Из былого. Военно-морские истории

А. С. Черенович, 2020

Книга рассказов о жизни и службе моряков Военно-Морского Флота. Автор, опираясь на собственный опыт службы, создал яркое полотно переплетений событий и судеб, которое будет интересно самому широкому кругу читателей.

3. К вопросу о военно-морском юморе — 2

Флотский юмор, как мы с вами уже отмечали, — явление по природе своей стихийное и потому никаким планам не подвластное, ничьим указам не подчиняющееся. Этот юмор так же свободен в силу своего характера, как извечно свободен вольный дух моряков всех времён и народов. Этот дух свободы, приправленный изрядной долей здорового авантюризма, отличает всякого моряка. Конечно, я говорю о настоящих моряках, а не о тех, кто в силу каких-либо причин попал на флот случайно.

Не претендуя на полное и окончательное понимание вопроса, позволю себе выделить ещё одну довольно обширную область проявления флотского юмора. Она, эта область, охватывает высказывания о море, морской службе и моряках людей, от моря весьма далёких. Такие представители пишущей братии, не зная и не понимая внутреннюю жизнь и даже терминологию флота, выпускают в свет произведения, которые, кроме улыбки, ничего вызвать не могут. Они пишут газетные статьи, книги и даже песни.

Один простой пример — и всё становится ясно. Вам знакомы слова из такого эстрадного шедевра?

Напрасно нас бури пугали.

Вам скажет любой моряк,

Что бури бояться вам стоит едва ли.

В сущности, буря — пустяк.

Ни один ходивший в море моряк так никогда не скажет. Уж если и надо чего в море бояться, так в первую очередь — бури. Такое мог написать только тот, кто сам никогда не травил на качке, кто не брал на буксир аварийное штормующее судно, кто не крепил на заливаемой палубе оборвавшийся груз. С точки зрения моряка-профессионала эти слова — бред воспалённого мозга. Конечно, кто-то может сказать, что всё это нужно понимать в переносном смысле. Ну так, товарищи дорогие, тогда и пишите таким образом, чтобы тексты ваши воспринимались именно как иносказательные, а не как прямое повествование. Для этого в русском языке существует достаточно много способов.

Но откуда же берутся такие люди, кто они такие?

При каждом флоте существовала своя газета; на ТОФ — Тихоокеанском флоте — она называлась «Боевая вахта». При ней кормилась приличная когорта корреспондентов, которая освещала для широких масс мирные и боевые будни военных моряков на территории от залива Петра Великого до Командорских островов и бухты Лаврентия на Чукотке. Они носили ту же флотскую форму чёрного цвета, но, конечно же, без шевронов. Шевроны — золотые нарукавные нашивки, которые указывают воинское звание моряка, — имели право носить только лица плавсостава. Да, наверное, нужны были эти статьи в газетах, нужны были и сами газеты. Народ должен иметь представление о том, что происходит в армии и на флоте. По всей видимости, эти ребята закончили какие-то учебные заведения, получили какое-то образование; наверняка их учили, как правильно писать статьи и рассказы, сколько колонок и строк должна содержать в себе средняя статья… Но они не были профессиональными моряками, и весь их водоплавающий опыт ограничивался, как правило, одними-двумя-тремя сутками выхода в море на каком-либо корабле во время творческих командировок, большую часть которых они пластом лежали у кого-нибудь в каюте, страдая от приступов морской болезни. Пожалуй, это было их бедой, а не их виной.

Но как бы там ни было, а ляпсусы в своих творениях они допускали иной раз просто фантастические. Наверное, никогда не забуду я фразу из одной такой статьи; корреспондент посетил с редакционным заданием лёгкий артиллерийский крейсер перед выходом на боевую задачу. Вот что он позволил себе написать о жилье командира корабля: «У командира крейсера была просторная, светлая каюта на солнечной стороне».

Интересно, о какой солнечной стороне можно вести речь, если корабль в море в зависимости от обстоятельств вертится на все 360 градусов в течение всех 24 часов в сутки?

