Снежная слепота

John Anhinga

Снежная слепота – ожог в глазах полярников от вечного снега вокруг. Не видя ничего, кроме, трудно вспомнить, что было помимо. Книга содержит нецензурную брань.

3/1

— Генерал-лейтенант Геренда прибудет в пять, видимо, по делу мятежников…

Дождевая вода взрывала водосточные трубы вторые сутки подряд. Штаб бил рекорды по варке кофе: к путанице в делах Эйхеля и беспорядках на Периферии прибавилась всеобщая мигрень. Давление падало, и головы у штабных гудели, как осиные гнёзда.

— У бакалейщика был?

Только один прапорщик мог похвастаться тем, что его начальник не мается головной болью и не орёт на него, как принято у остальных. Счастливчик положил свёрток из плотной бумаги на край стола, за которым работал подполковник Альфред Телур, статный блондин в очках-половинках и штатском костюме.

— Спасибо, Гарольд, — отозвался он, не отрываясь от жёлтых листочков, подшитых в крохотный блокнот.

— А что пишет Олдерн? — поинтересовался прапорщик, вешая мокрый насквозь плащ на трубы отопления.

— Многое. В основном о жене, немного про быт, окрестности, соседей.

Мужчину ответ явно удивил. Боком заглядывая за пресс-папье полковника, заслоняющее тонкий блокнот, он протянул:

— Быть не может, чтобы старина Олди ради этого искал столько почтовых голубей.

— Это не он, — отвлечённо поправил Телур. — Его жена.

— Жена? Наверняка вдовая, выйти за отставного майора, у которого из орденов только плешь и сверкает…

Альфред вздохнул, распечатал пакет из бакалеи и достал оттуда плотный кожаный планшетник, немедленно укладывая в него жёлтые листочки.

— Сплетник ты, Гарольд. Заведёшь жену, так она тебя не переболтает.

Прапорщик хохотнул. Повезло ему с начальником: Альфред не гнался за чинами, равно относился и к сержантам, и к генералам, наедине с ним можно было поговорить о личном, получить мудрый совет. Несмотря на юность, — Альфреду не было и тридцати, — в ГенШтабе у него было множество завистников, невольно уважавших его. Подполковник Телур занимался делами, которые за безнадёжностью сдавали в архив. Генерал армии лично знал его по довоенным конфликтам, когда рядовой несколько раз предотвращал покушения на тогдашнего генерал-летейнанта Корога. Лично от него Альфред получил право на ношение штатского платья, почти полную самостоятельность действий и множество других, менее заметных полномочий — конечно, штабным служакам было, чему завидовать. Иногда сам Гарольд, да и Олдерн, давний их сослуживец, ворчали на свободный покрой плаща и брюк блондина, затягиваясь строевыми поясами.

— Интересно, как ему живётся на пенсии. Вышивать, небось, начал от скуки… — Гарольд, ероша мокрые чёрные волосы, мечтательно вздохнул: ему тоже хотелось на покой, в сельский домик с хозяюшкой-женой, парой ребятят, свежим молоком каждое утро…

— Олдерн мёртв, это почти наверняка, — огорошил его Телур таким тоном, будто говорил о ценах на зерно. Его лицо осталось спокойным, а прапорщик застыл, не веря ушам. — Иначе зачем ему так отчаянно писать мне.

Гарольд понял: до пенсии далеко. Олдерн бессчётное количество раз вытаскивал их из опасностей, начиная с выволочки у начальства и заканчивая горячими точками на границе. Едва он, облысевший, с седыми усами, уезжает на Периферию, Штаб заметно тухнет: никто не травит военные байки, не вразумляет зелёных сержантиков, не ругается с капитанами-клерками. И вот, спустя всего полтора месяца, Альфред Телур — самый ценный из его друзей — заявляет, что старина Олди умер.

