Открытое небо

А. А. Гребенкин

Терпеть не могу составлять аннотации. Они бессмысленны: любая хорошая книга – сразу обо всем. О любви и ненависти, о быстротечных годах и долгих секундах, об исторических событиях, приведших нас к сегодняшнему дню, о будущем, которое может, но не должно наступить. По жанру «Открытое небо» – социальная и религиозная антиутопия, по стилю – магический реализм, но все это условности. Это просто книга о путешествии души – из времени в вечность.

Самая яркая звезда

— Caspa del Diablo. Был недавно в Мексике на празднике мёртвых, взял немного для друзей, — включился в разговор третий, брюнет без возраста, с аккуратной бородкой-испанкой, длиной в десятидневную щетину. Он привычно разворачивается, словно для лучшего ракурса перед телекамерами.

А я почему-то вздрагиваю, словно он только что появился в номере. И ещё появляется это дурацкое обывательское чувство, когда так близко видишь телезвезду. Растерянность, смешанная с удивлением и обожанием.

Только мысль о собственных немалых достижениях позволяет вскинуть голову и вести себя небрежно. Да, он мировая знаменитость. Но я ведь принадлежу могущественной системе, у меня положение и связи. Мы не на равных пока, но он меня уважает…

И есть ещё абсурдное, глупейшее ощущение, будто он был в трипе вместе со мной, видел всё моими глазами. Как будто насмешка мелькнула за стёклами его очков.

Брюнет снимает тёмные очки, улыбается, показывая идеально ровные белые зубы, и это ощущение проходит. Бывают люди, притягивающие настолько, что не оторвать взгляд. Вот действительно — магия присутствия. Великий актёр, не скованный рамками театра.

Он необычайно красив какой-то утончённой мужской красотой, у него чёрные глубокие глаза, в которых светятся ум и понимание всего, но и какие-то колючие, стальные чёрточки проглядывают. Наверное, никто не хотел бы увидеть его в ярости.

А так — взгляд удивительно располагающий, такое ощущение, что смотрит на тебя как бы из зеркала, проглядывает в выражении его глаз что-то своё, очень близкое, даже родное.

Большой эстет и модник, сегодня в блестящем костюме цвета нефти. Сидит, как вторая кожа. Даже как первая. Любитель антиквариата. Вот и сейчас — с тростью чёрного дерева, с набалдашником из кости: лев, держащий в пасти ягнёнка. Лев — как настоящий, каждый клык видно. Просто живой. Смотрит злобными глазками в упор, как на добычу. Тончайшая ручная работа. И выглядит это не вызывающе, а естественно. Просто есть у человека дорогая и стильная вещь, ничего особенного. Взял не глядя перед выходом из дома.

Стиль во всем, дорогой и редкий. Начиная с невероятного имени или псевдонима, кто знает, с изысканным и протяжным голландским звучанием — Теодор Велизаар.

Теодор снова надел тёмные очки, на всех фотографиях — в них. Интересно, хоть одна из толпы любовниц-фотомоделей видела его глаза? Ходят слухи, что это ему нужно для мистификаций, чтобы двойникам было проще работать. Не может же он сам быть одновременно в стольких местах? Даже если слухи верны и он никогда не спит. Ведь он не только основатель лучшего медийного проекта десятилетия — «Альфа-канала». Рейтинги запредельные, реклама — по сотне кусков за секунду, весь истеблишмент в очереди стоит, чтобы попасть к нему в прайм-тайм.

Он… Как-то везде. В медийном бизнесе, иногда на десятке телеканалов сразу, все главные глянцевые журналы под ним, фэшн-проекты, легендарная уже торговая марка «Аваддон», как хобби — деканство на журфаке, любит с молодёжью работать, а ещё ведь киноиндустрия, промоушен боев без правил, фармакология, сеть государственных борделей, спонсорство всего на свете, благотворительность, Академия новаторской экономики, бешено популярные курсы ускоренного развития личности… Везде и всюду.

