Краеугольный камень

Аида Ланцман, 2021

Стивен Хэммонд – ветеран военных действий в Афганистане и Ираке, высококлассный снайпер и морпех, давно отошедший от дел службы и растративший весь запас душевных сил и веры в справедливость. Тревожный ночной звонок от полковника заставляет Стивена вновь пережить горькие утраты прошлого. Много лет назад вступившийся в защиту человечности, он потерял всех, кто был ему дорог: сначала возлюбленную, погибшую у него на руках, затем – брата. Теперь вышедший на свободу давний враг пробует взять реванш. И на кону в который раз любовь к близкому человеку – краеугольный камень, начало всего. Спасет ли эта любовь от пуль?..

Глава вторая. Буря в пустыне

В марте две тысячи третьего года роту, в которой служил капрал Стивен Д. Хэммонд перебросили в Ирак. Из его взвода почти никого не осталось, большинство парней уволились из армии по собственному желанию, у других закончился контракт, который они не стали продлевать, а третьи вернулись по домам в цинковых гробах, укутанные полотнищем государственного флага. В Ираке их исключительно мужское подразделение стало смешанным, после принятия закона о том, что все воинские должности должны быть открытыми для женщин. Взвод скомпоновали заново, и теперь он состоял из тридцати двух солдат во главе с лейтенантом Махоуном, который домой не вернулся ни живым, ни, что не могло не радовать, мертвым. Все они, парни из взвода Стива — несмотря на то, что в отделении теперь были женщины, направленные прямиком из тренировочных лагерей, от чего не все были в восторге — самодовольные, закаленные в бою морпехи, считающие, что мир принадлежит им. На самом же деле, думал Стив, они оккупанты на чужой земле с оружием в руках, которые привезли в Ирак самый спорный американский продукт на экспорт: демократию и насилие. Одно невозможно без другого, когда ты пытаешься насадить чужеземцам свои убеждения или веру.

В Чикаго апрель приходил с дарами, он приносил с собой цветущие деревья, ласковое солнце и тепло. В Ираке это были песчаные бури, свист пуль над головой, пожарища у нефтяных вышек и изматывающая жара. В один из таких жарких дней весь их взвод погрузился в несколько «Хамви», чтобы проехать через выжженную пустыню, к столице страны. На горизонте было чисто, лишь изредка черный дым устремлялся в небо и быстро рассевался. Тогда четверым морпехам из отделения «Чарли» под началом сержанта Сукре становилось понятно, что в тех местах идут бои американцев с иракскими солдатами или с фидаинами Саддама. У «Хамви», относительно других видов военного транспорта был мягкий ход, за это он и нравился Стиву. Пятым в машине был журналист Ричард Мэдден. Все они были взбудоражены огромным количеством кофе, выкуренными сигаретами, ранним подъемом и страхом. За рулем «Хамви» сидел сержант Дженаро Сукре, которого в лагере звали Рино или «Ринуччо». Однажды, по неосторожности так его назвала жена в письме, которое тот неосмотрительно оставил на постели, и которое тут же стало достоянием всего отдела. Ему было двадцать восемь лет, и он, как и сам Стив, был ветераном Афганистана. А еще он был невыносимо красивым сукиным сыном, который, несомненно, знал, насколько он вообще красив и как это действует на окружающих. Музыку выбирал тоже он, потому что Сукре был сержантом и занимал место водителя. И именно поэтому они слушали Боба Марли. Сложно было представить лицо более печальное, чем лицо морпеха, вынужденного слушать регги. Как и Стив, Сукре давно, еще до начала этой военной кампании, пришел к четкому осознанию того, что никакого оружия массового поражения у иракцев нет и все, чем они занимались там, было безосновательным, построенным на лжи дерьмом. Ложь прочно обосновалась в армейской структуре, причем на каждом уровне иерархической системы. В их взводе был плохой лжец-рядовой, который сбежал из лагеря в Кувейте в бордель, а когда вернулся, не смог придумать стоящего объяснения своему отсутствию. Был лжец-капитан, распространивший слух о том, что иракцы уже пару раз пустили в ход химическое оружие. Лжецы были всюду: в армии, в Ираке, в ЦРУ. Но самым большим лжецом, который с легкостью обошел бы всех остальных, был Буш. В тот момент, когда до парней это доходило, они, как правило, увольнялись из армии, если не успели взорвать за собой мосты, связывавшие их с прошлой жизнью, или умереть.

— Мы уже были здесь раньше, — сказал Сукре, имея в виду войну в Персидском заливе, а журналист нажал на кнопку записи на диктофоне. — Никому это не понравилось. Мы не хотим воевать в этой стране. Мы не хотели в нее вторгаться. Пастухам и их закутанным женам не нужна демократия, они боятся всего, что выходит за пределы привычного уклада их жизни. Мы не хотим быть здесь, не хотим здесь умирать, — подытожил он и выдохнул в окно сигаретный дым.

Остальные, похоже, его мнение всецело разделяли, только еще не догадывались об этом. Война началась не так давно серией взрывов, которые прогремели в пустыне Кувейта двадцатого марта. Спящие в окопах солдаты с нетерпением ждали этого дня, но после событий седьмого апреля, когда иракский ракетный комплекс поразил командный центр механизированной дивизии США, рвавшиеся в бой поумерили свой пыл. Бойцам первого разведбатальона предстояло проложить путь до Багдада, часто не имея понятия о том, откуда выскочит враг. Восторг, волнение, страх, возбуждение, граничащее с эротическим — чувства, которые они испытывали, прокладывая этот путь, были вызваны запредельными эмоциональными и физическими нагрузками, давлением и нависшей угрозой безвременной отставки. После событий начала апреля те из них, кто хотя бы немного соображал, убедились, что военный конфликт не завершится быстро, хоть их и уверяли в обратном. Они словно вторглись не в страну, а разворошили осиное гнездо.

