Многогранный М.Ф.Ахундов: убежденный русофил, иранский патриот и зачинатель «азербайджанской» идентичности
Книга посвящена исследованию роли Ахундова в процессе становления национальной идентичности общности, которую мы сегодня именуем «азербайджанцами» или «азербайджанскими тюрками», а также его противоречивой и неоднозначной личности. Считая Иран своей родиной, Ахундов одновременно умудрился стать зачинателем процесса, который, по иронии судьбы, вел к «деиранизации» населения Северного Азербайджана, и освобождению его от длившегося столетиями иранского культурного доминирования.
Оглавление
- Предисловие
- ***
- ***
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Многогранный М.Ф.Ахундов: убежденный русофил, иранский патриот и зачинатель «азербайджанской» идентичности предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Глава
I
. Начало извилистого и трудного пути
На рубеже XVIII-XIX вв. Азербайджан переживал одну из самых трагических страниц своей истории — эпоху феодальной раздробленности. Смерть Надир шаха в 1747 году, и начавшийся за этим процесс распада государства Афшаров, привели к появлению в середине ХVIII века как в южной, так и в северной частях Азербайджана многочисленных квазигосударств — ханств (Бакинское, Шекинское, Карабахское, Губинское, Ширванское, Нахчыванское, Гянджинское, Иреванское, Тебризское, Сарабское, Ардебильское, Урмийское и т.д.) и более мелких государственных образований — султанств (Илисуйское, Шамшадильское, Газахское).
Частые и бессмысленные с общенациональной точки зрения войны между этими ханствами, перманентная борьба за власть различных группировок внутри каждого из них, резко замедляли этноконсолидационные процессы у азербайджанцев. Одновременно способствуя окончательному краху экономики, они в конечном итоге, привели к тому, что страна оказалась абсолютно беззащитной перед внешними угрозами, исходящими от Ирана и России.
Таким образом, Азербайджану удалось освободиться от многовекового иранского влияния не в форме единого и целостного государства, а в виде отдельных ханств, что было обусловлено целым рядом причин. Во-первых, это было результатом целенаправленной политики шахской власти, которая столетиями препятствовала созданию в Азербайджане единого политического центра.
Во-вторых, в Азербайджане не была необходимой экономической базы, способной стать основой для восстановления политического единства страны. Более того, экономический упадок, охвативший страну с конца XVII века, привел к тому, что хозяйственные связи между различными регионами были на довольно низком уровне, и в Азербайджане отсутствовало единое торгово-экономическое пространство.
В-третьих, могущественные соседи Азербайджана, и в первую очередь Россия и Иран, не были заинтересованы в создании вблизи своих границ сильного централизованного государства. К тому же, эти государства всячески пытались еще больше усугубить противоречия между ханствами Азербайджана.
В этой связи неудивительно, что попытки отдельных азербайджанских правителей, в первую очередь, губинского и шекинского ханов объединить страну в единое государство потерпели неудачу. В этом отношении весьма показательным является провал политики Фатали хана Губинского, который в конце ХVIII века пытался при поддержке России обеспечить себе доминирующее положение среди ханств северной части Азербайджана, не осознавая, что русские используют его лишь в качестве инструмента для реализации собственных политических целей в регионе. Не увенчалась успехом и активная деятельность Урмийского ханства по объединению южно-азербайджанских земель.
Впрочем, несмотря на эти негативные моменты, азербайджанский историк Э. Исмаилов справедливо отмечает, что ханский период, в целом, объективно сыграл в истории азербайджанского народа определенную положительную роль. Он обращает внимание на тот факт, что ханства были расположены на территории проживания преимущественно тюркского населения. Это определило зарождение именно здесь начал сугубо национальной государственности азербайджанских тюрков. Быть может, ханы, как и население ханств, не осознавали этого в должной степени, но сам факт появления государственных образований с преимущественно однородным этническим составом закладывал основы для перехода от династических государств, в которых общность людей определялась религиозной принадлежностью, к общности по этническим признакам.3
С другой стороны, не следует забывать, что путь Азербайджана, как и других стран, уже переживших эпоху феодальной раздробленности, к политическому объединению состоял из нескольких этапов. Так, распри и междоусобицы, которые велись за расширение территорий ханств, можно рассматривать как первый из этих этапов. Затем должен был последовать качественно новый этап — подчинение более крупными ханствами с помощью военных и политико-дипломатических методов других ханств, переход к единой административной системе и расширение масштабов объединения.4 К сожалению, из-за колониальной экспансии Российской империи в регионе в начале XIX века процессы политического объединения страны, которые являются важным фактором этнической консолидации, оказались прерванными.
Кавказское направление во внешней политике России было тесно связано, а в геополитическом плане — неотделимо от восточного вопроса, который к началу ХIХ века стал приоритетным направлением мировой политики. Как известно, в широкой трактовке под восточным вопросом подразумевается борьба ведущих европейских государств за доминирование на Среднем и Ближнем Востоке. Катализатором этих процессов стало усиление центробежных тенденций в Османской империи. Если учесть, что все ведущие государства Европы включились в борьбу за предстоящий раздел османских владений, то неудивительно, что в этот период Ближний и Средний Восток, где разворачивались главные события мировой политики того периода, превратились в основную арену соперничества великих держав.
Причем, после поражения наполеоновской Франции в начале ХIХ века, Великобритания и Россия превратились в ключевых политических игроков в восточном вопросе, каждая из которых преследовала собственные цели в этом регионе. Основной смысл восточной политики Великобритании состоял в обеспечении безопасности своего господства в Индии. С этой целью англичане пытались перекрыть для других держав все морские и сухопутные доступы к Индии. В этом контексте значительное внимание уделялось усилению английского влияния в Иране и на побережье Персидского залива, которые рассматривались Великобританией в качестве важнейших элементов системы обороны Индии.
Что же касается Российской империи, то интерес правящих кругов этой страны к восточному вопросу был мотивирован, прежде всего, тем, что к началу XIX в. возможности пространственного расширения Российской империи в западном, северном и восточном направлениях практически были исчерпаны. По этой причине в исследуемый период южное направление и стремление к обладанию Центральной Азией и Кавказом стало приоритетным направлением внешней политики Российской империи. Россия в контексте своей восточной политики стремилась сохранить и упрочить свои позиции в Персии, установить гегемонию на Балканах, а при благоприятном развитии событий овладеть проливами Босфор и Дарданеллы.
