Хрустальные Маски

Terry Salvini

Ночь любви и страсти всё смешала в жизни и в работе прекрасной Лорелей – молодой женщины-адвоката из Нью-Йорка, которая занимается щекотливым и на первый взгляд совершенно ясным судебным делом. Чтобы докопаться до истины, Лорелей решает проникнуть в сомнительные круги, где ей откроется оборотная сторона собственного характера. Вокруг главной героини вращаются остальные действующие лица: бывший возлюбленный, семья, друзья, коллеги, а главное Сонни, пианист и композитор, которого всё ещё не отпускает прошлое. Одни из персонажей остаются верными самим себе до конца, другие прячут свои лики за хрустальными масками, которые в конечном счёте разобьются о быстро бегущую, неотступную череду событий.

9

Сидя за письменным столом с ручкой в руке, Лорелей позвонила врачу и записалась на приём на последнюю неделю этого месяца. Как сказал Легран, торопиться не было смысла, но она по крайней мере успокоится. Нарисовала в календаре жирный крестик, чтобы не забыть про медосмотр, и записала дату в блокноте мобильника. После чего открыла электронную почту: уйма рекламной рассылки, предложений что-нибудь купить, пара рабочих сообщений, пара из банка, а напоследок… от доктора Жака Леграна!

Дважды кликнула на сообщении.

Здравствуйте, мисс Леманн,

я позволил себе написать вам и узнать, выздоравливаете ли вы. Рана на голове затянулась? А колено? Не снимайте наколенник, пока опухоль не спадёт полностью и не пройдёт боль при ходьбе, когда опираетесь на повреждённую ногу.

Я думаю, не взять ли мне несколько дней отпуска и не поехать ли за границу. Кто знает! Надеюсь, что ваше приглашение всё ещё в силе.

Жак Легран

Лорелей улыбнулась. Всё может быть.

— Хорошие новости? — спросила Сара, входя в кабинет.

Лорелей подняла голову от компьютера. Секретарша стояла в дверях и смотрела на неё, к груди Сара прижимала толстенную папку, которая казалась больше неё самой, низкорослой и худенькой.

— Что принесла?

Сара скосила глаза на папку в руках:

— А-а, нет. Это для шефа. Я заметила, что ты улыбаешься, и мне стало любопытно; в последнее время улыбаешься ты нечасто.

— Полоса неудач, — призналась Лорелей.

— Это-то я поняла, Итан беспокоится за тебя.

Лорелей почувствовала на себе пронизывающий взгляд её глаз настолько чёрных, что зрачки с трудом выделялись на фоне радужной оболочки. Женщины помолчали.

— Ну, если понадоблюсь, я здесь… — сказала подруга и поправила на носу толстые очки для чтения.

— Спасибо, подумаю.

Когда Сара вышла, Лорелей откинулась на спинку кресла. Из слов секретарши она вывела, что Итан знает о ссоре с Джоном. Может, Итан знает и где сейчас Джон. Лорелей выудит у Итана сведения во что бы то ни стало; но надо застать его, когда будет один.

Случай остаться с Итаном наедине выдался на следующий день. Он только что вошёл и показал ей статью в Нью-Йорк Таймс, в которой говорилось о деле Уолласа: общественное мнение как будто уже приговорило его к самой строгой каре ещё до начала процесса.

Лорелей прочитала статью и покачала головой. Раз даже она в душе считает его виновным, как можно надеяться, что её подзащитному поверят присяжные? Это она должна защищать его, а она его не защищает как должно и без предрассудков.

Лорелей решила сходить поговорить с родными Уолласа, чтобы лучше понять, как жил Петер, и что он за человек. Да, надо покопаться в их жизни.

— Лорелей, слушаешь меня? — спросил Итан, стоя у стола.

Она свернула газету и протянула Итану.

— Извини, я увлеклась статьёй.

— Я говорю, если хочешь, чтобы я помог тебе с этим делом, то помогу.

— Очень любезно с твоей стороны, но у тебя и своих дел невпроворот, а я хочу справиться сама.

Во взгляде Итана читалась настойчивая снисходительность вперемешку с сочувствием, и Лорелей стало неуютно. Она поднялась с кресла и встала перед ним, прислонившись к столу и скрестив руки на груди.

