Никто

Key4Sally, 2018

Представьте мир, где нет ничего, кроме песка, черного неба и бесконечной ночи. Стерильное пространство, безжизненная пустыня, где заперто одно-единственное живое существо – жуткое чудовище, кровожадное животное, для которого чужая жизнь не имеет ценности. Оно долго ждало Валерию, и наконец она здесь. Но, вместо того, чтобы с жадностью вцепиться ей в глотку, оно предлагает девушке нечто удивительное – научить ее создавать материю и жизнь из пустоты. Стать Творцом целого мира. Но, как и все на свете, величие требует платы, так сколько стоит возможность стать Создателем? Продолжение романа «Ты пойдешь со мной?», ставшее чуточку взрослее.

Глава 1. Обратный отсчет

— Это лишь вопрос времени, — говорила Сашка. Тон её был наигранно-успокаивающий, что безумно раздражало. Зачем говорить со мной, как с умирающей? Насколько мне известно, от этого еще никто не умирал. По крайней мере, я на это надеюсь.

— Я знаю, знаю. Ладно, пойду, займусь оформлением практических работ. По-моему, я напортачила в нескольких местах.

— Ладно, — сказала Сашка. — Позвони, как освободишься. Сходим в кино.

— Конечно. До завтра.

— Ага. До завтра.

Я коснулась кнопки сброса звонка и уставилась на экран. Я долго рассматривала лицо восходящей голливудской звезды, чей портрет служил фоном рабочего стола на моем телефоне. Забавно, но он мне даже не нравится, но почему-то я выбрала именно его фотографию. Наверное, просто немногим лучше, чем пустой экран.

Я рассматривала линии, очерчивающие молодое лицо, и никак не могла понять, чем же мне так не угодили правильные формы и подчеркнутая мужественность. Не знаю, чем. Наверное, просто это не ОН, вот и все. И каждый, кто не является ИМ, будет меня не устраивать. Всегда. До конца моих дней. Я обречена на жизнь старой девы, и главной целью моего существования, будет планирование захвата власти на Земле силами небольшой армии кошек, для чего я начну разводить их в маленькой однокомнатной квартире, где будет множиться моё войско, которое в недалеком будущем поработит планету. И начну я, по традиции, с самых вонючих. Какие из кошек ароматнее других своих представителей? Надо, не побоюсь этого слова, прошерстить интернет…

Я поднялась и прошлепала на кухню. Щелкнула чайник и уставилась в стену над ним, думая, чем занять себя этим вечером. Сашке я бессовестно соврала — нет у меня никаких прорех в оформлении практических. Я вообще сдала их еще на прошлой неделе и получила зачет. Но сказать что-то надо было, а иначе Александра, в своем рвении возродить во мне любовь к жизни, замучила бы меня до смерти. А потом потащила бы остывающий труп на очередной бестолковый фильм в ближайший кинотеатр в надежде, что трупную синюшность кто-нибудь из парней по неопытности примет за аристократическую бледность и соизволит познакомиться со мной. И совершенно бесполезно убеждать ее, что, хоть я и невзрачная, но все же не лишена некоторого обаяния, и время от времени парням все же интересно, как меня зовут, и чем я занимаюсь в свободное время. Сашка же надеется взять количеством — чем больше знакомых, тем больше вероятность, что среди них найдется тот единственный. Математический гений. Да только она не понимает, что нельзя встретить единственного дважды.

Я ничего не говорила ей о Владе. Вообще никому ничего не говорила о сказочной стране и о том, что со мной произошло. Когда я вернулась в реальный мир, было семь утра того же дня, что и когда я легла спать. Я открыла глаза и несколько минут убеждала себя, что все произошедшее было сном. А когда поняла, что не верю не единому своему слову, горько разрыдалась. Меня не было всего три часа. Всего за три часа жизнь моя перевернулась с ног на голову, и, засыпая улыбчивой девчонкой, я проснулась разбитой старухой на грани нервного срыва. Надо ли говорить, что родные, увидев, как я, на ровном месте, без объявления войны, перестала есть, пить и спать, мягко говоря, заволновались. Глядя, как я безудержно худею, кожа вваливается, и под глазами залегают синяки, и единственное, на что я способна, это рыдать на разные голоса, близкие требовали объяснений. Но что я могла им сказать? Расскажи я им всю правду, и меня отправили бы лечиться, и однозначно не в санаторий. Поэтому я ограничилась лишь выжимками, сказав максимум из того, что могла — влюбилась, безответно, безнадежно. Да. Нет. Не знаю. Возможно. Скорее всего, но маловероятно. Нет, он не сволочь и не скотина. Нет, он не поматросил и бросил. Нет, я не беременна.

Прошло нелегких полгода прежде, чем я перестала рыдать, выть, скулить и надсадно давиться своим же шепотом. Еще через пять месяцев я стала спать полную ночь и вернулась к прежнему рациону питания. А через месяц мне стало все равно. Я научилась натягивать на лицо маску доброжелательности и полной удовлетворенности собственной жизнью, прячась внутри самой себя, как псих-одиночка. Мимо меня пролетало время, неслись события общественной и личной важности, происходили самые разные мелочи, приятные и не очень, и все это слилось в единый калейдоскоп, бессмысленный и нелепый. Я смотрела на собственную жизнь, как сторонний наблюдатель, понимая, что рано или поздно нужно как-то вклиниться в происходящее, но все никак не находилось подходящего момента. И я решила — пусть все идет, как идет. Без меня. Я тут в сторонке постою, если Вы не против.

Чайник громко щелкнул, да так, что я от неожиданности подпрыгнула. Кружка, кофе, сахар, кипяток. Все, как обычно. Я взялась за пульт и нажала «ВКЛ». На экране замелькали разноцветные картинки, лишенные всякого смысла. Раньше я любила хоккей и кино, если в нем есть хоть толика здравого смысла или адекватного юмора. Сейчас остались лишь книги. Они спасают меня и держат на плаву, пока я, покачиваясь на волнах моей серой, никчемной жизни, смотрю, как мимо меня проплывают останки моего счастья, и жду появления МЧС. В таком варианте я сама себя раздражаю, но ничего, повторяю, НИЧЕГО не могу с собой поделать. Что-то перегорело, выключилось внутри меня, и теперь я похожа на остов сгоревшего дома — торчащие балки и зола.

Я повернулась к окну и заглянула в зимнюю ночь за окнами. В отражении стекла на меня смотрела вяленая селедка, с истекшим сроком годности, чьи глаза могли бы напугать даже самого опытного психиатра. И снова, в который раз ненавидя себя за это, я спросила тишину за окном:

— Где же ты, Влад?

Хотелось зарыдать. Хотелось, но уже не моглось, а потому я просто закусила губу и повернулась к телевизору. А там неслась жизнь, там бурлила бесполезная болтовня, и сменялись лица, похожие друг на друга, как две капли воды. Там всеми цветами радуги искрилась пустота. Я посмотрела на часы и в который раз испугалась — в последнее время я все чаще выпадаю из реальности, часами просиживая за собственными мыслями. Я не успевала замечать, как три, четыре, шесть часов, просто исчезали, наглым образом переставляя стрелки часов на совершенно неправдоподобные цифры. Вот и сейчас — десять минут первого. Десять минут назад начался новый день, и получается, что Сашка звонила мне уже вчера. Так и не сделав ни одного глотка, я оставила кружку с кофе на столе и отправилась спать.

Утром мы Саней встретились на остановке и, сев в один автобус, добрались до универа. Всю дорогу Сашка болтала о каком-то мероприятии, которое устраивает одна очень богатая семья. Что-то среднее между балом и вечеринкой, где соберутся сливки высшего общества нашего города. Она чуть ли не повизгивала к тому моменту, когда дошла до места, где заявила, что вышла на знакомых, знакомого, который лично знает «старшего заместителя младшего свинопаса» в этом шикарном особняке. Этот новоиспеченный знакомый кровью расписался в том, что всеми правдами и неправдами достанет ей пригласительный на это мероприятие, даже если ему придется продать свою левую почку. В этом месте я должна была завизжать от радости за подругу, что я и сделала более или менее правдоподобно. Сашка, подогретая моим воображаемым восторгом, снова залилась соловьем, а я уставилась на свои руки и опять выпала из времени. Ненадолго, но все же, когда она дернула меня за рукав на нашей остановке, я чуть не взвизгнула от неожиданности — я начисто забыла, что рядом со мной кто-то есть. Мы вышли из автобуса, и я немного пришла в себя — безветренный мороз бодрил и освежал. Сейчас редко бывает минус тридцать, но когда все же случается, я с наслаждением принимаю дары зимы и радуюсь тому, что живу в Сибири. Когда на тебе теплый пуховик, штаны, хорошая обувь и вязаная шапка, мороз, который щиплет щеки, приносит ни с чем несравнимое удовольствие.

День пролетел незаметно, и когда мы встретились после учебы, Сашка потащила меня в близлежащее кафе ради кофе, который тут выше всяких похвал. Мы нашли свободный столик, разделись и заказали кофе с булочкой. Сашка по-прежнему захлебывалась от восторга по поводу предстоящего вечера. Осталась всего неделя до дня"хэ". Платье куплено, туфли подобраны, время в парикмахерской забронировано еще неделю назад. Официантка, тоненькая девчушка с рыжими волосами, принесла кофе и булочки, и под мерный стрекот Сашки, я взяла пышную сдобу в руки. И тут снова началось. Слезы предательски потекли из глаз. Клянусь, я совершенно ничего не могла с этим сделать. Сашка замолчала, глядя, как я плачу, уставившись на булку:

— Лера. Лерка… — тихо и нежно прошептала она. — Ты чего? Опять? Вроде же нормально все было?