Карманных банков штук пять, всех биржевиков держит, как ручных мышей. Невероятное какое-то у него количество бабла, наверное, он и сам не помнит, сколько у него особняков и лимузинов. Все топовые спорт-кары уводит прямо с премьер, не успевают ценники отклеить. А связей — ещё больше, чем бабла. И как же чувствуются деньги, влияние, власть — в каждом его жесте, как будто и этот люкс, и весь премиум-отель, и город целиком со всем населением принадлежат ему. Недалеко от истины.

Откуда он взялся — вот вопрос. Несколько лет назад его совсем не было. А сейчас невозможно представить без него ни один громкий проект, ни одну значимую тусовку. Ведь как обычно бывает? Появляется кто-то, сначала по большому кругу пробивается, потом всё ближе к элите, нужно помелькать, стать привычным, оказать услуги кому надо. А он возник из ниоткуда и сразу стал всем известен, всюду вхож: фото с Вождем на охоте, «Человек года», брэндмастер года, почётный академик и понеслась.

Конечно, красив и богат необычайно. При этом — насколько обаятелен, прост, доступен. Лёгок, находит общий язык с любым, даже сбродом, как тогда, в массовых беспорядках. Толпа безработных с арматурой шла громить новый элитный квартал. Он вышел без охраны и говорил с ней, толпа слушала его, как любимого певца, пока спецназ кольцо выстраивал.

Но — откуда он? Сам скромно говорит «с Востока», но Восток большой. Акцент небольшой есть, но ведь сколько языков он знает — в голове не помещается. Вообще без переводчиков всюду шпарит как на родном.

И нет, конечно, такого журналиста, чтобы его биографию раскопал. Все давно всё поняли. В тот день, когда главный мафиози страны сначала к нему пришёл с визитом (двумя собственными ногами прошёл целый километр по поместью, обходил накрытое в зиму поле для гольфа, не смея наступить на краешек и помять! И это тот самый железномордый амбал, который может собачью упряжку сделать из членов парламента и по всему городу разъезжать на ней, никто не вякнет). Сначала к Теодору пришёл мафиози, приполз на полусогнутых, а потом только поехал к Вождю орден получать ко дню рождения.

Откуда же он взялся… И врагов у него нет, все любят безмерно. Кто-то раньше возникал, но как-то… Сразу в автокатастрофу, причем резонансную, прямо в телекартинку, как тот банкир, сгоревший в своей машине посреди центрального моста. Жутковатое зрелище было, с вертолёта снимали репортеры «Альфа-канала», они всегда первые, где нужно. Как будто он не мог никак ремень отстегнуть, что-то заклинило. И горел долго, минут пять, визжал и выл так, что телекартинку дали без звука, рвался, бился, но всё бесполезно. Только из-за ремня, дверь от удара раскрылась. За бронированной дверью ничего бы не видно было, но тут всё срослось, как будто специально для репортажа.

Или тот… Вот уже и забыл, как его, ещё один продюсер. Миллионер, перспективный, в премьеры рассматривался. А сдулся мгновенно и по-грязному. Дело завели — совращение несовершеннолетних, накрыли сразу, ещё улики не остыли, засунули в обычную зону (чиновника высокого полета, миллионера со связями, как это возможно вообще?), а там он через пару дней башку себе размозжил об стену. Сам бился башкой, пока не сдох. Никто не помогал. Доказанное самоубийство. Не самый лучший способ отчалить. И вот как-то так со всеми… А кто-то исчез. Вот вчера ещё был везде, а потом — раз, и всё, как сквозь землю провалился. Да какое там! И под землёй бы нашли при современных технологиях. Просто — исчез навсегда.

А сколько же у него идей! Беспрерывно во все стороны фонтанирует гениальными идеями, а в любом бизнесе ему нет равных. Вроде той штуки с церковниками. Купил у них за большие деньги кресты на куполах церквей в центре столицы. Церквей двадцать-тридцать, причем выбирал из стоящих недалеко друг от друга, по каким-то своим соображениям. Не продали бы никогда, ретрограды чёртовы, но он гарантировал, что не стронет кресты с места, не закроет ничем, всё будет видно. В чем подвох? Зачем это ему? Никто и не догадался. Ну, чудит — подумали. Крыша поехала от бабла. Абсурдная сделка. И подписали. А он взял да и натянул между крестами многометровые рекламные баннеры «Альфа-канала» и много чего ещё из своего хозяйства. А над главным храмом целый аэростат подвесил, с фэшн-брэндом «Аввадон». Броско — обалденно. И в таком месте! Билеты, чтобы сидеть на новогодней службе перед этим их центральным киоском, как его, алтарём, по должности положены министрам и выше, народу вокруг прорва. Статусное мероприятие.

