Чёрный молот. Красный серп. Книга 1

Leon Rain, 2020

История обычной семьи из провинциального города. Свадьбы, гешефты, измены, но в один вечер всё меняется. В дверь постучались офицеры НКВД. Что их ждёт впереди? Репрессии? Этап? Расстрел? Война? Один за другим члены семьи покидают свой дом. А потом приходит ещё одна, общая беда, от которой невозможно укрыться. Можно лишь постараться выжить и отомстить. И ощутить вместе с молодым, но рано повзрослевшим Лёвчиком, что значит терять самых близких людей. Можно сломаться, а можно идти до конца, даже когда не верят «свои» в Смерше. И за это судьба подарит встречу с осколками семьи. Но иногда встреча может оказаться такой короткой… Эта небольшая семья и люди, с которыми они пересекаются – отражение тяжёлых испытаний и той действительности, в которой жила огромная страна. Более чем реалистическое описание событий и персонажей переносит читателя в то время и ведёт рука об руку с каждым персонажем через его испытания. Эта книга никого не оставит равнодушным.

Часть четвёртая. Свадьба. День 2

К девяти утра к дому подъехал автобус ЗиС-8, арендованный для поездки в село на второй день свадьбы. В автобусе уже расположились члены обеих семей. В салоне явно чувствовался перегар, смешанный с запахом лука, женских духов и пота. Подъехали к дому тети Генриетты. Там уже стоял грузовик с брезентовым верхом. Распределились по машинам. Молодёжь и взрослые мужчины поднялись в кузов грузовика, а старшие, женщины и дети заняли место в автобусе. Лёвчик с Яшей, разумеется, хотели ехать с мужчинами на грузовике, но свободных мест в кузове уже не оказалось и им нехотя пришлось вернуться в автобус. Яша сел у окна, Лёвчик рядом с ним, мама с бабушкой за ними. Молодожёны ехали с молодёжью на грузовике. Там же, в кузове с ними ехал гармонист. Отъезжал грузовик весело, под музыку и песни, и Лёвчик с Яшей ещё раз посетовали, что им выпало ехать в скучном автобусе. Тётя Генриетта и дядя Веня ехали впереди, через проход от них сидели родители невесты, и обе пары о чём-то переговаривались. Прямо перед мальчишками расположился дядько Степан, как он сам громогласно объявил на весь автобус при посадке. Дядько Степан восседал рядом с женой Клавдией. Говорил он громогласно, и уже через несколько минут от него страдал весь автобус. Минут через двадцать дядько Степан водрузил себе на колени кошёлку, из которой извлёк пучок зелёного лука, редиску, варёные яйца, кусок хлеба и шмат сала. На свет появились бутыль с мутной жидкостью и гранёный стакан. Дядько Степан начал разливать, а автобус в это время тряхнуло на выбоине. Бутыль мотнулась вниз и вверх вслед за движением автобуса. Струя повторила движение бутылки, щедро обдав дядько Степана от мошонки до разреза на косоворотке.

— Твою ж мать! Растудыть твою в тудыть, — длинно высказался дядько Степан о водителе, автобусе и дорогах.

Потом всё же долил стакан до середины.

— Ну, с Богом! За молодых! Шоб им сладко жилось и хорошо стругалось! — дядько Степан булькающими глотками отправил в себя жидкость из стакана. На три секунды замер. — Ох, мать моя женщина! Ну и пробрало! Давай, мать, закуску!

Заботливая Клавдия сунула мужу в рот кусок хлеба с салом. Громко чавкая, Степан начал поглощать закуску. Он налил себе ещё пару раз, предложил окружающим, пару человек уважили его — выпили. Остальные отказались.

По автобусу разлился резкий запах алкоголя. Мальчишки хотели открыть окно, чтобы проветрить, но им не удалось: оно оказалось неисправным. Дядько Степан закончил завтрак, Клавдия собрала остатки еды, стряхнула крошки и подставила Степану плечо. Через минуту Степан уже сладко спал на Клавдиином плече. Время от времени автобус трясло на выбоинах, в такие моменты Степан, плюхаясь на плечо жены, всхрапывал, иногда открывал глаза, но увидев, что ещё не приехали, вновь опускался к жене. В какой-то момент Степан проснулся и решил попеть. Предварительно плеснул себе ещё сотку для голоса, как он объяснил окружающим.

Неизвестно, какую песню пытался воспроизвести на свет божий Степан, но всю дорогу он пел только две строчки:

— Эх, махнула сашка! Полетела голова! — или наоборот, — Полетела голова! Эх махнула сашка!

— Не сашка, а шашка! — попытался подсказать Лёвчик.

— Ты меня ещё учить будешь, жидёнок! — вдруг вызверился дядько Степан. Но, враз получив оплеуху от Клавдии, быстро поправился, — Ты, пацан, дядьку-то не учи! Дядька сам кого хошь научит! И не сердись. Ну и что, что ты… ой, да шо ты меня лупишь, окаянная? Да не трогаю я твою новую родню! Можешь с ними перецеловаться! Да идите вы все!

Дядько Степан налил ещё сто и опрокинул со словами:

— За ентот, пролетарский нцантрелизм! Тьфу, мать вашу! Ертценализм!

— Интернационализм, — поправил его Лёвчик.

— Во-во! За ентот самый! — дядько Степан посмотрел на Лёвчика вполоборота, погрозил ему пальцем, бережно поставил бутыль в кошёлку и упал на Клавдиино плечо.

