Бифуркатор

Август Зимин, 2014

Я просыпаюсь весёлым летним утром, и день течёт наперекосяк. Младший брат будто сошёл с ума, утверждая, что мы ничтожные песчинки в космосе и время не выпускает нас из своих лап. Я бы забил на мелкого, но вместе с его словами в мою жизнь врываются искривлённое пространство, Твари-вне-времени и смерть.

ПОХОРОНЫ ПУСТОТЫ

Уже утоптана земля,

И на нее цветы легли,

И все молчат, она одна

Еще кричит из-под земли.

The Matrixx

Я Сам

*

Мне казалось, что я только что закрыл глаза, открываю, а уже солнце бьёт в окно. Ночь пронеслась тёмным беспокойным пятном. С тяжёлой головой я уставился на телефон, что спал на соседней половинке кровати. Сердце заколотилось, я схватил его и активировал экранчик. Внизу высветилось:

10.30

24 июл.

Я откинулся на подушку и засмеялся про себя.

— Опаааарыш, ты мой слуга на весь день, — говорю я и смотрю на пустую кровать в углу. Гадёныш, уже слинял. Конечно, теперь весь день будет скрываться по друзьям, чтобы долг не отдавать, но я завтра ему припомню.

Тащусь в ванную чистить зубы. И всё же, я дурак. Поверил мелкому. И его убить мало! Выставил меня идиотом, хотя, троллинг тонкий, достойный восхищения. Поэтому, как только увижу опарыша, сначала восхищусь им, а потом убью. Да. Молотком, как он вчера и просил.

Дом пустовал. Отец на работе, мать, вероятно, снова в магазинах, опарыш смылся к друзьям. Я вновь делаю себе яичницу. Как-то отец, узнав, что я фигачу её каждый день, заметил:

— Мне бы так, но с моим холестерином яйца я вижу только во сне.

Шутка мне показалась пошлой. Я посмеялся, но всякий раз как лезу утром в холодильник, задумываюсь, вдруг есть яичницу каждый день и правда вредно? Хотя, в тринадцать ты вообще не веришь слову вредно. Поэтому, завтракаем в классическом варианте.

После, ещё несколько часов я пропадаю в сетях, в надежде выловить Веронику. Она то ли спит, то ли занята иными делами, меня даже укол ревности пронзает. Что в её жизни может быть важнее меня?

В итоге вновь звоню Стёпке и иду к нему. Серый возле дома занимается машиной, хотя, чёрт возьми, он всегда занимается ей. Русая голова выглядывает из-за открытого бампера, рука, сжимающая отвёртку, приветливо машет мне.

Тётя Марина, мать Стёпки и Серёги, усаживает нас пить чай с вишнёвым пирогом, который испекла сама. Мать у моего друга вообще приветливая, любящая сразу всех людей на планете. Её любимое занятие — ухаживать за собственным садиком во дворе, а так же готовить всякие вкусности из ягод и фруктов. Серый, вероятно, в неё пошёл.

А вот отец у Стёпки наоборот, часто ворчал, слова из него не вытянешь. И характер его подтверждался вытянутым лицом, острым носом и тонкими губами. Такими я себе часто представлял фашистов.

За ленчем мы беседовали в основном о девчонках, впрочем, о чём ещё могут говорить ребята. Хотел дорассказать о вчерашней выходке опарыша, но разговор сразу пошёл о девчонках. В общем, в тот день, мы решили опять с ними погулять, но до тех пор, пока они не позвонили и не вышли в сеть… решили, что не плохо бы порубиться в какую-нибудь игруху.

Компьютеры стояли и в комнате Серого и в комнате Стёпки, машины соединялись локальной сетью, поэтому мы немедля ушли в сетевую стрелялку, и день пролетел незаметно.

Прервала меня лишь мама, позвонив и строго спросив:

— Андрей где?

— Наверное, от меня скрывается, — усмехаюсь.

— Он хоть ел утром?

Я пожимаю плечами, поглядывая на прицел в центре монитора, и отвечаю:

— Ну конечно, не пойдёт же он к друзьям на голодный желудок.

— Не задерживайся, — последнее извечное напутствие всех мам.

И снова монстры-монстры-монстры!

Мы лежим со Стёпкой во дворе и смотрим на облачное небо, затягивающееся сумерками. Серый куда-то смотался, тётя Марина в нескольких метрах от нас окучивает розы.

— Ну что? Будем выискивать девчонок на сегодня? — спрашиваю.

— Думаешь, стоит? — задумчиво говорит Стёпка, жуя стебелёк, кажется, тимофеевки.

— Не знаю, уже поздно, но погулять с ними недалеко от дома можно было б.

— Ты этого хочешь?

— Ну, — я кошусь в сторону тёти Марины и снижаю тон. — Блин, Стёпка. Я всю ночь думал о Веронике. Ты видел её глаза?

Тут я соврал. О глазах Вероники я думал половину времени, остальную половину я очковал, что завтра проснусь снова в двадцать третьем июле.

— Видел, — беззаботно вздыхает Стёпка, глубоким взглядом сквозь очки изучая облака.

— Ты же ведь тоже хочешь погулять с Ольгой?

— Может быть, — отвечает друг.

— Слушай… — я сбиваюсь и стараюсь пробить одно из облаков взглядом. В нашем возрасте, задавая такие вопросы, стесняешься глядеть друг другу в глаза. — А ты с ней целовался уже?

— Естественно, — хмыкает Стёпка.

Мне становится легко, и я тут же признаюсь:

— Я с Вероникой тоже.

Повисает неловка пауза, и Стёпка вдруг говорит:

— Давай я позвоню им.

— Идея на пятёрку с плюсом, — улыбаюсь я.

Потом Стёпка достаёт сотовый и набирает номер Ольги. Я не слышу, что она говорит, но ответы Стёпки меня печалят.

— Они не могут, — вздыхает друг, отключая связь. Весь день были в городе, сейчас устали, говорит, как собаки… — Стёпка усмехается и с любовью разглядывает трубку. Ох, я знаю это чувство.

Мне пора бы домой, но я хочу ещё полежать в прохладней летней траве и порассуждать о девчонках. Этот разговор растворяет тебя словно кислота, только нежно и без боли, и твои молекулы рассеиваются в природе. В ласковой траве, во вкусном воздухе. Весь мир превращается в одно большое пульсирующее сердце. Он кажется красивым.

Я вытягиваю руку и смотрю на небо сквозь пальцы.

— Завтра обязательно пойдём с ними гулять. Я напишу сегодня Веронике, что если нужно в город, пойдём в город вместе.

— Если Ольга с вами, то и меня берите, — отвечает Стёпка, задумчиво поглаживая корпус телефона.

И мы снова молчим. Два влюблённых подростка.

Домой я возвращаюсь через полчаса, когда сумерки грозят превратиться в ночную тьму, и тётя Марина зажгла в кухне и на крыльце свет.

Мы с папой вернулись домой почти одновременно. Примерно в то время, когда мама начала собирать всех к столу, мы осознали, что Андрюшка не у друзей, он бесследно исчез.