Ну что я могла ей сказать? Почему-то именно сейчас пышная булка напомнила мне нежную, добрую ведьму, которая дарит свет всем и каждому. По Владу я выплакала все, что могла, а вот по Ирме…

Я улыбнулась, вытерла слезы и приказала себе прекратить истерику. Немедленно. Сию секунду! И сработало. Слезы остановились так же резко, как и начались. Я украдкой оглядела кафе в поисках удивленных лиц, смотрящих на нас, но к счастью, никто не заметил моей немой истерики. Мне стало стыдно перед Сашкой за то, что поставила ее в неловкое положение:

— Прости, пожалуйста. Сама не знаю, что с этим делать. Издевательство какое-то…

— Да перестань ты. Подумаешь…

Я знала — Сашка та еще пигалица, и мнение окружающих ей было важно. Но еще я знала, что мое мнение ей гораздо важнее, а потому, даже если бы все кафе презрительно уставилось на меня взглядами двух десятков недовольных лиц, она даже не покраснела бы, а возможно, еще и сказала что-то неподобающее поведению благовоспитанных девиц нашего возраста. Я улыбнулась ей, она мне подмигнула, и на этом инцидент был исчерпан. Словно ничего и не было, она продолжила повествование о том, какие шикарные перчатки она купила для долгожданного вечера. Они прекрасно подойдут к вечернему платью — тонкие, шелковые, очень хорошего качества, правда, слегка китайские. Я вспомнила о том, что рассказывала мне Ирма. Я, как могла подробно, рассказала ей теорию о перчатках и их роли во флирте. Сашка внимательно слушала, кивала, периодически потягивая кофе, и всячески старалась меня понять. Но, по-видимому, тщетно.

— Не знаю. По-моему перчатки, это просто перчатки, и не более того. Мелочь, в общем-то. Предмет гардероба.

Я кивнула. Мелочь. Мне очень хотелось объяснить ей, что все самое важное состоит из таких вот мелочей — тонкая, еле заметная морщинка, форма рук или неповторимый рельеф губ, едва заметное движение, еле уловимый запах — все это складывается в узор, тонкую сеть из воспоминаний, которые опутывают тебя, не дают двигаться, дышать, жить… Мимо меня прошла девушка в темно-синем свитере, и так же четко, как я видела сейчас Сашку, память заслонили глаза цвета аквамарин. Господи, какая же я дура, что вернулась сюда! Что мне теперь здесь делать? Как втиснуться в рамки реальности, когда я точно знаю, что может быть иначе?

Видимо, я снова выпала из времени, потому как, далеко не с первого раза, услышала, как Сашка засобиралась домой:

— Идем? — спросила она, наверное, уже, наверное, в пятый раз.

Я кивнула, поднялась и неспешно облачилась в пуховик и шапку.

Дни мелькали, словно высоковольтные столбы в окне едущей электрички. Я не успевала за пятницами, воскресеньями и вторниками. Мне казалось, что время играет со мной в какую-то игру, и я подчистую проигрываюсь, и, похоже, остаюсь в одних носках. Все на что хватало моих сил, это учеба. Время пролетало мимо меня, и я никак не могла остановить бессмысленный бег. Я выпускала из рук свою собственную жизнь, и упускала что-то важное, я не успевала за ходом часов, и так хотелось встать и заорать: «Стоп! Остановитесь!»

Сашкина авантюра оправдала ожидания — пригласительный на одно лицо, на предновогодний вечер в загородной резиденции семьи Лемм. Интересная фамилия. Чешская? Литовская? Немецкая!?

— Вообще до лампочки происхождение этой фамилии. Там будет столько холостых парней, у которых денег — куры не клюют.

— Александра, ты и правда настолько наивна? Ты на что надеешься? У них глаз наметан так, что они могут определить сумму на твоем счету, с точностью до копеек, просто разок взглянув на тебя. Их довольно трудно удивить смазливой мордашкой. Слишком уж высока конкуренция, знаешь ли. То, что ты не их круга так же очевидно, как и твои намеренья выйти замуж, чтобы безбедно и безработно жить до конца своих дней.

— Валерия, Вы зануда! Надо позитивно смотреть на вещи. Были прецеденты и будут еще не раз.

— Ну да, Золушка — прекрасный пример для подражания.

— Конечно, лучше сесть дома и бесконечно пялиться в телевизор и окно, окно и телевизор.

«Так, по крайней мере, честно, — подумала я. — Честно по отношению к себе». Но вслух сказала:

— Ложись спать. Завтра вечером тебе понадобится все твое обаяние. Давай, тигрица, готовься к бою.

Сашка засмеялась и пожелала мне спокойной ночи.

А утром случилось неожиданное.

Суббота, девять тридцать утра. Сашка рыдает в трубку горькими слезами и нещадно матерится, хоть святых выноси. Вспотевшими руками я крепко вцепилась в телефон, стараясь удержать его в руках, словно это может что-то изменить. За ночь у Сашки по всему телу пошла красная сыпь, ни одного живого места не осталось. Ярко-красные пятна, размером с пятирублевую монету, осыпали несчастную с ног до головы. Они чесались, они горели, и не было никакой возможности их скрыть. Ударная доза противоаллергенных практически ничего не дала — пятна перестали чесаться, зато начали шелушиться. Бедная моя Сашка лила слезы и ревела белугой. Я всеми силами хотела ее утешить, а потому несла всякую околесицу, как и каждый, кто ничем не может помочь. Я предлагала ей пойти к врачу, но она уже там побывала. Врач развела руками, выписала какую-то мазь, «Зиртек», и отправила восвояси, убедившись, что об анафилактическом шоке речи не идет. Я предложила пойти к косметологу, и наскоро замазать произошедшее, но и там Сашка уже была. Косметолог, едва сдерживая откровенную брезгливость, клялась, что такое спрятать невозможно. В конечном счете, мы обе понимали — сегодня Саня никуда не идёт.

— Хочешь, я приеду? — спросила я.

— Да-а-а-а-а-а… — рыдала трубка.

Я оделась, вышла на улицу, села в автобус и через двадцать минут уже стояла перед хорошо знакомой дверью, с номером триста десять. Сашка открыла мне, и я не узнала ее — опухшие от слез глаза, нос картошкой, растрепанные волосы и красные пятна на веснушчатом лице, шее и руках.

— Милая моя… — выдохнула я и обняла мое обезумевшее от горя сокровище. В моих объятьях она зарыдала пуще прежнего. Минут пять она не то, что остановиться, даже дышать толком не могла.

— Ну, тише, тише, — шептала я, гладя ее по растрепанной макушке. Но рыдания на моем плече только усилились. Я поняла, что никакие, даже самые ласковые, слова волшебства не сотворят, поэтому просто стояла и молча гладила ее по голове. Сердце мое обливалось кровью, даже если учесть, что это далеко не конец света. Понятно — невелика беда, и совсем скоро мы будем смеяться над этой ситуацией, но сейчас-то… Сейчас моя единственная подруга рыдала так искренне, что я сама еле сдерживалась, чтобы не завыть вместе с ней.

Но вот, истеричный вой сменился жалобными всхлипами и поскуливанием. Пора переходить ко второй фазе психологической помощи:

— Чай будешь? — спросила я.

Сашка кивнула. Мы пошли на кухню, и я посадила потерпевшую на стул, приказав ничего не делать, кроме как любить себя любимую от макушки до пяток такой, какая есть.

— Легко тебе говорить, — всхлипывала она. — Ты нормального цвета.

— Подумаешь! Зато я рыдаю на ровном месте посреди битком набитого кафе. Думаешь, это лучше?

Сашка неопределенно мотнула головой, и я так и не поняла, «да» это или «нет».

— Обе хороши, — подытожила я. — Но твоя зараза пройдет быстрее, чем моя. Вот увидишь — два дня и все будет хорошо.

Тут Сашка снова зарыдала так, что кровь в жилах свернулась:

— Вот именно-о-о-о-о… — хрипела она уже сорванным голосом. — Почему именно сегодня? Почему не завтра? Через два дня мне уже не важно, что будет…

— Не говори глупостей! Тоже мне, событие века…

— Собы-ы-ытие-е-е-е…

Я мысленно дала себе оплеуху за длинный язык и идиотизм:

— Ну, все, все, — я уже заварила чай и разлила его по кружкам. Одним из моих хобби после «возвращения» стала попытка воплотить в жизнь тот самый чай, которым поила меня Ирма. Мятный, нежный вкус, в самом конце раскрывающийся ярким шоколадным ароматом. Но, как я ни старалась, ничего не выходило. Окружающим очень нравился мой чай, но я-то знала, что с оригиналом нет никакого сравнения. Если бы вы знали, каков этот вкус на самом деле…

— Спасибо, — сказала Сашка, беря трясущимися руками кружку. — Что бы я без тебя делала?

И тут, как ни странно, Сашкины слова стали для меня прозрением — я слишком долго жалела себя и эксплуатировала чужую любовь, совершенно забыв о том, что мои близкие нуждаются во мне не меньше, чем я в них. Хватит уже рыдать и жаловаться на судьбу — сделанного не воротишь, остается лишь принять свершившийся факт и начать все заново, словно ничего и не было.