— Вы уж извиняйте, — произнесла Клавдия, обращаясь к Лёвчику и маме с бабушкой. — Он хороший, получку всю приносит, детей любит. Но вот прикладывается. А как выпьет, так и несёт его. Рот как помойка. Вот увидите, проснётся — и ничего не вспомнит. Вы его не бойтесь, он рук не распускает.

Дядько Степан проспал остаток пути, но настроение было подпорчено. Автобус съехал с центральной асфальтированной дороги на просёлочную. Здесь было ещё больше выбоин. Наконец, через полчаса автобус подъехал к селу. Покосившаяся вывеска на въезде информировала, что село называется Перевалкино. Оно находилось почти на незримой границе Российской и Украинской советских республик. И поскольку парни и девушки из соседних республик давным-давно переженились между собой, то и сёла по обе стороны были смешанными русско-украинскими. Перевал-кино было типичным отражением смеси советской действительности и национальных и семейных привычек. Проезжая по разбитым вдребезги улицам, можно было увидеть, вроде бы однообразные постройки. Но разница между ними бросалась в глаза. Вот он, покосившийся плетень, скучная, небелёная хата, неровные столбики во дворе, меж которыми натянуты провисшие верёвки, на которых, как знамя пролетарской революции, развевались бесформенные Дунькины юбки и застиранные Ванькины подштанники. Тут же по двору свободно бродили свиньи и, беззаботно покудахкивая, перепрыгивали через них куры, бессовестно роящиеся в свинских отходах. Лужицы вонючей жижи и рои мух над всем этим хозяйством. Следующая хата была полной противоположностью. Ровные штакетины, аккуратно подпиленные по размеру снизу и сверху (причём кверху торчали одинаковые треугольнички, красиво покрашенные), огораживали такую же хату, как у соседа, но побеленную и оттого выглядевшую больше и праздничнее. Окна, и наличники, и крыльцо выкрашены в синий цвет, оконные стёкла, чисто вымытые заботливой хозяйской рукой, радостно отражали весёлое солнышко, спешащее заглянуть и обласкать белокурых ребятишек и неутомимую хозяйку в расшитом переднике, день и ночь снующую между работой, детьми, печкой, стиркой, готовкой, аккуратным загоном для поросят и куриным сарайчиком, откуда каждое утро выносился десяток крупных свежих яичек. И откуда только силы брались? А ещё постирать, накормить, отмыть, перецеловать и уложить спать. А потом и мужу угодить, чтобы через несколько месяцев появиться на глаза односельчанам с округлившимся животиком, гордо пройти сквозь строй шушукающихся старух. Завидно, поди, этим пятидесяти и шестидесятилетним старым каргам. А я вот она, от мужа любимого и родного забеременела. Так что крыть вам нечем. Только умереть от зависти. А нам Бог даёт детишек, вот мы их и берём. Да и то, рожать-то лучше по молодости, к тридцати-то уже по четверо-пятеро ребятишек. И хватит уже. Тут уж, если кто и залетел, то лучше к Федотовне в соседнее село сходить. Федотовна слыла хорошей повитухой. Навыки получила от матери, та от бабки. Уже которое поколение помогали женщинам разродиться, а кому надо — то и избавиться от плода. Правда, новая власть не одобряет аборты, но что ж поделать-то иначе? Да и у участкового жена тоже женщина, никуда не денется, обратится. Так что в некоторых областях отношения сохранялись на уровне статус-кво. Взять тот же самогон. С одной стороны, не положено. И срок за это определён. С другой стороны, участковый и председатель и сами не дураки приложиться. Втихаря, разумеется, не дай-то Бог кто донесёт. Но уж если из центра проверка какая, то не обессудьте, кто попал — тот пропал.

И снова покосившаяся, подслеповатая от немытых окошек хата, а за ней следующая, чистенькая, аккуратная и оттого как бы бросающая вызов соседу. Вот уж действительно, у соседа и трава зеленее. Протрясясь по центральной улице почти до конца, автобус и грузовик свернули на боковую и доехали прямо до зеленеющего пшеничного поля. Ещё не набравшие полную силу ростки весело кланялись ветру и приезжим. Будет, будет добрым урожай в этом году! Глядишь, может и позабудутся голодные годы начала тридцатых, когда и сеять-то было нечего. Когда голод и гибель бродили по сёлам. А теперь всё централизовано. Семена из центра. И урожай тоже, будьте любезны, в центр свезти. И собрать его тоже, ровно к обозначенным партией срокам собрать надобно. И кому есть дело до того, что ещё б недельку и без потерь и спокойненько можно было б свезти в райцентр на стареньких грузовиках и тракторах урожай. Но нет же, грозное начальство звонит день и ночь, требует сводки и отчёты, кроет матом и грозит всеми немыслимыми небесными и земными карами. Да и то, над ним ведь и своё начальство имеется, которое так же грозит и стращает. А над ним своё. И над всем этим партия и лично любимый вождь и учитель товарищ Сталин. А уж если товарищ Сталин сказал, что к надцатому числу весь, да-да, весь урожай должен быть собран, то только недобитая контра или засланный из Японии или Англии шпион и вредитель мог сорвать сбор и вывоз урожая. Ну, такого мы сразу выявим и расстреляем, семью сошлём, чего цацкаться? Всё одно — беспаспортным советским рабам деваться некуда. В город никто не отпустит, а не хочешь здесь вкалывать, то будешь горбатиться на дальнем Севере. Ещё вспомнишь свою привольную житуху в колхозе.