В своем движении на Восток, в том числе, на Азербайджан, Российская империя исходила из европоцентристской концепции мира. Ее суть заключалась в представлении о том, что движение на Восток — движение в пустоте, по землям, никому не принадлежащим, а встречающиеся на пути колонизаторов этнические образования не более чем скопища, банды. Вообще, мир в рамках имперского сознания отчетливо делился на «цивилизованный» и «нецивилизованный».
Из этого следовали два главных вывода. Первый: на «дикие» народы не могут распространяться нормы международного права. И второй: жестокость — единственное эффективное средство общения с «дикарями», устрашение и подавление — единственный язык, на котором можно разговаривать с «нецивилизованным» миром. Российский вице-канцлер А. М. Горчаков по этому поводу отмечал, что «азиатские народы по преимуществу уважают только видимую силу, нравственная сила ума и интересов образования еще нисколько не действует на них».5
Подлинным полигоном для применения этих имперских принципов стал Азербайджан, где «водворение общечеловеческих понятий» Российской империей осуществлялось с особой жестокостью и целенаправленностью.
Стремление Российской империи к доминированию на Кавказе привело в первой трети ХIХ века к продолжительным и кровопролитным русско-османским (1806-1812 гг. и 1828-1829 гг.) и русско-иранским (1804-1813 гг. и 1826-1828 гг.) войнам. Как и следовало ожидать, находившиеся в глубоком кризисе Османская империя и Иран оказались не в состоянии воспрепятствовать российским экспансионистским планам, и эти войны, в конечном итоге, завершились включением данного региона в состав колониальной империи России.
Факты отчаянного сопротивления российской экспансии со стороны отдельных азербайджанских ханов, особенно в ходе русско-иранской войны 1804-1813 гг., не оказали существенного влияния на окончательный исход данного противостояния между тремя империями — Российской, Персидской и Османской за овладение Южным Кавказом. Причем, наиболее серьезный отпор русским войскам был дан в Гянджинском, Бакинском и Иреванском ханствах.
В ходе начавшейся войны первый серьезный удар русскими войсками на территории Азербайджана был нанесен по Гянджинскому ханству, что было обусловлено его важным стратегическим положением. Оно выгодно располагалось на правом берегу реки Куры, гранича на востоке и юго-востоке с Карабахским, а на юге — с Иреванским ханством. На западе река Дзегам отделяла владения гянджинского хана от земель шамшадильцев, а на севере река Кура — от Кахетии. Таким образом, Гянджа занимала исключительно выгодное положение в самом центре земель Южного Кавказа, что делало ее ключом в борьбе России за доминирование в Северном Азербайджане. К тому же, Гянджа являлась ключом к Иреванскому ханству со стороны Большого Кавказа.
Учитывая все эти факторы неудивительно, что Главнокомандующий русскими войсками на Кавказе П. Цицианов в конце ноября 1803 года двинул основные свои силы в направлении Гянджи и к 28-му числу они прибыли в Шамхор.6 После того, как попытки Цицианова склонить Джавад хана Гянджинского к добровольной сдаче города не увенчались успехом, русские войска приступили к его осаде.
С 3 декабря 1803 г. по 3 января 1804 г. русские войска держали город в плотном кольце окружения, подвергая его систематическому и массированному артобстрелу. В этой связи командующий русскими войсками генерал Цицианов в донесении Александру I отмечал, что «целый месяц держали мы крепость в самой крепкой осаде. У осажденных не было ни воды, ни дров. Пять раз требовал сдачу города; угрожал, убеждал, обещал Высочайшим именем премилосердного моего Государя оставить хана владельцем и данником России, но ничто не могло превозмочь упорства и буйства Джавад хана Гянджинского. Кроме штурма, мне ничего не оставалось делать». 7
Штурм города начался в ночь со 2 на 3 января 1804 года. Хотя защитникам Гянджи удалось отбить первые две попытки неприятеля взобраться на крепостные стены, но в конечном итоге, русским войскам все же удалось овладеть городом. В бою героически погиб Джавад хан. Русский офицер, участник этой битвы, так описывает последние минуты жизни Джавад хана: «…видя повсеместный успех русских и неизбежность падения крепости, Джавад хан бросился к одной из башен, атакованный майором Лисаневичем, и, сев на пушку, оборонялся отчаянно, пока не был изрублен». 8
Примечательно, что Джавад хан в одном из своих писем Цицианову отмечал: «Верно, вас рок несчастный завел сюда из Петербурга, и вы испытаете его удар». 9 Эти слова Джавад хана оказались поистине пророческими, поскольку примерно через год после захвата Гянджи, 8 февраля 1806 года Цицианов был убит у крепостных ворот Баку. Это случилось во время церемонии передачи ключей города генералу, которая происходила на внешней стороне крепости. В тот момент, когда Гусейнгули хан Бакинский в присутствии 200 солдат российского гарнизона подносил ключи царскому генералу, двоюродный брат хана Ибрагим бек сзади выстрелил в Цицианова. Одновременно с городских стен был открыт пушечный огонь по русским войскам, а всадники хана с криком бросились на русский гарнизон. Не ожидавшие такого поворота событий, русские войска поспешно отступили от стен Баку.10 Безусловно, это не предотвратило, а лишь отложило на определенное время захват Баку русскими войсками. Тем не менее, оно продемонстрировало нежелание местной знати и населения добровольно сдать город русским войскам.
Следует отметить, что Цицианов даже среди царских офицеров выделялся своим крайне презрительным отношением к азербайджанцам и в целом ко всем кавказским мусульманам, о чем красноречивее всего свидетельствуют его действия. Например, уже на следующий день после взятия Гянджи, желая убедить местное население в том, что его войска уже никогда не оставят завоеванного ханства, Цицианов приказал провести торжественное богослужение в стенах крепости. Для этой цели приспособили главную мечеть города, в которой «поместили утварь походной полковой церкви и православные священники отпели погибших».11
А в письме по поводу взятых у войск бакинского хана трех отрядных знамен Цицианов язвительно писал: «С получением знамен, взятых вами у бакинского хана, я устыдился. И еще стократ стыднее бы мне было отправить их к высочайшему двору, ибо одно из них сделано из бахчи (платок, в которые товары завертывают), другое из онучи, которой персияне обертывают ноги вместо чулка, а третье — холстинное, лезгинского покроя, но самого низкого». 12
Естественно, что и отношение местного населения к Цицианову было соответствующим. Так, после его убийства у крепостных стен Баку, голова и руки Цицианова были отсечены от трупа и отправлены в Тебриз наследному принцу Аббас Мирзе, а туловище бакинцы бросили в овраг у Шемахинских ворот, куда стекались нечистоты города.13 Таким страшным, но праведным, учитывая его деяния на Южном Кавказе, оказался конец жизни Цицианова.
