Дурак, заика и спецкласс

Miki Langelo

Лёня всегда немного отличался от других детей. Ему с трудом даётся учёба, он мало говорит и замкнут в себе. Лёня не находит понимания ни в школе, ни дома. Когда он проваливает собеседование у психолога, его отправляют в специальный класс, где он знакомится с заикающимся мальчиком Мишей. Лёня и Миша вынуждены наравне с другими детьми спецкласса нести на себе клеймо «тупиц» и «отсталых», пока в школу не приходит новый учитель рисования.

Глава 4

Миша не умел читать. Миша — это тот, с палкой и консервной банкой.

Лёня понял это на уроке родной речи, когда все по очереди вслух читали по одному абзацу из сказки про трёх поросят. Довольно странно читать сказки, когда тебе двенадцать лет, но другим вроде было в самый раз.

Когда очередь дошла до Лёни, он понял, что сейчас придётся читать абзац про то, как Ниф-Ниф и Нуф-Нуф побегут прятаться в дом к Наф-Нафу. В детстве мама читала ему эту сказку, и он смутно помнил сюжет. Но читать не хотелось. Глупо это, они что, в детском саду? Поэтому Лёня каменно молчал, когда прозвучала его фамилия, и, выждав буквально с полминуты, учительница вздохнула (они тут все постоянно вздыхают!) и назвала следующего ученика.

Вот так просто. Никто не заставлял и не просил.

А когда очередь дошла до Миши, все как-то заулыбались и заоглядывались на него. Ясное дело: предвкушали какое-то веселье. Лёня сразу почувствовал, как это гадко — когда так смеются. Когда так смеются — ничего хорошего ждать не приходится, это ясно.

И Миша попытался прочитать первое слово. Первое слово было: «Когда».

— К-к-к… — начал он, чем сразу же вызвал хохот.

Будто класс копил в себе весь урок эту энергию, чтобы дождаться, когда спросят Мишу и взорваться. Миша начал заикаться сильнее обычного и Лёне очень захотелось сказать ему что-то ободряющее, но он не знал, что. Пока думал, Миша вскочил, сжав кулаки и бросился к выходу. Учительница вялым движением хотела было то ли остановить его, то ли окликнуть, но движение перешло в жест равнодушия — она просто махнула рукой.

Лёня рассердился и тоже вскочил, пошёл, почти побежал вслед за Мишей. Правда, тот был такой злой, что, даже нагнав его, Лёня тихонько пошел позади, почти не дыша.

А тот вдруг остановился и резко развернулся. Глаза у него были злющие. Он спросил сквозь зубы:

— Ч-ч-чего ты т-т-тас-с-скаешься з-з-за м-м-мной?

Лёня застыл и не нашёлся, что ответить. Сначала чуть не вырвалось: «Потому что мне просто хочется». Но не решился, это звучит слишком сентиментально, не хватало ещё сопли распускать. Тогда он хотел сказать: «Не твоё собачье дело». Это уже лучше, но всё равно глупо — бежать, чтобы помочь, а потом так грубо ответить.

Пока Лёня анализировал, что сказать, Миша вдруг плюнул ему под ноги и снова пошёл дальше. Красиво так плюнул — это выглядело очень по-взрослому. Этакий ковбойский жест. «Ну и чёрт с тобой», — с досадой подумал Лёня и направился обратно в класс.

А однажды он встретил его маму. Она была пьяной и шла в сторону дома, пошатываясь. Ярко-красная помада размазалась по щеке, короткое платье некрасиво и неаккуратно смялось. В какой-то момент она чуть не потеряла равновесие, и Лёня поддержал её.

— Хороший мальчик, — сказала женщина и поцеловала Лёню в волосы.

Он почувствовал едкий запах сладких духов и почему-то смутился.

Из дома вдруг выскочил Миша — такой же злой, каким был в школе, оттолкнул Лёню и сам повёл маму под руку. Через минуту вышел и сказал, опять сплёвывая через слово:

— Если что-то п-п-лохое про неё п-п-подумаешь или с-с-скажешь — шкуру с-с-спушу.

Он говорил дерзко, но совсем не казалось, будто он старается строить из себя крутого, как это часто делали другие парни. Наоборот, он стоял на ступенях дома, на крыльце, и выглядел усталым, взрослым, мрачным. И, кажется, через эту мрачность проглядывала жалость к матери.

— Зачем она так? — решился спросить Лёня.

— А я знаю?! — зашипел Миша. Но ответил потом спокойней: — К мужику какому-то х-х-ходит. С-с-сволочи…

— Может, они любят друг друга, — неуверенно предположил Лёня.

Миша аж зашёлся от негодования:

— Л-л-любят?! Л-л-любовь — это вообще ч-ч-то? От любв-в-ви дети, а куда нам с-с-сейчас ещё детей?! — он почти кричал. — Зачем?! Ему баловаться, а нам рас-с-схлёбывать!

А дальше он начал говорить такое, от чего Лёне тошно стало. Ему не нравилось, когда такое говорили, тем более в контексте любви. Ханжой он не был, но от таких выражений чувствовал себя, как грязью облитый.

— Заткнись! — не выдержал Лёня и толкнул Мишу в грудь. Так толкнул, что тот упал на ступеньки. — Заткнись, не говори такого!

И Лёня ему тоже в ответ всякого наговорил, так говорил, что даже не фильтровал слова и не запоминал, что вообще нес. Когда закончил, посмотрел на Мишу — он сидел на ступенях, глядя удивленно и, кажется, с уважением.

Лёня сел рядом, и они замолчали. Долго молчали. Пока Лёню дёрнуло спросить:

— А где твой папа?

Тогда Миша снова подскочил:

— С-с-слышь, тебе в глаз дать?

И ушёл, хлопнув дверью.

Лёня подумал, что на этом всё: не получится у них дружбы. Но на следующий день Миша как ни в чём не бывало, как старого друга, позвал его на фильм про пришельцев. Лёня пошёл. Больше про отца не спрашивал.

Так началась их странная дружба с Мишей. Лёня быстро понял, что жизнь у мальчика не лёгкая. Отца нет вообще, мама пропадает целыми днями, старшая сестра каждый вечер куда-то уходит, и живёт Миша сам по себе. Бесцельно таскается по улицам. То целый день с Лёней проводит, то на неделю пропадает и даже в школе не появляется. Спросишь, где был, ответит: «Не т-т-т-воё дело с-с-собачье».

Миша считал себя отчаянным и храбрым, а Лёня его жалел почему-то. Вроде и правда храбрый, но всё равно вызывал жалость. Наверное, потому что жил Миша безалаберно и у него нигде не было своего места. Своего дома, если хотите. Жилплощадь есть, а дома нет. И семьи нет. Есть мать, есть сестра, а семьи — нет.