**

Когда новый месяц стучит к нам в дверь, мы не знаем, каков он, пока не мелькнёт его хвост. Этим летом я открыл дверь августу, а на пороге стоял ассиметричный монстр, пугающий гнилым запахом и конечно с забинтованным лицом, как у Слендермена. Он протянул ко мне кракеновские щупальца ещё в конце июля, но я не мог сразу их почувствовать.

У каждого человека существует переходный период, когда он из ребёнка превращается во взрослого. И однажды ты оглядываешься назад и говоришь: о, а ведь именно тогда и произошёл обряд инициации.

Двадцать четвёртого июля начался мой.

Кто-то взрослеет после того, как первый раз влюбится, кто-то меняет место жительства, кто-то спасает мир от злобного учёного. Ну… последних я не знаю, а вот первых полным полно. У меня всё началось с исчезновения опарыша.

Двадцать четвёртого поужинал только я. Еда перемещалась по пищеводу нехотя, страх старался вытолкнуть её. Взгляд неотрывно следил за бледной матерью, которая ходила по кухне взад-вперёд и обзванивала всех знакомых. И всякий раз, когда на том конце отвечали нет, лицо мамы становилось ещё бледнее.

Отец уныло клевал хлеб, при этом тревога в его глазах достигла апогея, я никогда не видел папу таким. В итоге, мать обзвонила почти весь район, но Андрюшку никто не видел.

Я признался, что утром встретил лишь пустую кровать, что не знаю даже, завтракал он или нет. Тогда отец почесал под носом и произнёс:

— Судя по тому, в каком состоянии он вчера был, он ушёл, скорее всего, ночью или… — Отец оглядел кухню. — Или его похитили.

Мысль о том, что у нас в посёлке завёлся похититель детей, маньяк, убийца, не давали мне спать всю ночь. Что до матери и отца, так они и так не спали. Даже в три часа, когда беспокойная дрёма всё же выключила меня, я слышал, как папа с кем-то говорит по телефону.

Проснулся я в пять утра. Мне снилась окровавленная комната, тело брата и человек, у которого вместо лица размазанное пятно, ни дать ни взять Слендермен. Парень сверлил дрелью Андрюшку, а тот был уже мёртв. Во сне каждая капля крови казалась столь детальной, что я проснулся, задыхаясь, сразу почувствовав, как холодеют руки и ноги. Перед глазами всё ещё стояла оранжевая кепка человека без лица.

Как хорошо, что это был всего лишь сон…

И тут же мысли прерываются, когда я вижу в ночной тьме пустую кровать Андрюшки. Он всегда лежал там, каждую ночь, ни разу в жизни мама не отпускала его ночевать к друзьям. А сейчас мелкого в углу нет.

Я никогда не видел в брате что-то особенное. Ну мелкий такой человечек, любящий докучать и совсем без мозгов, но, чёрт, теперь его нет. Просто система жизни, алгоритм существования будто нарушился. Появилась пустота. Мне кажется, Андрюшка был всё равно что обувь. Когда ты идёшь по улице, и на тебе кроссовки, ты никогда не думаешь о том, какие они удобные и мягкие. Они просто есть. Всегда дожидаются тебя в прихожей, твоя нога забирается в них почти мгновенно, потому что ты привык к этим кроссовкам. Но если вдруг они исчезнут посреди прогулки… алгоритм собьётся, ты будешь чувствовать себя неловко. Что-то подобное случилось и с исчезновением Андрюшки, только на каком-то другом уровне.

Я снова ложусь в кровать, но уже на другой бок, чтобы перед глазами стояла пустая кровать брата. Я сжимаю кулаки и шепчу:

— Ну давай же, опарыш, я знаю, ты сильный. ты никуда не пропал. Ты должен вернуться завтра утром и сказать, Что нечаянно уснул в лесопосадке. Попади в яму и сломай ногу, в конце концов, гадёныш, но вернись! Тебя не может не быть… не может…

Я засыпаю.

Просыпаюсь я через четыре часа и сразу спускаюсь вниз. Гостиная пуста, на столе записка от мамы:

Ешь, что найдёшь. Уехали искать Андрея.

Так начались поиски моего брата. В тот день я съел всего лишь пару бутербродиков, и тут же начал звонить Стёпке. Почему-то меня захватывала мысль, как я звоню и рассказываю другу о случившемся!

Стёпку я разбудил.

— Опарыш исчез, — выпалил я. Меня хватило лишь на эти два слова, потом голос начал дрожать от волнения.

— Как исчез? — Голос Стёпки мгновенно пробудился.

— Ну… я… это…

Запинаясь, я рассказал другу события вчерашнего вечера. Стёпка долго молчал, а потом вдруг сказал такое, от чего я чуть не расплакался:

— Так а чего мы спим? Почему мы его не ищем!?

И мы действительно начали искать. Если взрослая команда начала с жилых районов, мы посчитали, что это глупо и рванули в лесопосадку и к Заводи. Я чувствовал, что вот сегодня, двадцать пятого июля, кто-то совершит героический поступок, скорее всего мы со Стёпкой. Найдём Андрюшку в яме со сломанной ногой, грязненького и голодного. Я уже видел перед глазами, как обнимаю опарыша и даю ему подзатыльник, а потом везу домой.

Вернулись со Стёпкой мы уже поздно. Голодные и уставшие. Объехали Заводь от границы до границы, но никого не нашли. У меня в гостиной собралось шесть человек, среди них и тётя Марина. Бледная мама велит мне разогреть вчерашний ужин, и тут же исчезает к поисковой группе.

Кухня пахнет лекарствами, кажется, успокоительными. Я разогреваю картошку и уношу тарелку наверх. Ем в комнате, и хоть время ещё раннее, забиваюсь в угол между сетной и комодом, и переписываюсь в аьске с Вероникой и Стёпкой. В голове царит хаом или пустота, или и то и другое.

Внизу то и дело вскрикивают голоса. В аське отвечаю редко, в основном смотрю в одну точку, и мне страшно. Вдруг Андрюшка уже мёртв.

Мёртв.

Само слово кажется иррациональным. Мёртв — это бывает с героями по телевизору, мёртв — это с персонажами из новостей, но в твоей жизни не может быть этого мёртва. разве смерть — это не выдумка взрослых, которой пугают детей?

Я засыпаю на полу в своём сухом и жёстком углу. Проснувшись посреди ночи, проверяю аську, и перехожу на кровать. Там засыпаю в одежде.

На следующий день поиски продолжаются. Утром я просыпаюсь от звонка Стёпки, который зовёт меня продолжать поиски. Я снова не умываюсь, не чищу зубы, наскоро ем и на велик.

В тот день мы прошерстили лесопосадку, наткнули на пару человек из поисковой группы. На сей раз искали долго, и только когда темнота совсем не дала ничего разглядеть, медленно побрели домой, покатывая справа от себя велосипеды.