В отличие от Гянджи, в ходе войны 1804-1813 гг. Иреванская крепость так и осталась неприступной для русских войск. Хотя они дважды — в 1804 и 1808 гг. — и пытались ею овладеть, но в обоих случаях длительная осада города русскими войсками не дала желаемого результата, и они вынуждены были отступить.14 Лишь с третьей попытки, предпринятой уже в ходе второй русско-иранской войны (1826-1828 гг.), 1 октября 1827 года царским войскам после семидневного штурма удалось установить свой контроль над городом. 15
Безусловно, все эти факты самоотверженности отдельных ханов и азербайджанского населения не изменили, да и не могли изменить общий ход событий и предотвратить завоевание страны Российской империей. Ведь не следует забывать, что в тот период Российская империя находилась на вершине своего могущества. Было бы верхом наивности предполагать, что разрозненные силы мелких азербайджанских ханств могли выдержать натиск одной из самых сильных армий мира начала XIX века.
Тем не менее, было бы несправедливо считать эти жертвы, принесенные местным населением в борьбе с русской экспансией в регионе в первой трети XIX века, бессмысленными, поскольку они были проявлением решимости азербайджанцев по мере своих возможностей сопротивляться чужеземному господству.
Установление российского господства на Южном Кавказе имело весьма трагические последствия для азербайджанцев, т.к. подписанный 24 октября 1813 года Гюлистанский мирный договор между Россией и Ираном привел к разделению азербайджанских земель между этими двумя государствами. Так, северо-азербайджанские земли были аннексированы Россией, а южные области Азербайджана вошли в состав Ирана.
Таким образом, политическая раздробленность привела к настоящей национальной катастрофе: страна не только попала в колониальную зависимость, но и вдобавок этническая территория азербайджанцев была расчленена между двумя соседними государствами. Это событие имело весьма негативные последствия, поскольку с этого момента этнополитическое развитие двух частей азербайджанского этноса пошло обособленными путями.
Именно в подобной непростой ситуации, когда азербайджанские земли превратились в арену кровопролитного противостояния между Россией и Ираном, 30 июня 1812 года в одном из древнейших городов Азербайджана — Шеки появился на свет будущий великий реформатор и мыслитель, основоположник новой азербайджанской литературы Мирза Фатали Ахундов.
Следует отметить, что дата рождения М. Ф. Ахундова до сих пор остается спорным и дискуссионным. Это объясняется тем, что на сегодняшний день существует, по крайней мере, три документа о рождении Фатали, которые противоречат друг другу. Так, в документе под названием «Полный послужной список полковника Мирзы-Фет-Али Ахундова»16, выданным канцелярией Кавказского наместничества вскоре после смерти писателя — 5 марта 1878 года его сыну Рашид беку, датой его рождения указан 1811 год. Именно опираясь на этот документ, представители азербайджанской интеллигенции в конце 1911 года отметили в Баку 100-летний юбилей писателя.17 Эта же дата указана и в статье Фирудин бека Кочарли, посвященной этому юбилею.18
Согласно же свидетельству, составленному представителями духовенства в 1836 году в Шеки, М. Ф. Ахундов родился 30 июня 1814 года. Хотя сам Ахундов в автобиографии, написанной в последние годы жизни, утверждает, что родился в 1812 году. Хотелось бы обратить внимание на то обстоятельство, что все эти документы были составлены значительно позднее, и дата рождения Ахундова определялась, скорее всего, по памяти, или устанавливалась по различным соображениям. Все это дает основание с большим недоверием относиться к подобного рода документам. Тем не менее, в последние десятилетия годом рождения Ахундова принято считать дату, указанную в его автобиографии, т.е. 1812 год. Поэтому в этой работе мы тоже будем придерживаться этой традиции.
Отец Фатали — Мамедтаги был родом из села Хамне близ Тебриза в Южном Азербайджане. Он был зажиточным человеком и старостой (kəndxuda) этого села. Однако инцидент с тремя иранскими сарбазами, обвиненными в краже буйволов сельчан и приговоренными со стороны Мамедтаги к наказанию фалакой, сыграли злую шутку с ним. Фалака представляет собой орудие, состоящее из деревянного шеста, в которое закрепляли и подвешивали ноги провинившегося, а затем палкой били по пятам. Не ограничившись этим, Мамедтаги вдобавок приказал еще постричь наголо этих сарбазов. Подобные действия Мамедтаги в отношении сарбазов привели в ярость их командира, бакинца Ибрагим хана, который пожаловался принцу Аббас Мирзе. В результате, Мамедтаги был отстранен от должности старосты. Кроме того, власти конфисковали значительную часть его имущества на общую сумму около 12 тыс. туманов.19 После этого ему было уже невозможно оставаться в Хамне. И чтобы обезопасить себя от дальнейших неприятностей, а также прокормить семью, Мамедтаги пришлось покинуть родные места и отправиться за Аракс.
Превратившись из старосты села в мелкого торговца — коробейника (çərçi), Мамедтаги разъезжал по деревням левого берега Аракса, продавая самые разнообразные товары — от ниток и иголок до дешевых безделушек и ситца. Торгуя понемногу и долго не задерживаясь на одном месте, Мамедтаги прибыл в Шеки, природа, живописное расположение и здоровый климат которого издавна привлекали приезжих. В этом отношении не стал исключением и Мамедтаги, решивший остаться в Шеки.20
Скорее всего, в принятии подобного решения со стороны Мамедтаги немаловажную роль сыграло и то обстоятельство, что шекинским ханом в тот момент являлся бывший правитель Хойского ханства Джафаргулу хан. Он покровительствовал своим землякам с того берега Аракса, в результате чего в Шеки сформировалась довольно многочисленная община южных азербайджанцев.
Здесь же в Шеки в 1811 году Мамедтаги женился на племяннице весьма авторитетного среди местного населения ахунда Алескера — Нане ханум. Через год от этого брака родился Фатали, будущий великий писатель, своим творчеством заложивший основы процессов национального возрождения азербайджанских тюрков, которые фактически спасли их от полного исчезновения с этнической карты мира.
В 1814 году, в связи со смертью Джафаргулу хана, южно-азербайджанская община лишилась своего покровителя. После этого подавляющее большинство членов общины решило покинуть Шеки и вернуться на родину. Вместе с ними из Шеки уехали Мамедтаги и Нане ханум с двухлетним Фатали. Возвращение в Хамне оказалось не очень приятным. Здесь с самого начала не сложились отношения матери Фатали — Нане ханум с первой женой Мамедтаги, что приводило к постоянным конфликтам внутри семьи. В конечном итоге, когда Фатали исполнилось семь лет, так и не смирившаяся с ролью младшей жены Нане ханум решила развестись со своим мужем и вернуться на родину. Приезд в соседнюю с Хамне провинцию Гараджадаг ахунда Алескера, где он служил бывшему шекинскому правителю Селим хану и поселился в деревне Хоранд, лишь ускорил реализацию этого решения.
