Время умирать. Почему Ян Флеминг убил Джеймса Бонда

А. Владимирович

Мы знаем Джеймса Бонда как непобедимого героя, шпиона, способного уцелеть в любой схватке, выйти живым из самой страшной передряги. Мы наслаждаемся его приключениями и посмеиваемся над его бессмертием. Но так случилось, что одну из схваток он проиграл. Создатель величайших шпионских романов поведал историю о том, как английский шпион был убит сотрудником советской разведки. Остается только один вопрос, как Ян Флеминг мог допустить подобное развитие событий? Ответом на него и будет эта книга.

Убийство

Бегство Владимира и Евдокии Петровых стало исходной точкой в процессе создания романа «Из России с любовью». Громкое событие случилось в апреле 1954 года, когда Флеминг еще работал над своим третьим романом об агенте 007 — «Лунный гонщик». Подобно большинству журналистов Ян обратил внимание на фото Евдокии, которую в одной туфле тащат в самолет «два русских медведя». Для своей колонки в «Санди таймс» он написал статью об «ангелах смерти», которых МГБ под руководством Лаврентия Берии рассылает по всему миру с приказами об уничтожении предателей. Но это была не банальная трепотня: специалисты могли заметить, что ее написал человек, владеющий самой актуальной информацией. Например, Флеминг упоминал некую мадам Рыбкину, полковника русской спецслужбы, которую назвал «самой могущественной шпионкой в мире». Мы скорее знаем «мадам Рыбкину» как писательницу Зою Воскресенскую, автора книг, выходивших в Советском Союзе миллионными тиражами. И действительно, Зоя Воскресенская-Рыбкина была одним из самых активных советских агентов до и во время Великой Отечественной войны. Западные спецслужбы шокировал другой факт, а именно, что в 1953 году она стала главой спецчасти в Воркутлаге — одном из филиалов печально известного ГУЛАГа. Сегодня известно, что эту должность мадам Рыбкиной предложили в ответ на просьбу не увольнять ее после смерти мужа и позволить «доработать два года до пенсии на любой должности». Из этого примера мы видим, что хотя западные спецслужбы и обладали последней информацией, но не всегда могли дать ей правильную оценку. Позднее «мадам Рыбкина» стала прототипом Розы Клебб — единственной женщины, одолевшей английского супершпиона Джеймса Бонда. А еще Флеминг, очевидно, желал привлечь внимание Петрова, который во время войны работал бок о бок с «самой могущественной шпионкой в мире», действовавшей под прикрытием дипломатического иммунитета в посольстве Швеции.

Но для склонного к детальному перфекционизму Флеминга общей информации было мало. Подняв старые связи, Ян добился встречи с Владимиром Петровым, рассчитывая получить громкий материал. Однако после встречи с человеком, который передал информацию о живых и здоровых «пропавших дипломатах» Дональде Маклине и Гае Берджессе, проживающих в Самаре, и первым сообщил западным спецслужбам о «третьем человеке» из МИ-6, Флеминг неожиданно сник и ограничился небольшой статьей о разговорчивом и веселом русском шпионе и его увлечении футболом.

Мы знаем Флеминга как талантливого журналиста, который любил включить в создаваемый роман порцию свежей информации о деятельности спецслужб, однако летом 1954 года после интервью с Петровым он начал писать самый «нешпионский» роман из всей серии о Джеймсе Бонде — «Бриллианты вечны», настолько далекий от мира шпионажа, что автору по просьбе редактора придется объяснять читателям, какое вообще отношение имеет глава внешней разведки М. к пропаже алмазов. А нам же остается гадать, о чем таком поведал бывший полковник МГБ английскому журналисту, обладавшему богатым опытом работы на секретные службы.

Ян Флеминг

Выскажу предположение, что подсказка находится у нас под носом — в романе «Из России с любовью». Полную версию интервью, запрещенную к публикации, и невероятные разоблачения, потрясшие английскую разведку после «откровений» Петрова, Флеминг изложил в «метафорической истории» о том, как сотрудники советской разведки одолели лучшего английского шпиона. Только вот на обдумывание сюжета, который мог бы устроить «друзей из спецслужб», у Флеминга ушел год с лишним. Ведь решение о написании пятого романа, самого невероятного в серии о Джеймсе Бонде, было принято во второй половине лета 1956 года, когда Флеминг вплотную приступил к сбору материалов. Самого невероятного (смело это повторю), поскольку большая его часть посвящена не английской разведке и подвигам агента 007, а противникам: разведке Советского Союза и одному из ее самых легендарных подразделений — СМЕРШу. Как только идея созрела, в начале сентября Ян Флеминг вылетел в Стамбул, где должна была проходить 23-я Международная конференция Интерпола, посвященная вопросам европейской безопасности.