— Чёрт, ты весь день ничего не ел, — говорю я Стёпке, сам ощущая дикий голод.

— Да фиг с ним, — отмахивается тот. — А вдруг за поворотом сейчас твой брат лежит и хрипит, а мы в самый последний момент развернёмся и уедем.

Я улыбаюсь. Стёпка, ты самый лучший дружбан на всём белом свете.

— По логике, — говорит он. — Если Андрюхи нигде нет в нашем районе, то выхода два. На КПП его ни в коем случае не пропустили бы, особенно без родителей, а особенно, если он исчез ночью. Значит, Андрей исчез, находясь внутри. Стену он тоже перелезть не мог.

— Да там перелезешь! — восклицаю я. — Даже если б он пролез три метра. он бы в колючей проволоке запутался.

— Вот-вот, — кивает Стёпка. — Значит, варианта два. Либо у нас в районе завёлся маниак, который держит твоего брата у себя, либо Андрюха ушёл через Заводь. И либо ушёл, либо… — Стёпка вздохнул. — Утонул. Хотя, есть ещё третий вариант, но он маловероятен.

— Какой? — спрашиваю.

— Что твоего брата похитили инопланетяне.

Во дворе я швыряю велик на газон и вбегаю в кухню. В этот день в гостиной всего три человека, не считая моих родителей. Отец на кухне, что-то разогревает в микроволовке. Увидев меня, он внезапно хватается за рукав моей футболки и встряхивает.

— Я не пойму! Мне и второго сына потом оплакивать!? На улице ночь, а ты где-то шляешься!

— Я… — слова теряются в горле, а отец отвешивает мне подзатыльник. Очень сильный подзатыльник. Я бы сказал, что это вполне можно назвать ударом, меня даже в сторону шкафа отшвыривает.

Мне больно и обидно, в проёме замечаю тётю Марину.

— Мы со Стёпкой Андрюху искали, — еле выдавливаю я. Чёрт, ну до чего ж всё-таки обидно. Отец никогда не поднимал на меня руку, и даже не кричал так серьёзно. А сейчас даже не извиняется. Достаёт из микроволновки тарелку с картошкой, швыряет на стол и рявкает:

— Ешь!

А потом уходит в гостиную. Он что, мне ужин готовил или свой отдал? Мне хочется унести тарелку наверх, но я боюсь разгневать родителей, поэтому неслышно приземляюсь на стул в кухне. Тётя Марина тут же садится рядом.

— Не расстраивайся, Артёмка, — шепчет она. — Сейчас такое время, что все на взводе.

Я хмуро жую хлеб. Аппетит пропал.

— Вы только Стёпку не наказывайте, — хрипло едва слышно говорю я.

— Нет, я же понимаю, он помогает другу, — улыбается тётя Марина.

И вдруг я начинаю плакать.

— Я хочу чтобы Андрюшка вернулся, — всхлипываю я. — Куда этот идиот ушёл?

Тётя Марина меня обнимает, и я благодарю её. Она прячет от мира мои слёзы. Пусть и правдивые, но мне за них стыдно.

На следующий день, двадцать седьмого, Андрюшку объявили в официальный розыск. По району начала сновать полиция. Начался их трёхдневный поиск, но мы со Стёпкой всё равно искали, теперь уже в районах близ лесопосадки. А двадцать восьмого к нам присоединился Серый. Он возил нас на машине по всему городку, а вечером мы со Стёпкой снова поехали в лесопосадку. Мы там всё уже обшмонали, но знаете же то чувство, когда кажется, что ты куда-то не заглянул, что-то пропустил, как раз то место, где умирает искомый тобой человек.

Последняя ниточка надежды лопнула, когда вновь с наступлением темноты мы возвращались домой.

— Сюда больше не поедем, — бурчу я.

— Почему? — спрашивает Стёпка.

— Ты логик! Подумай! — язвительно отвечаю.

Стёпка вздыхает.

— В принципе, да. Если он застрял двадцать четвёртого в лесу, и так и не мог до сих пор выбраться, то завтра к утру он на сто процентов будет мёртв.

— Извини, — тихо лепечу я. — Веду себя как сволочь.

— Ничего, я же тебя понимаю, — Стёпка обнимает меня за плечи левой рукой. — Брата я тебе не заменю, но помогу всегда. Мы с тобой тоже своего рода братья.

Ночью чувство безнадёжности даёт о себе знать. Я долго не сплю, смотрю на кровать Андрюшки, и чёрная мысль плоской глыбой застилает мой мир. Уже поздно. Уже совсем поздно! Мой мелкий опарыш мёртв. Он больше не будет надоедать с компьютером, просить поиграть с ним в плейстешн, и не подбежит в школе, чтобы рассказать, как за ним охотятся пацаны. Какая-то тварь поставила в моей жизни пробел. Я будто перенёсся в другую реальность.

Всю ночь я спал плохо.

На следующий день мы прекратили поиски. Вот когда умирает надежда. Конечно, мы походили по окрестностям, но уже вяло. Что толку? Жители нашего посёлка обследовали каждый камушек, полицейские ищут второй день, заглядывают ко всем в дома. Андрюшка просто исчез, испарился. Либо он действительно утонул, либо его похитили инопланетяне.

У всех в жизни происходят взрывы. Моменты, которые меняют твой мир окончательно и бесповоротно, переворачивая бытие с ног на голову. Но после любого взрыва жизнь постепенно возвращается в норму.

Нет, прежней, как до взрыва, жизнь уже не будет, но твой разум приспосабливается к новым вводным данным и продолжает жить. Количество человек по вечерам в нашей гостиной уменьшалось, пока двадцать восьмого не остались только мать с отцом, люди вернулись в семьи, на работы, в душе, конечно, счастливые, что с их детьми всё в порядке. А двадцать девятого и я смирился, что брат исчез, что он мёртв и теперь мне придётся жить без него. Я не стал прежними Артёмкой, потому что какая-то мразь, если Андрюшка всё-таки не утонул, отщипнула от меня кусочек счастья. Но двадцать девятого числа уже никто моего барта не искал, кроме парочки вялых полицейских. Хотя, именно в тот день начали проверять Заводь.

Мать с отцом тоже перестали заниматься поисками, исследование водных территорий лишь ещё на несколько дней возродили в них остатки надежды. Хотя, в душе, конечно, они молились, чтобы на илистом дне тело Андрюшки так и не отыскали.

Впрочем, его и не отыскали.

Тридцать первого июля, когда последняя лодка уплыла и последний водолаз послал всех нафиг, мы со Стёпкой сидели на берегу. Хотели искупаться, но я лишь окунулся. От одной мысли, что здесь на дне может раздуваться тело моего брата и кормить раков, мне становилось неловко. Стёпка понырял подольше, но потом всё же вылез, скорее из чувства солидарности.

За прошедшие дни я видел Веронику несколько раз. Двадцать восьмого мы немного поплакали, а вчера лишь перекинулись парой слов. Моя любовь взяла небольшой отпуск, оставив пустое сердце в полном распоряжении пустой грусти.