Согласно законам шариата, при разводе со своим мужем Нане должна была отказаться от прав на сына и оставить его с отцом. Хотя Нане ханум трудно было смириться с мыслью, что ей придется расстаться с любимым и единственным сыном, она была не в состоянии противостоять мужу и вековым традициям.
Наконец настал день, когда Нане должна была навсегда покинуть Хамне. Караван, с которым она отбывала из Хамне, отправлялся в путь ранним утром. И не желая травмировать сына тяжелой сценой расставания, Нане решила уехать, не повидавшись с сыном. В слезах прощаясь с домом, в котором она навсегда оставляла маленького Фатали, Нане ханум в последний раз попросила мужа отдать ему сына. Однако, Мамедтаги был неумолим. И тут тихо наблюдавшая за происходящим единокровная старшая сестра Фатали от первого брака Мамедтаги неожиданно вбежала в дом и стала будить мирно спящего в своей постели мальчика.
— Вставай, брат мой, вставай! — кричала девушка. — Твоя мама уезжает. Ты больше никогда не увидишь ее.
Проснувшись, Фатали бросился во двор, где мать уже сидела на верблюде, который медленно поднимался. Схватившись за подол ее платья, мальчик горько зарыдал, умоляюще глядя на отца. «Отдай мне сына!», — молила мужа и Нане ханум. И Мамедтаги дрогнул, разрешив Нане ханум забрать сына.
Известный азербайджанский поэт Б. Вагабзаде в посвященном данному эпизоду стихотворении «Идет караван», поэтическим языком блестяще описал эту душераздирающую сцену. Как справедливо отмечает поэт, в тот момент эта «несмышленая девчонка, крикнув своему брату «Проснись!», присоединилась к зову эпохи, разбудив не только Фатали, но и весь мусульманский Восток от многовековой спячки во тьме невежества».21 И в этой художественной гиперболе Б. Вагабзаде есть немалая доля истины, поскольку сама того не ведая, эта девчонка своим поступком в значительной степени предопределила дальнейшую судьбу Фатали, подарив мусульманскому миру непримиримого борца с религиозным мракобесием и фанатизмом. Впоследствии Мирза Фатали, оказавший огромное влияние на развитие общественной мысли не только Азербайджана, но и всего Ближнего Восток, неоднократно благодарил сестру за ее решительный шаг в то роковое утро.
Нане ханум с маленьким Фатали приехала в деревню Хоранд провинции Гараджадаг к дяде — ахунду Алескеру. Здесь они прожили примерно полтора года, после чего вместе с семьей ахунда Алескера переселились в небольшое село Велибейли, находящееся в зимовье Ункут (Ünküt) той же провинции. Здесь же ахунд Алескер решил всерьез заняться образованием Фатали и отдал его в духовную школу — моллахану. Следует отметить, что это была уже вторая попытка обучить его грамоте. Еще в Хамне отец определил Фатали в моллахану, но ничего путного из этой затеи не вышло. Исследователи жизни и творчества Ахундова в один голос утверждают, что он возненавидел моллахану и был согласен на любую работу, лишь бы избавиться от необходимости учиться, и в конечном итоге, бросил школу.22
Попытка ахунда Алескера определить Фатали в моллахану также завершилась полным фиаско, поскольку мальчик упорно отказывался учиться и постоянно убегал из школы. Ни уговоры матери, ни наставления ахунда Алескера не были в состоянии изменить отношение Фатали к учебе. И тогда Алескер решил сам заниматься с мальчиком. Прекрасно владея арабским и персидским языками и будучи большим знатоком классической восточной поэзии, он отдавал все свободное время маленькому Фатали, стремясь привить ему любовь к учебе и книгам. Терпеливо перенося все капризы Фатали, ахунд Алескер, в конечном итоге, сумел добиться перелома в еще не созревшем сознании мальчика, и преодолеть его мистический страх перед учением. У Фатали постепенно появился интерес к знаниям и он начал более внимательно относиться к своим занятиям.
В 1825 году ахунд Алескер вместе с Нане ханум и Фатали окончательно покинул Южный Азербайджан и поселился в одной из старейших и крупных городов региона — Гяндже.23 В течение столетий Гянджа являлась не только крупным экономическим центром и резиденцией многих правителей, но и центром средневековой культуры, известной своей поэтической школой, воспитавшей целый ряд знаменитых поэтов с мировым именем.24
Безусловно, к началу XIX века Гянджа, в значительной степени, потеряла свою былую значимость и блеск. Тем не менее, она по-прежнему оставалась одним из политических, экономических и культурных центров Северного Азербайджана. Здесь Фатали продолжил свое духовное образование. В Гяндже его знали уже как приемного сына ахунда Алескера. Отсюда и произошла впоследствии его фамилия — Ахундзаде или Ахундов, т.е. сын ахунда.
Однако начавшаяся летом 1826 года новая русско-иранская война нарушила размеренную жизнь семьи в Гяндже, т.к. город и его окрестности стали ареной жестокого противостояния между русскими и иранскими войсками. Хотя на начальном этапе войны иранским войскам удалось овладеть городом, но вскоре военный успех стал им изменять. Так, перегруппировав свои силы, русские перешли в контрнаступление и в начале сентября вплотную подошли к Гяндже. 13 сентября 1826 года в семи верстах от Гянджи, вблизи могилы Низами, произошло одно из решающих сражений в ходе русско-иранской войны 1826-1828 гг., в котором армия иранского принца Аббас Мирзы была разгромлена русскими войсками. Главным результатом этой битвы стало отступление войск Аббас Мирзы за Аракс и окончательный переход Гянджи под контроль русских.
Война нанесла серьезный материальный и моральный урон гянджинцам, т.к. город был полностью разорен и разграблен войсками противоборствующих сторон. В этом отношении не составлял исключения и ахунд Алескер, который лишился всего своего имущества, о чем в своей автобиографии пишет Ахундов.25 Оставшись без средств к существованию, он после недолгих раздумий, решил вместе с семьей вернуться в родной Шеки.