На заднем сидении, рядом с журналистом, сидела капрал Уолдорф, последний человек, которого можно было бы себе представить на подступах к Багдаду. Она была, что называется, «домашней девочкой», получившей образование в одном из университетов Лиги Плюща. В свободное время, пока остальные тренировались, участвовали в спаррингах или отжимались на кулаках, стирая в кровь костяшки пальцев, и таким образом сбрасывали накопившееся напряжение перед началом войны, она сидела в тени под пологом палатки прямо на песке и читала. У нее была светлая кожа, красивое, широкоскулое, пропорциональное лицо, прозрачные серые глаза и безупречное зрение. Стив знал о ней ничтожно мало. Родом капрал Эбигейл Уолдорф была из Провиденса, штат Род-Айленд. Она с упоением читала классику и была взводным медиком, а еще благодаря своим природным особенностям и знаниям, полученным в стенах университета, была наводчиком. Она говорила мягким, приглушенным голосом, с едва различимой хрипотцой, которая плохо сочеталась с ее детским лицом. На самом деле Уолдорф так и не закончила базовый курс разведки, поэтому морпехом-разведчиком была лишь на бумаге. Но не только молодость, недостаток опыта и навыков социального общения были причиной, по которой остальные с ней не считались, дело было даже не в том, что она женщина, а в ее общей незрелости. Она мыслила, как подросток, критиковала все, что попадалось на глаза, и часто была резка с остальными. К Эбигейл все относились с подозрением, потому что никто не мог представить, что такое побудило богатенькую девчонку, учившуюся в Лиге Плюща, заявиться в корпус и отправиться воевать. И пока остальные ожидали боя, она читала книги, которые потом сжигала, чтобы всегда быть налегке. Несмотря на отношение других морпехов к Уолдорф, Сукре видел в ней хороший потенциал. Дженаро давал ей советы, учил, как пользоваться средствами связи и сольвентом. А Уолдорф была все же внимательной и дисциплинированной ученицей. Иначе никогда бы не закончила Пенсильванский университет. Она заботилась о том, чтобы фляжки парней из отдела всегда были полными. Делала такие незначительные мелочи, на которые обычно внимания не обращаешь, но и жить без этого не можешь. И этих знаний об Эбигейл Стиву хватило, чтобы безнадежно в нее влюбиться.

Основная часть сил доберется до Багдада по новенькой магистрали, а для того, чтобы по пути к ней их не встретило сопротивление, зачистку должны были провести они — морпехи из роты «Чарли». Пробираясь через самые коварные и неприглядные районы Ирака. Их задача состояла в том, что они должны были разобраться с партизанами-федаинами вдоль сельско-городского коридора, протянувшегося от Эль-Кута к Багдаду. Обнаружить позиции и точечные засады врага и уничтожить. А после того, как эта часть операции будет завершена, они присоединятся к основным силам и продолжат выполнять свои функции.

Дуглас говорил Стиву несколько лет назад, а теперь он и сам в этом убедился, что морпехи из разведбатальона считаются в корпусе самыми выносливыми и лучше всего подготовленными. Стив прошел почти такую же подготовку, как ребята из армейского спецназа и парни из SEAL⁹. Стивен, как и его сослуживцы, был хорошо развит физически, он был способен пробежать по пустыне двадцать миль в полной экипировке, а затем нырнуть в водоем, если бы таковой нашелся на этой проклятой, выжженной солнцем земле, и проплыть несколько миль, опять же, при полном обмундировании. Их обучали прыгать с парашютом, погружаться на серьезную глубину, действовать в экстремальных условиях. Их подвергали физическому и психологическому насилию под надзором военных психиатров и докторов. Во время пыток, устроенных в выдуманных лагерях для военнопленных, многие выбывали, но тем ценнее становились те, кто оставался.

Все это делалось с целью обучить их правильному поведению в плену врага и для того, чтобы отсеять слабых. Их работа всегда была опасней остальной, потому что часто велась за линией обороны противника. Этому их учили. Управлять «Хамви», контактировать с иракскими повстанцами и солдатами они учились самостоятельно.

— Нас к такому не готовили, — Дженаро Сукре покачал головой и усмехнулся. — Знаешь, Рич, ты ведь не против, если я буду звать тебя Рич? — уточнил он, прежде чем продолжить.

— Не против, — Ричард слышал о парнях из первого разведывательного батальона, что они самодовольные, нахальные ублюдки, но на поверку все оказалось не совсем так.

Особое воспитание, которое мексиканцы дают своим детям, то, что они впитывают с молоком матери, позволяло им быть самодовольными ублюдками, которые знали, что честь, верность и уважение — не просто слова.

— Отыскивать засады и с боем идти напролом, буквально проезжать по их опорным пунктам нас стали обучать после Рождества. И через несколько недель отправили в Кувейт. А теперь еще и с девчонками смешали. Очевидно, чтобы они надрали задницы этим овцеводам, — сержант Рино кивнул на пастуха, который вывел овец на выпас. — Ты пойми, я не против женщин в морской пехоте, но знаешь, о чем я никак не могу перестать думать?

— О чем? — нетерпеливо спросил Мэдден.

— О том, как бы эти овцеводы нас не поимели.

«Хамви» медленно продвигался по сельской местности, через свалки мусора и металлолома. Саманные хижины изредка возникали перед глазами, и чем ближе они подбирались к Багдаду, тем гуще становились деревни. Отощавший от жары и засухи скот пасся у низкорослого, наполовину обглоданного кустарника, который по счастливой случайности не высох, как все остальное на мили вокруг. Иногда на пути встречались выжженные до каркаса машины, превратившиеся в труху. Реже встречались люди. Помимо пастуха, худого старика, им встретился босоногий молодой мужчина в платье, и тогда все напряглись, потому что молодой мужчина был потенциальной угрозой. Они видели женщин в черных бурках, чьих лиц не было видно, но взгляды их были, безусловно, прикованными к американским военным машинам.

— Надо и своей жене такую же одежду купить, — сказал Дженаро. — Пилар у меня настоящая красотка, — сержант Сукре достал из нагрудного кармана фотографию и показал Ричарду.

Пилар, действительно, была красивой женщиной. На фотографии она улыбалась. Она стояла посреди пшеничного поля в голубой рубашке, ладони опустив на большой круглый живот. У нее были темные волосы, тугие кудри лежали на плечах, добрый взгляд и маленькая родинка над верхней губой.

— Там у нее моя дочь, — сообщил Сукре. — Вот бы увидеть ее, и тогда не страшно.

«Не страшно умереть», — додумал за него Стив.

Сукре на старых фотографиях тоже был с буйными кудрями, но сейчас, как и любой другой военнослужащий, носил короткую стрижку. Дженаро Сукре, мексиканец по происхождению, родом из Сан-Диего, штат Калифорния, говорил с акцентом, а ругался исключительно на испанском. По его словам, в испанском языке самые лучшие, исчерпывающие и красивые ругательства. Его, как и пятерых сестер, воспитали мать с отцом, оба выходцы из рабочего класса. В старшей школе Рино чуть было не ввязался в разборки уличных банд, приторговывающих наркотиками, и отец отправил его в армию, потому что считал, что умереть за страну — значит, умереть с честью. По крайней мере, говорил Рино Сукре старший, схлопотать пулю на войне лучше, чем в грязной подворотне.

— У тебя есть семья, Рич? — просил сержант Сукре.

