Аура

@snabzhenia, 2022

Земля после Большого взрыва. Тяжелое детство и буллинг со стороны одноклассников не оставляют Теодора Люмьена без психических травм, с которыми ему приходится бороться изо дня в день. «Особенный», «человек дождя», «ненормальный» – все эти прозвища сопровождают молодого паренька-беглеца на пути к превращению в настоящего мужчину. Сможет ли он сбежать от своего прошлого, ради спасения человечества от хаоса планетарного масштаба?

Часть 1

Глава 1. Люмьен

— Лю-ю-юмье-е-е-ен! Сколько можно тебя звать? — как обычно, повторяла мама перед тем, как я только начинал собираться в школу.

В ее голосе слышались еле заметные нотки раздражения и нетерпения. Выбрать из двух рубашек ту, которая бы подошла к моему настроению именно на тот момент, оказывалось непосильной задачей, особенно если мозг играл плохую шутку и подавал телу совсем не те команды, которые нужны были мне. Мы были не в ладах друг с другом, но я выступал дипломатом — постоянно говорил с ним, чтобы наконец найти компромисс. В наших переговорах всегда уступал я, и поэтому в моем же чреве находил место в самом удаленном холодном углу, откуда меня не было бы слышно. А Главный тиранил и заставлял играть под злую дудку, заглушая все и вся, как диктатор, запрещая напрочь свободу действий и слова.

Если рыба гниет с головы, то мое недалекое будущее пахло смердятиной почти с самого рождения. Люди считали меня странным, избегали и посмеивались надо мной, потому что, как говорят родители, я уникальный. А люди всегда боятся того, чего не понимают из-за своих примитивных инстинктов. Когда-то давно персона по фамилии Маслоу создала пирамиду потребностей человека, и, если опираться на его теорию, я соответствую ее середине, в отличие от посредственных ребят-одноклассников. Мне нравится учиться и работать над собой в свободное время, запираясь в комнате, где меня никто не ищет. Ну, как никто… Только мама, когда зовет в очередной раз в мир, полный деградации, несмотря на то что он должен был быть миром прогресса.

— Угу, — отвечал я на странные вопросы однокашников и отворачивался, когда они старались поймать глазами мой взгляд. Так я играл в прятки, а ребята не пытались его искать: кидали грязное словцо и уходили, прихватив с собой мои школьные принадлежности. Каждый раз я ловил на себе их страшные белые зубы, но сразу выпускал из воображаемого плена, поскольку думал, что они не прочь полакомиться мной, несмотря на мои совсем не аппетитные костлявые данные. Частенько представлял, как жадно клацают слюнявой челюстью и играют в перетягивание моей туши, не подпуская к себе других особей. Я был особым сладостным сортом в их рационе энергетического питания. Только тогда, когда звенела мелодия из громкоговорителя, в кабинете становилось тихо и спокойно, все вещи резко возвращались по местам, а столы выравнивались строго по двум линиям. В долгих перерывах на занятия между этими тремя нотами меня никто не терзал.

Мне повезло оказаться в школе, как говорит мама. Очень немногие могут позволить себе образование, но я стал особенным только благодаря родителям, которые были в хороших отношениях с директором.

В группе было десять человек, каждый из которых знал свое место. Самые глупые сидели спереди, но училка почему-то их любила и разговаривала с ними о жизни за чашкой травяной настойки после уроков. Это справедливо? Мне говорили, что я умный, поэтому для меня выделили особый стульчик у окна, подальше от всех остальных. Он был низкий, только мой и моей тени, которая пыталась сдвинуть меня каждый раз, когда выглядывало светило. Даже столкнул ее один раз. Упал сам.

Частенько смотрел на то, как птицы врезались в стекло и падали замертво, а сотрудники учреждения тут же подходили к ним и собирали урожай свежего мяса к обеду. Отвлекаясь на чужую увлекательную работу, я не замечал ни вопросов учителя, ни очередного собственного падения. Наказания я принимал как должное — поднимался и мыл полы плевками каждого находившегося в классе персонажа и собственной слюной, отрывая по частице ткани от только выстиранной свежей рубашки. К концу недели, как правило, от нее оставался только верх, прикрывающий мою грудь, и мое отражение в отполированной холодной плитке.

До последнего я не понимал, почему мой стул магическим образом вылетал из-под меня, словно живой, даже когда я старался не дышать, чтобы не шевелиться, — все равно подставлял меня. Раз за разом я оказывался на полу и ругался на вещь под бурные овации и смех одногруппников. Конечно же, получал по заслугам, пока однажды не заметил тонкую, прозрачную привязанную нить, ведущую к руке одного из парней. Увидев мою реакцию, он показал кулак и жестом приказал молчать, стреляя в меня демоническими черными глазами, которые слились со зрачками и выдавали текст: «Знай свое место». Я подчинился, но больше не падал. Пол становился все грязнее.

— Мам, мне не нравится женщина, которая преподает нам историю, она говорит, что мы все равны, и корчит рожу при каждом моем слове, словно старая крыса, которая попалась в ловушку. Я же не как все!

— Да, ты уже это говорил.

— Это было давно.

— Это было только что, — с ноткой обыденного раздражения ответила мама.

— А двести сорок семь секунд — это давно или только что? Для меня это давно.

— Время — понятие относительное. Пусть для тебя будет давно, только не надо каждый раз считать секунды до моего ответа, прошу.

— Хорошо, мама. А в минутах?

— Ты сделал домашнее задание? — стоя у неготовой еды, спонтанно задала вопрос мамочка, и я растерялся. Она повторила вопрос и кинула в раковину лопатку для приготовления картошки, да так сильно, что я испугался, честное слово. Я не понимал, почему она так себя ведет и почему из ее глаз текут слезы, несмотря на то что она судорожно улыбается. Я заметил легкую розовинку на ее руках и сравнил ее с поросенком, отчего та завизжала и убежала к себе в комнату.

Они милые, мне нравятся поросята. А вот отцу не нравятся, ему никто не нравится. Маму называет жирной и говорит, что уйдет от нее, если не будет похожа на актрису из его любимых короткометражных лент, где происходит любовь, как мне объясняли. Один раз я подсмотрел происходящее и открыл для себя новые непонятные чувства, которые закончились оплеухами и нескончаемыми уроками в выходные дни под бурные споры взрослых. Когда я попытался поговорить об этом со своими одноклассниками, они смеялись, просили повторить то, чему я научился в этих сериалах, и записывали на пленку мою подготовку к проявлению «любви». Так я стал популярным. Маму даже вызывали к директору и просили автограф. Вот только я был горд, а она почему-то злостно грустила.

Вечером у нас должен был состояться разговор, и думал, что она впервые похвалит меня за мои успехи в школе, но перед тем, как выйти из комнаты, услышал очень громкие разговоры родителей. Раньше, когда такое происходило, я залезал под теплый плед и мысленно проигрывал музыку из школы, чтобы все вернулось на круги своя, но в этот раз я почувствовал что-то очень темное. Я видел, как отец сжимал мамину шею, и та становилась все белее и белее от его грязных жирных рук. Они усиливали хватку с каждым хрюканьем и расширением его зрачков.