— Ну, все, — сказала я. — Это мы уже пережили, и возвращаться к этому нет смысла. Давай позвоним в парикмахерскую и отменим твой визит, а потом пересмотрим все серии «Дарьи» с самого начала. А?

Сашка, молча, кивнула.

— Где твой телефон?

— На диване, — загробным голосом ответила моя подруга, откуда-то из кружки.

Я принесла мобильник и положила на стол перед ее носом. Она грустно взглянула на гаджет, как на бумагу о полной капитуляции, которую нужно подписать кровью, и, тяжело вздохнув, взяла его в руку. Набрав номер парикмахерской, она подняла на меня глаза, полные тоски, но, как только в трубке послышался первый гудок, глаза ее просияли, словно на нее снизошло озарение, и она быстро нажала кнопку отбоя. Она смотрела на меня, и взгляд ее искрился неподдельным интересом. Она разглядывала меня так, словно видела впервые, и я уже начала думать, что психика у бедняжки все-таки не выдержала, и моя ненаглядная тронулась умом.

— Сашка, ты чего?

Вдруг она, чуть ли не крича, затараторила, да так быстро, что до меня не сразу доходил смысл ее слов:

— Я все поняла! Это судьба! Это высшее предзнаменование. Значит, так и должно было случиться. Все правильно… — все ее торопливое бормотание сводилось к подобным, ничего не значащим восклицаниям. Я реально заволновалась:

— Сань, ты меня пугаешь. Давай-ка начинай говорить что-нибудь осмысленное, а не то я иду за санитарами.

— Да нет же! Ты меня не поняла… — и снова поток, ничего не значащих слов.

— И правда, ты же все так четко и внятно объяснила, что не понять просто невозможно.

— Ты пойдешь вместо меня!

Тут челюсть моя отвисла. Я смотрела на ожившую подругу и не понимала, серьезно она или чувство юмора опять меня подводит:

— Куда пойду? В парикмахерскую? А по телефону отменить визит нельзя?

— До чего же ты тугодум! Ты идешь на вечер вместо меня! Ты пойдешь по моему приглашению!

— Ты с ума сошла? Я не пойду никуда.

— Почему?

— Приглашение же именное?

— В том то и дело, что нет!

— Ты, мать, совсем сдурела! Не пойду я туда.

— Пойдешь, пойдешь,… как миленькая пойдешь.

— Нет. Не пойду.

— А я говорю, пойдешь.

Минут пять мы потратили на пустое препирание и партию в настольный теннис из «пойдешь» — «не пойду». В конце концов мне это надоело первой:

— Сань, прекрати. Ты же видишь, я даже в кафе нормально выйти не могу. У меня, то слезы, то апатия. Я веду себя, как ненормальная, а ты хочешь запихать меня в вечернее платье и отправить в толпу напыщенных, разодетых богатеев, где я буду чувствовать себя еще и нищей. Ты хочешь, чтобы мое эго окончательно и бесповоротно погибло?

— Я хочу, чтобы ты перестала себя жалеть, — твердо сказала она.

Я не смогла ничего возразить против этого, но кое-какие козыри в рукаве еще остались.

— Мне нечего надеть.

— Ты наденешь мое платье. Ростом мы одинаковые.

— Сашка, ты на размер меньше меня.

— Да. Была когда-то. Посмотри на себя — ты ходячая энциклопедия по анатомии. Если присмотреться можно селезенку без УЗИ разглядеть.

— Ну, спасибо…

— Пожалуйста. Через сорок пять минут тебе нужно быть в парикмахерской. Я все оплатила заранее, поэтому не переживай о деньгах.

— Да я вообще ни о чем переживать не буду, потому что никуда не пойду.

Мы смотрели друг на друга, и тут Александра применила запрещенный прием — глаза ее, огромные янтарно-карие, наполнились слезами, и она бессвязно начала причитать:

— Ну, пожалуйста, миленькая. Я так долго об этом мечтала… Сделай это за меня. Родненькая, пусть хоть одна из нас увидит, как это выглядит изнутри. Я ради этого пригласительного на такие жертвы пошла… Не дай моим усилиям пропасть даром.

***

Я ехала уже час с четвертью. Такси, видавший виды «Филдер», неторопливо рассекал ночную мглу светом фар. Загородная дорога, ровная, словно шелк, не чета городским, вилась лентой под мерный гул колес. Водитель был молчаливым мужчиной, сорока, сорока пяти лет, который, к моему счастью, слушал новости, а не шансон. Путь был не близкий, и он, видимо из вежливости и желания хоть как-то разрядить обстановку, периодически сообщал мне, сколько оставалось ехать. Теперь, когда до места прибытия было всего десять минут, меня с новой силой начали грызть сомнения в собственной вменяемости. Какого черта я сюда еду? Идиотка. Надо же было повестись на Сашкины слезы, корсет мне в ребра! Бюстгальтер так сжимал мою грудь, что мне казалось — одно неосторожное движение, и ее выдавит наружу, как зубную пасту из тюбика. Дышалось тяжело, сиделось неудобно, а абсолютно голые плечи под осенним пальто чувствовали себя крайне не уютно. На улице минус тридцать, а я в таких тонких колготках, что периодически забываю, что они вообще на мне есть.

Дорога круто свернула вправо, и мы остановились у огромных ворот, где мужчина в форме, выйдя из домика охраны, потребовал от нас пригласительный. Я протянула билет, он сверил его со списком и пропустил нас на территорию. Мы въехали, огромные кованые ворота закрылись за нами, а дорога круто повернула налево, сразу за участком, густо засаженным высоченными синими елями. И вот, как только мы объехали деревья и вывернули на подъездную дорогу мой водитель, который за всю полуторачасовую дорогу сказал в общей сложности десять слов, тихо, но очень отчетливо восхитился матом, потом извинился, и снова повторил это же слово. Огромный дворец стоял весь в белом сиянии, освещенный прожекторами. Он был неправдоподобно огромен. Мне казалось, что даже самые богатые люди нашего города никогда не смогли бы позволить себе отапливать такое количество квадратных метров. Это было длинное, белое сооружение, высотой не меньше шести этажей (сколько же там народу живет, что понадобилось СТОЛЬКО комнат?), оно причудливо сгибалось, ощетинивалось углами и выгибалось арками, образовывая удивительную конструкцию из стекла, железа, бетона и чего-то там еще. Это было удивительно красивое, но невероятно огромное здание, больше напоминавшее дворец постройки конца девятнадцатого столетия, но с уклоном к современной архитектуре. Впечатляющий размах завораживал, но при этом меня не покидало ощущение нарочитого расточительства — словно люди пытались зарыть в бетон максимальное количество денег, в независимости от результата.

Мы попали в пробку — на подъездной дороге, широкой и вместительной, было столько машин, что не хватало глаз, чтобы сосчитать их, даже приблизительно. Медленно, мы продвигались к огромным входным дверям, которые предвещала длинная, широкая лестница. По ней непрерывно поднимались люди, которые выходили из машин, о существовании которых я даже не подозревала. Женщины в норке и лисе, длинных вечерних платьях и бриллиантах, мужчины во фраках и дорогих пальто — я смотрела на них и еле сдерживалась, чтобы не заорать водителю: «Разворачивай! Едем отсюда к чертовой матери!» Но вместо этих слов я лишь пробормотала: «Сколько с меня?» Водитель, явно смущенный своим самым непритязательным авто на этой стоянке, промямлил: «Пятьсот», похоже, не придавая значения тому, что эта цена еле окупает бензин, потраченный на поездку сюда. Наверное, впечатление от этого места с лихвой оправдывало все затраты, ведь когда ему еще представиться посмотреть на подобное своими глазами? Я смотрела на кричащую роскошь, и в очередной раз не понимала, что я-то здесь делаю? Это было похоже на сон, который никак не заканчивается. Я вжалась в сиденье, по-моему, приросла к нему, потому как не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Глаза мои становились все больше, сердце скакало в груди, а краска сошла с лица, так что я была чуть живее товарища Ленина. Как же стало страшно! Господи, что я тут делаю? Что я тут делаю???

Машина остановилась, и кто-то открыл мою дверь. Появилась рука в белой перчатке, и я, совершенно не соображая, что делаю, подала свою руку. Меня бережно извлек из машины лакей, в красивой черной форме с вежливым лицом. Я смотрела на него и искала в его глазах немой вопрос: «Мадам, могу я помочь Вам? Очевидно, Вы перепутали входы — конюшня дальше по дороге и направо». Но вместо этого он молчаливо склонил голову и жестом указал мне подниматься по лестнице, что я и сделала. Лестница оказалась на редкость длинная, и пока я поднималась, с меня сошло семь потов. Я не смела даже головы поднять, не говоря о том, чтобы оглядеть идущих рядом со мной людей. И в сотый раз я прошлась нецензурной руганью по Сане и ее пригласительному — надо же было позволить затащить себя сюда. Неужели ее бы это не смутило? Вся эта роскошь, пафос, самолюбование? И поняла — Сашку не смутило бы. Сашка бы из колготок вон выпрыгивала, лишь бы поскорее зайти внутрь. Сашка, в своем дешевом пальто и платье, сшитыми в каком-нибудь подвале на коленке заботливыми руками беженцев из средней Азии, чувствовала себя так же, как все эти женщины в мехах и камнях. Сашка шла бы с гордо поднятой головой, и, как только я подумала об этом, откуда-то появилась смелость. Так, совсем немного, но ровно столько, чтобы хватило сил поднять голову и оглядеться. Честно говоря, я была совершенно уверена, что люди, идущие рядом со мной, должны смотреть на меня, как на прокаженную, словно я источаю бедность, как запах. Но все оказалось совсем наоборот — меня просто никто не замечал. Улыбающиеся, шикарные, дорого одетые, они скользили по мне взглядом, даже не задерживаясь на моей персоне, отворачивались и снова скользили взглядами по людской толпе. Они были слишком заняты собой. Я была здесь кем-то само собой разумеющимся, что само по себе странно. Я, грешным делом, подумала, что в вечернем свете мой наряд стал выглядеть дороже, ведь ночью все кошки серы. Я глянула на впереди идущую женщину — ее платье, по странному стечению обстоятельств, было таким же ярко-красным, как мое — потом снова оглядела себя. Ничего подобного! Оказывается, даже серые кошки могут быть серыми по-разному. Я была все в том же дешевом платье, и полумрак не только не скрывал, но и подчеркивал плохо продуманный силуэт, отвратительную отделку швов и бедность ткани. Мне стало стыдно, и я сделалась со своим платьем одного цвета.

