Нанкинская резня

Айрис Чан, 1997

Один из трагических и человеконенавистнических эпизодов Второй японо-китайской войны (1937-1945 гг). История Нанкинской резни известна нам лишь от малочисленных свидетелей-иностранцев и от нескольких выживших китайских очевидцев. Если какое-то событие можно рассматривать как пример абсолютного тотального зла, таящегося под самой поверхностью разнузданного военного авантюризма, таковым является геноцид в Нанкине. Глубокое исследование Айрис Чан посвящено одному из самых кровавых событий в летописи XX века. Книга заинтересует профессиональных историков и аудиторию, серьезно изучающую вопрос массового насилия во время военных конфликтов. В формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Часть первая

1. Путь к Нанкину

При попытках понять мотивы поступков японцев самыми очевидными становятся вопросы, громче всего требующие ответа. Что именно из случившегося на месте событий позволило японским солдатам полностью отринуть все ограничения, свойственные большинству людей? Почему японские офицеры позволяли и даже поощряли подобный беспредел? Какова была в этом роль японского правительства? По крайней мере, какова была его реакция на доклады, которые оно получало по своим собственным каналам, и к чему оно прислушивалось из зарубежных источников с места событий?

Чтобы ответить на эти вопросы, нам придется слегка углубиться в историю.

Японская идентичность XX века возникла в условиях тысячелетней системы, в которой социальная иерархия устанавливалась и поддерживалась посредством военного соперничества. С незапамятных времен могущественные феодальные властители островов использовали частные войска для ведения нескончаемых сражений друг с другом. К Средневековью эти войска эволюционировали в специфический японский класс воинов-самураев, кодекс поведения которых назывался «бусидо» («Путь воина»)^[21]. Умереть, служа своему господину, было величайшей честью, которую только мог заслужить в своей жизни воин-самурай.

Подобный кодекс чести определенно не является изобретением именно японской культуры. Римский поэт Гораций первым определил понятие долга юношей каждого поколения перед их правителями — «Dulce et decorum est pro patria mori» («Сладка и прекрасна за родину смерть»). Но философия самураев намного выходила за рамки определения военной службы как чего-то подобающего мужчине и единственно правильного. Их кодекс был настолько жестким, что наиболее примечательной его чертой являлось моральное требование совершить самоубийство в случае невозможности достойно исполнить обязанности военной службы, что часто сопровождалось церемониальным и крайне болезненным ритуалом харакири, когда воин, не дрогнув, встречал свою смерть, вспарывая себе живот на глазах свидетелей.

К XII веку глава правящей (и, соответственно, наиболее могущественной) семьи, называвшийся теперь сёгуном, предлагал императору, которому поклонялись как прямому потомку богини Солнца, военную защиту своих самураев в обмен на божественную поддержку всего правящего класса. Заключался договор. Со временем самурайский кодекс, которому вначале следовал лишь небольшой процент населения, глубоко проник в японскую культуру и стал моделью наиболее достойного поведения среди всех молодых мужчин.

Время не повлияло на силу этики бусидо, впервые появившейся в XVIII веке и практикующейся даже в наши дни, вплоть до самых крайних проявлений. Во время Второй мировой войны печально знаменитые самоубийственные вылеты камикадзе, когда японские пилоты направляли свои самолеты прямо на американские корабли, впечатлили Запад готовностью молодых японцев жертвовать своей жизнью за императора. Но это была не просто небольшая элитная группа, придерживавшаяся взгляда, что лучше умереть, чем сдаться. Поражает тот факт, что в то время, когда войска союзников сдавались в соотношении один пленный на каждых трех погибших, японцы сдавались в соотношении лишь один к 120^[22].

Другим фактором, придавшим Японии ее своеобразный характер, стала ее изоляция, как географическая, так и самостоятельно возложенная на себя. В конце XV и начале XVI веков Японией правил клан Токугава, полностью отрезавший островную нацию от иностранного влияния. Подобное уединение, целью которого было обеспечение защиты от внешнего мира, в итоге изолировало японское общество от новых технологий и происходившей в Европе промышленной революции. За 250 лет японская военная технология не продвинулась дальше лука, меча и мушкета.

