17 писем А. Толкачёва к студентам

А. Н. Толкачёв, 2013

Книга, написанная талантливым художником, опытнейшим производственником и замечательным педагогом А.Н. Толкачёвым, посвящена работе художника-постановщика в кино. Опираясь на собственный богатый опыт, он толково и наглядно рассказывает в ней обо всем процессе работы художника-постановщика над картиной – начиная от прочтения сценария и заканчивая работой на съемочной площадке. Широко иллюстрирована фотографиями со съемок, эскизами и макетами к фильмам. Интересна и поучительна книга будет не только художникам, режиссёрам, операторам, киноведам и другим профессионалам, но и всем любителям кино и хорошей умной литературы. Книга издана с максимальным сохранением авторской лексики и орфографии.

В начале было слово… или Знаете ли вы русского языка?

Задумывались ли вы о том, как плотно всю жизнь нас окружают всевозможные буквы и цифры? Они появляются сразу после нашего рождения на роддомовских бирках и долгие годы напоминают о нас после нашей смерти.

Буквы буквально преследуют нас повсюду. Одни нагло лезут в наше сознание с сумасшедших рекламных щитов и грязных заборов, другими испещрены всевозможные упаковки и любые предметы быта и одежды, третьи информируют и руководят нами в житейском море… И, конечно же, несметное количество букв таится в неисчислимом множестве книг и другой печатной продукции. Буквы заполонили абсолютно всё пространство вокруг нас.

Мы и людьми-то стали лишь благодаря изобретению письменности.

Надо сказать, что ранее к буквам, точнее — к слову — относились весьма почтительно и, если хотите, трепетно. В русском языке есть множество пословиц и иных мудрых наблюдений, посвящённых слову.

Ныне же, когда количество разных слов «на душу населения» постоянно растёт в геометрической прогрессии, на мой взгляд, столь же стремительно падает цена и смысл слова. Я ещё застал времена, когда к печатному слову относились более чем уважительно, а слова, напечатанные в газете, особенно — в «Правде», народ воспринимал как незыблемую истину.

За слово, как известно, ставили памятники, ссылали в каторгу и «пускали в расход»…

На удивление быстро подзабылось сравнительно недавнее время, когда далеко не каждый гражданин СССР имел конституционное право купить себе пишущую машинку. Нужно было собрать кучу документов, доказывающих необходимость и право иметь в личной собственности «множительную технику». И хотя на этой «технике» можно было с большим трудом «пробить» под копирку не более шести страниц «слепого» текста на папиросной бумаге, каждая машинка была зарегистрирована Великим Государством, и ты не имел права подарить или продать её кому-либо без разрешения этого государства. Такое было отношение к слову. Власть боялась слова.

Но ещё Маяковский три четверти века назад сокрушался, что «Слова у нас, до важного самого, в привычку входят, ветшают, как платья…».

Обратили внимание: на заборах и иных свободных уличных плоскостях ныне, по большей части, красуются надписи латинскими буквами, а родные, с детства привычные слова, начертанные угловатыми буквами славянского алфавита, ранее считавшиеся «непечатными», легко перекочевали в печатные издания? Но печаль, думаю, не в этом.

Когда-то большевики с успехом решили одну из своих главных задач — ликбез, т. е. ликвидацию безграмотности, и долгие годы мы гордились тем, что мы — самый читающий народ в мире. Не анализировалось, правда, что мы читаем и как.

Все члены КПСС (Коммунистической партии Советского Союза) в обязательном порядке выписывали газету «Правда», а несметная армия комсомольцев (членов Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза молодёжи) умело направлялась Партией и Правительством на новые подвиги не без помощи «Комсомольской правды». Все областные города необъятного Союза выпускали свою «Правду», а в Союзных республиках — минимум на двух языках. Получалось, что в стране великое множество правд. Хотя в Саратове, например, областная газета называлась не «Саратовская правда», а коротко и однозначно — «Коммунист». А молодёжная газета, с которой я долгие молодые годы сотрудничал, имела скромное название «Заря молодёжи». Тысячи и тысячи редакций и типографий районных газет заваливали квартиры законопослушных граждан своими «правдами», неустанно «сея разумное, доброе»… и вовсе не вечное. Прибавьте к этому сотни тысяч многотиражек, выпускаемых на каждом заводе, почти в каждом колхозе и в каждом уважающем себя учреждении. И все эти миллиарды кубометров газетной бумаги, испещрённой буковками и фотографиями преотвратного качества, так или иначе использовались в быту.