— Да, у меня жена и дочь. Ей семь, — Ричард протянул Рино фотографию, и Стив мельком увидел на ней темноволосую женщину с ясным лицом и такую же девчушку.

— А что насчет тебя, капрал Уолдорф? — спросил Сукре, вернув фотографию журналисту, и Стив затаил дыхание. — Ты сегодня молчишь даже больше, чем обычно.

— Не хочу мешать вам фантазировать о доме.

Фантазии о возвращении в Штаты Уолдорф считала беспочвенными и глупыми. Потому что, сказала она, если хочешь вернуться, просто сделай это. А если нет, то не ной и делай то, что должен. Мысли о доме, о женах, мужьях и детях расхолаживают. Однажды, в те дни, когда они сидели в окопах, во время тех шести недель в Кувейте, Эбигейл разговорилась со Стивом. Оказалось, что в школе она была пухлой девчонкой, не занималась спортом, не была чирлидером, зато была капитаном дискуссионного клуба, играла на всех музыкальных инструментах, которые попадались ей под руку. То, что она записалась в корпус морской пехоты, перевернуло ее жизнь с ног на голову. Она отучилась в университете Пенсильвании и уже готова была начать стажировку, когда из Афганистана пришла весть о смерти парня, которого она любила. И тогда Эбигейл решила сменить роль стороннего наблюдателя на более подходящую. Иногда Стиву казалось, что подавляющее большинство парней и девушек в корпусе испытали шок, прежде чем оказались здесь. И решение Эбигейл, ее желание рисковать своей жизнью было хорошим тому примером. Теперь она не отличалась от остальных женщин-военных ни силой тела, ни духа.

Взвод медленно продвигался на север к Багдаду, Сукре горланил песню на испанском, а когда закончил, сказал, что, выбравшись из этого ада, переедет в Мексику, станет фермером и будет выращивать лам и делать детей. Уолдорф посоветовала ему заткнуться и для начала спросить Пилар, согласна ли та на жизнь в окружении лам и целого выводка детей. Стив отвернулся к окну и улыбнулся, он и сам хотел сказать то же самое, но не решился бы, потому что Сукре был старше по званию, а для Стива иерархия была не просто словом. Дуглас научил его, что со старшим по званию нужно считаться, таким образом тебя самого повысят, не успеешь и глазом моргнуть.

Сукре и Уолдорф общались друг с другом, как парочка старых женатиков. Уолдорф не бредила повышением, а Сукре был весельчаком больше, чем сержантом для своих подчиненных. На самом деле, они испытывали симпатию друг к другу и по-настоящему друг друга уважали. Уолдорф нравилась Сукре за то, что та не стеснялась в выражениях, не выбирала слова, за что часто получала от остальных, а Эбигейл находила Дженаро смелым, ответственным и верным, если не стране, так тем, кто служил под его началом. К тому же Рино высоко ценил Эбигейл, потому что та была одной из лучших наводчиц среди морских пехотинцев обоих полов. Самого Стива он тоже ценил и всячески оберегал, потому что тот одинаково хорошо стрелял и из карабина М4, и из высокоточной винтовки М16. Завоевать уважение и одобрение Сукре было не так легко, как могло показаться на первый взгляд, потому что он сам был человеком, обладающим высокими личными и профессиональными качествами. Если он кому и импонировал, это было по-настоящему. Его китель был усыпан медалями и он, руководитель разведгруппы был этим очень горд.

С пассажирского места слева ситуацию контролировал Стив, смотря на бесконечные иракские пустыни через свой карабин. Справа отдел прикрывала капрал Уолдорф. Еще одним пассажиром в «Хамви» был специалист Генри Хаммер — двадцатилетний парень родом из крошечного Колби, штат Канзас, сын фермеров. Он управлял автоматическим гранатометом, самым мощным оружием в машине, установленным на крыше «Хамви». Он стоял, наполовину высунувшись в люк, и его работа, вероятно, самая опасная, заключалась в том, чтобы постоянно следить за горизонтом и высматривать потенциальные угрозы. Иногда он проводил на ногах больше двадцати часов, за что остальные считали его очень выносливым и сильным, одним из лучших бойцов в роте. Физическая сила у морпехов была в почете. Сам Генри по этому поводу скромничал, таким уж он был, с виду худощавый, хорошо воспитанный, с благородным лицом. На комплименты он обычно отшучивался, говорил, что он силен и вынослив, как настоящий ковбой со Среднего Запада.

И, конечно, сам Стив, желающий быть рядом с братом, но снова оказавшийся не под его началом.

И пока они продвигались к Багдаду, вся эта взрывоопасная, легковоспламеняющаяся смесь бурлила внутри машины, подогреваемая жарой снаружи.

Когда они пересекли границу между Кувейтом и Ираком, их основная задача заключалась в том, что они должны были разыскивать в пустыне иракское оружие, и точечное расположение вражеских сил, их укрепления и капканы, пока остальные морпехи захватывали одно за другим месторождение нефти. В первые дни вторжения отдел сержанта Сукре не встретил абсолютно никакого сопротивления, а также не обнаружил военной техники и оружия, зато встретил несколько сотен сдающихся в плен иракских солдат.

— Не стреляй в гражданских, — скомандовал Сукре, когда Хаммер занял свою позицию за гранатометом mark-19. — Мы вторглись в эту страну, мы оккупанты. Знаешь, что о нас думают эти хиппи-пацифисты?

— Я — морпех, — сказал Хаммер. — Я — убийца, я родился с оружием в руках. В свободное время, разумеется, пока не точу свой нож, я стреляю по мирным, — тон его был язвительным.

— Заткнись, Хаммер, — Сукре сплюнул себе под ноги. — Мы должны быть великодушными.

— Какими? — переспросил Хаммер — Какого хрена это значит?

— Это значит, Генри, — сказал Стив, — что мы должны выглядеть миротворцами, теми, кто пришел спасти их от тирана.

— А что делать с теми, у кого оружие в руках?

— Это не наше дело, — отозвался Сукре. — Оставь это капитану и полковнику. — Сержант старался не контактировать с военнопленными и всячески избегать контактов с ними, чтобы на его отдел не возложили бремя их задержания и раздачи им провизии.

