Первый закон рая. Книга I

Maria Semprericca

Эта книга – первая в тетралогии, которая будет носить то же название: «Первый закон рая». Повествует о преодолении и преображении, внешней и внутренней красоте, приключениях духа и изменениях тела. Посвящается ломовым лошадкам, женщинам, страдающим от лишнего веса, непринятия себя, уставшим, загруженным работой, проблемами и ответственностью. Автор очень хочет, чтобы они тоже смогли изменить свою жизнь и стать счастливыми.

Глава XI. Богиня городов Земли

На следующий день была назначена рабочая встреча в главном офисе одной известной фирмы. Находился он в самом центре Флоренции. После вчерашних событий настроение было, мягко говоря, нерабочее, идти никуда не хотелось, но что мне оставалось делать? Жизнь, пусть даже и без Тодда, продолжалась…

Мы корректировали первые образцы новой коллекции, дело затянулось. Выскочив из офиса, я обнаружила, что скоро начнет темнеть, но, несмотря на позднее время, решила немного прогуляться.

Повернув с набережной Lungarno Corsini, я пошла по самой модной, наполненной элитными магазинами виа Торнабуони…

Вот «Damiani» — ювелирный салон, затем бутик «Dior», справа «Salvatore Ferragamo»… Я остановилась. На манекене красовался знакомый кожаный мужской пиджак.

«Ну что, „Манька-петельщица“? — так называл меня мой первый партнер по швейному бизнесу и, к несчастью, сожитель. — Мечты сбываются, и одежда, сделанная „петельщицей“, продается в таких вот магазинах. Хммм… теперь даже трудно поверить, как все начиналось. Интересно, как же это жуткое чмо закончило свою карьеру „стилиста-дизайнера“?»

Я двинулась дальше. Шикарные магазины сменяли друг друга: «Дольче и Габбана» — вот с кем было интересно работать, «Burberry» — ох уж эти щепетильные англичане, к миллиметру придираются, а чертить все приходится в дюймах. «Фенди» — было дело… А это — «Прада», а вот и мой любимый, «Джорджо Армани», — я приостановилась, — чьи корректировки надо срочно доделать завтра. Следующий был «Guccci», на меня нашло воспоминание…

— Какая прелесть этот «Giubbino» и какая же ты молодец! Покупаю! — так лет восемь назад верещала Милка, крутясь в изящной короткой куртке от Гуччи со сборкой вдоль молнии.

Что касается меня, то я к тому времени уже обабилась и больше не влезала в обтянутые вещи, мне оставалось только облизываться и с завистью смотреть на других.

Я глубоко вздохнула: «В один прекрасный день приду на эту улицу, до неузнаваемости стройная и красивая, и накуплю самых модных и изящных вещей!»

Размышляя о фигуре и одежде, я дошла до площади Антинори и вновь вспомнила про Милку — где-то здесь очень давно был бордель. «Тонкости» непристойной средневековой и последующих лет жизни Флоренции поведал нам очередной претендент на руку и сердце нашей путешественницы — настоящий разорившийся «conte» (граф).

Услышав о дворянском титуле, Милка страстно захотела влиться в голубую кровь и тоже стать графиней, ее не смог остановить даже опустевший кошелек родовитого вельможи.

Conte давно утратил не только все имения и деньги, но и аристократическое воспитание с подобающими манерами и должным поведением. Он был настоящим «оторви и выбрось», любил гулять, играл на деньги и без устали болтал о своих знаменитых предках, которые, как оказалось, разбогатели в свое время на доходном бизнесе «красных фонарей».

Так однажды, пообещав интересную историческую экскурсию по Флоренции, дворянин окунул нас в средневековые страсти, и мы увидели все сохранившиеся здания, в которых находились злачные места древнего города.

Не успокоившись, граф долго рассказывал о древнем Риме и особенно Помпеях, где при раскопках было найдено аж двести публичных домов с неприличными рисунками и надписями на стенах. Античные любители «клубнички» умели развлекаться…

Экскурсия в сопровождении красноречивых рассказов, описывающих во всех подробностях древнюю сексуальную жизнь, потрясла воспитанную лордом-дедушкой Милку настолько сильно, что она даже расхотела стать графиней и быстренько порвала с непристойным голубокровным ухажером…

Я вышла на виа дей Черретани и направилась к самой главной площади города — Пьяцца Дуомо. Справа показался известный книжный магазин, меня вдруг что-то подхватило и понесло во внутрь.

«Старая, закоренелая привычка…» — подумала я, оказавшись среди книжных полок. — «Я же так любила читать! Ах… вот только время!»

Я посмотрела по сторонам, взгляд упал на обложку с гипнотической улыбкой белобрысого мужчины, и книга тут же оказалась у меня в руках:

«К черту все! Берись и делай!» — я не поверила своим глазам. «Так вот он каков, Милкин обворожитель!» — я открыла книжку и ткнула пальцем в первую попавшуюся строчку:

«Бросая себе вызов, ты растешь. Меняется твоя жизнь. Взгляд на мир становится позитивнее. Достичь поставленных целей не всегда легко, но это не значит, что нужно сдаваться. Вместо этого скажи себе: «Я могу и я буду пытаться, пока не добьюсь победы».