В 70-80-х годах даже существовал рассказ о некоем лейтенанте Иванове, составленный из фраз и выражений подобного рода газетных статей. Конечно, свою руку там приложили и настоящие флотские умельцы в вопросах литературы, немало которых служит на кораблях. Но основой сего опуса, безусловно, являлись ярчайшие перлы ребят из славного цеха корреспондентов флотских изданий. Это было настоящее народное творчество; рассказ этот передавали из уст в уста, как древнерусские былины. И от многочисленных пересказов, я уверен, он вовсе не проиграл, а только выиграл. Его знали наизусть, я никогда не видал его списков. Сегодня в памяти моей остались лишь некоторые весьма скудные отрывки этого во всех отношениях достойного публикации произведения. Конечно, жаль, что не удосужился я в своё время записать его на бумаге. Но что делать? Интересы и приоритеты семнадцатилетнего и двадцатилетнего парня в достаточной степени отличаются от интересов взрослого, пожившего человека.

И всё же я постараюсь дать вам возможность ознакомиться хотя бы с частью этих перлов, тех, что я помню сегодня. Итак, несколько моментов из жизни лейтенанта Иванова.

«Тридцатидвухлетний лейтенант Иванов стоял на пирсе и смотрел счастливыми глазами на корабль, на котором ему предстояло служить».

Из училищ лейтенанты выпускались обычно в возрасте 22–23 лет, тогда карьера шла более или менее ровно.

« — Как мне повезло! — пронеслось у него в голове, — ведь это целый эскадренный миноносец!»

…Герой рассказа, как новоприбывший офицер, представляется командиру корабля.

« — Ого, — сказал командир, — такой молодой, и уже лейтенант!

Затем он достал из кармана хронометр, запустил его, бросил в открытый иллюминатор пустую пачку из-под папирос “Герцеговина Флор”, в задумчивости сосчитал до 11 и сказал:

— Ветер заходит. Надо заводить дополнительные швартовы.

Лейтенант был поражён опытом и знаниями командира».

Хронометр — довольно большие по размерам, очень точные часы, уложенные в специальный футляр; все действия и рассуждения командира — полнейший бред с точки зрения морской практики.

…Корабль выходит на торпедные стрельбы.

«Счастливый лейтенант Иванов стоял на мостике миноносца. Свежий ветер обдувал его мужественное лицо. Он был бесконечно рад, что ему доверили стоять дублёром вахтенного офицера. Штурман верно проложил курс — рифы мелькали то справа, то слева. Чёрный дым изящными клубами выходил из дымовой трубы. Стрелка указателя лага медленно, но неотвратимо приближалась к отметке в 4 узла (около 7,2 км/ч).

— Ого, вот это скорость! — с восторгом в голосе сказал лейтенант Иванов.

— Да, тряхнули стариной. А то ли ещё будет, когда запустим вспомогательный дизель! — с гордостью произнёс командир».

Вспомогательный дизель работает не на винт, а вырабатывает электроэнергию.

…Начались торпедные стрельбы.

« — Торпедный аппарат, пли! — скомандовал командир.

— Есть пли! — с воодушевлением в голосе ответил командир минно-торпедной боевой части. Он резко дёрнул пусковую ручку торпедного аппарата. Глаза его горели огнём боевого азарта и ненависти к врагам отчизны. Торпеда, шипя и извиваясь, как змея, медленно выползала из торпедного аппарата.

— Изделие ушло! Откат нормальный! — бодро доложил командир отделения торпедистов старшина 2-й статьи Пупкин».

Понятие отката существует только в артиллерии.

«А в этот ответственный момент заместитель командира корабля по политической части капитан-лейтенант Вездесущенко проводил с матросами политинформацию в кубрике. Он докладывал:

— Проклятый загнивающий капитализм, бредущий неверными шагами рука об руку с фашизмом и империализмом под ветхими, изъеденными молью знамёнами антикоммунизма, всё ещё пытается запугать нас и продолжает бряцать своими ржавыми ракетами…

…После выхода в море и месячного отсутствия дома счастливый лейтенант Иванов бежал в посёлок с чемоданом грязного белья. Он торопился обрадовать жену и квартирную хозяйку — наконец-то его назначили руководителем группы политических занятий. Время подходило к отметке 23 часа…»

Надо признать, в иных местах это горький юмор. Но смеяться над собою может только сильный человек.