На площадке перед распахнутыми входными дверями швейцар проверял пригласительные, и пока до меня дошла моя очередь, я миллион раз прокрутила в голове мгновение, когда он берет мой пригласительный, быстро пробегается по нему надменным взглядом и громко, отчетливо говорит, что мой билет недействителен — прошлогодняя подделка — и просит немедленно покинуть территорию. Как будут смотреть на меня люди, пока я, умирая со стыда, буду спускаться по лестнице вниз, с одним лишь желанием — провалиться сквозь землю, обязательно прихватив с собой Александру. И вот подошла моя очередь. Дрожащими руками я протягиваю прямоугольный кусок плотной бумаги, швейцар внимательно просматривает его, тратя на это половину моей жизни, и забирая его себе надменно, но с почтительным величием говорит:

— Доброго вечера, мадам. Желаю приятно провести ночь, — и жестом приглашает меня зайти внутрь.

Не помня себя от страха и смущения, я полетела вперед, еле сдерживаясь, чтобы не побежать галопом. Я просто слилась с толпой, идя в том же направлении, что и все, а потому совершенно не помню как добралась до того места, где пестрая толпа рассредоточилась, разбиваясь на пары и одиночки. Я подняла глаза и увидела огромный зал величиной с хороший футбольный стадион. Куполообразный потолок был так далеко, что при взгляде вверх кружилась голова. Все здесь было колоссальным и величественным — лестницы, арки, огромные картины, висящие на стенах, окна, задрапированные портьерами. Длинные лестничные пролеты, через равные промежутки, рассекали стены и заканчивались нишами, вроде огромных балконов, где полумрак был гуще и, очевидно, интимнее обстановка. И люди. Много людей. Три, может быть пять тысяч, трудно сказать на первый взгляд, но море людей наводнило все сверху донизу. Я затерялась в толпе, отойдя к ближайшей стене, и рассматривала, как женщины щеголяя красотой и ухоженностью, которая мне только сниться, флиртуют с молодыми холеными парнями, вычищенными и разодетыми до блеска. От всего этого рябило в глазах. Они все, как один, были выше, стройнее, образованнее меня, сверкая белыми зубами, камнями и наручными часами, которые стоили, как квартира моих бабушки и дедушки. Повсюду сновали официанты с бокалами чего-то холодного, но, несмотря на то, что от волнения у меня пересохло в горле, подойти к ним я не решалась, а поскольку я, как ниндзя, слилась со стеной, то и они меня совершенно не замечали. Мне казалась совершенно нормальным простоять здесь пару часов, а потом незаметно улизнуть на волю. Но помимо того, что я была обязана соблюсти элементарные правила приличия и постараться не выглядеть так, словно меня линчуют, стоит мне только выйти из укрытия, так у меня, ко всему прочему, было партийное задание от спонсора моего сегодняшнего позора — Александра взяла с меня обещание, что я найду того парня, который достал этот чертов пригласительный и от всей души поблагодарю его от ее имени, так как у Сани на это не было времени, а потом не представилось и возможности. Я, естественно, согласилась, и теперь жалела об этом.

Тем временем музыка, которая играла еле слышно и исключительно для фона, взяла на себя главную роль и грянула. Это было что-то джазовое, быстрое и заводное. Народ оживился, а кое-кто даже принялся приплясывать, несмотря на то, что вечер только начался, и люди были относительно трезвы. Приглашенные начали активно пользоваться услугами официантов и разговор полился. То, что начиналось, как легкий флирт, постепенно перерастало в очевидное влечение. Многие из тех, кто по моему примеру прятались в тени, начали выходить из укрытий и пытались вписаться в общий водоворот. Не у всех, но у многих это получалось. Преимущественно в зале были молодые люди, но встречались и люди весьма солидного возраста. Но молодых было гораздо больше, и все они смешались в яркую, пеструю толпу, которая шумела, танцевала, выпивала и один пытался перещеголять другого, неважно в чем.

Я выдохнула и шагнула в бушующее море, где каждый норовил толкнуть и наступить мне на ногу. Я лавировала между людьми, ища того, кто мне нужен. Сашка отписала его так подробно, что, кажется, я видела его своими глазами. Высокий, худощавый блондин с голубыми глазами. Он вообще очень похож на альбиноса, но брови и ресницы у него не белые, а светло-русого оттенка. В общем, парень очень красивый, а главное держится он так, словно он самого благородного в мире происхождения — статный, вежливый и манеры у него прямиком из богемного общества конца девятнадцатого столетия. «Ты легко узнаешь его. Он выделяется из толпы. Его невозможно не заметить», — сказала мне Сашка. Но пока я никого похожего не видела. Зато в поле моего зрения попался официант, и я с твердой решимостью перехватила его, когда он проходил мимо потому, как пить хотелось невыносимо. Он ослепительно улыбнулся мне и извинился:

— Прошу прощения, но остался только коньяк.

Я посмотрела на темно-коричневую жидкость в толстых, широких бокалах. В этот момент, совершенно непонятно почему, мне показалось глупым отказаться, и я сделала вид, что он-то как раз и был мне нужен. Схватила один и поблагодарила его. Тот кивнул и удалился, а я осталась стоять с коньяком в руках, размышляя, для чего он мне? Теперь-то я начинала понимать, что девушка в моем возрасте вряд ли подружится с таким крепким напитком. Наверное, выгляжу я весьма экстравагантно. Я поискала взглядом место, куда можно было поставить бокал, но ничего не нашла.

— Привет, — раздалось где-то над моим левым ухом.

Я чуть не завизжала, но вовремя спохватилась. Вместе с приятным голосом до меня донесся запах парфюма — нежный, пряный, с легким послевкусием табака, и я подумала, что кто бы это ни был, за один только запах я готова буду часами разговаривать с ним о чем угодно — погода, конные скачки, квантовая гравитация… Я повернулась и молча уставилась на человека, стоящего передо за моей спиной. Сашка, даже будь у нее в голове весь, существующий на сегодняшний день в распоряжении человечества, словарный запас, не смогла бы описать его так, чтобы хоть на треть передать истинную суть — он был действительно очень красив, но в каком-то непривычном для меня формате. Он и правда был изящен, и это пожалуй, самое точное слово. Тонкий нос и губы, узкое лицо, голубые глаза и длинные светлые ресницы. У него была короткая стрижка и очень светлые, прямо-таки серебряные волосы, а кожа была настолько бледной, что имела какой-то сероватый отлив, но, как бы странно это не звучало, это не портило его а, скорее наоборот, придавало лицу какую-то заманчивость — очень хотелось ее потрогать. На нем был абсолютно белый костюм — фрак, рубашка, галстук. Странно, но выглядело это сногсшибательно, хотя мне казалось, что такое сочетание будет выглядеть пошло. Нет, это удивительно красиво. Он держался прямо, но не заносчиво. В его лице читалось любопытство и заинтересованность. Он был очень привлекателен, и по одному лишь взгляду я поняла, что он обаятелен и, скорее всего, умен.

Я осознала, что стою и пялюсь, а он терпеливо ждет, пока ко мне вернется самообладание. Не дождавшись, он заговорил:

— Саша сказала, что ты будешь меня искать, — он сделал глоток шампанского. — Я решил облегчить тебе задачу, — он посмотрел на бокал в моей руке. — Решила начать с коньяка? Смело…

Ко мне вернулся дар речи.

— Ну да, — сказала я так непринужденно, словно встретила соседку с третьего этажа. — Чего тянуть кота за… хвост? — и тут же, для убедительности, сделала маленький глоток. Мне показалось, что у меня во рту взорвалась атомная бомба, и взрывной волной мне выжгло язык, пищевод и желудок, а когда на глазах выступили слезы, я подумала, что возможно не выживу. Молодой человек смотрел на меня, и на его губах расцветала улыбка, до того обаятельная, что мне стало жарко (хотя, может это последствия коньяка). Он смотрел на меня со смесью сочувствия и удивления. Брови его поползли вверх, а потом он засмеялся. Протянул руку и забрал у меня бокал.

— Давай начнем с чего-то полегче.

Неизвестно откуда возник официант и забрал у него янтарно-коричневый яд, а у меня в руках появился тонкий, высокий бокал с шампанским. Я сделала большой глоток, и после коньяка мне показалось, что я пью минералку — кроме пузырьков я не почувствовала больше ничего. Видимо все вкусовые рецепторы просто выжгло.

— Полегче? — спросил он с искренним сочувствием.