Влетевший в голову абзац электрическим током пробежался по всему телу и вылился в ершистые мурашки. Вслед за ними в ушах прохрипел голос Магистра Йоды:

— Да пребудет с тобой Сила!

Окрыленная и уверенная, сама не понимая в чем, я воспрянула духом:

«Вызов… вызов… А ведь этот дядька с обложки дело говорит… Ну и Милка — опять права! Как бы я сейчас хотела оказаться на ее месте на тех самых островах, в гостях у этого Брэнсона!» — на каких, правда, островах, я так и не вспомнила, зато меня осенило: «Это же опять знак Земли!»

Я пулей подлетела к кассе, оплатила волшебную книжку и, как бабочка, выпорхнула из магазина, направляясь к главному собору города — базилике Санта-Мария-дель-Фьоре.

Через несколько метров моему взору предстала величественная церковь с уникальным куполом Брунеллески и колокольней Джотто. Напротив фасада собора — удивительный памятник архитектуры: восьмигранный Баптистерий святого Иоанна Крестителя со своими знаменитыми «Вратами Рая», который (где-то я читала) стоял на основании римского храма бога Марса.

Это была любовь с первого взгляда — увидев грандиозный комплекс достопримечательностей, я почувствовала страстное желание отдаться представшей сказке и связать всю оставшуюся жизнь с этим городом. Могущество, красота и чувство соприкосновения с самой историей вызвали во мне тогда сильное потрясение, рожденное ощущением чего-то потустороннего и совсем нереального. Вся эта гигантская масса представлялась огромным инопланетным космическим кораблем, спустившимся на центр города и готовым в любой момент взлететь обратно в небо. Я была эмоционально возбуждена и одновременно почти испугана.

«Как же давно это было! — я остановилась. — Интересно, какой была бы сейчас моя жизнь, если бы тогда она не развернулась ко мне своей задницей, и я бы все же стала, как хотела, гидом-переводчиком…

Я поплыла в воспоминаниях и почувствовала, как лирическое настроение коснулось меня своим вдохновением. По всему телу растеклась не только напророченная Йодой Сила, но и поток вдохновения от неудержимой Музы:

«Флоренция, Ты несравненная Жемчужина Европы! Богиня городов Земли!

Одно лишь Твое имя чего стоит! Дурманит, как Цветочный Рай, воображение, и пробуждает сказочные сны!

Тебя, Волшебница, ваяли Гении и непростые Мастера, в тебе, Красавица, они — достойные — остались живы навсегда!

Ты, как прелестная и непорочная девица, всегда свежа, чиста, наивна, молода и хороша собой! И ты, как зрелая тигрица, пылаешь страстью и огнем!

Ты элегантна, сексуальна — весь мир склонился пред тобой. Всех соблазняешь своим шармом и неподдельной красотой!

И, как мудрейшая, в летах, Царица, всегда с достоинством и теплотой, радушно всех гостей встречаешь, струящихся к тебе рекой.

Никто не сможет никогда сравниться с очарованием вековым, и будет бесконечно вдохновение литься под именем твоим…»

Вся площадь и близлежащие улицы, как ручьи, журчали от потока туристов, а трактиры и рестораны жужжали, как при разделении пчелиного роя, и в воздухе разлетался вкусный манящий запах поджаренного на углях «bistecca alla fiorentina» — флорентийского бифштекса.

Несмотря на вегетарианскую диету, этот щекочущий нос аромат заземлил мое возвышенно-творческое состояние, вызвав сосущую пустоту в желудке и обильное слюновыделение. После насыщенного дня я почувствовала, как мне жутко хотелось есть.

Сглотнув слюну, и наплевав на трещавшие по швам джинсы, я решила быстро добежать кратчайшим путем до знакомой булочной, находящейся в трех шагах от одной из самых старых башен средневековья, где в свое время жила Джемма Донати, будущая жена создателя «Божественной комедии» Данте Алигьери. Мне тоже посчастливилось пожить здесь несколько первых лет моего пребывания в Италии: в башне до сих пор жил мой первый муж.

Я двинулась в сторону колокольни и оказалась возле братства «Милосердие» («Misericordia») со стоящими каретами скорой помощи. Меня всегда восхищало и поражало население Флоренции — больше половины горожан, сменив средневековые длинные рясы и черные колпаки на современную одежду, занимались волонтерством, дружно продолжая благородное дело своих средневековых предков.

— Мария!

Мне навстречу шагал бывший первый свекор. Этот худощавый с залысиной и орлиным носом итальянец напоминал святого Франциска. Нет, не носом, и не тем, что посвятил всю свою жизнь милосердию, работая в администрации сообщества, а поразительным ангельским терпением. Чехов явно писал про него: «В семейной жизни главное — терпение… Любовь продолжаться долго не может».

