Общая теория капитала. Самовоспроизводство людей посредством возрастающих смыслов. Часть первая

А. Куприн, 2022

Теория капитала остается на задворках экономической науки по меньшей мере с момента завершения дискуссии двух Кембриджей. При этом никакое дальнейшее развитие экономической науки невозможно без решения вопроса о природе капитала и его исторических пределах. В книге предлагается новый подход к данному вопросу, который учитывает как достижения классической политической экономии, включая труды Карла Маркса, так и позднейшие достижения экономической теории. Показано, что природу капитала можно понять, только если выйти за пределы узкого экономического взгляда. Современная теория капитала требует учитывать достижения теорий культуры, информации и эволюции. Публикуется первая часть работы.

Часть первая. Простое самовоспроизводство

«… Как само общество производит человека как человека, так и он производит общество» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 42, с. 118).

«… Общества куда менее упорядочены, чем наши теории о них» (Манн 2018-2019, т. 1, с. 32).

Глава 1. Традиционное общество и простое потребление

1. Совместная эволюция людей и смыслов

Мост Генриха — Попова и первая ловушка потребностей

Человеческая культура выступает как огромное скопление смыслов, а отдельный смысл — как элементарная форма культуры. Совместная эволюция людей как живого субъекта культуры и смыслов как ее возрастающей субстанции составляет сущность человеческой истории.

По своему происхождению смысл — это взаимная адаптация природной среды и проживающего в ней живого человеческого вида. В ходе этой взаимной адаптации природная среда превратилась в набор средств для самовоспроизводства людей, а особенности поведения протолюдей — в практики человеческого самовоспроизводства. Смысл — это опосредование, особая ниша в среде, которую создал для себя человеческий вид. Люди произошли от животных, поскольку и когда животным пришлось прибегнуть к внебиологическим, смысловым механизмам самовоспроизводства. Биологические свойства передаются от человека к человеку благодаря генному наследованию, а культурные свойства — благодаря общению с другими людьми, и прежде всего в юном возрасте. Как известно, нельзя научить животное говорить, поскольку организм и поведение животных (даже человекообразных обезьян) лишены необходимых для этого свойств. Вместе с тем, истории феральных детей (маугли) показывают, что нельзя научить говорить человека старше примерно 12 лет, который в своем детстве был совершенно изолирован от общения с другими людьми.

На начальном этапе эволюции человека, этапе естественного отбора, самые первые смыслы выступали как продолжение животных органов гоминид и как дифференциация их животных сигналов. Как палка или камень выступали в качестве продолжения руки проточеловека, так разные крики или жесты для предупреждения о разных опасностях (например, об опасности с земли или с дерева) были дифференциацией животных сигналов. На этом первом этапе смыслы были лишь продолжением животного поведения, а их передача осуществлялась с помощью так называемых «животных традиций».

Как отмечает Вацлав Смил, самым ранним признаком, который отличал гоминид от других животных, стало не увеличение мозга и не изготовление орудий, а начавшийся примерно 7 миллионов лет назад структурно маловероятный переход к прямохождению. Прямохождение позволило экономить 25 % энергии при ходьбе по сравнению с шимпанзе, высвободить руки для использования инструментов, а рот и зубы — для развития более сложной системы звуковых сигналов, то есть прото-языка. При этих изменениях понадобился более крупный мозг с потребностями в энергии в три раза больше, чем у мозга шимпанзе (см. Смил 2020, с. 27-28). Конечно, прямохождение само требует какого-то объяснения, которое не сводилось бы к маловероятной случайности. Вместе с тем, как отмечает Джозеф Генрих, точная эволюционная последовательность, в которой появились смыслы — жесты, звуковая речь, социальные нормы и инструменты — не имеет решающего значения, поскольку культурная эволюция создавала существенное генетическое давление во всех направлениях. Если освобождение рук вело к развитию языка, то развитие языка освобождало руки для использования инструментов, приготовления пищи и поддержания равновесия во время преследования добычи (Henrich 2016, p. 252).

Культура как накопление смыслов начинается там, где животный вид выходит за пределы естественного отбора (приспособления к среде) и начинает приспосабливать среду к своим потребностям, то есть формирует собственную природную нишу. Формирование ниши означает, во-первых, что органы животного и их функции выходят за пределы животного организма, часть среды становится «продолжением» организма; например, человекообразная обезьяна берет палку, чтобы «удлинить» свою руку и вытащить термитов — ее любимое лакомство — из термитника. Во-вторых, организм постепенно меняется вследствие своих собственных действий, изменяющих нишу; например, увеличение размера мозга у людей с развитием осмысленных действий. Эволюция смыслов — это эволюция опосредованного, окольного, орудийного и символического поведения, направленного на выстраивание ниши внутри природы, дома для людей.

Как образно подмечает Генрих, для начала культурной эволюции нужно было в один прыжок перепрыгнуть пропасть, которую на самом деле можно перепрыгнуть только в два прыжка. Нужно было обеспечить и больший размер мозга, и большее количество смыслов. Для такого прыжка нужен мост.

«Когда кумулятивная культурная эволюция запущена, она может создать богатый культурный мир, полный адаптивных инструментов, техник и ноу-хау, которые могут с лихвой окупить затраты на создание и программирование более крупного мозга, разработанного и оснащенного для культурного обучения. Однако вначале имеется немного такого, что можно было бы приобрести через культурное обучение, а то, что есть, достаточно просто, так что это можно выучить собственными индивидуальными усилиями (без социального обучения), например, методом проб и ошибок. Таким образом, естественный отбор не благоприятствует большему размеру или сложности мозга, потому что его разработка и программирование обходятся дорого» (Henrich 2016, p. 297).

Согласно гипотезе Генриха, проблема «моста» была решена за счет двух встречных процессов (Henrich 2016, p. 298-311). Во-первых, за счет наращивания количества смыслов без большого увеличения объема мозга — за счет формирования в условиях открытой местности с обилием хищников больших групп гоминид для совместной защиты и более интенсивного обмена смыслами. Во-вторых, за счет сокращения затрат на создание и поддержание более крупного мозга. Генрих считает, что для избежания кровосмешения, как и у современных шимпанзе, у гоминид самки при достижении половозрелого возраста покидали свою группу и переходили в соседнюю, теряя всякие родственные связи. Формирование в больших группах устойчивых прото-семейных пар, в которых родство ребенка можно было установить не только по линии матери, но и по линии отца, позволяло установить круг свойственников матери, то есть родственников ребенка (аллородителей). Это обеспечивало ребенку их заботу и распределяло нагрузку по воспитанию ребенка на большее число особей, позволяло увеличить и время, в течение которого ребенок мог перенимать культуру, и размер его мозга. Думается, могут быть предложены и другие гипотезы «недостающего звена» — то есть тех практик самовоспроизводства, которые позволили перекинуть мост между психическими возможностями высших приматов и интеллектом человека разумного, живущего в мире символов. Евгений Панов полагает, что обнаружен вход на мост, но его большая часть не сохранилась, а остатки, возможно, никогда не будут найдены (Панов 2012, с. 383).

