Домик на дереве

Акмаль Эттарис, 2023

Я, обманутый, попал в деревню к бабушке, где нет ни интернета, ни каких-либо развлечений, и уже было подумал, что проведу весь месяц в страшной скуке, но в один солнечный день я встретил загадочного мальчика…Андрей рассказал мне о монстрах, обитающих в здешних местах, но я до конца ему не верил, пока сам не увидел то, что он звал монстрами: это совсем не то, что вы представляете, когда слышите слово "Монстр".И вот мы уже идем туда, где видны следы "ужаснейших" существ…

Второй день.

Белая плитка потолочного пенопласта, изрезанная линиями, местами была не очень белой, да и висела на добром слове, вместе с люстрой посередине. Одна лампочка не работала.

Я проснулся от солнечного света, пробивающегося сквозь бежевую шторку на окошке, и теперь разглядывал потолок, потом повернул голову направо, уткнувшись в шкафы. Не было ни малейшего желания вставать с постели, поэтому я дотянулся до телефона и зашел в телеграмм, скорее по привычке, нежели по нужде, и, подождав полминуты, пока он подгрузится, увидел всё те же пустые чаты. Ничего нового. Пришлось вылазить из-под одеяла.

Бабушка сидела на кухне и смотрела какую-то программу на маленьком телевизоре у самого потолка в углу, когда я, распахнув дверь, прогорланил сонным голосом:

— Доброе утро!

— О, встал уже, доброе утро — она посмотрела на часы, — Ну, вообще-то, десять часов как, пора бы. Так, смотри, — бабушка указала на стол, где мирно располагались две тарелки, накрытые салфетками, — Тут булки старые и я еще оладушек испекла, пока ты дрых, но сперва тебе умыться надо, в бане можешь. Щетка, паста на шкафу в сенях. Варенье будешь? Можешь открыть, смородиновое вроде стоит в сенях, а я пока вещи поглажу в зале. Кстати, — она выключила звук на телевизоре, положив пульт на стол.

— Тебе что постирать надо?

— Не-а. А стоп. Всё! — я вспомнил вчерашний день и только сейчас понял, что стою в грязных брюках.

— Ну тогда кидай возле машинки. Есть что одеть?

— А, кстати, джинсы я взял.

От меня ускользнуло самое главное, пока я перебирал в голове свои пожитки: где же я кинул рюкзак?

— Ну, если что-нибудь надо будет, я найду, — сказал бабушка, держа в рука пару носков.

— Хорошо, иду в баню.

Она улыбнулась.

— Давай.

Это было довольно большое здание с навесом, под которым стоял тяжелый деревянный стол, покрытый уже изломанным лаком. Здесь, наверное, собирались на праздники. Я вошел в предбанник, где стоял диван(да, еще один, у бабушки их три) и старенький холодильник, и прошел дальше, включив свет. Вода была прохладной, поэтому надолго я не задержался.

Вернувшись, я тут же сделал себе кофе не без помощи со стороны и сел завтракать. Оладушки были действительно вкусными.

— Ну, расскажи что-нибудь. А то сколько лет не виделись, наверное, накопилось историй.

— Да не особо. Был один случай… а-а, мама спит еще?

— Она тебе не сказала? Уехала уже мамка твоя, на автобусе с утра.

— Да ну? Серьезно? — я чуть не уронил надкусанный оладушек, все еще надеясь, что она пошутила насчет месяца в этой глуши.

Бабушка рассмеялась, сдержанно и по-доброму.

— Не переживай так, обещала вернуться. Правда, когда — не сказала. Но ты ешь, ешь, потом сетовать на судьбу будешь. И да, раз уж ты приехал, я дядьку твоего ждать не буду, так что держи поручение: если станет слишком скучно, там, возле бани, сбоку, дрова лежат, — она подняла брови и цокнула языком, а потом подмигнула, — Их бы наколоть, а то баню топить уже нечем.

