Следил суровый окуляр. Сборник рассказов

Алекм Сомм

В сборнике описываются наблюдения автора за судьбами различных людей, неразрывных с судьбой их родины, переживающей непростые времена

ДЕЛО О ПЕНТАКЛЕ. ЭПИЗОД I

Лёня имел фамилию вполне русскую, исключая необъяснимое дополнение в виде мягкого окончания. Мягкого знака. «Ь». Это далось его белорусским происхождением.

Он мог долго разглагольствовать о родных местах под Лидой, где происходили события «В августе 44-го», это набрасывало героический флёр на его внушительную подтянутую фигуру (денег на шикарный живот недоставало). Собственно денег у Лёньки никогда не было, и кормили его соседи по комнате. Наряду с прошлым блестящих операций армейской разведки у него имелся превалирующий одесский акцент, с которым он поражал сибирских соседей цифрами о промышленном лове кормовых лягушек для французского труженика. Кроме того у него был план: чтобы не хотелось есть, а еды при двухметровом росте требовалось много, нужно голод про-сы-пать. В плане замены питания сном. Личный рекорд Лёни составлял тридцать два часа непрерывного небдения. Книгой рекордов Гиннеса рекорд не фиксировался по причине неподачи заявки. Железный занавес не хотите ли, «холодная война»! Соседи уезжали в институт и возвращались, сменялись времена суток, отживали свой век лампочки накаливания и летели в мусоропровод, конспекты набухали чернилами, а бессменный страж общаги презрел вихри времени в своём углу, как горизонтальная статуя Галатеи, и оживал изредка, едва только запах редкой трапезы достигал его тонких ноздрей. Благословенное время: когда чугунная сковорода с жареной картошкой слаще креманки.

Кроме полатей Лёня обожал горячий душ, даже без Шарко. Он вожделел этого и стремился к личному рекорду. Времени для омовения бывало достаточно, чтобы выстиранные трусы высыхали на батарее отопления. Его соседями по комнате были записные балагуры, их шутки граничили с деструктивной жестокостью. В один прекрасный вечер накануне полнолуния они невозмутимо дождались, когда прополощенные заботливой рукой трусы легли на горячие чугунные рёбра, хозяин направился в сантехнический рай, и набросились на клочок материи как койоты, жуткие хищники диких прерий. Надобно сказать, что суровое мужское бельё имело привычный советскому потребителю радикальный чёрный цвет. Возможно, верные товарищи имели неопределённые политические воззрения, потому как из анархистской выкройки они выстригли строгие будённовские звёзды. Две сзади и одну — главную, адамову, спереди. Награды украсили наволочку героя, самыми крепкими нитками. «Цыганская» игла и «суровая» нитка — верный друг студента НЕ института текстильной и лёгкой промышленности. К слову заметить: Ленинградский институт упомянутый выше ЛИТЛП трактовался в серьёзных вузах как «литл пенис».

Постель заправили для вящей верности сюрприза. «Весёлый Роджер» вернулся на свой чугунный эшафот.

Минутка ожидания длиною в час… Предвкушение триумфа постановщиков шедевра. Это яркое чувство сродни ожиданию пассажира в неволе, в междугороднем автобусе. Вы видите его одухотворённое лицо, обращённое к окну, на нивы туманные, двигающиеся назад слишком уж замедленно. Взгляд его бессмыслен для постороннего, обращён вовнутрь, к запертым страстям внезапного приступа диареи. Где ты, следующая остановка? Только больше никакого общепита!

Лёни всё не видать. Все были наготове, когда наконец открылась дверь, увлечены светской беседой на кулинарные темы, буквально не заметили появления нового действующего лица.

Тарзан прошествовал через комнату с полотенцем на чреслах и первым делом подхватил заранее припасённую сигарету. С подоконника, за которым его захватил вид, открывающийся с одиннадцатого этажа на затавоченные рельсы трамвайного маршрута Натянув на бёдра свежее бельё, прим обернулся и взял слово. Зачарованный зритель с замиранием печени следил, как полотенце соскальзывает, долженствующее открыть аккуратные трусы. Назначенный премьером ожидал того же, но резко ощутил неестественную вентиляцию ниже пояса. Да так и остался с опущенными долу глазами. Статуя жены Лота выглядела исторически неправдоподобно, но смотрела на самое дорогое. Взглядам восторженных зрителей, они же исполнители торжества, открылся распаренный хлыстик, да простят меня братья Запашные. Надо ли говорить, что всю неделю Лёня почивал на звездатой наволочке, и наконец вместе с общим постельным бельём она отправилась в прачечную. Каково же было изумление нетрудящегося населения, когда через неделю в комплекте на комнату она благополучно вернулась к лауреату. И это в многотысячных общежитиях огромного института.

