Скажи мне, кто я

Адриана Мэзер, 2019

Новембер, обычная девчонка из провинциального городка Пембрук, неожиданно для самой себя попадает в новую закрытую школу, удаленную от внешнего мира. В Академии Абскондити нет электричества, телефона и интернета, вместо привычных уроков – занятия по метанию ножей, ядам и искусству обмана, а за нарушение незыблемых правил могут бросить в темницу. Здесь придерживаются архаичной системы наказания «око за око», не заводят друзей и не делятся личными секретами. Вопрос только один: какое отношение имеет она к этому странному месту, где готовят будущих наемных убийц и шпионов? Но времени разобраться во всем попросту нет: убит один из учеников, и подозрения падают на Новембер, как на новенькую. Сможет ли она выпутаться из опасной смертельной игры, в которую оказалась втянута, прежде чем будет признана виновной в преступлении… или станет следующей жертвой убийцы?

Посвящается моему сыну, Хакстону Вольфу Мэзеру, который освещает весь мой мир

Adriana Mather

KILLING NOVEMBER

© Adriana Mather, 2019

© Перевод. М. Прокопьева, 2019

© Издание на русском языке AST Publishers, 2019

Глава первая

Меня зовут Новембер Эдли, а родилась я в августе. Если верить папе, тем летом в Коннектикуте выдались на редкость холодные ночи, и в день, когда я появилась на свет, клен возле нашего дома вдруг зарделся, как поздней осенью. Отсюда и мое имя. По рассказам папы, листья так ярко полыхали в лучах утреннего солнца, что вся лужайка перед домом казалась объятой пламенем. Еще он полагает, что отчасти этим объясняется моя страстная любовь к лесу. Не уверена, что одно с другим как-то связано, но мне нравится эта история — как напоминание о том времени, когда мир казался безопасным местом и моей семье ничего не угрожало.

Что касается безопасности — в том числе моей, — то больше всего меня сбивает с толку тот факт, что раньше я об этом даже не задумывалась. Папа, некоторое время служивший в ЦРУ, а ныне — финансовый менеджер, часто упрекает меня в излишней доверчивости и при этом всегда так качает головой, как будто ему трудно поверить в наше с ним родство. Я, естественно, напоминаю ему, что в этом на сто процентов виноват только он, поскольку с самого рождения я жила в одном и том же маленьком городке в окружении одних и тех же дружелюбных людей, от которых опасности не больше, чем от спящих в корзинке котят. Папа возражает: мол, я просто хочу верить, что люди по природе своей добры, а такая позиция, хоть и достойна восхищения, но все же мало соотносится с реальностью. Я спрашиваю: разве легче жить, думая, что все вокруг желают тебе зла? Он отвечает, что в умеренной подозрительности есть здравый смысл, поскольку она помогает подготовить себя к любой возможной опасности. Но до сегодняшнего дня все это были лишь теоретические рассуждения. И если честно, даже вчера, когда папа убеждал меня в том, что нашей семье грозит опасность, я отказывалась верить. Нет, я определенно не чувствовала никакой угрозы — до тех пор, пока несколько минут назад не проснулась в этой средневековой… гостиной?

Я хмурюсь. У стены рядом со мной стоит какой-то человек, по виду охранник. Уставившись в одну точку, он демонстративно игнорирует меня, пока я обследую дверь — разглядываю ее, со всей силы пытаюсь сдвинуть чугунную щеколду и даже наваливаюсь плечом на темное деревянное полотно, но все зря. Задыхаясь от напряжения, осматриваю комнату. В камине полыхает огонь, а мебель, обитая бордовым бархатом, наверное, стоит дороже, чем весь мой дом. Окон нет, и выбраться отсюда можно только через дверь.

