Кощеевич и война

Алан Чароит, 2023

По легенде, клеть птицы-войны отпирается ненавистью, а запирается только любовью. Но между Дивью и Навью нет любви и мира уже много десятилетий. Их война кажется бесконечной, а реки злобы и споров не собираются иссякать. Но даже в самой жестокой бойне есть место лучу света. Хватит ли его, чтобы остановить кровопролитие?

Глава седьмая

Запах беды

Глупая надежда мелькнула, терзая сердце, — и пропала. Всего на миг Яромиру показалось, что это пришёл прежний Горностай — живой и здоровый.

— Радмила, нет! — крикнул он, но было поздно. Сестра уже шагнула к покойнику с улыбкой на устах. А Яромир запоздало понял: она же не знает, что Горностайка мёртв! А он не предупредил, ох, дурак! Но ничто не предвещало, что друг восстанет из могилы. Его ещё не хоронили даже…

Мертвяк, хищно улыбаясь, сгрёб Радмилу в объятия и приставил к её горлу острый коготь — весь в земле.

— Здравствуй, Северница.

В неровном свете луны Радмила наконец разглядела его раны, торчащие кости и пятна разложения на коже. Она не изменилась в лице, только побледнела:

— А тебе, как я вижу, здравия желать поздно. Мне очень жаль, Горностай.

— А уж мне-то как жаль! — Мертвяк скривился, будто собирался заплакать.

— Отпусти её, — сказал Яромир спокойно, но настойчиво. Он надеялся, что былые привычки сработают, и Горностай выполнит приказ своего командира, но ошибся.

— И не подумаю. — Землистый палец описывал круги по белоснежной шее, и Радмила брезгливо оттопырила нижнюю губу.

— Зачем ты пришёл? — Яромир наставил остриё клинка на бывшего друга.

Ударить будет легко. Надо лишь убедить себя, что это уже не Горностай, а злая сила в его обличье.

— Свататься.

Такого ответа от мертвяка Яромир не ждал, даже меч в руке дрогнул.

— Что-о?!

— Что слышал. — Когда-то звонкий голос весельчака Горностайки после смерти стал сварливым, как у старого деда. — Дельце, вишь, осталось неоконченное. Думал: как споймаем Кощеича, наберусь храбрости да попрошу у старшого руки его сестрицы.

— А меня ты спросил?! — возмутилась Радмила.

Яромир видел, что её пальцы сжались на серебряной монете — той самой, которую она вытащила из кошеля, чтобы бросить жребий. Теперь он видел, что край монеты был заточен. Яромир поймал взгляд сестры и мотнул головой: не вздумай. Слишком опасно. Вспорет острый коготь нежную кожу, просочится скверна в кровь — и всё. Верная смерть, если не хуже. Почему одни из могил встают, а другие нет — одним чародеям ведомо.

Но разве бурю-Северницу упредишь взглядом?..

— Я сама решаю, за кого мне замуж идти!

Мертвяк озадаченно перевёл взгляд с Яромира на Радмилу, но в следующее мгновение улыбнулся:

— Так даже лучше. Пойдёшь за меня, душа моя?

— Но ты же умер. Мёртвые не женятся. — Лицо Радмилы казалось окаменевшим: ни один мускул не дрогнул.

— Вам, живым, неведомо, что за гранью творится. А я хочу — и женюсь, — усмехнулся Горностайка. — Не зря же в песнях поётся: любовь побеждает всё. Ради тебя я сражался, с твоим именем на устах умер, значит, и в посмертии не оставлю. Потому что люблю тебя больше жизни. Сама Курносая прониклась — посвататься отпустила.

