка, тебе можно плакать и бояться, и было чего.

— Саш, я… Я на миг почти умерла, когда ты в портфель полез. Решила, что…

— Я так испугался, что не буду тебя защищать?

— Да. Я дура, дура, дура, прости. Но должна тебе рассказать все, правда?

— Правда, родная. Говори все.

— И ты говори все.

— Если бы я не смог тебя защитить, то… Я бы умер.

— Саш…

— Как бы я смотрел в глаза твоему папе, Юль? Маме? Да всем? Умри там я, а ты нет — этим можно даже гордиться, и жить дальше.

— Нет!

— Да. А если наоборот? Только умереть.

— Не хочу слышать. Мы живы. Мы никогда не расстанемся, да? Я тебя не отпущу, так и знай. Ты мой!

— Юль…

— Если ты опять сейчас предложишь мне уйти, я брошу трубку! И через двадцать минут буду у тебя. И повырываю все волосы, понял? А потом… Потом…

— Что — потом? Чего хихикаешь?

— А потом ты сделаешь со мной то, что сегодня было в моей комнате. Два раза!

— Ой, мама…

— Испугался?

— Нуу… Кому тут бояться надо, это еще вопрос. Сидеть-то можешь?

— Еле кино досмотрела, если честно. Надо это почаще делать.

— Ты же туда не любишь.

— Мне понравилось сегодня, и даже очень.

— Да?

— Милый мой Сашенька, мне правда было очень хорошо. Но боли-ит, прямо ой… Как завтра в школе высижу, без понятия.

— Э… Подушечку?

— Ха-ха.

— Можно"Детским кремом".

— О, точно. Пойду намажу потом.

— Эх…

— Чего?

— И почему я не рядом…

— Представляю…

— Правда? Я тоже представляю.

— Саш! Прекрати меня смущать, я уже вся красная сижу.

— Я завтра в школу крем принесу, у меня тоже есть. Мазать тебя буду. А может, присыпку? Я бы тебя положил и посыпал от души. Представляешь? Ты такая, ээ, вся белая…

— Ну Са-аш, хватит меня расхохатывать, я щас всех перебужу.

— Хочу, чтобы ты смеялась.

— Ой, уморил меня совсем.

— Значит, спать пора.

— Не хочу. Буду лежать и в окошко смотреть.

— И уснешь.

— Ага. Саш… Хочу с тобой спать, всю ночь.

— Когда-нибудь так и будет, раз уж ты согласилась за меня выйти.

— Долго так еще ждать…

— Дождемся, Юль. Да?

— Да!

— Все, спать. Завтра как обычно.

— Да! Целую тебя всего.

— А уж я как целую… Везде!

— Я теперь не усну.

— Спа-ать.

— У-уу… Ш-шшш… Хр-рррр… Сплю.

— Умничка. И я пошел.

— Иди, вредина.

