Моя счастливая жизнь

Алевтина Старикова

…И вот началась долгая военная жизнь. Хлеб и продукты – по карточкам, обязательная светомаскировка, хоть и город наш был в глубоком тылу. У папы была бронь, но он добровольцем записался на фронт…В этой книге – воспоминания свердловчанки Алевтины Николаевны Стариковой, живущей в городе Екатеринбурге с 1935 г. Из них вы узнаете о трудном военном детстве, беззаботной студенческой юности. Вместе с автором переживёте трудности первых лет семейной жизни, впечатления от посещения разных стран.

Военное детство

(1941—1950)

Я, Алевтина Николаевна Старикова (урождённая Румянцева) родилась в 1932 году в посёлке Медный Рудник (ныне г. Верхняя Пышма).

Мама рассказывала, что в то время было очень голодно: мне покупали молоко, а сами ели одну картошку. В 1935 году мы (папа Николай Иванович, мама Александра Васильевна и я) переехали в г. Свердловск. Сначала мы жили в доме где-то около кинотеатра «Заря». Позже переехали на улицу Мичурина, дом 104. В 1936 году родилась сестра Нэлли, а в 1938-м — брат Герман, который умер в 10 месяцев от воспаления лёгких. В 1938—1940 годах ситуация стала выправляться с продуктами. Но в 1941 году началась война…

В школу я пошла в 1940 году. Весь год в первом классе мы учились в школе очень большой, красивой, просторной, но в 1941 году началась война и начальные классы перевели в небольшое кирпичное старинное здание на улице Обсерваторской (ныне — Бажова), а 4-й класс мы заканчивали в школе №8 на улице Куйбышева. В это время был написан новый гимн страны, и мы его разучивали на уроках пения. Нам, детям, казалось, что Интернационал лучше. По окончании начальной школы, где девочки и мальчики учились вместе, нас определили по месту жительства в школу №38.

Школа №8. 4 класс с учителем Клавдией Алексеевной (30 ноября 1943 г.)

Окончила я 1-й класс в 1941 году. Начались мои первые летние каникулы. Мы, дети, играли в своём дворе. Он был очень уютный, зелёный, мощённый большими гранитными плитами, между которыми росла трава. Иногда по выходным дням родители выезжали на природу: то в парк им. Маяковского, то на какое-либо расположенное вблизи озеро. Брали с собой гамак, скатерть, еду и устраивались прямо на травке, а гамак привязывали между деревьями и меня с сестрой Нэлей в нём качали.

Школа №8. 1 класс с учителем Надеждой Вениаминовной Первушиной (1940). Старикова А. Н. во втором ряду сидит четвертая справа

В одно из воскресений коллектив, где работал мой папа (он был начальником отдела кадров и быта Управления военно-строительных работ (УВСР), которое занималось строительством Окружного дома офицеров и Штаба УрВО), выезжал на массовку — так говорили, когда всем коллективом люди отдыхали на природе. Не знаю, как привозили людей на озеро (наверное, на грузовых машинах в кузовах, оборудованных лавками), а за нами директор посылал «Эмку» (так называли легковую машину, на которой ездил руководитель), папа был в числе начальства.

Помню, как мне страшно было, когда машина ехала по самому краю берега, почти по воде…

Было солнечное воскресенье… 22 июня 1941 года.

Люди расположились компаниями, работал буфет, играла музыка. Распивали бутылочное пиво, пели песни, а мы с сестрой собирали пробки от пивных бутылок и что-то из них складывали. День клонился к вечеру. Начальник с семьёй уехал на своей «Эмке» (легковой автомобиль марки М-1), народ ещё продолжал отдыхать. За нами должна была приехать легковушка, но вдруг возвращается начальник, собирает всех и объявляет, что началась война. Взрослые реагировали по-разному: кто плакал, кто клял фашистов, кто грозился разбить врага наголову, кто-то сурово молчал. Мне, конечно, была малопонятна реакция людей, но что война бывает, это мы, дети, знали из «Мурзилки» (был такой детский журнал), в нем писали про Халхин-Гол…

И вот началась долгая военная жизнь. Хлеб и продукты — по карточкам, обязательная светомаскировка, хоть и город наш был в глубоком тылу. У нашего папы была бронь, но он добровольцем записался на фронт, и в январе 1942 года мы с мамой провожали его от пункта сбора за Первомайским мостом на ул. Блюхера (Березовский тракт).

Мы жили на улице Мичурина, дом 104. Наш двор находился в квартале между улицами Малышева и Решетникова, которая начиналась от Восточной и заканчивалась у улицы Луначарского, а сейчас здесь этой улицы нет. Кажется, Малышева раньше называлась Петровская, Мичурина — Луговая, а Бажова — Обсерваторская. У нас был очень уютный дворик. Во дворе было три дома и при каждом — палисадник с кустами сирени. Передний двор был выложен гранитными плитами, а между ними рос конотоп (трава такая). На заднем дворе была баня, которую во время войны сделали жилым помещением. Поскольку раньше не было холодильников, во дворе был сооружён ледник. Весной его наполняли снегом и льдом, а летом там хранили скоропортящиеся продукты. На заднем дворе располагались сараи для дров и туалет и был вырыт колодец, но воду из него использовали как техническую, а за питьевой водой нужно было идти на водокачку.

