Колокол

Айрис Мердок, 1958

Одно из самых значимых произведений Мердок, затрагивающее тему стремления человека к духовности и обретению собственного «я». Старинная легенда гласит: колокол женского монастыря Имбер упал с колокольни, когда молодая монахиня нарушила обет, тайно встретившись с возлюбленным. Прошли века, а колокола в аббатстве по-прежнему нет… Как нет и покоя мятущимся душам обитателей общины, расположенной неподалеку в имении Имбер-Корт. Общины, основанной на религиозных принципах и объединившей людей, желающих жить простой и праведной жизнью. А когда в Имбер-Корт появляются двое новых постояльцев – энергичная и непосредственная Дора Гринфилд и наивный восемнадцатилетний юноша Тоби, – отношения между всеми героями начинают завязываться в тесный клубок, распутать который будет очень непросто…

Глава 6

Майкл Мид был разбужен странным прерывистым гулом — похоже, он накатывал со стороны озера. С минуту Майкл лежал неподвижно, со страхом вслушиваясь в наступившую тишину, потом поднялся и пошел к отворенному окну. Оно выходило на монастырь. Стояла светлая, лунная ночь, и, опасливо выглянув из окна, он разом мог окинуть взором озерную ширь, монастырскую стену напротив, ясно очерченную сияющим светом луны, которая поднялась над садом. Все было вроде и привычно, и в то же время как-то жутковато. Майкл скользнул взглядом по стене, туда, где она обрывалась и монастырская территория была у воды открыта спуском к широкому каменистому берегу. Здесь, немало изумясь, Майкл с удивительной ясностью увидел скопище фигур. Прямо у озера стояло несколько монахинь. Он видел их черные бесформенные одежды, колыхавшиеся при движении, а позади — четкие контуры сизых теней, которые отбрасывала луна; из-за причудливой игры света фигуры, казалось, были удивительно близко. Вот теперь они склонились над чем-то, вытаскивают из воды… нечто тяжелое, большое, и монахини, неловко ухватившись, волоком тащили его из воды. Майкл подумал, не скрежет ли этого предмета о камни он слышал? Но затем, с дрожью ужаса, понял: продолговатое, мягко-податливое, что они выволакивают на берег, — это же человеческое тело… Они вытаскивают из озера труп. Леденея от страха, Майкл стоял и не знал, что ему делать. Какое тайное несчастье случилось, финал которого он невольно наблюдал, кто был утонувший человек, чьи бренные останки теперь недвижно лежали на дальнем берегу? Фантастическое предположение вдруг пришло ему в голову — это некто умерщвленный самими монахинями. Увиденное было столь невыразимо зловещим и жутким, что удушье страха перехватило ему горло, он отчаянно рванул ворот пижамы, тщетно силясь закричать от ужаса.

Он заворочался и понял, что лежит в постели. Комнату заливал ранний утренний свет. Майкл сел в кровати, все еще держась за горло, сердце бешено колотилось. Все это ему привиделось, но столь велико было впечатление от пережитого во сне, что он сидел еще какое-то время ошарашенно, не веря, что и впрямь проснулся, и не в силах освободиться от пригрезившегося кошмара. Снова этот дурной сон. Уже в третий раз снилось ему примерно одно и то же: ночь, монахини, вытаскивающие из озера утопленника, и внутренняя убежденность, будто на берегу лежит их собственная жертва. Всякий раз сну сопутствовало неодолимое чувство зла, и всякий раз у Майкла оставалось странное ощущение, будто глухой гул, который предшествовал сну, был не во сне, а наяву и он действительно его слышал, тот его, собственно говоря, и будил.

Часы показывали без двадцати шесть. Он поднялся и не без опаски пошел к окну, ожидая увидеть нечто необычное. Но все имело привычный вид, с печатью предрассветной пустынности и неприкаянности. На постриженной травке около дома суетились дрозды, исполняя свой таинственный ритуал ранних птах. Все остальное замерло. Тихая, ровная гладь озера дышала бледным рассеянным светом солнца, встающего в густой дымке. Будет еще один знойный день. Майкл глянул туда, где оканчивалась монастырская стена и плескалась в прибрежных камышах озерная вода. Ни каменистого берега, ни фигур там не было. Майкл задумался: что означает этот сон, что в его подсознании заставляет приписывать такие ужасы безвинным, праведным монахиням? Он был уверен: не темные силы воздействуют на него, а в нем самом есть активный источник зла. Он встряхнул головой и стал на колени перед растворенным окном, не спуская глаз с того места, где во сне разворачивались события, и начал без слов молиться. Расслабился телом. В молитве без боя отдался, со всей своей скверной, Основе всего сущего. И мало-помалу вернулась к нему безмятежность, а с ней и тихая радость, возрождающаяся вера в то, что истинно существует Господь и в нем исцеление всякого страдания и одоление всякого зла.

Ложиться снова не имело смысла, и Майкл немного посидел над Библией. Затем обратился к дневным заботам. Вспомнил с некоторой досадой, что наступила суббота и утром должно состояться еженедельное собрание общины. На сей раз повестка дня была напряженной. Собрания проходили совершенно неофициально, и Майкл обычно готовил к ним перечень вопросов, а присутствовавшие могли и сами по желанию поднимать какие-то проблемы. Он начал царапать на листке бумаги: «Механический культиватор, финансовые просьбы, белки и т. д., приготовления к встрече колокола». Карандаш замер, Майкл обдумывал написанное. Он глянул на часы. До мессы еще минут двадцать.