— Как? Откуда? Почему ещё не… — отчаянные вопросы прерывает шум в коридоре. Взглядом стирая с лица подчинённого боль и неверие, Альфред роняет планшетку на пол и накрывает ковром, так, чтобы в тени под столом её не было видно. Ровно за дверью смолкает громкий, строевой шаг, хрипит ручка, и в сырой кабинет входит генерал-лейтенант. Герендо Горгия — дюжий, пышногрудый солдат с шрамом на широкой скуле. Альфред едва достаёт лбом до её подбородка, но держится, несмотря на два чина разницы, как с равной себе. Чисто-жёлтая, бесовская искра его глаз не меркнет под взглядом Герендо.

Альфред встаёт, снимает очки, убирает их в жилетный карман. Топнув ногой, генерал отсылает Гарольда за дверь, зарыв которую, прапорщик тотчас приникает к ней ухом.

— Опять не по уставу одеты, Телур. — напирает Горгия, начиная с той же фразы, которой всегда приветствует его.

— А вы, напротив, великолепно и по форме, — легко отвечает Альфред. Он ни разу не повторился в ответе. Отдав честь, он оборачивается к столу с видом человека, который был прерван на середине сборов. Пока генерал-лейтенант обдумывает следующее предложение, он успевает сложить в портфель немногочисленные документы из ящиков стола, и громовой голос Горгии настигает его за поднятием пресс-папье.

— У меня новость из Штаба, — в стенах которого они и стоят, — вас повысили до полковника. Генерал армии Корога осведомляется об отчётности за этот месяц.

Телур протягивает ей кипу бумаг толщиной в её запястье, и, выходя с ней за дверь, рапортует:

— Здесь о зачистке Южного округа, беглецах из ЧерДокс и прочем. Передайте генералу Короге лично, — на лице блондина читается уверенность в Герендо. Та невольно забывает, что выше его по рангу, и впервые позволяет себе вольность: кладёт широкую ладонь на его плечо. Телур, обернувшись на прапорщика, приказывает:

— Одеться и в машину. Не забудь пакет из бакалеи, — и, не дожидаясь вопроса, отчитывается:

— Я еду на Периферию, в Мятежные земли. Главари побега из ЧерДокс раскололись, их послали оттуда. Регулярные отчёты буду слать генералу Короге на частную почту.

Горгия сама не заметила, как дошла вместе с полковником до выхода из Штаба. Отдав честь, блондин коротко кивнул ей и скрылся за дверцей экипажа. Мимо Герендо пронёсся Гарольд, на ходу приставив руку к виску, и нырнул следом. Сержант на козлах взмахнул поводьями, и лошади двинулись бодрой рысью, отбивая подковы о мостовые Эйхеля. Только сейчас генерал-лейтенант вспомнила о дожде, но было поздно: когда замешкавшийся, дрожащий от страха ефрейтор подал ей плащ, Горгия промокла до нитки.

Дождь лил вторые сутки, а с боков экипажа всё сочилась и сочилась пыль: даже такому ливню не удалось начисто вымыть кэбы столицы. Сержант, хмурый и безликий в плащовке с капюшоном, считал улицы Западного округа.

— Куда мы? Домой? — спрашивает Гарольд, его лицо бледно то ли от серости дня, то ли от прерванного разговора. Блондин иронически усмехается при слове «дом» — пусть и хорошо мебелированный, но пропахший армейкой барак на три комнаты: его самого и прапорщика спальни, да общий кабинет.

— Планшетку взял? — внешне спокойно спрашивает Альфред, но глаза его тревожно сверкают.

— Да, — отзывается прапорщик, и, расстегнув китель, вынимает из-за пазухи кожаный переплёт. — Поздравляю с повышением, кстати, — говорит он тускло, и прячет взгляд в темени под кучерским сиденьем.

— Спасибо, Гарри. — облегчённо выдыхает Альфред, пряча бесценные документы во внутренний карман плаща. — Не раскисай, мы едем к старине Олди.

— К Олдерну?! — вскидывается прапорщик. — Но зачем?

Блондин щурится, в радужке его пляшут бесовские искры. Кивнув подручному на карту Эйхеля, трепещущую на стенке экипажа, полковник вспоминает:

— Восточный округ, девятнадцатая параллель. Беспорядки в лапшичной, ровно шесть с половиной лет назад.