Схема квартала по улице Мичурина между улицами Ленина и Решетникова. Списки жильцов домов на участке №104

(рис. Стариковой А. Н., май 2017 г.)

Водокачка находилась на углу улиц Малышева и Бажова, там, где сейчас вход в парк Энгельса. Это было кирпичное строение. Чтобы получить воду, нужно было опустить три копейки, и тётечка, которая там сидела, открывала кран, водичка набиралась в ведро; потом подвешиваешь на кран второе ведро и в него тётя наливает воду. Цепляешь ведра на коромысло и по шпалам топаешь домой. А по шпалам, потому что в непогоду проезжая часть наших близлежащих улиц была непролазной. На окраинах города улицы не были вымощены. Но тротуар в нашем квартале был вымощен гранитными плитами, а по дороге проехать было невозможно в плохую погоду: даже в 1954 году дядя Саша (мамин брат Александр Васильевич Забелин) не смог доехать до нашего двора (он с тётей Ниной из Челябинска приехал на нашу с Толей свадьбу), пришлось «Москвич» толкать всем миром. По Малышева в ту пору ездил паровозик («кукушка» — его мы называли). От складов, расположенных вдоль железной дороги, он перевозил грузы на завод на берегу Исети (там сейчас Исторический сквер).

Схема участка №104 по ул. Мичурина

(рис. Стариковой А. Н., май 2017 г.)

Сад имени Энгельса занимал квартал улиц Малышева — Бажова — Энгельса — Кузнечной, которая теперь перекрыта и её название сохранилось только от улицы Ленина, а от Малышева до Карла Маркса её именуют улица Сони Морозовой. Вход в парк был с ул. Кузнечной, возле железных ворот была касса, и вход был платный. Сад был обнесён высоким зелёным забором. В нём работала танцплощадка и была пивнушка. Но мы в сад не ходили, так как он пользовался дурной славой, якобы там собиралась местная шпана. Маленькая речушка, по-моему, называлась Малаховка, скорее ручеёк, текла откуда-то из-за железной дороги и впадала в Исеть. А протекала она по дворам (теперь это двор дома 108, ближе к стадиону 94-й школы), по саду, а на выходе из него речушку превратили в мойку, построив небольшое крытое деревянное помещение, для воды соорудили нечто вроде большого корыта, в котором вода скапливалась и текла себе дальше, и люди здесь полоскали белье. Мы с Толей тоже один раз возили на санках белье полоскать (одна бы я не отважилась). У нас во дворе был колодец, и мы у него полоскали белье. Потом речушку пустили в трубу, и теперь она течёт под землёй.

В начале войны на Урал эвакуировали заводы и различные предприятия из западных и центральных районов Союза (Москвы, Харькова, Ленинграда), рабочих этих заводов расселяли по квартирам свердловчан. У нас сначала жил Изя — молодой парень, рабочий какого-то завода, но вскоре его призвали на фронт. Потом жила у нас молодая женщина, но она, по сути, только ночевала, ибо на заводах работали по 12 часов.

С каждым месяцем и годом жить становилось все труднее… Мама была домохозяйка и ей часто приходились работать на разгрузке вагонов (которые приходили на сегодняшнюю ул. Комсомольскую за студенческими корпусами УПИ).

А потом стали приходить вагоны с ранеными, и мама тоже ходила на их разгрузку. Госпитали были оборудованы в некоторых школах и в Доме промышленности (на ул. Луначарского).

Было холодно, голодно и беспокойно. По радио мы слушали сводки Информбюро. От папы приходили письма-треугольники, как мы их ждали!!! В одном из писем папа писал: «16 февраля 1943 года. Мои дорогие дочери Аля и Нэлли. Вы мне пишете сильней бить оккупантов немецких для того, чтобы скорей к вам домой с победой приехать. Выполняю ваш наказ. Мы приступили снова к боевым операциям по разгрому немецких оккупантов. Красная армия на всех фронтах бьёт, сильно бьёт немецких оккупантов. Мы на своём участке ведём бои. Оккупанты находят здесь себе могилу. Мы очищаем советскую землю от оккупантов. И вот этот снимочек на открытке напомянет вам вообще, чего мы воюем ради спасения наших детей, отцов, матерей. Уничтожим оккупантов — с победой домой приеду…»

В школе зимой было холодно, мы сидели в верхней одежде, руки мерзли, мы тетради делали себе из обёрточной бумаги (в ней даже были вкрапления мелких частичек дерева). Дома тоже было холодно: топить русскую печь было нечем, дрова быстро кончались, и поэтому отапливались мы буржуйкой (такой маленькой печуркой): она мало ела дров.