Хотя, честно говоря, иной раз и сами моряки говорили такое!

Новый начальник штаба нашей бригады ОВР (охрана водного района) капитан 2-го ранга Зелёнников своими фразами прославился на кораблях довольно быстро. Флагманский химик даже завёл специальный блокнот, куда записывал его выражения. Блокнот этот он давал читать многим; результат оказался вполне предсказуемым: однажды начштаба вызвал к себе флагхима и без лишних разговоров приказал сдать вышеозначенные записи. Чтобы проблем не было. Химик всё понял и блокнот сдал. Так погибли, не дойдя до читающей публики, настоящие шедевры народного творчества с некоторым налётом военноморской романтики. Зелёнников стал следить за своей речью (а может быть, стал читать, помимо служебной, ещё и художественную литературу), но некоторые его фразы долго ещё ходили среди офицеров бригады в устном изложении.

Вот некоторые из этих перлов.

Проверяющие из штаба бригады написали кучу замечаний на очередном корабле, начштаба ставит задачу командиру:

— Все замечания устранить до завтра! (На устранение всех замечаний нужно суток трое.) И не надо смотреть на меня глазами обиженной проститутки, которой не заплатили за работу. Уберите ваши жалобные глаза! У вас вся ночь впереди. Тому, кто не хочет работать днём при свете солнца, помогает луна!

Увидев матросов, слоняющихся без дела по территории бригады:

— Эй вы, трое! Оба идите сюда!

Распекая за упущения по службе кого-либо:

— Если вы хотите со мной разговаривать, стойте и молчите! Если человек оправдывается, значит, он виноват!

Никогда не забуду я своего первого командира капитан-лейтенанта Семёнкина Леонида Михайловича. К тому же он был ещё и моим земляком — из города Куйбышева под Барабинском. Его лексика была бесподобной, а смысловые идиомы — просто уникальными.

На выходе в море в шторм, увидев на крыле мостика укачавшегося в ноль, позеленевшего от икоты и тошноты вахтенного сигнальщика, матроса-первогодка, командир подошёл к нему и «успокоил»:

— Ну что, сынок, х…во? Ничего-ничего, всё нормально. Экое тебе счастье привалило.

Матрос, от болтанки способный соображать только через раз, пытается осмыслить, в чём же состоит привалившее ему счастье. Осмыслить не удаётся. Семёнкин продолжает:

— Ты только подумай: люди платят большие деньги за то, чтобы поехать к морю и дышать там воздухом, который насыщен полезным для деятельности организма йодом. А тебе здесь восемь тридцать платят каждый месяц за то, что ты дышишь. Дыши, сынок, глубже! В вашей деревне этого нет.

— Товарищ командир, я из Челябинска.

— А у вас что там, в вашем Челябинске, йодом, что ли, пахнет? Или другим безобразием? Дыши-дыши! Вот вернёмся с моря, ещё и на песочек пойдёшь, отдохнёшь немного.

Матрос с недоумением глядит на командира и не совсем уверенно спрашивает:

— Загорать?..

— Да, что-то вроде того. Разденешься по пояс для принятия солнечных ванн, пойдёшь на отлив и принесёшь полведра песку.

— Зачем? — Матрос уже почти пришёл в себя.

— Шлюпку мыть.

— Песком? Как это? А мыло?..

— Мыло, сынок, баталёр получает только на тебя и на твоих боевых товарищей, чтоб вы перед приёмом пищи клешни могли помыть. А шлюпку мы оттираем песком. А потом споласкиваем её забортной водой, которой вокруг — хоть залейся, экономить не надо. Потом опять оттираем. Потом опять споласкиваем. Пока чистой не станет. На шлюпку нам, сынок, мыла не дают. Так что получится у тебя полный пляжный комплект: морской воздух с йодом, полно солёной воды и песочек… Ну вот, гляди-ка, уже и порозовел.