— А ты, чем смотреть на меня так, не скажешь ли, что думаешь на самом деле?

— Не понимаю.

— Не юли, ты отлично знаешь, что Джон ушёл из дома… и наверняка знаешь почему, — Лорелей нажимала на него, но, если хотела разузнать что-нибудь, выбора не было.

Итан почесал в затылке, он всегда чесал в голове, когда выходила заминка.

— Ну же, Итан! Будь добр.

Итан вздохнул:

— Да что говорить? Не знаю, что и думать, и не мне судить: у меня так же, как у тебя в личной жизни всё вверх тормашками, мне и своего хватает.

— Ты имеешь в виду жену? Долго ещё будешь позволять ей делать из сынишки орудие вымогательства? Не давай ей больше шантажировать тебя.

— Легко говорить! Если не буду на словах и на деле ублажать Стефани, может получиться так, что раню Лукаса. Да и себя самого. Боюсь, что она увезёт его из Нью-Йорка и вернётся в родной город.

— Не отступай. Не давай ей больше денег, она и так скоро тебя без гроша оставит. Попробуй сказать ей, что может делать что угодно: посмотрим, уедет ли. Да и что она будет делать, если уедет?

Итан молча покачал головой. Лорелей стало жаль его, и она заговорила о другом.

— Знаешь, что Джонни бросил меня в Париже, оставил там одну? — она указала на рану на голове. — Вот это я заработала, когда побежала за ним. Упала на лестнице.

— Я как раз и подумал, откуда у тебя рана.

— Килмер знал. А теперь вернёмся к разговору, который интересует меня сейчас больше всего: Джонни ушёл из дома и даже не позвонил сказать, что собирается делать или дать мне возможность всё объяснить, — она упёрла руки в боки. — И знаешь что? Может, он объяснения и не заслуживает, и не заслуживает даже иметь ещё одну возможность, чтобы загладить то, как повёл себя.

— Тут нигде нет справедливости, и я не расположен вставать ни на твою, ни на его сторону, — Итан сжал зубы и глубоко вздохнул. — Послушай, вы мне дороги оба, и мне больно видеть, как вы мучаетесь. Джону тоже несладко, уверяю тебя. Мне очень жаль, но ничего другого сказать не могу; поговори с Джоном.

— Как я с ним поговорю, раз даже не знаю, где он?

Итан ответил не сразу: засунул руки в карманы и ходил туда-сюда нервными шажками, будто плитки на полу измеряет, пока не остановился прямо напротив и пристально глянул Лорелей в глаза.

— Джон в Лос-Анжелесе.

— Спасибо, Итан.

— Ни пуха, ни пера!

***

Дом Уолласов на Семьдесят второй улице у перекрёстка с Вест-Энд-авеню был выстроен в три этажа из красного кирпича. Лорелей даже не пришлось ехать на машине, потому как стоял дом в двухстах метрах от её дома или чуть дальше. Из конторы, прежде чем идти к родителям своего подзащитного, Лорелей зашла домой освежиться и переодеть блузку к костюму.

В доме Уолласов открыла дверь женщина и глянула на неё почти неприязненно, Лорелей поняла, что сын не предупредил мать о приходе адвоката. Только когда Лорелей представилась и объяснила, зачем пришла, женщина улыбнулась и впустила её.

Гостиная, в которую её провели, была обставлена без прикрас, в ней веяло стариной: ни единого намёка на экстравагантность, даже в расцветке обоев или каким-либо предметом. Казалось, что всё расставлено строго по местам, порядок почти маниакальный.

Хозяйка усадила Лорелей на бархатный диван кремового цвета, вдоль спинки которого выстроился ряд подушек в тон.

— Могу я предложить вам чаю, мисс Леманн? — спросила женщина, не присаживаясь, а стоя по стойке «смирно».

Лорелей присмотрелась к ней: чёрное платье чуть ниже колена, туфли-лодочки на среднем каблуке и собранные на затылке прямые каштановые волосы. Ни капли макияжа, хотя женщина как будто собиралась выходить из дома. И спешит к тому же! Это подтверждали торопливые движения женщины.

— Нет, спасибо, госпожа Уоллас.

