Неразбавленная любовь

АВ Романов, 2023

О любви и не только – в сборнике собраны семь рассказов о чувствах. Вы окунетесь в путешествие по волшебному лесу, окажетесь на крошечном острове на краю света, очутитесь в удивительном сне, почувствуете горе от потери близкого человека и признаки первой влюбленности, прочитаете письмо к другу детства, познаете горечь измены и узнаете, к чему может привести страсть к рисованию. Каждый из рассказов совершенно разный по стилю и даже жанру, но их объединяет одно – любовь.

Екатерина Иртегова

Стороны кисти

— А знаешь, я ведь не только ромашки рисую, — он осторожно улыбнулся, толкая тяжёлую дверь и пропуская её вперед, в дымку красного цвета…

* * *

Тремя месяцами ранее учебный год закончился, едва успев начаться. Летний пленэр выпадал на начало июня. Казалось бы — только недавно Эля сдувала трепещущие зонтики с прозрачных августовских одуванчиков и шла на первую пару в художественной академии. А потом, как будто порыв ветра перемешал сотни картинок. Она на лекциях, посиделки в кафе с одногруппниками и там же — самый невкусный кофе в её жизни — правда, так и брали его всей группой целый год. Новый год, встреченный в серой общаге, пропахшей мокрым бельём и гороховым супом. Походы в Мариинку по чудом доставшимся билетам, и книги, бесконечные книги — «История искусств», «Мировая живопись», «Основы учебного академического рисунка», десятки названий, уносящих от реальности красками, сюжетами и бесконечными текстами.

— Сегодня портрет. Иван, садись перед группой.

— Кувшин, груши, виноград и скатерть будут единственным, помимо листа и красок, на что вы будете смотреть ближайшие шесть часов.

— Пришло время для обзора стиля Романтизм. Выключите телефоны, господа, и — окунёмся для начала в «Девятый вал».

Учебный год пронёсся, как мазок кистью слева направо. Экзамены сданы, и — неожиданная новость — пленэр у них будет вести новый преподаватель. Родной Виктор Иванович был вынужден срочно уехать, насовсем. Выездная практика планировалась как в черте города, по наиболее выдающимся красочным местам, так и за городом, поближе к природе и деревенскому антуражу.

— Преподаватель ожидается с минуты на минуту, — объявила староста группы Женька — громкая и вечно отпускающая шуточки, — сейчас его полюбим и будем жаловать.

— Да вот вопрос — что там за фрукт, — Лена поправила вечно сползающие на нос очки, — привыкали, привыкали весь год к Виктору нашему, а теперь опять двадцать пять. Новые правила, новые порядки, и опять — новые подходы и техники.

По группе прокатился вздох.

Эля тоже не приветствовала все эти перемены. Учеба давалась нелегко. Нет, само написание картин — хоть кексами не корми, могла выписывать облака и сосновые иголки со снегирями хоть сутки напролёт. Хотя больше по душе было сочинять сцены с мифическими героями. Но все эти дисциплины и правила — вот это никогда не было по душе. Ей нравилось всё вне рамок, нечто необычное, неожиданное, непредсказуемое. Вот и Гришка понравился не просто так. Никто из девчонок в группе не понимал, что она в нём нашла — высокий, пугающе худой, вечно лохматый и молчаливый. Картины создавал неплохие, но какие-то неживые, за что и получал, собственно, неизменные четверки. Так бы Эля и не замечала его, если бы в один день не оказались в одном трамвае по дороге домой.

Был октябрь, но день выдался бархатно-тёплым, солнечный свет заливал пустой салон и подсвечивал сотни серебристых кружащихся пылинок. Эля села на одиночное деревянное сидение в трамвае, а Гришка — почему-то впереди неё. Ну и ладно — они никогда и не общались, только здоровались. За окном неожиданно подул ветер, и прямо к Элиному стеклу приклеился огромный кленовый лист цвета марсалы. Бывает же. Эля, забыв обо всем, пальцем стала обводить контуры листа по ту сторону — готовая картина. Как бы оттенок только передать — ведь всё дело именно в цвете, насыщенности, этом неуловимом бархате на листе.