— Послушай, — Стёпка надел очки, подтянул ноги к подбородку, капли с носа закапали на его правое колено. — Ты говорил, что двадцать третьего Адрюха очень странно себя вёл, да?

— Да, — кивнул я, вспоминая тот день.

— А уже утром он исчез, так?

— Да.

— Хм. Помню, ты говорил, что он просил его убить, голым на воротах скакал…

— Да какое это уже имеет значение? — ворчу я.

— Послушай, а что он вообще тебе говорил? Вспомни.

— Зачем?

— Ну всё же.

Я покопался в памяти. Казалось, это произошло вечность назад.

— Кроме того, что вёл себя как псих, он рассуждал о Вселенной и Космосе. Знаешь, ему это совсем не свойственно.

— Что подтверждает теорию, что твоего брата похитили инопланетяне, — говорит Стёпка.

Я мрачно кошусь на него.

— Стебёшься?

— Скорее да, чем нет, — виновато пожимает плечами друг. — Пытаюсь как-то разрядить обстановку. А вообще, рассказывай дальше. Что-то конкретное он говорил? Может, какие-то постулаты, которые он не должен знать? Или ещё что?

— Да я и не помню, но… — меня осеняет. — О! Он говорил на ночь… точно! — Я вспоминаю, что не рассказал этот факт никому. — Ты видел фильм День Сурка?

— Там где парень застрял в одном дне?

— Да! — восклицаю я. — Вот опарыш мне то же втирал. Он утверждал, что мы все уже в который день проживаем двадцать третье июля. И дескать, мы этого не замечаем, а только он замечает.

Стёпка хмурится.

— Но сегодня уже тридцать первое июля.

— Вот, — киваю я, и огонь внутри снова стихает, уступая место пустоте. — Хотя, я ему чуть не поверил.

— Были поводы?

— Ну помнишь, он утром предсказал, что на меня зубная паста набросится, какие продукты мама купит. В общем, всё досконально. Вот я и испугался. Но на следующий день проснулся двадцать четвёртого. Так что вот…

— Хм, — Стёпка нахмурился. — У меня всё-таки ощущение, что тут не обошлось без каких-то сверхъестественных структур.

— Опять стебёшься? — мрачнею я.

— Отнюдь, — качает головой друг. — Возможно, кто-то третий уже несколько раз показывал Андрюхе двадцать третье июля, а может, — Стёпка посмотрел на меня. — Может, мы и правда возвращались все в один и тот же день, только мы ничего не помнили, а он знал. Что если это был своего рода эксперимент, посмотреть, как человеческий мальчик будет на это реагировать.

Представьте, что по носу куклы ударили молотком, или что тебя мама за ужином спрашивает про логарифмы и интегралы. Наверное, такое же у меня было в тот момент лицо. Я будто относился к разговору как к серьёзной информации и в то же время ловил себя на мысли, что занимаюсь глупостями.

— Двадцать три раза мы все вернулись в одном дне, потом всё-таки вырвались, — говорю я. — Но куда исчез мой брат?

— Его забрали, — спокойно ответил Стёпка. — Чтобы исследовать последствия. Может даже это не инопланетяне, просто кто-то. Если тебе удобнее верить в нечто реальное, представь, что это правительственная организация, и это был их эксперимент. Сейчас Андрюха где-то в их лаборатории. — Стёпка замирает и думает.

— И… ты правда в это веришь? — осторожно спрашиваю.

Стёпка вдруг улыбается и хлопает меня по плечу:

— Знаешь, когда твой брат просыпается утром, начинает рассуждать о Вселенной, предсказывает каждый твой шаг, а потом говорит, что мы проживаем этот день в двадцать третий раз… я бы задумался.

После этих слов по моим ногам побежали мурашки. Мне стало по-настоящему страшно. О всяких сверхъестественностях мы в тот день больше не говорили. Возможно, Стёпка бы уже тогда сообразил свою правильную теорию, но истина отодвинулась от нас ещё на пару недель, потому что на следующий день умерла его мама, тётя Марина.

Помните, я сказал, что август ворвался в мою жизнь ассиметричным монстром…

***

В здании с юридической компанией, которую в тот день посещала тётя Марина находилась туристическая фирма «Горячие Туры», которая, конечно же, зарабатывала в разы больше денег, нежели любоё другой кооператив, располагающийся в трёхэтажной коробке из обшарпанного кирпича. В связи с внушающими откатами, турфирма могла позволить себе повесить над главным входом вывеску именно своей компании. Почти девяносто килограммов пластика и железа оповещали каждого прохожего вульгарно кричащими буквами: ГОРЯЧИЕ ТУРЫ.

В тот день цепь, поддерживающая один из краёв вывески, лопнула, и громадина понеслась вниз по всем правилам математического маятника. На другом конце амплитуды стояла тётя Марина. Вывеска ударила по лицу, прямо в переносицу. Стоит ли говорить, что почти десять центнеров раскололи череп мамы Стёпки. Нет, совсем не так, как сразу представляется, словно арбуз, упавший на асфальт. Удар спровоцировал нехилую и смертельную трещину.

Я бы мог пропустить дни смерти тёти Марины, но в моей историю они сыграли немаловажную роль.

Первого августа я отправился в больницу, в женщине ещё теплилась жизнь. Впрочем, умрёт она только третьего, всё оставшееся время промучается почти не приходя в себя.

Об инциденте я узнал у Серого. Встретил последнего в слезах на пороге дома. Он рассказал о случившимся в двух словах и заметил, что Стёпка с отцом сейчас в больнице.

Я прямиком направляюсь туда. В дороге, несмотря на новое свалившееся горе, отмечаю отсутствие пустоты. Наконец-то я принял смерть Андрюшки как данное, и теперь меня волнуют какие-то вещи кроме.

И потом случилось это. Может быть, видение являлось знаком, может, я сам себя накрутил. Узнав в приёмном покое номер палаты Марины Герундовой, я поднимаюсь на второй этаж. В отделении для особо тяжёлых пациентов в передних стенах каждой палаты зияет пластиковое окно, чтобы медсёстрам удобнее наблюдать за состоянием пациентов и успеть заметить что-то необычное.

Издали, с другого конца коридора узнаю силуэт Стёпки. Приближаюсь к нему, гладкий, словно каток, пол съедает звук моих шагов. Я уже в десяти метрах от друга, который стоит у палаты и смотрит на папу и маму за стеклом, а потом…

Я тоже перебрасываю взгляд на тётю Марину, и меня ударяет. Серьёзно, боль пронзает мою голову молнией. Там, на кровати, закутанная в белое одеяло лежит женщина с перемотанной бинтами головой. И если бы совсем без лица, как Слендермен, но у тёти Марины оставлен только рот. Как будто вот именно этого мне не хватает для полного образа.

(…полного образа чего…)

Белое пятно головы с губами и… серыми грязными клыками!