Надев после ВГИКа солдатскую форму, я, по мере своих возможностей, укреплял моральный дух Советской Армии, служа в дивизионной газете «Таманец».

Прошу также не забывать о многих сотнях самых разнообразных «тонких» и «толстых» журналов, бывших, в частности, хорошей и престижной «кормушкой» для художников.

Ныне остаётся только удивляться, что вся эта несметная масса печатной продукции, постоянно находящейся под «неусыпным государевым оком», была востребована. Вам, как художникам, необходимо знать, что самые длинные очереди по утрам выстраивались именно у газетных киосков (коих в советское время было великое множество), а уж потом — у пивных ларьков (коих было катастрофически мало). В любой квартире вы увидели бы кипы газет и журналов, несмотря на то, что вся эта «макулатура» в основном использовалась в качестве туалетной бумаги и обёрточного материала. Когда вам придётся воссоздавать «эпоху социализма», не забудьте, что дефицит обёрточной бумаги в магазинах вынуждал продавцов заворачивать в газеты селёдку и колбасу, что газета была идеальной одноразовой скатертью в любых условиях, что гладить брюки удобнее всего было через газету, что заботливые жёны заворачивали в газеты бутерброды и сменное бельё мужьям, отправляющимся на работу и в командировку; в газетные же кульки и кулёчки насыпали крупу, сахар и семечки, а смоченные и высушенные комки газет подчас служили отличным топливом… Нынешние газеты столь разительно отличаются от газет, например, двадцатилетней давности, что ныне ответственный художник вынужден за большие деньги изготавливать газеты тех времён даже для оклейки стен декорации.

Недавно молодой сорокадвухлетний реквизитор не смог сделать из газеты ни одной примитивной сигареты-самокрутки, которые долгие годы курил не только Непобедимый Советский солдат, но и почти весь рабоче-крестьянский народ. Да, время идёт…

* * *

Когда-то ненавязчивая советская реклама скромно утверждала: «Книга — лучший подарок!». Утверждала справедливо, ибо купить нужную или просто хорошую книгу было практически невозможно. Поэтому многие интересные книги мы перепечатывали на машинке или переснимали и печатали на фотобумаге, перепечатывали с перепечатанного и переснимали с переснятого… Помнится, что «Роковые яйца» М. Булгакова я прочитал в конце 60-х в очень плохом машинописном варианте и был потрясён. Мне так захотелось поделиться своими впечатлениями, что я самостоятельно перепечатал произведение, заняв машинку у друзей-сценаристов. «Собачье сердце» и «Мастера и Маргариту» я впервые прочитал тоже в «самиздатовском» виде. А в середине 70-х я переснял на фотоплёнку один из томов «Архипелага ГУЛаг», тайком привезённый друзьями из Лондона.

В СССР был хронический дефицит товаров. Хорошая книга не была исключением. Поэтому некоторые «наши люди», коим удавалось побывать в «загранице», привозили оттуда не джинсы и другие шмотки, а книги, изданные у нас же. В любой стране можно было легко купить книги, о существовании которых мы даже не подозревали. Судя по всему, это было частью внешней политики Советского Союза — издавать небольшими тиражами книги не особо жалуемых нашими властями писателей и торговать ими в иных странах, чтобы заткнуть пасти всяким недоброжелателям и пасквилянтам, нагло клевещущим на нашу Родину злобными измышлениями об отсутствии свободы слова и печати в СССР. Я тоже привёз году в 86-м из Польши «духовную пищу» в виде нескольких томиков Цветаевой, Ахматовой и Гумилёва, сэкономив на суточных, т. е. на пище гастрономической. Болгария и Польша были, пожалуй, самыми доступными для «простого советского человека» странами. И хотя бытовало выражение «Курица — не птица, Польша — не заграница», необходимо было преодолеть массу всевозможных препон и пережить ряд унизительных процедур (в том числе — медицинских), чтобы попасть туда. Я уж не говорю, что необходимо было пройти самый настоящий экзамен, где серьёзные люди легко могли «зарубить» твою кандидатуру по политическим соображениям. Например, собираясь в лояльную Канаду на съёмки нескольких эпизодов киноэпопеи «Вкус хлеба», снимаемой, между прочим, по госзаказу, мы были вынуждены всерьёз изучать историю, географию и политический строй Канады и старались запомнить фамилию Первого секретаря ихней Коммунистической партии. В Канаду я так-таки и не попал (по экономическим соображениям), но опыт и ненужные знания остались.