Казалось, страдалец давно смирился с «волей Божьей» и, приняв обет молчания, покорно тащил на себе крест семейной жизни, полностью отдавшись во власть своей «всезнающей» мучительницы — чемпионки по искусству ворчания, осуждения и упреков, которая, словно новенькая бензопила без устали пилила всех и вся, начиная с собственного мужа. Терпеливый «мученик» был достоин ранга святых еще при жизни…

— О! Синьор Марино, добрый день. Соскучились по бывшей работе? Как отдыхается на пенсии? — я приветливо улыбнулась и тут же про себя добавила: «Бедный дед, не знает куда себя деть и куда сбежать из дома.»

— Ну что же мне сидеть без дела? Я так не могу. Вот… помогаю братству. Ну, а ты как? Как работа? На днях приеду к внукам, помогу готовиться к экзаменам.

«Наш nonno (дед), хоть и подкаблучник, но все же неплохой мужик!..» — подумала я и хотела еще что-то спросить, но тут nonno посмотрел на часы и заметно занервничал:

— Пора бежать! Марта уже поставила кипятить воду для спагетти.

Он тут же распрощался и как будто ветром сдулся.

«Несчастный…» — подумала я, представляя, какая взбучка его ожидает, если вдруг он опоздает к ужину.

Посмотрев вслед исчезнувшему свекру, я продолжила свой путь за пиццей и повернула за угол. Проскочив небольшими улочками, я увидела в конце дороги знакомый силуэт квадратных очертаний, с поседевшими кудряшками и запущенной бородой, который быстро приближался на скутере.

«Ну конечно — и папаша, и сыночек мчатся на ужин к маме, прямо часы можно сверять», — желая скрыться, я заскочила на маленькую площадь, находящуюся справа, и направилась к стоящей на ней достопримечательности — самой старой башне города, Торрэ делла Пальяцца.

Эта жемчужина была построена то ли византийцами, то ли лангобардами на фундаменте древнеримских термальных ванн, а может, просто бассейна. Уникальность заключалась не только в преклонном возрасте «синьоры», но и в ее необычной круглой форме.

Я прикинулась туристкой и остановилась в созерцании красавицы.

— Чао, ты чего тут делаешь, на острова, ха-ха, еще не улетела? — за спиной вперемешку с ревом скутера раздался голос Алессандро, вернее, Шурика, — именно так мой папа окрестил первого мужа при их знакомстве…

— Алессандра… ооо, тьфу ты, ха-ха-ха, язык сломаешь, — засмеялся тот, наливая рюмку водки своему будущему непьющему зятю, — а давай-ка лучше по-русски — просто Шурик!.. Ну, поехали! Чтоб все до дна!

Пришлось повернуться — «Черт, ведь ты же к маме опоздаешь!» — подумала я и в голос добавила:

— Привет. Ой, как смешно… ха-ха, переезд на острова пока отменился… Вот, любуюсь достопримечательностями после работы, а вообще иду за пиццей.

— Хи-хи. Все еще мечтаешь стать гидом-переводчицей? Папуасам будешь рассказывать про историю Флоренции, ха-ха.

Я промолчала — что толку с дураками разговаривать?

— А ты, между прочим, здесь очень кстати, — продолжал Шурик. — Я Андрею игру для плейстейшн обещал, и никак не выберусь ее завезти, и завтра не получится — у меня ночное дежурство в Мизерикордии. Сейчас я, правда, опаздываю на ужин к маме, но давай заскочим ко мне, и ты ее заберешь.

«Двадцать лет прошло, а дитя так и не перестало в игрушки играться. Совсем не изменился…» — идти к нему не хотелось, но что не сделаешь для родного сына?

Я села на скутер. Через две секунды мы оказались на закрытой малюсенькой площади, где стояла знаменитая башня — давно же я здесь не бывала.

Башня, как и все остальные древние постройки, на протяжении веков изменялась: достраивалась, перестраивалась, увеличивалась, а потом укорачивалась так, что до нас она дошла высотой в три средневековых этажа, на каждом по одной квартире необычной планировки.

Узкая входная дверь отворилась, и нас тут же обдало сырой прохладой с запахом многовековых, в некоторых местах оголенных стен. Даже тусклый свет, словно угасающая старость, дополнял антикварную атмосферу и напоминал своим мерцанием зажженные свечи.

— О боже! Да как же ты все эти годы каждый день поднимаешься и спускаешься по этим метровым ступеням? Как вспомню — так вздрогну, как я таскала по ним двоих маленьких детей, коляску, да еще и авоськи с продуктами! — я вступила на высокую узкую ступень длинной крутой лестницы и, глубоко вздохнув, приготовилась к «взятию Эвереста». Путь лежал аж на второй этаж, который порядком отличался от современных и мог приравняться как минимум к четвертому.

— Зато эти упражнения хорошо влияли на твою фигуру… — хихикнул провожатый.

«Урод!» — мои глаза грозно сверкнули, но «язва» пыхтел впереди и их не увидел.