И после возвращения в Шеки ахунд Алескер продолжал усиленно заниматься обучением Фатали, обращая особое внимание на совершенствование его знаний персидского и арабского языков. Здесь же в Шеки окончательно было решено, что завершив учебу, Фатали станет духовным лицом. Поэтому когда ахунд Алескер надумал совершить хадж, обязательный для каждого правоверного мусульманина, имеющего для этого материальные и физические возможности, то по дороге в Мекку оставил Фатали в Гяндже у моллы Гусейна. Последний должен был дать Фатали уроки по логике и фикху (мусульманскому праву и юриспруденции). Как подчеркивает Ахундов, «цель моего второго отца заключалась в том, чтобы изучив арабские науки, я влился в ряды священнослужителей».26
Однако именно в Гяндже состоялась встреча Фатали с известным азербайджанским поэтом-вольнодумцем Мирза Шафи Вазехом, которая перевернула всю его жизнь. Ахундов в своей автобиографии так описывает подробности этой встречи:
«В одной из келий гянджинской мечети жил человек с именем Мирза Шафи, являвшийся уроженцем этих же краев. Владея различными знаниями, он одновременно обладал прекрасным почерком «насталик». Это был тот самый Мирза Шафи, о жизни и талантливости персидских стихов которого много писалось в Германии. По велению своего второго отца я каждый день ходил к нему и учился писать почерком «насталик». Постепенно между мною и этим уважаемым человеком возникли искренние и теплые отношения. Однажды этот почтенный человек спросил меня:
— Мирза Фатали, какую цель преследуешь изучением наук?
Я ему ответил, что хочу быть моллой.
Тогда он сказал мне: «Значит, хочешь стать лицемером и шарлатаном?»
Не понимая смысла его слов, я от удивления остолбенел. Бросив взгляд на меня, Мирза Шафи сказал:
— Мирза Фатали! Не погуби свою жизнь среди этой мерзкой публики. Ищи себе другую профессию.
Как только я спросил о причине его ненависти к духовенству, он начал рассказывать о вещах, которые до сего времени мне были неведомы.
Наконец, до возвращения моего второго отца из Мекки, Мирза объяснил мне все основы просвещения и снял пелену неведения с моих очей. После этого события я возненавидел духовенство и изменил свои прежние намерения».27
Не мудрено, что за подобные «советы» и вольнодумство Мирза Шафи Вазеха в скором времени выдворили из медресе, прокляв его как еретика. После этого Мирза Шафи вынужден был покинуть Гянджу и поселиться в более свободолюбивом Тифлисе, где он и познакомился с немецким переводчиком-ориенталистом Фридрихом фон Боденштедтом.
В дальнейшем Мирза Шафи давал уроки азербайджанского и персидского языков немецкому исследователю. Воспользовавшись доверчивостью учителя, Ф. Боденштедт записывал его стихи и после возвращения в Германию включил их в свои записки «Тысяча и один день на Востоке», изданные в 1850 году. Благодаря стихам Мирзы Шафи успех данного издания был настолько небывалым, что в 1851 г. Ф. Боденштедт выпустил их уже отдельным сборником под названием «Песни Мирзы Шафи».28
Яркая и эмоциональная поэзия азербайджанского поэта сразу же привлекла внимание немецких читателей и приобрела большую популярность. Воспользовавшись этим, Ф. Боденштедт вскоре после смерти Мирзы Шафи, решил присвоить себе его творчество вместе с именем великого мастера. Стихи Мирзы Шафи в немецкой версии только в одной Германии с 1851 по 1893 гг. выдержали 145 изданий. Одновременно стихи были переведены на многие европейские языки.29
Безусловно, безнравственный поступок Ф. Боденштедта, присвоившего чужую интеллектуальную собственность, заслуживает однозначного осуждения. Но как подчеркивает Р. Мустафаев, «в связи с этим смущает одно обидное обстоятельство: могли бы мы сохранить и донести до следующих поколений творчество Мирзы Шафи Вазеха, не будь Ф. Боденштедта?» И исследователь честно признается в том, что трудно дать утвердительный ответ на этот вопрос.30 Ведь в азербайджанской истории немало фактов, когда из-за нашей собственной беспечности были безвозвратно утеряны произведения многих талантливых представителей азербайджанской культуры.
Безусловно, знакомство с М.Ш. Вазехом является переломным моментом в жизни Ахундова. Именно он первым предпринял попытку доказать своему ученику несостоятельность религии, продемонстрировать лицемерие и фальшь ее служителей. Заметив любознательность юноши, его природный талант и трезвый ум, Мирза Шафи постарался пробудить в нем интерес к светским наукам. И в конечном итоге, ему удалось убедить Фатали отказаться от религиозной карьеры.
Однако азербайджанская исследовательница Наргиз Джаббарлы справедливо отмечает, что нельзя абсолютизировать влияние Мирза Шафи на юного Фатали и при этом игнорировать собственные достоинства последнего, и прежде всего его открытость ко всему новому и прогрессивному. Ведь Мирза Шафи, скорее всего, говорил эти слова и многим другим своим учеником, но ни один из них не стал Ахундовым. 31 Действительно, несмотря на то, что до встречи с Мирза Шафи, Фатали всецело был поглощен изучением тонкостей ислама и классических языков мусульманского Востока — арабского и персидского, он не мог не задумываться о происходящих вокруг процессах. Тем более что, обладая аналитическим складом ума, он уже в юном возрасте был способен из множества самых разнообразных явлений и фактов вычленить наиболее существенные, определяющие главный вектор дальнейшего развития общества. Этим же объясняется и его тяга к русскому языку, владение которым для честолюбивого Фатали было одним из условий завоевания авторитета среди своих соплеменников и занятия достойного места в обществе. В этом смысле, слова Мирза Шафи попали на плодородную почву, и Фатали был полностью готов к их восприятию, что и предопределило его дальнейшую судьбу.
Как бы то ни было, по возвращении из Мекки теперь уже Гаджи Алескера, Фатали вернулся в Шеки и продолжил штудировать книги на арабском языке, в том числе «Краткую арифметику» (Xülasətül-hesab) известного математика, астронома и философа средневековья Шейха Бахаи (1547-1622), посвященную проблемам алгебры и геометрии.32 Данный факт свидетельствует о том, что несмотря на свои глубокие религиозные убеждения, Гаджи Алескер заставлял Фатали изучать не только сугубо религиозную литературу, но и светские науки. Он был человеком, открытым к новым веяниям времени. Поэтому когда выяснилось, что Фатали не желает стать священнослужителем и хочет изучить русский язык, то мудрый и рассудительный Гаджи Алескер не воспротивился этому выбору своего приемного сына. Более того, в меру своих возможностей, он помог Фатали осуществить эти свои планы.