— Я знаю, вы меня слышите, — обращаюсь я к охраннику, который пока не удостоил меня ответом ни на один из моих вопросов. Одет он во все черное, включая кожаный пояс и налокотники, и его облачение смотрится куда круче костюма римского гладиатора, в котором я в прошлом году ходила на празднование Хеллоуина. Может, попробовать щелкнуть пальцами у него перед носом? Но он на добрый фут выше меня, а руки с накачанной мускулатурой в обхвате толще моих ног.

Он продолжает молчать.

Пробую зайти с другой стороны.

— Вы в курсе, что я несовершеннолетняя, так? Вы не имеете права держать меня взаперти в этой… Ну, я так понимаю, это мой новый пансион. Но что же это за школа, в которой учеников насильно держат под замком?

Папа предупреждал, что здесь все будет иначе, но как-то с трудом верится в то, что меня против воли должны запирать в комнате без окон.

И тут я слышу, как с другой стороны в замок вставляют ключ. Дверь открывается. Я опускаю руки и разжимаю кулаки. Появляется второй охранник, одетый так же, как первый, и знаком приглашает меня следовать за ним. Я тут же срываюсь с места. На мою беду охранник из комнаты тоже идет с нами, и, вышагивая между ними, я по-прежнему лишена свободы действий.

Охранник впереди снимает с серой каменной стены горящий факел. Осматриваюсь. Электричества нет, сводчатые потолки, тяжелые деревянные двери со щеколдами вместо ручек. Ни за что не поверю, что я все еще в Соединенных Штатах. Это место напоминает мне средневековый ирландский замок, как в документальном фильме, который я однажды смотрела в Интернете. Однако еще труднее верится в то, что папа отправил меня в Европу да еще сумел бы оплатить такое обучение. Мы с ним почти никогда не покидали Пембрук, а уж тем более штат Коннектикут.

Идем дальше, и я замечаю великолепные настенные гобелены с изображением рыцарей, королевских дворов и кровопролитных сражений. А еще здесь тихо, как на кладбище, не слышно ни людских голосов, ни шума проезжающих мимо машин.

В коридоре прохладно, и я натягиваю рукава свитера на замерзшие пальцы. Понятия не имею, куда делись пальто, перчатки и шарф, в которых я летела в самолете. В комнате, где я проснулась, их не было. Мы проходим под аркой и поднимаемся по лестнице с истоптанными, шероховатыми каменными ступенями. Насчитываю две площадки и три пролета, прежде чем мы останавливаемся перед дверью с железными заклепками. Идущий впереди охранник открывает ее, и я чувствую струю теплого воздуха.

Старомодный кабинет напоминает мне мрачную сцену из фильма о Марии, королеве Шотландии. В комнате нет иного источника света, кроме множества свечей в серебряных канделябрах и рожках, закрепленных на каменных стенах. Окна завешены тяжелыми гардинами, в камине полыхает огонь, наполняя воздух ароматом горящих дров.

За столом, который кажется старинным, стоит высокая, худая женщина. Ее каштановые волосы так туго стянуты в высокий пучок, что от одного взгляда на ее прическу у меня начинает болеть голова. Думаю, она одного возраста с папой, но чрезмерно строгий вид делает ее старше.

На лице женщины появляется некое подобие улыбки.

— Добро пожаловать в Академию Абскондити. Я директор Блэквуд. Надеюсь, путешествие было приятным?

У нее такой вид и такой голос, что ей невозможно не подчиняться.

— Я вообще не помню свое путешествие, — отвечаю я и смахиваю пылинки с джинсов. От ее взгляда мне становится не по себе. Обнаружив себя запертой в комнате внизу, я поначалу собиралась закатить скандал, но в такой официальной обстановке это как-то неприлично. — В самолете я потеряла сознание и очнулась на диване в… Честно говоря, не понимаю, как…

— В учительской, — говорит она и указывает на кресло перед столом. Из-под ее черного блейзера проглядывают кокетливые кружева белой блузки. Явный диссонанс, который заставляет меня задуматься о том, какова она на самом деле: холодная и чопорная, но хочет казаться дружелюбной, или же добрая и мягкая, но пытается выглядеть суровой. — Некоторое время ты там спала.