— Отпусти ее! — я без сомнений подлетел и толкнул его, как барашек, головой, отчего тот потерял равновесие и грохнулся, ударившись виском об угол стола. Бездыханная туша истекала на полу, а бледная женщина склоняла свою спасенную шею и уже купалась в крови своего мужа.

— Что ты наделал, идиот?!

— Я спас тебя, мама!

Она покраснела, посмотрела убитыми глазами в мои и произнесла так хрипло и сипло, будто в ее горле не было воды уже месяц:

— Не называй меня мамой.

— Но ты же мама!

— Ты не мой ребенок! Я хочу, чтобы ты забрал свои вещи и свалил отсюда! Никогда не возвращайся, понял? Ты мне жизнь испортил! Ты самое хреновое, что было в моей жизни! Я столько мучилась с тобой, тратила еду, силы, нервы — и все ради чего? Ради тебя, неблагодарная тупая скотина! Убирайся! Чтоб глаза мои тебя больше никогда не видели, понял? Проваливай к чертовой матери!

— Мама, — я заплакал и попытался прижаться к ее большой груди, но она меня оттолкнула со всей энергией, что была у нее в запасе. Я почувствовал все то, что она хотела этим передать, и молча ушел, взглянув в последний раз на разбитое окно, в которое заглядывала похожая на сыр золотистая луна. Я бы поел сыр. Не ел уже четвертый день.

Глава 2. Тихо пойдешь, далеко окажешься

Лишь пепел найдёшь ты сухой,

Не останется и папиросин.

Жаль, что согрет не весной,

Жаль, что на сердце льет осень.

Маме не нравилось, когда я разговаривал, поэтому не буду этого делать. Впервые услышал, как издавало звуки сердце. Его будто терзали на части, и оно кричало, призывая на помощь. Я не знал, как до него добраться из своего темного уголка, но пытался и поэтому шел с закрытыми глазами, выпуская из-под ресниц соленую воду. Становилось легче, но мозг сваливал меня вновь и вновь, чтобы подобрать драгоценные упавшие капли, которыми поливал осеннюю умирающую почву.

— Сынок, ты что делаешь?

Я замер и слился с мокрой растительностью под ногами. Не хотел видеть мертвеца вживую еще раз.

— Парень, ты кто?

Я осторожно посмотрел помутневшим взглядом на неизвестного, назвавшего меня сыном. Разве он мне отец?

— Послушай, я не смогу помочь тебе, если не скажешь, кто ты и откуда. На дворе темно, очень много плохих людей.

Я наблюдал за вибрацией золотистых частичек света вокруг его одежды на фоне рассеивающихся фонарей в тумане и пытался поймать их взглядом, но они играли в прятки. Я захотел дотронуться до них, чтобы остановить, но попал в пар от губ незнакомца.

— Руки убери! Что ты за хрен такой! — перетаптывался с одного места на другое мужчина в кожаных расшнурованных ботинках.

В нем не было зла: скорее смешанные чувства с недоумением и совестью, борющиеся с нотами отстраненности и равнодушия. Мне показалось, что он говорил со своим мозгом, только выиграл у него спор.

— Вставай, пойдем, не могу я оставить тебя тут, — и он протянул теплую руку, которую достал из потайных карманов длинной куртки.

Я шел быстро, потому что высокий, а он медленно, потому что низкий. Была заметна его усталость. На вид ему где-то 5+7 лет — гораздо старше моего уже обездвиженного отца. Этот человек был добрее и живее, пахло от него уютом и костром. Чтобы ему стало легче и удобнее, я пошел с согнутыми ногами. От неожиданности тот воскликнул:

— Да ты «от дождя»!

К удивлению, я услышал знакомое слово от незнакомого человека. Меня частенько так называли, и мама говорила, что это неплохо, потому что я единственный в своем роде. Скорее всего, он вспомнил меня. Я же популярный!

— Вы видели видео? — постарался выговорить я, но получилось что-то вроде хлюпанья языком в ротовой полости.

— А?

— Я популярный, — с улыбкой достал раздолбанный телефон и сунул экран «отцу» в лицо, чтобы тот посмотрел мои звездные мгновения.

— Я плохо вижу. Будь добр, перестань тыкать мне этим прибором в физиономию!

Снова буду молчать, чтобы человек не злился.

— Как тебя зовут хоть? — улыбнулся мужчина, и я понял, что он дал разрешение говорить.

— Люмьен.

— Как-как? — приблизился он ухом к моей голове, и мне стало неловко.

— Люмьен, — еще тише проговорил я, пряча голову в воротник свитера. Это мой любимый свитер, потому что пахнет чем-то родным, а осень нравится, потому что могу носить этот свитер не снимая. Как красиво падают листья! Я упал.

— Люмьен, хм, — задумался дяденька и в очередной раз поднял меня, — это не похоже на имя, скорее фамилия. Вот меня зовут Жулиан, а фамилия — Порсье, — прокряхтел взрослый.

— Меня зовут Люмьен. Все меня так зовут.

— Я понял, но у человека должно быть имя, понимаешь?

— Понимаешь, да.

— И на кой ты мне такой свалился…

— Какой такой?

— Странненький.

— Я особенный.

— Да-да, особенный.

Мы шли слишком долго, и я решил узнать почему.

— Прошло всего пять минут, малыш.

— Это много или мало?

— Ам-м-м… Я думаю, что мало.

— Мама тоже так говорит, только говорит, что все относительно.

— А где она?

— Плачет, — и я начал непроизвольно хлюпать носом.

— Почему плачет?

— Потому что я спас ее. Она не хочет меня видеть, — я ущипнул себя очень больно, чтобы не плакать, но стало еще хуже.

— Очень странно.

— Я странный, да?

— Ты-то да, и ситуация не лучше. Но, как правило, у интересных людей интересная судьба.

После этого Жуль ничего не говорил, а только бросал необычные ругательства каждый раз, как наступал на грязь и та разлеталась в разные стороны со смаком и хлюпаньем. Звучали выражения непосредственно и сильно — запомнил. Мы прошли мимо темного бульвара и молча встали, чтобы понаблюдать за статуей какого-то мужчины. Как будто ждали его схождения с пьедестала — жуткое зрелище. Он будто застыл в вечном немом крике, пробивая колом насквозь мрачную вытянутую фигуру, похожую на него самого. Там же, позади, стояла прекрасная девушка.

— Это наш создатель — Ничто, а рядом Некто и Она.

— Они предки?

— Да, и мои, и каждого на нашей небольшой планете.

— Мне не нравилась учительница по истории, она говорила, что мы все равны, но это не так. Я особенный, вы тоже.

— Мы все равны перед создателями, перед законом.

— Вы говорите как училка, но вы мне нравитесь, в отличие от нее.

— Спасибо, сынок, ты тоже ничего. Ты особенный, в том числе потому, что ты не желаешь зла и видишь дальше своего носа, в отличие от многих других. Но что есть зло и что есть добро, тебе только предстоит познать.

Я впал в ступор. Как можно не видеть дальше своего носа? Попытался попробовать, но глаза начали болеть.