Парни предчувствовали, что это будет унылая и скучная война. Те, кто еще ни разу не служил за границей штатов, поглаживали свои винтовки и пулеметы, шепча сладкую чепуху вроде «надеюсь скорей пустить тебя в ход». Все это было похоже на низкосортные военные фильмы. Стиву хотелось оттянуть момент пуска своей винтовки в ход на как можно большее время. И те, кому случалось стрелять в людей, думали о том же. После седьмого апреля сразу стало понятно, что война не будет ни скучной, ни унылой. Еще до завершения этого дня, каждый из них воспользуется своим оружием в тех целях, для которых оно предназначено. Многие будут вспоминать об этом, мысли об убитых ими людях не будут давать им спать по ночам, а в условиях катастрофического недосыпа — это паршиво. Некоторые будут сожалеть об этом до конца своих дней и в конце концов уйдут, надеясь на прощение.

А пока конвой съехал с захолустной сельской дороги, потому что журналисту приспичило помочиться. Они ничего не знали о том, что происходило вокруг, им не сообщали, какие бои ведет армия и силы коалиции, но над головой они видели санитарные вертолеты, курсирующие туда и обратно, и кое-что для них прояснилось. Они смотрели в насмешливо-чистое небо, в котором, с грацией летящей кувалды, то возникали, то пропадали вертушки медицинской эвакуации. Последние несколько недель они спали по несколько часов за ночь и даже во время этого непродолжительного отдыха им не позволялось снять ботинки и громоздкие костюмы химзащиты, благодаря тому лжецу, который пустил слух о химическом оружии иракцев. Как выяснится позже, не зря. Они питались сухими пайками, более половины калорий в которых добиралось вредной пищей, вроде выпечки и шоколадных батончиков. Дополнительную энергию они получали из растворимого кофе с сахаром и дрянным привкусом сублимированных сливок. Причем, чаще всего, высыпая содержимое пакетика прямо себе в рот. При всем этом они жевали табак, курили дешевые сигареты и горстями глотали стимуляторы из тех, что продавали без рецепта.

Уолдорф как взводный медик, чувствуя ответственность за этих остолопов, твердила им, чтобы они не забывали пить достаточное количество воды, чтобы избежать обезвоживания, и после каждого похода по малой нужде, спрашивала о том, какого цвета у них моча.

— Ну, что там по цвету, Рич? — спросил Сукре, когда Ричард Мэдден вернулся в машину, передразнивая сержанта.

— Отлично, все, как надо, моча прозрачная, — отчитался журналист и рассмеялся, потому что уже был в курсе этой привычки капрала Уолдорф.

Буквально в нескольких десятках миль от Багдада мимо них проехала массивная колонна танков, земля под ногами задрожала. Сукре заглушил двигатель и настроился на волну ВВС с помощью радио, которое стояло в «Хамви». До армии он промышлял починкой мелкой аудио — и видеотехники, поэтому негласно стал взводным связным. Лейтенант Махоун передал по рации о незапланированном брифинге. Если бы их спросили, то все они, в том числе и Стив, которому посчастливилось служить с Махоуном в Афганистане, единогласно сказали бы, что лейтенант Алекс Махоун похож на святого отца, адвоката и губернатора какого-нибудь демократического штата вместе взятых. Он обладал приятной внешностью, располагал к себе мягким взглядом и дружелюбной улыбкой, и, помимо всего этого, обладал поразительным ораторским мастерством и хладнокровием. Махоун был закален войной, и он был другом Дугласа, и за все время, что Стив провел под его крылом, успел к нему привязаться, как к брату. Лейтенант объяснил своим людям и летящие над их головами вертолеты, и тяжелые танки. Девятого апреля, то есть, всего двадцать четыре часа назад, объявили о том, что Багдад сдали без боя. Информаторы сообщили, что в городе безопасно, но затем на армейское подразделение напал отряд иракских партизан-федаинов, которые, в отличие от иракских солдат регулярной армии, были искренне преданны Саддаму Хусейну. По словам Махоуна, партизаны были одеты в гражданскую одежду, и прежде, чем напасть на отряд американцев, махали им и выкрикивали что-то одобрительное. На самом же деле, они устраивали опорные пункты в городе, занимали оборонительные позиции и стреляли из минометов, РПГ¹⁰ и пулеметов с крыш домов, с минаретов, из окон квартир и из переулков. Они взяли в плен десятерых солдат, среди которых были женщины, убили вдвое больше, и примерно сотню людей ранили.

— Вот тебе и не стрелять в гражданских, — усмехнулся Хаммер, приблизившись к уху Стива. Он кивнул.

— С этой минуты, — сказал Махоун. — Любой, у кого в руках оружие, считается врагом. Будь то мужчина, женщина или ребенок. Разоружить и захватить в плен или, при сопротивлении, стрелять на поражение. Таков приказ полковника Миллигана.

Всю оставшуюся дорогу до Багдада они провели в тишине. Ричард за ненадобностью даже выключил свой диктофон и, как другие парни, смотрел в окно, хотя из средств обороны у него был только перочинный нож и увесистая фотокамера, с которой он не расставался.

Стив думал о том, что сказал Махоун и молился о том, чтобы его брата не было в числе тех, кого взяли в плен или убили. Пусть он будет в числе раненых, просил Стив, чтобы не требовать многого, но будет живым. Новости о тяжелых потерях за последние сутки только подтвердили его мысли, что эта война точно не будет скучной. Стало быть, у всех парней из их взвода были все шансы погибнуть или быть раненым в Багдаде.

Воздух в «Хамви» и за его пределами отяжелел и повис, словно непроглядный туман, от молчания и песка. Песок и пыль поднимали в воздух «Черные Ястребы», ревущие над их головами. Хаммер пожаловался, что его наушники для звукоизоляции не работают и он скоро оглохнет. И больше никто ничего не говорил. «Ястребы» защищали конвой. Изредка устремляли свои носы в колючие заросли бесплотного, пустынного кустарника, охотясь на снайперов врага. И звук вертушек сопровождал их к Багдаду, как музыка похоронной процессии, до тех пор, пока вертолеты не отозвали из-за нехватки горючего. «Вот все, что они могут нам дать», — подумал Стив. Большая часть сил морской пехоты уже стояла на подступах к городу. И никто из них понятия не имел, как так получилось, что они прибыли сюда первыми.

— Один идиот в командовании может привести к разрухе, — сказал Сукре, намекая, что капитан неверно спланировал время прибытия.

Они проехали горящий склад, извергающий черный дым и пламя. Всюду лежали кучи мусора. На обочине Стив увидел морпеха из взвода, которым командовал его брат. Тот морпех вскинул одну руку со сжатым кулаков вверх, а вторую прижал к груди и что-то выкрикнул. Неясно было, для чего они сделали стоянку, Стив пытался разглядеть Дугласа, но ему не удалось.