— Да… я посмотрю, только…

— Колун и топор тоже там, бить лучше колуном. Я пока посмотрю, что в холодильнике осталось, и, может, на вечер испеку зебру.

— Хорошо.

И что мне делать?

Я доел и пошел на улицу, но остановился у порога. Дверь была открыта. За белой москитной сеткой виднелась баня. Мои светлые джинсы отлично подходили к моим белым носкам.

— Бабуль, у меня же… — я не знал, что правильней сказать, и в итоге пробубнил это:

— Ну… чистая одежда!

Я прошел обратно на кухню, уставившись на дверь, ведущую в зал. Ореховая, с золотистой ручкой, обмотанной белой тряпкой, а посередине шершавое непрозрачное стекло. Ручка не дернулась, но дверь распахнулась и несильно ударилась об диван, стоящий рядом, поскользив обратно. Бабушка замерла на месте, но, быстро что-то сообразив, коротко сказала:

— Пошли за мной.

За ее плечом, стоя на подоконнике, виднелся горшок с еще не распустившимся цветком. Он был прикрыт розоватым тюлем. Я проскочил вслед за бабушкой в комнату, которую мог называть теперь “моей”. Она открыла большой шкафчик такого же, как и дверь, орехового цвета, но чуть темнее. Дверцы издали короткий скрип и за что-то зацепились, но в итоге открылись. Средняя полка была забита лекарствами в зеленой корзинке, а на верхней лежала стопка одежды. Бабушка не доставала до верха.

— Вытащи-ка мне.

Я сложил стопки на свою кровать, и бабушка стала их разбирать, собирая новые стопки. Она дала мне синие штаны и черную футболку со странным рисунком в виде пантеры и каких-то индейских принадлежностей, вроде перьев и курительных трубок. Все это было украшено разноцветными камушками по контурам.

— Могу предложить только такое, — сказала бабушка, взглянув на мою гримасу, выражающую одновременно торжество, удивление, безысходность и желание рассмеяться. Штаны с футболкой были на пару размеров больше моего. Бабушка довольно улыбнулась, посмотрев на меня в новом наряде.

— Пойдет. Не на парад мод идешь же.

Я кивнул, принимая правоту ее слов.

— Дрова колоть — много красоты не надо.

— Да мне бы руки не отрубить… — вяло прошептал я, не зная, что будет дальше. Для меня это впервой.

Я обул галоши и пошел по каменной плитке к бане. Возле стены, напротив сарая, уходя метра на три вверх, лежали сложенные друг на друга поленья. Большие и круглые. Одно полено, короткое, но широкое, вертикально стояло на земле, и из него торчал топор с деревянной ручкой, а рядом, облокотившись на полено, еще один, но уже полностью металлический. Вокруг валялись щепки, утопая в редкой траве. Я попытался выдернуть топор из полена, но получилось не с первого раза. И не со второго, и даже не с третьего. После всех попыток достать топор, который самоотверженно поднимался вместе с поленом, я решил ударить его другим, металлическим. Это был колун с большим клином, приваренным к обрезку трубы. Обхватив ручку двумя руками, я поднял колун и ударил им по топору. Тот, конечно, выскочил, да так, что чуть не упал мне на ногу, благо я вовремя отскочил, и, споткнувшись, упал вместе с колуном, поцарапав руку о гвоздь, валяющийся рядом. Кровь стекала по пальцу, а я чувствовал себя как минимум армрестлером. Колун весил килограмм пять точно.

Сто семьдесят четыре сантиметра — это мой рост. Пятьдесят четыре килограмма — вес. Я дистрофик. “Спичка”, как говорит моя мама.

Я вытер кровь об стену бани и встал на балку, опирающуюся на сломанную часть забора за баней. Отсюда я мог доставать до верхних поленьев, и, с трудом перекатывая их, я сбросил четыре на землю, решив, что этого хватит на первое время.