Мама ездила по деревням с женщинами, они меняли кое-какие вещи на картошку. Приходилось есть картофельные очистки, жмых, отруби, иногда удавалось получить суфле (что-то жидкое).

До войны жизнь только начала налаживаться после голодных 1930-х годов, и запасов продуктов у нас, конечно, не было. Взрослые (остались женщины да старики), весной разрабатывали на заднем дворе поляну, сеяли там морковку и садили картошку. Мы, дети, не могли дождаться, когда они вырастут. Мечтали досыта поесть черного хлеба с солью и кипятком (о чае даже не мечтали, и все ждали победного дня, чтобы «подпрыгнуть» до неба, когда кончится война!).

Ближе к концу войны, кроме хлеба по карточкам, стали продавать коммерческий хлеб по 1 булке в руки. Ближний от нас магазин находился в подвальчике на ул. Ленина, дом 52; так вот очередь за коммерческим хлебом начиналась от ул. Бажова в том месте, где теперь травматологический пункт, и в несколько рядов (и не в одного человека) шла по ул. Ленина до магазина. Занимали очередь с самого утра.

По радио уже передавали радостные вести: наши войска освобождали город за городом. И папа, раненый, вернулся в Свердловск и лежал в госпитале, расположенном в Доме промышленности. Мы приходили в госпиталь навещать его, а после операции (у него была раздроблена коленная чашечка левой ноги) ему сделали тутор — устройство, поддерживающее коленный сустав. Его было трудно надевать, а без него двигать ногой нельзя, и мы помогали папе застёгивать его. Постепенно состояние колена улучшилось и папа мог на костылях передвигаться по дому. А потом всю жизнь ходил с палочкой.

Он рассказывал, что в полевом госпитале хирург сказал ему: «Румянцев, ногу надо ампутировать». Врачи в полевых госпиталях опасались начала гангрены конечности, но вдруг папа услышал шёпот медсестры: «Румянцев, не соглашайся!» — а это оказалась наша соседка из дома напротив, по нашей улице Мичурина: папу знали все вокруг, так как он был человек общительный.

Так его отправили в Киров, потом в Свердловск, где и сделали операцию.

У нас во дворе жила девочка старше меня и однажды она пришла к нам и попросила помочь. Дело оказалось в гадании — вызове духа Пушкина. Принесла лист бумаги с алфавитом и блюдечко со стрелкой. Нужно было соединить руки, и блюдечко начинало двигаться от буквы к букве, складывая слова. Это заинтересовало маму и её знакомую: они задавали вопросы, а дух Пушкина отвечал. Мне врезался в память один ответ. Мы знали, что папа ранен, и спросили, когда он вернётся домой. Ответ был странный, как нам показалось: «Домой госпиталь». Спрашивали несколько раз, но ответ был такой же и дата одна (я уже её не помню).

И вот однажды я дома была одна. Вдруг открывается дверь и входит на костылях папа. Остановился у порога. Я обомлела, растерялась, не веря своим глазам. Папа спрашивает: «А где мама и Нэля?» Мама была на работе (она устроилась официанткой в столовую на ул. 8-е Марта, в Дом крестьянина, напротив дендрария), а Нэля была в садике. С папой была медсестра. Она сказала: «Румянцев, машина нас ждёт. Едем в госпиталь». От места прибытия раненых (теперь ул. Комсомольская, где был железнодорожный тупик) до Дома промышленности (где был госпиталь) дорога вела как раз через ул. Мичурина, и папа уговорил медсестру заехать домой. Вот и получилось: «Домой госпиталь».

Жить стало веселее, когда папа поправился. Купили козу, стали пить молоко, да ещё и с какао (папа где-то раздобыл). Потом приобрели корову.

По радио вести «От Советского Информбюро» неподражаемым голосом Левитана слушали с трепетом и радостью: новости были замечательные, вселяющие предвкушение скрой победы.

И вот долгожданная Победа! Радость без границ, а вечером салют над городским прудом. Весь народ высыпал на улицу, и мы тоже всем двором ходили смотреть салют. Стреляли, конечно, не петардами, а обычными зарядами. Впечатление непередаваемое.

Такие вот остались воспоминания о моем военном детстве и окончании долгой и страшной войны…

С 1944—1945 года школы делились на мужские и женские. С 5-го класса мы изучали военное дело (на уроках разбирали ружье под руководством вернувшихся с войны раненых), потом кроме основных предметов (русский язык, математика, ботаника, литература, английский язык) ввели астрономию и бальные танцы. А ещё, начиная с этого года, мы до окончания школы в каждом классе сдавали экзамены по всем основным предметам. Я училась неблестяще (на 4—3), но экзамены сдавала успешно. И вот вдруг в 8 классе я провалила экзамен по английскому, это обозначало переэкзаменовку на осень! О, ужас! Это был для меня шок… дрожала до конца экзаменов, но по итогам года мне учительница выставила 3, а это значит: нет переэкзаменовки на осень, ура!

Конец ознакомительного фрагмента.