Проблема моста между животными и людьми вызывает бесконечные споры. Чарльз Дарвин считал, что «как бы ни было велико умственное различие между человеком и высшими животными, оно только количественное, а не качественное» (Дарвин 1935-1959, т. 5, с. 239). Однако Дерек Пенн и его коллеги пишут, что Дарвин ошибался, что глубокая биологическая преемственность между человеком и животными маскирует столь же глубокий разрыв между человеческим и нечеловеческим разумом, между их способностью применять системы абстрактных физических символов (Penn et al. 2008). Мы не беремся здесь решать эту проблему. Видимо, в какой-то точке группа высших приматов больше не могла воспроизвести себя в рамках программы животного поведения. В этой критической точке животные прибегли к новым практикам самовоспроизводства и у них появились новые потребности. Прото-люди попали в «ловушку потребностей», в которой их животные потребности начали превращаться в потребности культурные, их животное поведение — в поведение осмысленное, то есть деятельность.

Материальная социальная абстракция в действии

Если поведение — это приспособление к среде, то деятельность — это приспособление среды к своим потребностям. «Ловушка потребностей» означала, что прото-люди теперь должны были вновь и вновь превращать среду, включая свои собственные организмы и поведение, в средство самовоспроизводства на основе передачи и обработки социальной информации. После того, как критическая точка была пройдена, уровень адаптации к окружающей среде, степень удовлетворения потребностей прото-людей стали определяться не только их животными инстинктами, но и абстрактностью и социальностью их действий. Бенджамин Шумахер замечает, что информация представляет собой парадокс: с одной стороны, она материальна, с другой стороны — абстрактна. Когда мы хотим поделиться информацией, мы должны придать ей физическую форму сигнала — звукового, светового, электрического и так далее. Однако по своему содержанию информация абстрактна: сообщения, которые переносятся физическими сигналами, не идентичны самим сигналам (Schumacher 2015, p. 4).

Смысл как элементарная форма культуры — это социальная информация в действии, то есть действие, которое обладает одновременно социальными, материальными и абстрактными свойствами. Деятельный аспект культуры упускается в большинстве ее определений, вот один из примеров: «Культура — это информация, приобретаемая от других людей с помощью социальных механизмов передачи, таких как имитация, обучение или язык» (Месуди 2019, с. 23). На самом деле культура не сводится к информации и способам ее передачи, культура — это совокупность человеческих действий и результатов этих действий. Самовоспроизводство человека как культурного существа основывается на развитии всех трех сторон человеческой деятельности: абстрактной, социальной и материальной.

(1) Эволюция абстрактной стороны деятельности состоит в развитии мышления (интеллекта или рассудка, если говорить о способности к мышлению), то есть сложных видов адаптации, основанных на повторяемости и специализации сигналов (стимулов) и увеличении размеров мозга. С этой стороны смысл есть отражение (описание, опосредование) среды в деятельности животного, то есть абстрактное действие. Развиваясь как абстрактное действие, человеческое мышление остается вместе с тем действием глубоко эмоциональным, основанным на животных инстинктах.

Деятельность людей осмыслена — она основана на накоплении, сортировке и обработке информации, накоплении знаний и навыков, то есть опыта, применении опыта к решению задач. В совокупности это называют рассудком или интеллектом. Но интеллект — это лишь вершина огромного массива «тупых процессов», вырастающих из культурного обучения (Henrich 2016, p. 12). Поведенческие акты, основанные на обучении, такие как мораль, нравы, приемы, обычаи и т. п., мы называем практиками. Тысячи и десятки тысяч поколений людей производят практики, которые оказываются «умнее», чем интеллект любого отдельно взятого индивида или даже группы. Естественная эволюция меняет простые процессы — инстинкты, позволяя животным адаптироваться к сложной природной среде. Культурная эволюция также меняет простые процессы — практики, позволяя людям адаптироваться к их сложной естественной и искусственной среде обитания. Инстинкты, практики и интеллект — три основных элементарных типа поведенческих актов, различение между которыми восходит к работам Дарвина (см. Крушинский 1986, с. 134; Зорина и Смирнова 2006, с. 42).

(2) Развитие социальной стороны деятельности основано на способности людей передавать сложные виды адаптации через негенетические механизмы — механизмы общения, и прежде всего через обучение. Смысл — это социальная абстракция, поскольку смысл существует только в совместной деятельности людей как субъекта культуры.

Социальность не является исключительной чертой людей. Хотя считается, что общение обезьян сводится к передаче эмоций, в действительности они выходят за пределы эмоционального общения и обмениваются референтными сигналами: не просто подают сигнал об опасности, но указывают на вид приближающегося хищника. Способность подавать такие сигналы не является врожденной, она появляется у обезьян по мере обучения в юности (King 2001, p. 33). И животные, и люди обмениваются сигналами, которые несут в себе сообщения (информацию). Однако форма и содержание человеческих сигналов отличается от формы и содержания сигналов животных. Если сигналы животных выступают в качестве стимулов, предполагающих непосредственную, эмоциональную реакцию, то сигналы людей — это символы, требующие опосредованной, абстрактной реакции. Сигнал показывает, что нечто произошло и какой может быть ответ, но не требует моделировать ситуацию (произошедшее событие) и программу действий. Напротив, символ — это сигнал, который предполагает модель события и модель реагирования, адекватную данному событию (см. Фридман 2019, ч. 1, с. 24).

Как известно, человекообразные обезьяны способны научиться символическому языку, такому как амслен или йеркиш (Зорина и Смирнова 2006, с. 137 слл.). Но они не могут выучить человеческий язык — не только из-за особенностей анатомии, но и потому, что их голосовые реакции носят непроизвольный, непосредственно эмоциональный характер (Зорина и Смирнова 2006, с. 103-104). Человеческие символы, и прежде всего язык, произошли в процессе эволюции из жестов, звуков и других сигналов, которыми обмениваются животные. По мнению Джорджа Мида, важнейшее значение в происхождении символов имели голосовые жесты, поскольку они моделировали поведение не только адресата, но и автора стимула (Мид 1994). По мнению Владимира Фридмана, переход от стимулов к символам произошел через обособление прото-символов («демонстраций») от прямых действий животных в отношении друг друга и от эмоциональных реакций, выражающих их внутреннее состояние (Фридман 2019, ч. 1, с. 59).

Иван Павлов писал, что впечатления, ощущения и представления об окружающей внешней среде — это первая сигнальная система, общая у нас с животными. «Но слово составило вторую, специально нашу, сигнальную систему действительности, будучи сигналом первых сигналов. Многочисленные раздражения словом, с одной стороны, удалили нас от действительности, и поэтому мы постоянно должны помнить это, чтобы не исказить наши отношения к действительности. С другой стороны, именно слово сделало нас людьми» (Павлов 1973, с. 497). Но сигнал сигнала — это не только слово, но и любое абстрактное, символическое действие. Выражением абстрактного движения является как слово, так и, например, человеческий жест или орудийное действие.

(3) Эволюция материальной стороны деятельности направлена на развитие ниши, которую люди занимают в действительности. От поколения к поколению люди расширяют ту часть среды, которую они применяют как средство деятельности, расширяют границы своего дома. Смысл — это материальная абстракция, поскольку смысл представляет собой и процесс взаимодействия с вещами (вещения), и материальные условия и результат человеческого самовоспроизводства.