Яромир, наверное, был бы тронут его речами, если бы не острый коготь, готовый впиться в горло сестры. Сердце билось часто, как после бега, на лбу, несмотря на холодную ночь, выступил пот. О чувствах ратного друга к Радмиле он знать не знал. Ежу понятно, почему тот молчал: не ровней была ему гордая Северница. Разве что… Если бы Горностай совершил великий подвиг. Ведь герою можно хоть царевну в жёны! Жаль, что уже не совершит…

— А чего ж ты сватовство так долго откладывал, дорогой? — вдруг потеплел голос Радмилы. — Никак сперва впечатлить меня хотел делом ратным?

— Истинно так. Думал, вот Кощеича схвачу самолично, и…

— Так не схватил же покамест. — Девушка попыталась отстраниться, но покойник зарычал.

— Нет у меня времени ждать, Радмилушка. Коли не согласишься стать моей до третьих петухов, век мне покоя не видать. Таков наш с Курносой уговор.

— А коли соглашусь? Неужели она тебя отпустит назад в мир живых?

— Не отпустит. Да я и сам не хочу. За гранью нет ни боли, ни горестей. Тяжко я умирал, родная. Задыхался, плакал, кричал от муки, пока рыжая целительница мои страдания не облегчила. Не хочу снова такое пережить. И никому не пожелаю. Тебя от подобной участи спасу.

— Убьёшь, что ли? — буднично спросила Радмила.

Яромир поражался её выдержке. Ему самому сейчас хотелось заорать от ужаса, но он до боли стискивал рукоять меча и ждал. А ну как мертвяк откроется и даст себя ударить? Но поднимется ли рука на друга? Это ещё предстояло выяснить.

— Ты не понимаешь: это не смерть, хоть и не совсем жизнь. Но главное, что мы будем вместе. Только ты и я — целую вечность.

— Ладно, я согласна.

Яромир сдавленно охнул. Боги, что она несёт?! Горностайка просиял и начал медленно склоняться к лицу Радмилы. Яромир содрогнулся: наверняка дыхание у мертвеца зловонное. Хотелось зажмуриться, только бы не видеть этот жуткий поцелуй.

Но Радмила в последний момент отвернулась. Посиневшие губы клюнули её в щёку, и Горностайка разочарованно проворчал:

— В игры со мной играешь?

— Не спеши, друг сердечный. Хоть времечка и мало, но о приличиях забывать не след. Лобызаться будем после свадьбы. А пока… Не думал же ты, что к Севернице как к обычной девице сватаются? Испытать мне тебя надобно. Докажи, что достоин.

— Ради тебя — всё что угодно! — Мертвяк стукнул себя кулаком в грудь и ослабил хватку.

В этот миг, пожалуй, стоило рубануть, но Яромир всё ещё опасался навредить сестре и мысленно молил её: ну хоть на шажок отойди, родная. Хоть на полшажочка.

— Возьми Кощеича в полон да приведи ко мне, как хотел! — повелела Радмила, притопнув ногой.

— Шутить изволишь? — нахмурился Горностай. — Он меня уже убил однажды.

— Тогда чего тебе бояться? Ты ж мёртвый. Почитай, бессмертному ровня. К тому же подобраться теперь будет легче. В его воинстве полно упырей да злыдней. Ещё одного мертвяка никто не заподозрит. Совершишь подвиг великий — война закончится, и я стану твоей.

— Справедливы твои речи. — Горностайка тряхнул кудрями привычно и смешно, как при жизни. — Раз сватовство моё успешным оказалось, значит, условие Курносой я выполнил, выторговал себе отсрочку. Теперь твоё желание исполню — тут и свадебку сыграем. Берегись, Кощеич!

Шатающейся походкой он побрёл прочь. Яромир понял: сейчас или никогда. Он занёс меч и набрал в грудь воздуха, чтобы окликнуть Горностайку, — не рубить же его в спину, — но Радмила перехватила его запястье.

— Не смей!

— Спятила?! — Яромир вырвал руку, но время было упущено, и мертвяк растворился в ночной тени.

Северница толкнула брата в грудь:

— Какого лешего ты меня не предупредил?!