Лорелей услышала, как щёлкнул замок на входной двери, и шаги. Вскоре в дверях гостиной появился рослый худосочный юноша. С виду ему было лет тридцать, он походил на госпожу Уоллас, поэтому Лорелей догадалась, что это Майкл. Никто не сказал бы что это брат Петера, тот, должно быть, походил на отца.

Юноша повернулся к Лорелей.

— Здравствуйте, госпожа Леманн. Надеюсь, вы недолго меня ждали, — он пожал руку.

— Майкл, ты специально ничего мне не сказал? — вмешалась мать. — Что скрываешь?

Юноша поднял глаза к небу:

— Я был занят и забыл предупредить. Прекрати воображать заговоры каждый раз.

Мать испепелила его взглядом.

— Я не думал, что тебе прямо сейчас надо идти, — стал оправдываться он.

Госпожа Уоллас, кажется, не совсем ему поверила, но сын не смутился.

— Ну ладно! — хозяйка обернулась на Лорелей. — Приятно было познакомиться с адвокатом моего сына. Мне жаль, что не пришла на заседание суда, но на следующее приду обязательно. А теперь мне надо идти: у меня дела, как вы только что поняли, — сказала она и попрощалась.

Лорелей снова уселась на диван, а Майкл взял мягкой стул и сел напротив.

— Прошу прощения. У моей матери свои причуды.

— Я предпочла бы побеседовать и с госпожой Уоллас тоже, по-моему, я говорила.

Майкл скрестил руки на груди и закинул ногу на ногу:

— Маму лучше не посвящать в этот разговор.

Лорелей нахмурилась:

— А почему?

— Видите ли, она очень непреклонна в своих убеждениях, у неё ярко выраженное чувство нравственности или того, что она под этим подразумевает. Скажем откровенно: она немножко ханжа. По её мнению, Петер — бездельник, только проблемы и умеет создавать.

— В самом деле?

— Конечно, всё зависит от того, что ожидает мать от собственного сына: моя мать всегда требовала от нас слишком многого. Но должен признаться, что на этот раз Петер поистине большую проблему создал, непосильную для себя самого… и для нас.

— А у вас какие отношения с братом?

— Ну, в детстве Петер вёл себя так, будто это именно я лишаю его материнской заботы, и в отместку щипал меня, чтобы я плачем выводил маму из себя; или втихаря выпивал молоко у меня из бутылочки с соской, которую мама совала мне в руку, когда я подрос и мог держать бутылочку сам. Случалось, когда Петер был мальчишкой, он что-нибудь разбивал и пытался свалить на меня, чтобы мать отругала.

— Все эти поступки встречаются в каждой семье: старший брат очень ревнует к младшему из боязни, что родители будут любить малыша больше, чем его.

— Да, верно, но у Петера это доходило до крайностей. Но хоть он и мытарил меня, всё же был моим кумиром. Я старался подражать ему во всём: в одежде, в стрижке, в том, как он обходился с девчонками…

Майкл замолчал, задумался, потом тряхнул головой и улыбнулся.

— Уж он-то по части девушек был мастак: вёл себя так, что брал не только наружностью, а красота — уже козырь! Но пытаться стать таким же как брат мне не помогало. Из-за девчонок я завидовал ему и со временем затаил обиду. В школе в виде реванша я старался стать лучшим учеником в классе, одолел нежелание учиться и открыл, что мне легко удаётся получать высокие оценки, а до этого учился на троечки. Я добился своего: меня родители хвалили, а Петера принижали за посредственную успеваемость. Это ужасно, я знаю, и мне стыдно за те годы. Я давно об этом не вспоминал.

Вот так младший брат, который боготворит старшего! Сдаётся, что в мальчишеском возрасте это Майкл ревновал и завидовал Петеру, а не наоборот, подумала Лорелей, устраиваясь поудобнее на подушках. Но она не знала, к чему Майкл ведёт рассказ.

— А брат как на это реагировал?

— В этих случаях Петер предпочитал не отвечать: только так он выражал уважение к нашим старикам. Молча слушал нагоняи, но, когда мы с ним оставались одни, он злился: «Мама с папой никак не хотят понять, что я в отличие от тебя не собираюсь гнить в стенах колледжа, — говорил он. — Нравится тебе — учись, я рад за тебя. А я хочу творить, жить на свободе». Вот какие он высказывал идеи время от времени после очередного разноса из-за оценок.