Пассажиры не спеша покидали места, разминая затёкшие спины и ноги. И только молодёжь, словно и не было длинного и трясучего переезда, попрыгав с кузова, разом пошла в пляс, окружив жениха с невестой. Тут и частушки подоспели.

— Над рекой стоял туман,

Девки в бане мылися.

Мужики их не дождались,

Сразу утопилися. И-и-и-эх!

По грибы ходили с милым,

Встретили медве-е-е-дя,

Быстро бегает милёнок,

Ну куда ж ты, Федя?

Я давно уж перезрела

И любви мне подавай,

Я все песни перепела.

Милый, сватов засылай!

Уже от дома вышла встречать молодых заждавшаяся семья. С караваем на расшитом рушнике и с солонкой посреди хлеба. Вот уже и молодые отломили по кусочку, макнули в соль и отправили в рот. Тут и гости оголодавшие подоспели, разодрали каравай на части, со смехом передавая друг другу куски. Вот уже все вышли из автобуса, только дядько Степан идти не в состоянии, а Клаве одной его не поднять. Так Фимины друзья его впятером и вынесли, да и отнесли спать к сараю. Потихоньку начали выносить угощение на стол. А еврейская родня приехала со своими котомками. Извинились перед родными невесты, объяснили, что вот, мол, так и так, не позволяет им вера свинину кушать, да и мясное с молочным мешать. Так что просят извинить и не сердиться, но вот тут привезли кое-чего для заветы отцов соблюдающих, где можно на печь поставить?

Так это что ж, хохлы своё есть будут, а жиды своё? Что ж это за свадьба? И как потом нашей Галочке в вашем городе есть? Так она ж там окочурится на ваших жидовних харчах! Взяло время объяснить, что не все соблюдают, остальные, в том числе и молодые, едят всё. Но вот родители жениха и ещё пяток родных придерживаются старорежимных взглядов, но ни в коем случае не желают обидеть новую родню и искренне извиняются.

Под бурчливое недовольство Галочкиной родни недоразумение уладили, и хозяйки с двух сторон приступили к готовке. Семья Лёвчика уже давно не соблюдала кашрут, т. е. древние еврейские правила питания. Самуил Шаевич справедливо полагал, что если бы Господь хотел, чтобы евреи ели только завещанную им еду, то всю другую убрал бы из обихода. Давид же помнил, как в его семье до революции соблюдали традиции. Но семью он покинул рано и помотался по фронтам гражданской. А там не то что кашерное, просто сожрать бы что-нибудь. Там о кашерной маминой еде он мог только втихомолку вспоминать. Да и праздники еврейские его уже не интересовали. Новая власть дала народу достаточно своих праздников. Если ещё и еврейские праздновать, в которые по старым законам и работать-то нельзя, то кто ж тогда семью будет кормить? И кто такого работника будет держать? Нет уж, делу время — потехе час. Так и накрыли стол, рядом с молодыми сели все, кто нормально ест, а в конце стола еврейчики со своими штучками. Да и смеху не оберёшься, смотреть на их край. Тут на центральной части и сальцо, и грудиночка, колбаска домашняя, картошечка на сальце жаренная, голубцы со свининой, макают в густую домашнюю сметану — объедение! А там? Срамота одна! Рыбные тефтели — гефилте фиш, макароны привезли. Ха-ха-ха! Когда и где вы видели, чтоб на деревенской свадьбе макароны ели? Ладно хоть молочными продуктами не побрезговали. Сметану себе поставили, да и брынзу приняли. Одолжение сделали! Спасибо вам в шляпу! Соленья тоже приняли, хлеб и овощи. Редисочка наисочнейшая, прям с грядки. И укроп с петрушкой. А вот и огурчики первые. Рассаду дед Остап в тёплом сарае высаживал раньше всех. Вот и огурчики выросли раньше, чем у соседей. Как раз к свадьбе любимой внучки и поспели. Да только не могла, что ль, голуба наша нормального парубка найти? Чего с жидовнёй-то путаться? Они, конечно, тоже люди. И даже образованные. Вон среди них сколько врачей, учителей, мастерового народа, да и руководителей немало. Только не наш народ это, ох не наш. Ты их приюти, бездомных, на своей земле. Они тебе раз — и Христа распянут! Да ещё и орут при этом, что Христос из ихних, из евреев будет, и что это их внутреннее еврейское дело! Во как повернули! Во хитрожопые, уже и Христа в свои записали. Ну и что, что дело в Иерусалиме было? Что, там не могло найтись на эту роль какого-нибудь украинского хлопца? Ну на худой конец москаля, но евреем Христос никак быть не мог! Кто ж в это поверит?

— Горько! Горько! Ра-аз! Два-а! Три-и! Четы-ыре! Пя-ать!

— Ну, а теперь, гости дорогие, готовьте подарки и рюмки наливные! Так, кто это у нас? А-а, друзья жениха! И что вы нам приготовили? Вот рубашка, почти новая, со старыми пуговицами, — весело склабился местный гармонист. — А это платье для невесты. И всего три раза стиранное! С чьей верёвки сняли?