Юля показала в трубку язык и аккуратно положила ее на место. Глубоко вздохнула и посмотрела на часы — почти пол-второго. Она на всякий случай выждала и позвонила около часа ночи, пусть все крепко спят, и его мама, и ее родители. Им нужно было поговорить о слишком тайном, чтобы кто-то это случайно услышал. Многое так и не было сказано, лучше с глазу на глаз, завтра. Юлька сладко зевнула и покосилась на кровать, на измятое покрывало. Озорная улыбка изогнула ее губы — она помнит, как вцепилась в него изо всех сил, как закусила его, как старалась не стонать и не дышать слишком громко. А Риф тем временем… Она хотела этого, именно здесь и сейчас. Чего уж, приготовилась немного потерпеть, туда больно. Риф никогда не настаивает, но, конечно, изредка Юлька его балует. И неожиданно захлестнуло наслаждение. О, нет. Так она и в самом деле не уснет. Спать и вправду совершенно расхотелось. Почитать? Она начала Буссенара"Похитители бриллиантов", очень понравилось. Юля уселась было, раскрыла зеленый томик, придвинула ближе лампу. Через несколько минут она досадливо закрыла книгу — никак не удавалось сосредоточиться, слова не соединялись, смысл убегал. Словно это не интересная книжка о приключениях, а"Война и мир"какая-то. Юля встала и осторожно открыла дверь, выглянула в темный коридор. Тихо, дверь в спальню родителей закрыта. Она на цыпочках пробежала до кухни — тоже темно и пусто. Спят. Значит, можно… Вернувшись в свою комнату, она подошла к секретеру и сунула руку глубоко в нижний ящик, отодвинула несколько толстых старых книг. Там был ее тайник. Зажав искомое в ладони, снова выскользнула в коридор. В его дальнем углу была узкая лестница, ведущая к маленькой дверце под потолком, под самой крышей. Юлька уже поставила ногу на первую ступеньку, вдруг оглянулась. Что за растяпа — из приоткрытой двери комнаты падал луч света, освещая стену коридора. Совсем как на афише какого-нибудь фильма. Нет, такое кино нам здесь не нужно. Свет погас, дверь бесшумно закрылась, Юля ощупью вернулась обратно к лесенке. Хорошо, что она прочная и не скрипит, а дверные петли она смазывает регулярно. Тут ее царство, любимый уголок — маленькая комнатка-пенал, антресоль. Когда они сюда переехали пять лет назад, Юлька обегала все комнаты и сначала выбрала себе ту, в которой и живет. Антресоль она обнаружила не сразу, а когда в первый раз забралась туда, когда выглянула во двор из стрельчатого окошка — захотела жить здесь. Даже попыталась плакать, когда ей не разрешили. Уж очень ей понравился этот уединенный таинственный уголок. Прошло несколько лет — и она отвоевала его, теперь тут есть небольшой диванчик, столик и пара полочек. Лампа, плетеный коврик на полу, пара фотографий киноактеров, книжки. Зимой тут холодно и не очень уютно, зато весной и летом — здорово! Когда они с Рифом были еще маленькими, часто сюда забирались и сидели у окна, смотрели сверху. И болтали обо всем на свете. У него дома тоже есть похожая антресоль, но там нет окна и всё заставлено полками со всякими компотами и вареньями. Тоже здорово, но совсем не романтично. Хотя там не только компоты — целые залежи старых книг и журналов, есть даже начала века. Иногда они копались в них и находили немало интересного, вроде подшивок дореволюционной «Нивы» про англо-бурскую войну или россыпи открыток… Юлька помнит, как тогда тихонько взвизгнула от смущения, увидев нечто очень неприличное. Саша тоже покраснел, как тот помидор, и сунул ее куда-то под"Науку и жизнь". Впрочем, это не помешало ему потом собрать весь набор и спустя какое-то время они его рассмотрели. Юлька даже притащила несколько в школу показать подружкам, это вам не карты противные или брелки у глухонемых, это искусство, антиквариат и раритет, вот! Подружки ахали, краснели, хихикали и просили показать еще. Риф узнал, отчитал и запретил. И правильно. Ах, воспоминания… Юля усмехнулась, растянувшись на диванчике под распахнутым окном. Ночной ветер шевелил растрепанную челку, касался щек и приоткрытых губ. Хорошо… Немного заныл живот, напоминая о проблемах. Она подняла футболку до груди, открываясь ветру. Немного поворочалась, удобнее устраивая пострадавшее место, хихикнула, подумав, что и вправду стоит намазать кремом. Прикрыла глаза, так лучше чувствуются прикосновения ветра. Так тихо вокруг, все спят. Так приятно… Ладонь легла на дрогнувший живот, медленно провела. Веки затрепетали, она представила, что это рука Рифа. Выше. Еще выше. Она подняла футболку, освободив грудь. Ветер словно льнёт к ней. Как в песне. А следом за проказником-ветром — рука. О-ох. Риф, почему ты не здесь… Нет, так нельзя, еще немного — и придется заняться неприличным, а сегодня это лишнее. И вообще, она уже большая девочка, чтобы такие глупости себе позволять. У нее есть Риф. Футболка опустилась, ветер разочарованно затих. Улетел искать другую девчонку? Лети, лети. Юлька послала в окно воздушный поцелуй, повернулась на бок, подложила ладонь под щеку. Совершенно не думается о тех, в Меридоре. Даже странно. Ей казалось, что теперь год будет бояться выйти из дома, будет шарахаться от каждой тени. А вот же ж — Риф дошел домой, поговорили, она выплакалась. Все прошло? Нет, конечно. Ведь будут искать того, кто это сделал. А если найдут? Она всюду пойдет, всем расскажет, как было. Правду. Она всего лишь подросток, ей пятнадцать, сопливая школьница? Что с того, что это меняет? Рифу шестнадцать и он убил за нее. Она будет сражаться за него. Иного она себе не представляла. Юлька посмотрела, плотно ли закрыта дверь, села и облокотилась о маленький мраморный подоконник. Чиркнула спичка, вспыхнул огонек — она закурила взятую из тайника сигарету. Редко, очень редко она это делает, и Риф не любит. Сам он не курит вообще и ей не позволяет. Но иногда, вот как сегодня — можно. Она смотрела в темный колодец двора, на светящиеся окна соседних домов, слушала тишину. Огонек сигареты то разгорался, то тускнел, пульсировал, словно медленно бьющееся в темноте сердце.