— Сегодня будет активен метеорный поток Дракониды и ожидается метеорный шторм с несколькими тысячами метеоров в час. Ну, это если повезёт. Луна близка к последней четверти и помехой стать не должна. Придёшь со мной смотреть вечером? Я как раз починил телескоп вчера.

Эля так и застыла с пальцем на верхнем контуре листа.

— Гришка, ты чего? Какие Дракониды?

— Высокая активность метеорных потоков сегодня. Метеориты — от нескольких десятков до тысячи в час, представляешь? Звезды будут падать из созвездия Дракона, из-за чего метеорный поток получил название Дракониды. Можно будет загадывать тысячу желаний в час, прикинь? Ну, у меня столько нету, а ты девчонка, у тебя точно есть. Поэтому, давай, встречу тебя на остановке, как договоримся.

— Тебя солнце через стекло может напекло? Какие желания с метеорами?

— Элька, ты будешь смотреть, а я — наносить метеоры на звёздную карту. А ещё сейчас легко разглядеть Марс, он в созвездии тельца и хорошо виден высоко над горизонтом. Так что рассчитывай задержаться до часу ночи, хотя бы.

— Гриш, — Эля проехала свою остановку и сбегала со ступенек уже на следующей, — это что было всё сейчас?

— Я наберу тебя через час, — Гриша помахал рукой уже через закрытые двери трамвая.

Трамвай уехал, а Эля так и осталась стоять с огромной плоской папкой с рисунками и с улыбкой во всё лицо.

— Что это было вообще?

Мимо, не зная цифр на спидометре, пролетела иномарка, разметав огромную кучу разноцветных листьев, отодвинутых к поребрику. На секунду застыв в воздухе, они с радостью стали опадать так же, как и лежали до метлы дворника — кто куда. Жёлтый лист мягко лег на оранжевый берет к Эле.

— Ладно, Гриш, кометы, так кометы. — Эля не стала снимать лист и почему-то отчаянно захотела прогуляться и съесть холодное эскимо. Такое, чтобы аж зубы сводило.

* * *

Гриша и правда позвонил через час — откуда только взял номер. Договорились, что встретит на остановке в двадцать один ноль-ноль.

Эля, собираясь, волновалась. Вроде и не свидание, да и Гриша, как парень был далёк от её идеала. Правда, этот идеал она еще и сама не поняла — какой же. А Гриша молчал, молчал, и ошарашил. Не пойти и не узнать, а что же с ним получится дальше, она не могла. На всякий случай собралась как на свидание. Оглядела себя в зеркало без особой надежды на то, что что-то поменялось в лучшую сторону. Кожаная черная юбка натянулась на худых бедрах, длинные ноги без колготок — не по погоде, обутые в казаки, белая футболка и любимая потертая косуха. Рыжие кудряшки попробовала расчесать, но сразу забросила эту затею — они жили своей жизнью. Запрятала, насколько смогла, под рыжий берет. Хм, помада. Пусть сегодня будет поярче — закрутим гайки на максимум — красная.

Зайдя в Гришину комнату, застыла. Панорамное окно во всю широченную стену и посередине него — большой телескоп на полу, направленный темным глазом прямо в распахнутые створки. По стенам комнаты — карты звёздного неба, на полу — ноутбук и стопки книг по астрономии, объективы, бинокль, линейки и куча непонятных приборов.

— Эль, холодно ночью. Вон, треники мои в углу и куртка — чистые, не боись. Иди переоденься в ванной и приходи. Я пока настрою всё. И да, кофе тебе сварить? Я лучший в мире варщик кофе в турке.

Эля постояла, с минуту оценивая обстановку, и взяла костюм. В ванне переоделась, стёрла красную помаду, улыбнулась себе в зеркало и поняла, что у неё появился друг.

С этого метеоритного вечера и стали ходить вместе. За год она узнала столько про звёздное небо, сколько не узнала бы и за всю свою будущую художественную жизнь. Теперь разбиралась и в созвездиях, и в спутниках, и в туманностях. Гришу интересовала только астрономия и он говорил о звёздах часами напролёт. Что же он делал в академии художеств? Просто пересиживал год. Взял его чтобы всё взвесить и подумать, куда же он хочет по-настоящему, а так как живопись давалась легко — вот и поступил. А после года обучения всё же решил поступать на астронома.