К тому времени, в Шеки действовала уездная школа, учрежденная русскими в 1831 году.33 И в 1833 году Фатали был зачислен в эту школу учеником первого класса. Но через год он вынужден был покинуть школу, поскольку двадцатилетнему Фатали не разрешили учиться дальше с семи-восьмилетними мальчиками.
Примерно год спустя, в октябре 1834 года Фатали вместе с приемным отцом приезжает в Тифлис, который в тот момент являлся политико-административным и культурным центром Южного Кавказа. Здесь Гаджи Алескер, благодаря своим связям, устроил его на службу в канцелярию Главноуправляющего гражданской, а впоследствии и военной частью Кавказа, барона Г.В. Розена в качестве помощника драгомана. И с 1 ноября 1834 года он приступил к исполнению своих обязанностей. С этого момента вплоть до кончины в 1878 году жизнь М. Ф. Ахундова была связана с Тифлисом, сыгравшим решающую роль в его интеллектуальном развитии и становлении как личности.
Как известно, в тот момент именно в Тифлисе функционировали важнейшие государственные учреждения и ведомства края. Здесь находилась резиденция сначала Главноуправляющего, в руках которого находилась вся полнота гражданской и военной власти в регионе, а затем и царского наместника на Кавказе. Одновременно Тифлис являлся крупнейшим культурным центром, сыгравшим значительную роль в развитии не только грузинской, но и азербайджанской культуры нового времени.
Без преувеличения можно сказать, что в течение почти целого столетия Тифлис являлся одним из главных центров формирования новой азербайджанской культуры, литературы, искусства, а также зарождения просветительского движения среди азербайджанцев. Даже после превращения Баку в начале ХХ века в крупный национально-культурный центр, тифлисская художественно-культурная среда в значительной степени продолжала сохранять свою немаловажную роль в развитии азербайджанской литературы и искусства. Многие представители интеллектуальной элиты Азербайджана, внесшие огромный вклад в развитие национальной литературы, культуры и печати, в указанный период жили и творили в Тифлисе. Неслучайно, что популярный сатирический журнал «Молла Насреддин» также был основан и долгие годы (1906-1914, 1917) издавался именно в этом городе. В этом отношении в Тифлисе молодой Фатали попал в совершенно новую, незнакомую ему атмосферу.
Немаловажное значение имеет и тот факт, что в исследуемый период в Тифлисе находилось много сосланных на Кавказ царским правительством людей с прогрессивными взглядами, включая декабристов и участников польского восстания 1830 года. Близкое знакомство и даже дружба с этими передовыми людьми сыграли важную роль в дальнейшем интеллектуальном развитии и окончательном формировании мировоззрения молодого Фатали.
Однако, главной задачей, стоявшей перед М.Ф. Ахундовым после зачисления в ноябре 1834 года в штат сотрудников канцелярии Главноуправляющего гражданской и военной частью Кавказа барона Г.В. Розена в качестве помощника драгомана, было изучение русского языка. В условиях жесточайшей конкуренции между сотрудниками канцелярии, владение в совершенстве русским языком было одним из главнейших факторов выживания. Причем, Фатали прекрасно осознавал, что руководство вряд ли собиралось ждать долгие годы, пока он не овладеет русским языком. Поэтому он стремился как можно быстрее наверстать упущенное время и за относительно короткий период выучить русский язык хотя бы в объеме, необходимом для исполнения своих служебных обязанностей.
Обладая незаурядным талантом и, самое главное, восприимчивый к новым знаниям молодой Фатали учился русскому языку — в канцелярии, на базаре и улице, одним словом, всюду, где мог услышать русскую речь, где мог познакомиться хоть с одним новым словом. Но настоящая учеба начиналась дома, среди малознакомых книг, которые он брал из Тифлисской библиотеки. И в результате усиленного самообучения в течение нескольких лет ему удалось более или менее сносно овладеть русским языком. Благодаря этим успехам, Ахундов 10 апреля 1840 года был назначен письменным переводчиком по восточным языкам в канцелярии Главного управления Закавказским краем.
С другой стороны, владение русским языком расширило возможности Фатали близко ознакомиться с произведениями не только русских, но и многих европейских авторов, изданных на этом языке. И обогащенный новыми знаниями, ознакомившись с совершенно новым для него миром, он начинал смотреть на действительность иными глазами, все больше осознавая отсталость, темноту и невежество своих соплеменников.
Во II половине 30-х гг. XIX века, не ограничиваясь работой помощника драгомана в канцелярии Главноуправляющего Кавказом, Фатали также занимался преподавательской деятельностью. Так, с декабря 1836 г. по май 1840 г. он преподавал азербайджанский язык в Тифлисском уездном училище.34 Лишь после назначения 10 апреля 1840 г. штатным переводчиком по восточным языкам в Закавказском управлении, Фатали по собственной просьбе был освобожден от должности учителя азербайджанского языка в Тифлисском уездном училище.35
По одной из версий это решение Ахундова было обусловлено вынужденным переездом в начале 1840 года в Тифлис его бывшего учителя Мирза Шафи. Последнему трудно было найти работу в городе, и Ахундов решил оставить службу в Тифлисском уездном училище и устроить на свое место безработного Мирзу Шафи. И после долгих страданий и мучений, лишь в конце октября 1840 года удалось добиться назначения Мирзы Шафи преподавателем училища.