А потом Стёпка замечает моё отражение и оборачивается. Я смотрю на него и ещё не могу прийти в себя. Пот течёт по спине, дыхание дрожит. Видно, что Стёпка держится молодцом, пока не видит меня. Осунувшиеся глаза под очками начинают моргать, губы трясутся.

— Всё… мы… выберемся, — лепечу я.

А потом Стёпка плачет, подходит ко мне и обнимает. Я стою столбом и смотрю на белую голову с красным ртом…

Я на время теряю друга, и ко мне возвращается сонная пустота. Кровать Андрюшки снова напоминает о младшем брате. Ловлю себя на автоматических движениях, когда поворачиваешь голову от компьютера, чтобы поделиться с мелким интересной новостью, обязательно ехидно назвав Андрюшку опарышем.

Второго августа мы коротко беседуем со Стёпкой. А третьего я лежу на бескрайней Красной Площади, смотрю в потолок, серый, как и моя нынешняя жизнь, а потом звонит телефон, зажатый в руке. Стёпка. Я уже не жду хороших новостей, костлявые ангелы удачи умерли, счастья не осталось. Я могу сказать только одно слово:

— Алло.

Булькающий голос Стёпки задыхается и плачет, я даже не удивляюсь этому.

— Она умерла… — захлёбывается он. — Представляешь… моя мама умерла…

Молчу, единственные слова, вертящиеся в голове: я знал, что так всё получится, — я не могу произнести Стёпке. Тот ждёт некоторое время и связь обрывается. Уставшая рука бессильно падает на кровать, но пальцы сжимают корпус телефона до мертвецкой белизны в костяшках. На некоторое время Стёпка, как и я, выбивается из реальности.

****

Как ни прискорбно, я теряю и Веронику. Она укатывает вместе с родителями на море. Я получаю только СМС. Тон текста сдержанный, как бы утверждает, что хозяйка ещё помнит о моей недавней утрате, но то тут, то там сквозит веселье. Особенно оно сверкает как искорки в словах: постоянное солнце, песок, сёрфинг.

Я перечитываю СМС со всё той же пустотой. Ещё один человек исчезает из моей жизни. Чёрт, а что если завтра пропадут все, я буду видеть только затылки, а мама с папой решат сдать меня в интернат?

Чушь, но я на грани нервного срыва.

Второго числа Герундовы хоронят члена семьи, и на похороны мы не пошли. Мать с отцом рассуждали так: мы же не родственники. Но я в тот день залез на ворота и ждал, как раз неподалёку от того места, где Андрюшка мотал своим достоинством. Когда похоронная процессия скрывается за поворотом, я спешу на местное кладбище через лесопосадку.

Группу людей в чёрном я замечаю сразу. В серых облаках, закрывших солнце, даже трава кажется чёрно-белой. Я вижу Стёпку. Он стоит боком ко мне, с краю всё толпы, притаился по правую руку от плачущего Серого. Отец же Стёпки рыдал, словно ребёнок. Холодный молчаливый мужчина превратился в первоклассника. Смерть способна поменять всех.

В какой-то момент, после спуска гроба, Стёпка вдруг начинает оглядывать природу, может он пытается отвлечься, не смотреть в зияющую яму, которая однажды засосёт и его. И тогда наши взгляды встречаются.

Стёпка не плачет, но в серости дня лицо друга всё равно что гримаса призрака. Жив только взгляд, окружённый толстой оправой очков. Стёпка приподнимает левую руку с двумя оттопыренными пальцами. Здоровается. Я растерянно машу рукой в ответ, и потом меня охватывает дикий страх. Страх перед этим чёртовым подземным миром, который однажды придёт и за мной, и не обязательно в старости. Андрюхе было всего десять, маме Стёпке пошёл четвёртый десяток.

Я могу умереть завтра и через семьдесят лет…

Всю обратную дорогу я бежал…

Дом превратился в заброшенный особняк с восковыми фигурами. В этот вторник мы не смотрели с отцом Блудливую Калифорнию, мама вообще забыла про телевизор. Пища стала невкусной из-за добавления полуфабрикатов, а родители почему-то не разговаривали друг с другом.

Сначала боялся, что поссорились, но потом посмотрел на себя со стороны. Почему мы перестали общаться со Стёпкой? Почему у меня нет желания писать кому-то в контакте? Потому что наши миры поломались и нам нужен определённый срок, чтобы привыкнуть к новой реальности.

Пока что я разделил адаптацию на несколько периодов. Первый, короткий, не больше дня — это отрицание. Ты думаешь, что ничего не случилось, вот-вот откроется дверь и в дом вбежит опарыш, с виноватым видом и готовый к наказанию.

Второй тайм, в котором, наверное, сейчас живёт Стёпка — надежда. Когда ты знаешь, что случилось что-то плохое, но ещё веришь — не всё потеряно. Мой период надежды был самым коварным и лживым, заволок дом неизвестностью, в которой я и родители отсчитывали дни, как бы ставя у себя в голове на невидимом дверном косяки зарубки, будто Робинзон, считающий время на необитаемом острове. Первые три зарубки — у Андрюшки кончилась вода. Дальше менее обнадёживающие: может, он у источника воды и не может кричать, тогда он ещё может продержаться без пищи хотя бы неделю. И так далее, пока зарубки не становятся столь же бессмысленными, сколько самокат безногому. Стёпкин период надежды длился по временной шкале длился меньше, три дня тётя Марина лежала в больнице,

(…с забинтованной головой, только рот торчал…)

борясь со смертью, не собираясь умирать. Я знаю, Стёпка верил, что ещё день, и мать пойдёт на поправку, а потом выпишется домой, переболев разбитым черепом как простудой. Всё. Теперь её нет. Наверное, я слишком рационально мыслю, что уже перешёл в третью стадию изменения мира. Я хорошо знаю Стёпку, кинув последнюю лопатку на могилу матери, он ещё какое-то время будет ждать её возвращения, призыв ужинать, пожеланий спокойной ночи. Стёпка больший рационал, чем я, но смерть, особенно первая, меняет людей, а мой друг сентиментален как грёбаный Альберт Вескер.

Я уже перешёл в третий период: адаптация. Теперь нас в семье всего трое, младший брат — это сон, жизнь продолжается. Постепенно третий иннинг перетечёт в привыкание, и Андрюшка превратится в сон. Я пока нахожусь в третьем, и не знаю, будет ли четвёртый, пятый, но подозреваю, один период ещё должен прийти.

Это период возвращения счастья. Когда Андрей будет посещать мысли реже, чем новый год, когда тебя окружат другие люди, ради которых стоит жить и терпеть потери. Только когда начнётся этот период? Когда я поступлю в университет и окружу себя студенческими заботами? Когда я женюсь, и заполню пустотой любовью ко второй половинке и своим детям?

Может быть.

Только нескоро наступит этот период. Ох нескоро. До этого времени и мама с папой могут приказать долго жить.

После похорон тёти Марины, сразу на следующий день, пятого августа, у отца немного поехала крыша. Я думаю, он перешёл из второй фазы в третью, и перелом оказался конфликтным. После работы, в этот понедельник он завёл разговор о похоронах Андрюшки.