— Прости…

Упрёк достиг цели, кольнул в самое сердце.

— Стоял, молчал. А напоследок, ишь ты, опомнился! — бушевала сестра. — Правильно мать говорила: телок ты ясноглазый, неразумный. Куда тебе Буредаровыми воинами управлять, когда ты с одним мертвяком сладить не смог?

— Вообще-то ты мне только что помешала, — скрипнул зубами Яромир. — Что ты наделала, Радмила!

— А что я наделала? Помощника нашла верного. Такого, который в самом деле до Лютогора добраться сможет.

— Но какой ценой! — Яромир тоже сорвался на крик. — Ты же с мёртвым обручилась!

С сестрой они ссорились нечасто, но если уж ссорились, то всегда громко и яростно.

— Ради нашей победы да мести за матушку с батюшкой я даже с боровом паршивым обручиться готова! Ты этого Лютогора встречал? Нет? Вот то-то! А я его своими глазами видела. В одном колдовском круге с ним давеча побывала. Он Весьмира одной левой сделал. Так что не тебе указывать, что мне делать, Селезень!

А вот это было совсем горько.

— Нет больше никаких Селезней, — помертвевшим голосом сказал Яромир. — Погиб мой отряд. Только Душица, Мох да Соловей остались.

— Прости! — Радмила вцепилась ему в плечи и тряхнула, отчаянно заглядывая в лицо. — Не отворачивайся. Я не знала. Не знала, слышишь!

Оставалось только сглотнуть горечь и кивнуть. Они обнялись.

— Зря ты это затеяла. — Яромир прижал сестру к сердцу.

— Если Горностай не справится, я ничем не рискую, — нарочито беззаботно отмахнулась она. — А коли справится… Не забывай, я чародейка хоть куда. Выкручусь.

Яромир вздохнул. Помимо беспокойства за сестру, его мучило кое-что ещё. Прежде дивьи люди никогда не прибегали к помощи покойников. Ведь те издавна считались пособниками Нави.

— Не уподобляемся ли мы Кощеевичу, поступая таким образом? Горностай был моим другом. И ты его знала. Разве можно допустить, чтобы его посмертие…

— Рази врага его же оружием! — перебила Северница. — Что же до Горностайки — я уверена, если бы мы спросили его ещё живого и здорового: «Пожертвуешь ли ты собой ради мира?» — он бы не раздумывая ответил «да». Как и я. Как и ты. Мы должны как можно скорее закончить эту войну, братец. Люди достаточно настрадались.

И Яромиру только и осталось, что кивнуть:

— Надеюсь, ты права.

А Радмила подбросила монетку и поймала на ладонь. Они с детства так делали: «волк или решка»? На этот раз выпал волк.

— Вот тебе и знак судьбы. Поезжай в столицу, Мир. Пусть отряда больше нет, но царевич всё ещё в тебе нуждается. А там, глядишь, рекрутов наберёшь…

И Яромир подумал: кто он такой, чтобы спорить с судьбой?

* * *

По такой погоде до Светелграда можно было ехать долго, да не доехать вовсе. То снег, то дождь, то всё вместе. Дороги превратились в вязкую жижу. В этом Яромиру виделся злой умысел Кощеевича. Наверняка дружки-соглядатаи ему уже доложили, что дивьи ждут прибытия нового воеводы. А чем дольше войско пробудет обезглавленным, тем более лёгкой добычей может стать. Ох, зря царь Ратибор задерживается в столице! Ещё и Радосвета к себе призвал, когда ситуация и без того шаткая…