Среди влажно-нестерпимой зимы наступила сессия. Все давно привыкли к монументу в углу, так что явление одевающегося с утра Леонида было почище оживших коней Клодта. Чрезвычайно аккуратный рослый студент начистил ботинки, выпрямился и напоследок приложился ладонью к наволочке. Сухо бросил соплеменникам: — Уперад! —

Шагнул за дверь.

Каждый день Лёня сдавал по нескольку зачётов и успешно закрыл сессию.

Позднее завистники похитили наволочку, и Лёня потерял свою позицию в институте.

Если бы волнения на Ленских приисках 1912 года, произошедшие из-за конского пениса, явились толчком победоносной революции, что бы стало символом победы русского пролетариата?

САША НАША

Центр дополнительного обучения, весь крошечный коллектив, был заражён одним настроением. Подавленность перипетиями прошедшей ночи передавалась по тревожному воздуху и отравляла подмороженное утро. Как и не было вчера ласковой осени. Как обычно, все и каждый подходили с утра на крыльцо, мимо лавочки, накрытой старой простынёй, а затем бросались обратно и замирали близ неё. Простыня скрывала под собой словно продолговатый тюк с одеждой, тряпьём или пару тюков со старьём. Тело уборщицы Саши.

Сторожиха Ира увольнялась. С утра она всех и каждого убеждала в своей неоткупной вине и перечисляла все вечерние напасти Саши, её бессчётные походы за водкой, свои звонки Сашиной дочери. Саша отказывалась укладываться и рвалась на улицу, во внезапно остылую тьму. Пьяные обмороки подкашивали её повсюду, и она рушилась головой о бетонный пол. Её такой не могли упомнить, у каждого обнаружились дома незначительные безделушки, выкроенные Сашей из нищенской зарплаты и задаренные коллегам.

Измученная Ира выслала Сашу домой, та снова ломанулась в стекло пару раз и в итоге пропала. Наутро Ира обнаружила Сашу на скамейке у входа бездыханной. «Замёрзла!» Ира не могла отойти от шока, а тело на лавке пролежало почти весь нескончаемый день, за который Сашину дочь так здесь и не увидели.

Дмитрий Пахомов, не особо загруженный педагог по причине ликвидации кружка военной подготовки, вызвался в следующую ночь за сторожа. Пахомов по состоянию здоровья был выведен из состава спецназа ГРУ и с Кавказа, и теперь прозябал на гражданке.

Димон был на середине кроссворда, прокручивая с тем же один и второй кредит на будущем тотализаторе, как до него донёсся посторонний звук из недр здания. Живо вскочив и выскочив в коридор, озадаченно замер на месте, изучая перспективу безучастной пустоты и замкнутых дверей. Стук не повторялся. Ноги привели его к кладовке уборщицы.

Он отомкнул бендешку. Распахнул рывком дверь, вроде как хоронясь просвета. Никого. Откуда-то из подпотолочья тускло цедила милиграммы грязного света тифозная лампочка. Не слишком стараясь добраться до углов. Димон бросил напряжённый взгляд в один из дальних. Там хором сгрудились швабры-шмабры. Вгляделся: на него надвинулся сонм косых крестов, мог бы поклясться, он набух в высоту и качнулся навстречу. В ушах зазвенело, рука безошибочно легла на бедро. Пусто! Долю секунды по-полглаза наружу, влево-вправо в концы коридора. На шаг сзади затылком ощущая стену, спина прикрыта. Управляясь с дыханием, крепко стоял на полусогнутых, глазами навыкате выкладывал на сетчатку и запечатлевал со своего ракурса картинку по глубине. Хилая утварь по стенкам, доисторический скарб уборщицы общественного учреждения. Все предметы по своим убогим местам. Не считая одного… Вся бессчётная свалка, переложенная тряпками, расположилась в строю ветеранов разбитой некогда, но непобеждённой гвардии. Кроме старого пластикового ведра. Вывалившегося набок. Не было ни единой причины, не было в мире такой силы, что могла бы уронить ведро набок в запертой комнате. Пахомов тяжело размышлял перед открытой дверью, сопоставлял детали рассказов прошлой ночи, как Саша сучилась по туалетам, бендешкам, но чаще всего вламывалась в эту, свою. «Заначку имела», — поняли все разом. Острый запах опасности вызвал непременную жажду, но искать заначку он решительно отказался. Что-то подсказывало, что именно эту заначку трогать не стоит.