И свадьба покатывалась со смеху. Да ещё каждый даритель принимал по рюмке под строгим взглядом гармониста. А ядрёный деревенский самогон бил наповал алкогольным духом и прожигал насквозь до самых выходных отверстий. Да и вырывался иногда на свободу в виде ядрёного алкогольного выхлопа. А откуда вы думали пошло выражение «на пердячем паре»? Ну мужики все приложились, да и бабы тоже. Вот только с жидовочками смех один. Достали вино своё, городское. А самогонку наотрез пить отказались. Слабы кишкою! Да и Бог с ними, хоть вина выпили, а то б с дурью своей и голодными и трезвыми со стола б встали.

Тут и дядько Степан проснулся. Дошёл до стола, встреченный радостным «о-о-о!!!» Тут же стакан до краёв поднесли да огурчик солёный. Не раздумывая, принял дядько Степан дар и медленно, чтобы не расплескать и каплю драгоценного пойла, поднёс ко рту. Ядрён самогон, но и дядько Степан не лыком шит. Да какой он там дядько? Наш он кум и свояк, Стёпка! Да и отроду ему только-только четвёртый десяток пошёл. Вот только для Лёвчика с Яшкой и может быть дядькой! Замерла свадьба. Сомкнул меха гармонист. Только и слышно, как булькает самогон, погружаясь в Степана, да ходит ходуном кадык, как поршень автомобиля, проталкивая обжигающую жидкость. Ни капли не обронил Степан. Медленно оторвал стакан от губ, отёр рот рукавом, протянул руку за огурцом, взял его, обвёл взглядом свадьбу, задержался на Клавдии, хотел сказать что-то, да рухнул мешком. Да и то, намешал Степан напитки. Сначала свой самогон, а потом и первачок деревенский. Хоть и тренирован Стёпа, но и он не трактор. Супротив природы не попрёшь. И опять отнесли Степана к сарайчику, накрыли телогрейкой — пусть отсыпается. А свадьба пошла в пляс. И гопака отплясали и барыню. И пока свой деревенский гармонист отдыхал, городской всякие городские мелодии поиграл да для евреев их музыку. Вроде и ничего так музыка, да вот не понять её славянской душе. То грустная, то весёлая, и чего-то в ней не хватает. Чего им, евреям, тут не хватает? Пора б уже прижиться и бросить привычки свои еврейские. А то ведь, что удумали, опозорить на всё село. Со своей едой на свадьбу приехать! Не богачи какие-нибудь, но ради любимой внученьки и кабанчика Борьку закололи. Чудно как-то, всё у них не по-нашему.

И только молодёжь не обращала внимания на условности, разделявшие родню новоиспеченной пары. Парни и девушки кружили в парных танцах и отбивали ритмы чечёток и гопаков, пытаясь крутиться, как местный лучший танцор Грицько. Да куда им! Разве кто может крутить, как Грицько! В красных атласных шароварах, белой расшитой украинской вышивкой крестиками и петухами рубашке Грицько был неотразим.

Протяжное мычание огласило улицу. То гнали с выпаса сельское стадо. Пройдя по улице с мычанием, коровы оставляли после себя лепёшки и запах. Ну, на то она и деревня, чтобы запахи и звуки были не как в городе. Вот и народ любопытный стал подтягиваться. Кто, ежели знакомый, то запросто по-соседски заходил, получал три бульки в гранёный стакан, кусок хлеба с салом и солёным огурцом и довольный отходил в сторону. Всё было мирно и хорошо, пока, прослышав про свадьбу, не добралась делегация в полтора десятка парней и девчонок из соседнего села. Пришли в поисках развлечений. Это у них там в городе кафе да рестораны, оркестры играют при парках, ходят все по асфальту. Можно и ботинки начистить, да и туфли на каблучке пригодятся. В кино хоть каждый день ходи. А что здесь? Одно развлечение — полузгать семечки вечерком. Да хорошо, если гармонист не в запое. А если ушёл в запой, то неделю без музыки. Озвереть! А тут свадьба! И идти-то всего семь вёрст. Дошли. И впрямь свадьба. И девка вроде своя, видели её тут. Точно! Своя! Стало быть, и мы не чужие на свадьбе. Но что это? Чего ты, дядя, нам вход в калиточку преградил? Мы ж только поздравить молодых. Вот сейчас поздравим и уйдём. Красивая у вас невеста, надо бы за неё соточку опрокинуть. Да не жмитесь, свадьба ведь. Чать не убудет. Вот-вот, до самых краёв наливай. Ну, будем, дядя! А чего это у вас жених такой рыжий, ну что наш петух! Ха-ха-ха! А может, вашей невесте другого женишка подыскать? А то что это за жених такой, и еврей и рыжий? А, он у вас рыжий еврейский петух! Ха-ха-ха! Вот у нас Митька хорошим женихом будет, рябой, правда, да ведь и рябой всё одно лучше, чем еврей! Ха-ха-ха! Ша, дядя, ты кого толкаешь? Мы сами решим, когда уходить. Да не ерепенься, а то мы сами вместо вашего женишка невесту покроем! По очереди! Ха-ха-ха! Ну что, невеста, пойдёшь с нами добровольно?

И тут Фиму прорвало. Одёрнув рубаху, он ринулся в бой, защищая честь молодой жены. Тётя Генриетта пыталась остановить племянника, да куда там! А самый здоровый из непрошенных гостей всё подзуживал, дайте ему, мол, пройти, отведать андрейкиного кулака. Кулаки у Андрейки и впрямь были как пудовые гири. Да только было ему невдомёк, что к кулакам таким Фима привычен, и потому он даже не отреагировал, когда Фима приблизился к нему на расстояние вытянутой руки.