— Меня там заперли, — заявляю я, рассчитывая шокировать ее этим известием, но не тут-то было.

Поворачиваюсь, чтобы взглянуть, что происходит у меня за спиной. Оба охранника все еще в комнате, стоят по обе стороны закрытой двери. Непонятно, зачем они здесь: то ли охраняют директора, то ли стерегут меня, чтобы я не сбежала?.. Скорее всего, и то, и другое.

Блэквуд понимающе кивает, как будто в ответ на мой невысказанный вопрос.

— Охране запрещено разговаривать с учениками. Они могут общаться только с преподавателями и прочим персоналом школы. А теперь, учитывая поздний час, полагаю, стоит обсудить более важные дела. Тебе так не кажется? — Она бросает взгляд на настенные часы из темного металла, похожие на готическую башенку, с оголенными шестеренками.

На часах половина второго, и, судя по пустым коридорам и замечанию о «позднем часе», сейчас, скорее всего, ночь.

— Постойте… Быть не может… — В растерянности перевожу взгляд с нее на часы и обратно: это что, розыгрыш? Когда мы с папой приехали в аэропорт, было уже за полночь. А заснула я примерно часа через два после этого. — Я что, проспала весь день? Как такое возможно? И почему я не проснулась, когда меня сюда перевозили? Или когда сел самолет?

— Я понимаю, ты сбита с толку. К сожалению, таков побочный эффект, иначе нам не удалось бы доставить тебя сюда без происшествий…

— Побочный эффект? — У меня скручивает живот. Пытаюсь найти хоть какое-то объяснение, почему я проспала двадцать четыре часа. — Мне… мне что, наркотик подсыпали? — В голосе прорываются высокие нотки, и я борюсь с нарастающей паникой.

Стараюсь восстановить в памяти, что происходило перед тем, как я отключилась. Последняя ясная картина — я пью в самолете лимонад. Папа, наверное, миллион раз повторял мне, что есть и пить можно только то, что дают проверенные люди, которым я полностью доверяю, и никогда ничего не брать у незнакомых, но отказаться от напитка, предложенного стюардессой, это все равно что отказаться от собственного заказа в ресторане.

Пристально смотрю на Блэквуд, надеясь понять, что происходит, но ее лицо ничего не выражает. И по ее поведению не скажешь, что она возмущена мыслью о том, что мне могли подсыпать наркотик.

Вскакиваю на ноги. Мне хочется бежать отсюда. Вот только я понятия не имею, где я, разве что догадываюсь, судя по тишине, что нахожусь где-то вдали от какого бы то ни было города.

— Госпожа Блэквуд, можно мне позвонить? Я не уверена, что это… Всего на минутку… — Бросаю взгляд на ее стол — телефона, похоже, здесь нет…

— Увы, нет. Нельзя.

— Видите ли, я не сомневаюсь, что это замечательная школа, но…

Она вскидывает руку, чтобы прервать меня, как будто прекрасно понимает, что я сейчас скажу, но в данный момент не намерена меня успокаивать.

— Прежде чем ты покинешь этот кабинет и поговоришь с кем бы то ни было, тебе следует ознакомиться с установленными здесь правилами и согласиться с ними. — Она на мгновение замолкает. — Я также попрошу обращаться ко мне «директор Блэквуд». Мы здесь гордимся нашими традициями.

Я смотрю на нее, в буквальном смысле утратив дар речи. Моя лучшая подруга Эмили подтвердит, что подобное случалось всего раз в жизни.

Блэквуд жестом велит мне сесть.

— Итак, советую тебе успокоиться и слушать внимательно. Сейчас я объясню кое-что из того, что тебя смущает.