На дороге стоял покореженный «Хамви», его ветровое стекло было изрешечено пулями, внутри все было залито кровью. Рядом остановился «Страйкер», и Сукре пришлось проехать между ними прямо в тот момент, когда их оглушило серией взрывов. Досталось конвою наравне с тяжелой артиллерией морской пехоты, которая стреляла по Багдаду в нескольких милях впереди. Помимо боевых машин, на дороге лежали рюкзаки морских пехотинцев. Выпавшая из них одежда, спальные принадлежности и мелочи, вроде фотографий и стопок писем, повергла Стива, как и всех остальных, в шок. Но Сукре, сжав челюсти, поехал дальше. Мимо саманных домов и оград для скота. Голодающие коровы и местные жители, сухие, с черными от солнца лицами, были им зрителями. Они проехали мимо сгорбленной женщины с тюком сена за спиной, которая не обращала внимания на взрывы, потому что, думал Стив, у нее есть дела поважнее этих разборок всех со всеми, ей нужно покормить скот, чтобы потом надоить молока, сделать сыр и накормить своих детей. Все продолжали молчать, а Ричард, высунув камеру в открытое окно, сделал несколько снимков.

Город вдалеке выглядел, как толчея из несуразных построек. Из-за дымки и пустынного марева им не видны были изящные минареты и золотые мечети, украшающие центр города, а дома окраин казались неясными сгорбленными могильными плитами.

Место, где человечество изобрело колесо, алгебру и письменность, место, где, согласно мнению ученых, могли располагаться Райские Сады, колыбель Древней Месопотамии, сейчас выглядело плачевно. Ученые и мудрецы превратились в боевиков и фермеров, которыми правил король, а от садов остались жалкие рощицы пальм. Но и те приводили в недоумение морпехов, которые пробыли в голой, немилостивой пустыне последние две недели.

Едва «Хамви» въехал в черту города, как их настиг пулеметный огонь.

— Если к концу дня я кого-то не досчитаюсь, — сказал Сукре, глядя, как в ста метрах от них рвутся вражеские артиллерийские снаряды, — если кому-то из вас вздумается сдохнуть здесь, будьте готовы к тому, что я воскрешу вас и лично прикончу.

Пулеметный огонь велся из вертолетов морской пехоты.

— Правда, что мексиканцы не отличаются пунктуальностью? — спросила Уолдорф, намекая, что они оказались на подъезде к городу одними из последних.

— Этим расистским штучкам учат в Лиге Плюща?

Уолдорф уже готова была ответить ему очередной колкостью, но его вдохновенную речь прервал разорвавшийся снаряд, который пробил шрапнелью ветровое стекло впереди идущему «Хамви». Водителя и парня с пассажирского сидения убило сразу. Трое других, в крови своих друзей с головы до ног, вышли из машины и прижались к земле. Уолдорф решила, что они нуждаются в медицинской помощи и поспешила к ним. Остальные тоже выбрались наружу.

— Ричард, давайте под машину. И не высовывайтесь, — попросил Стив, последним выйдя из «Хамви», и журналист сделал так, как он сказал.

— Не хочу напрудить в штаны от страха, — сказал Хаммер и помочился на колесо.

Пока Уолдорф осматривала парней из взвода, Стивен заметил сержанта из командования лейтенанта Дугласа Хэммонда.

— Где брат? — спросил он и сделал пару глотков из фляжки. В роте все знали о том, что они братья.

— В самом эпицентре заварушки. Говорят, он сопровождает полковника к центру города, где наши скинули статую Саддама с постамента, — подчиненные Дугласа уважали, говорили о нем с гордостью. Будто его заслуги были их общими. А может, так оно и было, потому что они были семьей. Единственной возможной семьей в таких условиях.

Стивен улыбнулся. Если Дуг с полковником Миллиганом — значит, все в порядке, потому что за все время службы Стив так и не смог придумать ни одной подходящей причины для смерти Уильяма Миллигана. Он был одним из тех людей, которые могли сказать Богу: «Подожди, я еще не закончил». И раз Дуглас был с ним, то был в безопасности.

— Какого черта тогда мы здесь? — снова заговорил Стив.

— Так нас оставили здесь, чтобы мы вошли в город и подсчитали потери. Думают, мы хреновы самоубийцы.

— Много полегло? — по лицу сержанта Хэммонд понял, что это последний заданный им вопрос, на который тот ответит. На лице его читалось нетерпение, а голос сквозил шероховатым раздражением.

— Кроме этих двоих? — спросил он, указывая подбородком на парней в пострадавшей машине. — Никого.

И тогда до Стива дошло, что они стоят здесь для обнаружения будущих потерь. И сама мысль о грядущих смертях показалась ему невыносимой.

Каждый раз, когда гремел разорвавшийся снаряд, когда свистели пули — все они подвергались риску. Пусть морпехи и строили из себя бесстрашных наглецов, они оставались людьми, которым присущ страх смерти, несмотря на внешнюю браваду. В гражданской жизни люди даже не задумывались, что морпехи вовсе не ломились умирать. Их жертвы становились сухими сводками в новостях, почетным караулом и ветеранским кладбищем, которому, казалось, не было конца, чьи белые кресты росли из земли до самого горизонта. Здесь, на войне, некоторые из них, еще совсем юные мальчишки, не успевшие стать мужчинами, сталкивались со смертью каждый день. И единогласно, не сговариваясь, пришли к выводу, что погибнуть в окружении близких людей, братьев, если не по крови, то по духу — не самая худшая смерть.

Вокруг все так же рвались мины, а над головами летали тяжелые, неуклюжие и уродливые «Чинуки»: с них велся огонь. Стреляли по домам и по редким пальмам. Парни то и дело вскакивали на ноги и в один голос кричали: «Убей их».

Стив не разделял всеобщей радости по поводу ведущегося огня, потому что они должны были оставаться на месте, пока бой не стихнет. Машины все прибывали, и солдаты выходили из них, обмениваясь репликами и предположениями, сколько иракцев удалось убить с воздуха и сколько еще им торчать здесь, на окраине города. Стив положил карабин на капот «Хамви» и сел рядом с Ричардом, который к тому моменту уже выполз из-под машины и чувствовал себя идиотом и трусом одновременно. Он смотрел на сержанта Сукре, который снова препирался с Уолдорф. На этот раз к ним присоединился Махоун. Он улыбался, как мальчик, и в свете полуденного солнца, без каски и оружия, казался особенно красивым.

— Нет ничего страшного в том, что он тебе нравится, — сказал Стив, проследив взгляд Ричарда. — Он всем тут нравится. Он просто, как Кларк Кент¹¹ в лучшей своей рисовке. Только посмотри на эту сахарную улыбку, — он рассмеялся. Стив не знал более подходящего и оригинального способа, чтобы описать человеческую красоту. И к тому же ему было неловко это делать, поэтому он и использовал это дурацкое сравнение с Суперменом.