— Интересно, почему же на твою фигуру эти упражнения не влияют? — хотелось хоть как-то отыграться, но не получилось.

— Хорошего человека должно быть больше, ха-ха-ха, и вообще, красив не тот, кто красив, а тот, кто нравится, ха-ха-ха… а я, между прочим, ха-ха… нравлюсь… — шутник повернул голову, крепко держась за перила, и весело закривлялся.

«Ага… нравишься, как же… — маме своей».

Поравнявшись с первой дверью, я вспомнила приветливую добрую соседку — милую старушенцию с большими голубыми глазами и белыми как снег волосами. Мое сердце вдруг сжалось, и угрызения совести засверлили, как дрель. Бабушка, услышав шум на лестнице, выглядывала из-за двери, пытаясь пообщаться, а я все бежала и бежала… то на работу — в свой видеопрокат, то с детьми, то по делам, времени на разговоры со старушкой не было, а ведь можно было уделить внимание и скрасить ее одиночество. На глаза навернулись слезы.

Почти задыхаясь, мы наконец-то забрались на крошечный пятачок возле нужной двери.

— Ой, мамочка, ох… ох… Сейчас упаду! А ведь когда-то я по этой лестнице прыгала, как кенгуру, — и про себя добавила: «Вот что вытворяет с людьми любовь…»

Тяжело дыша и кряхтя, Шурик вставил ключ.

Дверь открылась, и мы оказались в узкой прихожей с низким потолком. Нос унюхал знакомый приятный запах от чистящего средства для антикварной мебели. Память расшалилась, и вместо ожидаемого неприятного ощущения все мое существо наполнилось будоражащими воспоминаниями:

«Вот она, спасительница, — единственная газовая печка на всю квартиру, только здесь зимой можно было купать детей и спасаться от холода, в дальних комнатах на носу вырастали сосульки».

— Могу я в туалет сходить?

— Конечно, конечно, чувствуй себя как дома, — прокричал Шурик, поднимаясь по короткой лестнице в спальню. — Не забудь про ступеньки!

Как же было про них забыть? Вся квартира усеяна ступенями, из-за которых мы постоянно мотались в детскую больницу с разными ушибами.

Я вошла в первый зал. Каменные стены с висящими факелами, высокий потолок с огромными балками создавали атмосферу загадочного замка. Комната хоть и завораживала, но одновременно пугала.

Бррр… как же было страшно ночью спать одной, вернее, с живущими здесь привидениями… странные шумы и звуки… а вот однажды…

— Вставайте, вставайте! — наперебой кричали несколько голосов. — На нас нападают! Они штурмуют нашу крепость!

Я в ужасе проснулась, но не смогла открыть словно залитые клеем глаза, парализованное тело тоже не поддавалось. Шурик был на дежурстве в братстве милосердия, я лежала одна.

Вокруг бегали женщины, мужчины и даже дети, они с криками, плачем и воплями о помощи носились по всему дому, хлопали дверями, бежали по лестнице… везде раздавалось бренчание железа и лязг ударов. Возле меня кто-то молился, взывая к деве Марии. Под окнами слышался конный топот, крики, стоны, визги, вопли людей, удары мечей, летели копья… Со стуком и звоном затряслись толстые стены, и я поняла, что в окна лезут захватчики.

Я лежала, как в страшном кошмаре, волосы вставали дыбом и пот ручьем стекал по телу.

В какой-то момент глаза открылись… Привидения носились по всей квартире, которую невозможно было узнать. Все изменилось — стены, полы, расположение комнат, стоял жуткий запах старья, пота и дерьма вперемешку с дымом.

Люди-тени пролетали сквозь меня, и в какой-то момент я от страха упала и больше ничего не помнила… Очнувшись утром, я обнаружила, что лежу на полу возле лестницы, ведущей в спальню.

Звон телефона вывел меня из жуткого воспоминания:

— Да, да. Мама, скоро буду.

— Обалдеть, кто у тебя так полы начищает? Неужели мама приходит? — я перевела взгляд со стен на пол из массивных темных каменных плит. — Аж в глазах рябит, он словно маслом намазан.

— Нет, не мама, это домработница.

— Как же мама теперь? Здесь и поворчать невозможно — совсем не к чему придраться, и полы, и вся мебель смотри как блестит. Это не квартира, а настоящий музей какой-то. Правда, я до сих пор не понимаю прелести антиквариата. Сидеть на диванах и креслах с позолоченной резьбой неудобно — ни развалиться, ни облокотиться, сидишь, словно оловянный солдатик. Мебель в хозяйстве непрактичная — стакан нигде не поставь, смотри, как бы следа от него не осталось, не притронься, не дотронься, в шкафах места мало, да и запах там… фу… сундуки — сломаешь спину открывать, ящики от комодов весят по сто килограммов — можно мускулы качать, зато пыль без конца вытирай и мягкими тряпочками везде начищай, как будто делать больше в жизни нечего!