Думаю, вам следует знать, что таможенники любой страны мгновенно узнавали прибывшего советского человека не столько по одежде, сколько по «советским» чемоданам, забитым консервами, копчёной колбасой и супами в пакетах. Иметь валюту ты никак не мог, обменять деньги тоже было нельзя, суточные, даваемые государством на прокорм, были откровенным плевком в морду, а привезти хоть какие-то сувениры хотелось. И — голь на выдумки хитра — наши люди варили яйца и пельмени кипятильником в раковинах умывальников, механики съёмочной аппаратуры жарили картошку в банках из-под плёнки, а костюмеры Большого (!) театра запекали мясо между двумя утюгами.

Вряд ли вы сможете понять, сколь унизительно было наше положение на Международном кинофестивале 1988-го года в Каире, когда на все 8 дней нашего пребывания нам выдали по 10 долларов США на нос, справедливо объяснив, что жрачка там халявная, а 10 долларов — щедрость государства на случай непредвиденных обстоятельств. Непредвиденные обстоятельства возникли сразу же. В понтярном пятизвёздочном отеле «Semiramis», где нас поселили, действительно был халявный «шведский стол» с невероятным выбором всевозможных острых и сладких блюд, но любая жидкость, спокойно стоящая на наших столах (за исключением единственной бесплатной чашки кофе или чая на завтрак), была нам недоступна. Десятидолларовая купюра, которая в Москве казалась мне чуть ли не пропуском в незнакомый мир, оказалась бумажкой, на которую я мог купить в отеле 4 бутылки пива или минеральной воды, или 4 же чашки кофе. Вышколенные арабы-стюарды внимательно следили за всеми вкушающими пищу и, стоило тебе поднять взгляд от тарелки, мгновенно возникали перед тобой со слащавой улыбкой и неприличным предложением открыть бутылочку пива или воды. Я возненавидел их гадкую угодливость, мерзкие неискренние улыбки и нескрываемое чувство превосходства над окружающими. И где только понабрали этих мерзких типов!? Замечательные кварцевые наручные часы-штамповка стоили столько же, сколько стоила бутылка отвратительного египетского пива, поэтому я улетел из Каира, так и не попробовав ихнее знаменитое пиво «Stella», но осчастливив друзей часами и очень дешёвыми сувенирными папирусами. Наши кураторы, отрывая от госбюджета по 10 долларов на представителей культуры, конечно же, не могли предположить, что нам захочется сходить, например, в великолепный Каирский музей или, скажем, в туалет, находящийся вне отеля. Так что, в тот раз из Каира я никаких книжек не привёз.

Зато много книг мы обычно привозили из поездок по выбору натуры. Заезжая в любой посёлок или большую деревню, мы первым делом интересовались, где у них книжный магазин. В одном казахском ауле я приобрёл — вы не поверите — трёхтомник «Опытов» Монтеня и 2 тома «Мифов народов мира», которые в Москве можно было, похлопотав, достать за десятикратную стоимость.

Никто не знает, по какому принципу распределялась по торговой сети печатная продукция, но мы поняли — чем дальше населённый пункт от так называемых культурных центров, тем больше там неожиданной и превосходной литературы. Деяния наших чиновников от торговли и всякой там пропаганды не соответствовали никакой логике и здравому смыслу. (В письме «Созвездие Быка на карте Родины» я рассказал об освежителе воздуха для туалетов — одном из двух товаров на пустых полках магазина в глухой деревне Саратовской области. Вторым товаром был крем после бритья с витамином F. Больше там не было ничего. Но это — картинка из конца 2000-го года). В Советском Союзе прилавки магазинов не пустовали, но чаще всего были завалены ненужными товарами. Например, в бескрайних степях Казахстана я встречал в продаже бензопилу «Дружба», а также ласты и другие принадлежности для плавания. И, поверьте, мало бы удивился, если бы увидел в магазинах Туркмении лыжи и валенки. В провинциальных книжных магазинах вечно было не найти детских книг, учебников и школьных тетрадей, зато встречались труды Джонатана Свифта и великая книга Эразма Роттердамского.