Смысл сделал из гоминидов человека. Результатом совместной эволюции прото-людей и смыслов стал человек разумный. Если посмотреть на единство, которое образуют люди и смыслы, со стороны людей, то мы увидим общество, а если посмотреть на то же самое единство со стороны смыслов, то мы увидим культуру. Это единство мы будем называть обществом-культурой.

Потребности, мотивы и эмоции

Самовоспроизводство людей как живых существ происходит через удовлетворение их потребностей. «Наличие у субъекта потребностей ― такое же фундаментальное условие его существования, как и обмен веществ [и обмен сигналами — А. К.]. Собственно, это — разные выражения одного и того же» (Леонтьев 1971). Удовлетворение потребностей есть процесс самовоспроизводства людей, взятый в целом. По своей сути потребление — это производство человека, продуктом потребления является сам человек. Первоначально потребление основывалось на присвоении материала природы и его минимально необходимом изменении, опосредовании.

Смысл — это средство, которое в процессе эволюции стало целью. Цели — это результаты возможных действий, представляемые субъектом. Умение ставить цели, то есть представлять себе средства и выбирать среди них — это то, что отличает человека от животного, также использующего среду в качестве средства. «Паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей-архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 189).

Эволюция смыслов начиналась с самых простых действий и их результатов, как, например, создание чоппера. Простейший чоппер — галька, у которой заточили край, отколов от него осколки другим камнем — получается в результате движений гоминида. Совокупность движений образует целостное действие, результатом которого является чоппер. Для того, чтобы возник смысл, необходимы гоминид, его орудийное действие и чоппер как результат действия. «Момент», в который гоминид стал целенаправленно создавать чопперы, является вместе с тем моментом, когда природа стала для гоминида средством и возникла культура. Очевидно, что этот «момент» является на самом деле растянутым во времени мостом, а пролеты этого моста требуют дальнейших исследований.

Муравьи из трибы Attini выращивают грибы Basidiomycota, которые перерабатывают листья, срезаемые муравьями. Муравьи, в свою очередь, питаются богатыми белком «муравьиными кольраби», вырастающими на грибах. Таким образом, муравьи не просто применяют средства, но ведут целый «вид деятельности», своеобразное «сельское хозяйство». Однако деятельность муравьев остается в пределах, установленных их генетической программой. Их поведение меняется лишь постольку, поскольку эволюционируют их инстинкты, и не может меняться благодаря наследованию практик, основанных на обучении и не привязанных к инстинктам. В отличие от муравьев, люди представляют перед тем, как действовать. «Новые технологии конструируются мысленно, прежде чем они конструируются физически» (Arthur 2011, p. 23).

Животные не имеют целей и средств, но они имеют потребности или нужды. Потребность — это направленность живого существа на то, чего нет. «В своих первичных биологических формах потребность есть состояние организма, выражающее его объективную нужду в дополнении, которое лежит вне его» (Леонтьев 1971). Теренс Дикон ввел понятие «энтенция», которое можно рассматривать как своего рода обобщение понятия «потребность». Энтенция — это соединение направленности и нехватки: «фундаментальное отношение к чему-то отсутствующему» (Deacon 2013, p. 27). Предметом, на который направлена потребность, является мотив.

«… Мотивы следует отличать от сознательных целей и намерений; мотивы «стоят за целями», побуждают к достижению целей. В том же случае, когда цели прямо не даны в ситуации, то они побуждают к целеобразованию. Они, однако, не порождают целей — так же как потребности не порождают своих объектов. То, что на уровне приспособительной деятельности выступает в форме избирательности по отношению к воздействующим объектам, на высших ее уровнях выражается в избирательности по отношению к предвидимым результатам возможных действий, представляемым (сознаваемым) субъектом, т.е. целям» (Леонтьев 1971).

Эмоции — это внутренние сигналы, которые отражают отношения между мотивами и деятельностью, обусловленной этими мотивами. Алексей Леонтьев сводил эмоции к отражению смысла: «К эмоциональным процессам относится широкий класс процессов внутренней регуляции деятельности. Эту функцию они выполняют, отражая тот смысл, который имеют объекты и ситуации, воздействующие на субъекта, их значения для осуществления его жизни» (Леонтьев 1971). Думается, исторически это не совсем верно, поскольку если бы смысл предшествовал эмоциям, то обезьяны были бы подобны роботам, и нам теперь приходилось бы искать не мост от эмоций к смыслам, а мост от смыслов к эмоциям. На деле смысл вырос из эмоции, она все еще составляет огромную часть его содержания. «Изначальные эмоции — это субъективный элемент инстинктов, которые представляют собой генетически запрограммированные модели поведения, обеспечивающие гомеостаз. К ним относятся жажда, нужда в дыхании, нужда в пище, боль, нужда в определенных минералах и т. д.» (Denton et al. 2009). Смысл представляет собой символизацию и опосредование эмоции.

У людей эмоциональные процессы вышли за пределы инстинктивной реакции на сигналы и в ходе эволюции культуры послужили одним из источников смыслов, по мере того как в длительном эволюционном процессе опосредования смыслы в той или иной степени абстрагировались от своего эмоционального содержания. У человека нет бессмысленных эмоций, любую эмоцию человек объясняет, то есть осмысляет. Вместе с тем, смыслы имеют те или иные эмоциональные значения. Эти эмоциональные значения выступают на передний план в ценностях: ценности — это смыслы, упорядоченные по предпочтению. Милтон Рокич называл ценности «когнитивными репрезентациями потребностей», указывая при этом, что связь между потребностями и ценностями носит не прямой, а опосредованный характер (Rokeach 1973, p. 48-49).

Потребности и ценности как их выражение не являются исключительным свойством людей, они свойственны для живой природы в целом. «Ценность — более абстрактная категория, чем организмы, поскольку это единственное, чему следуют все организмы» (Frisina 2002, p. 217). Ценности даны человеку не только в представлении, но и в бытии. Для субъекта обстоятельства среды, вещи и явления предстают как ценности: положительные (блага или возможности) или отрицательные (зла или риски).

Человеческие чувства — как непосредственные восприятия, так и чувства, опосредованные мотивами, то есть эмоции — всегда осмысленны, то есть представляют собой ту или иную степень абстрактного или, если смотреть на смыслы со стороны материального (чувственного), они представляют собой ту или иную степень конкретного. Двойственная природа смысла отразилась в этимологии. На чувственно-конкретную сторону смысла указывает происхождение слова sense в английском языке. Здесь слово «смысл» этимологически произошло от слова «чувство». На абстрактно-социальную сторону смысла указывает происхождение слова «смысл» в русском языке — от «мысль», «мы шлем» (Чечулин 2011). Потребности и социальность — это то, что отличает смысл от простой информации, лишенной значения и направленности. Понятие «информация» и наука об информации появились тогда, когда люди начали рассматривать природу как часть культуры, лишенную направления.