Я, молча, кивнула. Тут откуда из-за его спины раздался радостный возглас, и красивая, молодая брюнетка подошла к парню и поцеловала его в щеку.

— Ваня… — произнесла она так нежно, насколько это позволяет присутствие постороннего человека. — Ванечка, здравствуй, дорогой! Как дела?

Он ослепительно улыбнулся ей и ответил, что все хорошо. Они перебросились еще несколькими, ничего не значащими, фразами и условились встретиться позже. Дама ушла, глядя на него с такой жадностью, что будь они одни, она попросту съела бы его. Он снова посмотрел на меня, я на него, и тут похоже, коньяк и шампанское добрались до моей головы, потому что говорить стало легко и просто, и я, не скрывая своих эмоций, вопросительно вскинула брови:

— Ваня?

Он кивнул.

— Ваня!? — повторила я, чувствуя, как мои губы сами по себе расползаются в улыбке.

Он снова кивнул и улыбнулся. Мне показалось, или в глазах его мелькнула заинтересованность?

— Ты серьезно? Ваня?

— Ну да. Сам себе такое имя я бы точно не дал. Родители постарались.

Мы засмеялись одновременно. Я не знаю более неподходящего имени для человека, чей облик напоминает Леголаса из Властелина колец. Он это понимал и, видимо, относился к этому с юмором. Видимо, родители его те еще шутники. Когда мы перестали смеяться, я смогла перевести дух. Я посмотрела на него и вдруг увидела, что он рассматривает меня. В его глазах было что-то, очень похожее на любопытство, с легкой примесью интереса ко мне, как к девушке. Я засомневалась, но лишь на секунду, а потом отчетливо увидела все это снова. Я опустила глаза. Видимо одного глотка коньяка недостаточно, чтобы воспринимать такое внимание как само собой разумеющееся. Мне стало неловко, и он это заметил:

— Как там Саша и ее загадочная сыпь?

Я с благодарностью подняла на него глаза — нет более неромантичной темы для беседы, чем чья-то сыпь.

— Отлично. Очень чешется и смотрится весьма экзотично.

— Передавай ей моё искреннее сочувствие.

Я кивнула. Он снова улыбнулся. Я тоже.

— Ты здесь впервые?

Я кивнула опять и сделала еще один глоток. Наконец вкус почувствовался. Есть надежда, что язык я не потеряла.

— Хочешь небольшую экскурсию?

Я смотрела на него и неистово заметалась по собственному сознанию. В конце концов, почему бы и нет? Он очень привлекателен, и мне будет приятно провести с ним какое-то время. К тому же, похоже, я его тоже, как минимум, не раздражаю. Сколько можно оплакивать свою несбывшуюся любовь? Пора заводить новые знакомства, пусть даже я и не планирую их продолжать. Я кивнула. Он протянул мне руку, и тут я увидела белую перчатку на его руке. Странно, но на второй ее не было. Только на левой. Это совсем не вписывалось в общий образ, но выглядело красиво и почему-то приковывало внимание. Я даже подумала спросить, где правая перчатка, но поняла, что не хочу этого знать. В чем бы ни была причина, мне эта деталь очень понравилась, и не хотелось бы развеять ореол загадочности какой-нибудь банальностью, вроде «забыл в машине». Я настолько увлеклась этой мелочью, что не сразу поняла, что он снова настойчиво предлагает мне взять его за руку. Я отрицательно мотнула головой, как осел, который не хочет идти в загон. Он улыбнулся:

— Я клянусь, что не вкладываю в это никакого интимного подтекста. Просто иначе мы потеряемся.

Я с сомнением посмотрела ему в глаза, потом на его руку, и снова в глаза. Он выжидательно улыбался. Его забавляло мое целомудренное упрямство, которое предполагало, что после того, как мужчина взял тебя за руку, можно смело выбирать подвенечное платье. Особенно забавно это выглядело на фоне той брюнетки, которая чуть не съела его глазами, и чьи намеренья были настолько очевидны, что мне стало неловко за нее. «Господи, Лера, это всего лишь рука», — сказала я самой себе и протянула свою. Он крепко сжал мою ладонь, и мы побрели сквозь океан людей. Я пряталась за его спиной. Он так ловко лавировал между людьми, словно всю жизнь только эти и занимался. Я шла следом и совершенно не понимала, куда мы идем. И вот, что странно — с того момента, как моя жизнь перевернулась, я первый раз позволила кому-то вести меня за собой, не зная, куда идем и зачем. Я впервые доверилась кому-то.

— Осторожно ступени, — сказал Ваня.

Мы поднялись наверх и оказались в одной из ниш, что снизу казалась слишком интимной для «новых знакомых». Но оказалось, что сама ниша довольно большая и способна вместить, по меньшей мере, пятьдесят человек, поэтому об уединенности и речи не было. Ниша была построена полусферой. Вдоль всей стены стояли пышные диваны, а центре множество кресел и маленькие столики для напитков. Там царил полумрак, и было значительно тише, чем в общем зале, так что можно было спокойно разговаривать. Там была небольшая компания из молодых парней и девушек, которые даже не заметили нашего появления. Мы сели на самый крайний диван, чтобы можно было смотреть с балкона на тех, кто находился внизу. Сначала мы молча смотрели, как народ перемешивается в общем потоке музыки и алкоголя, а потом Ваня сказал:

— Смотри, — и показал рукой на пару в возрасте примерно пятидесяти пяти лет. Они медленно прохаживались по залу, здороваясь и общаясь с каждым, кто к ним подходил. А подходили к ним все время — непрерывным потоком люди сменялись перед ними, улыбаясь, пожимая руки. Они улыбались в ответ и были восхитительно терпеливы даже к тем, кто был уже немного не в себе. Мужчина высок и, очевидно, в молодости был очень не дурен собой, я бы даже сказала красив. Женщина была еще удивительнее — у нее были светлые волосы, стриженные под каре и очень хрупкая фигурка, но больше всего удивлял большой нос картошкой — он, в буквальном смысле, выделялся на круглом лице, но странным образом он совершенно не портил свою обладательницу. Наоборот, с ним она получала какую-то, совершенно непонятную, притягательность. Он абсолютно не сочетался с женственными ртом и красивыми голубыми глазами, но оттеняя их, он делал лицо своей хозяйки удивительно мягким, нежным и привлекательным. На нее хотелось смотреть не отрываясь. — Это хозяева приема. Знакомься, Игорь и Наталья Лемм.

Чтобы я могла нормально слышать, моему новоиспеченному эльфу пришлось наклониться почти к самому моему уху, и его дыханье прошлось по моей коже легкой волной. Я посмотрела на него и, к своему стыду поняла, что краснею. Он заметил это и улыбнулся:

— Мне немного непривычно видеть краснеющую даму. Тут немного найдется таких, кто еще помнит, как это делается. Но перестань реагировать так, на каждое мое движение. Честное слово, я не нарочно. Просто так получается. Само собой.

Я кивнула, примирительно улыбнулась, и мы вернулись к изучению людей.

— Где-то тут же должен быть их сын, — продолжил Ваня. — Увижу, обязательно покажу.

— Единственный ребенок?

— Да. Вот это, — он указал на толстого, низенького мужчину, лет шестидесяти с огромной лысиной, в клетчатом костюме. — Их семейный врач. Очень важный человек. Такого врача еще поискать. Талантливый, опытный, но очень много пьет. Вон там, — он показал мне женщину с темными, почти черными волосами, стянутыми в простой пучок и в очень скромном платье. — Сестра Натальи, Ольга. Хорошая женщина. Добрая. О! Вон смотри, — и он беззастенчиво показал пальцем на трех роскошных девушек, старше меня лет на пять. — Это главные охотницы за рукой, сердцем и состоянием сына хозяев.

Девушки были красивы, дорого и со вкусом одеты, и все время держались втроем, не отходя друг от друга ни на шаг. Странная тактика, если учесть, что цель у них одна. Но мысленно я позавидовала тому мужчине, которому достанется любая из них — девушки были действительно прекрасны.

Еще долго мы сплетничали о людях, находящихся внизу. Ваня был интересным рассказчиком, и с чувством юмора у него было все в порядке. Мы говорили, не замолкая ни на минуту, много смеялись и это притом, что те два бокала шампанского на двоих были единственными алкогольными напитками в этот вечер. Он знал абсолютно всех, за редкими исключениями, но даже там, где он ничего не мог рассказать, он угадывал по лицу, одежде, мимике и поведению. И самое интересное, что я верила ему, так как он легко подтверждал свои гипотезы фактами. Он прекрасно читал людей. Тем более было странно, чем заинтересовала его я — меня даже читать не нужно, все на лбу написано. Это немного озадачивало, но, честно говоря, слишком сильно льстило моему самолюбию, чтобы углубляться в детали. Время от времени я засматривалась на изящный силуэт и тонко скроенные черты лица. Он и правда очень красив. И тут я поняла — он мне нравится. Меня словно громом поразило, и видимо это отразилось на моем лице, потому что он озадаченно спросил:

— Ты в порядке? В лице изменилась. Нехорошо?

— Нет, нет. Нормально все. Просто… Нормально все, в общем.