Из житейских тем Гриша обожал вставлять к месту и не очень анекдоты про поручика Ржевского. Одногруппники, конечно, удивлялись, вроде не актуальны уже, но ржали дружно. И да, Гришка правда варил лучший в мире кофе.

* * *

Летний пленэр начинался в конце мая. Одногруппники собирались возле ростральных колонн. Как им передали — новый преподаватель велел подъехать туда, захватив этюдники и раскладные табуретки.

Топчась с ноги на ногу, шумно общались, придерживая кепки и шапки. Ветер с Невы дул отнюдь не майский. Эля стояла, облокотившись о забор и радуясь что под плащ надела джинсы. Обжигающий горький кофе в картонном стаканчике, который принес ей Гриша, за пару минут превратился в айс-кофе.

«А в Питере, в ветреную погоду неплохо быть крабом, наверное. Одной рукой держать берет, другой — полы плаща, третьей — кофе, четвёртой — держаться самой за забор, чтобы не сдуло, а пятой — хмм, что же делать оставшимися?» Мысленно она уже рисовала забавную картинку и так увлеклась придумыванием деталей, что даже перестала слышать нескончаемый шум с мостовой. «Как вернусь домой, обязательно нарисую. Интересное направление, и всегда же хотела, весёлое что-то творить». Улыбка предвкушения не сходила с лица, и, мысленно рисуя крабу смешной рыжий берет, как у себя — вдруг застыла.

Среди безликой серо-чёрной толпы шёл он. В развевающемся расстёгнутом клетчатом коричневом пальто, шляпе и бордовом длинном шарфе, небрежно обмотанным вокруг шеи. Он не спешил. Спешили все вокруг, суетливо бежали, боясь опоздать, а кто-то уже опоздал, но всё равно продолжал бежать. А он шёл так, засунув руки в карманы, как будто прогуливался по Елисейским полям или Люксембургскому саду после прекрасного ужина в ресторане.

Стаканчик с недопитым кофе выпал, крышка предательски отскочила, капли забрызгали полы плаща. Эля было нагнулась, чтобы поднять, но передумала.

— Эль, ты чего? — Гриша, поднимая стакан, попытался рассмотреть её лицо сквозь рыжие кудри, хлещущие по щекам.

Когда стал подходить ближе — стала понятна причина неспешной походки. Он смотрел на нервные волны на Неве и чаек, борющихся с ветряными потоками. Эле показалось, что он уже вырисовывает всё это, или сканирует изображение, чтобы воспроизвести при первой возможности.

Мужчина поравнялся с группой. Девчонки замолкли, спешно поправляя прически и шарфы.

— Добрый день, господа художники, — он приподнял шляпу, — славная погода для очередного шедевра, не находите?

— Мы как раз стоим и обсуждаем, что нас сдует с набережной скорее, чем мы изобразим что-либо, — София — яркая блондинка — улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой.

— У нас всё получится, а ветер сейчас обязательно стихнет. Степан Петрович, к вашим услугам. И не будем терять время, пройдемте на набережную, устроимся в тихом месте.

Группа загудела, спускаясь. На ступеньках Эля споткнулась, наступив на свой же плащ, в лодыжке что-то щёлкнуло. Гриша подхватил под руку.

— Элька, ты чего сегодня? Нормальная ж была. И не полнолуние нынче, и ретроградный Меркурий уже стих.

Эля слышала его, не особо понимая. А ветер и правда, как по заказу, резко исчез. Грязная вата из облаков уплывала вперед, подгоняемая белыми и чистыми. Пляжный песок, клубящийся туманом в воздухе, оседал, тут и там сверкая от выглянувшего солнца золотыми крапинками.

Пока группа суетилась на берегу, Степан Петрович прошел влево вдоль Невы, потом обратно.

— Хорошо, ближайшие четыре часа мы проведем здесь, — он указал налево. — Располагайтесь. Для первого раза особых требований к композиции выдвигать не буду. Виды здесь хороши, какой бы вы ни выбрали. Просто покажите, чему научились.