В экспедициях мы заводили знакомства с продавщицами книжных и букинистических магазинов и удачно пополняли свои библиотеки. Особенно выгодно было ходить по магазинам с известными артистами и, «примазываясь» к их популярности, получать свою долю дефицита.

Ещё книги спасали в трудные времена, коих, к сожалению, было много. Когда «костлявая рука голода» в очередной раз сжимала стенки желудка, я нёс, как правило, дорогостоящие альбомы по искусству в букинистический магазин, успокаивая себя тем, что качество полиграфии растёт, значит, скоро выпустят более хорошие альбомы, которые я смогу купить, когда утрясутся финансовые проблемы. Оценщик сверялся с каталогом, и кассир сразу же выдавал деньги, вычтя справедливые 20 % за труды магазина. Со временем действительно выпускались новые альбомы, правда, возникали и новые финансовые проблемы. Поэтому, когда кто-либо из друзей дарил мне очередной альбом, я просил его сделать дарственную надпись на титульном листе — это было почти гарантией того, что альбом останется у меня.

Времена меняются, отношение к книгам — тоже, и теперь продать книгу не так-то просто. Зато достаточно легко можно приобрести почти любую книгу. Помнится, в так называемые «лихие девяностые» на любом книжном развале спокойно продавалась «Mein Kampf» несостоявшегося художника Адольфа Шикльгрубера. О, времена! О, нравы!..

А в 70-х и 80-х я безуспешно искал любую книжку моего любимого Виктора Конецкого, пока директриса какой-то районной библиотеки в сибирском городе Междуреченске, узнав об этой моей беде, не выкрала из собственной же библиотеки нечитанный двухтомник Конецкого и не подарила его мне.

Теперь не слишком капризному библиофилу вовсе не обязательно ходить в библиотеки и книжные магазины — многие издания можно легко найти в Интернете. Книга стала настолько доступной, что, на мой взгляд, пропала радость обладания новой книгой, и вообще изменилось отношение к слову.

Раньше охота за книгой была для многих подчас важнее и интересней самой книги.

На хорошие книги тоже была мода. По характеру домашней библиотеки можно было судить о социальном и интеллектуальном уровне хозяина, его интересах, связях, финансовых возможностях и т. д. Кажется, в середине 70-х началась подписка на двухсоттомник избранных произведений классиков мировой литературы. Издатели предполагали осилить этот проект лет за 10. Ажиотаж был просто сумасшедший. Те, кому каким-то чудом удалось оформить эту подписку, вызывали у прочих чувство жгучей неизбывной зависти и злости на свою разнесчастную судьбу. Не очень понятно, кто и по какому принципу составлял проект этого двухсоттомного книжного монстра, но довольно скоро стало ясно, что многие авторы и их произведения нормальным людям не очень нужны. Ажиотаж, тем не менее, не угасал. Но на полках букинистических магазинов стали появляться отдельные тома, и многие по инерции их покупали и с гордостью ставили в свои шкафы. Правда, я не встречал ни в одном доме больше 50–60 томов, да и те, по большей части, стояли «для красоты».

Если вам придётся делать декорацию советской квартиры 80–90-х годов, хозяева которой имеют «среднеинтеллигентный» статус, «вышесредний» доход и нужные связи, постарайтесь найти и изготовить хотя бы корешки суперобложек того двухсоттомника. Это очень характерно и недорого в изготовлении. Ещё в таких домах непременно были в моде любые подписные издания и полные собрания сочинений (неважно — кого). Корешки изготовить тоже несложно. (Кстати, совет о нужных связях. Старайтесь, по возможности, спекулировать на остатках бескорыстной любви народа к кинематографу — заводите любые нужные для работы и жизни знакомства. Дружите с хорошими нужными людьми, которых некоторые циники так и называют — нужники).

Ещё вам надо знать, что одним из показателей достатка и благополучия крепкой советской семьи на протяжении нескольких десятилетий была хрустальная и фарфоровая посуда, которую хозяйки держали в своих квартирах на самом виду за стеклянными дверцами сервантов и буфетов и которой эти хозяйки не позволяли пользоваться никому и никогда. Еде-то к середине 60-х все эти «хрусталя» и любовь к ним были всенародно высмеяны и обозваны одним оскорбительным словом — «мещанство». Постепенно с застеклённых и «зазеркаленных» витрин сервантов исчезла не только дорогая во всех смыслах посуда, но и сопутствующие статуэтки и прочие слоники. Теперь на самом видном месте в квартире семьи, не желающей быть «мещанской», красовались книги, которыми, впрочем, тоже, чаще всего, не позволялось никому пользоваться, и уж тем паче — выносить из дому. В иных домах я встречал полушутливые надписи, которые остужали желание гостя попросить у хозяев книжку на время: «Не шарь по полкам жадным взглядом, здесь книги не даются на дом!». Знаете, а по тому времени это было правильно. Я потерял много книг, давая друзьям их почитать. А некоторые из друзей и вовсе не считали зазорным умыкнуть у тебя понравившуюся книгу.