— Это образное высказывание, дурень. Да, у тебя есть особенности — отклонения, но они не мешают тебе развиваться. Главное, что ты не желаешь никому зла.

— Отклонения?

— Да. Болезнь твоя. Ты меня слышишь вообще?

— Я болею? — удивился я. Все мои органы работали нормально, и никогда ничего не болело, кроме одного, до последнего момента. — У меня сердце кричит.

— Быстро бьется?

— Нет, оно будто сильно-сильно сжалось.

— А-а-а…Так бывает, когда сердце разбито.

— Оно же не может разбиться, оно мягкое и упругое! Я в школе проходил!

— Это выражение означает, что тебе кто-то причинил эмоциональную, душевную боль, и ты не можешь смириться с этим, переживаешь.

— Это я причинил боль.

— Кому?

— Своему отцу.

— Почему?

— Он хотел убить маму, и я толкнул его. Он ударился головой о стол, и пролилась кровь.

— О, Великие… Что ж ты сразу не сказал? — он отпрыгнул от меня как ошпаренный.

— Я не хотел!

— Ты знаешь, что теперь тебя должны поймать и передать суду? А за поимку преступников можно получить награду? Нет, не знаешь? Если я тебя сдам, то получу награду, а если нет, то накажут и меня за укрытие тебя. Что делать будем? — Он пристально смотрел мне в глаза, и я решил, что нужно смотреть в ответ. Я попытался понять, в какой из них глядеть: они были абсолютно одинаковыми — зелеными с золотым обрамлением. Решил, что не буду видеть дальше его конопатого носа.

Мозг, не сейчас, прошу.

— Он говорит, что надо идти.

— Кто Он? — удивился знакомый.

Я постучал по голове пальцем и опустил глаза.

— Ясно. В общем, ты это, не держи на меня обиду, — он поспешно дал мне кусок хлеба и желтое яблоко, оглядываясь по сторонам. — Иди туда, куда зовет тебя сердце, а не мозг. Мы уже поняли, что с твоим дела не очень хороши, — он улыбнулся. — А сердце у тебя знает, что делать. Бывай.

— Вы не пойдете со мной?

— Нет, парень. Самостоятельный ты теперь.

— Мама тоже так говорит.

— Только не иди туда, где тебе не рады, и не возвращайся туда, где тебя бросили.

— Даже к маме?

— Она же тебя бросила?

— Она сказала, чтоб я больше не приходил. И что я не ее сын.

— Тогда да, даже к маме.

— А к вам можно?

— Да что ж такое! Дальше ты сам по себе, я сам по себе. Нам не по пути.

— Вы же назвали меня сыном?

— Это просто выражение!

— А чей я сын?

Я проследил за рукой мужчины, которая показала в небо, а потом исчезла в темноту.

Глава 3. Холод собачий

Из моего рта шел пар, и я представлял себя огнедышащим драконом, который извергал пламя, чтобы согреть воздух. Подносил красные ладони к губам и проверял, живы ли они, слегка оттягивая и пощипывая. Я рассчитывал скорость ветра по плывущим облакам в черном небе, как ни с того ни с сего из-за кирпичного забора выскочило существо, похожее на собаку (я не был в этом уверен, больше походило на тень). Она чуть не сбила меня с ног, и я, взглянув вслед взлетающей грязи и выругавшись новыми словами, не заметил свору других, больших, которые неслись с грозным лаем. Они смели меня, как ненужное препятствие, и заглушили брань. Я честно хотел развернуться и пойти в другую сторону, но сердце сжалось и заставило подняться, чтобы выдвинуться навстречу приключениям.

— Зачем ты хочешь, чтобы я побежал за ними? Мозг против. Хотя… Мне же посоветовали слушать тебя!

Я начал преследование, но эти твари успели куда-то скрыться. Где-то далеко доносилось рычание и храбрый писклявый лай, на который я и нацелился. Летел с помутневшими глазами, словно стрела, а сердце кричало все сильнее и сильнее, ни на минуту не останавливаясь. Я же говорил, что минута — это долго!

На огромной темной стене виднелась зловещая тень, перед которой стоял маленький черный комочек, растопыривший всю свою шерсть, чтобы казаться грознее. Его окружили собаки раз в десять больше его самого. Они захлебывались в своих же слюнях и, откашлявшись, орали, прям как отец на мать, брызжа слюной. Я решил, что если обездвижил его, большого и толстого «кабана», то уж с собаками разберусь и подавно. Как же я ошибался.

Я зарычал на этих тварей, пнул одну со всей дури и в тот же миг оказался во власти раздирающей боли от клыков и когтей. Я успел заслонить маленькую тень, которая скулила от страха и неожиданности, и почувствовал, как сердце успокаивалось. Мозг что-то пытался сказать, но даже он по чуть-чуть лишался сил и готов был к смирению. Я перестал двигаться и отбиваться, псы отступили. Что произошло? Начал ощущать теплую слизь от языка Тени: было противно и приятно одновременно. Маленький дрожащий «друг» выполз из-под меня и как-то умудрился стащить кусок хлеба напоследок.

— Ты живой? — раздалось из ниоткуда в воздухе.

Я не мог пошевелиться, даже если бы хотел.

— Кто-нибудь! Помогите!

Я услышал голоса, которые звали меня с собой в мир, полный тепла и света, и был на полушаге к нему, однако вспомнил, что Тени рядом нет и что он точно без меня пропадет.

— Мне нужна Тень, — проговорил я, и постепенно свет удалялся все дальше и дальше от моего носа, становилось мерзостно. Ощущал людей рядом и не чувствовал нового друга. — Тень, дайте Тень! — глаза были мокрыми.

— Какую тень? Мы и так закрыли все окна и приглушили свет.

— Мой друг — Тень: черный, маленький.

— А! Он о собаке, сейчас! — зазвучал голос, который только что звал меня с собой. Он не был похож на те, что я слышал раньше, но понял, что от него мой мозг впадает в гипноз, а сердцу становится тепло и приятно. Я попытался найти источник прекрасного звука и приоткрыл глаза. Передо мной сидел совсем несимпатичный мужчина.

— Это вы?

— Мы знакомы? — Я услышал низкий грудной бас и выдохнул. Внезапно дверь распахнулась, и в комнату влетела прекрасная светловолосая девочка с Тенью в объятиях. Он тут же выпрыгнул из ее рук и вскочил на мои раны, отчего мне стало очень неприятно. Конечно, виду я не подал, да и мне было не до боли. Сердце трепетало от интересных ощущений, рассматривая белокурые локоны и короткое васильковое платье выше колен. Мозг отключился полностью.

— Тень? Так это твоя собака ворует моих цыплят? — грозно навис надо мной мужчина.

— Да, то есть нет, он не воровал. Я не видел. Не мой пес. Хотя… теперь, может, и мой, — язык заплетался.

— Говори четко! Ты врешь? Знаешь, во сколько обошлись мне эти куры? Они приносят продукты питания! Знаешь, как тяжело сейчас людям?

— Знаешь.

— Отец, прекрати! — Мои глаза вспыхнули. Она. Я еле проглотил слюни и старался запомнить ее, как снежинку, которая в любой момент могла растаять.