— Ты заставил меня прятаться под машиной, пока остальные разгуливали под пулями, — сообщил Ричард.

— И снова бы так сделал. Ты — гражданский, — Стив усмехнулся, закурил и предложил сигарету Мэддену.

— Я военный журналист.

— Это делает тебя бессмертным? — Стив убрал помятую пачку с расплющенными сигаретами обратно в карман. — Послушай, у тебя ведь жена и ребенок. Поезжай домой, — предложил Стив.

— Это моя работа, — рассмеялся Ричард.

Разобравшись с Уолдорф, Сукре присоединился к ним, забрал у Стива истлевшую наполовину сигарету, сел рядом и сделал пару затяжек, а затем вернул.

— Никогда еще не был так близок к смерти, — выдохнул он. — Настроение так и скакало. Наверное, так Пилар себя чувствовала во время первого триместра. Она проходу мне не давала. И я был рад, что сбежал от нее в Ирак, клянусь, — Рино рассмеялся. — А теперь думаю, не зря ли?

— Почему? — спросил Ричард.

— Я католик, Рич, — в подтверждение сержант подцепил металлическую цепь, на которой висел армейский жетон и крест, и поцеловал распятие.

— Это должно что-то объяснять?

— Моя семья очень набожная. Одна из моих сестер учится в духовной семинарии. И я спросил ее, можно ли убивать людей на войне, простит ли меня Бог? А она сказала, ответила мне дурацкой фразой: «убьешь одного — ты убийца, убьешь тысячу — ты герой». Героем я так и не стал.

— А как же твои медали? — спросил Ричард, а Стив заметил, что он включил диктофон.

— Плевать на них. Когда мы вторглись в Ирак, я ненавидел всех этих арабов. А сейчас этого нет. Я не хочу становиться героем. Не хочу больше никого убивать. Я так скучаю по моей девочке, по моей Пилар. Надеюсь, что увижу своего ребенка.

Когда огонь стих, морпехи загрузились в машины и поехали дальше. Окраины Багдада выглядели как довольно типичный город третьего мира, сотканный из саманных кирпичей, шлакоблоков и металла. Должно быть, решил Стив, и в лучшие свои времена Багдад не выглядел образцово, а с воронками от снарядов и с дырами от пуль и подавно навевал тоску. На горизонте маячил дым, конвой снова патрулировали вертолеты. Несколько впереди идущих машин обстреляли из домов с левой стороны улицы из пулеметов и РПГ, после ответного огня с вертушки обстрел прекратился. Стив смотрел в окно и подмечал детали, которые до этого уже видел в Кабуле, которые игнорировать было достаточно сложно, потому что деталями этими были мертвые тела. В основном, это были мужчины в военной форме, некоторые с оружием в руках. Попадались на глаза и выжженные дотла легковушки, и даже один автобус, обугленные водители и пассажиры в них замертво и безвременно остались сидеть на своих местах. Стив увидел мужчину без головы и мужчину с разорванным животом, и маленькую девочку в розовом платьице — у нее не было ног.

Стив взглянул назад, проверить, видели ли остальные то же, что и он. И судя по их лицам, да, они все видели. Уолдорф выглядела подавленной, она откинулась на спинку заднего сиденья и закрыла ладонью нижнюю половину лица. Стив готов был поклясться, что в ее глазах набухли слезы.

Внезапно возле машины возникла стайка детишек, за ними стояли мужчины и женщины, и все они приветливо махали им руками.

— Я чуть не пристрелил их всех, — просунув голову в кабину, сказал Хаммер.

— Держи свое оружие на предохранителе. И сохраняй благоразумие, — ответил Сукре. — Всех касается.

Его тон был строг и холоден. Люди сержанта Сукре редко слышали, чтобы он так говорил с ними. Все снова замолчали. Даже Уолдорф удержалась от язвительного комментария по поводу приказа Сукре. Воздух вокруг стал желтым от песчаной пыли. Сильный ветер стучал по борту машины справа, и ее заносило. Стало понятно, что это поднималась песчаная буря. Видимость сделалась паршивой, дышать было нечем.

— Может переждать здесь? — спросил Стивен, взглянув на Сукре, сильно прищурившись.

— Надень очки, не хватало еще инфекцию подцепить, — посоветовал Сукре, и сам спустил очки Стива со лба на нос. — Нельзя останавливаться. Если мы их не видим, не значит, что они нас тоже.

Со скоростью несколько миль в час они продвигались к центру города. Сукре прижимался к стенам, притирался к обочине, чтобы минимизировать риск обстрела с двух сторон и попытаться спастись от тонн песка, который прочесывал улицы на безумных скоростях, в паре с ветром.

Просипело радио, и вскоре они услышали голос капитана. Капитан Гилган приказал закрыть окна и стать на время, пока ветер не стихнет.

— Пошел ты, — усмехнулся Дженаро. — Пусть меня пристрелят, но я не сдохну от того, что в этой поганой машине закончился воздух.

— Ты в порядке? — Уолдорф похлопала Хаммера по бедру и протянула фляжку с водой. Тот жадно в нее впился и промолчал.

А когда Хаммер вернул пустую фляжку Уолдорф, которая иногда забывала о своем имидже высокомерной засранки, машину осыпало огнем пулемета. В «Хамви» попало несколько десятков пуль, легкая броня машины отразила большую их часть, но в ней были зазоры, к тому же, окна были открыты. Одна пуля пролетела мимо головы Сукре в нескольких дюймах и оставила дыру в подголовнике. Вторая просвистела мимо Ричарда и угодила в корпус рядом с Уолдорф. Хаммер предпринял ответный огонь, Уолдорф высунула винтовку в окно, Стив перезарядил свой карабин, а сержант Сукре, несмотря на бурю, тронулся с места, потому что там они были открытой и очень хорошей мишенью для иракцев, которым не мешал буран.

Сколько бы инструкторы не говорили о том, как морпехам следовало реагировать на стресс, сколько бы не разыгрывали критических ситуаций, они все еще были людьми, не идеальными солдатами, но людьми. Испытывая почти животный страх смерти, они подмечали, что пространство и время в такие моменты воспринималось иначе. Детали были слишком яркими, но бессвязными, как дульное пламя пулемета, а время то замедляло ход, то неслось на бешеных скоростях, цвета становились тусклей, а звуки делались прерывистыми и невыносимо громкими.