Те мотивы, эмоции и представления, которые не находят своего выражения в результатах деятельности индивида, остаются навсегда скрыты в глубинах его мышления. Они не существуют для общества и не образуют смысла. Они остаются ментифактами, мыслительными процессами, существующими только для субъекта этих мотивов, эмоций и представлений. Это одна крайность, в которой исчезает смысл. Другая крайность — когда смысл вырождается в мертвый результат, оторванный от общества людей, их мотивов, эмоций и представлений. В этом случае он превращается в материальную абстракцию и перестает быть смыслом, выхолащиваясь до артефакта, непонятной археологической находки. Например, любой письменный символ имеет смысл лишь тогда, когда он включен в человеческую деятельность, то есть имеет также субъективную сторону. Поскольку символы минойского линейного письма А не получается «включить» в нашу деятельность, они так и остаются не расшифрованными.

Строение культуры

Ментифакт и артефакт, те крайние точки, в которых смысл исчезает, указывают на две фундаментальные характеристики смысла: определенность и направленность. Там, где одна из этих характеристик пропадает, пропадает и сам смысл.

В зависимости от направленности на вещи, людей или идеи, можно выделить три стороны смысла: материальное действие, или вещение; социальное действие, или общение; абстрактное действие, или мышление. Выделение в человеческой культуре этих трех направлений само по себе является результатом культурной эволюции — накопления смыслов. Для каждого направления характерна своя функция. Функцией вещения является технология, общения — организация, мышления — психология.

С точки зрения определенности смысл представляет собой единство трех планов — содержания, выражения и нормы. Смысл неразрывно связан с естественным языком. Рой Харрис писал, что языковое сообщество — это не собрание говорящих голов. Язык нельзя рассматривать отдельно от физических действий человека, человек не только пользуется языком, но создает язык своими действиями (см. Harris 1980, Preface). Идея о выделении в естественных языках плана выражения и плана содержания принадлежит Луи Ельмслеву (см. Ельмслев 1960). Мы развиваем эту идею:

● Во-первых, среда отражается в человеке, его инстинктах, практиках и интеллекте, формируя содержание смыслов. План содержания заключает в себе значения смыслов. Смысл в целом часто отождествляют со значением (планом содержания), однако, хотя значение некоторым образом ближе всего сознанию человека, смысл не сводится к значению.

● Во-вторых, человек, его мотивы, предпочтения и цели отражаются в среде, формируя выражение смыслов. План выражения заключает в себе знаковую, материальную сторону смыслов. Сам человек, будучи биокультурным существом, продуктом как биологической, так и культурной эволюции, также представляет собой в некоторой мере выражение смысла.

● В-третьих, устойчивые моменты взаимодействия между человеком и средой отражаются в человеческой деятельности и ее результатах, формируя нормы этого взаимодействия. План нормы заключает в себе устойчивые способы функционирования, или принципы и правила смыслов.

Три функции и три плана смыслов раскрывают строение культуры. Нижеследующая «таблица» демонстрирует узловые точки, в которых сходятся функции и планы смыслов. Мы не даем развернутых пояснений к «таблице», предлагая читателю рассмотреть ее самостоятельно. Следует лишь отметить, что действительное строение культуры, конечно, гораздо менее упорядочено, чем это изображено в «таблице», которая служит только для упрощения и наглядного разъяснения наших тезисов.

Иллюстрация 1. Строение культуры

* Программы и техники здесь взяты в самом широком смысле, как любая программа и метод действий. У. Б. Артур применяет в этом случае понятие «дизайн» (Arthur 2011, p. 91).

Для начальной стадии эволюции смыслов был характерен небольшой набор действий и их результатов. Каменные и деревянные орудия, правила кочевой жизни, охотничьи и собирательские знания и навыки, простая устная речь и фетишистские представления составляли скудный арсенал палеолитических смыслов. Деятельность палеолитического человека сводилась к присвоению и потреблению предметов природы, и средства его деятельности сводились к предметам потребления, он только начинал формировать культурную нишу, свой дом внутри природной среды.

2. Неопределенность, отбор и обучение

Неопределенность и смысл

Действительность дана людям в действии. Неопределенность — это степень приспособленности (или, что то же самое, неприспособленности) действительности к человеческим потребностям и действиям. Полная приспособленность означала бы, что удовлетворение человеческих потребностей не требует от людей никаких действий, в этом случае неопределенность отсутствовала бы полностью. На практике ситуаций полной определенности почти не существует. Фрэнк Найт сводит потребности к тем нуждам, которые вызывают направленные действия.

«Мы “нуждаемся” в йоде, витаминах и массе других вещей, по поводу существования которых широкие слои населения пребывают в блаженном неведении; но мы не “испытываем в них потребности”, потому что они не порождают никаких конфликтов, а следовательно, и никакого “целенаправленного поведения”. Общая основа конфликта потребностей и, можно сказать, существования потребностей вообще — ограниченность средств удовлетворения того или иного влечения или надобности» (Найт 2003, с. 65-66).

В школьных курсах экономики неопределенность сводится к ограниченности ресурсов, к нехватке ресурсов относительно человеческих потребностей. Однако «редкость ресурсов» является лишь частным случаем неопределенности. Другим частным случаем является, например, «асимметричное знание», когда одному человеку известно то, что неизвестно другому, и он пользуется этим для обмана. Все эти частные случаи являются лишь проявлениями неопределенности, то есть непредсказуемости, неожиданности, случайности.

Смысл как определенность направлен на приспособление людей и действительности друг к другу, на преодоление неопределенности. Это придает смыслам большую инерцию: люди предпочитают адаптировать смыслы, а не отказываться от них. Толкотт Парсонс писал, что интерпретация — это способ, благодаря которому резкие изменения в среде не приводят к отказу от «символических формул» и «элементов культурной традиции», на которых основаны социальные системы. Парсонс называл это «адаптация посредством интерпретации» (Парсонс 2002, с. 414).

«…Мораль проистекает из ценностей, а не разума. Джонатан Хайдт нашел доказательства этому. Люди пытаются оправдать свои ценности, ссылаясь на их причины, но если наши причины разрушены, мы придумываем другие, а не пересматриваем наши ценности. Наши причины оказываются самообманом, притворством — мы называем их “уважительными причинами”. Причины коренятся в ценностях, а не ценности в причинах» (Collier 2018, p. 35).

Инерция смыслов ведет к формированию устойчивых смыслов — норм, и складыванию основанного на нормах социально-культурного порядка, в дальнейшем мы иногда будем говорить просто о порядке или укладе. Смыслы в их модусе нормы являются теми «традицией» и «общественным договором», которые позволяют обществу функционировать как единому целому. Порядок постоянно подрывается изменениями в среде. На ранней стадии культурной эволюции, пока среда сводилась главным образом к природе, порядок реагировал на события и явления в естественной среде обитания. Приспособление к окружающей среде — гораздо более быстрый процесс, чем приспособление окружающей среды к потребностям человека (см. Ливи Баччи 2010, с. 11). Однако по мере расширения культурной ниши и превращения ее в самостоятельную культурную среду уклад вынужден был меняться и под воздействием культурных событий и явлений. При этом с течением времени события культуры происходят все чаще и носят все более непредсказуемый характер.