— У тебя хватило ума вступить в бой с моими сторожевыми ради спасения этой шавки? Сюда смотри! Я с тобой говорю!

— Я-я нашел эту собаку и спас от отвратительных тварей!

— Отец, прошу!

Он тыкнул в меня пальцем и грубо произнес:

— Ты знаешь, по гроб обязан моей дочери, которая в столь поздний час увидела происходящее. К тебе, милочка, я еще вернусь! Именно она разбудила всех и молила о том, чтобы тебе зашили раны, хотя я мог этого и не делать. Знаешь, кто я? — он поднял тонкий подбородок, его руки были по рукав в крови. — Я врач, черт возьми! Тебе очень и очень повезло оказаться в нужное время в нужном месте. Только-только я вернулся с дежурства и буквально через несколько часов обнаруживаю окровавленного парня прямо у себя под носом.

Мне было стыдно.

— Как тебя зовут? Откуда ты? — аккуратно присела рядом девочка. Я побоялся, что она внезапно растворится от моего горячего дыхания, и поэтому сразу же отсел подальше.

— Ты видишь, он неблагодарный мерзавец и вор, — выплевывал слова мужик и покидал покрасневшие инструменты на стол.

— Нет, он хороший, я уверена.

Я почувствовал тепло, исходящее от ее улыбки, но больше всего меня грели ее слова, все поплыло:

— Меня зовут Люмьен.

— Отец! У него жар! Он теряет сознание! Сделай что-нибудь, прошу!

— Ты знаешь, что значат эти слова, Аделаида? Я-то сделаю все возможное, чтобы он остался жив, это мой долг. А готова ли ты взять ответственность за человека, которого ты вылечить будешь не в состоянии? Он «человек дождя», дорогая, станет обузой для нас.

«Мы в ответе за тех, кого приручили»^[3], — в унисон вздохнули люди, и это было последнее, что я услышал перед наступлением темноты.

В моих ногах укутался маленький комочек счастья.

Глава 4. Океан — слезы планеты

Трудно молчать, когда есть о чем плакать.

— Сын мой?

— Отец?

Я оказался на берегу моря, воды которого переливались пятьюдесятью оттенками серого. Оно бушевало и с силой выталкивало мусор и трупы его обитателей из самых глубин — из самого сердца. В нем была невероятная мощь и безграничная энергия, которая наполняла меня изнутри и заглушала монолог мозга.

— Ты видишь?

— Да, отец.

— Ты слушаешь?

— Да, отец.

— А теперь научись слышать.

— Как?

— Поговори с сердцем.

Внезапно я оказался как будто бы в другом мире. Меня перенесли туда, где играют и плачут непонятно от чего дети, а мужчины и женщины ни в чем себе не отказывают и живут припеваючи, жалуясь на лишний вес и неудобную мебель. Они питаются, чтобы потом сгонять жир, лакают горячительные напитки, после которых становится плохо, и поедают медикаменты, от которых нет толка. Столы ломятся от еды и диковинных напитков, поля засеяны невиданным количеством культур. Вода льется через край, полки магазинов переполнены виданными и невиданными вкусностями, которые недоступны для нашего мира. Это рай: животные гуляют по лесу, птицы кричат в небесах, города переполнены шумом и жизнью — все гудит, не стоит на месте и радует мое нутро. Увидел, как искусственно производят энергию, детей, органы, еду и даже интеллект. Я не спеша погулял по самым крупным городам и даже подсмотрел самую удивительную и непонятную любовь, и никто меня не видел. Или Ничто видел? Карнавалы и праздники каждый день, необычные наряды, обычаи, и еще говорят на разных языках! Как они понимают друг друга? Огоньки, которые взрываются в воздухе, а потом падают неизвестно куда…

Начал чувствовать, что из меня выкачивают силы, сжигают их и используют для различных целей. Во рту жутко пересохло от недостатка кислорода, и я прильнул к земле, чтобы услышать, как она задыхается и умирает. Убивали ее детей: деревья и братьев меньших — ради непонятных бумажек, которыми высокоразвитые приматы кичились друг перед другом, обменивались ими, а переработанной древесиной подтирались и выкидывали, как низшие отходы. Природу подмяли под себя. Все заросло мусором и прогнившим мозгом. Кто-нибудь может остановить это? Я не хочу такое терпеть — слишком больно!

Я видел войны, как устраиваются митинги на улице, как люди бунтуют, пытаясь спасти планету ради совести, а кто-то ради хорошей жизни. Создали кино, даже про эти проблемы, а массы смотрят документальные и апокалиптические фильмы словно сказки на ночь — невыносимое кощунство. Я прошел мимо газет и журналов, заглянул в тетради писак:

Я слушаю ветер Парижа

И чувствую слезы Вероны;

Наблюдаю за Берном престижным

И Лондоном оборонным.

Мне нравится запах росы

И дрожь от полярной стужи,

Но скоро и эта краса

Станет совсем ненужной.

Времена управляющих миром

Наступают планете на пятки,

Трясут накопленным жиром

И устраивают беспорядки.

Лихорадит мать-землю давно:

Трясет и не может напиться.

И если настанет темно,

То пришло время сердцу разбиться.

Однако никому не было подвластно подчинить массовый интеллект, даже при создании искусственного.

Я испугался. Наступила тишина, а затем паника. Люди плакали, просили друг у друга прощение и признавались в любви. Это как, без языка тела? Завизжали сирены, люди бежали вниз, все глубже и глубже — в тень. Кстати о Тени, где он? Я искал своего друга и не мог найти, начал метаться из стороны в сторону, словно бешеный маятник. Почему-то энергия, что шла от людей, очень сильно врезалась в меня и делала больно сердцу, будто тысячи заостренных бумерангов царапали нежные ткани и возвращались на круги своя. Ни с того ни с сего увидел в воздухе большой взрыв, напоминающий гриб, затем их стало много, и я почувствовал, как наполняюсь небывалой силой, просто внеземной! Я готов был взорваться и сделал это без малейшей тени сопротивления, выпустив на свободу убийственный свет.

Я прищурился. Выяснилось, что снова оказался в мире Ничто, и он заговорил со мной, как с сыном. Ветер то и дело жестко давал пощечину морю, а море срывалось на камни и выплескивало весь свой накопленный негатив на все то, что вставало у него на пути. Было жутко и холодно. Свирепствовал гром, тучное тяжелое небо разрывало на множество частей от вспышек молний, а одна проворная попала в единственное растущее, наполовину живое дерево, которое моментально окрасилось из коричнево-зеленого в огненный и будто взывало о помощи.

— Кто Я? — я задавался этим вопросом всю жизнь, но ответа так и не дождался, сейчас также его не последовало. Не было ничего, кроме звучания моего сердца и битвы всех четырех стихий.

Я вспомнил урок истории от Жулиана и еще раз проанализировал прошлое: до того, как Ничто убил сына Некто, он был чем-то или кем-то. Вполне возможно, что был Кто-то и был Некто. Вероятно, что он убил сына другого себя и сгинул в небытие, став Ничем. Но другая часть, темная, осталась?