Стив уже бывал в таких условиях раньше, но из всех пассажиров «Хамви», только Сукре знал, что с этим делать, только у него вышло сосредоточиться на том, что было действительно важно. А важным было вот что — вытащить свой взвод из этого ада, поэтому, когда Хаммер зарядил новую очередь из гранатомета, Дженаро вжал падаль газа в пол, стараясь выжать возможный максимум из этой армейской легковушки. Стив растерялся, картинки замелькали перед глазами, когда ветер утих и густой воздух, наполненный пылью, поредел.

— Сержант, — Хаммер позвал Сукре. — В кого можно стрелять?

— В тех, кто стреляет в тебя, — усмехнулся Дженаро.

Стив чувствовал стрельбу всем своим нутром, пулеметы и винтовки словно стреляли прямо из его сердца, он чувствовал вибрации выстрелов на языке, их безудержность и особенный металлический привкус. Чувствовал запах оружейной смазки и пороха, но ему казалось, что стрельбище было в нескольких километрах от них, такими тихими стали звуки.

— Кажется, я прикончил парочку федаинов, — сообщил Хаммер. Тон его был саркастическим, он мало что видел и невыносимо устал.

Перестрелка продолжалась еще какое-то время, Сукре давил на газ, чтобы поскорей достигнуть центра города, где, по словам капитана, все было спокойно. «Хамви», в котором ехал Махоун, сбавил ход перед поворотом, парни увидели руку лейтенанта, который дал отмашку свернуть на уже мощеную улицу. Пыли в воздухе поубавилось, и пулеметный огонь стих

— По нам больше не стреляют? — спросил Ричард.

— Хорошо бы так и оставалось, — усмехнулся Стив, а потом рассмеялся. Вероятно, это был его способ справиться со стрессом. Он был максимально далек от типичных вещей, которые морпехи назвали «мотиваторами». Он не кричал «убей их», не покрывал свое тело второсортными татуировками, как восторженный щенок, не любил участвовать в спаррингах, но радость, охватившая его после того, как их в очередной раз миновала смерть, в конце концов заставила его высунуться в окно и прокричать: «Да, кажется, мы уничтожили их».

— Черт возьми, все это видели? Мы их отделали, — Хаммер закурил и дым от его сигареты просочился в салон.

— Не спешите друг друга поздравлять, — сказал Сукре. Он остановил машину рядом с остальными «Хамви» и «Страйкерами», и они выбрались наружу, держа оружие наготове.

Стивен отыскал в толпе потных и пропыленных морпехов Дугласа. Тот стоял рядом с полковником перед поваленной статуей Саддама. Один морпех, кажется, из роты «Альфа», забрался на постамент, сложил руки по швам и состроил гримасу, а остальные захохотали.

Стремительно шагая вперед, Стив пронзал собой густой воздух, провонявший войной, и боялся встретиться с братом взглядом. Словно дал себе обещание не смотреть в глаза человека, который имел для него значение, иначе случилось бы что-то непоправимое. Не смотреть в глаза родного человека, без которого для Стива не было никакой морской пехоты, никаких подвигов, никакой самоотверженности. Без которого ничего этого не было бы. Ради него Стив развернул свою жизнь на сто восемьдесят градусов, нарушил обещание, данное матери, что никогда не пойдет вслед за братом. Ради него Стив голыми руками свернул бы шеи всем этим фанатикам, даже не раздумывая. Но в глаза смотреть боялся, потому что боялся в них, знакомых с детства, таких же, как у него самого, увидеть страх или вину.

Вид у Дугласа был неважным. Правая половина лица была залита кровью, над бровью красовался глубокий порез. Он хмурился, сложив руки на груди и о чем-то переговаривался с Миллиганом. Тот, за исключением грязной, насквозь пропитавшейся потом формы, был в норме. Стив подбежал к брату, остановился в двух шагах и отдал честь. Иногда Стиву казалось, что Дуг ценил армейский распорядок и правила выше семьи, но, когда тот улыбнулся, сразу переменился в лице, как только его увидел, и крепко прижал к себе, стало понятно, что это не так. Стиву вовсе не обязательно было заслуживать любовь брата, ему достаточно было просто быть. Дуглас любил его, своего младшего брата и, возможно, думал Стив, винил себя за тот его мальчишеский поступок.

— Порядок, Стиви? — спросил Дуг и похлопал Стива по шее, а потом быстро осмотрел на наличие ран.

— Ты ему еще в рот загляни, — усмехнулся Махоун и пожал Дугласу руку. — Все с ним в порядке. Доставил тебе твоего брата живым, — сказал Алекс и подошел к полковнику.

— Не то, чтобы в этом была твоя заслуга, засранец, — Стив услышал позади себя голос Сукре и смех остальных ребят.

— Я в порядке, — подтвердил он. — А вот с тобой что? — спросил Стив, указывая на рану.

— Пустяк, — отмахнулся Дуглас. — Ударился о приклад.

— Ну да, — Стив недоверчиво поджал губы.

— Лейтенант, — полковник Миллиган окликнул Дугласа и жестом позвал за собой.

— Мне пора, Стиви, нужно возвращаться в лагерь.

Младший Хэммонд кивнул и протянул брату упаковку детских влажных салфеток, которую выменял у взводного механика, пуэрториканки Габи, на два шоколадных батончика. Дуглас вытащил из пачки пару штук, вытер лицо и сунул в карман. От этого жеста Стиву стало больно. Он расправил плечи и вздернул подбородок. Сердце защемило от гордости за Дугласа, который, несмотря ни на что, был просто хорошим парнем и не стал добавлять к мусору вокруг две перепачканные салфетки. Позже Дуглас объяснит Стиву, зачем на самом деле сделал это.

«Не оставляй этой земле даже каплю своей крови», — скажет он.

— Должно быть, — голос Эбигейл отвлек Стива от разглядывания удаляющейся спины брата, который, скинув броню, казался до смешного беззащитным. — Видеть, как твою статую стаскивают с постамента, — страшно.

— Страшно, — подтвердил Ричард. — Но бесценно.

Ночь того дня наградила их страшной песчаной бурей. Они не успели доехать до лагеря. Небо заволокло тучами, раздались раскаты грома, сверкнули молнии, озарив пустыню, ветер на секунду стих, и затем на сухую землю обрушился дождь. Морпехи поставили палатки и расстелили спальные мешки. Поднятая сильным ветром в воздух галька стегала брезент, вездесущий песок просачивался внутрь.

Стив делил палатку с Эбигейл. Они вскрыли свои сухие пайки, но оба были слишком взбудоражены и обессилены одновременно. Стив надорвал край фольги с того свертка, где должно было быть основное блюдо, и усмехнулся, когда оттуда вывалился мясной рулет, точнее то, что должно было быть мясным рулетом. Эбигейл предложила ему упаковку сырных крендельков.