Непонятная мне антикварная мебель сохранилась от предков тетки Шурика, которая и являлась обладательницей не только мебели и квартир в этой знаменитой башне, но и множества другой недвижимости, как во Флоренции, так и за ее пределами. Скорее всего, именно Шурику и должно было достаться это солидное состояние — собственных детей у тетки не было.

— Ты, что совсем больная?! — голосили в одно горло подружки. — От такого мужа уходить! Твой Шурик в один прекрасный день станет миллионером!

«Вот уж о чем я не думала, так это о миллионах… А может, стоило подумать?.. — я задумчиво вздохнула. — Да и уходила я не от него, а от его мамаши».

Я подошла к изящному письменному столику на изогнутых ножках и открыла центральный, самый крошечный ящик. В него я когда-то положила «секретик», который с детства верно хранила. Странным образом, он был до сих пор здесь. Я взяла закрученную в трубочку бумажку, перевязанную красной лентой, и раскрутила ее…

— Хочу быть королевой! — завороженная, несмотря на ранний возраст (мне было лет десять), книжками Дюма и его любовными историями, особенно «Королевой Марго», я нарисовала себя с короной на голове и поставила надпись «Я — королева!»

«Это мой „секретик“, и я закопаю его в землю».

«Секретик» был закопан, но потом раскопан и закручен в трубочку, которую я положила в коробку с другими безделушками и в результате привезла в Италию.

«Хм… Королева… и ведь хотелось „рыцаря“, как Ла Моль — ухмыльнулась я. — Лошадь ты ломовая, а не королева, и окружена козлами, а не рыцарями…» Я положила записку в карман и направилась в уборную.

Туалет до сих пор был «средневековым», вернее, «послесредневековым» — не повернуться, не развернуться. Меня всегда удивляло, почему такому важному месту в те годы не придавалось никакого значения. Ответ я получила на курсах для гидов…

— Какать в средних веках, в отличие от процветающей Римской империи, стали в глиняный или железный горшок, который хранили под кроватью и выливали на улицу с криками «Осторожно внизу!» — пузатый профессор провел по шапке рыжих волос, смахивающих на одуванчик, а я с ужасом подумала, как было бы кошмарно оказаться на месте прохожего. — С приходом новой религии общественные закрытые и открытые туалеты стали считаться «гибелью души» и «вспышками порока».

— А какими они были? — кто-то выкрикнул из зала.

— Вас что, не было на прошлой лекции? Мы говорили о римских термах — общественных банях и туалетах. Просьба не пропускать занятия! — «рыжик» принял строгий вид и стер бумажной салфеткой пот со лба. — Кто из присутствующих выучил урок и хочет рассказать нам, как и куда опорожнялись горожане великого города?

Встал молодой блондин в узких до неприличия джинсах, с накрашенными глазами и ногтями и явно женскими ужимками, каких, впрочем, можно встретить немало, особенно ночью в парке делле Кашине.

— Туалеты были великолепны! — он кокетливо прижал ладони к груди и развернулся к залу. — Просто невероятно, это была настоящая цивилизация с канализацией! Профессор, я правильно сказала? — блондин учащенно заморгал.

— Правильно, Рамульда, продолжай.

— Так вот, в туалетах стояли толчки в два ряда друг напротив друга. Они, конечно, отличались от наших, это были стулья с дыркой. Горожане спокойно сидели и общались между собой в хорошо продуваемом помещении — под потолком находились большие открытые окна, а посередине стояла длинная ванна с чистой водой и привязанной общественной мочалкой…

Вспомнив про мочалку, я громко засмеялась, смотря на крошечное окошко над унитазом: «Веселенькие же были времена у этих римлян. В таких туалетах, ха-ха, и заседания можно б было проводить, ха-ха-ха, например, наши примерки…»

Перед глазами пронеслась сценка утренних корректировок: на толчках дружно сидят стилисты и директора с блокнотами и чашками кофе. Манекенщица в новых образцах прохаживается вокруг ванны.

— Милочка, повернитесь боком. Так… По рукаву идут заломы… Дорогуша! — крик к секретарше. — Мне надо встать и подойти к этому образцу с дефектом, подай-ка мне мочалку!

Ха-ха-ха! «Жалко, что такие туалеты потом убрали…»

— Брава, Рамульда, по туалетам тебе зачет. Возвращаемся к средневековью… Итак, тело теперь считалось греховным и противостояло душе. Вода превратилась в моральную угрозу для церкви, и обнажаться для мытья осуждалось, а мыть отдельные части вызывало непристойные искушения. Женщин убедили, что «мыть внизу и касаться себя в деликатных местах» было греховным. Ученые заявили, что вода заставляет вещи гнить и распадаться, и поэтому ванны вели к болезням и инфекциям. Только одежда могла защитить и удержать тело в чистоте, поглощая в себя грязь. Здоровее был тот, у кого грязнее рубашка, — лектор понюхал у себя под мышкой.

Группа засмеялась.

— Да и вообще, крещеному человеку не нужен был никакой другой очищающий обряд. Таким образом, были объявлены два официальных мытья — одно до свадьбы, второе после смерти. Кто из вас уже женился, вышел замуж?

