Долгая дорога к счастью

Parvana Saba

Молодой и отчаянный Томас угоняет самолет с женой и маленькой дочкой, надеясь вырваться из оков прошлого. Но его дерзкий поступок оборачивается трагедией: годы тюрьмы, разлука с семьей и крах всех мечтаний.Спустя десятилетия он возвращается в Баку — город, который когда-то хотел забыть. Теперь, раздавленный утратами, Томас ищет прощения и пытается восстановить разрушенные связи. Но сможет ли он найти спасение там, где началась его трагедия?

Глава 2: Угон

Тусклый свет ламп в каюте отбрасывал длинные тени на лицо Томаса, пока он тихо сидел, ожидая момента, который изменит все. Его сердце бешено колотилось в такт гудению двигателей, когда самолет поднимался все выше в ночное небо. Он взглянул на Эмили, которая прижимала к себе их ребенка, ее взгляд был устремлен на спинку сиденья перед ней. Она старалась выглядеть спокойной, но Томас видел беспокойство, отразившееся на ее лице. Она коротко взглянула на него, и он заставил себя улыбнуться — слабое, мимолетное утешение. Это был их шанс, их последняя надежда.

Граната лежала у него в кармане тяжелой, прижимаясь к ноге при каждом перемещении его веса. Это был грубый, отчаянный инструмент, который не принадлежал музыканту, но он взял его в руки с чувством цели. Он тренировался для этого — тренировался держать булавку, не вздрагивая, его пальцы были натренированы удерживать булавку в безопасности, даже когда адреналин пронзил его. Это был его билет на свободу, то, что даст им будущее вдали от угрозы войны и призыва к оружию.

В салоне воцарилась тревожная тишина, пассажиров убаюкивал устойчивый подъем самолета. Но для Томаса каждая секунда ощущалась все острее, обостряясь от осознания того, что он собирается сделать. Идея угона самолета казалась ему сюрреалистичной, даже невозможной, когда он впервые об этом подумал. Но отчаяние довело его до грани, и теперь, когда рядом с ним Эмили и их ребенок, пути назад уже не было.

Он подождал, пока они достигнут крейсерской высоты. Щелкнул знак «Пристегните ремни», и несколько пассажиров начали шевелиться, потягиваясь и приспосабливаясь к поездке. Томас глубоко вздохнул, его пульс ускорился, когда он поднялся со своего места. Он чувствовал тяжесть каждого взгляда, взгляды незнакомцев, которые на мгновение встречались с его глазами, пока он шел по проходу.

Наконец он добрался до передней части. Он вытащил гранату из кармана и выставил ее на всеобщее обозрение. В салоне воцарилась тишина, за которой последовали вздохи и потрясенные взгляды пассажиров. Он повернулся к ним лицом, его голос был твердым, но достаточно громким, чтобы прорвать тишину.

«Все сохраняйте спокойствие», — сказал он, осматривая море лиц.

«Я здесь не для того, чтобы причинить кому-либо вред. Мне нужно, чтобы пилот изменил курс. Мы не идем к месту назначения; мы едем в Соединенные Штаты».

Страх в каюте был осязаем, коллективное напряжение давило на него со всех сторон. Томас удерживал взгляд неподвижно, пытаясь сохранить контроль, несмотря на бушующее внутри него смятение. Он видел, как стюардессы замерли на месте, их глаза расширились от страха, и он чувствовал взгляд Эмили со своего места, ее молчаливую мольбу, повисшую в воздухе.

В тишину прорезал голос пилота.

«Сэр, пожалуйста, опустите гранату. Мы можем поговорить об этом. Давайте найдем другой путь».

— Другого пути нет, — ответил Томас, сжимая хватку сильнее.

— Либо мы изменим курс, либо я выдерну чеку. Это не переговоры.

Пилот замолчал, но Томас мог слышать шепот и ропот экипажа, обсуждавшего свои варианты. Спустя несколько мгновений вперед вышла одна из стюардесс с бледным, но решительным лицом. Она двигалась медленно, подняв руки в жесте мира.

«Сэр, пожалуйста, у самолета недостаточно топлива, чтобы долететь до Соединенных Штатов», — мягко сказала она. «Мы можем организовать остановку для дозаправки, но нам нужно работать вместе, чтобы обеспечить безопасность всех».

Мысли Томаса метались, взвешивая варианты. Он не ожидал этого, но знал, что не может позволить себе колебаться. Он кивнул, жестом велев стюардессе передать сообщение в кабину. «Хорошо», — сказал он.

«Мы заправимся. Но я не сдаюсь».

Он вернулся на свое место, все еще держа гранату в руке и нажимая большим пальцем на чеку. Глаза Эмили встретились с его глазами, в них была смесь страха и доверия. Она кивнула, и он почувствовал краткий прилив сил, напоминание о том, почему он это делает. Они зашли слишком далеко, чтобы теперь повернуть назад.

Самолет снизился, и внизу показались огни аэропорта. Томас наблюдал, как земля приближалась, с каждой секундой приближая их к безопасному месту — или, по крайней мере, он так думал. Но когда самолет приземлился в Таллинне, он начал чувствовать, что что-то не так. Напряжение среди экипажа, обмен взглядами между обслуживающим персоналом — они задерживали его, пытались заманить в ловушку.

Он встал, крепче сжимая гранату. «Что происходит?» — потребовал он, и его голос нарушил тревожную тишину.

Снова раздался голос пилота.

«Сэр, нам нужно дозаправиться здесь, прежде чем продолжить. Пожалуйста, сохраняйте спокойствие».

Но Томас на это не поверил. Он почувствовал, как вокруг него сжимается ловушка, и понял, что время истекло. Он повернулся к Эмили, его лицо было бледным, но решительным.

«Это неправильно», — прошептал он. — Нас не отпустят.

Рука Эмили нашла его, ее хватка была твердой, несмотря на страх.

— Томас, — прошептала она, ее голос срывался от волнения, — мы должны попытаться.

Минуты тянулись, и наконец самолет снова взлетел. Но вместо того, чтобы отправиться на свободу, их перенаправили в Стокгольм. Когда они приземлились, самолет был окружен полицией и военными. Спасения не было.

Томас откинулся назад, его сердце замерло, когда осознание этого захлестнуло его. Они подошли так близко — так близко к той жизни, о которой мечтали. Но теперь, окруженный вооруженной охраной и чиновниками, он знал, что мечта закончилась. Эмили крепко обнимала дочь, уткнувшись лицом в волосы ребенка, ее плечи тряслись от безмолвных рыданий.

Когда их вывели из самолета, Томас почувствовал, как на него давит тяжесть неудач, сокрушающая последние остатки надежды. Ради них он рисковал всем, и теперь ему нечего было дать.