«Как правило, экономисты не задумываются о структуре, которая накладывается людьми на их сознание для упорядочивания окружающей среды и тем самым для уменьшения неопределенности. Экономисты также не считаются с динамической природой мира, в которой мы живем и которая продолжает ставить перед нами все новые проблемы, нуждающиеся в решении. Последний пункт поднимает фундаментальный вопрос. Если мы постоянно заняты созданием нового, небывалого прежде мира, то насколько хороша для его описания окажется наша старая теория, сделанная нами на основе накопленного опыта?» (Норт 2010, с. 26-27).

События и явления являются источником неопределенности. С точки зрения порядка событие является отклонением от нормы: «Происшествие — значимое уклонение от нормы (то есть «событие», поскольку выполнение нормы «событием» не является) — зависит от понятия нормы» (Лотман 1998, с. 224). Социально-культурный порядок направлен на то, чтобы устранить из событий неопределенность, превратить события в факты — модели событий и нормы — программы действий. Чем более осмысленным становится процесс потребления, тем больше снимается неопределенность среды, тем более осмысленно природа смотрит на человека.

Причинные модели событий и явлений, или знания, не являются исключительной прерогативой человека. Наличие элементарного рассудка у животных состоит в том, что они улавливают простейшие эмпирические законы окружающего мира, что позволяет им строить программы действий в новых ситуациях. В этом отличие рассудка, или интеллекта, от любых форм практик, основанных на обучении (см. Крушинский 1986, с. 27).

«Когда в последние годы жизни Павлова в его лаборатории началось изучение поведения антропоидов, он уже совершенно определенно говорил об особом виде ассоциаций, который может быть оценен как конкретное мышление: “А когда обезьяна строит свою вышку, чтобы достать плод, то это «условным рефлексом» назвать нельзя. Это есть случай образования знания, уловления нормальной связи вещей. Это — другой случай. Тут нужно сказать, что это есть начало образования знания, улавливание постоянной связи между вещами — то, что лежит в основе всей научной деятельности, законов причинности”» (Крушинский 1986, с. 10).

Уже животные имеют представление о причинности и зачатки целенаправленного поведения. Знание часто определяют как «обоснованное истинное представление». Причинные модели универсальны и позволяют строить программы действий, применимые к любым условиям, с которыми когда-либо сталкивалось общество-культура. Этим люди отличаются от животных, которые строят эмпирические модели ситуаций, справедливые только для некоторых условий, и создают только вероятностные программы действий (см. Крушинский 1986, с. 10-11). Знание не сводится к представлению, оторванному от действия. Представление только тогда обосновано, когда оно позволяет выполнить действие.

«Человек имеет возможность действовать, потому что обладает способностью открывать причинные связи, определяющие процессы изменений и становления во Вселенной. Действие требует и предполагает категорию причинности. Действовать способен только человек, видящий мир сквозь призму причинности. В этом смысле мы можем сказать, что причинность является категорией деятельности. Категория средства и цели заключает в себе категорию причина и результат» (Мизес 2005, с. 25).

Знание как причинная модель всегда является вместе с тем и навыком, то есть программой действия.

Популяции в смешанном отборе

Развитие прото-человечества было основано на самовоспроизводстве составлявших его популяций. Способность к самовоспроизводству является отличительной чертой живой системы. Популяция — это население одного живого вида в относительно замкнутой среде обитания. Ее самовоспроизводство основано на самообновлении — последовательной смене поколений особей (см. Берг 1993, с. 251-253). Если ранние популяции оставались во власти естественного отбора, то по мере накопления культуры самовоспроизводство популяций меняло свой характер: они трансформировались в общества-культуры, которые самовоспроизводились за счет не только природных, но и культурных механизмов — не только за счет передачи генов и взаимодействия с природной средой, но и за счет передачи смыслов и взаимодействия с культурной средой. Естественный отбор постепенно дополнялся и надстраивался культурным отбором. Современные люди являются результатом этого смешанного естественного и культурного отбора, единством генотипа и смыслотипа.

На этапе смешанного отбора, продолжавшегося миллионы лет, эволюция практик шла рука об руку с эволюцией организмов, обеспечивая адаптацию прото-человеческих популяций к меняющейся природно-культурной среде — как к изменениям климата и природного ландшафта, так и к изменениям ландшафта смыслов. Смешанный отбор оставил ясные следы в самом организме человека. «…Культурное накопление коммуникативного репертуара оказывает избирательное давление на гены, отвечающие за общение: они понизили нашу гортань, чтобы расширить наш голосовой диапазон, развели аксонные связи из неокортекса глубоко в спинной мозг» (Henrich 2016, p. 251).

Мозг, как центральная часть нервной системы, играет ключевую роль в метаболизме приматов и особенно человека, у которого над первой сигнальной системой надстроена вторая. Увеличение относительных размеров мозга имело критическое значение для накопления культуры. Мозг современного человека расходует 20-25 % от метаболической энергии, в отличие от 8-10 % для других приматов и всего лишь 3-5% для прочих млекопитающих. Для увеличения массы мозга требовалось снижение массы других тканей — прежде всего органов пищеварения, что было достигнуто за счет изменения рациона питания (см. Смил 2020, с. 29).

Разведение огня и приготовление пищи на нем не являются инстинктивными действиями, это практики, передаваемые от поколения к поколению посредством обучения. И эти практики, вынеся часть процесса пищеварения за пределы организма человека, в огромной степени повлияли на то, как устроены его челюсти и пищеварительная система. Генрих со ссылкой на работу Ричарда Рэнгема пишет (Henrich 2016, p. 65-69), что овладение огнем коренным образом сократило затраты энергии на работу органов пищеварения, а это, в свою очередь, повлияло на строение нервной системы и объем мозга людей, что являлось условием для дальнейшего накопления смыслов. Как говорит Джеймс Скотт, овладение огнем не только привело к изменениям в человеческом организме, но и позволило человеку в огромной степени расширить свою экологическую нишу. Люди стали пользоваться огнем для изменения природных ландшафтов, создания условий для размножения интересных им животных и растений, что с течением времени привело к концентрации флоры и фауны вокруг человеческих поселений, к образованию все более обильных и более предсказуемых источников питания в шаговой доступности от жилища, к оседлости и одомашниванию (см. Скотт 2020, с. 58-60).

Смешанный естественный и культурный отбор приводил к генетическим изменениям, формировал биокультурные особенности прото-людей, усиливая одни их стороны и ослабляя другие, таким образом приводил к психофизиологическим, морально-волевым и когнитивным искажениям в прото-людях, формируя их склонности. Склонности, в свою очередь, оказывали влияние на последующий отбор, который усиливал эти склонности. Так постепенно происходило одомашнивание человека. Задолго до того, как начать искусственный отбор домашних животных, люди начали культурный отбор самих себя. Как говорит Мэтт Ридли, человек — это самоодомашненная обезьяна (Ридли 2011, с. 397).