Ночь всё плотнее обкладывала окна, Димон сидел в светлом кабинете и не признавал мысли, что не стремится и носу казать за дверь, даже покурить — на улицу. Тем не менее, когда преимущественно стихло, и огоньки окрест заметно поредели, его понесло во двор для перекура. Вокруг тени лепились к теням, братались тени от живущего с тенями от бетонного, арматурного и перемешивались, сливались между собой и собственными хозяевами. Пахомов дышал полной грудью, примирившись с соседством скамейки, поёживаясь и оттягивая минуту возвращения. Откуда-то сбоку долетели звуки шагов, приблизились, он повернулся и глянул мельком.

Враз его осыпало холодным потом, ноги прихватило к асфальту. Из тени, из царства теней к нему приближалась Саша, глазищи горящие в поллица. Скрыться не было уже никакой возможности, не по силам. Саша приближалась размеренными шагами, нарастала во мраке как кладбищенский перечень ужасов, выпрыгнувших разом из раскалённого черепа, и выступила в освещённую полосу…

Пахомов начал дышать задолго после того, как незнакомая дама миновала здание центра. Он обхватил обеими руками голову, волосы шевелились.

«Такого под Хасавюртом даже не было..»

Тени стояли вокруг немым караулом, а у крыльца отцветающий гербер жутко оборачивался на повлажневшем глазу одиночным цветком одуванчика.

Экспертизой было установлено, что смерть женщины наступила по причине многочисленных черепных травм вследствие падений.

P.S. Через полгода после похорон непостижимым образом у дочери Саши выгорела квартира

СЕЗАМ НЕПРИКАЯННЫЙ. ЭПИЗОД II

Настольный теннис — единственный общажный вид спорта. Кто помнит, то шарик был лучшим компонентом домашней дымовухи, ты просто умеешь их готовить. Пластиковая сфера ломается, крошится, заворачивается в бумагу. Поджигаешь и тут же затаптываешь. Идеально по продолжительности и равномерности выделения едкого дыма, тлеет до полного сгорания предмета.

Лёнька нежится в душе по часу, запираясь на ключ изнутри. Предварительно он запаривает крохотную душевую навроде сосуда Эйслера. И священнодействует в допотопной бане (известны финская, русская, турецкая, а молодёжь выбирает «беловежскую»! )

Реципиент в душе, примерно около получаса, стабильно шумит падающая вода, операция «Иприт» запускается ввиду отсутствия сдерживающих причин. Когда-то, примерно в это же время, отчаянные в своей решимости полки строились на Сенатской площади. Волнение захлёстывает участников вакханалии и передаётся кончикам пальцев. Уже заготовлена дымовая шашка и доставлена под дверь душа. И принесён не знающий пощады, отыскан единственный на всю комнату, безобидный только с виду перочинный ножик. Приятели танцуют «в предбаннике», как у двери деревенского туалета группа прапорщиков на пивном пикнике.

Вот тут-то и падает фальстарт. Лезвие ножика бесшумно врезается в замочную скважину и намертво блокирует двухбородочный ключ. Дымовой патрон кладётся под дверь, и внушительная щель, словно того и ждала, жадно поглощает клубящуюся ленту.

Долгие минуты скрывают за шорохом воды титаническую борьбу за живучесть, одного, в замкнутом отсеке, что и не снилось другим на стенде, имитирующем аварию на подводной лодке, минуты подлинного героизма, достойные чести настоящего офицера флота. Изредка, всё реже и реже, лязгает ключ в попытке открыть дверь.