И не прикопаешься! Кресты на месте, он — собственник, а воздух — ничей. Правозащитники и прочая шваль взвыли, пасти пооткрывали насчёт искажения исторического облика, культовых сооружений и прочих архитектурных доминант. Моральный ущерб типа. Да кому?! Совались в градостроительный кодекс и в законодательные окрестности, заболоченные, как берега Миссисипи, а там всё чисто. Вроде какие-то запреты и были, но изменения, дополнения, поправки к поправкам, и как-то стёрлось все. На прошлогодней осенней сессии исчезли. Ни одного запрета не нашли, как корова языком слизала.

В общем, поезд ушёл. Силы неравны, юридическая чистота — как в римском праве (он, кстати, ещё и большим знатоком латыни считается). Если это — не гениально, то что гениально? Сотни лет стояли эти бесполезные постройки, не принося ни цента, и вот — на тебе!

И ведь всё это придумано до того, как появились первые подвижники духовного бизнеса, до основания церковниками банка «Приход», единственно спасительного банка (реклама у них ничего, запоминается), до всех этих простых решений! Гений прорубил дорогу и толпы пошли по ней.

И какая смелость, какой охват! С любой смотровой площадки сейчас — эти баннеры во главе с аэростатом. Его город.

Теодор со вкусом затянулся потрескивающей сигаретой и снова заговорил своим необычным, низким, вкрадчивым с опасными нотками, сводящим женщин с ума, каким-то аристократическим, благородным голосом:

— Знатоки говорят, что порошок имеет мировоззренческое значение. Познай, типа, самого себя. Все комплексы, тайные страхи и желания проступают наружу. Собственно, в трипе ты остаешься собой. Точнее, усиленной в сто раз проекцией себя. Как тебе картинка?

— Охренеть.

— А я ещё слышал, — сказал Нил, — что этот товар приоткрывает будущее.

— Если правы те, кто утверждает, что все события предначертаны, — задумчиво добавил Теодор.

— Да ну их в задницу, такие приходы. Натуралистично, конечно, но я чуть концы не отдал.

— Ты просто не в адеквате после вчерашнего. Возьми ещё, подарок фирмы. Попробуешь в приподнятом настроении — улетишь, как шарик.

— Спасибо, друг. Кстати, Тео, мы же хотели к тебе заехать, твою новую хибару посмотреть. Давай сейчас смотаемся, на вечер есть планы.

— Сваливаем. Я поеду, вы за мной пристройтесь.

— Главное, чтобы ты за нами не пристроился, хе-хе. Мы с Нилом в моей тачке поедем. Пошепчемся о том-сём.

— Ты поосторожнее, он опасный парень. О чём это вы будете шептаться? Канал мой не нравится? Рекламы слишком много?

— Всё нравится. Просто ты мигалку включишь, как руководитель государственного телеканала, а мы за тобой потихоньку.

— Свою мигалку пора бы иметь.

— Да мне ещё два квадратных километра задниц нужно отполировать, чтобы получить должность с мигалкой.

— Ну… Как там у вас в народе говорят? Глаза боятся, а руки делают.

— Главное, чтобы руки не боялись. Поехали.

Компания выкатилась из отеля.

…Интересно и так приятно смотреть на покорённый город. Жизнь удалась, чёрт возьми! Вылизанная дорога, выделенная полоса, толпы глотают слюни, увидев сияющую машину Теодора, дороже среднего истребителя. И ведь наверняка не глядя взял из своей конюшни. Ну, у меня тоже не жестянка. Не представляю, как можно ногами ходить по улицам, среди всех этих неудачников. Это был бы экстремальный спорт. Теодор говорил, что бродит иногда.

Нужно музыку включить для полного кайфа. И радиостанция тоже ему принадлежит, везде успевает.