Группа заметно оживилась и некоторые уже скинули куртки прямо на песок, рядом с табуретками. Расселись довольно быстро. Виды действительно были, куда ни посмотри — хоть сразу на выставку.

Эля засуетилась когда остальные уже крепили листы. Неловко оступившись, выронила этюдник. Замок предательски щелкнул, и часть содержимого высыпалась на песок и мужские ботинки.

— Давайте помогу, — он спешно стал собирать кубики с акварелью, выпавшие из формы. — О, как любопытно.

Откуда-то запахло свежеспиленным деревом и дорогой кожей. Степан Петрович успел подхватить и пачку открыток, выпавших из своей обложки. Эротические японские аниме, Эля купила их буквально час назад, и еще даже не успела посмотреть.

— Извините. Позвольте, — она попыталась вызволить открытки из пальцев профессора, отметив про себя обручальное кольцо. Его рука оказалась холодной и немного шершавой. — Очень неловко вышло.

— Вы покраснели. Давно не встречал стесняющихся людей.

Они оба выпрямились. Эля продолжала удерживать края открыток, но он не отпускал.

— Вам нравится такое искусство?

— Не знаю, я их еще не разглядывала, извините.

Он разомкнул пальцы и Эля первый раз посмотрела ему в лицо так близко.

Полы шляпы давали тень. Серые глаза в россыпи неглубоких морщин, а взгляд — такой острый, словно она посмотрела на взметнувшийся порошок перца чили. Двухнедельная борода и острые скулы. Степан Петрович оказался гораздо старше, чем показалось в начале.

«А ему за пятьдесят. Плохи дела», — Эля всегда воспринимала мужчин в возрасте как огромные старинные пиратские корабли. Крепкие, добротные, окруженные туманами, тайнами и опасностями, но тем и манящие.

— Вы так пристально на меня смотрите, словно собираетесь нарисовать не то, что я задал, а меня самого. Присаживайтесь. И я, пожалуй, отойду подальше.

Эля села на свою родную табуретку, внезапно ставшую неудобной и шаткой. Солнце светило всё ярче, но её морозило. Пальцы стали деревянными, а рисовать Неву перехотелось. Мимо проплывали нервные маленькие катера и неуклюжие плоские корабли побольше. С палубы одного из них пассажиры стали махать художникам и показывать большие пальцы. Одногруппники замахали и зашумели в ответ — теплая погода явно способствовала приветливости в воздухе. Но её это всё не касалось, возникло ощущение, что попала в другую вселенную, без эмоций и красок. Затошнило, как при качке.

— Эль, ты чего? Вся фиолетовая стала, — Гриша потрогал ее за колено.

— Вызови мне такси, пожалуйста. Нехорошо мне.

— Что с тобой?

— Просто вызови.

Ничего не объясняя, через пять минут она встала и не уверенной походкой пошла по направлению к дороге. Когда к группе подошел Степан Петрович, Гриша сказал, что Эля заболела.

Как добралась домой, Эля помнила смутно. Стянув ботинки и плащ, прямо в джинсах легла под два одеяла, успев отметить на часах — четырнадцать ноль-ноль.

Снился шторм. В голову били порывы ветра, волны безжалостно подбрасывали и бросали, подбрасывали и бросали. Сквозь грязный туман проступило пятно. Оно все приближалось. Всё ближе, ближе. Нестерпимо громко кричала чайка, так отчаянно и тревожно. Пятно было уже совсем близко, превратившись в полуразрушенный корабль. На мачтах трепыхали и хлестали грязные тряпки. За штурвалом кто-то стоял. Белая рубашка рулевого ослепляла посреди серо-черного марева. Чайка кричала всё громче. Ближе. Ближе. Из тумана выплыло ухмыляющееся лицо Степана Петровича в черно-белой бандане.

— Вам нравится такое искусство? Нравится?

Крик чайки проник в голову до острой боли. Эля открыла глаза. Телефон нещадно надрывался. На экране высветилось: «Звездочёт».

— Алё.

— Элька, живая. Ну даёшь, блин. Где ты?