Зал вновь захохотал.

— Туалеты, как общественные, так и частные, были больше не нужны, и на смену креслу с дыркой пришел обычный горшок. Уборные появились вновь только во времена Возрождения.

Такое подробное объяснение удовлетворило мой интерес к домашнему туалету, и, присмотревшись получше, я поняла, что в нашей башне во времена средневековья этой комнаты не было вовсе, она находилась в пристроенной позднее части здания.

Не боясь греховного дела — «трогать себя в деликатных местах и мыть внизу» — я освежилась и, довольная, вышла.

Быстро пробежавшись напоследок по комнатам, я вошла в последний зал, длинное окно которого выходило на квадратную площадь. На самом деле это было не окно, а, казалось, выход на балкон, которого в реальности никогда не существовало. Проем был заблокирован железной перегородкой.

— Слушай, я до сих пор удивляюсь, как эти семейства переходили друг к другу из башни в башню по подвешенным мостикам, — сказала я подошедшему Шурику. — У меня голова кружится при одной лишь мысли поставить ногу наружу через это отверстие.

— Ну а что им оставалось делать? Влиятельные семьи часто воевали между собой, и особенно семья Донати. Спасением для родственников было строить дома рядом друг с другом, соединять их на верхних этажах мостами и сидеть взаперти во время междоусобных войн.

— Знаю, знаю, ты же помнишь, как меня напугали воюющие привидения!

— Ха-ха-ха! Ты опять про эту дурацкую историю?

— Я же ведь даже потеряла сознание тогда! И очнулась на полу возле лестницы!

— Ага… Ха-ха-ха. Привидения вылетали из многочисленных бутылок, которые вы с твоими русскими подружками тем вечером оставили пустыми. Ха-ха-ха!

— Фома неверующий, при чем здесь бутылки? Подумаешь, немножко посидели, посмеялись, поболтали… Да что толку с тобой разговаривать?! У тебя всегда черное, если у меня белое, и наоборот! Вот все же интересно, где же здесь стояла вторая крепость, в которую вел этот проход? — я вернулась к окну. — Ведь по описаниям, Джемма и Данте до свадьбы переглядывались друг с другом из окон, а дом Данте стоял вон там, почти напротив нас, наверное, где сейчас ресторан. Дом-музей был построен позже, и отсюда его почти не видно.

Я представила себя влюбленной Джеммой, смотрящей из этого окна на Данте…

«Вон он — мой любимый… ах, ах… ах… хотя, минуточку, какой, в тулуп его, любимый? Бедная верная Джемма всю жизнь посвятила семье и детям, а этот… песни слагал музе своей — Беатриче. Кобель — он и в средневековье кобель… Кстати, давно хотела спросить…»

Бывший муженек тем временем переместился на кухню и что-то смачно жевал.

— Алессандро, вот скажи мне только честно, почему ты на мне женился? Ведь не любил, изменял, только мамочку слушал.

Шурик подавился и аж в лице изменился — видать, вопрос застал его врасплох — но все же быстро спохватился:

— Как почему? Ха-ха-ха! От мамы хотел сбежать, ты разве не знаешь? Ха-ха…

«Шуточками хочешь отмазаться?.. Но сдается, что ответил ты мне честно, а я-то ведь тебя любила…»

Кухня тоже вся сияла — тряпочки и моющие средства стояли на своих местах, вернее, на местах, где мама хотела. Я вспомнила, сколько званых обедов я здесь приготовила, и не пойми почему подумала про итальянскую селедку, которая была сухая и соленая — то ли дело наша, сочная и жирная!.. У меня вновь обильно потекли слюнки, и я с ужасом подумала, что сейчас закроется булочная.

— Я побежала, булочную закроют!

— Я бы тоже съел пиццу сейчас, ты же знаешь, у мамы будет две спагеттины и лист салата. Может, после ужина в пиццерию заеду поесть.

Через три минуты — впрочем, две с половиной ушло на спуск по лестнице, — я оказалась на соседней улице и вошла в пекарню — она закрывалась.

Хозяин, обмотанный белым, испачканным в муке фартуком, потрошил кассовый аппарат, а продавщица с огненной шевелюрой, торчащей из-под белого чепца с козырьком, суетилась над почти пустыми полками и прилавками. Там грустно лежали несколько кусков выпечки — выбор лакомств закончился.

— Можно, пожалуйста, вот этот большой кусок «кватро формаджи»… потом вот этот, с помидором, моцареллой и сыром «Стракино» и еще… и еще… на десерт кусок «скьяччата алла фиорентина», только, пожалуйста, тот, что побольше.

Засунув в рот «кватро формаджи», я вышла из булочной и направилась к сказочной площади Синьории с ее многочисленными монументами, ресторанами и не поддающемуся никакому описанию Палаццо Веккьо, одному из самых красивых зданий Флоренции — мэрии города.