Из мощных динамиков раздалось фортепианное вступление, а затем знаменитый, сильный и как будто немного пропитой голос с хрипотцой медленно пропел начало чумового хита: «Из лимузина — по магазинам, из магазина — по лимузинам…» Старый трек Мавры Шампанской. Классика. Кайф.

Вот только дорога сужается. Сбоку — грёбаная полоса для общественного транспорта. Быдлу тоже нужно перемещаться, мать их. Они, как и всё живое, в этой вечной цепочке «товар-деньги-товар».

На светофоре разглядываю длинный автобус. Сидячие места для чиновников, за перегородкой в отстойнике — прилипшие к стеклу завистливые морды гражданских. Нехорошо всё-таки, что чиновники, пусть и самого низкого звена, едут с отбросами. Вот хорошее было обращение к вышестоящему в этом порошковом трипе — «Ваше достоинство». Освобождённый разум очень точно работает.

Да и слово «чиновник» — дурацкое. Чин — нечто похожее на шубу, сброшенную с царского плеча. Устаревшее, молью поеденное слово. «Госслужащий» — просто смешно. Кому служить? Что это вообще такое — служить? Пусть лузеры служат, а мы — элита. Язык не успевает за жизнью, слишком много в нём старого хлама.

Ну, тронулись наконец. Быдло шарахнулось от фонтанов грязных брызг из-под колёс. Люблю это ощущение, как из катапульты вылетаешь. Интересно, а что Теодор чувствует? Вон она, чёрная молния, блеснула на повороте.

Перед рекой — несколько рядов высоток эконом-класса. Жаль, место отличное. Много беспорядка в государстве. Зачем строить небоскрёбы для черни? Нужно вкапывать их в землю, чтобы торчали только коммуникации. Почему элита должна быть лишена видов и пространства? Какой шикарный пейзаж был бы без этих быдло-высоток!

Через мост проезжаем. Что-то кольнуло в сердце, какое-то ушедшее воспоминание. Что-то случилось здесь со мной очень давно, в прошлой жизни… Не могу вспомнить, да и незачем.

А вот здесь сгорел тот банкир, траурная бронзовая перевязь на опоре. И река вся в пятнах бензина, тоже будет гореть. Этот чёрный дым из окна моего кабинета видно. Как подумаешь, сколько впереди работы… Тяжёлая ноша. Почему я должен столько времени проводить в этой уродской стране? Жалких три летних месяца, когда можно выбраться в нормальные места. Потом дела, дела, засасывающая текучка. Хорошо ещё, что ввели для высокопоставленных граждан отпуска по уходу за собой. Иначе вообще можно с ума сойти от объёма ответственных документов.

Задумавшись, не заметил бабу с сумкой, стоявшую слишком близко к дороге. На повороте зацепил её крылом. Притормаживаю зачем-то, смотрю в зеркало — лежит, скрючившись. Дура какая-то, не могла в середине тротуара стоять. Или денег решила на мне заработать? Под ржавое корыто не бросилась бы, высмотрела всё-таки машину вип-класса, старая ведьма.

Досадная неприятность. Ладно, поехали.

И вдруг — оглушительный взвой сирены, сбоку тормозит бронированная полицейская машина, выбегают двое. Что-то орут. Приопускаю стекло, всё равно ничего не слышно из-за музыки. Полицейские достали пистолеты, тычут в машину. Нил лениво на них посматривает. Знаю это его выражение. Скольких нужно убить, чтобы так смотреть? Ну нет, если он их сейчас положит, будет шумиха, свидетелей много. Толпа собралась, некоторые даже поближе подошли, в машину заглядывают. Сейчас это ни к чему.

Просовываю в окно ксиву. Вырывают из руки. Ну всё, нужно выходить. Некомфортно, конечно, но что делать. Вылезаю, старший полицейский дочитывает ксиву и растерянно смотрит. Не на меня, в сторону. Мог бы честь отдать, ублюдок! И в лицо пора уже знать! Протягиваю руку, он всё ещё тупо смотрит, вцепившись в ксиву. Делать нечего — бью, целясь в зубы. Ну наконец-то. Пока в рыло не заедешь, не понимает ничего царь природы. Подхожу к шевелящейся бабе, бросаю несколько купюр. Толпа резко качнулась в сторону денег.