Я нехотя сажусь. Папа говорил, что в этой школе мне придется столкнуться со всякими странностями, и, хотя все, что здесь происходит, кажется мне ужасно подозрительным, ему я доверяю. Не стал бы он подвергать меня опасности. Вообще-то я и приехала сюда по его настоянию как раз для того, чтобы укрыться от опасности. Откидываюсь на спинку старого кожаного кресла и поджимаю под себя ногу.

Заметив мою скрюченную позу, Блэквуд вскидывает брови. Она смотрит на меня сверху вниз и выставляет вперед подбородок, словно надеется силой мысли заставить меня выпрямиться.

— Твое внезапное появление здесь было незапланированным. Обычно мы не принимаем новых учеников в середине учебного года, тем более в середине семестра. — Она выжидательно смотрит на меня.

— Благодарю, что сделали для меня исключение… — начинаю я, вспомнив о хороших манерах, но звучат мои слова как-то неискренне.

Мне не понравилось произнесенное директрисой слово «принимаем» — как будто я поступила сюда надолго. А ведь папа говорил, всего на несколько недель, пока он не разберется с незаконным вторжением в дом к тете Джо. А потом я вернусь домой, в наш сонный Пембрук, и все снова пойдет по-прежнему.

Блэквуд открывает журнал в черной матерчатой обложке и с шелковой ленточкой-закладкой и пробегает глазами страницу.

— Прежде чем я расскажу тебе об Академии Абскондити и ее учениках, ты должна знать, что здесь существуют три незыблемых правила, которые не подлежат обсуждению. Соблюдать их необходимо всегда, и они распространяются не только на учеников, но и на преподавателей. — Она кладет руки поверх страницы. — Правило первое: ты не должна говорить, писать или каким-либо иным способом сообщать что-либо о своей жизни до поступления в школу. Ни о городе, где ты жила, ни о своих родственниках. Нельзя произносить даже свою фамилию или имена знакомых. Насколько я понимаю, ты очень общительный человек, но я хочу, чтобы ты сразу усвоила: если нарушишь это правило, поставишь под угрозу не только собственную жизнь, но и жизнь своей семьи.

Прищурившись, я спрашиваю:

— Какая опасность может грозить моей семье, когда я здесь? Разве это место не должно быть самым безопасн…

— Я также понимаю, что ты вела довольно беззаботную жизнь, — продолжает Блэквуд, не обращая внимания на мой вопрос и неодобрительно глядя на меня. — Но время это исправит.

Я молчу, потому что пока не до конца понимаю, к чему она клонит, да и не уверена, что хочу это знать. Возможно, она права и я просто сбита с толку, а может, как раз из-за этого разговора я чувствую себя так, словно меня подвесили вверх ногами.

— Второе правило запрещает тебе покидать территорию школы, — продолжает Блэквуд. — Наше учебное заведение расположено в лесу, где полно ловушек. Выходить за ограду не только глупо, но и чрезвычайно опасно.

Я выпрямляюсь. Вот это как раз одно из преимуществ, благодаря которым папе удалось меня уговорить. Полоса препятствий, сложные головоломки, метание ножей. Если это жутковатое место сулит мне приключения в духе Робин Гуда, то я, наверное, смогу простить папе свой долгий переезд, а директрисе то, что меня, возможно, накачали наркотиками.

— Что за ловушки? Кому-нибудь удавалось когда-нибудь их обойти?

— Нет. Никогда. — Она говорит так, будто сто раз отвечала на этот вопрос и он изрядно ее утомил.

На мгновение мое внимание привлекает бордово-серебристый герб на стене у нее над головой, под которым написано на латыни: Historia Est Magistra Vitae. Не успеваю перевести фразу, потому что Блэквуд вновь начинает говорить:

— Правило третье: за причинение физического вреда другому ученику мы наказываем по принципу «око за око». Все тренировочные бои должны проводиться в классе под наблюдением преподавателя.