Прежде Яромиру и в голову не пришло бы осуждать царя. Как можно? Но теперь такие мысли приходили в голову всё чаще, и привкус у них был полынный. Потому что шли годы, но ничего не менялось. Они по уши увязли в этой войне, привыкли к запаху гари сожжённых деревень, пронизывающему холоду и слезам сирот. Наверное, в Дивьем царстве не было семьи, которой не довелось бы хоронить близких. Уже народились дети, что никогда не видели лета, не знали мирной жизни. Они быстро откладывали деревянные мечи и брались за настоящие. Яромир сам видел, как после битв отроки и отроковицы сновали по полю брани спокойно и деловито, словно куры по родному подворью, чтобы отыскать раненых среди павших, а заодно собрать выпущенные в молоко стрелы. В целительских шатрах работала совсем малышня. Таким бы в куклы играть, а не таскать воду, толочь снадобья и рвать ткань на бинты. Царю хорошо: сидит себе в столице и ничего этого не видит. Нужен кто-то, кто откроет ему глаза, заставит встряхнуться. Яромир надеялся, что у Радосвета получится. Потому что есть на белом свете вещи, к которым невозможно привыкнуть, которые нельзя забыть и простить.

Царевич отца побаивался — это Яромиру тоже было известно. Но он верил, что Радосвет сдюжит, особенно если лучший друг молчаливой поддержкой встанет за плечом. Главное — не сорваться, не высказать царю всё, что накипело. Подобной дерзости Ратибор не потерпит даже от сына Защитницы Лады.

Яромир вздохнул и похлопал по холке Вьюжку. Хорошо, что у него есть верный симаргл — можно быстро домчать до Светелграда по воздуху, а не месить грязь копытами коня.

«Я должен лететь быстрее?» — прозвучало в голове. Симаргл и его человек общались мысленно.

— Если сумеешь. Только не загони себя.

«Ты грустный, Яр. У тебя плохое предчувствие?»

Яромир вдруг понял, что Вьюжка прав. Его терзали не только невесёлые мысли о войне. Было что-то ещё. Словно воздух стал слишком тяжёлым и давил на плечи. Чародеи-вещуны говорили, что у беды особенный запах. Яромир ещё в детстве пытался его почуять, но тщетно. Порой ему даже казалось, что вот же он: сладковатый аромат. Приторный, душный. Но это была всего лишь игра воображения. В ту ночь, когда мать и отец стараниями Кощеевича обратились в синий лёд, он не ждал беды. Был самый обычный день. И ничем подозрительным не пахло.

— Ты же знаешь, у меня нет дара предвидения. Вот у мамы был… и то не помогло.

«Знаю. — Симаргл смешно фыркнул — поди, снежинка в нос попала. — Но предчувствие не спрашивает. Оно или есть, или нет».

— Мне кажется, что-то меняется. — Яромир в задумчивости смотрел на проносящиеся внизу заснеженные поля, кое-где с тёмными проплешинами. — Как будто прялка судьбы пришла в движение и стучит, стучит.

«Давно пора».

— Твоя правда, друг. Но хотел бы я знать, каким будет её новое полотно…

Вьюжка вздохнул сочувственно, как умеют только огромные псы.

— Послушай, твоему племени что-то известно про Птицу-войну? — Яромир вдруг припомнил рассказ Радосвета. — Говорят, её клеть отпирается ненавистью, а запереть её может лишь любовь. Но я в это не верю. Одной любви явно недостаточно. Нет ли какой-нибудь волшебной стрелы, чтобы подстрелить эту тварюку?

«Её нельзя подстрелить, Яр. Это же питомица самой Смерти. Стало быть, она бессмертна».

— Но Кощея же победили. А тот тоже был бессмертный. — Яромира так захватила идея, что отказываться от неё не хотелось.

«Стрелой ты только умножишь ненависть», — упорствовал симаргл.

— Не скажи. Если я на охоте утицу подстрелю ради пропитания, а не забавы для, в моём сердце не будет ненависти, только благодарность.

Пёс ненадолго задумался, потом согласился:

«Может, ты и прав. Но для такого подвига нужен герой с чистым сердцем».

— Значит, я не подхожу, — горько усмехнулся Яромир.