Имберская община в теперешнем своем виде просуществовала немногим более года. Возникновение ее, в коем Майкл сыграл решающую роль, было случайным, а будущее — неопределенным. Имбер-Корт был родовым гнездом нескольких поколений предков Майкла. Сам он здесь никогда не жил, и дом, содержать который было слишком дорого, почти все время сдавали — и в войну, и какие-то годы после нее — учреждениям государственного департамента. Затем дом опустел, и встал вопрос о его продаже. Имбер всегда манил Майкла, поэтому-то он его и сторонился. Он почти не бывал там и имел весьма смутные представления о доме и поместье. В юности он намеревался стать священником, и, когда это ему не удалось, он в течение нескольких лет преподавал в школе. Религиозному призванию он не изменил, но никогда, вплоть до самого недавнего времени, не наведывался в Имберский монастырь: табу, наложенное им на Корт, распространялось и на монастырь. Теперь, оглядываясь назад, он приходил к выводу, что место это было для него заказано, неприкосновенно — до тех пор, пока ему не суждено было стать местом действия самых важных событий в его жизни. В Корт он приехал по делу, когда в воздухе носилась идея его продажи, и, соблюдая приличия, нанес визит вежливости настоятельнице. Монастырю будущее Корта, естественно, было небезразлично. Майклу оно тоже было интересно, а теперь, когда это будущее и вовсе стало реальностью, весьма волнующе знакомство с бенедиктинской общиной, о святости которой он был наслышан.

Встреча с настоятельницей напрочь изменила планы и всю жизнь Майкла. С легкостью, поначалу его удивившей, а впоследствии казавшейся чем-то предопределенным свыше, настоятельница поделилась с Майклом идеей превращения Корта в обитель для светской общины при монастыре, которая была бы «буфером», как она выразилась, между миром и монастырем, полезным и желанным «нахлебником», некой промежуточной формой жизни. Много на свете людей, сказала она — и Майкл был совершенно убежден в ее правоте, ибо чувствовал себя одним из них, — которые не могут ни жить в миру, ни жить вне его. Эти люди как бы с изъяном: стремление к Богу не позволяет им довольствоваться обычной жизнью, но темперамент удерживает в мирской жизни; и в современном обществе, с его убыстренным темпом, засильем машин и техники, нет пристанища этим несчастным душам. Работа, какой она может быть по нынешним временам, развивала свою мысль настоятельница со здравомыслием, в ту пору изумлявшим Майкла, редко когда приносит удовлетворение этим полусозерцательным натурам. Ведь мало осталось занятий — разве что учительствовать или ухаживать за детьми и больными, — в которые можно вкладывать душу. Предположительно возможно — и воистину так бы и следовало — наделять всякое занятие духовным смыслом, но большинству людей это не под силу; и для некоторых, кто, как она выразилась, «одержим поисками Бога», кто не может обрести дела по душе в миру, жизнь полузатворническая, труд простой и исполненный, в силу святости обстановки, сокровенного смысла были бы настоящим спасением. Долг наш, сказала настоятельница, не стремиться к высшим степеням духовной отрешенности — как это часто бывает, — а искать место, занятие и людей, которые сделают нашу духовную жизнь полноценной. В поиске сем, сказала настоятельница, руководствоваться нужно божественной мудростью. «Мудры, как змии, и просты, как голуби»^[12]. Майкл, всегда подчинявшийся духовному превосходству, где бы с ним ни соприкасался, жадно внимал настоятельнице; изо дня в день приходил он в приемную и, подавшись со стулом вперед, припав к прутьям решетки, неотрывно смотрел в это старое, бледное, казавшееся под белым апостольником пергаментно-желтым лицо, изнуренное давно забытыми жертвами и просветленное неведомыми Майклу радостями. Вера Майкла в Бога имела одну особенность, и, сознавая, что она чревата опасностью, он все же не в силах был от нее отречься, — он ждал появления в своей жизни «образцов», ждал знамений. Он всегда считал себя человеком избранным, живущим в ожидании зова свыше. Неудача, постигшая его попытку стать священником, была сильнейшим разочарованием. И теперь в речах настоятельницы, которые, без каких бы то ни было откровений с его стороны, казались ему точным диагнозом его состояния, он увидел перст указующий. Майкл сознавал тщету последних лет, изглоданных ennui,^[13] внутренней опустошенностью, которую силился изображать перед самим собой неустанным поиском добра. Теперь же образец наконец появлялся, зов свыше пришел.

Майкл несколько сник, когда настоятельница, оговорив проект общины в целом и наладив все приготовления, перестала его принимать. Она никогда не расспрашивала его о прошлом, и, захваченный грядущими переменами, Майкл выжидал удобной минуты, дабы представить ей полный отчет, которого никогда еще не давал другому человеку, о своей никчемной и путаной жизни. Он, правда, имел основания предполагать, что о самых примечательных фактах его биографии она знала из иных источников. Но как бы отлегло у него от сердца, раскрой он перед ней душу. Тем не менее в силу какой-то недоступной его сознанию высшей мудрости настоятельница не предлагала ему исповедоваться, чего он столь пылко желал, и немного погодя Майкл скрепя сердце отступился, принял свое вынужденное молчание как некую данность, добровольную жертву, хотя то было лишь волеизъявлением этой исключительной женщины, которая явно знала о его желании поведать ей все, как знала и, без сомнения, все, что он должен был поведать, и даже более того. С той поры, как община начала свое существование, Майкл видел настоятельницу лишь трижды, и всякий раз — по ее желанию, чтобы обсудить какие-то ключевые позиции. Все прочие детали, имевшие касательство к монастырю, следовало обсуждать с матушкой Клер либо при посредничестве сестры Урсулы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

12

Евангелие от Матфея, 10:16.

13

Тоской (фр.).