Мимолетная радость, охватившая меня при упоминании леса с ловушками, тут же исчезает, и я чувствую, как еще более хмурится мое лицо. Папа говорил, что моя поездка в эту школу — всего лишь мера предосторожности, что ему нужно несколько недель провести с тетей Джо, чтобы разобраться в ситуации, а он не может одновременно присматривать за нами обеими. Он просил довериться ему. Я решила, что он, как обычно, просто перестраховывается, проявляя излишнюю заботу. Но если опасность существует здесь, то все это как-то подозрительно. В животе у меня появляется неприятное чувство — не такое, которое накатывает сразу, а что-то вроде скрытой тревоги, которая крепнет в темноте в минуты одиночества.

Снова перевожу взгляд с занавешенных окон на охраняемую дверь.

— Разве это не само собой разумеется… что нельзя наносить людям физический ущерб?

— В последние годы здесь произошло необычайно много случаев с летальным исходом. Так что нет, не разумеется, — говорит она бесстрастным голосом, как будто сообщает мне о том, что по вторникам в столовой дают тако.

У меня вдруг пересыхает в горле.

— Случаев с летальным исходом? Что вы имеете в виду? Что здесь за занятия? От чего именно погибают люди?

Блэквуд смотрит на меня, как на потерявшегося щенка, которого она, однако, не намерена погладить и успокоить.

— Мы предлагаем не обычные занятия, как в других подготовительных школах, а гораздо больше. Академия развивает индивидуальные навыки и умения каждого ученика. Например, метание ножей сводится не только к меткости. Это умение практикуется в движении и под прессингом, то есть в стрессовых ситуациях. Навык обмана оттачивается до такой степени, что не только позволяет различать ложь окружающих, но и самим использовать ее так, что это становится второй натурой. Вместо традиционного изучения языков мы предлагаем обучение акцентам и факультатив по культурным нормам, что позволит тебе путешествовать по разным странам, не выдавая своего происхождения. Учиться в этой школе — привилегия, а не право. Здесь преподают лучшие учителя, а учеников мы лично отбираем по всему миру. В школе восемнадцать преподавателей, а ты, Новембер, станешь нашей сотой ученицей. Ученики готовы бороться за каждое место в этой школе, и любому здесь это известно. — В ее голосе звучит предостережение, словно меня выгонят, если я оступлюсь. — Тебе придется пройти психологическое и физическое обследование, прежде чем мы подберем наиболее подходящие для тебя занятия. — Она откидывается на спинку кресла. Свечи в подсвечнике на столе отбрасывают тени на ее лицо.

«Академия Абскондити — это точно латынь. — У меня в голове роятся разные мысли. — Абскондити — от латинского absconditium, что значит «скрытый» или «тайный». То есть это либо Тайная академия, либо Академия тайн».

Нахмурив брови, пытаюсь переварить все это. Не знаю, интригует меня или пугает то, что я попала в секретную школу с кучей метающих ножи экспертов по обману, которые так мастерски владеют своей речью, что способны имитировать любой акцент.

Пламя свечей в комнате подрагивает, будто подчеркивая затянувшуюся паузу, и когда Блэквуд опять начинает говорить, я снова не могу отделаться от ощущения, что она читает мысли:

— Академия соответствует своему названию. Для окружающего мира мы не существуем. Даже твои родители, которые, возможно, учились здесь, не знают, где находится школа.

Что ж, по крайней мере, папа не врал, когда говорил, что не может точно сказать, куда я направляюсь. Неужели мой отец-здоровяк учился в этой школе? Странно, что он об этом никогда не упоминал, хотя он вообще почти ничего не рассказывает о своем детстве, так что это не так уж и невозможно.

— Как ты, верно, уже заметила, здесь нет электричества. Здесь также нет доступа в Интернет и вообще никакой связи с миром за пределами школы, — продолжает Блэквуд. — Посещения родителей организует школа, и мы сами решаем, когда их разрешать. Понятно?