Он внимательно смотрел на меня, а я поспешила отвернуться, а потому не знаю, догадался он о чем-то или нет. Но отвернувшись, я еле сдерживала улыбку. Знаете, это как проснуться ото сна — долгого и неприятного, открыть глаза и понять, что кошмар, который только что мучил тебя, наконец, закончился, что на самом деле все прекрасно, а те ужасные месяцы, что ты провела в небытие, просто приснились и никогда не существовали на самом деле. Я почувствовала себя живой. Даже дышать стало легче, как будто камень свалился с души, и я мысленно поблагодарила Сашку, что та заставила меня сюда прийти. Пусть этот вечер для нас ничем не закончится, как, скорее всего и будет, но зато теперь я знаю, что на Владе свет клином не сошелся. Я умею, я могу тянуться к другим, и это замечательно. Странно, но имя Влада, возникшее в моей голове, прозвучало тихо и приглушенно, словно спряталось, скрылось, начало таять в моем воспаленном мозгу. Новый человек, пусть и временно пришедший в мою жизнь, хоть и не перечеркнул прошлое, но показал, где начинается новая строка.

Тут заиграла нежная мелодия, грустная, но прекрасная.

— Итак, Валерия, — сказал Ваня тише, чем говорил до этого. Я повернулась к нему и посмотрела в голубые глаза, в обрамлении длинных ресниц. — Главная интрига этого вечера заключается в том, чтобы выяснить танцуем ли мы сегодня? — он посмотрел на меня так, что я раскраснелась, запуталась в собственном языке и смогла лишь многозначительно вздохнуть. Он улыбнулся. В считанные доли секунды, находясь среди огромной толпы, мы остались совершенно одни. Он смотрел на меня, я на него. Звуки утонули, люди превратились в фон, и мне казалось, что сейчас он наклонится совсем близко к моим губам… Внезапно, совершенно из ниоткуда, появилась та самая брюнетка с замашками начинающего каннибала, и, крича что-то заплетающимся от алкоголя языком, вцепилась в Ваню мертвой хваткой.

— Вот ты где! А я тебя везде ищу… — на нас пахнуло коньяком.

Ваня поднял на нее глаза, и я увидела, на сотую долю секунды, как голубые глаза сверкнули красным, пронзая девушку ничем не прикрытой злобой, но ровно через мгновенье, его взгляд снова стал вежливо-внимательным. Будь она трезвая, она бы заметила, и, думаю, опомнилась бы, но выпитое начисто отбило у нее возможность видеть что-то, кроме того, что ей хотелось бы видеть. Она восприняла это, как всепоглощающую страсть, и силой потянула его на себя, поднимая с дивана. Он попытался было отказаться, сначала вежливо, потом гораздо грубее, но остановить подвыпившую даму, которая наметила свою цель все равно, что вставать перед танком, идущим на полном ходу. Дальше ему оставалось только применить грубую физическую силу, чтобы отказаться от танца, а этого он позволить себе не мог, поэтому он уступил. Прежде чем уйти, повернулся ко мне и сказал:

— Пожалуйста, никуда не уходи. Я отведу ее в бар и сразу же вернусь. Три минуты, не больше.

Я кивнула, хотя, что еще мне оставалось? Не вступать же в схватку с женщиной на голову выше меня и основательно мотивированной. Они скрылись из виду. Я смотрела, как внизу безликая человеческая масса превращается в пары, кружащиеся в танце. Музыка спутала людские руки, и уже не было слышно гомона множества голосов, только музыка. Я поняла, что этот танец мне суждено провести в одиночестве.

Три минуты прошло. Закончилась одна мелодия и плавно перешла в другую, такую же медленную, как и предыдущая. Очевидно, Ваня не смог совладать с брюнеткой, и вынужден был задержаться. Я искала их в толпе, но не видела никого, даже близко похожего на них. В конце концов, я решила, что у меня нет права собственности на моего нового знакомого, а потому и обижаться на кого-то из них, я у меня не было никаких оснований. Хотя, на самом деле было безумно обидно! Я расстроилась, что уж тут говорить. Мне казалось, что она испортила что-то настолько личное, или что-то, что могло превратиться в очень личное. Что-то нежное, почти невесомое…

Я поднялась с дивана и пошла сквозь толпу. Мне казалось, что народу стало втрое больше, чем было. Откуда здесь столько людей? Я шла, совершенно не разбирая дороги. Подняв голову, я поняла, что ниши соединены между собой балконами-переходами, и, выйдя из одной ниши, я легко попала в другую. В соседней нише тоже было много народу, и все они смеялись, пили, пели, танцевали. Я старалась оставаться незамеченной, что легко мне удавалось. Не поднимая головы, я обходила людей, пытаясь никого не задеть, как вдруг до моего уха донеслись слова, которые заставили меня остановиться — какой-то мужчина, тяжелым басом и интонацией старого, закадычного друга, заголосил:

— Ирина, позвольте представить Вам моего старого приятеля. Знакомьтесь, Лемм Владислав Игоревич.

Я лишь успела удивиться тому, как забавно складываются события — мне представилась возможность увидеть сына достопочтенных родителей и, по совместительству, завидного холостяка, судя по Ваниным рассказам. Мне стало любопытно, но прежде, чем я успела поднять голову, низкий, бархатный голос, знакомой вибрацией прошелся по моей коже… Сердце взорвалось прежде, чем сработала голова, и меня обдало горячей волной собственной крови, нещадно сжигающей мои вены, воздух исчез, словно вокруг меня образовался вакуум и я начала задыхаться, а в живот, словно воткнули горячий штопор и немилосердно проворачивали его. Мое собственное тело жгло меня, и мне было так больно, как не было ни разу за весь этот год. Поднимая голову, я уже знала, кого я увижу, но я должна была, просто обязана убедиться в том, что это он. Должна увидеть собственными глазами. И когда я, наконец, подняла глаза, увиденное вырвало из меня приглушенный стон — стройное, высокое тело, в привычной вальяжно-надменной позе, грубые, красивые мужские руки, правильной формы нос, полные губы, ослепительно белые, ровные зубы, темные волосы, но теперь коротко стриженные, и глаза — самые синие, самые чистые, самые бездонные… Мой Влад сидел между двух красивых женщин, чьи руки оплетали его, словно стебли плюща. Он тоже обнимал их, холодно, беззастенчиво и совершенно равнодушно, словно две диванные подушки. Он улыбался, смеялся, говорил, пил и был так же восхитителен, обаятелен и красив, как и тогда, когда я, своими руками разрывая в клочья собственное сердце, оставила его в замке, в последний, четвертый раз. Он сидел в окружении огромной компании, мужчин и женщин, молодых, красивых, дорогих, как и всё, что окружало его в этой жизни. Удивительно, как же все оказалось просто — сын одной из самых богатых и влиятельных семей нашего города. Никакой романтики. Я смотрела, как он флиртовал с каждой женщиной, на которую падал его взгляд, как они таяли под темной синевой восхитительных глаз, как любовались всем тем, что когда-то, пусть и недолго, было МОИМ. МОЙ Влад. МОЙ Граф… Одинокий до сумасшествия? Как бы не так! Здесь его окружали люди, деньги, связи, и миллион дорог открыты перед ним, стоит лишь захотеть. Здесь во мне нет необходимости, потому что здесь не от чего спасать. Я заплакала. Тихо, горько слезы катились по моим щекам. Так вот ты какой, Владислав Игоревич — холеный, пьяный, избалованный… Господи, до чего же больно! Я не в силах отвести глаз, смотрела, как толпа забавляет, развлекает его, а он снисходительно позволяет восхищаться собой. Они смеются над шутками, которые мне не понять, они без тени смущения касаются друг друга, словно близки сто лет. А по моему телу, горячими волнами пробегала боль, и я все никак не могла оторваться от него, и все говорила про себя, словно молитву: «Он счастлив, ему хорошо, а это главное». Ведь я же хотела, чтобы он ни в чем не нуждался — он не нуждается. Я хотела, чтобы у него было все, чего он пожелает — у него есть все. Я хотела, чтобы одиночество больше никогда не поджидало его за дверью — оно и не ждет. Так что же мне еще нужно? Все сложилось, как нельзя лучше. Так почему же мне никак не удается радоваться тому, что мои желания сбылись? Я обязана сказать спасибо судьбе и убраться восвояси. Я должна благодарить Бога, что он позаботился о нем. Спасибо, Господи. Спасибо! Только теперь, Господи, позаботься и обо мне — сделай так, чтобы мне больше никогда не страдать по нему, чтобы не просыпаться среди ночи, рыдая и захлебываясь собственной болью, чтобы он больше не мерещился мне в каждом прохожем и не снился каждую ночь. Господи, мне нужна самая малость — просто дай мне забыть его. Больше ничего не хочу. И в ту секунду, когда я сделала шаг назад, чтобы уйти, он поднял глаза и посмотрел прямо на меня. Мгновение — и не стало никого кроме нас двоих. Время застыло. Мы смотрели друг на друга, и сотые доли секунд медленно перетекали друг в друга, а в моей голове огнем горел один единственный вопрос — помнишь ли ты меня? Умоляю, скажи, что ты помнишь меня! Больше мне ничего от тебя не нужно. Я слышала стук своего сердца, бьющего меня изнутри, смотрела в его глаза и…

Он узнал меня! С лица медленно сползла самодовольная улыбка, глаза удивленно округлились, а взгляд скользил по мне, узнавая каждую черточку, каждый изгиб, каждый штрих. Прекрасное лицо стало бледным, и еще отчетливее проступили три белых шрама на щеке и шее, рот открылся в безмолвном вопросе, и только частое дыхание выдавало, нахлынувшее… отчаянье, боль, смущение? Или это просто удивление, смешанное с алкоголем? Я смотрела на него и никак не могла понять, что же твориться в его голове. Никогда не умела читать по лицам, и сейчас это сводило меня с ума. О чем же ты думаешь?