— И породил новый уровень человечества, — ответил дряхлым басом Ничто. Ощущалось, что он хотел создать впечатление сурового мужика. Слишком много было наигранности, как на празднике для детей (из другого мира), посвященном деду с белой бородой и шубой до пят. Сплошные театральные «хо-хо» да «ох-ох».

— Ага! Ты здесь и ты все слышишь! Я так и знал! Но у тебя же были дети? От твоей части?

— Я нигде. И да, родились сын и дочь. День и ночь. Свет и тень. Труд и лень. Вещь и хрень. А ты думал, я на вашем языке базарить не умею? Пока есть Великое равновесие, все офигенно, а когда одна часть перевешивает другую — рождается Хаос — полный пиз…

— Пожалуйста, не надо.

— Почему?

— Ну, не идет вам такой язык, вы старый, вам много лет. Как-то странно слышать такое от вас.

— Время — понятие относительное, как и умение слышать, кстати. Каждый слышит ровно то, что хочет услышать, и не обращает внимания на то, что нужно знать.

Волоски на теле встали дыбом, и на этот раз молния попала в меня.

Глава 5. Нужно отвечать

Очень много в мире сложностей,

Не уйдёшь лишь от кончин.

Пойми, желание — миллион возможностей,

Нежелание — миллион причин.

Я почувствовал внезапно подкравшийся свет, который беспощадно начал раздражать мои и без того чувствительные глаза. Они оказались во власти засохших камушков слезной соли и пыли, пытаясь расклеить длинные пушистые ресницы, что не особо удавалось, а мне доставляло адский дискомфорт. Я медленно пошевелил конечностями и проверил их на наличие перебоев: вроде все работает как надо. Пощипывание и покалывание кожи напомнило мне о том, что я здесь и сейчас, а не где-то там. Половину из того, что я видел во сне, не помню, да и вряд ли вспомню. Самое главное, что если я проснулся и что-то болит, означает одно — я жив.

Доносилось пение птичек, кудахтанье кур, а из приоткрытого окна веяли легкие ноты скошенной травы, навоза и цветов. Пахло ранним октябрьским утром, а петух уже трубил во все горло, стараясь отругать солнце за столь ранний восход.

Активно растирая глаза и прищуриваясь, лениво поднялся с теплой кровати и, свесив ноги, пошаркал длинными ступнями по шерстяному овечьему ковру, перебирая каждую ворсинку пальцами ног, а затем впился в него когтями и запрокинул голову. Постарался размять шею и суставы, отчего те по очереди застрекотали, словно кузнечики в девственном поле; прогнул спину, словно кот, и от этого всего получил небывалое наслаждение. Хотелось не отпускать эти минуты спокойствия и чувства безопасности, но… Залаяли собаки, и я инстинктивно с полпрыжка вскочил на кровать. Источника звука не было видно, поэтому моментально пробило в дрожь. Откуда их ожидать? Я в панике водил распахнутые настежь глаза по прохладной влажной комнате и вздрогнул, замер как статуя и не мог пошевелиться. В такое оцепенение я впадал, разве что когда смотрел в глаза однокласснику, выжидая его реакции за то, что я вывел его на чистую воду после последнего падения.

— Так-так, наш пациент, кажется, на поправке, это хорошо. С добрым утром, — мужчина в домашнем халате поставил поднос с чаем и яичницей на прикроватный комод и подошел ко мне, чтобы проверить лоб. — Нагнись, дылда, а лучше сядь и не нервируй меня.

Он несколько минут тщательно осматривал меня, в его глазах читалось сомнение, будто ожидал подвоха.

— Думаете, у меня жар?

— Нет, не сегодня. Мы целых три дня боролись с твоей температурой, пока ты был в отключке.

— Вас много?

— Нет, нас не много. Я и моя дочь, — он погрустнел. — После смерти Дианы нас стало мало.

— Почему ее не стало?

— Я смотрю, тактично держать язык за зубами тебя не научили, — он встал и хотел было уйти, но увидел, как я истекаю слюнями, пытаясь утрамбовать язык во рту. Мне на долю секунды показалось, что его уголки губ слегка приподнялись. Он выдохнул и все же продолжил: — Ее унесла неизлечимая болезнь, перед смертью я пообещал ей, что буду помогать людям быть здоровыми. Пока что у меня это получается, и надеюсь, что ты не станешь единственным плачевным звеном в ухудшении статистики.

— Мама не любит, когда я говорю.

— Неудивительно, — хмыкнул доктор и продолжил уже вдумчиво: — Постой, а где твоя мама? Надо связаться с ней, чтобы она тебя забрала, — он начал копаться в кармане, чтобы найти приспособление. — У нее ведь есть связной аппарат?

— Она меня выгнала и сказала, чтобы я больше не приходил. А мужик на улице сказал не возвращаться туда, где мне не рады. Она не будет рада моему возвращению.

— Странно, очень странно… — Доктор ходил туда-сюда и о чем-то размышлял, почесывая козлиную бородку. Он не держал осанку и делал размашистые шаги, будто летал над полом. На темно-русой голове кучерявилось несколько локонов, но предательски светились две залысины. Их особенно было видно, когда он подходил к окну. Мой отец был лысым полностью, но, в отличие от доктора, толстым и злым. Его руки вечно были слизкими и мокрыми, а изо рта пахло тухлятиной, даже после умывания. А этот был сухой, и руки были сухие и теплые, пахло от него сеном и собачьей шерстью.

— Поешь, Люмьен, силы тебе пригодятся. Да-да, это яйца тех самых кур, что утащила твоя шавка, припоминаешь?

— Его зовут не Шавка, а Тень, — пробубнил я, уплетая еду за обе щеки. Как оказалось, я был голоден.

— Могу предложить соевое мясо, но мы его храним в подвале на крайний случай. Наши неприкасаемые запасы, как говорится.

— Нет, ничего, я наелся, сэр. Спасибо, я хочу поговорить с Тенью.

— Они на улице, — он задернул штору. Где-то там доносились радостный писклявый лай и смех Аделаиды. Он долго собирался с мыслями, а затем застенчиво покряхтел: — Ты можешь пожить у нас какое-то время, если тебе некуда больше идти, — и вышел из огромной светлой комнаты, чтобы я, шокированный, смог переодеться и привести себя, наконец, в порядок.

Решил подойти поближе к воздуху и долго наблюдал за тем, как «свет» и Тень играют в догонялки. Прямо из-за белых хлопковых штор я успел подсмотреть счастливую улыбку на лучезарном лице и тут же упал на пол, по чуть-чуть отползая на коленках от места разоблачения. Она улыбнулась мне или от радости? Сердце готово было сделать сальто наружу, честное слово. Со мной такое в первый раз, но безумно понравилось такое ощущать.