— Только что была в какой-то жопе. Сейчас вроде дома.

— Я тебе звоню уже часа четыре. Если б сейчас не взяла, приехал бы сам.

— Не надо Гриш, я в порядке. Вернее, не в порядке, но тут, и вот. Ложись спать. Завтра поговорим. Там спрашивали что ушла-то?

— Я всё уладил. Приходи в себя и все тебя ждут обратно, в искусство.

— Ой, не надо сейчас так высокопарно. Давай, Гриш, спасибо тебе. Спишемся.

В квартире было по-гадкому темно и душно. Эля включила высокую напольную лампу под белым абажуром и распахнула балконную дверь. Занавеска вздыбилась к потолку, мелкие капли полетели в лицо.

«Погодка как обычно. Встречаем лето», — Эля поняла, что проснулась с абсолютно мокрой головой. Джинсы вмуровались в ноги.

«В душ и воды. А там посмотрим. Чаёк или что покрепче».

Ощущения в теле и на душе были гадкие, как-будто наелась колючих живых рыбок из аквариума.

Ванна с высокой пеной вызывала двоякие чувства — с одной стороны успокаивала и расслабляла, а с другой стороны дико бесила, потому что горячая вода могла согреть тело, но в отношении мыслей и нервов была бессильна.

Машин на улице становилось все меньше, город почти затих. Эля, в необъятном, но очень уютном фиолетовом халате, с ногами забралась на свой любимый широкий подоконник. От чашки горячего чая с чабрецом пошло ощущение некоего маяка.

«Что за чертовщина сегодня была. Заболела? Может, правда продуло?» — в голове вспыхнул его образ, идущего вдоль мостовой. Свело живот. «Блин, нет, не продуло. Что делать теперь? Как при нём рисовать, если вообще перестаю понимать, что происходит. Показалось, может, и всё пройдёт? Отдышусь. Забегалась последнее время, экзамены, стресс, ну да», — вздрогнула, увидев, что незаметно для себя скрутила за это время в рулон большую занавеску. Та отчаянно сопротивлялась. Не сиделось. Параллельно с мыслями начался планомерный отсчет шагов по квартире. Чашка с чаем жгла руки и грозилась выплеснуться на любой из пушистых ковров, протестуя против такой скорости. «Отдышусь, отвлекусь, все показалось. Ну, показалось же. Точно. Ага».

Откуда-то пахнуло дорогой кожей и свежеспиленным деревом. Бахнуло. Во дворе раздался звон стекла и включились несколько сигнализаций разом. Эля вздрогнула. Чашка с чаем таки встретилась с ковром в комнате.

* * *

Звонок в дверь был беспощаден. Эля разлепила один глаз. Четырнадцать ноль пять. Чёрт, как много. Всё в том же халате с трудом вылезла из-под двух одеял. Морозило.

— Привет! — в распахнутую дверь улыбался Гриша, не делая попыток войти. — Ты как?

— Привет. Я пока не знаю, морозит что-то. Заходи.

— Не, Эль, я спешу. Принёс тебе кое-что просто, — он поднял две руки с пакетами. — Не знал, хорошее у тебя настроение, или плохое, поэтому подготовился к обоим вариантам. На случай, если оно плохое — вот суши, — он помахал пакетом слева. — И, на случай, если хорошее — вот шоколадный торт, — пакет справа заходил ходуном. — Всё, как ты любишь. Хотя я, к сожалению, сомневаюсь, что оно хорошее. Но, Эль, все пройдет, — Гриша поставил пакеты на пол возле её босых ног.

— Гриша, ну ты даёшь, — Эля приподнялась и поцеловала его в щеку. — Да, я наверное голодная. И заболела. Хотя, не знаю пока. Ты просто супер-герой.

— И ждем тебя завтра, — Гриша уже сбегал по лестнице, — к десяти ноль-ноль, на Витебском вокзале. Едем в Шушары. Жду тебя, без отмазок.

Хорошее настроение или плохое. Она сама не знала. Но еда была кстати, потому что в холодильнике жила только позавчерашняя варёная картошка. К ночи были съедены и суши, и шоколадный торт. А также просмотрены два фильма. И только солнце потянулось к горизонту, а Эля уже спала.