Высшие полицейские чины хотели поднять престиж Интерпола и в доказательство масштабного расширения влияния единой европейской полиции решили провести очередную конференцию в Стамбуле, на самом краю цивилизованного мира. Ян получил приглашение от своего старого знакомого сэра Рональда Хоу, помощника комиссара Скотленд-Ярда.

С английским лордом Ян познакомился в последний день 1953 года, после того как обнаружил, что ни один из экземпляров имеющегося у него дома огнестрельного оружия не имел необходимой лицензии. Большая часть арсенала Флеминга представляла собой экспонаты, подарки друзей, напоминавшие ему о былых временах. Например, пистолет системы «Кольт» с 12 патронами и гравировкой «Для спецслужб», сделанный оружейниками из Голландии, был подарен ему полковником Донованом «за некоторые услуги, оказанные Управлению стратегических исследований во время войны». Браунинг, врученный адмиралом Джоном Годфри, Флеминг неизменно носил в кобуре, пока служил в военно-морской разведке. О необходимости иметь разрешение он узнал в авиакомпании, когда, покупая билет, сообщил, что собирается взять с собой на Ямайку старую винтовку.

Сэр Рональд был редким и счастливым исключением в среде высокомерных и чванливых английских аристократов. Он внимательно выслушал Яна и без лишних вопросов дал распоряжение об оформлении положенных разрешений. Спустя год, когда в новогодние каникулы 1955 года в газетах было напечатано объявление о том, что сэр Рональд удостоен рыцарского звания, Флеминг отправил ему поздравительную открытку: «Я надеюсь, что Интерпол гордится вами!». На оказанную когда-то услугу начинающий писатель решил ответить скромным подарком: в новом романе о Джеймсе Бонде он в деталях описал свою первую памятную встречу с сэром Рональдом, который появляется в роли суперинтенданта Ронни Вэлланса:

Почти пять минут понадобилось Бонду, чтобы стряхнуть с себя уныние и понять, что равнодушный к межведомственной вражде Ронни Вэлланс действительно рад его приходу и заинтересован лишь в одном — сохранить «Мунрейкер» и уберечь лучшего из своих сотрудников от возможных неприятностей.

Вэлланс был прирожденный дипломат. <…> Говорил искренне и профессионально. Ни словом не обмолвившись о деле, он завоевал дружбу и полное расположение Бонда.

…Бонд подумал, что своим умением ладить с людьми Вэлланс был, по-видимому, обязан двадцатилетнему опыту бесконфликтного сотрудничества с МИ-5, а также с униформированным персоналом и общению с полуграмотными политиками и вечно обиженными иностранными дипломатами.

Когда после четвертьчасового напряженного разговора они расстались, каждый знал, что обрел союзника. <…> Также он оценил профессионализм Бонда и отсутствие у него каких бы то ни было ведомственных амбиций по отношению к Специальному управлению. Что же касается Бонда, то он был восхищен тем, что узнал об агенте Вэллансе, и больше не чувствовал себя одиноким, ибо за ним стоял Вэлланс и все его управление.

Покидая Скотленд-Ярд, Бонд твердо знал, что не отступил от первейшего принципа Клаузевица — он обеспечил себе тылы.

(«Лунный гонщик»)

В августе 1956 года писатель с радостью принял предложение старого знакомого посетить Стамбул в надежде, что столица Турции поможет в решении нескольких задач. Прежде всего он планировал найти экзотические пейзажи для следующего романа о приключениях агента 007, а также надеялся почерпнуть из докладов интересную информацию о международной преступности. Только вот конференция оказалась скукой смертной, доклады были сухими и малоинтересными. Когда же по окончании мероприятия полицейские чины предложили Флемингу написать книгу об Интерполе, он отказался.

А пока, собираясь в Стамбул, Флеминг взял с собой в дорогу самый известный шпионский роман своего времени — «Маску Димитриоса» Эрика Эмблера. Семь с половиной часов перелета с посадками на дозаправку тянулись бесконечно. Флеминг почти буквально воспроизведет описание своего перелета в романе «Из России с любовью».