Она очень устала за эти четыре дня, дело было не сложным, но… Грязным. Она не любила такие. Евгения Алексеевна Рифф поджала губы, вспомнив лицо. Как он просил, как раскаивался. Поздно, милый. Тебя предупреждали. Как сказано — ваши мелкие гнусности нас не интересуют, ибо зло многолико и вечно. Бойтесь перейти границы настоящей скверны, ибо однажды вы оглянетесь и увидите нас. В этот день вы пожнете плоды. Она усмехнулась — услышь кто сейчас эти слова, решил бы, что сотрудник центрального аппарата ОБХСС некоего портового города объявляет личную вендетту. С нее станется. Неофициальное прозвище — Железная Леди. Список персональных взяткодателей «стоит» чуть меньше двух миллионов. Коллеги иногда смеялись — надо быть клиническим идиотом, чтобы пытаться «занести» той, кто плакала в марте пятьдесят третьего, у кого в знакомых — Роман Руденко, Генеральный Прокурор СССР. О, не подумайте чего, речь не о дружбе, и даже не о приятельстве. Так… Знакомые. Другой же прокурор, один из ветеранов, военных прокуроров соседней республики — родственник. Однорукий сухой старик, не потерявший выправки, ледяного взгляда и друзей. Тот еще людобой, руки по локоть в крови. Тогда еще — обе. Умному — достаточно. Идиоты же — пытались. Железная Леди ломала судьбы и карьеры, множество раз ее проклинали, ей угрожали. Многие думали, что она слетит после внезапной смерти мужа, довольно известного строителя. Якобы, не все чисто с этой смертью, и если копнуть среди его друзей, коллег… Наверняка найдется, чем замазать его вдову. Не вышло. Вот просто — не вышло. Подробности? О, не стоит. Безупречный послужной список, жесткий до жестокости характер, какие-то серьезные, но неясные связи на самом верху — все это ограждало ее от"служебного несоответствия". Тем не менее многие, очень многие зорко отслеживали ее шаги, не сомневаясь — придет день, когда она ошибется, оступится. И теперь что-то случилось с Сашей-Сашкой. С Рифом, как его прозвала Юля. Ох, не оказалось бы прозвище пророческим… Не разбиться бы о то, что тут случилось в ее отсутствие. Разумеется, она не поверила в бредни соседки о наркотиках и пьянках. Подозрения озвучила, увидеть реакцию — нет, все в порядке. Зеркало разбил. Жаль, ему больше ста лет. Но это всего лишь зеркало, его легко заменить. Не написал контрольную. Необычно. Придется пойти пообщаться в школу, погасить кривотолки. Сын молодец, решил не отсиживаться, завтра выйдет. Наверняка этого не ждут. Диагноз, конечно, с душком. Простой понос был бы лучше. Но и это не катастрофа, ему всего шестнадцать, запись успеет забыться, затеряться. И все эти мысли — бессмысленны. Она вздохнула, отпила глоток теплого чая. Сын что-то скрывает. Само по себе это нормально, он давно пользуется большой свободой. Имеет право и на тайну. Особенно, когда рядом Юля. Евгения Алексеевна улыбнулась, когда перед ее мысленным взглядом появилась эта девочка. Немного скуластое лицо со смуглым румянцем, зеленые кошачьи глазищи, крепкая стройная фигура. Честная и