Отворачиваюсь, сажусь в машину. Поехали.

В голове ещё какой-то холодок, порошок, наверное, не выветрился. Нужно завязывать с этими бутербродами. Нельзя психоделиком полировать в конце дня, после всего съеденного. С утра кидаешь в себя для бодрости, днём — для работы, перед вечером — снова для бодрости, ночью — чтобы её не зря провести… Крыша отъезжает. Вот и сейчас… Это кто говорит? Да это же я вещаю, а Нил слушает. Мой голос. Несу какую-то философскую ахинею, но очень вдохновенно. Красноречие — ещё один побочный эффект порошка:

«Нил, ты слишком разбрасываешься. И много работаешь по старинке. Отобрать обманом лучше, чем силой. Заработок — результат обмена, ты получаешь деньги взамен отданного времени и сил. Торговля. Весь мир — рынок. Все торгуются — от пылкого юноши, продающего избраннице иллюзию её исключительности, до главы государства, продающего народу идею вождя.

Но ты же не торгаш. Мудрый получает что-то ценное, не отдавая взамен ничего. Иначе — он не мудрец, а меняла, как все. Другие пусть отдают, тем самым признавая, что ты — выше их».

Разговор не склеился, у Нила есть иногда привычка — слушать и молчать, как удав. Ну, у него своего геморроя хватает. Передел земли в южных кварталах, много стрельбы и прочих хлопот. Мрачный он сегодня какой-то.

Наконец подъезжаем. Никогда ещё не был в Чаще, суперэлитном вип-посёлке. Усадеб пять-шесть, окружённых дремучим лесом.

Теодор уже давно приехал, любит скорость. Встречает у ворот. Бог ты мой, какие ворота! Красные, это же чистая медь! Сколько же они в высоту? А барельефы! Если бы у Трои были такие ворота, греки до сих пор бы их штурмовали. Садимся в гольф-кар, едем по дорожке. Голова ещё тяжёлая, с трудом ловлю обрывки разговора. Нужно будет у хозяина дунуть чем-то прочищающим, вся ночь впереди. Странное чувство — будто кто-то говорит моим голосом.

— А ты не хотел бы попробовать покрутиться в государственном бизнесе? Всё то же самое, только знаки отличия свои.

— У меня тоже устойчивый бизнес. Да ещё, как вы говорите по телику, социально ориентированный. Дурь важна, это же десять процентов всего оборота наличных денег. Какой смысл идти целиком в государственный бизнес?

— Он безопасней, технологии другие. Да и вопросы престижа… У тебя же есть бабло, стань хоть депутатом этой законодательной херни. Как её… Вылетело название, я же обдолбанный. Теодор поможет с раскруткой. На другой уровень выйдешь, не вечно же тебе услуги населению оказывать. И я помогу, пристрою тебя поближе к тендерам.

— Чё это — тендеры? Еврейская семья? Исаак и Сара Тендеры?

— Тебе бы всё ржать. А это килограммы легкого, легчайшего бабла, которого ни мексы, ни душманы не принесут. Выстраиваешь цепочку, наводишь дисциплину, у тебя же талант к работе с людьми. Свисток, вбрасывание, несколько звонков, и всё — счета прирастают нулями.

— Спасибо за заботу. Но тебе-то какая будет выгода, если я приду в политику?

— Своих людей много не бывает. Глядишь, и мне пригодятся твои ребята-отморозки. Не все задачи можно решить официально. Пока.

Нельзя больше говорить, нет слов — мы приехали. Невероятная вилла… В любимых цветах Теодора — из чёрного мрамора с красными прожилками. Вот что значит — не просто бизнесмен, а эстет, человек искусства. Запрокидываю голову, чтобы лучше разглядеть лепнину на фронтоне. Фантасмагорические, сложные фигуры, переплетённые руки и тела, крылья, виноградные грозди, морские волны… Арки, колонны, резные решётки…

Где-то за углом раздаётся звонкий собачий лай. Теодор зовет:

— Собака Аркадьевна!

Выбегают две большие овчарки. Породистые красавицы, чёрные как смоль. Ластятся к гостям.