Роман показался Флемингу скучным, Стамбул в описаниях Эмблера представал грязным и дряхлым. Тем не менее, как и в других произведениях о «Большой игре», было в нем нечто завораживающее, о чем Флеминг поведал устами своего героя — Бонд во время перелета в Стамбул тоже читает «Маску Димитриоса»: «…он протянул руку к лежащему под сиденьем плоскому атташе-кейсу, достал оттуда „Маску Димитриоса“ Эрика Эмблера…».

Флеминг быстро устал от чтения и закрыл книгу, когда самолет пролетал над Швейцарией. Он взглянул через иллюминатор на покатые склоны Альпийских гор, и на него нахлынули воспоминания, а в голове невольно стали складываться фразы будущего романа: «Бонд отложил в сторону книгу и принялся за еду. Внизу промелькнуло стальное зеркало Женевского озера и сосновые леса, поднимающиеся к заснеженным пикам Альп. Самолет пролетел совсем рядом с огромным клювом Монблана. Бонд посмотрел вниз — на серые, как слоновья шкура, языки ледников — и вдруг увидел себя, семнадцатилетнего юношу, на вершине скальной расщелины с веревкой, обвязанной вокруг пояса, страхующего двух своих товарищей из Женевского университета, которые поднимались к нему по отвесной скале». Когда-то Флеминг так же ходил покорять заснеженные склоны Альп с молодыми дипломатами из Лиги наций, а по пути расспрашивал их о деталях международных отношений и старательно учил русский язык.

Вместе с другими участниками конференции Ян остановился в отеле «Стамбул-Хилтон», названном в честь его владельца Конрада Хилтона, где сервис и отношение к постояльцам были на высоте. Яну достался отличный номер, который он немного приукрасил в своем воображении, превратив в номер для новобрачных: «Солнечный свет заливал ее [комнату] через широкие двойные окна, выходящие на балкон. Стены были покрашены в розовые и белые цвета. Мебель, хотя и несколько поцарапанная, сохраняла элегантность начала века. На полу лежали роскошные бухарские ковры. С потолка, украшенного изысканной лепниной, свисала хрустальная люстра. Справа стояла поистине огромная кровать, а стену за ней украшало большое зеркало в позолоченной раме. Бонда это позабавило. Комната для новобрачных! Не хватало только зеркала на потолке. Просторная ванная, примыкающая к спальне, была оборудована буквально всем, включая биде и душ. Бритвенные принадлежности Бонда были аккуратно разложены на полочке над умывальником». Здесь пройдет любовное свидание Бонда и Татьяны Романовой. Завалившись на диван и откупорив бутылку с бурбоном из мини-бара, Флеминг решительно открыл триллер Эмблера, но дочитать роман даже во время скучной конференции ему не удалось. Полной противоположностью нудного мероприятия стали события, происходившие на улицах города. Писатель стал свидетелем так называемого Стамбульского погрома.

В первый же день конференции — утром во вторник 6 сентября, пока делегаты получали ключи от своих номеров и перебрасывались шутками о наряженном по-восточному в цветистые и яркие тона зале для заседаний, в газетах появилось тревожное сообщение о погроме, устроенном греческими террористами в Салониках. Вечерние газеты с преувеличенным восточным пафосом трубили об ущербе, нанесенном греками родине Кемаля Ататюрка. А той же ночью «при мирном свете месяца размером в три четверти от полной луны» случился шабаш. Простые турки попытались изгнать со своей территории всех греков — нацию, осквернившую святыню отца современной Турции. В метафорическом описании Флеминга «простой житель Турции, обычно светящийся приветственной улыбкой, той ночью превратил Стамбул в руины».

Наутро вместо отчета о конференции Интерпола Флеминг отправил в «Санди таймс» эмоциональную статью «Великий бунт Стамбула», которую напечатали только 11 сентября, потратив несколько дней на согласование текста с Министерством иностранных дел.