— В этой дыре, где кровь пигмеев по щиколотку плескалась? Там полегли…

–…две трети опергруппы. И последним, кто держал оборону в чулане с мукой, был наш старина Олд.

Лицо прапорщика озарилось незабываемо жуткой картиной: весь в крови, своей и чужой, в рубашке, от которой уцелел один рукав да воротник, спиной заслоняя дверь, за которой издыхают сливки полиции, сжимая вместо табельного оружия гнутую ножку стола — именно так их встретил капитан Йозеф Олдерн, встретил, как до этого встретил полчища обезумевших пигмеев, устроивших внезапную резню в помойке столицы — трущобах Восточного округа.

— Думаешь, он сдался бы так просто? Старина Олди не уступал личной охране Герендо, этим гигантам с ловкостью пантер, — видя, как заворожено слушает его Гарольд, блондин продолжил. — Йозеф даже в отставке продолжал службу. Когда я выбился в подполковники, тотчас перевёл его под своё руководство. Он, в бытность свою лейтенантом, гонял меня, беспогонного, а теперь беспрекословно стал моим подчинённым. Ему не был важен чин, только правое дело. За это я его и ценил превыше всех высокопоставленных чинуш, набивавшихся мне в друзья.

Гарольд понял: этот монолог, произнесённый в трясучем кэбе, станет лучшим прощальным словом Йозефу, чем все казённые речи на похоронах.

— Мы оба понимали: на Периферии, на первой пяди песка левого побережья Барды, ни один военный не может расслабиться. Шаткое гнездо в Трипте — единственный приют для строевых псов. К отставным, однако же, местные куда лояльней: многие генералы уезжали туда после службы, заводили семью, обживали устья впадающих в Барду речушек…

— И вы, — медленно, с расцветающим на лице озарением, — дали Олди отставку, чтобы он…

— Укрепился там и стал бы надёжным источником сведений, моими глазами на Периферии. В Трипте у меня почти нет верных знакомых, я там слыву столичным фанфароном, что, конечно, к взаимопомощи не располагает. Сама Трипта — то ещё местечко, даже не скажешь, кого купили, а кого перепродали местные. Я отправил Олдерна в маленький городок под названием Мирный, он живёт полями на берегу Барды, а центр свой разбил ровно там, где река впадает в Рдяное озеро.

— То самое, южные берега которого называются Мятежными землями?

— Не только берега, воды там куда менее спокойны. Именно в Мятежных землях первым пробивается росток народных волнений, так было всегда, да и будет.

— Вокзал! — проскрипел из дождя сержант, распахивая перед Альфредом дверь.

— Всё собрал, надеюсь? — спросил Альфред, перекрикивая бушующую непогоду. Его несколько раз толкнули в спину спешащие прохожие, не разглядев за стеной дождя.

— Ещё с вечера! — заверил начальника Гарри, перехватывая пузатый вещмешок. У самого полковника был только портфель из прочной кожи, казавшийся легкомысленно тонким. В нём лежала смена одежды, мыло, бритва, дневник, пачка чистой бумаги и справочные документы: Альфред всегда переписывал необходимую информацию в библиотеке, чтобы не таскать с собой все энциклопедии, которые могут понадобиться. Генерал Корога глубоко уважал его за феноменальную память: почти все прочитанные книги Альфред запоминал буквально, лишь иногда подхватывая на карандаш даты. Все имена, названия улиц и номера дел в библиотеке ГенШтаба блондин помнил безошибочно, какими бы сложными они ни были.

Пробиваться сквозь плотнеющую к вокзалу массу людей полковнику удавалось на удивление легко: его плащ, гладкий от ливня, позволял ему скользить меж прохожих, как ледоколу сквозь замерший океан. Стыдясь собственной беспомощности, Гарри ухватился за локоть начальника, чтобы не отстать.

— Два билета до Северной Переправы, пожалуйста, — улыбнулся Альфред измотанной кассирше. Тепло его улыбки пробилось сквозь запотевшую будку и согрело сгорбленной женщине сердце, она выписала бумаги и тщательно отсчитала сдачу, за что получила искреннее «Благодарю» от юного незнакомца.