* * *

На вокзале было шумно. Эля обожала эту атмосферу — всегда обещающую нечто интересное и неизведанное. Опасения насчет встречи с профессором с одной стороны были напрасны — никаких странных взглядов или вопросов он Эле не задал, только лишь поинтересовался как себя чувствует. А с другой стороны — дела оказались хуже, чем ожидала.

Подходя к стайке одногруппников, увидела и его — с безупречной стрижкой джентльмена и бородой лесничего, в клетчатом пиджаке, джинсах и спортивных туфлях. Бордовый шарф все так же выдавал творческую натуру. Он чуть высокомерно, но оживлённо, что-то обсуждал с девчонками. Кольнуло так больно, что остановилась, воздух застрял где-то на входе.

«Вот тебе и показалось, — стало жарко, расстегнула джинсовку. — Дела плохи, очень плохи. Дыши».

Весь день так и проходил — в напоминаниях себе дышать глубже и отвлекаться. Благо, было на что. Ленивые коровы ходили, отмахиваясь от мух, гуси пробегали прямо по кроссовкам. Сегодня был день деревенских мотивов. А Степан Петрович разговаривал со всеми. Участливо, с большим интересом. Что-то помогал выводить кистью одногруппницам, заставляя холодный пот скатываться по её спине. Разговаривал со всеми, кроме неё. И нет, не показалось. После обеда стало чертовски обидно. Но один раз — когда выписывала крышу деревянного дома, как раз вела прямую линию, и дернуло тут поднять глаза. Он стоял чуть поодаль и в упор, слишком остро, смотрел на неё, опершись о стену дома, прижав правую руку тыльной стороной к губам. Было очевидно, что так он стоит давно. Кисть поплыла вниз, незаметно сравняв крышу с краем листа.

— Знаете, я уже третьи сутки думаю, кого вы мне напоминаете.

Он медленно подошёл.

Поправляя краски в этюднике, от неожиданности она качнулась назад, оступилась о что-то, и попала в теплые крепкие руки.

— Извините, не думал, что напугаю.

Степан Петрович стоял сзади и сдержанно улыбался. Серые глаза цепко схватывали её лицо.

— Напугали, да. И кого же? — дышать, дышать.

— Еще подростком я увлекался фэнтези, и, как-то в книге прочел описание королевы друидов — высокой, нервно худой, изящной и у неё были огненно рыжие кудри. И она, хоть и была королевой, и правила целой планетой, но пугалась иногда самых простых вещей. Так вот, с тех пор — уже много лет, — я очень хотел её увидеть. Это вы?

Голова стала чугунной, и она почему-то кивнула.

— Прекрасно. Значит, мне придётся узнать вас поближе. Но это потом. Давайте помогу собраться, у вас опять краски оказались на земле, что ж такое.

Он было нагнулся, и от волос резко запахло свежеспиленным деревом и дорогой кожей.

— Сама… Спасибо… Не надо…

Где-то рядом безнадёжно промычала корова.

Две недели практики проносились с сумасшедшей скоростью. Лето развернулось в полную силу. Эля подоставала все свои любимые длинные цветастые платья. Много рисовали за городом, сосны, речки, заброшенные сараи, заборы. Сидели на Дворцовой, выписывая Эрмитаж, брусчатку, и даже просто поребрик. Гриша с ними учился последние дни — с сентября переходил в другой ВУЗ, и спустя несколько лет должен был пополнить ряды учёных-астрономов. Эля решила держаться стойко, и на профессора больше внимания не обращать. Правда, решение провалилось через час, когда, рисуя Медного всадника, она увидела, как профессор, — сегодня в белой рубашке и синих брюках — смотрит куда-то вдаль, на воду, закрыв глаза ладонью от солнца, а в другой — держа трубку.

«Вылитый капитан дальнего плавания. А, может и правда. Очень уж похож».

С Невы, как будто подтверждая, пронёсся ветер с запахом солёной воды, Степан Петрович развернулся, и, случайно ли, но пуговицы сверху на рубашке расстегнулись чуть больше, чем можно.

Конец ознакомительного фрагмента.