Это было худшее восстание в истории современной Турции, — сообщает Флеминг читателям с оттенком гордости. — По обе стороны от Босфора в каждом шумном переулке и элегантном бульваре разразилась ненависть и пробежала по улицам, как лава. <…> Несколько раз в течение ночи любопытство вытаскивало меня из безопасного отеля «Хилтон» и тянуло в город, где на улицах выли монстры под своими развевающимися красными флагами с белой звездой и серпом луны. Из гневной толпы изредка раздавались крики, а затем — грохот разбитого стекла и, возможно, сдавленные крики. Автомобиль вышел из-под управления и врезался в кричащую толпу, а крики сменились воплями и жестами, указывающими на искалеченные тела на месте катастрофы. А над всем этим поднимались сирены машин скорой помощи и новеньких полицейских машин, привезенных из Америки.

При прочтении статьи, видно, как эмоции переполняют Флеминга, и он с легкостью выплескивает их на читателей. Воспоминания об этом «запахе опасности» Флеминг сберег для своего романа: «Это был не воображаемый, а настоящий запах — смесь пота и электричества».

В ту ночь к писателю вернулось чувство, которое почти стерлось за несколько мирных лет после войны. Растворилось в череде бесконечных рабочих будней, превращающихся в бесконечную рутину, в неизменных выходных и праздниках в кругу семьи. Именно в Стамбуле писатель снова ощутил то, чего ему так не хватало в размеренной семейной жизни. Подобно любимым писателям Эдгару По и Роберту Льюису Стивенсону, он писал о запахе смерти и шуме опасности, кровопролитии, хаосе и бойне. Под утро его «стошнило» от увиденного.

Турецкие власти не хотели осложнений с полицией сразу 52 стран, откуда прибыли делегаты, а потому отель охраняла не только «эскадрилья кавалеристов, выглядящих как жестокие средневековые всадники на грязных лошадях», но и американские танки «Шерман».

Когда встало солнце, вместе с ночной тьмой отступили и дикие инстинкты. Флеминг обнаружил, что в уютном номере «Хилтона» под защитой обученных американскими специалистами полицейских в «безликом прямоугольнике из бетона и стали» остался лишь расчетливый бизнесмен и тактичный английский джентльмен. Это преображение отчетливо видно в статье — эмоциональные рваные фразы сменяются цифрами: «Ночью был нанесен ущерб, оцениваемый в миллионы фунтов. Многие бизнесмены, включая несколько британцев, разорены, а консульство и уцелевшая часть британского сообщества сплачиваются в стремлении оказать им помощь».

Статью о конференции он написал, скорее повинуясь долгу службы, упомянув только об одном докладе про международную контрабанду золота и наркотиков. Доклады «Преступность и болезни» и «Взаимоотношения между полицией и банками» не вызвали у автора шпионских романов ничего, кроме зевоты. В письме из Стамбула, адресованном адмиралу Годфри, Флеминг, не таясь, описывает свои ощущения: «Преступник, задумавший злодеяние, испытывает презрение к подобным полицейским». И чуть дальше продолжает: «Проблема полицейских заключается в том, что они понятия не имеют, насколько интересная у них работа, и считают уголовные дела большим занудством».

А вечером вернулись адреналин и жажда опасности. Флеминга снова потянуло в опасный Стамбул. Опытный разведчик не рискнул отправиться на прогулку один и после расспросов нанял проводника — энергичного турка Назима Калкавана. Турок оказался не только великолепным проводником, но и весьма любопытным типом. Он получил образование в Оксфорде, а в Стамбуле ему принадлежала небольшая компания по перевозке через Босфор. Турецкий провожатый, подобно Флемингу, был гедонистом. Он обожал отличные сигареты, крепкие напитки, красивых женщин и другие радости жизни, а свою жизненную позицию формулировал кратко и удивительно просто: «Подобно моему отцу, я потребляю женщин в большом количестве. Но, в отличие от него, я пью и курю, а это мешает любви, как и моя работа. Из-за слишком большого умственного напряжения кровь приливает к голове, а не к тем частям тела, которым она больше всего нужна. Но я жаден до жизни и часто перехожу разумные границы. Когда-нибудь сердце у меня неожиданно остановится. В него вцепится Железный Краб, как это случилось с моим отцом. Но я не боюсь Железного Краба. На моем памятнике напишут: „ЭТОТ ЧЕЛОВЕК УМЕР, ПОТОМУ ЧТО СЛИШКОМ ЛЮБИЛ ЖИТЬ“».

В первый же день между мужчинами установилась крепкая дружба. Флемингу многое нравилось в этом человеке «с черными вьющимися волосами и кривым носом», с лицом «бродячего солдата удачи». Ему нравилось пожатие «теплой и сухой руки», неутомимая энергия и неисчерпаемый запас историй.