В кабинетах начальников самых разных рангов книги тоже были непременным антуражем и атрибутом. В кабинетах Больших Начальников в застеклённых шкафах обязательно стояли все тома полного собрания сочинений Ленина (а примерно до 55-го года — и Сталина) и Большой Советской Энциклопедии. Остальная литература — по усмотрению хозяина кабинета и профилю его работы. Некоторые начальники скромно напоминали, что они — люди интеллигентные, выставляя напоказ подписные издания, например, Пушкина, но не Достоевского. А в кабинете начальника Бутырского СИЗО в 1975-м я видел, кроме «непременного набора» книг, ещё и все тома прекрасно сохранившейся антикварной энциклопедии Брокгауза и Ефрона, явно попавшей туда не по разнарядке, а, скорее всего, подаренной ему кем-то из подследственных.

Вспомнился анекдот:

Берия приказал повесить в своём кабинете портрет Пушкина, объяснив удивлённым подчинённым:

— Это он первым призвал: «души прекрасные порывы!».

* * *

Пожалуй, стоит рассказать ещё об одном благом эксперименте, затеянном году этак в 1973-м, при помощи которого чиновники страны Советов в очередной раз собирались «убить» двух, а то и больше «зайцев» — утолить духовный голод народонаселения и одновременно якобы сохранить миллионы гектаров леса, истребляемого для производства бумаги, используемой, в частности, и в книгопечатании. Придумка была, как всегда, гениальной: гражданин сдаёт в приёмный пункт 20 кг макулатуры, а взамен получает талон, который даёт ему право приобрести хорошую книгу, изданную специально для поощрения интеллектуальных сборщиков макулатуры. Духовной жаждою томимый народ кинулся собирать макулатуру. Началась буквально всеобщая охота за бумагой и её производными. В азарте охоты обычно добропорядочные и законопослушные граждане часто преступали законы морального и уголовного кодексов. Очистив свои чуланы и антресоли от старых газет, журналов, растрёпанных детских книжек и писем друзей, солидные люди стали воровать с работы любые бумаги, бродить по задворкам магазинов в поисках бесхозной картонной тары и беззастенчиво рыться в мусорных контейнерах. Наши люди перестали выбрасывать пустые пачки-коробки из-под тортов и пельменей, стирального порошка и сигарет… Некоторые из моих знакомых буквально свихнулись: они утрамбовывали в бумажные мешки всё бумажное — от конфетных фантиков до специально сохранённых троллейбусных билетиков. Они обзавелись безменами и периодически взвешивали эти мешки. И это были люди, квартиры которых были битком набиты самыми разными, нужными им книгами! Они обвиняли меня, долго не поддающегося всеобщему ажиотажу, в нелюбви к деревьям, лесам и Родине. Их, имеющих огромные домашние библиотеки, судя по всему больше интересовало участие во всеобщем полезном мероприятии, чем книга, которую они смогут купить за эти проклятые 20 кг… А самой первой книгой, я бы сказал — Книгой с большой буквы — обещали выпустить замечательную и совершенно необходимую в домашней библиотеке, можно сказать, настольную книгу, без чтения которой советскому человеку очень скоро наступит хана — «Королеву Марго» Александра Дюма.