Это уже не игра! Это не твои товарищи, комсомольцы, бросили тебя в каменном мешке, погибать в едком тумане! Я там, рядом с тобой, друг, я также приник к самому полу, прижался ртом к выщербленной коричневой плитке, ловя последние молекулы кислорода. В последнем усилии рука тянется вверх, к замку, и… ключ проворачивается! Распахнув дверь, ты уже на ногах. Что могло бы остановить центнер молодых мышц, летящий на пикадоров? Ничто… Если бы это не были советские студенты, будущие изобретатели и рационализаторы социалистического производства. Что мы знаем о корриде? О смертоносных орудиях умервщления быка? Пики? Шпаги?

Не угадали. Одна на всех стеклянная пивная кружка. Когда все охотники врассыпную мчатся по коридорам, спасаясь от разъярённого вепря, только один остаётся прикрывать отход. Не самый выносливый, подкованный в карате и шашках, нет. Такой же субтильный, как и все.

Так же бывало, вылетаешь на всех парах, несёшься как весенняя вода из носика садовой лейки, к примеру, на свидание, готовый осчастливить собой весь белый свет, а судьба-то приготовила тебе коварный эндшпиль.

Витязь «без тигровой шкуры» готов расшвырять жалких псов, расплатиться за напрасные томления духа и плоти. Но для начала покинуть газовую камеру. Он вылетает самодельной пробкой из бутылочки тархуна, с каплями конденсата на могутных цвета варёного вепря плечах на оперативный простор, и сшибается с полной кружкой ледяной воды, летящей в промежность.

Лёнька не был поклонником контрастного душа, и в его глазах 0,5 л бодрящей водицы выглядело как ведро кипятку. Рык раненого зверя заставил содрогнуться обидчиков и за углом, и обратил в бегство.

Не взирайте, да не взираемы будете… Голый Лёнька летел по коридорам и шлёпал босыми подошвами по лестницам, нагнал одного химика, сграбастал в охапку, поднял, и, как Кащей, повлёк на место преступления. Держа на груди, словно курёнка, он ступил под душ, даже не ощипывая добычу.

Так активно отдыхали люди, лишённые бумажных книг и Интернета.

Надежды юношей питают, отраду старцам подают

САРКОИДОЗ

«Я был говорящей, мыслящей оболочкой, облачённой в кольчугу крепких мышц, а внутри меня кишели прожорливые смертоносные бактерии. Бесчисленные микроскопические интервенты, применившие коварную анестезию, т.к. я ничего не чувствовал. Я никогда не превращусь в монструозного оборотня, паука, щёлкающего хищными жвалами, но человеческого — внутри — остаётся всё меньше. Я часами вышагивал по булыжным мостовым, поверяя гибкость ног и подвижность торса, всё отменно функционировало. Я не монстр, но я — почти робот. Прикидывал, как сообщить ma belle о смертельном диагнозе. Случай представился сам собой.»

*

— Туваришы, спешка ли наше дело? — Сенцов здесь поднялся и возвысился над столом «Титаником» с рюмкой корейской водки и шумно втянул ноздрями: — Я однажды зуб себе вырвал круглогубцами! А вы хотите напугать меня вяленым ершом**?! — Нависал, — Пива мне! — Запрокидывая стопку в горло, протягивал левую ухватом перед собой. Застолье разгоралось по-обыкновению шумно, но дружно. Он закуривал, собираясь с думами. Не тот ли случай, где без бутылки-от не разберёшься.

Давным-давно, ещё до начала эры ассемблеров и картофельных чипсов, на одной квартире втроём из числа присутствующих они собирали гарнитур. Инструкций нет, рисунков или чертежей не водится. Одна на троих трёхлитровая банка пива, два шкафа и что-то ещё. Пиво кончалось, а у шкафов оставались лишние детали, мозговой штурм разбивался о прессованные опилки. Сенцов настырно кипел, но и он первый уяснил, как отделить котят от прайда. Поскребли по сусекам, и как только откупорили бутылку водки, — сразу всё разобрали и собрали уже готовые изделия. Шкафа-то оказалось три. Нет ничего адекватнее русской водки против законов Мёрфи*.

*

«Моя шалунья, посидев с подружками, решила меня разыграть и в этот миг набирала мой номер. Это игра такая: если долго не выходишь на связь, то тебе звонят с наездом «серьёзно поговорить». Я всегда ведусь на эту удочку: я сразу и ответил, умолчав лишь о намерениях моей родной тётки располосовать меня на операционном столе. Тётка существовала в этой жизни медсестрой, но ей не давали покоя лавры хирурга, позволяющие добраться до моих внутренностей.