Моя попытка поставить тонкое полено на колоду одной рукой не увенчалась успехом. Пальцы еле цеплялись за кору, но другая рука была занята колуном и я никак не хотел отпускать его. В итоге полено упало, оставив мне занозы на память, и я, пытаясь вырвать их, услышал бабушкин голос. Она стояла возле крыльца с черной сумочкой, висящей на плече, и смотрела на меня с улыбкой. Наверное, я выглядел очень глупо.

— Максим, я уезжаю на работу! Вернусь только часов в шесть! Поешь чего-нибудь на обед, все в холодильнике, — она пошла в сторону калитки и теперь до меня доносился звук рычания мотора.

— Звони если что! — сказала напоследок бабушка и скрылась из моего поля зрения.

Я кивнул с самым непринужденным видом и снова начал теребить пальцы, пытаясь вытащить занозу.

Одно за другим поленья ломались под колуном на все более мелкие дрова. Я успел набить руку за пятнадцать минут, но все еще боялся, что какой-нибудь шальной обрубок прилетит прямо в меня, поэтому бил не со всей силы, стараясь следить за отлетающими дровами. Когда рядом образовалась большая кучка, я стал думать, куда их девать, и, ничего не придумав, решил заглянуть в баню.

На пороге лежала деревянная решетка с серой, совсем ужасной на вид тряпкой. Я перешагнул ее и заметил небольшое местечко, где были сложены дрова, между стенкой и старым холодильником.

Через полчаса я сидел, опираясь на поленья, весь уставший и потный. Плечи жутко ныли, а к телу липла не только одежда, но и труха, разлетающаяся повсюду от ударов колуном.

— Пора заканчивать, — вслух проговорил я и снял с себя футболку.

Прохладная вода падала на половицы в затемненной, по сравнению с дневным светом, бане. Быстро ополоснувшись, не снимая штанов и галош(почти все обмочил), я вышел под навес и, набрав полную грудь воздуха, до того чистого и, как бы странно это не звучало, вкусного, я наконец понял, что чувствовал последние полчаса.

Мне нравится.

Ветерок пробегал мимо, оставляя дрожь на мокром теле.

Я чему-то улыбнулся и отправился домой, чтобы переодеться. Солнце согревало, голубое небо равнодушно осматривало мир. Где-то лаяли собаки. Рыжий кот пробежал по фундаменту дома, скрывшись в саду с малиной.

Я сел на бабушкино кресло, пододвинув его к столу, и включил ноутбук. Нашел какой-то фильм и поставил его, молясь всем богам, которых знал, но в итоге затея оказалась провальной: десять минут ждал, пока прогрузятся две минуты хронометража. Черт, это даже не провал, это абсолютное аннигилирование научных достижений двадцать первого века.

С упадническим настроением я сполз со стула и начала думать, чем же занять себя, пока блуждающие где-то в пространстве глаза не зацепились за полки шкафов, забитых книгами разных размеров и цветов, но единых в одном: они были старыми. Я подошел ближе, провел рукой по темному твердому переплету первого тома собрания сочинений Михаила Лермонтова, и, вдохнув немного пыли и ощущения безысходности, потянул за корешок, вытаскивая увесистую книгу из медвежьих объятий ее собратьев. Шуршание страниц заставило меня осознать, что все это время я провел в тишине, и запах бумаги желтоватого оттенка, местами стертая краска печатной антиквы и нумерация внизу вызвали чувство ностальгии по тем временам, когда я читал маминого Тома Сойера, лежа в кровати под ватным одеялом. Давно это было.

Я пролистал пару стихотворений — хоть и не люблю Лермонтова, но его “Дума” и “Пленный рыцарь” весьма интересны — и перешел к поэмам. Прочитав отрывок “Демона”, я положил книгу обратно на то место, откуда взял, и снова начал бегать взглядом по авторам и названиям, высеченным на переплетах, остановившись на “Графе Монте-Кристо” старшего Дюма, но, оценив размеры книги, решил продолжить поиски подходящего чтения, дойдя до того самого гения споров и коротких рассказов — Эрнеста Хемингуэя.