Они остались наедине впервые с начала вторжения, под пологом брезентовой палатки, в неуютной ночной тишине разбитого в овраге военного лагеря, где самым громким шумом были завывания ветра и тяжелые шаги ночных патрулей. И вроде бы самое время для того, чтобы поспать, урвать у войны эти пару часов безмятежного забытья, подложив под спальный мешок камень вместо подушки, но теперь, когда они остались одни, то не могли уснуть от той же усталости, от которой не могли есть.

Та тяжесть, что копилась во взгляде Эбигейл на протяжении всего пути до Багдада, казалась неподъемной. Ночные тени наполнили палатку, и их словно разделяло не пространство в полшага — протяни руку и коснешься, — а бездонная, невыносимая пропасть неловкого молчания. Им нужно было срочно решать, кто первым ступит на прогнивший мостик над ней и, наконец, заговорит. Разговор все же случился, когда Стив уже стал проваливаться в сон, когда камни под головой показались мягкими, как перьевая подушка.

— Это было, как на тренировке, — заговорила Уолдорф. — Я стреляла, совершенно не задумываясь о том, что стреляю в людей.

— Если задумаешься, хотя бы на секунду допустишь мысль — считай, ты труп, Эбби, — тихо ответил Стив.

После того откровения, которое однажды случилось между ними в Кувейте, Стив стал замечать изменения в поведении Эбби. Он до конца не верил, что эти перемены к чему-то приведут. К тому, например, что Стив больше никогда не будет один. С бесстрастной осмотрительностью человека, который мало во что верил, он втайне, стараясь не выдать себя ни словом, ни жестом, прежде всего искал неоспоримые доказательства. И, к своему удивлению, нашел. В случайных долгих взглядах, в скользящих прикосновениях, даже в этих сырных крендельках, которые Эбби любила. Он видел это в ней, во внезапных ярких вспышках, подсвечивающих почти прозрачные, серые глаза, как взрывы артиллерийского огня подсвечивали ночь, как молнии освещали пустыню. В хрупкости неловкого молчания, в робких и пугливых попытках сближения. И, снова к большому удивлению Стива, в недоверчивой надежде Эбигейл, потерявшей уже однажды любимого человека на войне, в надежде точно такой же, как и его собственная. Стив смотрел в ее глаза, как в зеркало, и каждый раз, как в первый, пьянел от сладости, чувствуя, как безраздельно и, казалось, безнадежно в нее влюблен.

Этой ночью в одной на двоих тесной палатке, пропахшей гарью и оружейной смазкой, Стив впервые поцеловал Эбби. И тогда все песчаные бури, все грозы и заметенные сельские дороги, по которым им еще предстояло намотать не одну тысячу миль до смены личного состава, вдруг стали неважны. Ветра, скорость которых достигала шестидесяти миль в секунду, стихли, дожди стали не карой, а спасением, они наполнили деловитым шепотом мелкие речушки и напитали бесплодную землю.

Стив чувствовал свое собственное и чужое ускоренное сердцебиение, которое говорило об эгоистичной жадности к жизни. Их, совсем еще юных, почти не обученных так воевать, швырнули в авангард вторжения в Ирак, на первую линию разведки и обороны, и боя, словно единственным их предназначением было сражаться по горло в крови и умирать на чужой земле. Глаза Эбби, в которых Стив раньше встречал только стылую пустоту стального ноябрьского неба, в ту ночь сделались майской грозой.

Партизаны Саддама — превосходные, хладнокровные бойцы, ничуть не уступающие американским морпехам, а может, если не брать в счет продвинутую технику и современную экипировку, были даже лучше их. До сумасшествия преданные своим, пусть по чьим-то меркам извращенным идеалам, в отличие от солдат регулярной армии и морпехов по найму, они не боялись смерти, потому что смерть сулила им благодать в этой святой войне против неверных. Куча ублюдков в гражданской одежде с оружием в руках, которые знали, куда бить, передвигались по Ираку так, словно настроились на американскую частоту и заранее знали о планах армии. И все это стало таким очевидным, стоило только Стиву сорвать с губ Эбигейл, пахнущих порохом, торопливый и осторожный поцелуй. Все, что Стив надежно хранил в самых дальних своих тайниках, выползло наружу. Он не хотел быть здесь, он не хотел умирать здесь. Он хотел вернуть Дугласа домой живым, к жене и сыну. И это на самом деле было единственной причиной его нахождения в Ираке.

Лицо Эбби, с мягкой, розовой линией красивых губ, в ту ночь казалось совсем девчачьим, потому что с нее спали одна за другой маски, которые она показывала миру. И все надежды, которые Стив предусмотрительно оплакал заранее, потому что боялся погибнуть и не успеть, воскресли, возродились под проливным дождем, под черным, словно отработанный сольвент, небом.

Они оба понимали, что поступили опрометчиво, поддавшись чувствам, пока за хлипкими стенами палатки бушевала буря. Импровизированный лагерь был темен и пуст. Все остальные спали, потому что уже давно научились не обращать внимание на условия.

С первого мгновения их знакомства, Стив стал считать минуты проведенные вместе. Как минуты, которые делали день длиннее и сокращали ночь, считать, как шаги в танце, как дни в календаре. А в эту ночь он впервые по доброй воле хотел утопить в крови всех причастных к тому, что встретились они с Эбби в военном лагере. Он не хотел быть миротворцем, оккупантом, благородным, тем, кто пришел подарить иракцам демократию, он не хотел свергать власть Саддама. Стив хотел возмездия. Мысли, с которыми он наедине провел не одну ночь без сна, бесконечные внутренние диалоги с собой привели его к ощущению, что ему все же нравилось убивать. И он был рад, что никто не способен их прочесть.

Та ночь, подобно буре, замела песками все предыдущие. Ветер снаружи утих, на палатке осела пыль, небо сделалось чистым, забрезжил призрачный желтый свет восходящего солнца.

«Не дай мне забыть то, что было перед рассветом», — думал Стив. И чувствуя, как Эбби прижималась к его телу, чувствуя, как собственные ладони прикипали к ее нежной взмокшей коже, под которой проступали ребра, гораздо прочнее, жарче и надежнее, чем к винтовке и карабину вместе взятым, решил, что не забудет.

Примечания

9

SEAL (англ. Sea Air Land) — спецназ ВМС США, предназначенный для проведения разведывательных и диверсионных операций.

10

РПГ — ручной противотанковый гранатомет.

11

Кларк Кент — альтер эго Супермена, супергероя комиксов, которые выпускаются компанией DC Comics.