упрямая. Она любила ее. Воистину луч света в царстве сына, где до ее прихода были только книги и Роберта Олден. Она поморщилась, вспомнив это имя. Угораздило же, прочел и влюбился. В несуществующий образ. Всерьез. В 12 лет. Одно время даже думала посоветоваться с каким-нибудь специалистом, это увлечение начало ее беспокоить. Все прекратилось с появлением Юли. Детская дружба, потом любовь. Уже четыре года. Для Евгении Алексеевны не было секретом, что дети давно уже близки. И, значит, они уже не дети. Что же, это закономерно — если два года не расстаешься с девочкой, которую любишь, и которая любит тебя — на третий ты взглянешь на нее по-взрослому, и взгляд будет взаимным. Случилось. Она была спокойна — сын никогда не поступит с девочкой подло. Тут впору как раз сказать спасибо американскому классику — раз и навсегда научил порядочности. Она как-то посмотрела медицинские книги, которые сын читал. С усмешкой обнаружила исчерканные карандашом страницы о профилактике беременности, листки с подсчетом циклов. После перевела взгляд на двухтомный фармацевтический справочник. Да. Несколько подчеркнутых названий таблеток. Внимательно прочитала. Если выбрал что-то вредное, придется вмешаться, девочке всего четырнадцать. Потом в одном из его тайников она обнаружила солидный запас, пожалуй, потратил почти всю копилку. Хорошее импортное средство, безвредное. И где только ухитрился достать? Что же, любишь кататься — береги свои саночки. Сын берег. В последнее время Евгения Алексеевна все чаще задумывалась — что дальше? Скоро школа закончится. Ей не хотелось, чтобы ребята расстались, подобно большинству парочек. Ей не хотелось и скоропалительного брака, двоих орущих малышей и беспомощных детей-родителей на своей шее. Нет, она готова принять Юлю как невестку, хоть… Хоть завтра. Но это от сердца, ум же говорил — рано. Слишком рано. Она потерла уставшие глаза и откинула голову на спинку кресла. Почти два ночи. Сын о чем-то таинственно шептался с Юлей допоздна, позвонила около часу. Вот же не спится им… Был соблазн тихо поднять трубку параллельного аппарата и послушать. Она оборвала себя — никогда такого не делала и не сделает. Пора спать, завтра, как всегда, очень много дел. А тайны сына и его подруги — могут подождать. Ну что там может быть, в конце концов, точно ничего страшного. Когда сын ушел к себе, Евгения Алексеевна решила проверить два места — кухню и бар. Здесь могло отразиться то, что происходило. Увиденное успокоило — кусочки картофельной и луковой шелухи. Две «парадные» тарелки. Бар — ох ты ж, сотерн открыли. Это праздничное вино. Совсем немного отпили, молодцы. Столетние тарелки, выдержанное вино. Она подошла к серванту. Да, хрусталь взяли. Устроили себе праздник с картошкой и луком. Помолвку, что ли? Это, конечно, событие. На его фоне все остальное — не критично. Зеркало. Школа. Контрольная. Справка. Они с этим разберутся. Пойти заглянуть, что он делает? Нет, не нужно. Пусть отдыхает, и у него завтра нелегкий день.