Семёнкин был способен и на неординарные поступки. В пределах допустимого, конечно. Однажды мы возвращались с моря после выполнения очередной задачи. Время было что-то около нуля часов. Стояла тёплая летняя ночь, за бортом было плюс 18 градусов, почти полный штиль, на небе ни облачка, светила полная луна, вокруг ни одной цели. Примерно через 40 минут корабль должен был ошвартоваться в родной базе. Офицеры и мичманы прикидывали, кто, когда сможет пойти домой: кто — сразу же по приходу, ночью, кто — завтра или через сутки. Обычно в такие моменты сон куда-то отлетает и все ждут только одного — возвращения. На ГКП (главный командный пункт) в дополнение к командиру, штурману и вахтенному офицеру один за другим поднялись замполит, минёр и механик. Через некоторое время они плавно переместились на свежий воздух — на мостик; погода явно к тому располагала. Зачиркали спички, затеплились огоньки папирос. Неторопливо и спокойно струился тихий разговор, что на военно-морском жаргоне называется «травить баланду».

Две бесконечных недели, до отказа заполненных стрельбами из всех видов корабельного оружия, поиском подводных лодок «вероятного противника», отработкой борьбы за живучесть, тренировочными спусками под воду корабельных водолазов и тому подобными интереснейшими флотскими мероприятиями, которые называют коротким словосочетанием «боевая подготовка», сделали своё дело — людям требовался хотя бы кратковременный отдых. В такой ситуации перерыв в отработке задач на сутки-двое воспринимается как подарок судьбы. Можно «бросить яшку» (стать на якорь) в какой-нибудь бухточке, немного расслабиться, даже спустить шлюпку и сходить на берег — желающие всегда найдутся.

А затем — снова в море, и пошло-поехало: «Подводная лодка… Пеленг… Дистанция… РБУ (реактивные бомбомётные установки) к стрельбе изготовить!.. Торпедные аппараты правого борта к стрельбе изготовить!.. Цель воздушная. Правый борт сто сорок. Угол места шестьдесят. Артустановку к стрельбе изготовить!» Как говорят военморы: «Ну, понеслась душа в рай!»

На этот же раз кораблю светил долгожданный перерыв в отработке боевых задач сроком в несколько суток, к тому же со стоянкой в базе.

Вдруг, нарушая хорошо сгустившуюся идиллию, по «Каштану» (внутрикорабельная трансляция) радист вызвал главный командный пункт:

— ГКП — радиорубке!

Все насторожились. Обычно такие вызовы при возвращении с моря ничего хорошего с собою не приносили. Семёнкин взял микрофон, щёлкнул тумблером:

— Есть ГКП. Слушаю, командир.

— Товарищ командир, оперативный дежурный передал, что по приходу нам нужно срочно дозаправиться, получить продукты, затем сниматься и следовать к Четвёртому Курильскому, встречать транспорт из Владика. Оперативный спрашивает, сколько нам чего надо. Просит дать ему заявку.

Это была обычная практика. Корабли, израсходовав запасы на выходах, перед возвращением в базу давали по радио заявку на потребное дизтопливо, моторное или турбинное масло, пресную воду, провизию и т. д. Когда корабль швартовался, на пирсе его уже ждали машины с продуктами, трубопроводы были готовы к подаче ГСМ, воды — береговая база делала своё дело. В том числе и ночью.

Семёнкин, услышав новое распоряжение, сначала выругался — экипаж уже устал, а отдых откладывался на неопределённое время, затем на лице его появилась ядовитая ухмылка, и он передал в радиорубку:

— На Курилы, говоришь? Заявку им надо? Сейчас мы им дадим заявку. Минуту ждать!

Командир отключил радиорубку и объявил по общекорабельной:

— Баталёру — на ГКП!

Затем отключил «Каштан», повесил микрофон на место и обернулся к механику:

— Марат, тебе чего и сколько надо?