Свою литературную деятельность М.Ф. Ахундов также начал в 30-х гг. XIX века поэтическими произведениями. По сложившейся традиции, он сочинял стихи в стиле классических поэтов Востока. Причем все без исключения стихи Ахундова данного периода были написаны на персидском языке. К сожалению, почти все его поэтические произведения данного периода погибли, за исключением одного — «Жалоба на время» (“Zəmanədən şikayət”).36 Написанное примерно в 1832-1833 гг., это поэтическое произведение представляет большой интерес для раскрытия настроений и дум начинающего поэта. Характеризуя содержание данного стихотворения, М. Рафили подчеркивает, что «мир казался молодому поэту мрачным, полным горя, слез, лжи и коварства. Кому он верил — изменили, кого любил — не ответили взаимностью. Все оказалось безнадежно потерянным. Он искал утешения и ласки — его встретили неверностью и равнодушием. Казалось бы, рухнули последние надежды. Разочарованный во всем, он глядел на мир печально, тоска и одиночество внушали ему страх и ужас перед будущим».37
Таким образом, из содержания первых стихов Ахундова трудно было предположить, что спустя некоторое время именно он станет одним из самых непримиримых критиков старой, напыщенной и во многих случаях абсолютно бессодержательной традиционной восточной поэзии, уводящей читателя от реалий жизни. Так, впоследствии он утверждал, что содержание подавляющего большинства произведений восточных поэтов состоит исключительно «из отвратительных легенд о мнимых чудесах двенадцати имамов, потомков пророка, и других лжесвятых мужей или же из описания походов и завоеваний каких-нибудь тиранов, переполненных гиперболическими сравнениями и льстивыми похвалами, написанным страшно высокопарным слогом».38 Ахундов жаловался на то, что у мусульманских народов «всякая рифмованная чушь считается за изящную поэзию».39
В свои зрелые годы, считая большинство восточных поэтов бездарными рифмачами, Ахундов писал: «Начиная с эры хиджры и по сей день никто из исповедующих религию ислам не пытался уяснить себе разницы между стихотворением и просто рифмованным текстом, и поэтому, вопреки истине, каждого рифмоплета называли поэтом. Способность к поэтическому творчеству — это исключительный дар божий, и поэтическое уменье — это врожденный талант. Но таланты рождаются редко». 40 Продолжая свою мысль, Ахундов подчеркивал, что «из персидских поэтов яркими талантами можно считать только Фирдоуси, Низами, Джами, Саади, Моллайи-Руми и Хафиза». Остальные же, по его мнению, являются «лишь ремесленниками, которые орудуя словами, рифмуют их, но в этих рифмах нет ни глубокого содержания, ни эстетического наслаждения».41
Еще более жесткую позицию Ахундов занимал в отношении тюркских поэтов. Он безапелляционно заявлял, что «среди тюрков, с древних времен, по крайней мере, до наших дней, не было поэтов. Физули не поэт, и его творения не имеют никакого воздействия. Он лишь мастер-версификатор (т.е. человек, четко слагающий стихи, но лишенный поэтического дара — А.Б.)». 42 Он считал, что лишь в последнее время у тюрков появились «истинные поэты» в лице Молла Панаха Вагифа и Касым бека Закира.43
Безусловно, Ахундов в своей оценке творчества Физули, мягко говоря, сильно ошибался. Скорее всего, вполне обоснованно критикуя традиционную восточную поэзию, состоящую в основном из «всякой рифмованной ерунды»44, он в какой-то момент потерял чувство меры, и как говорил М. Лютер, «вместе с грязной водой выплеснул и младенца из ванны». Тем не менее, данный факт нисколько не умаляет заслуги Ахундова в формировании реалистического характера новой азербайджанской литературы и ее переориентации на светскую проблематику. Именно он впервые теоретически обосновал и утвердил на практике принципы реализма в азербайджанской литературе. Именно благодаря творчеству Ахундова реализм стал основой зарождающейся системы новой национальной культуры.
Отвергая принцип «искусство для искусства», Ахундов рассматривал литературу в качестве влиятельной общественной силы в борьбе за обновление и развитие общества. Основное назначение литературы он видел в служении делу просвещения, воспитания и прогресса народа. «Наша цель, — писал Ахундов, — заключается в искоренении невежества и косности наших единоверцев, в достижении процветания родины путем распространения наук и знаний в массах. Наша цель заключается в том, чтобы высоко поднять знамя свободы, справедливости и дать народу возможность спокойно строить свою жизнь, идти к благоденствию и достичь зажиточного существования»45.
Но это будет годы спустя, а в 30-е гг. XIX века Ахундов занимался созданием поэтических образцов в классическом стиле, т.е. по собственному выражению «рифмованной ерунды». Неслучайно, что практически все исследователи творчества Ахундова единодушны в том, что он был довольно заурядным поэтом, не оставившим заметного следа в истории азербайджанской поэзии.46 Из этого можно сделать однозначный вывод о том, что поэзия Ахундова была лишена той самобытности, новизны и неповторимости, которые были присущи его прозе и драматургии.
Безусловно, в этом нет ничего необычного, поскольку в исследуемый период Ахундов еще был в поиске наиболее приемлемых литературных форм и жанров для выражения своего творческого потенциала. С этой целью он пробовал различные варианты, в том числе поэзию. Наверное, очень скоро он осознал, что не обладает каким-то исключительным поэтическим даром.
Правда, первым опубликованным литературным произведением Ахундова была «Восточная поэма на смерть Пушкина», написанная в 1837 году на персидском языке в традиционном для классической восточной поэзии жанре — касыда. Как справедливо подчеркивает литературовед Н. Мамедов, художественная форма и структура произведения «вполне традиционны и ничего новаторского в себе не несут».47 Но именно «Восточная поэма», принесшая Ахундову определенную известность, считается вершиной его поэзии. Хотя и в ней открыто чувствуются такие характерные для восточной поэзии черты, как безысходный трагизм, уныние, горькие жалобы на судьбу и т.д.
«Восточная поэма» впервые была опубликована на русском языке в том же 1837 году в XI мартовской книге журнала «Московский наблюдатель» в подстрочном переводе самого автора.48 Редакция назвала произведение «прекрасным цветком, брошенным на могилу Пушкина». «Мы от души желаем успеха замечательному таланту, — писала редакция, — тем более что видим в нем такое сочувствие к образованности русской».49
Служебная карьера Ахундова в 40-е гг. XIX века складывалась более или менее удачно. Как уже было отмечено в 1840 году, после долгих представлений, он наконец-то, был утвержден штатным письменным переводчиком. И по долгу службы ему приходилось выполнять самые разнообразные поручения колониальных властей. В частности, в этот период Ахундов участвовал в разборе крестьянских дел, занимался размежеванием земель, вел переписку с горцами, переводил прошения, жалобы, справки, беспрерывно поступающие в департамент, командировался в Карабах и Гурию, бывал на турецкой и иранской границе.
М.Ф. Ахундову на службе приходилось услужливо кланяться и улыбаться царским чиновникам, терпеть их грубые оскорбления, практически ежечасно совершая над собою насилие. Тем более что он был одним из немногих чиновников-азербайджанцев в царской администрации Южного Кавказа.
Одним из знаковых событий данного периода в жизни Ахундова, несомненно, является его женитьба в 1842 году на дочери своего приемного отца Гаджи Алескера — Тубу ханум. Многие исследователи жизни и творчества Ахундова убеждены в том, что данный брак был заключен по любви. Но в первую очередь, из-за большой разницы в возрасте супругов (в момент вступления в брак Мирза Фатали было — 30, а Тубу ханум — всего 14 лет), некоторые специалисты обоснованно ставят под сомнения подобные утверждения. Ведь по многочисленным свидетельствам, даже выйдя замуж за Фатали, в начальный период своей семейной жизни Тубу ханум втайне от мужа продолжала играть с куклами.