«Люби себя, не изменяй себе и будь в балансе с самим собой» — было наклеено на зеркале у раковины, и я почувствовал какой-то эмоциональный подъем, отчего мне захотелось дотронуться до надписи и поцеловать ее. Оказалось, не так приятно, как я себе это представлял: первый поцелуй должен был случиться по-другому, по-особенному. В отражении был мальчик, но себя я в нем не узнавал: уставшие верхние веки утяжеляли взгляд, отчего он становился стеклянным и тупым. Разглядывая небольшую щетинку на лице, мне почему-то захотелось поиграть с ней ладонями — проводил сверху вниз и снизу вверх так, чтобы микроволоски щекотали мою кожу и даже слегка царапали. Почему-то я снова оказался близко к своим глазам, но, в отличие от нескольких лет тому назад, они приобрели синеватый оттенок. Челка предательски отказывалась зализываться на один бок, поэтому топорщилась, как гребешок у петуха.

Вода была больше холодной, чем теплой, и стоял ограничитель на использование, поэтому я постарался вымыться как можно быстрее и побежать к своим новым друзьям на прогулку. Я накинул чистую девчачью футболку на себя и надел спортивные штаны доктора, которые он любезно одолжил из личного гардероба с несколькими вещами. Где мой рюкзак? Несколько раз чуть не упал на лужице от принятия процедур, но удержался, отчего почувствовал себя гордым и уверенным в себе.

Я спустился по лестнице в холл, где сидел доктор и читал журналы.

— Скажите, вы видели мой рюкзак?

— Нет, парень, я не видел рюкзака при тебе. Скорее всего, ты его оставил, когда дрался, а мы его не увидели в темноте.

Я вышел на улицу и вдохнул аромат увядавшей природы. Моя теплая кофта была безжалостно растерзана животными, а из кроссовок проглядывался большой палец. Видно, ему жарко в обществе других пальцев, или он не такой, как все. Мне стало радостно за него, а он дернулся в ответ и стал танцевать чаще. Я оглядел двор, лужайку, затем окинул взглядом дом при дневном свете. Он не был большим, но для двух людей казался необычайно огромным.

— Люмьен! — просвистело мимо ушей. — Люмьен! Ты слышишь? — Почувствовал я знакомый приятный голос, и моя кожа покрылась пупырышками, которые я стал разглаживать. Тень прыгал и лаял от счастья, и я не удержался, чтобы взять его на руки и заглянуть в его темные глаза. Он начал дергаться и вырываться, но несколько раз лизнул меня в нос перед тем, как оказаться на земле. Рукой я вытер слюни и хотел было протянуть Аделаиде ладонь, чтобы сказать «спасибо», но она скорчила лицо и одним пальцем опустила мою руку на место. От ее прикосновения я зарядился, будто батарейка в телефоне, и был готов бегать и играть вместе с ними, но девочка сказала, что ей пора идти на дойку и собирать яйца.

— У вас есть рогатая лошадь?

— Корова! — рассмеялась Аделаида. — Кстати, это единственная корова в нашем секторе. Очень повезло, что наши предки держали ее предков, поэтому о ней следует заботиться как следует. Люди, которые ведут книги вымирающих видов, давно интересуются нашими животными и считают, что они принадлежат всем — обществу, но мы с папой не согласны. Людям запрещено заходить на чужие участки, потому что из-за этого может разразиться война. Так что никто сюда не сунется, кроме таких наглых песиков, конечно, и мальчиков, которые оказались тут чисто случайно, ага. Наши охранники добры к хозяевам, но научены на охрану и защиту дома и его обитателей от недоброжелателей, поэтому и погнались за воришкой, чтобы разобраться с ним и принести трофей, как положено.

— А кто их учит убивать?

— Отец занимается их воспитанием, но, как по мне, чересчур жестоко. Его кредо по жизни: «Боится, значит, уважает», что меня выбешивает. Живое существо — это не машина и не робот, поэтому да, всегда сложнее найти правильный подход и легче наказать. Но будет ли уважение? В какой-то момент собаки просто перестали реагировать на боль, им было все равно, и «уважение», почему интересно, испарилось. Они продолжали не слушаться. Как по мне, уважение — это не про боль и не про унижение. Да, можно создать дискомфорт, но это не боль. Уважение — это результат правильного подхода, знаний, понимания, это чувство удовлетворения для обеих сторон, но только тогда, когда уважаешь сам и заинтересован в партнёрстве, а не в радикальном диктаторстве.

Она даже говорила и думала идеально. Мне хотелось, чтобы она не останавливалась никогда-никогда, и я готов молчать всю жизнь, только чтобы ни в коем случае не перебить ее. Знаете, как кошки, когда лягут на вас, и вам настолько приятно и тепло, что вы боитесь пошевелиться, чтобы она не ушла, даже если вам куда-то надо — будете терпеть. У нас была кошка, но недолго, пришлось обменять ее ради выживания на более полезные вещи, например на напитки из забродивших фруктов и ягод. Вот тут было то же самое, она уютно поселилась в моих ушах. А впрочем, пусть там и сидит, пока не надоест.

— Почему ты молчишь?

— Мне не нравится говорить, мне нравится слушать.

— Ты странный, — она улыбнулась на этом слове и с интересом заглядывала мне в глаза, а они убегали от нее куда подальше, стараясь сосредоточиться больше на ощущениях, нежели на красивой картинке.

— Я особенный.

— И скромный, должно быть. Тебе не очень подходит моя футболка, даже если ты думаешь, что ее не видно из-под старого истерзанного тряпья.

— Я пойду искать свою футболку.

— А я пойду заниматься делами, до скорого! Хоть на этот раз не попади в передряги! Если что, кричи! — она вприпрыжку попятилась назад и помахала мне, а я долго стоял, наблюдая вслед ее кудрявым белокурым локонам, после чего неспешно пошел по отпечатанным на земле ступням на выход с территории прямо в дикую уличную среду.

Я шел, вспоминая угол, где все началось. Тень скакал от счастья вокруг моих ног, будто хотел их запутать. Я не выдержал и взял его на руки, а он снова начал извиваться и урчать от нетерпения, чтоб его… Отпустил, он ломанулся от меня в сторону высокого ограждения, прямо к мусорным бакам, и инстинктивно начал копаться в них, чтобы удовлетворить голод. Я вспомнил, что поел, а вот пса, интересно, кто-нибудь кормил? Надеюсь, что Аделаида позаботилась о нем, как ее отец обо мне. Я попытался отогнать Тень от объедков, но он с довольной моськой только и делал, что удирал от меня и думал, что это смешно. Я опрокинул взгляд на грунт. Красные пятна. Да, именно здесь на меня напали эти слюнявые твари. Огляделся по сторонам, но рюкзака не нашел. Интересно, куда он подевался?

— Классная футболка, чел, — раздалось за моей спиной. Я медленно обернулся и увидел черноволосого парня с моим рюкзаком в руках. Он как-то странно недружелюбно улыбался, отчего мне стало жутковато.

— Эт-то-о м-мой рюкзак, отдай, пожалуйста, т-там м-моя од-дежда, — мой мозг снова начал устанавливать свои порядки и выставлять меня не в выгодном свете, путая мой язык и заставляя челюсть трястись из-за того, что ему просто захотелось показать себя главнее меня.

— Да? Неужели? Я его нашел, значит, он мой!

Так вот почему отец Иды решил, что это моя собака. Потому что я его нашел! До этого он не был моим.