— Теодор, их же двое? А вторую как зовут?

— Одну зовут просто Собака, было по приколу. А вторую назвал в честь соседа — Аркадьевна.

— Тест на отцовство делал?

— Ха! Я под тебя комедийное шоу запущу! Талант пропадает.

Интерьер виллы неописуемый, в стиле нуар. Полумрак, еле видны листы старинных рукописей в золотых рамах, лежащая скульптура обнажённой негритянки, изогнувшейся как пантера, деревянная решётка лифта, словно из старого фильма.

По сторонам — перегородки из дымчатого полупрозрачного стекла, за которыми начинаются тёмные коридоры куда-то вниз и вдаль. Слабый свет от лестничного окна, видно плохо. Справа — то ли винотека, то ли химическая лаборатория, в неописуемом беспорядке стоящие и лежащие пузатые и плоские бутылки, флаконы, пузырьки, колбы, блестящие и тёмные, целые и расколотые, как будто сумасшедшие дрались там, хватаясь за всё вокруг. Слева — похоже на старинную библиотеку, бесчисленные полки с книгами и перевязанными свитками.

Что-то заставляет остановиться, не могу оторвать взгляд от этой библиотеки. Наверное, цепкий наркотик ещё не отпустил до конца. Ведь точно вижу: что-то движется на полках, будто книги сделаны из живой шевелящейся кожи. И эта неясная чёрная масса за стеклом, а дальше за ней слабое мерцание, словно коридор уходит в болото, над которым ползают блуждающие огни. И вместо скуки от вида стольких старых книг почему-то возникает тягостное чувство… Близости зловещего и непонятного…

И ещё вспыхнули и снова провалились какие-то обрывки слов из давно, в прошлой жизни, прочитанной и навсегда забытой книги: «Вселенная… Некоторые называют ее Библиотекой». Кажется, что коридору нет конца. И ещё почудилось, что и каменный дворец наверху, и вся элитная Чаща — театральные декорации из картона, сделанные, чтобы эта библиотека не была видна. Оптический обман какой-то.

Помрачение отступило перед лифтом. Поднимаемся в огромную студию верхнего этажа.

В меркнущем свете короткого дня открывается вид на поместье. Справа вековые деревья, совсем близко у дома, до разлапистых ветвей можно рукой достать.

Внизу — начинается виноградник, газон и двухэтажная собачья будка в драгоценном геометрическом стиле ар-деко. Блестящее чёрное дерево, вставки из белого золота. Эта будка подороже моей квартиры будет, а может, и побольше.

Лакей приносит напитки, пробую что-то невероятно освежающее, дурман отступает немного.

Снимаю со стены старинную подзорную трубу, пытаюсь разглядеть что-то за деревьями. Виден колоссальный бассейн с водопадами и рядом какая-то недостроенная хибара, стены и каминная труба.

Теодор объясняет:

— Сосед у меня обанкротился. Начинал хорошо, нефтяной магнат, туда-сюда. Приличный человек, выразил уважение. Я дал добро на строительство рядом со мной, чувак успел построить этот бассейн и вылетел в трубу, зарвался на бирже. В посёлке его называют Серой Шейкой, он как та курица из сказки, которая никак не могла улететь со своего водоёма. Держу хохмы ради, пока кто-нибудь нормальный на вступительный взнос не заработает. Местный клоун. Посмотри лучше налево, там художники заказ доделывают.

Слева пятеро художников трудились на лесах, завершая огромное, вровень с крышей, панно. Заканчивали выкладывать обрамляющую мозаику. Пятиметровые кентавры, занимающиеся любовью. Могучие торсы, страстные позы. Очень натуралистично, каждая шерстинка прорисована.

— Декоративное искусство должно быть из космоса видно, — пытаюсь дипломатично пошутить, страсть Теодора к современному искусству всем известна.

— Признаюсь: люблю искусство и настоящих творцов. Лучшее развлечение для меня. И нравятся необычные сюжеты, модерн, авангард, кич. Тошнит от всей этой классической тягомотины. Два подлинных Рафаэля висят на итальянской вилле, но не радуют. Никогда не скажешь, что он умер от сексуального переутомления, никакой страсти в картинах. Скука смертная. Благостные лица, смиренные позы… Глаза никуда не смотрят… Я бы его репортёром не взял, не умеет схватить момент, передать настроение. Но ценится почему-то дороже золота. А здесь всё-таки новый, современный взгляд.