Я смотрю на нее во все глаза. Теперь ясно, почему тут нет телефона и почему она не позволила мне позвонить. Но такая экстремальная изоляция означает одно из двух: либо мне предстоит самое крутое в моей жизни обучение способам выживания, либо угроза нашей семье гораздо серьезнее, чем незаконное проникновение в дом, о котором говорил папа, и он хотел отправить меня как можно дальше, пока будет разбираться с тем, что произошло на самом деле. При мысли об этом сердце начинает биться немного быстрее. Не хочется думать, что он утаил от меня что-то настолько важное.

— Понятно, — осторожно говорю я.

— И ты согласна соблюдать правила?

— А разве у меня есть выбор?.. — Откашливаюсь. — Согласна.

— Очень хорошо, — говорит Блэквуд и выдыхает, как будто рада, что этот вопрос исчерпан и можно идти дальше. — Как я уже говорила, ты попала к нам слишком поздно. В семнадцать лет. Большинство учеников начинают обучение в пятнадцать, иногда в шестнадцать. Тебе придется приложить немало усилий, чтобы быстро адаптироваться, хотя меня заверили, что у тебя достаточно навыков не только для того, чтобы догнать других учеников, но и преуспеть в обучении. — Судя по ее взгляду, она в этом сомневается. — Однако постарайся не привлекать к себе чрезмерного внимания. Наблюдай за другими учениками и учись у них. Сведи общение к минимуму. Будь пунктуальна и держись вежливо. И самое главное, соблюдай правила.

Я бы рассмеялась, да только это не смешно. Сейчас она описала полную мою противоположность.

— Тебя ждут занятия с нашим аналитиком, доктором Коннером, — продолжает она, — который поможет тебе освоиться. Сейчас, думаю, тебе лучше всего лечь спать. Тестирование у доктора Коннера будет только утром. — Она указывает на двух охранников. — Эти господа проводят тебя в комнату. Твоя соседка, Лейла, будет твоим наставником в первую неделю. Ей были даны указания рассказать тебя все самое главное, и я уверена, что она подойдет к делу ответственно. Это одна из наших лучших учениц.

— Как пишется «Лейла»? — спрашиваю я, думая о том, как вытянуть информацию, не задавая конкретных вопросов.

Блэквуд колеблется и странно смотрит на меня. Я бы сказала ей, что ее имя на староанглийском значит «черный лес», но это явно бессмысленно.

— Л-Е-Й-Л-А, — отвечает Блэквуд, затем закрывает журнал и встает.

Я тоже поднимаюсь. Хочу задать еще кое-какие вопросы, но по ее лицу ясно, что она не намерена продолжать наш разговор.

— Спасибо, директор Блэквуд. Спокойной ночи.

Она холодно кивает, и я иду к двери. Охранник с факелом поднимает щеколду, и я выхожу вслед за ним в коридор. Он возвышается надо мной, а ведь рост у меня почти шесть футов^[1]. И оба охранника снова выстраиваются так, что я вынуждена идти между ними.

В коридоре стоит тишина, которую нарушает лишь стук моей обуви по полу. Их шаги совершенно беззвучны. Мы спускаемся на один пролет в коридор с рядами арочных деревянных дверей с коваными железными вставками. На них нет ни имен, ни номеров, ничего, что помогало бы различать их. Охранник впереди останавливается и стучит в третью дверь слева. Проходит всего секунда, раздается приглушенный звук металлической защелки, и дверь открывается.

На пороге стоит девушка с длинными черными волосами до пояса, такими прямыми и блестящими, что в них отражается пламя факела. У нее темно-карие глаза и полные алые губы. Она внимательно осматривает меня с головы до ног, и на лице ее появляется такая же, как у директрисы Блэквуд, кислая мина.

Хотя на ней нет ничего, кроме белой ночной рубашки, я в своих растоптанных сапогах со следами грязи от многочисленных пеших прогулок и мешковатом свитере из толстой пряжи почему-то чувствую себя бедной замарашкой.