Наш командир БЧ-5 (электромеханической боевой части) полностью оправдывал своё боевое имя — он был так же стар, как его тёзка-линкор, и так же непримирим к врагам, как герой Французской революции.

— Солярки тонн пятьдесят да 300 килограммов моторного масла.

— А хватит? Слышал, куда идём?

— Хватит. Про запас ещё в графин себе налью, — хрипло хохотнул механик.

Минуты через три-четыре в дверном проёме появился баталёр, мичман Запупыренко:

— Прошу добро на мостик?

— Добро, поднимайся, Иван Антонович. Дело вот в чём: сейчас вернёмся, дозаправимся и уходим на Курилы. Что из продуктов нам надо получить? Рассчитывай на неделю-полторы.

Минуты через три-четыре, уточнив, что необходимо для корабля, Семёнкин вновь связался с радиорубкой:

— Радиорубка, ГКП!

— Есть радиорубка.

— Поднимитесь кто-нибудь на мостик, запишите заявку.

— Есть.

Через несколько минут радист писал на бланке радиограммы под диктовку командира:

— Для выполнения важного правительственного задания, — на мостике все заулыбались в предвкушении развлечения, — прошу обеспечить корабль ГСМ и продуктами, как ниже указано: дизтопливо — 50 тонн, масло М20БП — 300 кг, хлеба белого — 50 булок, хлеба чёрного — 20 булок, сухарей — 10 банок, рыбы мороженой — 50 кг, картофеля свежего — 100 кг (это на Камчатке в июне месяце), моркови свежей — 20 кг, бананов — 25 кг…

Семёнкин на минуту прервался и обвёл взглядом боевых товарищей: офицеры начинали посмеиваться, радист вскинул удивлённые глаза, но смолчал.

Леонид Михайлович продолжал:

— Пиши дальше, сынок. Ананасов — 2 ящика, винограду сорта Алиготе — 35 кг, пончиков с земляничным повидлом — 49 штук, для усиления питания офицерского и мичманского состава на нужды кают-компании португальского портвейна «Порто» — 12 бутылок, ароматизированных бумажных салфеток — 7 пачек, туалетной бумаги производства Франции. Нет, про туалетную бумагу не надо. Записал?

Матрос оторвался от блокнота, поднял сильно увеличившиеся, округлившиеся глаза:

— Так точно…

— Давай подпишу, — Семёнкин поставил свою подпись. — Ну а теперь иди, передавай.

— Так и передавать, товарищ командир?

— Так и передавай. Иди.

Радист спустился вниз. Текст радиограммы вызвал на мостике и на ГКП всеобщее оживление, обсуждение передаваемой заявки продолжалось минут двадцать. Всем была крайне интересна реакция оперативного дежурного бригады. Небольшое, но всё же развлечение.

Примерно через час мы заходили на швартовку. Нам нужно было вставать под загрузку, поэтому для нас освободили часть пирса, и мы ошвартовались первым корпусом. Шёл второй час ночи, но нас лично встречал оперативный дежурный — флагмин (флагманский минёр) бригады. Тут же стояла грузовая машина с продуктами и сонными матросами бербазы (береговой базы). В свете прожекторов и дежурного освещения на лице оперативного сияла широчайшая улыбка. В предвкушении разговора с «виновником торжества» он неторопливо прохаживался по пирсу, заложив руки за спину и ожидая конца нашей швартовки.

Но вот, взревев последний раз, подчиняясь команде с ГКП, заглохли главные дизеля; рассеялся едкий дым выхлопа; матросы крепили заведённые концы; трюмная команда раскатывала топливные шланги. Флагмин в наступившей тишине задрал голову вверх и крикнул с пирса нам на мостик:

— Здорово, Семёнкин!

— Здорово, Палыч! Чего пришёл? Что мы, без тебя не ошвартуемся? Или не спится?

— Ну ты, Семёнкин, даёшь! Если бы я не знал, что радио с заявкой с твоего корабля, я бы решил, что командир умом тронулся. Но это же Семёнкин!