В его душе хватает чёрных пятен. Отомстить Кощеевичу — вот что важно. За мать и отца, за друзей-соратников, за дядьку Баламута, за того же Горностайку… С каждым днём имён в этом списке становится всё больше. Нет, не дастся ему волшебная стрела…

Яромир повесил нос и пробурчал:

— Давай снижаться…

Они почти долетели.

Стены Светелграда казались белее самого снега. Когда-то матушка укрыла столицу защитным заклятием, и это стоило ей жизни. Зато даже спустя годы в Светелград не могло проникнуть никакое зло. Вероятно, поэтому войско Кощеевича ещё не стояло под стенами с осадными орудиями.

Правда, со временем защита истончалась. Несколько раз её подновлял Весьмир, пока царь ему ещё доверял. Сейчас же Ратибор, опасаясь за чары, строго-настрого запретил даже своим соратникам прилетать в столицу по воздуху, и Яромиру с Вьюжкой предстояло войти в главные ворота, как и всем обычным путникам.

Ещё снижаясь, Яромир заметил на дороге одинокого всадника, а теперь, догнав и поравнявшись, узнал его и обрадовался:

— Яснозор, ты ли это?!

— Здрав будь, друже!

Они спешились и обнялись.

— Какими судьбами? Разве ты не должен сейчас ехать в ставку?

Яснозор был правой рукой новоиспечённого воеводы, но, в отличие от своего командира, слыл добрым и честным малым. Он вечно увещевал Веледара, когда тот зарывался, и частенько выступал миротворцем в спорах, потому что мог голыми руками завязать в узел подкову — это остужало даже самые горячие головы. А ещё слыл везунчиком: в игре в кости ему не было равных.

— Дык я замест Веледара теперь: столичной дружины начальник. Повышение мне вышло. — Яснозор улыбнулся, но спустя мгновение помрачнел. — Только нехорошо, наверное, этому радоваться. Ох, жалко дядьку Баламута! Хороший был мужик…

Они немного помолчали, склонив головы. Яромир хлопнул друга по плечу:

— Ты достоин своей должности больше, чем Веледар. Выходит, столица с дворцом теперь твои?

— Не, только столица. Дворцовой стражей Любомысл заведует. А у царя теперь своя охрана: там Мрак и его ребята заправляют.

Это было что-то новенькое.

— С каких это пор царю отдельная охрана понадобилась? Неужели Любомысл не справляется?

— Справляется. Только царь опасается покушений. Слуги Кощеевича несколько раз отравить его пытались. Потому нас всех и разделили. Для пущей защиты.

Яромир презрительно поджал губы. Яд — удел трусов. Впрочем, чего ещё ждать от Нави?

— Так тебе, выходит, теперь столицу покидать нельзя. Что же ты за стенами шастаешь?

— Если на охоту, то можно. — Яснозор похлопал по притороченному к седлу луку. — Раз в луну имею право на увольнительную.

— Прежде, помнится, было раз в седмицу?

— Ну так времена нынче какие… — Яснозор вздохнул, помялся, а потом вдруг выдал: — Не должен я тебе этого говорить, но промолчать тож не могу. Совет дам: разворачивайся и езжай обратно. Неча тебе в Светелграде делать.

Яромир в первый миг аж дар речи потерял. Он вытаращился на приятеля, как баран на новую изгородь:

— Ты что такое несёшь?! Наклюкался, что ли, в своей увольнительной? А ну-ка дыхни!

— Я серьёзно. Там целее будешь, чем тут.

Сердце пропустило удар. Выходит, не обмануло предчувствие.

— Говори уже прямо. Что стряслось?

Яснозор опасливо огляделся, словно их могли подслушать из придорожных кустов, потом наклонился к самому уху Яромира и шепнул:

— Царевич в остроге. В заговоре его обвиняют. Против царя. Дело дрянь.

Сладковато-удушливый запах беды ударил в ноздри. Впервые Яромир его по-настоящему почувствовал.