— Значит, он не понимал, что вы старались получать хорошие оценки только, чтобы отплатить ему.

— Нет, думаю, что нет, он никогда со мной об этом не говорил.

— Петер не захотел поступать в колледж: чем же он занимался?

— Была в нем жилка художника, и он писал картины. И не только на холсте, но и на асфальте, и на стенах многоэтажных домов. Но случается редко, что художник сразу начинает кормиться с продажи картин: мама с папой постоянно повторяли ему это, но Петеру на их увещевания было наплевать, и он ни разу не постарался что-то изменить. Говорил, что с одной стороны ему так удобнее: я нужен, чтобы направить все родительские чаяния в другую сторону, тогда Петер мог сам выбрать себе дорогу.

Если в детстве Петер и впрямь испытывал нездоровую ревность к младшему брату, это не значит, что продолжал ревновать и когда повзрослел. На этот счёт надо разузнать побольше. А пока про Петера Лорелей поняла только, что он не склонен к злобе и жестокости, которые требуются, чтобы избить до смерти женщину.

— Из того, что вы рассказали, Петер в детстве очень ревновал родителей к вам: а с годами ревность не прошла? И вас он никогда не бил? А что касается девочек, когда-нибудь случалось, что он разозлился сверх меры?

Майкл встал и прошёл в соседнюю комнату. Исчез за дверью и снова появился с бутылкой виски и парой стаканов.

— Выпьете? — спросил он. — Может, такой даме как вы было бы лучше предложить бокал шампанского…

Лорелей замялась: она не привыкла пить крепкие напитки на пустой желудок, да в положении и позволить себе не могла.

— Да нет, пейте.

Он не заставил повторять дважды. Плеснул в стакан немного виски и отхлебнул; потом снова уселся напротив неё.

— Я знал, что дойдём до этих вопросов, — Майкл залпом опустошил стакан и снова налил — Хочу быть откровенным до конца, госпожа адвокат. Видите ли, должен признаться, что Петер был ревнивым собственником, когда речь шла о его отношениях с девушками, но единственный раз, когда оказался замешан в драке из-за девушки, так это только чтобы защитить её, а не избить. Что же до меня, мне от него досталась всего лишь пара тычков, которые я, кстати, заслужил. Надо было, чтобы кто-то преподал мне урок, но отца не было, поэтому преподал Петер.

— А что вы такого натворили?

Майкл отвёл глаза.

— Петер нашёл пакетик кокаина у меня в ящичке. Знаю, что вы подумали, нет, я не был наркоманом. Наркотик мне дал один приятель в колледже; я боялся пробовать и положил в ящик в ожидании, что наберусь духу. Я здорово рисковал: тот парень надеялся, что мне понравится колоться, и я сяду на иглу и буду покупать коку у него, вот как объяснил мне потом Петер. Брат спас меня, его стараниями пакетик исчез, родителям Петер ничего не сказал, но в тот раз не сумел удержаться от затрещин… только для моего же блага, чтобы я хорошенько усвоил.

— Тем и кончилось?

— Да, конечно. Вот почему я не хотел, чтобы мама услышала наш разговор: я не смог бы говорить так искренне. Вы маму не знаете.

— Я уже начала немного составлять себе представление.

— Вот это немного умножьте по меньшей мере на три.

Лорелей кивнула.

— Вернёмся к разговору о Петере.

— О нём мне больше нечего сказать. Вскоре после этого он познакомился с Линдси и ушёл жить отдельно.

— Как у них сложились отношения?

— Хорошо, насколько я знаю. Бывали размолвки, да… у кого их не бывает? Я, правда, в последние дни заметил, что он натянут, но, думаю, из-за нехватки денег.

— Вокруг Линдси крутился кто-нибудь?

Майкл поёрзал на стуле.

— Не думаю, но она была очень замкнутой, и о себе почти не рассказывала. Никогда не казалась мне из тех, что легко поддаются чувствам.

Майкл взглянул на висевшие на стене часы с маятником старинной работы, и Лорелей поняла, что пора прощаться.

Она поднялась с дивана:

— Ну хорошо, в таком случае не буду вас больше задерживать. Спасибо, что нашли минутку для меня, — она взяла сумочку и жакет и вышла из дома.

Конец ознакомительного фрагмента.