Думается, что Наргиз Джаббарлы близка к истине в своем утверждении о том, что в заключении данного брака решающую роль сыграла не столько любовь, сколько желание Мирзы Фатали выполнить свой моральный долг перед Гаджи Алескером. К тому же, по свидетельству близких родственников Ахундова, уже неизлечимо больной Гаджи Алескер непосредственно перед смертью вызвал Фатали из Тифлиса в Шеки. И фактически на смертном одре он попросил, чтобы после своей кончины Фатали заботился и опекал его трех детей, в том числе Тубу. По сути, это было последнее желание Гаджи Алескера. А Фатали никогда не забывал людей, сыгравших ту или иную положительную роль в его судьбе, считая себя их должником. Подтверждением тому является его почтительное отношение к Мирзе Шафи, барону Розену, наместнику Воронцову и др. О них он с теплотой отзывался до конца своей жизни. Не вызывает сомнения, среди этих людей на первом месте стоял Гаджи Алескер, просьбу которого Фатали не мог не выполнить. Поэтому он забрал всю семью Гаджи Алескера с собой в Тифлис и женился на его дочери Тубу ханум. 50
Другое дело, что созданную в результате этого брака семью с большой натяжкой можно было считать счастливой. Достаточно отметить, что в этом браке родилось 13 детей, 11 из которых скончались еще в младенчестве. Выжили только двое — сын Рашид и дочь Нисабейим. Скорее всего, причиной тому являлось близкое кровное родство супругов. Как бы то ни было, все это накладывало свой отпечаток на семейную жизнь Мирзы Фатали с Тубу ханым. По свидетельству близких к семье людей, в их доме почти все время царила атмосфера печали и отчаяния. По крайней мере, не от хорошей жизни в 1848 году Мирза Фатали женился второй раз на Назлы бейим, которая была представительницей рода последнего правителя Гянджи Джавад хана. Впрочем, и этот брак Мирзы Фатали оказался неудачным, поскольку, будучи еще в положении, Назлыбейим, фактически развелась с мужем и вернулась обратно к своим родственникам в Гянджу. Здесь же она родила единственную дочь — Сейрабейим.
В этих условиях Ахундов полностью погружался в работу, находя в ней утешение и возможность хотя бы на время забыть о неприятностях в личной жизни. По этой причине он брался за выполнение самых разнообразных поручений колониальных властей, отправляясь в длительные, а иногда и опасные для жизни служебные командировки в отдаленные районы Южного Кавказа, где в самом разгаре была война с горцами.
Правда, в эти годы Ахундов бывал и зарубежных командировках. В частности, с 4 ноября 1848 года по 7 марта 1849 года он находился в Иране, сопровождая генерал-лейтенанта Шиллинга, отправленного в Тегеран с письмом от Николая I к новому иранскому правителю Насреддин-шаху по случаю его вступления на престол. Воспользовавшись этой поездкой, Ахундов также побывал в Хамне и встретился со своими сестрами.
По утверждению М. Рафили, примерно к этому периоду, 1846 году относится и попытка создания масонской ложи со стороны Ахундова. По этому поводу М. Рафили, в частности, пишет: «Сердце Ахундова билось тревожно. Он стал образованным человеком. Но сможет ли он один повести народ по пути цивилизации? Что может сделать переводчик восточных языков? Отказаться от службы, пойти в народ? А что он скажет ему? Куда позовет? И пойдет ли народ за ним? Нет! Прежде чем поднимать народ на борьбу, надо видеть цель, надо иметь силы, надо собрать вокруг себя единомышленников… И Ахундов решил организовать масонскую ложу. Он станет встречаться со своими друзьями, обсуждать с ними важные вопросы, решать народные дела. Они будут собирать вокруг себя лучших людей страны, откроют школу, начнут издавать газету, по примеру русских создадут театр, будут учить народ. Мечта воспламеняла воображение Ахундова. Ему уже казалось, что сотни людей, побывавших в Петербурге, Москве, служивших в армии, в канцеляриях, подобно ему стремящихся помочь народу, борются вместе с ним, осуществляют свои прекрасные мечты: народ идет не в мечеть, а в театр, грамотность распространяется по стране, исчезают варварские обычаи… Над странами Востока поднимается великое солнце — солнце просвещения». 51
Но следует сразу же отметить, что это утверждение М. Рафили не подтверждается другими источниками. К тому же маловероятно, что сверхосторожный Ахундов, который дорожил своей должностью и избегал любых действий, ставящих его служебное положение под удар, будучи царским чиновником, пошел бы на подобную авантюру. Тем более что в 1845 году он по неизвестной причине был уволен со службы, но с 1 марта 1846 года был вновь восстановлен в должности переводчика в канцелярии Кавказского наместника.52
Как бы то ни было, не вызывает сомнений, что 40-е годы XIX века были для Ахундова периодом подготовки и накопления сил к «генеральному сражению». В эти годы писателем не было создано сколько-нибудь значительных произведений. Но скорее всего, именно в этот период Ахундов уже всерьез начал размышлять над планами просвещения народных масс, находясь в поиске наиболее приемлемых средств достижения этой цели. Тем не менее, целенаправленная деятельность Ахундова в данном направлении началась лишь с 50-х гг. XIX века. Именно в этот период, когда азербайджанское общество фактически все еще находилось в условиях средневекового мракобесия, фанатизма и невежества, Ахундов своими произведениями не только стал основоположником азербайджанской драматургии и просветительско-реалистической прозы, но и дал первоначальный толчок развертыванию процессов национального пробуждения азербайджанских тюрков.
Поэтому трудно не согласиться с известным американским исследователем истории Азербайджана Тадеушом Свентоховским, который считает большим «счастьем» для азербайджанских тюрков то обстоятельство, что появившаяся лишь в середине XIX века азербайджанская национальная интеллигенция, уже на начальном этапе своего становления «произвела человека такого блестящего ума и художественных способностей, как Мирза Фатали Ахундов».53
Оглавление
- Предисловие
- ***
- ***
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Многогранный М.Ф.Ахундов: убежденный русофил, иранский патриот и зачинатель «азербайджанской» идентичности предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Примечания
4
История Азербайджана. С древнейших времен до 70-х гг. XIX в. / под ред. С. Алиярлы. Баку, 2009. С. 489.
14
Российский государственный военно-исторический архив (далее — РГВИА). Ф. Военно-учетного архива Главного штаба (далее — ВУА). Д. 4258. Л. 1-41.
18
Köçərli F. Mirzə Fətəli Axundov (1811-1878) // Mirzə Fətəli Axundov (məqalələr məcmuəsi). Bakı, 1962. S. 17.