— Он не был твоим до этого! — я взмолился и почувствовал, как нос щекочется от обиды.

— А пес? Он твой, нюня? — он показал пальцем на Тень и агрессивно посмотрел на меня.

— П-пес мой.

— А он не был твоим до этого, так ведь? — Тень заскулил и забился за бак. — Черный, ко мне! — Он шлепнул по ноге.

— Это твой пес? — опустил я глаза и все понял.

— А чей еще, идиот? Ты знаешь, сколько я искал его после налета?

— После налета?

— Да, после налета, — он передразнил меня и еще раз шлепнул по ноге ладонью, но после безуспешных попыток решил перейти в наступление.

— Не трогай его! — я понял, что пацан хочет сделать, и потянул его за куртку, но этот баран оттолкнул меня, как пушинку, и я повалился на землю. Все болячки дали о себе знать моментально. Он кинул мне мой рюкзак и велел убираться прочь, но я встал, оседлал его, как бычка, и не отпускал, несмотря на многочисленные удары рук и головы. Он много ругался и кричал, пока не услышал шаги. И я отпустил врага.

Тень привел отца Аделаиды.

— Люмьен, так ты благодаришь меня за доброту и гостеприимство?

— Сэр, он хочет забрать Тень, говорит, что это его пес.

Мужчина так строго посмотрел на черноволосого растрепанного паренька, что тот сделал испуганное лицо и попытался дать деру, но я схватил его и гордо передал на короткий поводок отцу Иды. Тот взял его за шкирку, и мы отправились домой. Если бы у меня был хвост, то я бы им завилял.

— Сейчас сюда прибудут либерты, и я передам тебя им. Они знают, что делать с такими, как ты. На кого ты работаешь? — Тень начал тявкать со всей своей грубостью, которую смог найти у себя в запасах.

Парень опустил глаза и пробубнил:

— Я ни на кого не работаю.

— Не лги мне и смотри в глаза. Я знаю, что таких, как ты, используют для воровства. Ты обучил свою собаку красть кур и яйца, а за них дают хорошие привилегии. Я слышал об одной подпольной организации, которая разводит скотину и управляет сектором, но никак не думал, что они опустятся так низко, заставляя детей воровать ради обещаний лучшей жизни. Ты же в курсе, да, что рано или поздно тебе бы все равно от них ничего не досталось?

— Они не врут.

— Значит, все-таки работаешь и мои догадки верны. Твоя собака была там, и, скорее всего, у нее получится отвести меня и либертов прямо в сердце вашей нелегальной группировки. Я видел, как ты шнырял по моей территории, но не видел лица. Твое поведение выдало тебя, им следовало бы обучать новичков лучше. А ты меня узнал сразу, значит, долгое время шпионил за мной, моей семьей и домом.

— Если эта чертова непослушная псина предаст своих, то я убью ее, — плюнул в Тень парень, и мне захотелось его ударить.

— Не стоит, Люмьен, он свое еще получит, а тебе руки марать не стоит, тем более перед приездом сотрудников правосудия. Кстати, вот и они.

За окном послышался цокот копыт и хлюпанье по сырой земле от тяжелой обуви мужчин в форме. Они привязали животных и зашли в дом.

— Добрый день, офицеры, полюбуйтесь, один из юнитов ячейки раскрыт благодаря этому храброму мальчику и этой маленькой шавке.

— Тени.

— Его зовут Черный, идиот, — выругался пацан.

— Боюсь, что мы будем вынуждены конфисковать собаку и приговорить ее к службе, Жан. — Так вот как его зовут!

— Жан, сэр, не забирайте собаку, прошу, — пропищал я от сжимавшегося сердца.

— Прошу, друг, оставь псину мальчишке, она мне кур задолжала, пусть нам пользу приносит.

— Это моя собака! Вы не имеете права! — не унимался черный.

— Вообще-то мы и есть право, дружок. Боюсь, что в том месте, куда тебя отведут, у тебя не будет возможности содержать питомца. Вставай, пойдем, ты арестован.

Руки парня сковали наручниками, а затем повели на выход. Черноволосый очень долго сопротивлялся и бросал грязные ругательства в мой адрес, а также Жану и, конечно, собаке, которая преспокойно лежала у моих ног и зевала.

— Подожди, а вы нашли того убийцу?

— Нет, женщина говорит, что это был несчастный случай, но их ребенка до сих пор нет. Точнее, приемного сына. О биологических родителях ничего не известно. Если что-то будет, сообщу.

— Спасибо, офицеры, — он с улыбкой проводил мужчин за дверь и не закрыл ее, пока они не покинули территорию, а затем посмотрел на меня и строго сказал: — Ну что, рассказывай.

Я чуть не сходил в туалет на этом самом месте, честное слово.

— Можно я сначала отойду ненадолго?

Он облизнул губы, вытер их рукой и указал на лестницу, не посмотрев на нее:

— Быстро!

Так быстро в туалет я еще не ходил и на этот раз даже не пробовал струей смывать пылинки. Я чувствовал, что Жан не сильно печален или расстроен, я ощущал любопытство и немного жалость, поэтому не переживал, а сердце, наоборот, радовалось. Он любезно заварил чай и указал на мягкий старый диван, чтобы я приземлился. Пока я разглядывал чаинки и кусочки фруктов, Жан смотрел на меня не моргая и ничего не говорил. Наверное, ждал, когда начну я.

— Он напал на маму, — сквозь слезы начал я. — Она ему не нравилась, он не любил ее, бил, гулял и называл ее некрасивой. Он ее душил, она краснела, а потом белела от недостатка кислорода, но я успел толкнуть его со всей дури. Он был пьяный, шатался и ушатался об угол стола. Я не хотел причинять боль, я хотел, чтобы он не убил маму, потому что она мне нравится. Она выгнала меня и сказала не возвращаться, потому что я не ее сын, — на колени прыгнул Тень и уткнулся носом в мой живот, а затем начал ловить зубами руки.

— Они усыновили тебя официально?

— Были какие-то бумаги, но я не знаю, насколько они правдивые.

— Что ты имеешь в виду?

— При устройстве в школу меня не хотели брать без каких-то бумажек, и мама попросила кого-то их «нарисовать».

— Понятно. Если хочешь, можешь жить с нами. Тут не так много еды и воды, но, я думаю, что ты сможешь помочь нам по хозяйству, и мы быстро раскрутимся. Честно говоря, не хватает мужских рук тут, — он огляделся, я тоже. — Наверное, в коровнике, скоро придет. Ну, или можешь прогуляться до туда и потихоньку вникать в нашу жизнь, что скажешь? — он слегка улыбнулся, из глаз ушла тень строгости. Он смотрел на меня как на сына и похлебывал горячий напиток, скрестив ноги.

— Я буду рад, сэр, для меня большая честь, сэр, — глаза загорелись, и я быстро допил чай, чтобы побежать к Аделаиде, но вслед услышал одно:

— Только имей в виду, мою дочь не трогать, и даже не смотри в ее сторону, ты понял?

— Вообще не смотреть? — погрустнел я.

— Это образное выражение. Надеюсь, ты меня понял.