Естественно — мамы — это же последние люди, которые верят в смерть детей — разразился конфликт. Я немедля прячусь в детской, которая теперь не детская, а моя полноправная комната. Мечта идиота сбылась.

А мать внизу кричала, что её мальчик жив, и пока никто не докажет обратного, хоронить его она не собирается. Впервые слышу, как отец обзывает мать, мне и страшно, и неприятно. Он утверждает, что нужно отдать память Андрюшке, ибо тот умрёт не упокоенным, и будет клясть нас с того света.

Наша семья не отличалась верой в Бога, мать с отцом считали, что Иисус где-то есть, заочно, и лучше жить с подобными взглядами, а то окажется, будто Бог и правда есть, а ты в него не верил. Вот после смерти облом будет. Поэтому, когда речь заходила о смерти, мои родители соблюдают все христианские правила погребения.

Проблема только, что один считает сына умершим, а другой — нет. А жизнь ещё тот голливудский режиссёр. Поди придумай такой заквас.

Ругань внизу успокоилась ближе к полуночи. К тому времени я уже слушал в наушниках Джареда Лето, и в перерывах между песнями, до меня доносились ноты другой песни. Очень печальной.

Ночью мне приснился сон, что родители вместо Андрюшки хоронят меня. Я стучу кулаками в гроб, но слышу лишь приглушённую молитву священника, а мой крик пугает только шёлковую обивку стенок гроба.

Просыпаюсь почти со стонами. Как и подобает при кошмарах, ноги холодные, руки ледяные. Темнота кажется опасной, переполненной монстрами, а одеяло — это стальной жит капитана Америки, который спасёт от любой невзгоды.

Поэтому сворачиваюсь калачиком и накрываюсь, но я лёг на левый бок, а тяжёлый свет из окна вычерчивал в бархатной черноте ночи силуэты Андрюшкиной кровати. Я смотрю на неё, и становится только хуже.

Я превращаюсь в аутиста. Или как там называют замкнутых в себе людей? Интроверты. Август вступает в полные права, лето, а я убиваю время лежанием в постели и слушаньем музыки. Да, именно музыка держала меня наплаву. За день я успевал послушать тонны альбомов 30 Second to Mars, Avril Lavigne, Within Temptation, Bon Jovi и других групп, запавших в душу. Мать с отцом начинают ссориться по-настоящему, каждый день, и я отгораживаюсь от их конфликта.

С утра шестого я написал Стёпке лишь одну фразу: Как ты?

Ответил он уже вечером. Коротко и ясно: Хреново.

Я написал: Может увидимся и станет легше?

Он: Не думаю. Здесь кругом одно горе. Отец постоянно плачет. Серый постоянно занят машиной, я его вообще не вижу.

Я: Лучший способ отдохнуть от такой атмосферы, пройтись со мной.

После долгой паузы он отвечает: Как-то это неправильно. У меня ж мама умерла.

Я не успеваю написать ответ, как приходит новое сообщение: Хотя, знаешь, я, наверное, целенаправленно хочу находиться сейчас в доме. Я хочу грустить, скорбеть. Пусть это и самоистязание, но мне сейчас настолько плохо, что я почему-то не хочу, чтобы мне было хорошо.

Я стираю своё незаконченное сообщение и некоторое время пялюсь в квадрат монитора. Ему настолько плохо, что он не хочет, чтобы было хорошо. Как же понять эту фразу? Впрочем. рассуждения умника Стёпки для меня часто оставались загадками, поэтому я коротко отвечаю:

Я всегда готов помочь. Пиши.

А Стёпка ответил: ок.

Потом я даю себе обещание, что не буду больше писать Стёпке и навязывать свои идеи. Когда он опомнится — напишет первым.

Хоть сегодня и вторник, никакой Блудливой Калифорнии не ожидается, да и не хочется пялиться в телевизор и счастливых персонажей. Отец с матерью опять ругались. Папа предлагал похоронить пустой гроб, а дома на полке поставить фотографию Андрюшки, спрятанную в венчик.

Я, конечно, мелькал иногда мимо родителей, к несчастью, я оставался человеком и всё ещё хотел есть, но ни один из предков не попросил меня остаться и не задал ни одного вопроса, лишь короткие косые взгляды, пониженный тон и более продолжительные паузы между выкриками. Но если бы вдруг кто-то из них спросил, на чьей я стороне…

Хм.

Скорее всего, Андрюшка уже мёртв, где бы ни находилось его тело, на дне Заводи, под бревном в лесопосадке или в ржавом подвале маньяка, но хоронить пустой гроб, это было как-то… пугающим бредом, если честно. Всё равно что купить арбуз без мякоти, в этом случае в арбузе вообще теряется смысл.

Хотя… смогу ли озвучить свою точку зрения, глядя отцу в глаза? Хоть и думаю, что смогу, но знаю же — испугаюсь в самый последний момент.

Седьмое августа. А ведь я сейчас этим и занимаюсь! Хороню пустоту. Только в пустом гробе не люди, а мои эмоции. Герундовы опускают в землю тело тёти Марины. Она мне никто — просто милая женщина, мать двух моих друзей. Но с ней в гробу лежит как раз та самая дружба, которая помогала избавляться от проблем, которая дарила сердце. Даже Вероника оставила меня в столь скорбный момент.

Вместо того чтобы отвлечься от грузных мыслей и продолжить жить, я лежу в кровати, зажав потный плеер в руке, в наушниках Джаред орёт: …from yeeeeeesterday!, и уже несколько часов потолок показывает мне скучное кино в стиле нуар. И кататония пожирает меня.

На следующий день мама приходит ко мне перед сном, садится на кровать и пытается поговорить. Сегодня они не ругались, но и не разговаривали. Мать начала издалека: почему не выходишь на улицу? почему не сидишь за компьютером?

На первый вопрос ответил честно: единственный друг, с которым я мог погулять находится не в лучшем состоянии. Второй оставил без ответа. Тогда мать перешла к сути. Она спросила, скучно ли мне без Андрюшки.

Тон голоса дрожал будто от смущения. Да что там говорить, я всю жизнь стеснялся проявлять чувства, особенно к брату. Сложно описать тот вид смущения, который возникает, когда обнимаешь мелкого, или тащишься с ним по улицам, или завязываешь шнурки. Тот, у кого были братья или сёстры, и кто испытывал подобное — поймут.

И даже сейчас, когда Андрюшки уже нет, смущение запрещало в чём-либо признаваться, и тогда я мямлю что-то несуразное:

— Ну… всё так непривычно. Я привык, что просыпаюсь утром, А он в кровати, в своём кораблике. А сейчас и поделиться красивой картинкой не с кем.

— Скучно и одиноко тебе без него, да? — грустно спрашивает силуэт мамы.

Ох, какой же страшный вопрос. Невидимая преграда, страх перед сюсюканьем и умилением, мешают коротко ответить: да. Поэтому я говорю:

— Всё очень непривычно… я как новую жизнь теперь живу.