Затевая столь мощную общегосударственную кампанию, власть, играя на лучших струнах души советского человека, предусмотрела, как ей казалось, всё. В стране была быстро создана огромная сеть приёмных пунктов макулатуры, проведена большая пропагандистская работа, организован транспорт и, наверное, усилены мощности всяких комбинатов, подготовлены кадры специалистов по приёму этого ценного вторсырья, выпущены всевозможные листовки и плакаты типа «Сдал макулатуру — спас дерево», отпечатаны и распределены талоны… И т. д., и т. п. Народ, изголодавшийся по неполитизированной литературе, самозабвенно собирал всякий бумажный мусор, тащил его на приёмные пункты, где мок и мёрз в очередях в ожидании заветного талончика на право(!) покупки(!) книги(!) — такой любимой и долгожданной «Королевы Марго»! Какие дальновидные политики придумали осчастливить народ именно версией судьбы несчастной королевы — неизвестно, но фокус удался: народ на время забыл о хронической нехватке колбасы и прочих продуктов питания тела. Тем более, что следующей обещали выпустить книгу аж самого сэра Артура нашего… Конан Дойла! И выпустили-таки, сдержали обещание! Была она, правда, уже в мягкой обложке, но, что поделаешь, в стране — дефицит картона и коленкора. Зато называлась книжка очень завлекательно — «Собака Баскервилей» и содержала, кроме собственно «Собаки», ещё семь наиизвестнейших с детства рассказов. Однако я слишком забежал вперёд.

Мудрые власть имущие чиновники (как выразился пару десятилетий спустя незабвенный премьер В. Черномырдин) хотели — как лучше, а получилось — как всегда. Восседая в своих высоких кабинетах, они, как обычно, не учли такую мелочь, как так называемый человеческий фактор. Некоторые рассеянные граждане, мечтая о встрече с королевой, иногда увеличивали вес макулатуры добавлением металлолома. Но это — мелочи. Некоторые несознательные приёмщики, стремясь заполучить за свой героический труд лишние талоны, иногда оставляли тонны принятой макулатуры под дождём, а в сухую погоду поливали её из шлангов в свободное от работы время. Но это — мелкие издержки системы. Некоторые сомнительные личности, явно не сдававшие никакой макулатуры, предлагали купить талоны за умеренную цену. Но это — совсем уж не стоящая внимания чепуха.

Основная же масса сознательных и добропорядочных граждан трудолюбиво копила и сортировала свою макулатуру, вынимала скрепки и пружины из исписанных школьных тетрадей, связывала стопки бумажным шпагатом, везла плоды своих усилий к ржавым пунктам приёма и терпеливо, невзирая на погоду, — бывало, отмечаясь с вечера, — стояла в очередях на получение клочка бумаги с цифрами, означающими вес их лепты в дело спасения родной природы.

Чиновники слегка «зачесали репу», когда выяснилось, что талоны, напечатанные в некоем соответствии с предполагаемым тиражом «Королевы», кончились, а горы макулатуры всё росли и росли. Тогда было всенародно объявлено, что планируется ещё выпуск большинства шедевров Дюма и других, не менее великих писателей — список прилагался. Это подстегнуло народные массы к новым ухищрениям и разного рода хищениям. Тысячи и тысячи учреждений, доселе ежегодно и планово избавлявшиеся от накопившегося архивного хлама, перестали выполнять этот государственный план — многие тысячи тонн некогда «ценных бумаг» ушли за талоны, которые, к слову, были приравнены к ценным бумагам, имея на аверсе номера, как на денежных знаках, а на реверсе — устрашающую надпись: «Подделка абонемента карается законом». (На данном абонементе 1983-го года, к сожалению, эта фраза оказалась срезанной, можно разглядеть лишь верхушки букв «П» и «б» и «хвостики» скобок). Тысячи и тысячи библиотек по всему необъятному Союзу провели учёт и переучёт своих фондов и избавились от обветшавших книг, основную массу которых составляли нечитанные труды классиков марксизма и всевозможные материалы по съездам КПСС. И всё это несметное богатство было брошено под ноги «Королевы»! Государство взвыло. В срочном порядке были запрещены к приему книги с библиотечными штампами и в твёрдых переплётах, газеты и журналы в подшивках, архивные и другие папки, имеющие металлические скоросшиватели. Приёмщикам макулатуры было велено строго соблюдать новые правила приёма, что позволяло им ещё больше куражиться над гражданами, которым они и ранее, как правило, не платили определённые государством 2 коп. за 1 кг. Как думаете — помогло такое усиление контроля? Из продуктовых магазинов практически исчезла всяческая «завёрточная» бумага (полиэтилена тогда ещё не было), на афишных щитах и тумбах месяцами не обновлялась реклама, а во множестве всевозможных НИИ тоннами бесследно исчезали перфокарты для ЭВМ — «бабушек» нынешнего компьютера.

Абонемент на ПОЛУЧЕНИЕ книги

Народ спешил утолить духовный голод, надолго забыв о хлебе насущном.