«Я редко встречал кого-либо в своей жизни, — рассказывал позже Калкаван о Флеминге, — с таким количеством тепла, с таким жизнелюбием, с такой отзывчивостью ко всему». Калкавану нравилось неисчерпаемое желание Яна познакомиться со Стамбулом, насладиться тайными удовольствиями и презрение к интеллектуалам.

Как вы догадываетесь, Назим стал моделью для одного из героев романа — Дарко Керима, турецкого агента СИС, который помогал Бонду во время его приключений в Стамбуле. «Бонд думал, что никогда не видел такой жизненной силы и тепла в человеческом лице. Это было похоже на то, чтобы быть рядом с солнцем, и Бонд отпустил сильную сухую руку и уставился на Керима с дружелюбием, которое он редко чувствовал к незнакомцу».

Где только не побывал Флеминг вместе с Калкаваном. В огромном древнем Стамбуле были некая угрюмость и восточный блеск. Благодаря экскурсиям турецкого провожатого он представал живым городом, способным помогать друзьям и сопротивляться врагам. Предоставлю слово самому Флемингу — не только бывалому путешественнику, но и мастеру описывать экзотические места: «Ровно в девять утра элегантный „роллс-ройс“ бесшумно подкатил к подъезду гостиницы и повез Бонда через площадь Таксим, оживленные улицы Истиклала и мост Галата Бридж, переброшенный через Босфор, обратно в Европу. Огромный автомобиль пробирался по мосту среди бесчисленного множества повозок и велосипедов, обгоняя трамваи и расчищая себе дорогу могучим ревом воздушного гудка, на резиновый баллон которого то и дело нажимал шофер. Наконец они съехали с широкого моста, и перед ними открылась старая европейская часть Стамбула с тонкими минаретами, вонзающимися в голубое небо, подобно копьям, и куполами древних мечетей, напоминающих огромные выпуклые груди. Все это походило на иллюстрации к „Тысяче и одной ночи“…»

Вместе с Калкваном Флеминг смог испытать все доступные наслаждения и соблазны Стамбула. Опытный путешественник с легкостью переносил неудобства, которые вознаграждались радостью от очередного приключения. А потому ни вестибюль гостиницы, где он остановился на одну ночь, соблазнившись звучным названием «Хрустальный дворец», «с засиженными мухами пальмами в бронзовых кадках, пол из выцветших плиток мавританского кафеля», ни отсутствие воды в кране не могли испортить Флемингу удовольствие от турецкой кухни: «Завтрак превзошел все ожидания. Простокваша в голубой фарфоровой кружке была с желтоватым оттенком и густая, как сметана. Инжир — зрелым и мягким, а кофе — черным, как смоль, и свежемолотым».

Домой Флеминг возвращался на одной из послевоенных версий «Восточного экспресса» — «Симплтон Ориент Экспресс». Наэлектризованный эмоциями писатель ожидал от поездки очередного приключения. Едва он взглянул на железную табличку с надписью «Стамбул — Салоники — Белград — Венеция — Милан — Лозанна — Париж», ему пришли на ум романы Агаты Кристи и Грэма Грина, которые задолго до него подметили это сочетание роскоши и смертельной опасности. Если быть честным, то описание «Восточного экспресса» у Флеминга мне нравится больше других. Обилие технических деталей звучит в романе, словно речитатив из оперы Вагнера. Но путешествие Флеминга было удивительно скучным, поскольку всю дорогу не работал вагон-ресторан и не было рядом прекрасной Татьяны Романовой, способной скрасить длительную поездку. К счастью, Калкаван, пришедший на вокзал попрощаться с другом, передал ему большую плетеную матовую корзину, полную турецкого сыра, колбас и фруктов. Ян уплетал продукты, хранившие запах Солнечной страны, и вспоминал об угощениях Калкавана: «Принесли второе блюдо и с ним бутылку каваклидере — красного вина, похожего на бургундское, только с более резким букетом. Кебаб с перцем и разными специями понравился Бонду. Керим ел что-то вроде бифштекса по-татарски — огромный плоский гамбургер из тщательно перемолотого сырого мяса с чесноком и перцем, политый яйцом. Он предложил Бонду попробовать. Бифштекс тоже был удивительно вкусным».