Лицо оперативного дежурного просто сияло от широчайшей улыбки. Леонид Михайлович заулыбался вовсю ответно:

— А ты как хотел? На том стоим! Бананы-то привёз?

— А как же! Но только извини — солёные. Свежие на сегодня уже вышли, будут завтра, с вечерней лошадью из Хабаровска. Возьмёшь эти?

— А нам — один х…! Солёные так солёные, с макаронами на ура съедим. Лишь бы душенька приняла, жопонька всё разделает.

— От твоей заявки весь штаб минут тридцать гудел. У всех сон как рукой сняло. Ну, ладно, Михалыч, заправляйся и отваливай. Детали задачи тебе сейчас на УКВ в закрытой связи дадут. Ветер тебе в спину!

Вот так, товарищи дорогие, и рождается безо всякой предварительной подготовки, просто в зависимости от сложившейся ситуации этот самый военно-морской юмор. Одна небольшая радиограмма доставила много добрых, весёлых минут весьма широкому кругу военных моряков. А это весьма значимо для наших суровых будней.

Впрочем, и в обстановке вполне обычной Леонид Михайлович оставался верен самому себе. Вот ещё один случай.

Корабль стоит у пирса, идёт будничная, в чём-то немного рутинная стояночная жизнь. Экипаж занят делами по распорядку дня, обстановка довольно спокойная, местное судовое время — 10:45. Я сижу за столом и подбиваю документы — планы занятий, тренировок, учений. Через переборку в соседней каюте похрапывает командир. Вдруг он заворочался — слышимость довольно хорошая, но не я же проектировал этот корабль. Храп прекратился, затем раздался звонок — командир вызывает рассыльного по кораблю. Я продолжаю писать, но понимаю, что сейчас что-то будет.

Грохот военно-морских сапог по трапу, затем — вежливый стук в дверь каюты командира, голос Семёнкина:

— Да!

— Есть рассыльный.

— Добро. Вот что, сынок, позови-ка ты ко мне кока.

— Есть. — И вновь грохот сапог по трапу.

Через три минуты кок — казах Керкинбаев Самат — уже стучится в каюту:

— Таварыш камандыр… Па вашыму приказу… Кок…

Заметно, что парень волнуется. Нарочито недовольный голос Семёнкина:

— Кок, сколько сейчас времени?

— Нэ знаю, таварыш камандыр.

— Ну так сходи узнай!

— Ест! — Грохот сапог по трапу.

Мне становится интересно: продолжаю заполнять документы и прислушиваюсь уже специально. Через пару минут возвращается кок:

— Бэз питы одынцать, таварыш камандыр.

— Ну вот видишь!

— Што?

— Как что? Как что? Уже полчаса назад ты должен был постучать в мою каюту: товарищ командир, вот картошечка жареная, лучок тут, хлебушек с маслом…

Голос Семёнкина содержит в себе удивительный сплав строгости начальника и чисто отеческой досады на непонятливого ребёнка. Я через переборку чувствую, как в сердце этого бесхитростного сына востока крутой пеной моментально вскипает раскаяние и сильнейшее желание исправить ошибку и угодить своему командиру.

— Понял, таварыш камандыр. Я шас, — раздаётся его счастливый голос.

Грохот сапог по трапу. Я не могу не улыбнуться оригинальности педагогического таланта Леонида Михайловича. Да и артист недюжинных способностей явно дремал в его душе.

Минут через сорок слышен чёткий звук размеренных шагов по трапу и в коридоре, затем — стук в дверь соседней каюты и голос кока:

— Таварыш камандыр, гатова…

— Ну вот, другое дело. Молодец. Ты знаешь о том, что ты самый главный на этом корабле, кто должен заботиться о командире? Главнее тебя нет, сынок. Кто ещё здесь меня накормит? А я ведь тебя в бой поведу. И я же тебя из боя вывести должен. Живым вывести. Понял?

— Так точна!

— Ну ладно… Иди.

— Ест, — счастливый своей значимостью для самого командира корабля, кок уходит.