Александр Дюма, побывав в своё время в России, самовлюблённо заявил: «Русские читают только меня! Это делает честь их вкусу…». Если бы он дожил до 1974-го, то лопнул бы от счастья и зависти к самому себе. Он, довольно откровенно презираемый большинством писателей, был почитаем только Максимом Горьким и, как оказалось, так беззаветно и непререкаемо любим нашим многомиллионными многонациональным советским народом, что страна «встала на уши»!

Обложка заветной книги

Да, теперь, издалека, всё видится достаточно весело. А тогда, заполучив, наконец, вожделенный талон со всеми необходимыми марками и печатями, ты только-только вступал на путь мытарств и унижений. «Королева» была растиражирована в 500 000 экземпляpax. Но разве это много — полмиллиона — для «самой читающей страны в мире»? Те, кто, так или иначе, был ближе к «товару», хорошо на нём «грели руки». Все остальные обладатели права на покупку книги, сбегая с работы и учёбы, вслепую метались по книжным магазинам, где их чаще всего встречало объявление: «Королева Марго» кончилась, осталась только «Собака Баскервилей». Миллионы пар башмаков, стоптанных в поисках несчастной «Королевы», тысячи несбывшихся надежд и обретённых разочарований, сотни разбитых судеб и расквашенных носов в драках у дверей и прилавков магазинов в стремлении обладать ею, десятки инсультов и инфарктов… Этот Великий Всесоюзный Макулатурный Эксперимент ещё ждёт своего исследователя или, как минимум, сценариста. Если бы я, досконально изучив тему, написал некое эссе, то, скорее всего, назвал бы его «Королева Марго» и Великая Советская Макулатура».

А теперь внимательно рассмотрите картинку — не зря же я её для вас разыскал. На ледериновом переплёте цвета спелой моркови художник смело изобразил нечто, на мой взгляд, не поддающееся никаким пристойным комментариям.

Да, чуть не забыл. Я ведь, в конце концов, поддался уговорам друзей и всесоюзному ажиотажу, прошёл тогда всю «цепочку» и теперь записал эту историю по собственному опыту и воспоминаниям, являясь счастливым спасителем родной природы и почётным обладателем и «Королевы», и «Собаки». Специально для вас раскопал в своих завалах книжонку любимого сэра Артура, стоившую 56 копеек (цена аж двух батонов хлеба или одиннадцати поездок на метро, или почти двух пачек сигарет «Ява») и множества трудов, мытарств и унижений, чем хочу доказать вам, что я, по роду нашей профессии вынужденный очень часто вырубать деревья и другие «зеленные насаждения» ради красоты кадра, тогда спас несколько веточек, которые, надеюсь, разросшись, по-своему благодарны мне. Обложку, как видите, отсканировав по частям, я старательно собрал воедино, дабы вы смогли в полной мере оценить уровень мастерства художника и степень его «глубины погружения в тему».

Разворот обложки сборника «Собака Баскервилей»

Вы не обращали внимания, что на корешках всех русских книг шрифт пишется снизу вверх, а на всех иноязычных — сверху вниз? Почему? Мы и в этом не такие, как все? Ведь кто-то когда-то придумал именно так и УЗАКОНИЛ! Казалось бы, какая разница — наклонить голову влево или вправо, когда книги стоят на полке? Но положите русские книжки на стол — хоть стопкой, хоть поштучно. Положили? А теперь вам придётся встать на голову, чтобы прочесть название книги. Неудобно? Вот и приходится класть книги «мордой» вниз — некрасиво, но удобно. Я неоднократно спрашивал разных издателей, откуда так повелось? Не знает никто. Но традицию изменить тоже не рискнул никто, даже частные книгоиздатели.

Такие вот мы — особенные во всём!

Вспомнился анекдот, почти похожий на правду. Когда наши инженеры проектировали первую российскую железную дорогу, они спросили Императора Николая Его:

— Нам ширину колеи делать такую же, как в Европе или шире?

— На… шире? — грубо удивился царь-батюшка.

С перепугу ли, сдуру, но перепутали интонацию Императора с вопросительной на восклицательную, и вот уже, почитай, 150 лет серьёзно мучаемся на всех границах, переставляя все вагоны на другие колёсные тележки, потому что наша колея шире, хотя и на лилипутский, но всё же — размер… И изменить это никак невозможно.