Флеминг вновь взялся за чтение «Маски Димитриоса», но вскоре отложил книгу, дочитать роман ему так и не удалось. Спокойное чтение в комфортабельном вагоне было не для него, он жаждал опасности. Теперь он рылся в памяти, пытаясь отыскать упоминание о каких-либо реальных случаях, связанных с «Восточным экспрессом», но безуспешно. Реклама «роскошных поездок» тщательно стирала любые намеки на опасность.

Лишь по возвращении домой он нашел в подшивках газет упоминание о загадочной смерти военно-морского атташе США в Румынии. Труп капитан Юджина С. Карпе, отслужившего три года в Бухаресте и направлявшегося в Париж, был найден рядом с железнодорожными путями в туннеле к югу от Зальцбурга. Расследование этого убийства так и не было закончено, а потому по давней традиции его до сих пор без каких-либо оснований списывают на русских. Но «Восточный экспресс» электризовал воображение, творческая энергия била ключом, и в романе экспресс стал площадкой для финальной схватки между Красным Грантом и агентом 007.

Впрочем, время для написания романа еще не наступило. Флеминг до мозга костей был англичанином, для которого традиции были неотъемлемой частью жизни. Написание романов к этому моменту также превратилось для него в незыблемую традицию, стало частью жизненного распорядка.

Два месяца зимнего отпуска писатель проводил на Ямайке. Здесь он стремительно выстукивал на машинке сюжет очередного романа о Джеймсе Бонде, а вернувшись в Лондон, на протяжении нескольких месяцев редактировал и дорабатывал «первый вариант». Он консультировался со специалистами в области подводного плавания, огнестрельного оружия или добывания бриллиантов, вносил в текст изменения и заново перепечатывал страницы. Листы с правками он, как правило, выбрасывал, а репортерам неустанно травил байки о том, что пишет свои романы сразу и набело. До нас дошли правки только к двум произведениям. Рукопись первого романа Флеминг сохранил, потому что был заядлым библиофилом. Правки к роману «Из России с любовью» сохранились, поскольку автор вложил в работу над ним невероятное количество усилий, что было для него несвойственно. Эти две рукописи есть свидетельство того, что легенда о романах, написанных набело, за один присест, была элементом продвижения, продуманной частью имиджа «человека, ведущего легкий и непринужденный образ жизни».

А пока Флеминг по привычке продолжал накапливать впечатления, которые ему предстояло запечатлеть на бумаге во время своего отпуска на Ямайке. Его внимание было сосредоточено на финансовых вопросах. Точнее, на продаже Североамериканского газетного альянса канадскому синдикату. Его давний друг Ивар Брайс несколько лет назад приобрел контрольный пакет акций крупнейшего газетного синдиката, который в лучшие времена конкурировал с «Нью-Йорк таймс» и «Лос-Анджелес таймс». Он предложил Флемингу долю в обмен на помощь в управлении. Однако с появлением телевидения альянс резко сдавал позиции, и, поразмыслив, друзья решили продать акции. Сделка прошла удачно, и Флеминг, довольный тем, что выручил неплохие деньги, вернулся в Лондон.

Причина для поездки, как обычно, имела свое второе дно. Американские читатели проявляли все больший интерес к приключениям британского шпиона. В сентябре в США должен был выйти роман «Лунный гонщик», а ведущий критик популярной литературы Энтони Баучер, написавший разгромные рецензии на два первых романа Флеминга, неожиданно с доброжелательностью отозвался о третьем: «Я не знаю никого, кто писал бы об азартных играх ярче, чем Флеминг». Правда, в финале своей рецензии серьезный критик по-прежнему корчил мину: «Хотелось бы только пожелать, чтоб его книги целиком соответствовали уровню игровых эпизодов».

Из Европы также приходили хорошие новости: «Казино „Рояль“» перевели и напечатали в Германии. И пусть тираж его последнего романа «Бриллианты навсегда» был всего 12 тысяч экземпляров, а значит, он не тянул на бестселлер, приятные известия все чаще заставляли автора улыбаться.

Успех романов о Бонде заметили родные британские кинокомпании и спешно делали агенту Флеминга предложения об экранизации. Впрочем, слово «спешно» неуместно, поскольку переговоры эти длились бесконечно долго: Флеминг имел удивительно оптимистичные планы относительно будущего своих книг на экране и просил запредельную сумму за права, а до подписания контракта с голливудской студией было еще далеко.