Легионы и легионы булыжников текли мне под ноги, мокрые мостовые старого города кривились в стёклах залитых очков жёлто-оранжевыми отсветами фонарей, меня обступила плачущая мать-природа.

Я шатаюсь по пустынным аллеям и швыряю немые вопросы, словно меч в тёмное небо, а они путаются и застревают, и остаются над головой в чёрных ветвях.

Должны же быть средства спастись! Антропософские, эзотерические, парапсихические, полтергейсические…

Отвага, честь и доблесть. Войти снова в это первозданное озеро: туда, где за тучей синеет гора. Это можно, но нельзя войти дважды в одну и ту же золотоносную реку. Течение прогресса, благосостояния и демократии. А ваше первородное озеро — на поверку — стоячее болото.

Блаженный век феодально-казарменного капитализма.»

*

В этом здании нет лифта, совсем недавно Сенцов пухом взмывал на четвёртый этаж, крошил электронную почту на мелкие мейлы и рассылал веером. Все они выходили обвинительными и требовательными. Что ж, Проект валился, как сухостой, и под собственным весом, и от малейшего внешнего возмущения. И не на кого было ему, заезжему, опереться. Эти местные лощёные менеджеры теперь только и кружили вокруг Сенцова, как тренированные падальщики. Они страховали друг друга враньём, порождая тонны бумаг, кучковались против общего врага. А дело делать было уже некому и некогда.

В этой гнилой похлёбке только специй не хватало: Сенцов поздновато понял, что один невзрачный малый с туповатой миной осуществляет всю контрразведку корпорации: «и которому ты не понравился». Официально он из финансовых специалистов и не имеет отношения к кадровой политике… Ты уже знаешь, что подсветка сотового неспроста вспыхивает по ночам, но поздновато…

Корпорация его писала и прослушивала, а Сенцов в сердцах много чего наговорил и напоказывал.

Секрет — на всю планету: теперь он осваивал навыки самообмана. Плющит организм от интоксикации — спиши на лёгкую усталость, присядь за чашкой кофе. Есть нужда — есть охота: примеряй на себя шкуру нелегала.

Зал совещаний здесь довольно мал для собравшихся, нависший, как пресс, подвесной потолок скрывает в своих полостях безжизненные каналы вентиляции. Вертикальные жалюзи вывесились бесславным набором клинков перед напором солнца в пятьдесят с лишним градусов по цельсию. Шеи в строгих пиджаках… Борясь с удушьем, Сенцов раскрылся: прошёлся катком по любимчику Хозяина. Вскрыл провал инжиниринга и дал убийственный, но точный прогноз отставания. Понял, что подставился, но верил в свою правоту и некоторую поддержку, хотя бы одного из влиятельных сих. И — ещё немного в удачу: тот сам открыжил Сенцова в выходящей толпе после сборища и безотлагательно назначил «вечерний шашлык».

Он явно задышал в открытом вечереющему небу кафе, стен тоже не было, лишь прозрачная оградка. Шеф с двух рюмок уже склёвывал воздух, ладонью проверял лицевые мышцы, как ленивый скульптор, на месте ли все. Сенцов слегка подивился идилличности встречи, настолько зашорено было всё напряжение последних недель, и в двух словах изложил аккуратно, но жёстко выстраданный план.

— Проект спасёт только конкиста!.. В самом её безжалостном и откровенном виде. Горстка преданных делу варягов, не связанных кумовством, порвёт этих аборигенов нафиг.

Шеф склюнул и вздёрнул нос, это была его способность моментально трезветь. Откуда-то искоса долетела одна шестьдесят четвёртая искренней нотки восхищения, и следом понеслась уверенная фальшь. Сенцов понял ожидаемое, что идея благополучно присвоена, и можно улыбаться и расслабляться в тон шефу. Тот переродился в деда мороза и балагурил, выхватывая жестами то ли невидимые каштаны из огня, то ли новогодние подарки из мешка.

— А для тебя скажу, что любимчика сегодня сняли..

Сенцов сразу-то и не поверил, что до этой минуты находился в другом измерении. Он обнаружил за столиком ещё двух благодушных соратников, за соседним — двух очаровательных женщин, затылком — родственную речную прохладу и, по необъяснимо выверенному азимуту, ожидающую вдали в постели любимую.