К XIX веку неподконтрольные Японии события выдернули нацию из кокона, в котором она пребывала, оставив ее в опасном и отчаянном положении, полном ксенофобии. В 1852 году президент США Миллард Филмор, проявляя недовольство из-за отказа Японии открыть свои порты для торговли и оправдывая европейскую экспансию распространенной в то время идеей «бремени белого человека», решил покончить с изоляцией Японии, отправив на острова командора Мэтью Перри. Перри, тщательно изучавший японскую историю, решил вынудить японцев покориться, продемонстрировав им всю мощь американской военной силы. В июле 1853 года он послал в Токийский залив флотилию изрыгающих черный дым кораблей, впервые показав народу Японии мощь паровых машин. Окружив себя 60 с лишним агрессивного вида мужчинами с саблями и пистолетами, Перри вошел в столицу сёгуна, потребовав встречи с самыми высокопоставленными официальными лицами Японии.

Сказать, что японцев ошеломило прибытие Перри, было бы серьезным преуменьшением. «Аналогично бы выглядела ситуация, если бы астронавты объявили, что к Земле летят странного вида космические аппараты»^[23], — писал о случившемся историк Сэмюэль Моррисон. Перепуганные аристократы Токугавы приготовились к сражению, попрятали свои драгоценности и в панике совещались между собой. Но в итоге у них не осталось иного выбора, кроме как признать превосходство американской военной технологии и принять делегацию. Посредством этого единственного визита Перри не только вынудил Токугаву подписать договор с Соединенными Штатами, но и открыл двери для японской торговли с другими странами, такими как Британия, Россия, Германия и Франция.

Унижение, испытанное этим гордым народом, оставило после себя осадок в виде яростного негодования. Некоторые члены японской властной элиты тайно выступали в поддержку немедленной войны с западными державами, но другие призывали к благоразумию, утверждая, что эта война ослабит лишь Японию, но не иноземцев. Те, кто занимал последнюю позицию, убеждали власти умиротворить пришельцев, учиться у них и спокойно планировать возмездие:

Поскольку мы не равны иноземцам в механическом искусстве, следует установить взаимоотношения с другими странами, учиться их умениям и тактике, а когда [японские] нации станут едины, как одна семья, мы сможем отправиться за границу и отдать земли в иноземных странах тем, кто отличился в бою; солдаты будут соперничать друг с другом, показывая свое бесстрашие…^[24]

Хотя подобный взгляд не преобладал, слова эти оказались пророческими, поскольку описывали не только стратегию, которой следовала Япония, но и долгосрочные горизонты для тех, кто рассматривал жизнь с точки зрения государства, а не отдельных людей.

* * *

Не имея перед собой четкого плана, клан Токугава решил наблюдать и ждать — и этим решением подписал смертный приговор своему правлению. Проводившаяся сёгуном политика умиротворения, столь отличавшаяся от того, что он ранее требовал от своих преданных сторонников, вызывала у многих недовольство и служила оружием для его противников-ястребов, которые считали благоразумную реакцию сёгуна не более чем подобострастным раболепием перед иностранными варварами. Убежденные, что сёгун лишился своего мандата на правление, мятежные кланы заключили союзы с целью свержения режима и восстановления власти императора.

В 1868 году мятежники одержали победу под флагом императора Мэйдзи и разожгли революцию с целью преобразовать лоскутное одеяло враждующих феодальных владений в современную могущественную Японию. Они возвели культ солнца Синто в ранг государственной религии и использовали императора как национальный символ, чтобы покончить с межплеменными распрями и объединить все острова. Полное решимости достичь в конечном счете победы над Западом, новое имперское правительство приняло самурайскую этику бусидо в качестве морального кодекса для всех граждан без исключения. Внешняя угроза стала дальнейшим поводом для очищения и единения кланов. В эпоху, известную позднее как «революция Мэйдзи», по всей Японии звучали националистические лозунги, такие как «Почитай императора! Изгони варваров!» или «Богатая страна, сильная армия!».

С удивительной быстротой японцы устремились в современность — в научном, экономическом и военном отношении. Правительство отправляло лучших студентов изучать науку и технологии в западные университеты, подчинило себе промышленность, создавая военные заводы, и сменило разрозненные феодальные войска на национальную призывную армию. Оно также тщательно анализировало военные системы Соединенных Штатов и Европы, отдавая предпочтение немецкой. Но знание западных технологий и оборонительных стратегий, привезенное обучавшимися за рубежом студентами, разрушило былую уверенность страны в японском военном превосходстве, вызывая глубокие сомнения в неизбежности победы в ее будущем поединке с Западом.