«… Человек своей собственной деятельностью опосредствует, регулирует и контролирует обмен веществ между собой и природой. Веществу природы он сам противостоит как сила природы. Для того чтобы присвоить вещество природы в форме, пригодной для его собственной жизни, он приводит в движение принадлежащие его телу естественные силы: руки и ноги, голову и пальцы. Воздействуя посредством этого движения на внешнюю природу и изменяя ее, он в то же время изменяет свою собственную природу. Он развивает дремлющие в ней силы и подчиняет игру этих сил своей собственной власти» (Маркс и Энгельс 1954-1981, т. 23, с. 188).

В результате длившегося миллионы лет смешанного отбора культура оказалась заложена в саму природу, в гены человека. Однажды возникнув, культура стала оказывать на природу обратное влияние, создавая культурную среду внутри среды природы и одомашнивая прото-людей, превращая их в человека современного типа. «В диалектике природы и социально сконструированного мира трансформируется сам человеческий организм. В той же диалектике человек творит реальность и тем самым творит самого себя» (Бергер и Лукман 1995, с. 295).

Эволюция обучения

Передача смыслов между людьми, то есть обучение, основано на имитации или подражании, а не на копировании. Подражатель не имеет доступа к содержанию смысла, который он приобретает, и не может скопировать смысл целиком. Поэтому передача смысла основана на деятельном общении с другими людьми — усвоении нормы на основе выражения — от которого подражатель продвигается к содержанию, то есть пониманию. Таким образом он постепенно входит внутрь смыслов, и осваивает одну за другой те культурные области, которые прежде были недоступны его пониманию.

«… Культурный эквивалент генотипа — это информация, которая хранится в мозгу у человека и содержит его убеждения, навыки, знания и прочее. А культурный эквивалент фенотипа — это выражение такой информации в виде поведения, речи и артефактов. Именно второе — эквивалент фенотипа — копируется в процессе культурной передачи. Мы не получаем нейронные паттерны напрямую из мозга другого человека, мы копируем его поведение, слушаем его речь, читаем написанное им» (Месуди 2019, с. 89-90).

Таков косвенный порядок наследования культуры: подражание, то есть копирование выражения в пространстве нормы, предшествует пониманию содержания. В природе наследование происходит в прямом порядке: сначала копируется генетическое содержание, а затем генотип во взаимодействии с внешней средой формирует фенотип — характеристики организма. Различие между прямой передачей генов и косвенной передачей смыслов была одна из изначальных проблем для меметики, которая пришла к концепции мема, отталкиваясь от научного аппарата генетики. «Серьезная проблема для меметики заключается в том, что когда одни и те же идеи распространяются среди населения, это редко происходит потому, что они буквально копируются друг у друга» (Lewens 2018).

Наследственная изменчивость смыслов состоит в наиболее точном повторении смыслов следующим поколением людей. Неспособность людей аутентично повторить смысл ведет к его гибели, неспособность внести изменения в смысл ведет к его стагнации. Поэтому, как показывает Генрих, люди склонны «сверхимитировать», то есть копировать смыслы с избыточной точностью (Henrich 2016, p. 108-109). Способность людей улучшать смыслы (или по меньшей мере не давать им деградировать) при прочих равных условиях зависит от численности и социальности человеческой популяции. Качества человеческого общества влияют на культурную эволюцию, на адаптивный ландшафт смыслов.

Отличие косвенной передачи смыслов от прямой передачи генов приводит к тому, что полученные смыслы могут мешать выживанию людей. Если выживание генов целиком и полностью зависит от выживания живых организмов, располагающих этими генами, то смыслы не привязаны жестко к своим носителям, поэтому в популяции могут распространяться смыслы, которые негативно влияют на самовоспроизводство людей. «Косвенная передача открывает возможность того, что некоторые черты могут распространяться в популяции, несмотря на то, что они снижают приспособленность людей, которые являются их носителями» (Lewens 2018). Известными примерами являются алкоголизм и наркомания.

С точки зрения обучения культурная эволюция прошла две стадии: стадию социального обучения, на которой передавались смыслы, которые в принципе могли быть переоткрыты каждым индивидом заново путем индивидуального обучения (самообучения, то есть самостоятельного открытия или изобретения), и стадию культурного обучения, на которой люди стали передавать друг другу смыслы, которым отдельный индивид независимо от его способностей не смог бы самостоятельно научиться за всю свою жизнь.

Социальное обучение характерно для ранних стадий культурного отбора, на которых смыслы передавались между гоминидами благодаря их стадности, то есть их животной социальности, и сами смыслы были еще непосредственно включены в животное поведение гоминид, выступая в виде животных сигналов и приспособлений. Если какие-либо смыслы терялись в процессе передачи, они могли быть открыты или изобретены заново, за счет самообучения. На поздних стадиях культурного отбора смыслы вышли за пределы природы и образовали самостоятельное царство, в котором деятельные абстракции постепенно обособились от непосредственно животного поведения в виде слов и орудий, передача смыслов стала происходить путем культурного обучения, а сложность передаваемых смыслов уже не позволяла научиться им самостоятельно, если по какой-то причине сообщество их утратило. В то же время культурное обучение позволило перейти от накопления индивидуального опыта к накоплению культурного опыта, возраставшего от поколения к поколению.

Смысл как общий язык всех людей

Ева Яблонка и Мэрион Лэмб пишут, что «переход к человеческому обществу с языковым общением потребовал изменений в анатомии и сенсомоторной системе, а также повышения когнитивных способностей, но часть перехода, которую труднее всего объяснить, — это то, как люди приобрели способность быстро овладевать сложными правилами грамматики в юности» (Jablonka and Lamb 2006, p. 243). Согласно их предположению, эта способность могла возникнуть в ходе совместной эволюции генов и культуры. Если изначально вся языковая информация передавалась через социальное обучение, то по мере того, как общение приобретало для групп гоминид все большее значение, происходил культурный отбор индивидов на способность быстро и точно изучать элементы языка, результатом чего стала частичная генетическая ассимиляция основы этих элементов. При таком предположении возникает вопрос: как получилось, что в результате коэволюции популяций и их языков в наши дни любой ребенок может выучить любой язык, то есть почему у любого ребенка есть способность к изучению любого из пяти или шести тысяч человеческих языков. Ответ может состоять либо в том, что в период, когда складывалась генетическая способность к языку, у всех гоминид был один и тот же язык (а дальнейшее развитие языков не потребовало изменений в генетической способности); либо в том, что генетическая способность развилась применительно к некоторой общей основе, имеющейся у всех языков.

Вариант, согласно которому на протяжении сотен тысяч и миллионов лет в разных группах гоминид существовал один и тот же язык, выглядит маловероятным. Эволюция языков за последние несколько тысяч лет неплохо изучена (в том числе на основании письменных источников), и она показывает, что языки быстро расходятся между собой по мере географического расселения их носителей. Более вероятным представляется вариант, согласно которому генетическая способность к изучению языков развилась применительно к их общей основе, по отношению к которой отдельные языки выступают как ее план выражения. В то же время, Дамиан Блази и его коллеги, проанализировав 40-100 «базовых слов» из примерно 3700 языков, показали, что имеется устойчивая связь между звучанием и значением: базовые слова со сходным значением имеют сходство в звучании. Это сходство может быть связано как с происхождением разных языков от одного общего предка, так и с позднейшими заимствованиями между языками, либо с иными причинами, которые делают определенные звуки более предпочтительными для выражения данных значений (Blasi et al. 2016).