Он лег, не раздеваясь. Только сейчас осознал, насколько устал за этот бесконечный день. То, что он поначалу принял за попытку объяснить и убедить, слова Пришельца о теплице — внезапно обернулось жестокой реальностью. Непрерывный праздник длиной в годы — закончился. Внезапно, ударом наотмашь. Словно они с Юлей кого-то там наверху основательно рассердили своей безмятежной жизнью. Риф замер, поняв очевидное — эта безмятежность совсем скоро должна была закончиться их расставанием. Теперь же… Мир нанес жестокий удар, но он еще сильнее сблизил их. Конечно, если Юля не передумает. Теперь они не расстанутся. История изменилась. Что-то он хотел сказать, этот пришелец из будущего, когда кинул на Юлькины колени"Конец Вечности". Они — что-то вроде собственных Аналогов, произошло Изменение Реальности? Что еще тогда их ждет, чего не произошло в той, где они были еще несколько дней назад? Риф почувствовал страх — что еще успел натворить Пришелец в ту ночь, когда неведомо каким способом сумел уйти, вырваться из ловушки собственного тела? И кто он вообще такой? Юлька говорит, военный врач. Так он сказал. Ну-ну, хороший добрый доктор, чем-то сумевший разозлить напавшую на них стаю гиен. Сделавший его убийцей. Кулак сжался. Он о чем-то жалеет? Все же — жалеет? Риф прислушался к себе — нет. Вот нет, и все. О чем жалеть, о ком? О гиене? Ему просто страшно, что найдут. Риф понимал, что с точки зрения закона он — виновен. Уроды по факту ничего им не сделали. Ржали, угрожали, нож показали. Даже мелочь не отняли. Если что, так и будут говорить — да мы шутили! Глупо, плохо, прощения просим, но — шутка юмора. Сколько угодно говори, что Юльку собирались изнасиловать — нет никаких доказательств. Так что, если найдут, а искать будут — все плохо. Очень. Сядет. На миг он почти решился встать и пойти признаться матери. Она не сдаст, она что-нибудь придумает. Она любит Юльку, и когда услышит, что ее хотели изнасиловать… Приподнявшийся уже было Риф потер лоб в раздумье — и лег обратно. Любящая девочку мама исчезнет, заработает бесстрастный аналитический механизм. Он увидел ее холодные глаза и услышал голос — что они сделали, Саша? Конкретно? Рассказывай, по минутам. Факты. И что он расскажет? Юльку и пальцем никто не тронул. Его губы искривились в горькой усмешке. Надо было сначала дать им тронуть? И только тогда он получил бы право на тот удар? Это несправедливо. Это отдает нас в их полную власть. И что самое дикое — суд будет на их стороне. К матери он не пойдет. У него нет ничего, с чем она обратилась бы к тем, кого знает. Что тогда остается? Просто просить об услуге. Мой сын убил, помогите отмазать? Ха-ха, как говорит Юлька. И маме — конец. Спасибо, сынок. Но если не признаться и его найдут — еще хуже, верно? Она не будет готова. И у нее давление… Уже давно, лет с тридцати. Никто не знает, что она каждый день принимает восемь разных таблеток. Дома есть шприцы, магнезия. Были случаи, он делал уколы, когда зашкаливало. Перепуганная Юлька сидела рядом и держала за руку, уговаривала вызвать «скорую», глаза на мокром месте. Было четкое ощущение, что она несколько раз чуть не назвала"тетю Геню"мамой. А она — отказывалась ехать в больницу. Ничего, сынок. Коли. Юлечка, не плачь. Полежу, оно спадет. Оно всегда спадает. Не нужно в больницу. Мать так и не объяснила, почему не хочет туда ехать. Так что, что делать? Риф вздохнул и пожал плечами — видимо, ничего. Придется выбирать из двух худших вариантов. И выбор — молчать. Потому что если он признается — мать пойдет с этим к другим. Очень многие обрадуются случившемуся и постараются воспользоваться. И это — стопудово. Если промолчать — не стопудово, что его найдут. Все же есть на то вероятность. И матери не придется никуда идти. Если найдут — смотри первый вариант. Он вдруг улыбнулся уголком рта — а вдруг и вправду они исчезли на полчаса и их никто не видел? Тогда еще повоюем. Да, остаются гиены. Но что-то подсказывало — полученного урока им хватило. Он убил их главаря, убил страшно, без него — они мусор, шваль. Таких Риф никогда не боялся. Конечно, какое-то время они с Юлькой походят кругами, меняя маршруты. Да и вообще, дома посидят недельку. Дом-школа-дом. Не страшно. Надо затариться фильмами, комедий набрать, фантастики. Ну и занятия, конечно. Добить бы уже этот год… Он поймал себя на том, что до сих пор не разжал кулак. Медленно расслабил пальцы и поднес руку к глазам. Вот оно что… Боль от пореза исчезла. Он вдруг приподнялся и включил лампу, снова внимательно рассмотрел. Боль исчезла. Вместе с самим порезом. Его не было.

Конец ознакомительного фрагмента.