Следил суровый окуляр. Сборник рассказов

Алекм Сомм

В сборнике описываются наблюдения автора за судьбами различных людей, неразрывных с судьбой их родины, переживающей непростые времена

ВСЁ БУДЕТ ГУДЕРМЕС!

Все сидели в полутёмной комнате, в питерской коммуналке, на годовщине диплома. Иногородние и ленинградцы. Среди множества комнат и лабиринта коридоров и дорогу к туалету приходилось искать, словно в проходных дворах, спрашивая запоздалых прохожих. И ели, кажется, «оливье», пили водку тогда, конечно. И впервые все почувствовали единство, чего не бывало и в годы учёбы (бесшабашного братства, сестринства, как хотелось бы. Но не было тогда этого. Не было.)

Впервые питерцы «снизошли», чада «главных» и «главных», или просто золотые медалисты. Им простили. Словно стены какие-то раздвинулись незримые, и захотелось сокрушить оставшиеся, реально выйти покурить на свободе. Полутёмный коридор напоминал штольню со штреками. Это был наш составленный лихо бронепоезд, и мы запутались в дверях, переходя из вагона в вагон. Братание с питерцами перешло в плодотворную стадию, когда волонтёры Лёха с Юриком невзначай взломали древнюю дверь на лестницу, как оказалось, аж в соседний подъезд. Дверь была благополучно забыта аборигенами в пыльном култуке, а нынешние фантомасы отворили портал и только что не перелапали девчонок местных. Лёха рвался шутить по-нездешнему и после разнообразных нелепостей провозгласил наконец-то тост: — Всё будет гудермес!, — как говорят про замес, привес и..политес.

Только девочка одна, хозяйка стола, поэтому самая внимательная, спросила вслух, а где это и чего это. Он и сам не знал. Слово какое-то показалось вкусным.

Меньше чем через год грянула война. Тут-то и замелькали в новостях Хасавюрт, Курчалой и другие.

И страна провалилась в чёрную дыру. Если вторая мировая забрала лучших, добровольцами уходили последние патриоты, здесь выкосило зелёных, дорвавшихся до «калашей», до «мух», кто ещё не стал цветом нации, да и, наверное, не смог бы им стать.

Позже пришло облегчение-знание, что сами наши выпускники слишком взрослые, чтобы воевать, а дети ещё не подросли.

Он был в Грозном в командировке в 85-ом. Напротив президентского дворца был кинотеатр, и он стоял в очереди на югославский эротический фильм, в костюме с галстуком, поскольку другой одежды не было, и было солнце и жарко, и две юные чеченки в миниюбках флиртовали с ним, смеялись белозубо, и далеко на севере его ждала семья, и тогда никто не знал, что такое хиджаб, и он купил там томик Гейне прямо на улице, на распродаже с лотка.

Потом он видел по ТВ разбитый дворец, но не хотел и думать о судьбе тех девчонок.

И Лёха ужаснулся. Он сам не знал, зачем ему со своей кучей детей бередить душу этими откровениями.

Он был простым инженером и спал частенько на рабочем месте. А тут жуткая открытка из будущего, приоткрылась и захлопнулась, как плотная тяжёлая кулиса.

Догорала советская эра последними кумачами на улицах, он припомнил, что учил когда-то английский, да и на завод приехали иностранцы. Он совершенно случайно участвовал в нескольких уникальных строительных операциях, горел, тонул, ему всегда сопутствовала удача, даже в безнадёжных ситуациях. Это заметили, стали приглашать участвовать в опасном деле. Он вёл себя независимо, ничего не требовал для себя, в отличие от рабочих, опрометчиво полюбивших публичность, и ИТР, стряпавших свои дела с руководством кулуарно. Не имел ни квартиры, ни достойной зарплаты. Засланцы его ценили за редкую удачливость, несмотря на бесшабашность и нарушение сухого закона на стройплощадке.

Должно быть, он привык к инъекциям потустороннего, и потому смирился с ночными полётами. Он научился летать во сне, где он ложился на пол в пустой комнате, напрягался или расслаблялся (не мог определиться), но тело становилось послушным, и он подымался к потолку, трогал руками отбойную ленту на обоях и планировал в открытые двери. Кому-то, кого он не помнил из снов, он показывал, как это легко и без опаски. Хвастал, должно быть.

Никто ему куража не простил. Уволили по сокращению штатов при первом же удобном случае.

Он не хотел дивидендов со своего дара, мозжечком чувствовал, что его везения хватает только на бескорыстные экстремальные ситуации.

Он связался с пароходами: в морской торговле требовались технические спецы. Опять он поражал всех, как выныривал в жестокий шторм, замерзал вымокший по грудь или выпивал сутки напропалую. Особое место в себе отводил странностям: не подавать нищим на улицах и не искать людей, кто искренне бы нуждался в материальной помощи. Он и поделиться-то мог не многим. Логично при этом было оставаться некрещёным и не жалеть об этом.

Жена его начала зарабатывать очень много, и, как водится у неумных женщин, задумалась об их неравенстве и пыталась его оставить, а он ушёл сам, назло завёл девушку, в этом он мог бы выбить и дуплетом. Эта женщина — подарок судьбы, была любимой, но его протолкнула мимо какая-то вздорная тёмная сила, как во встречных потоках в дверях вагона метро.

Снова появилась девушка, и он привязался намертво. Она бы его погубила, и было уже близко к тому. Он был за рулём, когда на трассе его вместе с ней шарахнуло влобовую со встречной «Волгой». Он вышел без единой царапины, ведь здесь никто его не мог превзойти.

Он наконец собрался жениться, когда кинулся в новое строительство, и тогда он не летал уже по ночам.

Никто его не заставлял жениться, и мать молчала, а сестра рубанула в лоб, как только она умела: трёх лет не дала этому браку. Он не успел и задуматься, как за три недели до свадьбы умер его сын, за три дня до загса будущему тестю поставили смертельный диагноз, за три часа до церемонии родители невесты застряли в лифте, через три часа «после» в ресторане, как и во всём квартале, отрубилось электричество, и в зале без кондиционера подскочила температура выше, чем в невероятной уличной жаре. Если до этого жизнь часто казалась оживлённой, то сейчас он попросту окаменел. Словно перешёл в разряд праздного зрителя, перед которым его клон представляет грозный неведомый сценарий.

Для новой жены было не больше чем игрой, когда она заставляла его повторять, что никого никогда он так не любил, неизвестно сколько раз.

Жена начала изменять, когда он надолго и опасно заболел.

Он решил креститься, скорее чтобы изменить расклады в затянувшейся пьесе. Как будто хотел уговориться напрямую с автором, поверх смертных голов. А в монастыре его покорили певчие, огни и дымы, чёрные одежды и живые слова молитвы. Он повторял их, горячие, пока шёл и шёл по морозу с намокшей головой, и мороз его больше не брал.

Тут-то он и приехал в последний раз на годовщину выпуска. Весь день гулял по Питеру с дочерью, помолодел на тридцать лет и узнал, что все однокашники поют песню, которую он написал 30 лет назад и забыл про неё. Примерно той же давности задуман был рассказ о битлах, когда убивают, он всегда чувствовал, что кого-нибудь из битлов должны неминуемо убить; и он написал, как Джон Леннон, ощутимо главный обречённый из них, ловит узкой грудью выстрел прямо на сцене и падает вперёд лицом, делая последний шаг, запутавшись в проводах.

Он писал это ровно за год до смерти Джона.