Здесь со сладостным биением сердца и с надеждами на счастливое будущее я входила целых два раза в «Красную залу», чтобы пойти под венец. Роскошный зал с красной мебелью, красным полом и такими же стенами, увешанными великолепными огромными картинами, служил для бракосочетаний.

Ах, какие душераздирающие воспоминания и какие впоследствии разочарования! Я остановилась возле фонтана со статуей Нептуна в созерцании Палаццо: «Бог любит троицу, а посему идти мне в эту залу в третий раз…»

Расправившись с «кватро формаджи», все еще раздумывая о замужествах, я полезла за следующей пиццей. Моцарелла прилипла к упаковке и, растягиваясь, как жвачка, рисковала остаться на бумаге, обделяя собой так страстно желаемый кусок. Пришлось помочь сыру остаться на месте и отодрать его от пакета. В неудобном положении я занялась этим нелегким делом и в результате заляпалась жиром и помидором. Держа в руке злосчастный кусок, в зубах — пакет с десертом, стараясь не запачкать сумку, я попыталась двумя пальцами расстегнуть на ней молнию, чтобы достать салфетки, как вдруг:

— Какая встреча, Марияяя! — протянул знакомый голос, и резко повеяло дорогим мужским парфюмом. Освобождая рот от пакета, я подняла голову — возле меня стоял Шарль. В одну секунду лицо покрылось краской, как заляпанные помидором руки, но, по счастью, уже стемнело.

Шарль, по национальности курд, был моим старым знакомым и одно время даже… поклонником. Еще юнцом он эмигрировал из Ирака, и благодаря своей предприимчивости неплохо устроился в Италии. Преуспев в коммерческой деятельности, он открыл магазин, и уже лет двадцать пять как продавал кожаную одежду и аксессуары в районе площади Санта Кроче, знаменитой своими играми «кальчо сторико», старинным футболом в исторических костюмах, и францисканским храмом, выйдя из которого, Стендаль написал:

«Когда я выходил из церкви Святого Креста, у меня забилось сердце, мне показалось, что иссяк источник жизни, я шел, боясь рухнуть на землю… Я видел шедевры искусства, порожденные энергией страсти, после чего все стало бессмысленным, маленьким, ограниченным, так, когда ветер страстей перестает надувать паруса, которые толкают вперед человеческую душу, тогда она становится лишенной страстей, а значит, пороков и добродетелей.»

Как и Стендаль, побывав впервые в этой церкви, я готова была рухнуть вместе с ним на землю…

— Ну разве можно такой синьоре, как ты, есть на ходу какую-то пиццу? Такой даме место только в ресторане!

Я покраснела еще больше.

— Хи-хи, Шарль, какая приятная встреча, — я засмущалась и, как идиотка, захихикала. Поздороваться за руку было невозможно, пришлось целоваться в щечки. — Я обычно пиццу вообще не ем, — вранье в три короба! — ведь я, как видишь…

— Ну, что ты, что ты, эти два килограмма тебя совсем не портят!

Этот галантный и всегда элегантный Дон Жуан знал, как обходиться с женщинами. «Два килограмма» на самом деле были как минимум тридцатью двумя со времен нашей последней встречи. С тех пор мы время от времени общались только по телефону. Я готова была провалиться под землю, стыдясь своей фигуры, а тут еще эта дурацкая пицца и пакет в зубах!

— Хи-хи, Шарль, ты, как всегда, настоящий джентльмен, — хихиканье продолжалось, — у меня просто в эти годы был сильный стресс.

— Еще бы! Наслышан, наслышан… добиться такого успеха, работаешь теперь на самые известные бренды, про наши скромные магазинчики совсем забыла.

— Ну как же можно про вас забыть?!

«Действительно, разве такое забудешь?.. Если бы не Шарль со своим магазином, возможно, и не было бы никакого модельера-конструктора, хотя он сыграл не самую главную роль, был еще один…»

— Ну а про нашего «стилиста» ничего не слышала?

— Фу, не слышала и слышать не хочу, «великий комбинатор», скорее всего, жульничает еще где-нибудь, если, конечно, за это время его не прибил кто-нибудь.

— Да… оказался гадкий тип… А ведь мог тоже добиться успеха, если бы хотел работать. Вот как ты, после всего случившегося — и ведь не упала духом, засучила рукава, закончила престижный институт, училась и работала без выходных, и вот результат!

— Да, Шарль, я ведь целых три года детей своих почти не видела. Тетя специально приехала смотреть за ними, пока я училась и работала. Ведь и долги сама все выплатила. Только ты и знаешь, как все на самом деле начиналось…

— Мария, ты особенная женщина, и я тобой восхищаюсь.

Слово «особенная» вывело меня из неприятных воспоминаний и переключило на Тодда. «Прав Шарль, я — Особенная, и Тодд это еще увидит!»

Мы еще пару минут поговорили о бизнесе, о том о сем. Собеседник пригласил меня в ресторан, я вежливо отказалась, ссылаясь на работу, пообещав поужинать в следующий раз. Так мы и расстались.