— Ну что, жидок, делать будешь? Вот он я, давай, покажи, на что ты способен! А то ты, видно, только и умеешь, что мацой хрустеть. Ха-ха-ха!

— Я не хочу портить себе свадьбу, а вам рожи, так что мотайте подобру-поздорову!

— Что ты сказал, жидовское отродье? Кому ты рожи собрался портить? Да я те ща, — рука Андрейки просвистела над привычно поднырнувшей головой Фимы. Попади та рука кому в голову, так и раскололась бы напополам та голова, такая ручища была у Андрейки. Да только в Фиму ещё попасть нужно было.

— Да ты клоун! Ща ты у меня станцуешь свой еврейский танец! — И Андрейка вновь попробовал врезать Фиме. Фима сделал шаг назад, и ручища пролетела в сантиметре от его груди.

— Я в последний раз говорю, я не хочу никого бить, уходите!

— Хлопцы, поглядите на этого клоуна, он не хочет нас бить! — заржал Андрейка, полуобернувшись к своим друзьям. И вдруг внезапно, с полуоборота атаковал Фиму, добавив к массе своей кувалды ещё и ускорение замаха. Но что-то пошло не так. Видно, перезамахнулся Андрейка. Потому как никто и ничего не заметил. Просто Андрейка как-то смешно подпрыгнул в воздухе и приземлился на задницу. Попытался подняться, но земля чуть не ушла из-под ног. Не устоял. Поднялся и, отряхиваясь, спросил, обводя взглядом собравшихся:

— Это вот что было? Ты, щенок, на меня руку поднял? Да я тебе ща руки и ноги повырываю и в жопу вставлю. И тебе, и невесте твоей сраной! А ну, хлопцы, бей их!

Хлопцы только, казалось, и ждали команды. Да и велика ль беда, получить пару раз по роже? До свадьбы заживёт! Для того ль семь вёрст шагали, чтоб вот так просто домой вернуться. Ясно было с самого начала, что драка будет. Уж кто-кто, а Андрейка мастер по задиранию. Но тут что-то опять случилось с Андрейкой. Неужели один стакан самогона мог свалить с ног такого богатыря? Андрейка опять подскочил и рухнул оземь. Медленно поднимаясь, прямо с четверенек ринулся на Фиму, как бык на тореадора, намереваясь опрокинуть его наземь и поквитаться. И удался его план. Хоть и отпрыгнул Фима, но успел Андрейка ухватить его за штанину. Запрыгал Фима на одной ножке, но и Андрейка подтянулся и уже дёрнул за вторую, свалил Фиму и, усевшись сверху, начал месить его своими гирями. Да только начеку уже были друзья Фимины из его боксёрской секции. Недолго Андрейка восседал. Получил он пару хороших ударов, после чего уже прилёг на пару минут и больше руками махать уже не мог. Ну а свадьба раскатилась волнами. То пришельцы наступали, то наоборот, их оттесняли, как могли. Уже и забор стали ломать, и бить друг друга штакетинами. Хлопцы были хоть и не боксёрами, но в уличной кулачно-палочной потасовке толк знали. И вышибить их парой ударов было не так-то просто. Давид тоже помчался на помощь своим. Лёвчик с Яшей пытались рвануть, подсобить, но мать с бабушкой повисли на них, вцепившись мёртвой хваткой. Наконец всё было кончено. Пришельцы, хорошо награждённые тумаками и ударами штакетин, были выдворены за пределы села и ретировались, пообещав вернуться. И ушли, переговариваясь в дороге, что вот, дескать, если б не проклятые боксёры, то разметали б они и эту свадьбу, как уже испортили не одну, на которую их не пригласили. Парни ни о чём не жалели. Они хорошо провели время, выпив по стаканчику и закусив за счёт хозяев, а потом и развлеклись, как умели. А получать по физиономии было не в первой, парни-то здоровые, быстро приходили в порядок после очередной потасовки. Заняться же, кроме сельской нудной работы, было больше нечем. Так и проводили время.

Оставшиеся на свадьбе меж тем принялись приводить себя и двор в порядок. Один стол был опрокинут, еда с него была безвозвратно перепачкана и затоптана. Остатки этой еды участники потасовки отряхивали с брюк и рубашек. В заборе зияла дыра от выломанных штакетин. Пара человек ждали у рукомойника, чтобы умыть свои перепачканные лица и замыть окровавленные рубашки. Свадьба была явно подпорчена.

И тут проснулся в очередной раз дядько Степан. Встал, окинул мутным взглядом двор и запел:

— Эх, сверкнула сашка, полетела голова! — Свадьба замерев смотрела на Степана, а он продолжал раз за разом свою бессмертную песнь. И вдруг гостей прорвало, и все стали безудержно смеяться до колик в животе, прямо падая на четвереньки. И с этим смехом уходило нервное перевозбуждение, вызванное дракой. И теперь у женщин текли уже другие слёзы, слёзы от смеха. И только Степан непонимающе смотрел на свадьбу и прикидывал, что он сделал не так. Потом махнул рукой и опять улёгся спать. Через минуту уже разносился его богатырский храп.

Давид снял рубашку, обнажив худые плечи, и Маня замывала её под рукомойником, отчитывая мужа:

— Ну куда ты-то попёрся, воин? Уж без тебя-то там как-нибудь бы управились. Горе моё!