Начав со “Снегов Килиманджаро”, я закончил на “Старике и море”, а за окном солнце уже клонилось к опушке леса, готовясь облить темнеющее небо парой пакетиков крови.

— Максим! — донеслось с входных дверей, — Ты дома?

— Да, — хрипло вымолвил я, пытаясь крикнуть, — Дома! Жив, здоров!

— Кушал что-нибудь? — бабушка появилась передо мной на пороге комнаты, облаченная в темно-синее платье с узором.

— А ты куда собралась?

— Дурень, я только вернулась. Ты тут один сидел все это время и даже про бабку ни разу не вспомнил? Я на работе была, уехала, когда ты там с дровами мучался, крикнула же тебе, что до вечера.

— А-а-а, точняк, ты же говорила… — а я и забыл.

— Ну так что, ел? Чем обедал то?

— Чем обедал?.. Ну, я… а сейчас не обед разве?

— Время видел? Или вы там в Москве только в шесть садитесь обедать?

— Да ну! Уже шесть? Я думал часа три только… зачитался немного, — я бросил законченный сборник рассказов на постель, заметив, что она до сих пор не заправлена.

Она подняла уголки губ в непринужденной улыбке, взглянув на Хемингуэя.

— Ожидала чего угодно, но только не такого объяснения. Я бы охотнее поверила, что ты все это время где-то кутил.

— Приношу свои глубочайшие извинения, — я скривил голос, чтобы стать похожим на человека высокой культуры, — Но такие низкосортные слова презрены моему словарному запасу.

Я ухмыльнулся и склонил голову, почтенно закинув руку за спину, вызвав легкий смех у бабушки.

— Эх ты, Пушкин! Идем обедать. Я там еще конфет привезла с собой, в сумке лежат.

— Да я не особо по сладкому, но если ты настаиваешь…

— Да-да, уж мне не жалко, но сначала плов доедим, не выкидывать же его.

— Ну тут не поспоришь, грешно будет.

Я завалился на диван, положив голову на спинку. Потолок был какого-то бирюзового оттенка, а лампы, по обычаю, работали не все. Люстру протереть стоит. Бабушка уверенно передвигалась по кухне туда-сюда, поставила казан с пловом на огонь, перетащила вещи из сумки в холодильник, кинула мне два пакета конфет и, наконец, села на стул напротив.

— Щас, пять минут, согреется.

— Угу… бабуль, а… у меня серьезный вопрос… — я пытался вспомнить, что хотел спросить, — Так вот… а где зебра то?

— Черт тебя дери! — она взмахнула руками, — Зебра то убежала куда-то. Стой, а молочка… а, есть, ну, будет тебе зебра, но позже, я сначала на боковую пойду, так что часа через два-три только.

— Боковая — это где?

— Это у меня в спальне. Устала с работы, так что, когда я приезжаю, я обычно спать иду сразу на часик.

— А-а-а, понял, ну я тогда, наверное, погулять схожу.

— Поешь сначала, я вчера еще банку с помидорами открыла, как раз к плову.

— Да, хорошо.

Когда я закрыл большую металлическую дверь, ведущую в вечерний зной июля, передо мной раскрылся фиолетовый призрак. Он стоял на подоконнике, на шифере, из которого была собрана внешняя часть стены, раскидывая зеленые побеги и листочки за невысокую ограду коричневого горшка, еле видимо колышась на невидимом ветру, и, как многие из цветов, он бестактно и совсем беспричинно завлекал внимание, зазывал подойти ближе и рассмотреть дюжины маленьких бутонов и фиолетовых цветков, рассыпанных по горшку, как кудрявые волосы давно не стригшегося парня. Я ненадолго остановился, разглядывая это зеленое чудище с темно-лиловыми крапинками, и попытался вдохнуть аромат, но так ничего и не почувствовал. Цветок не издавал запаха, словно пытался замести следы своего существования, и, если бы не куча зеленых стеблей, из него вышел бы отличный призрак.