Грохот сапог по трапу. Затем — стук ко мне в переборку, голос Семёнкина:

— Старпом, зайди!

Складываю планы, выхожу в коридор, стучусь в соседнюю дверь:

— Прошу добро.

— Заходи, заходи.

За столом, аккуратно накрытым свежей газетой «Красная звезда», сидит командир. На столе — большая миска жареной картошки, несколько чистых тарелок, вилки, нарезанный лук, хлеб, масло, два стакана, графин с водой.

— Садись, старпом. Давай тут маленько. — Достаёт канистрочку со спиртом, наливает по четверти стакана. — Ты шило с водой будешь или так?

— С водой, Леонид Михайлович.

— Ну, давай. Положи себе немного картошечки, закуси. Ну, вздрогнем. Пусть все наши враги сдохнут!

Освежились, закусили.

— А теперь, старпом, давай-ка пройди по кораблю, посмотри, чтоб всё там нормально… Проверь всё. Отработай, чего там положено… А я тут немного… Отдохну вот… Ну иди, иди.

Я выхожу в коридор, надеваю пилотку, застёгиваю воротник кителя — вперёд, пойдём службу править.

Карьера Семёнкина была далеко не гладкой, всякого он в своей жизни насмотрелся и многое испытал. Но как бы там ни было, а моряком он был настоящим. Он обладал тем качеством, теми способностями и знаниями, которые учебник «Морская практика» называет коротко, но вполне точно и понятно — хорошая морская практика. В море с ним было спокойно, экипаж чувствовал себя уверенно. Конечно, и у него были свои недостатки, никто из нас ангелом не является. Но, как говорил Виктор Викторович Конецкий, «у каждого — свой бзик».

Есть в русском языке понятие: шлея под хвост попала. Полагаю, что всем смысл этой фразы достаточно понятен. Так вот, если подобное случалось с Семёнкиным и он упирался рогом, то никто и ничто не могло свернуть его с места.

Стояли мы как-то в доке. Доковый ремонт закончился: корпус отчистили, загрунтовали, покрасили, осмотрели винто-рулевую группу и забортные устройства — пришло время уходить. С нами стояли ещё СКР (сторожевой корабль) и тральщик; они тоже были готовы к выходу. Всё бы ничего, да вот только… Оба наших ДГ (дизель-генераторы) были неисправны. А что такое неисправный ДГ? Это отсутствие автономного бортового электропитания. И согласно требованиям руководящих документов в таком состоянии отрываться от стенки (выходить из дока) мы не имели права.

По плану — на флоте всё по плану делают — завтра док должен был погрузиться и мы — выйти из него. Сегодня же начальники и проверяющие бегали, подписывали нужные бумаги, готовили док и корабли. Пришли они и на наш корабль. Семёнкин упёрся:

— Из дока не выйду.

— Почему?

— У меня оба ДГ не в строю.

Начальство обалдело:

— Ты что, Семёнкин? Время вышло! Надо ставить следующие корабли! План же!

— В гробу я ваш план видал!

От такого ответа начальство обалдело ещё больше.

Через три часа в корабельной кают-компании ругалось с командиром уже значительно большее число представителей нашей славной кораблестроительной промышленности: флагмех (флагманский механик) дивизиона ремонтирующихся судов, специалисты завода при поддержке офицера из технического отдела флотилии и даже сам докмейстер лично.

Семёнкин стоял непоколебимо. Что тот утёс или ке кур.

— Михалыч, ты что, одурел? У нас же график медным тазом накроется!

— Добро ему накрываться!

— Выходи! Подписывай бумаги!

— Не выйду! А вдруг пожар? Без ДГ я даже пожарник (пожарный насос) запустить не смогу. Не говоря уж об освещении.

— Какой пожар?! Семёнкин, ты что, идиотами нас считаешь? Как только выйдешь из дока, тебя буксир под белы рученьки подхватит — и через двадцать минут будешь у причальной стенки стоять, подсоединишься к береговому питанию. Двадцать минут, Семёнкин! Только двадцать минут! А если что от дока до причала случится, так буксир тебя из своей пожарной магистрали по самые ноздри зальёт! Ты слышишь?