Резко и громко окружающий мир обрушился на меня — звуки и голоса стали невыносимо громкими, полумрак ярким до слепоты, и бесконечное людское море не давало свободно дышать. Я зажмурилась, стиснула зубы, но успела увидеть, как Влад одним рывком поднялся с дивана. Тут я развернулась и побежала. Куда бежать было не важно, лишь бы подальше отсюда, а потому я совершенно не разбирала дороги. Я летела, наталкиваясь на людей, извиняясь и путаясь в собственном платье. Мне казалось, что из этого чертова купола просто нет выхода. Все ориентиры спутались, и я уже не помнила, даже примерно, в какой стороне выход. Я, как аквалангист, который, израсходовав весь запас воздуха, в панике поднимался наверх, не понимая, где этот верх находится. На ходу вытирая слезы, я бежала, проклиная все на свете. Надо же! Именно в тот день, когда мне показалось, что судьба смилостивилась надо мной, снова появляется он и ломает все, что я выстраивала долгие месяцы — самообладание, смирение, тщательная маскировка собственных чувств — целый год самодрессировки вспыхнул, как сухой порох, оставив лишь запах гари, возвращая меня к началу, к тому, чем я была год назад — забитым зверем, скулящим и трясущимся от боли.

Кто-то сильно врезался в меня, и мне пришлось поднять глаза, чтобы понять, куда меня занесло. Я все еще была на балконах, и нужно было как-то спуститься. Не сбавляя темпа, я искала глазами лестницу, как вдруг увидела Ваню. Он был довольно далеко, но тоже увидел меня, махнул рукой и двинулся мне навстречу. Слава Богу, появился ориентир, и теперь я могла различить верх и низ. Я смотрела на тонкое белое лицо, которое улыбалось мне, и прибавила шагу. Но внезапно за моей спиной бархатный голос заговорил, так близко, что по спине пробежали мурашки:

— Не так быстро, моя хорошая, — и Влад резко схватил меня за руку, до боли сжав мою ладонь, и потащил меня в другом направлении. Я лишь успела увидеть, как удивленно вытянулось лицо моего новоиспеченного эльфа.

Влад шагал очень быстро, таща меня за собой как тряпичную куклу. Нежно и деликатно, со всей вежливостью хозяина вечера, он быстро проталкивался между людей, поминутно извиняясь и улыбаясь, при этом так больно сжимал мою руку, что я еле сдерживалась, чтобы не закричать. Он шел настолько быстро, что я не успевала за ним, и мне приходилось бежать. Вроде бы я даже что-то крикнула ему, но он не слышал или не слушал меня. Мы летели мимо людей. Я совершенно перестала понимать, куда мы идем, но видела, что балконы сменились широкой антресолью, которая тянулась по всей длине стены, и заканчивалась тупиком, то есть упиралась в стену. Только сейчас я увидела, что вдоль стен стоят крепкие мужчины в черных, строгих костюмах, с абсолютно не проницаемыми лицами — охрана. Когда мы долетели до тупика, где стоял один из охранников, Влад тихо и отрывисто сказал ему:

— Ко мне никого не пускать! — охранник тут же откликнулся коротким «Понял» и отодвинулся в сторону. В стене оказалась дверь, скромная, сливающаяся со стеной. Влад толкнул ее, и мы очутились в слабоосвещенном, узком коридоре. Как только дверь закрылась за нами, стало абсолютно тихо. Не говоря ни слова, Влад по-прежнему продолжал тащить меня за собой, в ничем не прерываемой тишине. Даже звук шагов приглушал тонкий ковер под ногами. Тут было чисто, дорого, как и во всем доме, Стены, покрытые какой-то дорогой материей, были абсолютно голы, свет шел откуда-то из-под потолка. Коридор закончился лестницей, по который мы взлетели, и, пропустив еще один этаж, оказались на третьем. Там такой же коридор, но гораздо короче, упирался в тяжелую деревянную дверь. Влад открыл ее, и мы оказались в кабинете. Тут была скромная, по меркам этого дома, обстановка — стол, кожаное кресло, ноутбук, и книжный шкаф во всю заднюю стену. Единственное окно было настежь распахнуто, и тут было чертовски холодно. Влад сразу же закрыл его, но пока комната не нагрелась, я дрожала как в припадке, а он стоял и смотрел на меня. Он не предлагал мне что-то, чем можно было накрыть плечи, а просто равнодушно осматривал с ног до головы, глядя, как меня трясет. Видимо, ему нравилось смотреть, как мне, так или иначе, было плохо. Странно, откуда в этом человеке столько наслаждения от моего страдания? Я решительно запретила себе дрожать, тело послушалось, да и в комнате очень быстро становилось тепло. Я смотрела на любимое лицо и тщетно пыталась понять, что происходит в его голове. Мы стояли и молчали. Он все разглядывал меня, словно желая убедиться, что это действительно я. Не было в его взгляде ни злобы, ни ненависти, которая так явно сквозила в том, как больно он сжимал мою руку по дороге сюда. Он облокотился о стол и смотрел мне в глаза, медленно обводил взглядом мое лицо и губы, скользил по плечам, и мне должно бы было стать неловко от такой профессиональной, годами оттачиваемой практики и ничем не прикрытой, натренированной порочности в его взгляде. Но меня это только разозлило. Кого ты пытаешься обмануть? Я видела тебя не только таким. Не забывай, кого ты просил никогда не оставлять тебя одного! Видимо все это отразилось на моем лице, потому что Влад отвел глаза и уставился на темную столешницу:

— Как ты здесь оказалась? — голос его был тихим и спокойным. Нет, он определенно не злился. Я помню, как он злится, помню, как не умеет этого скрывать, даже когда очень старается. Сейчас он был спокоен. Но больше всего меня позабавило, как повторяется история — огромный замок, надменный Влад, и извечный вопрос «Что я тут делаю?»

— Случайно, — сказала я, и услышала знакомый смех, болью прокатившийся по мои нервам. Господи, как же я по нему скучала…

Влад поднял на меня глаза, в которых светилась неподдельная улыбка.

— Где-то это уже было.

Я кивнула. Повисло молчание. Мы смотрели друг на друга. Сейчас в его глазах не было ни надменности, ни холода, просто он никак не мог отвести от меня взгляд, но о чем он думал, я не знала. Я же просто стояла и чувствовала, как меня ломает, как звенит каждая косточка от любви, как все мое существо непреодолимо тянется к нему, как намагниченное. Запах его кожи, тепло его тела и неповторимый тембр голоса — все это я знала наизусть и безошибочно воссоздала бы, будь такое возможно. Но сейчас я боялась даже шагнуть в его сторону. Когда-то меня не пугала возможность погибнуть от его руки, а сейчас я не могу пошевелиться, просто потому, что тому, что я вижу в его глазах, я никак не могу подобрать слово. Он заговорил первым:

— Я тщательно следил за тем, кому достанутся пригласительные, — он поднял на меня синие, бездонные глаза. — Я знал, что один из них достался твоей подруге, но, знаешь, был абсолютно уверен, что она ни за что на свете не отдаст его тебе. Уж слишком она…

— Подожди, подожди… ты что, все это время знал, где я? Знал, как меня найти? — я почувствовала, как мой желудок ухнул вниз.

Он отвел глаза, потом снова посмотрел на меня холодно и равнодушно, и кивнул, и в этот раз я читала все отчетливо, но не смогла сдержаться от глупого вопроса.

— Так почему же ты не пришел ко мне? — спросила я тихо, и тут же пожалела об этом. Одно дело догадываться и строить гипотезы, ни на чем конкретно не основанные, и совсем другое дело услышать страшные, колючие, холодные слова…

— Не захотел, — ответил он, глядя прямо и беззастенчиво.

Сволочь! Бесчувственная скотина!!! Разве можно так? Внутри меня все провалилось. Огромный костер вспыхнул где-то за сердцем, сжигая все, что есть во мне, превращая меня в бесплотную оболочку, останки человека, кожу, без плоти, под которой осталась лишь пустота. Призрак. Ненавижу! Ненавижу… Слез у меня больше не осталось, а потому я просто стояла и смотрела, как он опускает глаза, но не потому, что ему больно смотреть на меня, а потому, что стало откровенно скучно. Вижу, что ни один мускул не дрогнул на его лице, не сбилось дыхание, не дрогнула рука. Смотрю и понимаю — ему и правда все равно. Внезапно на меня напала совершенная апатия. Где-то читала, что у тела есть пропускной механизм боли — определенный порог, превышение которого влечет необратимые изменения в организме или смерть от болевого шока, и тогда, как один из вариантов самосохранения, тело отключается, и, либо теряет сознание, либо впадает в прострацию. Со мной случилось последнее. Разум мой, наконец, сжалился надо мной, и выключил боль. Правда вместе с болью он, похоже, отключил и все остальное, потому как я заметила, что не понимаю, стою я или сижу. Я словно висела в воздухе, не чувствуя совершенно ничего. Видела, как шевелятся его губы, слышала слова, но смысл их доносился до меня с огромным опозданием:

— Не подумай, что я неблагодарная сволочь. Я знал, что ты жива и здорова. Знал, что ты прекрасно справляешься с… с учебой, домашними делами и решил… — он задумался, подбирая слово, и при этом не глядя мне в глаза.

— Что решил? — услышала я свой собственный голос, откуда издалека.