Теперь автора беспокоили запутанная ситуация с правами и невнятные объяснения литературных агентов. Пока Флеминг пытался скрасить дорогу в Америку все еще недочитанным романом «Маска Димитриоса», ему пришла в голову отличная идея. Эрик Эмблер был родом из актерской семьи, а его романы до и во время войны пользовались невероятной популярностью. Флеминг подумал, что именно Эмблер мог бы подробно поведать своему молодому коллеге о хитростях авторского права, поделиться опытом создания трастов и получения максимальных гонораров из издательской и кинематографической индустрии. Ян был давно знаком с Эриком и знал, что тот, несмотря на звездную популярность, никогда не откажет друзьям. Три года назад Эмблер рекомендовал Яну бухгалтера, который показал себя с самой лучшей стороны. Флеминг также слышал от знакомых, что популярный писатель организовал трастовый фонд, чтобы снизить налоговую нагрузку на гонорары от книг, права от фильмов и доходы от рекламы. Он пригласил Эмблера на ланч в ресторан «У Скотта».

Эрик, как всегда, с радостью откликнулся на предложение, он был очень открытым и дружелюбным человеком. Он охотно поведал Яну все, что знал о финансовой стороне дела, и порекомендовал, к кому можно обратиться за помощью.

Первый ланч затянулся, и они договорились о втором, а потом — о третьем… Так обеды с Эмблером переросли в регулярные встречи, а информация у Эрика все не заканчивалась. Он рассказывал не только о зарубежных издателях и агентах в Европе, но также консультировал Флеминга относительно тонкостей восточной политики, ведь большая часть следующего романа должна была развиваться в столице бывшей Византийской империи. От Эмблера Флеминг узнал о полковнике Z.

«Полковник Z» — подполковник сэр Клод Данси — был заместителем начальника СИС и главой теневой сети Z. Данси был остроумным, злобным, обаятельным и слегка сумасшедшим. В возрасте шестнадцати лет Данси, который не имел склонности к гомосексуализму, был соблазнен Оскаром Уайльдом. Его отец пригрозил драматургу судом, а сам отправил молодого Клода в Африку. Клод был завербован во время англо-бурской войны, а после «краха Уолл-стрит», когда он потерял все деньги, был вынужден выполнять различные поручения британской разведки. Накануне Второй мировой войной внезапно вышел в отставку, позволив распространяться слухам, что его уволили за воровство. А на самом деле, полагая, что СИС плохо организована и неэффективна, он приступил к созданию параллельной организации под прикрытием респектабельного бизнеса по импорту-экспорту в Доме Буша. Он нанимал по совместительству обычно неоплачиваемых агентов, включая журналистов, бизнесменов, игроков и плейбоев. Агенты Данси имели кодовое имя Z и старались избегать использования беспроводной связи для сообщений. В 1939 году сеть Z была поглощена СИС, и в качестве помощника нового «C» (Стюарта Мензиса) Данси содействовал координации активного шпионажа до конца войны. Флеминг вспоминает о полковнике в романе «Из России с любовью», когда Дарко Керим, друг Бонда, убитый в «Восточном экспрессе», ссылается на «майора Данси», своего предшественника в качестве главы «секции Т». Два знаменитых человека, которые работали в разведке военного времени с настоящим Данси, дали очень разные оценки полковнику Z: Малькольм Маггеридж назвал его «единственным профессионалом в МИ-6»; историк Хью Тревор-Ропер, лорд Дакр, в противоположность этому охарактеризовал его «полным дерьмом, коррумпированным и некомпетентным, но обладающим низкой хитростью».

***

В тот год Флеминг летел на Ямайку в одиночестве.

Когда зашла речь о предстоящем отдыхе, он категорично заявил своей жене Энн, что хочет оставить их сына Каспара дома в Англии. Для Яна Ямайка была не просто местом отдыха, а «лекарством», которое требовалось принимать раз в год. Для Энн настойчивые требования мужа стали отличным поводом отказаться от поездки. Она в категоричной форме сообщила мужу, что не желает оставлять Каспара одного, и принялась жаловаться друзьям, что после рождения сына Ян стал упрямым и невротичным. На деле Энн просто не могла побороть свои фобии. После авиакатастрофы, случившейся в рождественские каникулы прошлого года, она отказалась лететь самолетом и добиралась на Ямайку по воде. Еще больше она боялась за сына, ей снились дурные сны, что Каспар остался один, а его родители погибли.