* * *

К концу XIX века Япония была готова поиграть мускулами, проверяя свою новую силу на азиатских соседях. В 1876 году правительство Мэйдзи отправило в Корею флотилию из двух канонерок и трех транспортов, вынудив корейское правительство подписать торговый договор, — это очень напоминало то, к чему Перри вынудил Японию.

Затем последовало столкновение с Китаем из-за Кореи. По договору 1885 года Корея становилась совместным протекторатом Китая и Японии, но не прошло и десятилетия, как разразилась война после попытки Китая подавить корейский мятеж, поддерживаемый японскими ультранационалистами. В сентябре 1894 года, всего через шесть недель после объявления войны, японцы не только захватили Пхеньян, но и сокрушили в море китайский северный флот. Правительство Цин было вынуждено подписать унизительный для себя договор Симоносэки, по которому китайцы должны были выплатить японцам 200 тысяч лянов в качестве репарации и отдать Японии Тайвань, Пескадорские острова, провинцию Ляодун в Маньчжурии и еще четыре порта. Позднее эти события были названы первой китайско-японской войной.

Триумф Японии мог бы быть полным, если бы его позднее не омрачило вмешательство западных держав. После войны японцы получили крупнейший военный трофей — полуостров Ляодун, но вынуждены были его отдать после трехстороннего вторжения России, Франции и Германии. Подобная демонстрация возможностей далеких европейских правительств диктовать японцам свою волю лишь укрепила решимость Японии добиться военного превосходства над западными странами. К 1904 году нация удвоила численность своей армии и обрела самодостаточность в производстве вооружений.

И данная стратегия вскоре окупилась. Япония смогла добиться военной победы не только над Китаем, но и над Россией. После русско-японской войны 1905 года, вновь захватив Порт-Артур на полуострове Ляодун и одержав морскую победу в Цусимском сражении, Япония получила половину острова Сахалин и торговое превосходство в Маньчжурии. Это был головокружительный успех для гордой страны, 50 лет страдавшей от унижений со стороны западных наций. Один из японских профессоров, явно опьяненный триумфом, подытожил настроения своей страны, заявив, что Японии «суждено расширяться и править другими нациями»^[25].

В значительной степени благодаря этим успехам начало XX века стало для Японии временем эйфории. Модернизация промышленности принесла стране не только военный престиж, но и беспрецедентное экономическое процветание^[26]. Первая мировая война создала огромный спрос на продукцию японского производства, в частности — сталь и чугун, а также на японский текстиль. Цены на акции японских предприятий взлетели до небес, и магнаты вышли из тени, ошеломив страну своей расточительностью. Даже японские женщины, традиционно находившиеся на вторых ролях в обществе, где всецело властвовали мужчины, проигрывали целые состояния в казино и на скачках.

Возможно, если бы подобное процветание длилось и дальше, в Японии мог бы возникнуть крепкий и многочисленный средний класс, способный сдерживать имперское военное влияние. Но вместо этого Японии вскоре предстояло столкнуться с самым катастрофическим экономическим кризисом в ее современной истории — кризисом, который уничтожил все предыдущие достижения, поставив страну на грань голода и толкнув ее на путь войны.

* * *

В 1920-е годы на золотую эпоху японского процветания опустилась тень кризиса. Когда завершение Первой мировой войны положило конец прежде ненасытному спросу на военную продукцию, японские военные заводы закрылись, в результате чего сотни тысяч людей остались без работы. Биржевой крах 1929 года в Соединенных Штатах и последовавшая за ним депрессия также привели к сокращению покупок американцами предметов роскоши, отчего серьезно пострадал экспорт японского шелка.

Важно отметить, что многие зарубежные бизнесмены и потребители в послевоенное десятилетие стали сторониться японской продукции, хотя Япония во время Первой мировой войны была их союзником. В то время как европейские нации, равно как и японская, расширили свои заморские приобретения за счет территориальных трофеев Первой мировой войны, на японскую экспансию смотрели иначе. Испытывая неприязнь к агрессивным действиям Японии в отношении Китая в первые десятилетия нового века, и еще больше — к нападкам Японии на колониальную политику в бывших немецких колониях, которые она теперь контролировала в соответствии с послевоенными договоренностями, западные финансисты начали намного серьезнее вкладываться в Китай. В свою очередь, Китай, разозленный решением предоставить Японии по Версальскому договору немецкие права и концессии на полуострове Шаньдун, организовал массовый бойкот японских товаров. Эти события еще больше навредили японской экономике, дав повод для широко распространенного среди японцев мнения, будто бы их страна вновь стала жертвой международного заговора.