В свое время Исаак Ньютон и Готфрид Лейбниц независимо друг от друга пришли не только к дифференциальному исчислению, но и к идее единого человеческого языка, основанного на природе самих вещей. Ньютон писал: «Диалекты отдельных языков так сильно различаются, что всеобщий Язык не может быть выведен из них столь верно, как из природы самих вещей, которая едина для всех народов и на основе которой весь Язык был создан вначале» (Ньютон 1997, с. 320). Лейбниц полагал, что существует алфавит человеческих мыслей, то есть простые понятия или «буквы», из которых складываются все человеческие мысли, и на этом алфавите основан врожденный язык (Вежбицкая 2011, с. 85).

Как это не покажется странным, мысли складываются не из понятий, не из образов, не из букв, не из слов. Мысли складываются из смыслов. Как говорит Дуглас Хофштадтер:

«Никого не смущает идея, что “один и тот же роман” может существовать на двух разных языках, в двух разных культурах. Но что такое роман? Роман — это не конкретная последовательность слов, потому что если бы это было так, он мог бы быть написан только на одном языке, в одной культуре. Нет, роман — это паттерн, то есть определенный набор персонажей, событий, настроений, тонов, шуток, намеков и многого другого. Итак, роман — это абстракция, и, следовательно, «один и тот же роман» может существовать на разных языках, в разных культурах, даже в культурах, которые процветают на дистанции в сотнях лет друг от друга» (Hofstadter 2007, p. 224).

Смысл, или социальное и материальное абстрактное действие, является тем общим содержанием всех языков, по отношению к которому они выступают как элементы плана выражения. Смысл связан со своим языковым выражением посредством деятельной языковой нормы и передается благодаря этой норме. Эвальд Ильенков писал:

«“Глубинные структуры”, выявленные Хомским, действительно складываются в онтогенезе, в процессе развития ребенка раньше, чем он становится способным говорить и понимать речь. И не нужно быть марксистом, чтобы увидеть их очевидную, можно сказать, осязаемую реальность в образе сенсомоторных схем, т. е. схем непосредственной деятельности становящегося человека с вещами и в вещах в виде сугубо телесного феномена — взаимодействия одного тела с другими телами, вне его находящимися. Эти сенсомоторные схемы, как их именует Пиаже, или “глубинные структуры”, как их предпочитают называть лингвисты, и есть то самое, что философия издавна титулует логическими формами, или формами “мышления как такового”» (Ильенков 1991, с. 272).

Изучение речевого развития ребенка дает ключ к пониманию речевого развития человечества. Ребенок осваивает язык через социально активированный, то есть насыщенный деятельными нормами план выражения. Деятельные нормы в данном случае — это сенсомоторные схемы и построенные на них модели ситуации и действия: связи сигналов (слов, жестов) и действий: «есть», «пить», «спать», «гулять» и т. д. Младенец предрасположен к усвоению этих связей.

3. Традиционный выбор и кумулятивная культура

Смыслы, контрфакты и выбор

Как говорил Константин Циолковский, сгущение энергии в звездах предшествовало развитию организмов (см. Циолковский 2004, с. 105). Жизнь с ее законами отбора берет начало в неживом с его законами гравитации. В свою очередь, культура берет свое начало в жизни. Органическая эволюция двигается через отбор внутри популяций, то есть через вариативность, требующую смены поколений особей. Культурная эволюция начинается внутри естественного отбора — как культурный отбор особей, происходящий не только на основе вариации генов, но и на основе вариации смыслов. Однако если гены, как элементы биологической информации, жестко привязаны к своим носителям — особям и популяциям — и не могут изменяться независимо от организмов, то смыслы, как элементы культурной информации, как социально передаваемые материальные абстрактные действия, могут изменяться независимо от организмов людей — в тех рамках, которые установлены деятельной силой людей, их инстинктами, практиками и интеллектом.

Как показал Леонид Крушинский, если на ранних этапах биологической эволюции поведение животных формируется под ведущим влиянием инстинктов, то по мере усложнения нервной системы все большую роль в их адаптивном поведении начинает играть обучение (практика), а у человека современного типа с его дифференцированным конечным мозгом поведение в большой степени определяется рассудком (Крушинский 1986, с. 135-136). При этом «в основе рассудочной деятельности лежит чрезвычайно широкая норма реакции, акты поведения, осуществляемые при участии рассудка, могут выходить далеко за пределы тех форм поведения, которые возникли как приспособления к конкретным условиям обитания» (Крушинский 1986, с. 80). Вместе с тем, рассудок не отработан в такой степени естественным отбором, как обучение, поэтому при частом решении новых задач начинаются неврозы (см. Крушинский 1986, с. 228-229).

Практика и интеллект не являются исключительным свойством людей. Животные также имеют свои «животные традиции» и свой «животный интеллект». Однако различие между животным и человеком не сводится к количеству, как это видел Дарвин. Различие между ними качественное: животные, хотя и пользуются средствами, остаются внутри природы. Их средства не образуют обособленную от природы культурную среду обитания.

Роберт Сапольски отмечает, что широкая норма реакции, лежащая в основе интеллекта человека, сама является результатом эволюции (мы бы сказали, смешанного отбора), которая освободила мозг человека от жесткого контроля со стороны генетической программы:

«Поскольку она созревает последней, по определению, лобная кора — это область мозга, наименее ограниченная генами и наиболее сформированная опытом. Это так и должно быть, чтобы мы были тем в высшей степени сложным социальным видом, которым мы являемся. Как это ни странно, но генетическая программа развития человеческого мозга, по-видимому, эволюционировала таким образом, чтобы максимально освободить лобную кору от влияния генов» (Sapolsky 2017, p. 173).

Развитие рассудка с его широкой нормой реакции равнозначно развитию контрфактов. Контрфакты — это, так сказать, альтернативные факты — то, что могло бы быть, но не было сделано, не вошло в культурный репертуар и не было передано путем обучения. Контрфакты появились одновременно с самими смыслами как их случайные вариации, которые возникали при планировании и воспроизводстве действий. Сама по себе такая случайность была лишь пересечением закономерностей: «то, что мы считаем фундаментальной случайностью, может быть результатом простых взаимодействующих правил» (Page 2009, p. 38). По мере развития смыслов контрфакты стали приобретать все более самостоятельное значение.

В своей «Книге причин» Джуда Перл выделяет три ступени в лестнице, ведущей к познанию причин: «видеть», «делать» и «воображать». На первой ступени стоят большинство животных и компьютеры, которые обучаются через ассоциации (Иван Павлов говорил в этом случае об условных рефлексах). На второй ступени — ранние люди, которые вмешиваются в события, применяют орудия и действуют на основании плана, а не просто подражают, а также дети, которые экспериментируют, чтобы учиться на опыте. На третьей ступени — «те, кто учится через контрфакты, могут вообразить несуществующие миры и делать выводы о причинах наблюдаемых явлений» (Pearl and Mackenzie 2018, p. 28).