Лёвчик с Яшей обсуждали увиденное и гордились своим отцом, не побоявшимся вступить в драку. А ещё завидовали Фиме и его друзьям, хорошо отделавших незваных гостей. Лёвчик решил, что и ему стоит заняться боксом. Яша заявил, что подумает.

Наконец всё более или менее убрали. Молодые заняли свои места. Левая сторона Фиминого лица была явно припухшей, но Фиме было не привыкать, и он попросил супругу не беспокоиться по таким пустякам. Кто-то сказал, что всё до свадьбы заживёт. И все со смехом стали спрашивать, чья свадьба следующая, до которой всё должно зажить. Хозяйка баба Тоня вынесла пироги, и все сели пить чай. В конце чаепития женщины начали убирать со стола. Стали определяться с ночлегом, поскольку выезд был запланирован на следующее утро после завтрака. Старшим определили места в хатах. По предварительной договорённости родственники и соседи по селу предоставили все возможные места. Молодёжь отправили ночевать на чердак. Здесь уже родители не могли удержать Лёвчика и Яшу, и они забрались вместе с остальными наверх по неровной лестнице. Для мальчишек это было сущим удовольствием — побывать в компании старших и послушать, о чём говорят. Баянист, которого привезли с собой, тоже поднялся на чердак. Ему помогли поднять инструмент. Ещё с час он поиграл, потом, уморённый, уполз в уголок и заснул. Разбудить его уже не представлялось возможным и, поболтав немного, молодёжь начала укладываться. Девушки ночевали на другом чердаке под надёжной охраной, чтобы не было никаких поползновений со стороны юношей. Мальчишки заняли свободный матрас, укрылись лоскутным одеялом, пригрелись и заснули. Рано утром Лёвчик проснулся от того, что кто-то тянул с него одеяло. Приоткрыв глаза, он увидел дядько Степана, который неизвестно как оказался на чердаке. Лёвчик хорошо помнил, что его оставили спать около сарая. Он потихоньку тянул одеяло к себе.

— Дядько Степан, что вы делаете? Это наше одеяло, зачем вы его тащите?

— Да замёрз я.

— Да вы же на своём сидите!

Степан посмотрел под себя.

— А я-то думаю, куда ж моё одеяло подевалось. Звиняйте. Спите, хлопчики, — и Степан, вытащив из-под себя одеяло и укрывшись, пристроился на постой.

Ещё через час Лёвчик проснулся от того, что кто-то по нему бесцеремонно прыгает. Открыв глаза, он увидел, что в этот раз хозяйский петух проверял свою территорию, о чём громко возвещал кукареканьем, перебудил уже всех спящих, кроме Степана. В петуха начали бросать подушки, чтобы он уже убрался с чердака, но чёртова птица не унималась. С возмущённым кудахтаньем петух перелетал с одного на другого, но его гнали отовсюду — пришлось всё же покинуть чердак. Разбуженные ребята укладывались вновь, но не все смогли заснуть. Солнце понемногу поднималось, и чердак наполнялся светлыми лучами, пробивающимися сквозь щели стенок. С каждой минутой лучи становились всё ярче. Лёвчик выглянул вниз. Вчера они поднимались на чердак, когда уже стемнело, поэтому не могли видеть то, что он увидел сейчас. Внизу было зелёное поле пшеницы, а за ним петляла неширокая речка, впереди несколько деревьев и опять поля, окрашенные в красно-розовый свет восходящего солнца. Лёвчик замер, поражённый такой простой и естественной красотой деревенского утра. Понемногу к картинке стали добавляться и звуки. Петухи уже давно будили обитателей села, но сейчас к этому добавились ещё звуки коровьего стада: они мычали, призывая доярок освободить их от переполнявшего молока. Лёвчик услышал ещё один новый звук и, присмотревшись, увидел гусиный выводок, с кряканьем следовавший за гусыней в сторону реки. На лугу, примыкавшем к полю, паслись стреноженные лошади. Они фыркали и смешно передвигались на спутанных ногах. Внизу хрюкали поросята. Вышла баба Тоня, задала поросятам корм и пошла ставить тесто на блины. К восьми часам уже всех подняли. У рукомойника и у туалета образовались очереди. Их уже ждали горячие блинчики со сметаной или с мёдом. Несколько жирных мух крутились над тарелками, и их всё время кто-нибудь отгонял свёрнутой газетой. Из закопчённого чайника наливали кипяток в гранёные стаканы. Заварочный чайник стоял тут же, и каждый мог долить по вкусу. Ещё один медный чайник стоял на плите. На столе лежали ещё пара нарезанных караваев, и колбасы, и сало, оставшиеся от вчерашнего угощения. Скоро на стол поставили большую миску с отварным картофелем в мундире, и желающие, обжигая пальцы, выхватывали картофелины, стукая по ним кулаком, дабы немного сплющить. Считалось, что сплюснутая таким образом картофелина становится вкуснее. Обжигая кончики пальцев снимали с картошки кожуру, макали в соль, отправляли в рот и иногда даже выплёвывали подальше от обожжённого языка. Картошку макали в сметану, дули на неё, некоторые ели даже с кожурой. В общем, этим утром блины и картошка ушли просто на ура. Закончив завтрак, стали грузиться. Вдруг внезапно небо затянули свинцовые тучи и начал капать дождь. Водители начали подгонять пассажиров.

— Быстрее, ребята, нам да центральной дороги пятнадцать километров. Развезёт дорогу, не выберемся отсюда.