А про книжно-макулатурный бум я ёрничал по причине вечной, непрестанной тоски и боли за нас, особенных. По моим наблюдениям, с приходом эры компьютеров — парадокс — бумаги стали изводить в десятки раз больше, а макулатура вообще никого не интересует. Только за последние несколько лет, изъездив Архангельскую, Нижегородскую, Ярославскую, Московскую, Тверскую области, Горный Алтай и Пермский край, я имел печальную возможность воочию убедиться, сколь мы деградировали, чудовищнейшим образом истребляя ЛЕС, который издревле был НАШИМ БОГАТСТВОМ. То, как безнаказанно и безобразно расхищается это богатство, нельзя назвать даже хищничеством, потому что любой хищник ведёт себя разумно, в противном случае он и его потомство в ближайшее время сдохнут с голоду. И только на Нижегородчине я видел микроскопического размера (2–3 гектара) делянку, засаженную молодыми соснами. Везде, везде лес только ВАЛЯТ, валят торопливо, неумело и нещадно. Некрасов с его «Плакала Саша, как лес вырубали» умер бы на месте, увидев современную мощь машинных и алчность человеческих монстров. Извините, ненароком «сковырнул» ещё одну «болячку».

Стыжусь, но в деле спасения родной природы посредством сдачи макулатуры я тогда принял минимальное участие, ибо ни на «Женщину в белом», ни на «Перстень с печаткой», ни на «Похитителей бриллиантов», ни на серию «Проклятых королей», ни на «Голову профессора Доуэля», равно как и на все другие последующие «макулатурно»-литературные издания, меня не хватило.

* * *

Теперь я редко покупаю беллетристику. Многое нахожу в Интернете. Но — вот беда — часто бывает так, что, найдя в Интернете безуспешно искомое ранее произведение, я, обрадовавшись и даже напечатав и сброшюровав его, быстро и благополучно забываю о нём, так и не прочтя. То же происходит и с фильмами. У меня лежит с десяток дисков с бывшими новинками кино, которые посмотреть я так и не удосужился. Может быть, это нормальное свойство любого обладателя — терять интерес к предмету обладания? Во всяком случае — это тема для размышлений и всяких обобщений.

И, может быть, потому нынешняя молодёжь, на мой взгляд, менее любопытна, что всё стало более доступно?

Когда-то, в студенчестве нам дали всего лишь на ночь почитать «Окаянные дни» Бунина. Это были листки папиросной бумаги со «слепым» машинописным текстом и большим количеством раздражающих опечаток, но мы втроём напеременку почти всю ночь читали вслух, отвлекаясь на восторги и комментарии. Спустя годы, обнаружив в Интернете и распечатав «Окаянные дни», я «пробежал» глазами страниц 5–7, улыбнулся, что многое хорошо помню, и куда-то положил. Отчего пропал интерес?

Известно — запретный плод сладок.

В босоногом, вихрастом детстве, находясь в деревне, я совершал с местными пацанами набеги на колхозные сады, рискуя получить заряд соли в какую-нибудь часть тела. Мы набивали полные пазухи незрелыми яблоками, которые потом, надкусив и скривившись от оскомины, безжалостно выбрасывали. И хотя в своих садах такой же кислятины — завались, мы лезли в чужие, потому что — нельзя, потому что — опасно.

Мы иногда читали запрещённую литературу не потому, что она хорошая, а потому, что она — запрещённая, опасная.

Когда-то, не успев дочитать один из томов «Архипелага ГУЛаг», я переснял его на фотоплёнку, о чём упоминал выше. Но я не рассказал, что, пересняв, отдал книжку и успокоился. Кучу кассет проэкспонированной фотоплёнки я проявил лишь через несколько лет, когда срок годности плёнки уже истёк. Мне всё же удалось напечатать с плохих негативов страниц 20–30, и я снова успокоился — ведь теперь негативы не погибнут. Когда, наконец, «Архипелаг» появился в продаже, я купил пару томов, но, признаюсь, тоже толком не читал. 31-го июля 2010 года, я, вернувшись после съёмок в менее задымлённый, чем Москва, Переславль-Залесский, купил в гостиничном киоске «В круге первом», который тогда, когда он существовал только в «списках», мы зачитывали до дыр. Интересно, достанет ли у меня сил, желания и досуга прочесть его теперь?

Конец ознакомительного фрагмента.