— Решил не трогать тебя. Оставить все как есть, — короткий взгляд на меня и снова он рассматривает столешницу. — Ты молодец. Хорошо учишься. Учителя считают — у тебя прекрасный потенциал.

Господи, что он несет? Учителя? Потенциал? Бред какой-то…

— Тебе светит стипендия губернатора, знаешь об этом?

Я молча повертела головой.

— Там еще, конечно, очень много претендентов, но если хочешь, я могу поговорить кое с кем…

— Не хочу, — услышала я снова глухой и безжизненный голос, который отдаленно напоминал мой. Он кивнул и снова продолжил говорить совершеннейшую бессмыслицу, а я стояла и думала, можно ли убить человека дважды? Можно ли растоптать его, сравнять с землей, сделать из него куклу без желаний, без интереса к жизни и себе, без ощущений, и когда, казалось бы, я уже совсем не живая, так, ходячий труп, ударить снова, да так, что я чувствую себя еще более мертвой, чем год назад. Разве можно быть мертвее мертвого? Сколько можно убивать меня? Сколько Я могу позволить ему? Где мой предел? Где же эта чертова точка невозврата, в конце концов? Когда же я переступлю Рубикон и стану такой же свободной, как он?

— Я, пожалуй, пойду, — сказала я. Еще не понимая, что я буду делать дальше, я повернулась и шагнула в сторону двери.

— Подожди, — сказал он, престав, наконец, нести чушь. — Я хотел сказать тебе…

Я подняла на него глаза. Он смотрел и думал, подбирал слова, но ничего не приходило на ум — все не то, все не о том. Мучился, бедняга. Мне было совершенно не жаль его. Если уж мне перестало жаль себя, то его-то чего жалеть?

— Я очень рада, что у тебя все хорошо.

Он внимательно посмотрел на меня. Что-то мелькнуло в его глазах, но я уже ничего не понимала, или не хотела понимать. Он кивнул, а потом, подумав еще немного, сказал совершенно не то, что собирался сказать:

— Спасибо, что вернула меня в реальный мир.

Я кивнула и вышла за дверь.

Все, что произошло потом, я помнила лишь отрывками. Вот я в бальном зале на одном из балконов. Вечер продолжается, люди пьют и танцуют, музыка льется отовсюду, как вдруг я уже внизу, прохожу мимо столика с закусками. Мимо проходит официант, предлагает шампанское, я отрицательно мотаю головой. В следующее мгновение я уже одета в пальто и подхожу к выходу. Двери открываются, тот же мужчина, что проверял билеты, желает мне спокойной ночи. Я киваю, и вроде даже говорю что-то. За моей спиной закрываются двери, и холод пронзает меня, но мне не холодно. То есть, тело мое среагировало, и я понимала, что мерзну, но никакого дискомфорта не чувствовала. Просто еще одна лишняя информация для моего выключенного мозга. Я спустилась по ступенькам, совершенно не ощущая их под ногами, и пошла по дороге в сторону выходных ворот. Где-то в голове, на заднем плане мелькнула мысль, что надо бы вызвать такси, но почему-то я сразу отмела ее как невозможную. Не знаю почему, мне показалось, что такси не приедет за приведением. Что оператор, подняв трубку, не услышит меня. Что любая проезжающая мимо машина просто не увидит меня, а потому не остановится. Вот я еже вышла на дорогу, и брела по обочине, даже не понимая, в ту ли сторону я иду. Какая собственно разница? Голова моя была пуста. Ни одной мысли, ни одного желания. Мне было все равно. По дороге ехали машины, шелестя шинами, светя фарами, закручивая поток холодного воздуха за собой, где-то истошно гудел клаксон. Кругом была ночь, холод, снег, я утопала во всем этом. Я могла бы идти так вечно, сколько хватило бы сил. Снова на заднем плане мелькнула мысль о том, что люди замерзают насмерть и при более высоких температурах, а уж при тридцати ниже нуля легко отморозить конечности уже через полчаса. Но меня и эта мысль не сильно заинтересовала. Снова где-то гудит автомобиль. Я шла в туфлях на каблуках, и мои ноги проваливались в снег почти по щиколотку. Странно, совсем не холодно, но почему-то вспомнился кадр из какого-то фильма, где женщина шла зимой по улице в туфлях. Тогда мне казалось это безумством, а сейчас… вроде и ничего.

Вдруг кто-то схватил меня за плечи:

— Лера! — кто-то повернул меня. Я подняла глаза — передо мной было знакомое лицо, но я никак не могла сообразить, где я его видела. — Лера, ты вся дрожишь! — кричит мне человек. Я оглядела себя, посмотрела на руки. Правда, дрожу. — Быстро в машину! — кричит человек и тащит меня к обочине, где припаркована черная легковушка. Я не разбираюсь в машинах, но мне понравилась эмблема на капоте — буква «В» в круге, с крылышками по бокам. Очень миленько.

Меня запихали на переднее сиденье, дверь бесшумно закрылась, и меня окутало теплом. Тело ожило и задрожало, да так неистово, что зуб на зуб не попадал. Слева открылась дверь и кто-то сел на соседнее сиденье. Дверь закрылась, в машине стало темно. Кто-то набросил мне на плечи что-то теплое, обнял меня и прижал к себе. Кто-то шептал мне, что все будет хорошо, и сейчас станет тепло. Я слушала эти слова под звон собственных зубов, но мне верилось, что теперь так и будет. Постепенно тепло проникало под кожу, пробиралось по венам вверх, вниз, внутрь, заставляя мое тело успокоится. Не знаю, сколько времени прошло, когда я подняла голову и посмотрела на того, кто крепко прижимал меня к себе — рядом со мной сидел эльф, весь в белом, с голубыми глазами, длинными ресницами и тонкими губами. Ваня посмотрел на меня. Мы были так близко, что его дыхание теплом ложилось на мою щеку.

— Живая? — спросил он.

Я кивнула.

— Знаешь, ты не обижайся, но с головой у тебя, по-моему, нелады.

Я засмеялась. Тихо, хило, но все же искренне.

— Ничего смешного. Ты вообще, о чем думала? Ты собиралась идти домой пешком? Ты где живешь?

Я сказала ему адрес.

— Ага… — задумчиво произнес он. — Ты ведь знаешь, что на машине туда минимум час езды?

— Полтора, — прошептала я.

— Смотря как ехать. Но не суть. Я тебя видел в зале. Откуда ты знаешь Влада?

— Ниоткуда, — быстро ответила я. Ваня понял, что говорить об этом я не намерена.

— Ладно… Я звал тебя. Когда ты пошла в гардероб, я докричался до тебя. Ты повернулась, посмотрела на меня, но даже не остановилась. Думал, ты обиделась на меня. Побежал за тобой, но ты оказывается очень быстрая. Пока пальто забрал, выхожу на улицу, тебя нигде нет. Хорошо, что машину быстро пригнали. Я тебе гудел. Ты не слышала?

Я вспомнила, как кто-то где-то гудел, но не знала, что это было адресовано мне. Я отрицательно помотала головой.

— Сумасшедшая… — сказала он и замолчал.

Мы сидели в тепле, темноте и тишине, наслаждаясь тем, что в данный момент, в данную минуту, именно в эту секунду мы есть друг у друга.

— Как там твоя брюнетка? — спросила я, почему-то шепотом.

— Какая?

— Любительница танцев и коньяка.

— А… Любовь к коньяку победила любовь к танцам.

— Как она?

— Не знаю. Моего благородства хватило только на то, чтобы посадить ее в такси.

— Ну, лучше, чем ничего.

Мы снова замолчали. Меня уже не трясло.

— Я согрелась, — тихо сказала я. Ваня молчал. Я подумала, что он не услышал, и сказала чуть громче. — Я уже…

— Да слышал я. — сказал он тихо. — Могла бы и промолчать.

Я почувствовала, как неловкость заливает краской мое лицо, и улыбнулась. Ваня вздохнул и отодвинулся от меня:

— Есть хочешь?

Я кивнула. Он кивнул мне в ответ, включил передачу и выехал с обочины. Дорога зашуршала под колесами. Мы быстро набрали скорость.

— Радио? — предложил Ваня.

— Нет, спасибо. Я наслушалась музыки на сто лет вперед.

Он снова кивнул, и мы поехали в тишине.

За окнами мелькали деревья. Я смотрела в окно и думала, как странно меня сегодня лихорадит от одного человека к другому. Один темный и жестокий, другой белый и добрый. Классика жанра — черный принц, белый принц. Удивительно, но еще несколько часов тому назад, жизнь моя протекала без каких либо принцев вообще, и физически самая тесная близость с посторонними людьми у меня была с кассирами в ближайшем супермаркете. А теперь я в тепле и комфорте, с человеком тонкой, изящной красоты, который спас меня от холодной смерти. Вдруг я вспомнила Влада — стройный, высокий, безумно, удивительно красивый, ему очень идут короткие волосы… По внутренностям пробежала судорога, и снова вспыхнуло пламя. Затошнило, стало тяжело дышать.

— Ты как? — спросил Ваня, поглядывая на меня. — Побледнела. Плохо?

— Нет, нет. Все нормально.

— Точно?

Я кивнула.

— Спасибо тебе, большое, — сказала я после короткой паузы.

Он все еще хмуро посматривал на меня, но после моих слов, на его губах расцвела улыбка. Он застенчиво отвернулся и посмотрел в свое окно.

— Что ты любишь из еды?

— Булочки, — сказала я, понимая, что с ним я вряд ли снова зарыдаю над сдобой и чашкой кофе.