Экономический спад оказался сокрушительным для рядового японского общества. Закрывались предприятия, росла безработица. Обнищавшие крестьяне и рыбаки продавали своих дочерей в публичные дома. Растущая инфляция, забастовки и чудовищное землетрясение 1923 года лишь усугубили и без того тяжелое положение.

В период депрессии в народе росло мнение, что Япония нуждается в завоевании новых территорий, чтобы избежать массового голода. Население выросло с 30 миллионов во время реставрации Мэйдзи до почти 65 миллионов в 1930 году^[27], отчего Японии становилось все сложнее прокормить свой народ. С немалыми усилиями японские крестьяне увеличивали урожай с каждого акра, затем его рост остановился, и к 1920-м годам сельскохозяйственное производство вышло на уровень плато. Продолжающийся рост населения вынуждал Японию во многом полагаться на ежегодный импорт продовольствия, и между 1910-ми и концом 1920-х годов импорт риса вырос втрое. Прежде он оплачивался за счет доходов от экспорта японского металла и текстиля, но тот серьезно пострадал от сократившегося зарубежного спроса, значительной конкуренции и зачастую дискриминационных пошлин.

К 1920-м годам молодые радикалы в японской армии утверждали, что военная экспансия имеет ключевое значение для выживания страны. В своей книге «Обращение к молодежи» подполковник Хасимото Кингоро писал:

У Японии осталось лишь три пути избежать гнета чрезмерной перенаселенности… эмиграция, продвижение на мировые рынки и территориальная экспансия. Первый путь, эмиграция, закрыт для нас из-за антияпонской иммиграционной политики других стран. Второй путь… перекрывается тарифными барьерами и аннулированием торговых договоров. Что остается Японии, когда два из трех путей перед ней закрыты?^[28]

Другие японские авторы указывали на обширные территории других стран, жалуясь на несправедливость, особенно с учетом того, что эти другие страны не брали всего возможного от своей земли, пытаясь добиться высоких урожаев, которые получали на своей земле японские крестьяне. Они с завистью смотрели не только на громадные территориальные ресурсы Китая, но и на западные страны. Почему, спрашивал военный пропагандист Араки Садао, Япония должна удовлетворяться 142 270 квадратными милями, большинство из которых бесплодны, для прокорма 60 миллионов ртов, в то время как страны вроде Австралии и Канады имеют свыше трех миллионов квадратных миль, чтобы кормить шесть с половиной миллионов человек каждая?^[29] Подобные несоответствия территорий казались японцам несправедливыми. Для ультранационалистов Соединенные Штаты обладали одним из самых больших преимуществ: как указывал Араки Садао, США имели не только три миллиона квадратных миль своей территории, но и 700 тысяч квадратных миль колоний.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

21

Tanaka Yuki, Hidden Horrors: Japanese War Crimes in World War II (Boulder, Co.: Westview, 1996), с. 206–208. (Хотя Танака — фамилия автора, в этой книге на английском языке он использует американский стиль представления своего имени как Юки Танака). По словам Танаки, современные японцы извратили древний кодекс бусидо в своих собственных целях. Изначальный кодекс требовал от воинов умирать за справедливые, а не банальные цели. Но во время Второй мировой войны офицеры совершали ритуальные самоубийства по самым абсурдным причинам, таким как запинка во время цитирования кодекса. Понятие преданности в бусидо также сменилось слепым послушанием, а отвага — безрассудной жестокостью.

22

Meirion Harries, Susie Harries, Soldiers of the Sun: The Rise and Fall of the Imperial Japanese Army (New York: Random House, 1991), с.7.

23

Samuel Eliot Morison, «Old Bruin»: Commodore Matthew C. Perry 1794–1858 (Boston: Atlantic — Little, Brown, 1967), с. 319.

24

Delmer M. Brown, Nationalism in Japan: An Introductory Historical Analysis (Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1955), с. 75. (цит. Брауном из: Satow, пер., Japan 1853–1864, или Genji Yume Monogatari, с. 4).

25

Taiyo, июль 1905, цит. там же, с. 144.

26

Там же, с. 152.

27

Paul Johnson, Modern Times: The World from the Twenties to the Nineties (New York: HarperCollins, 1991), с. 189.

28

W. T. deBary, ред., Sources of the Japanese Tradition (New York, 1958), с. 796–797, цит. там же, с. 189.

29

Цит. там же, с. 189.