Наконец, тронулись в путь. Дождь всё усиливался, и скоро с неба обрушился водопад. Уже через несколько минут все пассажиры грузовика были мокрыми. Тент хотя и прикрывал от прямых ударов дождя, но посадочная сторона была полностью открыта. Через неё под ударами ветра в кузов неслись косые струи. Сначала сидевшие у самого борта пытались спрятаться, забившись вглубь кузова, но и оттуда тоже хлестало через маленькое окошко в брезенте и через все дырки. Минут через двадцать ливень утих. Автобус и грузовик крепко увязли в размокшем чернозёме. Выпрыгнувшие из кузова парни пытались вытолкнуть машины, но дождь постарался на славу. Всё было бесполезно. Пришлось выгружаться и возвращаться в село. Ладно хоть успели отъехать всего на пару километров. Правда, и эти пару километров пришлось тащиться, каждый раз просто выдёргивая ноги из липкой густой массы. Идти в обуви было практически невозможно, к тому же на свадьбу обувались понарядней, жаль было окунать в грязь. Туфли поснимали и пошли босиком. Шли прямо через лужи — промокли так, что уже было всё равно. Дорога до села по грязи потребовала около двух часов. Быстрее продвигаться было невозможно. Наконец показалась окраина, и уставшие и перепачканные люди стали подходить к дому бабы Тони.

— Батюшки-светы! — запричитала баба Тоня, увидев первых входящих. — Давайте к крыльцу. Сейчас деда отправлю за водой. Эй, старый, а ну поднимай задницу! Быстро за водой и баню топи!

Дед Остап послушно взял два ведра и пошёл было к колодцу, но парни выхватили у него вёдра и сами помчались за водой, а деда отправили топить баню. Часть дров тоже успела намокнуть, поэтому пошли к соседям просить сухие поленья. Взамен приносили мокрые. Парни под руководством деда кололи поленья на необходимой величины части. Скоро над крышей баньки взвился лёгкий дымок, а по двору разнёсся чудный запах горящих дров. От одного только этого запаха становилось теплее. Скоро начали согреваться и вёдра с водой. Первыми в баню отправили женщин. Они быстро смывали с себя дорожную грязь, переодевались во вчерашнее, которое за неимением другого считалось временно чистым, и отправлялись уже обычной холодной водой застирывать испачканную в грязи одежду. Не обошлось без казуса. Дядько Степан, не упускавший ни единого случая пропустить дополнительный стаканчик, был уже в изрядном подпитии, когда ему что-то срочно понадобилось от супруги Клавдии. Нетвёрдым, но быстрым шагом отправился он в сторону бани, где мылись женщины. Кто-то пытался его остановить, но Степан легко стряхнул с себя преградившего ему путь гостя. После чего рывком открыл дверь в баню и быстро прошёл через предбанник в непосредственно моечное отделение. Банька была маленькой, рассчитанной на несколько человек, и Степан, внезапно возникший из пара, вызвал настоящую панику среди женщин. Из бани разнёсся оглушительный женский визг. Одна только Клавдия, жена Степана, не имевшая от мужа никаких секретов, оставалась абсолютно спокойной. И чего ей было прятаться от собственного мужа? Степан начал её о чем-то спрашивать, но прервал разговор и обратился в бегство после того, как на него со всех сторон начали выплёскивать ушаты воды, причём некоторые были с холодной водой, а некоторые погорячее. Перед самым выходом из бани Степан получил чьей-то хорошо намыленной мочалкой прямо по физиономии. Вылетев во двор под смех наблюдавших, весь мокрый и с мыльной рожей, Степан помчался к рукомойнику и начал промывать глаза. В бане некоторое время ещё слышались громкие голоса Клавдии, которая как могла оправдывалась перед другими женщинами и защищала мужа. Наконец женщины закончили купание и в баню пригласили мужчин. Быстро ополоснулось старшее поколение, пошла молодёжь Парни мылись шумно, плеская воду друг на друга, совершенно её не экономя. Лёвчик с Яшей были абсолютно счастливы. Собственно, остальные тоже не излучали никаких чувств, кроме беззаботности и счастья, которые так присущи молодым людям.

Тем временем баба Тоня с дедом Остапом вовсю старались подготовиться к обеду, ведь накормить следовало большую группу людей. Кто-то уже принёс двадцатилитровую огромную кастрюлю, которую поставили на печь и уж потом вылили в неё два ведра воды. Вода медленно разогревалась. Тем временем дед Остап поймал самую большую, килограмма на четыре с половиной, курицу, связал ей лапы, положил около чурбака для колки дров и стал точить топор и нож для разделки. Бедная несушка тихонько кудахтала свою куриную молитву, прощаясь с жизнью. Наконец нож был наточен и отложен в сторону. Дед Остап поднял за лапы курицу и стал укладывать её на чурбак. Но птица, собрав все свои силы, в последнем порыве неистово захлопала крыльями, стараясь улететь от неминуемого конца. На какой-то момент ей даже удалось взлететь, но, крепко удерживаемая дедом Остапом, она всё же подчинилась и, кудахтнув на прощание, вынуждена была уложить голову на плаху. Дед Остап примерился и, ловко вскинув топор, одним точным движением отделил куриную голову от туловища. Лёвчик и Яша впервые в жизни наблюдали за деревенской жизнью. Курицу было немного жаль, но хотелось есть, и голос проголодавшихся человеческих организмов заглушал угрызения совести за загубленную жизнь. Но что это? Уже лишённая головы курица совсем не собиралась сдаваться. Она в какой-то момент вырвалась из рук деда Остапа. Размахивая крыльями, помчалась на другой конец двора, волоча по земле связанные лапы. Наконец, ударившись о сарай, упала и, подергиваясь ещё несколько секунд, стала затихать. Наконец смолкла, смирившись со своей судьбой.