Шеф хохотнул:

— И я знаю, кто будет следующим.

Сенцов не отпускал улыбку с лица, и в общем веселье переваривал им лишь замеченную нотку искренности в свою сторону. Предупреждение выглядело не угрозой, но крайне правдоподобно, а если уж любимца не пощадили, то жатва продолжится…

Шеф поглядывал на соседний столик, и вдруг вернулся к Сенцову:

— Мне нужна хозяйка в съёмную квартиру. Ты же у нас плэйбой, — со снисходительной завистью кивнул себе, — Настоящий специалист по этому делу! — все его зубы были наперечёт в лёгком сумраке, от широты души.

А Сенцов не двинулся с места. Он мог бы легко оказать шефу эту услугу, тот особо ценил в подчинённых подобные таланты и удерживал таких при себе. А Сенцов остался сидеть, наверное, одолело скотство. С чем себя и слил.

А был ли мальчик…

*

«Многие беды несёт нам дурная наследственность. Мой дед сослужил своему внуку плохую службу, когда вывел свою конницу в последнюю атаку на немецкие танки и согласно приказу положил свой полк в подмосковную землю. И остался жив, потому что первых всадников пулемётчики тактически пропускают. Первых было трое в классическом строю: дед, знаменосец и ординарец командира полка. Сам командир полка остался в штабе, на хозяйстве. Дед остался жив и не попал под трибунал, потому что до истечения суток очнулся от контузии, ночью снял задремавшего с устатку часового и вывел остальных двоих пацанов из плена к своим. Знамя полка осталось за немцами, да они этих знамён и не хранили. Но геройский предок совершил две ошибки: не остался в тылу, в штабе вместо той атаки и прошёл всю войну без единой награды с несмываемым пятном плена; и не смог забыть лица своих павших бойцов и спился как боевой комиссар исчезнувшего в мировой мясорубке кавалерийского полка.

Подпольное лечение — никакой страховки, никакого дисконта. А так хотелось бы, как в супермаркете: что-то по скидке… Как-то бываючи, зашли в «Окей» под день рожденья, взяли самое неотложное — выпивки и закуски, самой сытной, не более того, а глянули по чеку: ни одной покупки со скидкой.

Входя в эту дверь, я и не знал, что моя звезда в эту минуту закатилась. Что лоцманы, кацманы, каперсы и структурная декомпозиция работ рухнули в пропасть. Я ещё разглядывал бриллианты в глазах своей любимой, а за моим плечом уже стояла вечность.

Чтобы выйти, надобно открыть дверь. У этой двери оказался кодовый замок, кода к которому я не знал. Не замечая того, я с детства шагал вперёд и распахивал все запертые двери в своей жизни. Наверное, в моём сердце хранились коды ко всем замкам этого мира. Мы получаем эти шифры с молоком матери, а дальше не задумываясь щёлкаем алгебраические задачки за школьной партой, раскрываем донесения абвера, высекаем искры из сердец любимых и согреваем души друзей.

Вся эта история не стоит и волоса любимой, притаившегося на плече пальто вороного крыла. А вся моя жизнь для неё не более чем порыв студёного ветра; заслони же, милая, нежную щёку высоким воротником, пусть он будет щитом от меня. Для меня. Aut cum scuto, aut in scuto.

Любимая, я дарил тебе прекрасные розы, другие разные цветы. А теперь я смогу подарить тебе только лепестки своих лёгких.

— Да вы должны уже кусками отхаркивать! — фтизиатры вертели снимки как противни.

Впрочем, у тебя и на цветы — аллергия. Так повелось, что твоя любовь причиняет тебе только боль. Я поклялся сохранить её, на краю пустыни и густой речной волны, где многоэтажные творения человека бессильны перед удушающим зноем, где за окраинами города созревает серебристый лох и подступают пески. Может быть, в этот белёсый зной или в чёрный морок совещалова, одинокая бацилла и уцепилась в моём лёгком.

Итак, лицо вечности проглянуло меж рёбер на рентгеновском снимке. Тётка старалась, чтобы её фразы звучали неумолимо, а потом убегала плакать в ванную. Она не хотела разделить моё отчаяние, она свято верила в медицину. Не могла вписаться в этот поворот судьбы. Мама окаменевшим воробышком застыла в кресле.

Конец ознакомительного фрагмента.