Осматриваюсь, плохо видно из-за полумрака. Что это такое на барной стойке? Настоящий пулемёт «Максим»? Или копия?

— Настоящий, — как будто читая мысли, говорит Теодор. — После реставрации, поплавал в масле неделю, потом перебрали — ещё сто лет проработает. Нашли прямо на участке.

— Как?

— Да западное крыло расчищали под поле для гольфа и нашли этот пулемёт. Врос в огромную берёзу на высоте метров четырёх. Все выпали от удивления: берёза с пулеметом! Прораб так удивился, что мне позвонил. Я сначала вспылил: фонтан не доделан, а он с какой-то хернёй звонит. Потом и скелет пулемётчика нашли, когда я приехал. Оказалось всё банально: пулемёт был установлен между двух молодых берёзок, пулемётчика убили, а берёзки срослись в одну и несколько десятилетий росли вместе с пулемётом, поднимая его.

Хотел сначала всё на свалку выбросить, но потом какая-то ностальгия взяла. Война — это святое. В коллекцию оружия не взял, там только холодное, его люблю больше. Пулемёт и в интерьере хорошо смотрится, свежо. А скелет повешу в беседку и оформлю её в готическом стиле. Будет фишка на Хэллоуин. Вам тут холодно, я гляжу?

— Есть немного.

Из ниоткуда возникший лакей мастерски зажёг дрова в камине и бесшумно исчез. Верхний этаж осветился тусклым красным светом.

— Камин интересный, кстати. Плиты опять с западного крыла, это прямо Клондайк. Раньше там было богатое купеческое кладбище, потом его забросили, лет двести назад. Когда начали выравнивать землю, всё перекопали, увезли весь хлам на свалку. Хотели и надгробные плиты увезти, но они мне приглянулись, я несколько отобрал. Люблю старый мрамор. Вот из них камин и соорудили. Теперь и наказание есть для нерасторопной челяди. Посылаю сюда ночевать. Боятся этого страшно. Говорят, после полуночи камин что-то шептать начинает. Вздор, конечно. При мне ничего не шепчет…

— Ну, располагайтесь пока, а я отойду на минуту, пригляжу кое за чем. Прислуга обучена, не стесняйтесь. Противозаконные желания гостей удовлетворяются в первую очередь.

Нил усмехнулся и достал портсигар. Чиркнул зажигалкой, появился маленький жёлтый огонек и вцепился снизу в краешек сигареты.

Старинные напольные часы пробили три часа дня. Дверь за Теодором закрылась.

…Снаружи воздух уже начинал темнеть и большие ели бросали чёрные тени на беседку. Теодор зашёл внутрь, взглянув на остановившиеся часы.

Человеческий скелет лежал на полу. День меркнул и жёлтый от времени, потрескавшийся череп становился белым, как снег. Стояла полная тишина, и только издалека доносился какой-то непрерывный стук, словно птица стучала по сухому дереву. «Ту-тук, ту-тук. Ту-тук, ту-тук.…»

А ещё дальше, за пределами человеческого слуха, волнами накатывал железный грохот беспощадного боя, разрывы и вой, треск пламени, рёв моторов, крики солдат и посреди этой ярости и безумия — неслышный сдавленный стон…

Но всё это только чудилось. Тихо было в лесу и только далёкая птица, как пулемётчик, стучала по сухому дереву.

Незаметно поднялся ветер, закачались ветви могучих деревьев и спугнули птицу. Теодор внимательно посмотрел в пустые впадины глазниц и произнёс загадочные слова: «Если кто положит живот свой за други своя… Сеятель пустых обещаний снова получил всё самое ценное. Мне же остались лишь кости… Хотелось бы большего, но…»

Он сделал шаг и сразу оказался далеко от загородного дворца. Чаща провалилась куда-то и осталась за спиной. Не шумел уже дремучий лес, огромный город расстилался повсюду.