— А, вы имеете в виду не любить?

— Ее любят все.

Я удивился. Она не была похожа на девочку, которую любят все подряд, во всяком случае, никакого намека даже не было. Я не представляю, чтобы кто-то любился с ней, она была слишком чиста для этого.

— Я ее люблю, поэтому желаю ей только самого лучшего, — уточнил Жан, и мне стало дурно. Я спрашивал у родителей про это, и они сказали, что это ужасно.

— Вы ее любите? А разве так можно? — сморщился я от отвращения.

— Не понял, — поймал глубокое удивление врач, как будто мы говорили на разных языках. После недолгой паузы он сделал понимающее лицо и расслабился. — Скажи мне, Люмьен, что такое любовь? — он улыбался, будто издевался надо мной, видя, как я краснею. Меня всегда выдавали топырящиеся уши, как у Тени. Мы с ним похожи. — Люмьен? — с вызовом затянул Жан, и я понял, что придется отвечать.

— Ну, это когда мужчина и женщина любят друг друга. Можно все же переодеться?

— Что такое любовь, Люмьен? Любовь это… — уже строже проговорил доктор и подталкивал меня к ответу интенсивнее.

— Любовь — это когда орган мужчины оказывается в женщине, — набрался мужества я и выпалил. — Кстати, у вас на зеркале написано: «Люби себя» — это как?

— Вот ты дурень, — посмеялся от души Жан, краснея и шлепая ладонями по коленям.

— А что я сказал?

Доктор сделался странно милым, душевным, что ли, и присел рядом со мной:

— Тебе никто никогда не говорил, что любит тебя?

— А как можно любить без тела?

— Любить можно только сердцем. В идеале это чувства, это сила притяжения двух душ, когда жизнь готов отдать за человека и не можешь ни дня прожить без него. То, что ты называешь любовью, — это соитие, от этого могут получиться дети, но, как правило, люди занимаются этим, когда есть притяжение тел или много свободного времени и сил, чтобы потратить или обменяться энергией. С самим собой тоже можно, конечно, загляни в журналы в библиотеке и все поймешь, — он подмигнул.

— Мама запрещала мне играть с моим органом, говорила, что отвалится.

— Моя мама тоже запрещала мне это, но не отвалился же, — посмеялся Жан. — Кстати, люди могут заниматься любовью, да, когда соитие происходит не только телом, но и душой. И это лучшее соитие, которое может быть, по-моему. Тебя уносит куда-то далеко, и ты растворяешься в человеке, чувствуешь его каждым сантиметром своей кожи, и после завершения лежите в объятиях друг друга и нежно целуетесь. Я любил Диану так сильно, что хотел бы вернуть те дни и ночи, которые мы проводили вдвоем. Говорят, что от сильной любви рождаются красивые дети. Так и получилось. Я люблю свою дочь и только ради нее живу эту жизнь и не представляю, кому достанется это чудо. Вот и она, кстати, очень вовремя, — прокашлялся Жан и непоколебимо вернулся в свое любимое кресло.

Она потопала на пороге и оказалась с яйцами и бутылкой молока на руках. Я моментально подбежал, чтобы разгрузить ее, и она удивленно посмотрела на меня.

— Ты чего такой красный? Снова горишь? О чем говорили? — она протянула ладонь к моему лбу.

— О любви, — за меня ответил Жан, — и скрылся за журналом.

Глава 6. Tabula rasa^[4]

Мы ждем закат солнца, встречая рассветы;

Сжигаем мосты, чтобы пепел собрать.

Мы любим так жить, и не объяснишь ты,

Почему нам охота все так усложнять.

Я стал чаще говорить «люблю» и больше любить жизнь. Хотел бы родиться заново, чтобы только суметь описать то, что чувствовал по отношению к родителям. До меня дошло, что любить можно не только человека, но и природу, Тень, вкусный чай и даже коричневатые пятнышки на лице Аделаиды. Интересно, а что любит она?

Говорят, что я особенный; и я говорю, что особенный, но на самом деле таких, как я, много. Жан рассказал историю из своего опыта и дал понять, что моя болезнь не такая уж и серьезная, в отличие от «солнечных» детей. Кто вообще дает эти прозвища? Почему люди считают, что мы хотим как-то по-особенному называться? Уверены, что таким образом устранят грань между «нормальными» и «не такими, как все», но на самом деле еще больше возводят стену. Да, моя нормальность заключается в моей ненормальности, и это нормально. Будто оттого, что я резко стану здоровым, что-то поменяется…

Вспомните школу? Всегда найдется тот, кто будет тебя доставать и выводить из равновесия, но только потому, что когда-то сам потерял баланс, а сейчас пытается поднять собственную самооценку, унижая другого: будет питаться его энергией, чтобы восполнить свою. Даже если ты красивый человек, всегда найдется тот, кто увидит в тебе уродство, потому что уродлив сам; будет и тот, кто за уродством будет видеть красоту, потому что красив сам. Но только человек, который признает в себе и уродство, и красоту, не станет оценивать другого, он будет оценивать в первую очередь самого себя.

Я впопыхах отобрал у кур яйца, за что они поочередно стали ругаться и клевать мои ноги — убежал, балансируя коробочкой, только пятки сверкали. Успел примчаться на помощь Аделаиде, чтобы вместе подоить корову. Она обхватывала пальцами вымя и надавливала на него, чтобы заставить молоко струйкой вливаться в металлический сосуд, где оно пенилось. Хотелось одновременно смотреть в две разные стороны, но не получалось, ногой отпихивал наглого Тень, который то и дело совал свою морду в ведро с ароматной парной жидкостью. Когда терпение лопнуло, выставил его за дверь, но черный завизжал, словно резаный, и начал царапать деревянную калитку — не мог смириться с поражением.

— Угомони свою собаку, она меня нервирует. И Адель, кстати, тоже. Видишь, копытом бьет? Сейчас ведро мне перевернет.

Стоило мне только открыть щелочку, чтобы выйти к псу, как он ломанулся к корове и та в ужасе стала отбивать копытами чечетку и яростно мычать и фыркать, а потом и вовсе выставила рога и размахивала ими без разбора. Я успел оттащить Аделаиду, а довольный шалун выбежал обратно в щель.

— Ты дурак? Посмотри, что стало с молоком! Лучше бы его взял! Отцепись от меня!

Или я что-то делаю не так, или мои попытки спасти кого-нибудь всегда обращаются в провал. Разъяренная, покрасневшая Ида утихомирила свою пегую подругу и вместе с ней фырчала и смотрела на меня. Понял, что стоит оставить женщин в покое, и вышел к своему другу, чтобы отругать за плохое поведение. От нетерпения я тряс ногой и кусал пальцы, поедая вокруг ногтей сухую кожу. Через несколько минут вышла девочка и прежде, чем я что-то успел сказать, наставила указательный палец на маленького безобразника.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Цитата из сказки «Маленький принц» Антуана де Сент-Экзюпери.

4

С лат. выражение, которое обозначает гносеологический тезис о том, что индивид рождается чистым, как пустой лист, а знания полностью строятся из чувственного восприятия мира и опыта.