Как можно оставаться видимым и осязаемым, перестав жить?

Через пару минут мучений, пока я шел по уже сухому щебню цвета бежевого крема в сторону местного клуба, я все же смог выбить из головы эту мысль. На небе безмятежно плыли облака, не ведая начала и конца своего путешествия, а я шел с задранной головой до тех самых пор, покуда шея не стала ныть. Справа от меня вырос кирпичный магазин с растущей травой на крыше и дверью в голубой краске, возле которого стояла скамейка, и две женщины, сидя на ней, вели светскую беседу о чем-то мне неизвестном. Они часто опускали руки в желтое пятно, стоящее посередине, а потом плевались на землю. Грызли семечки.

Я шел и шел, миновал еще два магазинчика-вагончика — такие небольшие контейнеры прямо у дороги, внутри которых создавали розницу с большими наценками и маленьким выбором товара — и в конце концов доплелся до клуба, стоявшего на пологой стороне, уходящей вверх. Перед ним была горстка асфальта не больше двух метров в ширину, ведущая ко входу, и низкий забор искусного узора по периметру. Именно на нем сидели, весела гогоча, двое парней примерно моего возраста и еще один помладше, лет тринадцать, а может и четырнадцать. Один из них, темноволосый с короткой стрижкой и носом картошкой, держа в руках древний айфон, повернулся ко мне и как-то странно кивнул, словно хотел поздороваться, а потом, наверное, не признав меня местным, нахмурил брови и что-то сказал своему другу. Делать было нечего, поэтому я подошел к ним, хоть и внутри бурлило какое-то неприятное ощущение.

— Привет, пацаны.

— Здорова.

— Йоу, ты же не отсюда, да? На каникулы приехал? — спросил самый мелкий из них, с большими серыми глазами и небритыми, но уже слишком выделяющимися усами.

— Да, к бабушке.

— И надолго?

— Походу, на месяц.

— Как звать то? — подал голос третий.

— Максим.

— Я Антоха, — сказал нос-картошка.

— Леха, — добавил мелкий, — А это Вася, — он ткнул пальцем в друга.

— Да, Василий, но я бы и сам мог сказать, идиот.

— Пошел ты! Я тебе тут такую услугу по-братски сделал, а ты… как пес.

— Слышь, Леха, завязывай с услугами, пока не пришли люди в форме.

Они рассмеялись.

— Э-э, Максим, да же? Ты в карты играешь?

— Ну, вообще не очень, но умею.

— А ты че карты то вспомнил? — спросил Антон, — У тебя с собой, что ли?

— Ага.

— А че сразу не сказал, придурок?

— Вы бы не пошли играть без денег, а они мне еще нужны. Какой смысл вам говорить.

— Мозги варят немного у мелкаша, — отозвался Вася, — Ну ладно, раздавай тогда, здесь прям сядем.

Леша достал из кармана серых замызганных брюк-карго колоду карт и начал тасовать. Раздал по кругу, кидая бумажные прямоугольники на асфальт.

— На деньги будем? — спросил Антон.

— У меня нет с собой, — я ответил сразу.

Недавно появившаяся ухмылка сползла с лица Васи и Леши.

— Ну тогда просто партейку. Кстати, а ты откуда приехал?

— С Москвы.

Антон комично поднял брови и скривил рот, дополняя свое крайнее изумление парочкой нецензурных слов.

— Сюда? — Леша нахмурился, — С Москвы? Ты дурак что ли?

— Да я не сам, меня мама сюда кинула.

— А-а-а, ну да, я бы не поверил, если бы ты по своей воле сюда приехал.

— Здесь не так уж и плохо, — возразил Вася, пока я поднимал карты, — Не Москва, да, зато весело и… всех знаешь. Нормальных ребят много.