Мама вздыхает, целует меня, и уже было встаёт и направляется к двери, как вдруг оборачивается у самого прямоугольника света и переходит задаёт вопрос из третей стадии разговора, которого я так боялся.

— Папа собирается хоронить пустой гроб, ты, вроде, в курсе. Ты думаешь, это и правда хорошая идея?

Я цепенею. Если я скажу да, то совру, если скажу нет, то мама крикнет это отцу в ближайшей распре, и тогда отец на меня ополчится. А время на размышление нет, я начинаю лепетать ещё бессвязнее:

— Нет… в смысле… я не понимаю… я, в смысле, в наушниках постоянно. Я толком не слышу. Я не думал об этом.

Мама делает шаг ко мне.

О нет.

— Папа считает, что нужно похоронить Андрюшку по всем законам церкви. А я же вот говорю, что он ещё…

— Мам, — перебиваю я. — Поговорим об этом завтра. Я так хочу спать.

Некоторое время её силуэт задумчиво застыл, будто мама вспоминала, что означает спать. А потом равнодушный голос ответил:

— Хорошо.

И мама ушла.

Той ночью у меня случилась истерика.

Любой человек, кто имеет младшего брата, возможно, стесняется признаться даже самому себе, что бывали такие моменты, когда между тобой и маленьким существом в твоей жизни проносится искорка обожания. Даже если вы постоянно ссоритесь, дерётесь, даже если ты выбивал ему когда-то зубы, и даже ломал ногу или руки в межличностных потасовках, родственная любовь всё видит.

Андрюшку тянуло собирать всякие стёклышки, бусинки, а пульки от пистолетов вообще были его фетишем. В тот день он проглотил бусинку. Мы как раз возвращались с Заводи домой. В карманах шорт младшего прятались несколько разноцветных шариков. Он их одухотворял, олицетворял, называл по имени. Я думаю, в его воображариуме бусинки и правда были героями.

В тот день Андрюшка плёлся позади меня, мусолил во рту одну из бусинок и одновременно разговаривал с ней. Так ненароком и проглотил. Я даже помню, называл Андрюшка тот шарик мистером Скрайлексом. Не знаю, откуда название, слышал только о дабстепере Скриллексе.

Андрюшка заплакал, начал спрашивать у меня, когда он умрёт. Надо сказать, что анатомией я не увлекаюсь, но уже в десять знал, где что находится. Мне этот опыт преподнесла жизнь. В том возрасте я по глупости проглотил два болтика от конструктора. Испугался. Побежал к маме, которая заботливо объяснила мне, что завтра я этими болтиками покакаю, а потом, на ночь глядя, провела мне лекцию по анатомии. Андрюшка этих знании избежал, поэтому в тот день покорно принялся ждать смерти.

Мне было потешно и в то же время жалко его. Такой мелкий, мой опарыш, совсем не знает строение желудочно-кишечного тракта. Мне сразу вспомнилась известная интернет история про пятилетнего мальчика. Его попросили сдать кровь для спасения умирающей сестры. Он сдал, а потом спросил: а через сколько я умру? Ни дать ни взять Андрюшка.

Я прочёл ему ту же лекцию, что и мама мне три года назад. Под конец мелкий успокоился, всхлипывал, и прислушивался к моим словам. Такой потешный, с мокрыми ресницами. Добил он меня вопросом:

— А он в печени не застрянет?

От смеха я перегнулся пополам, только вот мелкому было совсем не смешно, и он покорно ждал, пока я успокоюсь и отвечу.

Уже на следующий день Андрюшка вышел из туалета с круглыми глазами и в шутливой форме заявил:

— Я посрал мистером Скрайлексом.

В тот день мелкий казался мне наивным, глупеньким и умилительным. Наверное, он думал, что кости у него деревянные, еда растворяется в крови сразу, как только её проглотишь, а смерть — это персонаж компьютерной игры.

Восьмого августа мама выходит из спальни, я проваливаюсь в дрёму в которой приходят воспоминания о мистере Скрайлексе, и я просыпаюсь. Больше той ночью мне уже не заснуть.

Я плачу до рассвета, потому что разум рисует мне видения мучений Андрюшки. То он барахтается в воде, а ил обвивает его лодыжку; то мелкий лежит на дне ямы с открытым переломом ноги. Но самое страшное видение — третье.

В нём Андрюшка в подвале непримечательного мужчины из нашего района, который опускается каждый вечер вниз, в темноту, и что-нибудь отрезает у Андрюшки. Кругом кровь, брат кричит. Моё сердце разрывается. Я рыдаю и кидаюсь в воображаемый подвал, на страшного мужчину, колотя его кулаками и крича:

— Тварь! Он даже ещё не знает, что такое смерть!!!

Мои красные глаза бурят потолок, за окном — рассвет. Я думаю, в смерти детей есть некоторая несправедливость. Они умирают, даже не зная, что с ними происходит.

*****

Двенадцатого августа состоялись девять дней после смерти тёти Марины.

Стёпка написал десятого. За коротенькое слово: привет, я ухватился как утопающий за спасательный круг, и провёл длительный диалог.

Как ты?

Не знаю. Устал.

Чем занимался?

Устал грустить. Пусто в доме.

Я тебя понимаю. Без опарыша тоже пусто.

Приходите послезавтра на девять дней.

Я обязательно буду.

Мать с отцом перестали спорить о похоронах Андрюшки, но никакого действия не намечалось, из чего я делаю вывод: победила-таки мама. Однако родители почти не разговаривали. После ужина отец почти всегда выходил на крыльцо и проводил там время до поздней ночи, иногда стеклянными глазами читая Спорт-Экспресс, иногда смотря в пустоту. Десятого за ужином я предложил им сходить на девять дней тёти Марины. Отец, сворачивая газету, собираясь улизнуть на крыльцо, проворчал:

— Вот ещё.

Мама же пожала плечами и сказала:

— Мы сейчас в таком положении, что впору самим зазывать на поминки. На чужих похоронах мне только хуже станет.

— Тогда я схожу, — говорю, клюя макароны с сыром.

Шаркающие шаги отца на секунду замерли у двери, а потом щёлкнула ручка, и папа вышел в ночь.

— Тебе действительно нужно развеяться, встретиться со старым другом, — безучастно сказала мама и направилась наверх. С таким же успехом меня могло не быть, она бы не заметила.

Двенадцатого утром я надевая школьную форму. Оказывается, за лето, мои гормоны прибавили мне почти дециметр. Костюм стал меньше, но зато теперь он сидит приталено, даже стильно. Прицепляю галстук с незамысловатым розовым рисунком, и держу курс в дом давнего друга.

У ворот толпилась вереница машин, во дворе шептались незнакомые мне люди, облачённые в чёрные одежды. Мужчина в строгом костюме и две девушку, лицо одной из которых прикрывала вуаль, переговаривались почти у самых ворот. Девушки кротко смеялись, приложив руки к губам. Им наплевать на поминки, здесь просто раздавали бесплатную еду, и если бы не скорбная обстановка, они заржали бы во весь голос. А вот пожилая пара на крыльце выглядит печальной.