Откусив наконец-то злосчастный кусок, я направилась в сторону Porcellino — симпатичного фонтанчика в виде бронзового кабана с отшлифованным до блеска пятачком. Он стоял на площади Нового рынка. Здесь и по сей день находился базар сувениров и кожаных изделий. Туристы крутились возле фонтана, терли ряху кабана и засовывали в его рыльце монеты. Этот ритуал приносил удачу и исполнение желаний, правда, монета изо рта должна была провалиться под решетку, находящуюся под мордой борова. Я тоже когда-то засовывала монету, и… желание исполнилось — я вышла замуж…

Впереди показалась обширная площадь Республики, я присела отдохнуть на круглом основании колонны, вспоминая выездной урок с рыжим профессором.

— Итак, на месте этой просторной площади изначально находился форум античного castrum romano — римского военного лагеря, где на перекрестке «кардо» и «декуманус» находилась колонна, обозначающая центр лагеря. Кто нам расскажет, что такое «кардо» и «декуманус»?

— Я, я, профессор, можно? — заголосил Рамульда. — Ах… эти бесстрашные воины… — блондин с жеманством прикрыл ладонью рот и захихикал.

— Пожалуйста, без отступлений, мы ждем, Рамульда.

— Простите, профессор, но я так люблю муску… хи-хи, молчу, молчу. Кардо и декуманус — это две основные дороги всех римских лагерей и городов. Дорога кардо шла с севера на юг, а декуманус — с востока на запад.

— Хорошо, Рамульда, по римскому лагерю тебе зачет. Итак, позднее на месте форума образовался рынок с множеством строений, колодцами и церквями.

— Профессор, а можно вопрос? — не угомонялся Рамульда. — Когда я приехала в Италию из Бразилии, бабушка моего флорентийского друга, — парень кокетливо покраснел и неоднозначно захлопал глазами, — рассказывала, что в районе старого рынка жила известная ведьма, это правда?

— Не знаю, о какой именно ведьме рассказывала бабушка, но знахарки были, помимо лечения больных они готовили любовные зелья, а иногда и яды… Во времена страшных эпидемий наравне с братьями ордена Милосердия они помогали заболевшим, и, что удивительно, сами никогда не заражались, что вызывало страхи у обычных людей. Но это другая тема… Итак, на площади стояла корродированная и опасная римская колонна. Ее решили заменить на гранитную, со статуей Изобилия, высеченной Донателло…

Мои воспоминания прервал телефон. Звонил сын, он ждал игру.

«Засиделась… а ведь хочется еще по виа Кальцайоли напоследок пройтись и съесть десерт».

Толпа туристов и гуляющих жителей текла по этой центральной улице сквозь многочисленных уличных музыкантов, художников-мадоннари, танцоров, чернокожих продавцов фальшивых брендов и разных безделушек, а также хиромантов и тароманов.

Зевая по сторонам, я принялась за «скьяччату алла фиорентина», наполненную нежнейшим кремом из взбитых сливок. С интересом разглядывая пеструю улицу с ее посетителями, я засмотрелась на воркующую, приблизительно моего возраста, парочку, и особенно на обширную — не меньше, чем у меня — попу «голубки». Я грустно с завистью вздохнула:

«Ну, вот везет же этой заднице!»

Невольно вспомнилась недавно услышанная на ютубе песенка, от которой хотелось и плакать, и смеяться: «Жопа растет». Я улыбнулась и вдруг наткнулась на что-то твердое.

Убрав взгляд с нижней части везучей счастливицы, я посмотрела на предмет столкновения — маленький столик, покрытый бордовой бархатной тканью. Хозяина рядом не было. На столе стояла плоская свечка, возле нее лежала колода карт, сбоку — рекламные листовки. Я взяла одну из них и прочитала: «Волшебная чайная мага Мерлина».

«Ха! Ну, что же, очень даже логично и кстати! К кому ж еще обратиться несчастной, страдающей, отвергнутой женщине, как не к магу и гадалке?» — усмехнулась я и собралась идти дальше, как вдруг ощутила жуткий, захватывающий прилив любопытства.

«Хотя… мне ведь действительно чертовски хочется узнать, смогу ли я вернуть обиженного новозеландца, и что он там себе обо всем этом думает?! И, главное… Я хочу узнать не нашел ли он себе за это время новую страсть, которая, — не дай Бог! (от пришедшей мысли меня пробили мурашки!) — полетит к нему в гости по моему билету?!»

От этой мысли уже не только любопытство, но и страх вперемешку с ревностью и негодованием стали распирать меня, как кипящий пар закрытую кастрюлю. «Крышка» явно съезжала под этим напором. Надо было срочно раздобыть мага, черт бы его побрал, — куда он только смылся? — и удовлетворить любопытство.

Как какая-то дура, я простояла возле столика минут двадцать — Мерлин так и не появился. Злая как собака, я попыталась успокоить нахлынувшие чувства, решив записаться на сеанс по телефону, указанному на бумажке. Положив в сумку рекламный флаер, я поперлась домой.