— От бисова чертовка! И откуда в ей столько сил? — дед Остап подошёл к курице, поднял её за лапы и дал крови стекать прямо на землю. Мухи немедленно облепили угощение, а дед неторопливо начал ощипывать курицу. Перья разлетались по двору, подхватываемые лёгким летним ветерком. Дворовой пёс крутился поблизости, учуяв добычу. Но дед Остап решительно пресекал все его попытки приблизиться к тушке. Наконец курица была ощипана, и дед Остап ловко разделал тушку на несколько частей, отделив внутренности. Пёс стоял напротив деда Остапа и нетерпеливо подгавкивал, напоминая хозяину о своём существовании. Наконец, получив отступные в виде нескольких кусочков требухи, немедленно вонзил в неё огромные клыки. В мгновение ока требуха была проглочена.

— А ну, пошёл! — прикрикнул на него дед Остап, видя псиные попытки полакомиться ещё чем-нибудь. Но пёс, почуявший, а главное, вкусивший кровь, не уходил. Он принял боевую позу, оскалил зубы и тихо зарычал. Мальчишкам было не по себе от этой сцены. Но дед Остап схватил полено и бросил его в пса. Пёс метнулся было в сторону, пытаясь увернуться, но всё равно получил весомый удар и захромал прочь. Дед Остап в два прыжка нагнал его, схватил за шкирку и поднял как нашкодившего щенка. Худошавый дед, пошатываясь, держал на согнутой в локте руке скулящего пса.

— Ты на кого пасть разинул, гадёныш? — грозно вопрошал дед Остап. Но пёс и без того понял, что проиграл битву, и теперь только скулил. Голова собаки находилась почти на уровне головы деда Остапа, кричал он псу практически в ухо. Наконец, насладившись победой, дед Остап откинул пса в сторону. Тот, приземлившись на нижнюю часть спины, изогнувшись, подпрыгнул, выпрямляясь после падения, и, хромая и скуля, поковылял прочь.

Тем временем женщины под командованием бабы Тони замешивали тесто на лапшу. В тазик было высыпано несколько ковшиков муки, разбито несколько яиц и долита вода. Баба Тоня, закатав рукава, принялась месить тесто. Скоро её одутловатое лицо покраснело, и она стала тяжело дышать. Её тут же подменили другие женщины, свободные от застирывания грязной одежды. Тесто, доведённое до необходимого состояния, было раскатано и порезано. На чистых тряпицах будущую лапшу выставили на солнце немного подсушиться. Прошли по соседям, одалживая уже розданные хозяевам после гулянки посуду и табуретки. Дед Остап слазил в погреб, достал из кадушек соленья, пахнущие так, что пронимало аж до самых селезёнок.

В это время девчонки, любезно принятые на постой соседкой Тамарой Алексеевной, или просто тётей Тамарой, приводили Галочку в порядок. Невеста даже по окончании официальных свадебных дней должна была выглядеть ну, если не королевой, то вполне привлекательной для своего мужа. Галочкино платье было выстирано и теперь сушилось с помощью большого, разогретого углями утюга. Через наложенную ткань девочки осторожно отглаживали и высушивали наряд. Ещё две подружки сплетали из жёлтых и белых цветов, омытых дождём, венок. Сама же Галочка была счастливо возбуждённой. Ещё бы, подряд три свадебных дня в их с Фимой честь. Она была распарена после бани и сушила полотенцем густые волосы. Девчонки весело перешучивались и обсуждали ребят. В скором времени могли состояться ещё две пары, и это несомненно требовало наисерьёзнейшего обсуждения.

— А у Валерика такие мышцы!

— А Серёжка с меня глаз не сводил!

— А тебе самой он нравится? А то смотри, у нас есть ещё девочки, кому он приглянулся!

— Но-но! К моему Серёже просьба не приставать!

— А то что?

— А то я вам причёски попорчу!

И девчонки закатывались со смеху, мечтая о серьёзных отношениях с хорошим парнем.

Среди парней, что приводили себя в порядок у соседа, дяди Фёдора, разговоры ходили те же.

— А как тебе эта, с пышной попкой?

— А мне глянулась Иринка, с чёлочкой!

— Зато у Леночки такие титьки, ох бы я в них уткнулся и побарахтался до утра!

— Эй, полегче, Леночка уже занята!

— Уж не ты ли её занял?

— А хоть бы и я!

— Ну это мы ещё посмотрим! Так что, если ты на неё неровно дышишь, то нам нельзя про её титьки говорить? — и все парни ржали над влюблённым, как стадо лошадей.

— Я вам как сейчас поговорю!

Лёвчик и Яша смеялись вместе со всеми. После того, как дед Остап отрубил курице голову и поднял за шкирку своего пса, они оставили двор и ушли в избу дяди Фёдора. Им нравилось находиться среди взрослых парней, слушать, о чём те говорят. Все эти сальные и похабные шуточки им очень нравились. Парни вышучивали влюблённого товарища, всячески подзуживая его, однако не доводя дело до ссоры.

Конец ознакомительного фрагмента.