Флеминг не боялся перелетов и, подобно Бонду, предпочитал рейсы 13-го числа, особенно если это была пятница, и обожал 13-е место, поскольку оно обычно пустовало. В романе он с юмором подтрунивает над страхами Энн: «На борту самолета, кроме него, было еще двенадцать пассажиров. Он улыбнулся при мысли о том, как была бы потрясена его секретарша, Лоэла Понсонби, узнай она о тринадцати пассажирах. Накануне, когда он вернулся от М. и начал собираться в путь, она отчаянно возражала, узнав, что вылет назначен на пятницу тринадцатого числа. „Но ведь именно тринадцатого путешествовать лучше всего, — терпеливо объяснил Бонд. — В этот день всегда мало пассажиров, можно удобно расположиться в самолете, и обслуживание куда лучше. Я всегда стараюсь летать тринадцатого числа, если у меня есть выбор“».

В этот раз он никак не успевал на 13 января, пришлось билет первого класса на трансатлантический перелет до Ямайки с пересадкой в Нью-Йорке взять на четырнадцатое. Ян был одет в светлое пальто от «Бёрберри», что делало его похожим на секретного агента — не на Джеймса Бонда, а скорее на интеллигентных шпионов из романов Грэма Грина.

Едва очутившись на берегу моря в «общей комнате», как он прозвал ее после женитьбы, Ян понял, как сильно скучает по жене. Он поставил на тумбочку фотографию с Энн и Каспаром, которую в последний момент запихнул в дорожный чемодан, и принялся строчить эмоциональное письмо.

Начало было вызывающим: «Что ты думаешь, я делаю, когда бываю за границей? Я не сижу один. Полагаю, что ты хотела, чтобы я этого не делал. Но я тоже человек». Однако вскоре рваные экспрессивные фразы сменяются длинными рассказами о последних новостях с Ямайки, а подогретый несколькими стаканами джина с тоником градус напряжения неожиданно падает. Ян пишет о знакомстве в самолете с Труменом Капоте и о новом садовнике. Потом его мысли — очевидно под воздействием алкоголя — начинают путаться, и он зачем-то вспоминает о своем новом фиолетово-синем «остине». В финале письма, успев к тому времени «расправиться с пятым бокалом джина», Флеминг молит: «Приезжай, если сможешь. Во всем мире я люблю только тебя».

Ответное письмо Энн было написано в том же духе. Напряжение последних месяцев улетучилось, разлад был забыт. Она вспоминает о супе из бобов, которым их кормила черная ямайская мамочка, о птицах под окном, о том, как Ян мешал ей высыпаться по утрам, выстукивая очередную главу на своей машинке. Она сообщает, что купила две медные картинки с изображением лошади, которую обожал Ян. А завершает не менее романтичным пожеланием: «Надеюсь, пока меня нет рядом, ты не научишься быть счастливым».

В письме другу семьи Ивлину Во Энн признается, что скучает по Яну и «Золотому глазу»: «Я люблю рисовать, в то время как Ян барабанит рядом свою порнографию».

Если не считать отсутствия Энн, в тот год в «Золотом глазу» все было как обычно. В доме Флемингов у самого моря собралась на отдых разношерстная компания. Микки Реншоу, рекламный директор из «Санди таймс», докучал Яну апокалипсическими рассказами о неизбежном крахе газетного синдиката. Флеминг всячески избегал любых напоминаний о работе: во-первых, он был на Ямайке в отпуске и хотел забыть о рабочих буднях, а во-вторых, он был прилежным сотрудником, и в рабочее время все его усилия были направлены на развитие и стабильность газеты. Гостями в этом году также были сэр Альфред Бейт, его старый друг еще с 30-х годов, со своей женой Клементиной, худой и высокой, «будто по ней проехали катком», и издатели из Нью-Йорка — Эл и Нэнси Харт. В следующем письме Энн он сообщает, что Нэнси — несносная болтунья, и добавляет, что «вообще все иностранцы губительно действуют на англичан». Единственным собеседником, с которым Яну хотелось общаться, был молодой писатель Трумен Капоте, чья проза, по словам Энн, была «многообещающей». В финале следующего письма Ян делает попытку извиниться: «Хотел бы я начать все сначала и стереть с лица земли черные пятна, поставленные за последние четыре года, но ты никогда не узнаешь, насколько это трудно для меня».

Конец ознакомительного фрагмента.