У меня был один козырь и туз черви, две шестерки, дама и валет — не самое плохое начало. После трех кругов мы сидели втроем, пока Антон нарочито высокомерно закуривал сигарету из белой пачки “BT”, и разглядывали обратную сторону карт друг друга: у меня оставалось восемь, у Васи четыре, а у Леши девять. Глубокий шрам от пореза на запястье Васи — самого большого из всех нас, роста никак не меньше ста девяносто — вызывал у меня вопросы. Он кинул мне три семерки, которые я с легкостью отбил. Козырные туз и король добавляли мне уверенности, и я докинул Леше две дамы, тоже отправившиеся в бито, и на следующем ходе Вася вышел, отбив козырной дамой вальта.

Леша кинул мне восьмерку черви, и мне пришлось взять. Дальше пошла шестерка пики под аккомпанемент бормочущего отборную ругань Антона, и не без причины, ведь я отбился девяткой, оставил восьмерку и закончил игру королем и тузом.

— Угадайте кто снова проебался?

— Ничего нового, — поддакнул Вася, — А ты неплохо его добил, — он взглянул на меня и усмехнулся.

— Эх, Леха, Леха… всю жизнь тебе дураком ходить.

— Да вы конченные, мне просто не фортануло с самого начала. Ни одного козыря. Да еще и ты, — он сверкнул глазами на Антона, — Как последний ублюдок завалил своими восьмерками.

— Взял бы сразу, додик, — ответил, затягиваясь сигареткой, Антон.

— Так что дальше, еще партейку? — спросил Вася.

Тень вечера падала на разбросанные по асфальту карты, переходя на железный забор с выцветшей краской. Еще один день отчаливал в небытие. Слишком много дней так было потеряно.

— Не-е-е, — протянул Леша, трепая свои волосы, — Ты это, забыл уже? Сегодня надо будет сгонять на ту улицу к дядь Феде, — он неуклюже подмигнул.

— А-а-а, да, водяра. А ты, типа, прям так у него и сопрешь? Может, занести ему чего?

— У тебя есть что-то?

— Да вроде нет.

— Ну и у меня тоже, — подвел итог Леша, вставая и поправляя бирюзовую футболку, чьи плечи были в пятнах, наверное, от машинного масла.

— А ты, Макс, пойдешь? — спросил Антон, — Там тема есть, пузырь можно получить.

— Сомневаюсь, — ответил за меня Вася. Он смотрел на дома за перекрестком с каким-то рассеянным видом.

— Не, пацаны, я не пью, — в этот момент струны моей души сильно напряглись, ожидая очевидной насмешки.

Усмехнулся только Леша, а нос-картошка кинул бычок на землю рядом и покачал головой, на мгновенье показавшись мне каким-то странным мудрецом с опытом прожитой жизни, который даже не спускался до того, чтобы указать мне на мою глупость.

— М-да, как же ты живешь? — спросил самый большой, — А вы там в Москве, как, в завязке типа? Или только по праздникам? — он улыбнулся.

— Да я вообще не пью. Никогда, — я немного соврал.

Антон снова выругался, удивившись моему ответу.

— Да… отстали мы от этой… как там… цивелизации, — он выговорил это последнее слово по слогам, отчетливо произнеся “е”, — Ну тогда хер с тобой, мы погнали к дядь Феде. Бывай, Макс.

Они втроем встали и пошли по дороге вниз, в сторону школы. Да, здесь есть школа, я ее вспомнил. Кинув на прощание пару словечек, вся группка уже не оборачивалась ко мне, продолжая о чем-то беседовать и смеяться.

Я пошел обратно домой, ловя спиной последние лучи уходящего света. Моя огромная тень падала впереди, становясь все выше и не отступая от меня ни на шаг, насмехаясь над моим телосложением. Деревья возле дороги равнодушно поглядывали на мою судьбу, как бы невзначай, и делали молчаливые выводы, перешептываясь между собой, когда ветер проходил мимо, словно гонец, распространяющий укоризненное безмолвие дальше.