— Ты Лейла, да? — Захожу в комнату и с улыбкой нарушаю тишину: — Мне сказали, мы с тобой соседки. Меня зовут Новембер.

Протягиваю руку, но она повисает в воздухе. Вместо ответного рукопожатия Лейла вдруг делает легкий реверанс. Мне это кажется настолько забавным, что я непроизвольно хихикаю. Ее взгляд мрачнеет, и она резко защелкивает за мной дверь.

— Извини. Я не хотела смеяться. Честное слово. Просто это было так неожиданно… Может, начнем знакомиться заново? — Так и слышу, как моя лучшая подруга Эмили ругает меня за то, что я не вовремя захихикала.

— Все забыто, — говорит Лейла таким голосом, словно ее силой принуждают держаться со мной вежливо.

Апартаменты, которые она мне показывает, лишь сильнее убеждают меня, что мы находимся в европейском средневековом замке. И теперь, когда я не заперта в какой-то непонятной комнате, у меня есть возможность более детально рассмотреть и оценить средневековый декор. На каменных стенах закреплены канделябры, которым на вид не меньше тысячи лет. В комнате имеются большой камин, диван и кресло на двоих, обитые светло-серым бархатом, столик для завтрака перед стрельчатым окном, которое полностью закрыто тяжелыми бордовыми портьерами. Сочетание серого с бордовым напоминает мне о гербе в кабинете Блэквуд.

— Вот че-ерт, — бормочу я.

— Твоя спальня там, — говорит Лейла без всякого выражения, указывая вправо. На лице ее не отражается никаких эмоций.

Я прослеживаю за ее взглядом к двери, которая представляет собой уменьшенную копию той, через которую я только что вошла.

«Лейла, — думаю я. — Это имя стало популярно в Средневековье, вроде бы благодаря поэме седьмого века^[2]. Почти уверена, что по происхождению оно арабское, а если Блэквуд правильно произнесла его по буквам, то, скорее всего, египетское. Вся сложность в том, что от варианта написания зависит смысл…»

— Слушай, а ты знала, что твое имя означает «рожденная ночью»?

Поворачиваюсь к ней, но Лейлы уже и след простыл. Смотрю на закрытую дверь напротив моей. По ту сторону деревянной перегородки защелкивается замок. Я даже не слышала, как она ушла. Вот уж она не Эмили, это точно. Уверена, что Эмили сейчас сидит у меня дома, требует, чтобы ей сказали, куда пропала ее лучшая подруга и почему я не отвечаю на ее сообщения. Жаль, что папа не дал мне возможности все ей объяснить.

Открываю дверь к себе в спальню — временную спальню. На прикроватной тумбочке рядом с графином воды и стаканом горит свеча, а на туалетном столике стоит тазик с водой, видимо, для умывания. Белая ночная рубашка, такая же, как у Лейлы, лежит в изножье кровати с деревянным балдахином и замысловатым резным изголовьем. К сожалению, моего багажа нигде не видно, а я слишком устала, чтобы выяснять, куда он подевался. Стягиваю сапоги и джинсы, скидываю их на пол в кучу и сажусь на кровать. Чувство такое, словно тону в гигантской подушке.

Хватаюсь за свитер, чтобы стянуть его через голову, но передумываю и засовываю ноги под одеяло. Задуваю свечу возле кровати и растягиваюсь на мягком пуховом матрасе. Только теперь меня охватывает щемящее чувство тоски по дому.

Я выдыхаю и задерживаю взгляд на деревянном балдахине у себя над головой.

«Пару недель я могу пережить что угодно, — убеждаю сама себя. — Пережила же я прошлым летом футбольный лагерь, где поле воняло гнилой капустой. Как-нибудь переживу и эту школу».

Примечания

1

Примерно 180 см.

2

Подразумевается бродячий сюжет VII века о любви полулегендарного поэта по прозвищу Маджнун и девушки по имени Лейла, в дальнейшем использованный многими поэтами. — Здесь и далее примеч. переводчика.