Начавшись как культурный отбор, эволюция смыслов очень медленно и постепенно, но во все большей мере продолжалась как культурный выбор. В отличие от культурного отбора, выбор смыслов реализуется через вариативность, требующую смены поколений смыслов, а не поколений людей. На этапе выбора развитие смыслов отрывается от развития организма человека и приобретает самостоятельность. Смыслы перестают быть продолжением организма человека, они все больше становятся внешней по отношению к нему субстанцией. Из объекта биокультурной коэволюции человек становится ее субъектом, принимает на себя функцию отрицания фактов, генерации контрфактов и ускоренного их отбора. Как говорит Никита Моисеев, происходит переход «от стратегии природы к стратегии разума» (Моисеев 1990, с. 223 слл.). Если смешанный отбор — это действие сил природы и культуры, то выбор — это целенаправленное действие человека. Выбор — это действие человека и результат действия, то есть выбор между контрфактами сам по себе является смыслом.

Скотт Пэйдж в своем лекционном курсе «Понимание сложности» выделяет четыре различия между системами, в которых разнообразие возникает в результате отбора и системами, в которых разнообразие возникает в результате выбора (см. Page 2009, p. 14):

● величина скачков: отбор идет мелкими скачками, а выбор может двигаться большими: эволюция живого не может скрестить слона с тигром, а эволюция смыслов может;

● жизнеспособность промежуточных состояний: при отборе все промежуточные стадии должны быть самостоятельно жизнеспособными, при выборе промежуточные стадии могут быть не способными к самостоятельному функционированию; главное, чтобы было жизнеспособно финальное состояние;

● способ представления: отбор «привязан» к единственному способу кодировки — например, генетическому, а выбор может осуществляться в различных символьных системах;

● непрерывность: отбор непрерывен и осуществляется через случайный перебор всех возможных вариантов, а выбор дискретен и привязан к актуальному набору вариантов.

Как говорит Жан-Люк Нанси, «субъект есть тот, кто разлагает любую субстанцию — любую данность», «субъект есть то, что он делает, он есть действие, и его действие состоит в том, что он сознает отрицательность субстанции» (Nancy 2002, p. 5). Люди, взятые с точки зрения их способности к деятельности, или деятельной силы, являются тем (контр)смыслом, который отрицает культуру как данность, создает новое и сам является этим новым. Выбор — это ускоренный отбор. С началом выбора смыслов эволюция культуры ускорилась по отношению к эволюции человеческого организма. Эволюция общества-культуры стала идти быстрее, чем эволюция человеческого тела и психики. К какому пролету моста Генриха — Попова можно привязать появление контрфактов и выбора? К появлению человека современного типа около 200 тысяч лет назад? Или выбор начался намного раньше? Или намного позже? Мы не знаем.

Традиционное общество и накопление опыта

И естественный отбор, и выросший из него культурный отбор происходят в два шага: первый шаг — это мутация, то есть некоторое случайное изменение в генах или смыслах, а второй шаг — наследование, то есть передача генов или смыслов, которые обеспечивают успешную адаптацию к среде. Отличие выбора состоит в том, что он происходит по сути в один шаг, в котором совмещены представления о возможных действиях (контрфакты) и само действие (смысл). В этом одном шаге производится то действие, которое выбрано. С началом выбора эволюция смыслов стала идти по Ламарку, а не по Дарвину: люди стали отбирать смыслы целенаправленно, сохраняя те признаки смыслов, которые были им нужны. Теперь у условного одомашненного «жирафа» действительно стала расти шея по мере того, как он тянулся вверх за листвой — поскольку потомство именно от такого жирафа люди старались сохранить.

«Биологическая эволюция — плохой аналог для культурных изменений, эти две системы различаются по трем фундаментальным причинам. Во-первых, культурная эволюция может происходить на порядки быстрее, чем биологические изменения при максимальной дарвиновской скорости, а вопросы времени имеют решающее значение в эволюционных спорах. Во-вторых, культурная эволюция является прямой и ламаркистской по форме: достижения одного поколения передаются через образование и обнародование непосредственно потомкам, что обеспечивает огромную потенциальную скорость культурных изменений. Биологическая же эволюция является косвенной и дарвиновской, поскольку благоприятные черты не передаются следующему поколению, если только по счастливой случайности не возникают в результате генетических изменений. В-третьих, основные топологии биологических и культурных изменений совершенно разные. Биологическая эволюция — это система постоянного расхождения без последующего соединения ветвей. Родословные линии, когда-то разошедшиеся друг с другом, остаются разделенными навсегда. В истории же человечества передача между линиями является, возможно, основным источником культурных изменений. Европейцы узнали о кукурузе и картофеле от коренных американцев и заразили их оспой» (Gould 1992, p. 65).

Биологическая эволюция основана на наследовании и изменчивости генов и естественном отборе организмов с генотипом, способствующим адаптации к среде обитания. Человек как живое существо является основой общества-культуры. Поэтому и в первобытных общинах механизм естественного отбора продолжает действовать, оказывая влияние на инстинктивное поведение людей. Люди по-прежнему руководствуются инстинктами и эмоциями — постольку, поскольку это допускается обществом-культурой. Традиции и предрассудки, передаваемые посредством обучения, наслаиваются на инстинкты и ограничивают их. Культурная эволюция основана на наследовании смыслов, их изменчивости и отборе людей со смыслотипами, способствующими адаптации к окружающей среде:

«Вот эта идея в ее простейшей форме. Мы установили, что с самого раннего возраста люди сосредотачиваются на более квалифицированных, компетентных, успешных и престижных членах своих сообществ и более широких социальных сетей и учатся у них. Это означает, что новые и улучшенные техники, навыки или методы, которые появляются, часто начинают распространяться среди населения, поскольку менее успешные или более молодые члены их копируют. Улучшения могут возникнуть в результате преднамеренного изобретения, а также в результате удачных ошибок и новых комбинаций элементов, скопированных у разных людей» (Henrich 2016, p. 212-213).

Если культурный отбор — это отбор среди фактов на основании норм, то выбор — это отбор контрфактов на основании норм. Традиционный выбор в огромной степени зависел от норм и опирался на практики, передаваемые путем культурного обучения. Однако уже и этот традиционный выбор, основанный на случайном дрейфе смыслов и разумном закреплении случайности, позволил людям в конечном счете перейти к искусственному отбору, то есть выбору животных и растений. Примерно 30 тысяч лет назад с одомашнивания собаки начался переход от охоты и собирательства к скотоводству и земледелию.

Зарождение традиционного выбора не привело к началу первобытных «революций». Одомашнивание животных и растений мы предпочитаем называть «аграрной эволюцией», поскольку этот процесс занял тысячи и десятки тысяч лет. Ранние человеческие изобретения и открытия были благоприятными случайностями, которые закреплялись через отбор популяций, сделавших эти открытия и изобретения. В традиционном обществе интеллект и целенаправленный выбор индивидов способствуют культурной эволюции, но еще не играют самостоятельной роли. Практики и предрассудки господствуют в традиционном обществе и обеспечивают его выживание.

Конец ознакомительного фрагмента.