Письма на небо

Ада Замчинская

Свердловские зарисовки на тему любви, жизни, смысла, смерти, и снова любви.Истории без начала и конца – именно так, как бывает в жизни.Каждая кем-то рассказана, мой только пересказ, не удивляйтесь, если узнаете себя! Книга содержит нецензурную брань.

Ученик

Где-то моя судьба

По краю ночи ходит.

Еще свободная,

Но образы заводят.

(Мара)

Учиться писать, как учатся ходить. Но не в детстве — с любопытством к освоению нового навыка. А как после болезни, когда помнишь, что мучительное, неприятное и сложное нынче было раньше естественным и простым. Что так было не всегда — не мочь составлять из фраз слова.

Речь непосредственно связана с мышлением, и коли на протяжении долгих лет голова занята всякой дискретной ерундой, письмо становится сухим, телеграфным. Много точек, мало слов. Нет чувств, движения, эмоций. Там, где цвели сады, теперь пустыня, а ты пытаешься создать оазис.

Потому что когда-то слова вели, спасали, раскрашивали жизнь в яркие краски, вдруг получится и сейчас? Где ещё-то берут эти самые краски жизни? Особенно в те периоды, когда кажется, что и жизни никакой нет и, возможно, никогда и не было. Глядишь на трамваи, рекламные вывески, по-пляжному разодетых прохожих, а видишь гравюру.

В палитре только два цвета: белый и чёрный. И устав кидаться из одной крайности в другую, начинаешь смешивать. И видеть красоту в переливах серого. В цвете, что меняется неуловимо, как лицо от улыбки — вроде, всё то же самое, ан нет, отблеск сильнее пустоты. И это знание добавляет красок в палитру. Золото солнечного света. Густая кофейная коричнева. Сине-зелёные плески воды. Едва отличимая от белизны кожа. Рыжина кошки. Смарагдовая зелень листвы. Жёлто-красные трамваи. Салатово-зелёные автобусы. Алый неон вывесок. Берлинская лазурь ночного неба. Нежно-розовый шиповник. И — неужели?! — лавандово-розовые губы с апельсиновым налётом апероля.

Мир кружится перед глазами безумной радугой. Думаешь, как жил-то без этого? Будто и не жил никогда, так далеки цветные воспоминания. С детской доверчивостью и с жаждой приговорённого к смерти бросаешься в этот круговорот. Ещё больше дней, ночей, звуков, прикосновений, пока «никто не видит». Откуда этот страх, что придут и заберут? Или что само закончится? Выйдет лимит, отпущенный безразличными и такими разными каждое мгновение небесами?..

Но оно и не думает заканчиваться. Колесо пресловутой сансары крутится всё быстрее, всё глубже погружаешься в эту разноцветную, прекрасную жизнь. Никто не приходит, не забирает, не запрещает. Теперь ты настолько взрослый, что это, скорее, твоя прерогатива. Но точно не твоё амплуа. И даже те, кому доверился и доверяешь, не спешат жечь мосты, или, что хуже, творить подлянки исподтишка. Удивительно ощущение. Так не бывает, думаешь и продолжаешь с наслаждением.

Только в какой-то момент останавливаешься. Сам. В одиночестве. В паузе. Отдельно от окружающего мира. Без недоверия. Без страха. И даже без дурацких ожиданий — они остались на той палитре с двумя цветами. Оглядываешься вокруг. Нет смысла. Ни в тебе. Ни в мире. Ни в том, что делаешь, ни в том, что собираешься сделать.

И понимаешь, что раньше, пока не вспомнил, как писать, как раскрашивать мир словами и делами, из такой позиции, как минимум, приуныл бы. Но сейчас над всем разлит какой-то невероятно мягкий и естественный свет, что наличие смысла кажется дополнительным и исключительно сиюминутным украшением бытия. Нету его, и пёс бы с ним. Понадобится, напишем или нарисуем новый. Иначе, спрашивается, для чего человеку созидательная воля?

Не удержать, не погасить, не разрушить,

Кажется, я нашла все, что мне нужно.

(Fleur)