— Нет, я сказал.

— Семёнкин, я тебе приказываю! — вдруг побагровев, заорал кап-два (капитан 2-го ранга) из технического отдела флотилии.

— Ах приказываешь? — взвился командир. — Ах приказываешь? Сейчас, погоди, — и он стал давить кнопку вызова рассыльного по кораблю.

Кнопка не отзывалась, звонка не было.

— Рассыльный… твою мать! — раненым вепрем взревел Семёнкин.

У присутствующих заложило уши. А вы как хотели, товарищи дорогие? Покричите-ка на швартовках да в шторм, потренируйтесь — и у вас такой же голос прорежется. Служба на корабле — это вам не в тёплом кабинете на мягких стульях сидеть!

В дверях появился бледный рассыльный.

— Вахтенный журнал мне! Шнуром!

Рассыльного унесло. На несколько минут в кают-компании повисла гнетущая тишина. Но вот принесли вахтенный журнал корабля. Семёнкин раскрыл его на последней записи, подвинул к представителю техотдела:

— Пиши письменное приказание! А я допишу, что вышел без ДГ. И помни, что это документ для прокурора!

Кап-два побледнел, потом покраснел, потом его буквально приподняло со стула:

— Семёнкин! Ах ты… Ах ты… Ёп… Тап… Тудап!

— Что, слабо написать?! Сказал, не выйду, значит, не выйду. Всё, разговор окончен!

На следующий день началась доковая операция. Все вчерашние начальники вместе, хорошо сплочённой группой, стояли на башне дока, всё ещё не теряя надежды уломать нашего командира в последний момент. Ведь всерьёз ссориться с техотделом флотилии станет далеко не каждый.

Вывели тралец. Вывели СКР.

— Семёнкин, выходи!

— Не выйду.

Докмейстер не выдержал:

— Сейчас твои концы с кнехтов скинем и сами на руках тебя вытянем. А там буксир поймает.

— Только попробуйте, троньте! Я сейчас прикажу раздать матросам автоматы с боезапасом и дам команду стрелять по всякому, кто тронет наши швартовные концы!

Шлея под хвост попала. Семёнкина понесло.

К вечеру док всплыл с нашим одиноким кораблём. Рабочие начали менять клетки докового набора для следующих кораблей. Мы занимали чужое место. По плану.

Разъярённый докмейстер кричал нашему командиру с башни:

— Электропитание я вам не дам! Сидите там в темноте!

— Не давай, не надо. Я прямо сейчас записываю об этом в вахтенный журнал с припиской, что взрывопожаробезопасность на корабле не обеспечена!

— Ах Семёнкин! Ах ты… Я тебе леса к кораблю не поставлю, а сходню на башню перекинуть не дам. Будете там сидеть все — безвылазно!

Сойти с корабля в доке можно только по металлическим конструкциям — лесам, которые ставили к борту. С этих же лесов производили зачистку подводной части корпуса и ремонт. Гальюны также находились внизу, корабельными гальюнами в доке пользоваться запрещалось.

Леонид Михайлович нашёлся моментально:

— А как мы какать-писить будем? Как мы какать-писить будем? Сегодня же перед отбоем выстрою всю команду на верхней палубе, и мы все вместе, как хор имени товарища Пятницкого, так прямо с борта и оправимся. Кто по малой нужде, а кто — и по большой. Кому как приспичит. Мы тебе к утру всю стапель-палубу за…рём!

Докмейстер выдал непечатное трёхэтажное лексическое построение и ушёл с башни. Через 10 минут нам поставили леса, а наши электрики прокинули на док кабель.

Из дока мы вышли с задержкой на трое суток.

Вполне допускаю мысль о том, что далеко не каждому рассказанное мною покажется чистой воды юмористическими историями. Но, уверяю вас, долго ещё потом на наших кораблях офицеры вспоминали и заявку на бананы, и этот выход из дока с добрыми улыбками, а то и со смехом.

Апрель 2006 года