Я повернулся и взглянул на настенные часы прямо над порогом. Без пяти минут девять.

— Видал? Зебра на столе, под полотенцем, садись покушай.

— Да я же только кушал.

— Где это только? Девять часов уж, а мы в шесть садились. Ну если не хочешь, потом поешь, чай я заварила свежий, вон, — она кивнула в сторону маленького черного чайника на полочке под шкафчиком для приправ и кофе, — Термопот тоже ставила, слила, можешь наливать.

— Хорошо, спасибо.

— Заставлять не буду.

Она сидела за ноутбуком с открытыми вкладками одноклассников, вконтакте и какого-то сайта про кино, а я так и стоял перед столом, глядя в окно, за которым виднелась молодая яблоня с извилистыми ветвями. В этом году без урожая.

— Чего не сядешь?

— Не знаю, — я повертел головой из стороны в сторону, — Пойду почитаю.

Взяв собрание сочинений Булгакова, я отыскал “Мастера и Маргариту”. Книга ни о чем. Безумие и бред смешались воедино, открывая волю авторской идее и закрывая всякий намек на спокойное чтение. А в итоге только рыцари гнетущей пустоты, наказанные за свою жизнь, но эта история все еще одна из самых важных — первое прочтение оставляет слишком сильные эмоции, и на этой почве всегда находишь свой сокровенный смысл всех бессмысленных слов, запечатывая его и книгу в сознании до скончания времен.

Придумал свое мировоззрение, читая столбики символов.

Пролистав еще два десятка страниц, я рухнул на кровать. Не хочу читать Булгакова. Пошел на кухню и сделал чай, разглядывая хаотичную текстуру бело-коричневого кекса.

Он был вкусным.

— А ты куда хочешь поступать? — спросила бабушка, все еще сидя за ноутбуком.

Смородиновое варенье капнуло на палец и стекло на стол.

— Не знаю, я думал остаться в Москве, пойти куда-нибудь в политех, если прокатит.

Она взглянула на меня, пригубив чай.

— А может не прокатить?

— Да-а, вообще-то, все может быть. Я не уверен, что будет, но, надеюсь, наберу баллов двести пятьдесят.

— Ну ты же умный парень, куда денешься. Сдашь это ваше ЕГЭ и пойдешь дальше учиться.

— Угу. Постараюсь.

Я много думал о своей жизни и будущем, но так ничего и не придумал. Иногда кажется, что думать — худшее, что придумало человечество.

— Ну как?

— Вкусно.

— Это хорошо, давно не пекла зебру.

Я почистил зубы и снова рухнул на кровать.

— Спокойной ночи, бабуль!

— Давай, спокойной!

Под одеялом было прохладно, по ногам пробежала дрожь. Я укутался и лег возле окна, готовясь уснуть в ближайший час. Это всегда занимало слишком много времени, и я снова свалился в блуждающие мысли.

Я люблю мечтать. О чем угодно. Счастливая жизнь где-то вдалеке отсюда или интересная ситуация, мое решение в нужном месте в нужное время, безусловная любовь как в книжках и прекрасные друзья, не дающие заскучать. Отправиться на звездолете покорять космос, прихватив длинноухих, или же с ними бродить по средиземью в поисках драконов. Мне нравится миры Толкиена, нравится представлять себя в роли какого-нибудь загадочного наемника с темным прошлым, который бродит по выдуманным землям и сражается с чем-то плохим. Нравится выполнять различные задания за золотишко, нравится думать, что я играю важную роль в истории. Воображению и фантазии нет конца, но всегда приходит начало. Эта скверная причина зарыться в одеяло, глухое эхо памяти, заставляющее опускаться еще ниже в пучины воспоминаний, а там всегда…

Больно. Что-то странное, большое, круглое и склизкое, и… пустое. Не просто полое, это что-то по-настоящему пустое. И это страшно.