Прохожу мимо родственников и открываю дверь в прихожую Герундовых. В гостиной брожу мимо шепчущихся тел в поисках Стёпки, как возле стола меня окликает голос Серёги:

— Артём.

На Сером чёрный костюм, бордовый галстук осторожно прячется на белой рубашке. На лице парня не замечаю следов грусти, даже наоборот. Его рука обвивает талию молодой девушки, кажется Наташи. Я замечал пару раз её в обществе Сергея. Если её, но вроде всё те же прилизанные длинные золотистый волосы. Наташа кротко улыбается.

— Ты к Стёпке?

— Ну могу и к тебе, — пожимаю плечами и ворую со стола виноградинку.

— Я немного занят, извини, — Серёга косит глаза в сторону Наташи, как будто я не понимаю о чём он. Серому, похоже, вообще казалось, что его окружают тупорылые идиоты, которым надо объяснять каждый шаг. Он из тех людей, кто расскажет анекдот, а потом объяснит смысл до того, как вы посмеётесь.

— Тогда я всё же найду Стёпку, — коротко улыбаюсь я и срываю ещё одну виноградину.

На кухню я не вхожу, но слышу оттуда тихий плач. Отец Стёпки. За кадром доносится успокоительный шёпот другого мужчины. Я незаметно проскальзываю к лестнице и несусь наверх в комнату друга.

Стёпка лежит на кровати, животом вниз. Полы пиджака распластались по покрывалу, галстук уныло свисает с края. Взгляд направлен сквозь очки куда-то в дверь кладовки.

Услышав шум открываемой двери, друг смотрит на меня, но на лице не появляется ни одной эмоций. Замечаю левую руку, что безвольно свисает с кровати, а пальцы медленно гладят коврик.

— Как хорошо, что ты пришёл, — зомбированным голосом говорит Стёпка.

— Я и сам рад. У нас дома творится что-то невероятное.

— Как видишь, у нас то же, — ноет голос друга.

Я устало бросаю тело в красное круглое кресло у шкафа.

— Мы должны привыкнуть к новой жизни, — тихо произношу. — Понимаешь? Рано или поздно всё равно оно придёт. Я решил, что уж лучше рано, чем поздно. Я стараюсь сейчас думать о себе. Понимаешь?

— Да что тебе? — вздыхает Стёпка и снова смотрит на кладовку. Подушка мнёт лицо друга, смешно оттопыривая губы и превращая лицо в гримасу. — Учитывая то, как ты относился к Андрюхе, я вообще удивлён, что ты заметил его исчезновение.

Вдруг слова Стёпки вызывают во мне эхо обиды.

— Я любил брата, — туплю взгляд в пол и задумываюсь о мальчике, который ещё три недели назад жил со мной в комнате.

— И поэтому называл его опарышем… — язвительно усмехается Стёпка.

— Ну а что? — пожимаю плечами. — Неужели вы с Серым даже ни разу не обозвали друг друга???

— Неа, — отвечает Стёпка. — И даже не подрались.

У меня мозги кипят. Десятилетний опыт жизни с младшим братом подсказывал, что Стёпкин вариант просто НЕВОЗМОЖЕН.

— Мне кажется, всё из-за характера зависит, — вдруг говорит мой гениальный товарищ. — Мы с Серым не конфликтные люди. Не эмоциональные. Слабостей у нас нет. А ты очень эксцентричный, любишь доказывать свою точку зрения, любишь подвижный образ жизни. Вот поэтому ты и конфликтовал с Андрюхой.

Из монолога Стёпки я понял только одно, на что тут же указал:

— Не скажу, что ты не эмоциональный. Ты сентиментальный. И принимаешь всё близко к сердцу.

Стёпка переворачивается на спину, кладёт руки на лоб и смотрит в потолок.

— Я меланхолик, — произносит он. — Поэтому всё принимаю близко к сердцу. И Серый это знает. Он охраняет меня от всех внешних опасностей. Может, он и ведёт себя чересчур заботливо, но зато это единственный человек, которому я могу довериться. Даже больше чем матери и отцу, а что мог Андрюха сказать про тебя? — Стёпка смотрит в мою сторону, а я хмурюсь. Разговор мне не нравится.

— При чём тут это, — выдавливаю я.

— Нет, ну я про то, что, вот умирал твой брат где-то, а перед смертью кого звал? Артёма? Не, его бы он позвал в самую последнюю очередь. Он звал маму, папу, но не верил, что ты его спасёшь. Он даже вряд ли бы подумал, позови тебя, примчишься ли ты? Я всю жизнь знаю. Если меня какая тварь обижает, если мне нужна сильная поддержка, я иду к Серёге. И прошу его помочь. И он никогда не отказывает. Ни один козёл из школы меня не тронет. А Андрюха всё терпел. Мы ж водной школе учимся. Я знаю, что он справлялся с трудностями в одиночку. Он часто просил тебя помочь?

Мои губы дрожат, и мир расплывается от слёз. Я немного отворачиваюсь от Стёпки. Я помню лишь два раза, когда пришлось вмешаться в личную жизнь брата и навалять младшеклассникам-хулиганам, что доставали мелкого, и то, когда побои стали заметно на лице. Но Андрюшка ни разу не просил меня о помощи.

— Извини, — слышу я грустный голос Стёпки. — Извини, Артём, я не хотел. Просто… сам сейчас не в равновесии.

— Неужели, я и правда был таким лохом? — говорю.

— Забудь, всё это в прошл… — Стёпка сбился, а по моей щеке скользнула слеза. Я спешно вытираю её рукавом и говорю:

— Теперь это будет преследовать меня всю жизнь. Я буду винить себя каждый раз, как буду вспоминать об Андрюшке.

Стёпка хмурится и глядит в потолок.

— Мы потеряли двух близких людей. Мы теперь сами как братья, — говорит он. — Если хочешь, можем остаться здесь и поплакать вместе…

Я молчал, но мы и правда остались. И правда оба плакали, только не расскажем об этом никогда и никому, а вышли наружу только когда с лиц сошла краснота и глаза перестали быть влажными.

Весь день мы предавались светской беседе с родственниками Стёпки, снова возвращали свою дружбу, а со стороны камина с портрета, украшенном пушистыми венчиками, на нас смотрела тётя Марина.

******

Я просыпаюсь утром от телефонного звонка. Заснул одетым, в руках опять зажат телефон. Вспоминаю, что болтал со Стёпкой по аське, да так и заснул.

Сквозь едва разлепившиеся веки смотрю на экранчик. Звонит Стёпка. Чёрт, как легко становится на душе, я будто в полёте, будто вернул свою нормальную жизнь. Сейчас этот чёртов гений пожелает мне доброго утра, позовёт гулять или предложит поиграть по сетке.

Включаю связь и слышу слова, которые меняют мою жизнь:

— Артём, гоу ко мне. Я знаю, где искать Андрюшку.