В поезде было сыро и неуютно. Пожав руку кондуктору, Альфред закрыл дверь купе изнутри и повесил плащ на стенной крючок. Бегло осмотрев купе, он раскрыл портфель и вынул планшетник, протёр оконное стекло — тщетно, света не прибавилось. Поезд тронулся, медля на мокрых рельсах. Полковник со вздохом достал пачку полупрозрачных листков — писем Олдерна. Его брови чуть опустились, глаза спрятались за очками, а руки легли по обе стороны от блокнота. Гарри хорошо знал эту позу — Альфред всегда размышлял над неразрешимыми загадками именно так.

Четыре года назад прапорщик Телур в одиночку предотвратил войну. Он не сделал ни единого выстрела, никому не угрожал, никого не обманывал: просто слушал и думал, а после произнёс пару слов в нужном месте и в нужное время, безупречно рассчитав исход. Почему же сейчас, оставляя в Эйхеле полицейские заговоры, городские беспорядки, теневые махинации, незаменимый в раскрытии интриг человек направляется на тихую, мутную Периферию? Этот вопрос занимал Гарольда так сильно, что тот даже забыл раздеться.

— «На указателях Северной Переправы нет города „Мирный“, но любой паромщик отвезёт до местечка с жутким названием „Рудый Бурун“, а по дороге расскажет: там Барда, разливаясь в озеро, кровянела от смертей». Перевалочный пункт, решающий оплот для истощённых воинов, он был разорён столько раз, сколько колосьев растёт на его полях, — вспомнил историю Альфред, — река Барда, по которой проведена граница Периферии, всегда становилась границей фронтов в военное время. А Рудый Бурун, единственный город, стоящий на её берегу, прямо напротив Эйхеля — он выстроен на могилах. Там умерло бессчётное количество людей, Гарри. Местных крестьян, тощих солдат, наёмников-иноземцев, заговорщиков и беглецов от закона. Генштаб издевательски переименовал городок в «Мирный», ха. Сейчас там тихо, но, стоит грянуть войне…

Гарольд сглотнул. То, что он слышал от полковника, никак не вязалось с характеристикой из Штаба, которую он изучил.

— «Здесь, впрочем, тихо, народ трезвый: вся медовуха варится в Трипте. Хотя, конечно, лучшая — в соседнем городке Руйг, до которого трудно доехать. Мешает Лес».

— Странно, — в недоумении протянул Гарольд. — Зачем вам эти записки? Ради медовухи вы покинули Эйхель? Или на рощи посмотреть захотелось?

Альфред тихо хмыкнул, достал собственный дневник и открыл страницу, на которую была в точности перенесена карта Периферии. С севера, свиваясь из ручейков и речушек, текла Барда, посередине разливаясь гигантским Рдяным озером. Ровно на последнем узком месте до него курсировали паромы Северной Переправы, и слева стоял злополучный Мирный. От Переправы к Эйхелю тянулась железная дорога, по которой они сейчас ехали, сама столица была правее и ниже Мирного, на уровне середины Рдяного озера. Но Гарольда насторожила не эта, знакомая ему со школы картина:

— Что это? — спросил он, указывая на штрихованный участок карты. Боком задевая реку и городок Мирный, между ними, Триптой и Руйгом лежал идеальный круг, поделенный дорогами на три равных части. Телур невесело усмехнулся и просветил:

— Это Лес. Спроектирован и выверен лучше Генштаба.

— Лес? — не понял прапорщик. — Какой-то особый участок Трипты?

Альфред нахмурился. Морщины взрезали его лоб. Прямо в центре Леса он нарисовал полянку, где сходились дороги от Мирного, Руйга и Трипты.

— Нет, это просто Лес. Вековые сосны, вокруг — лиственная поросль, с северо-востока — пашни Мирного и Барда, к Югу — Трипта, и Руйг ровно на северо-западе. Кто его насадил, было ли внутри чьё-то имение, как он использовался, вырубали ли его под засев — непонятно. Олди пишет, что местные обходят его стороной, не строят рядом с ним ни домов, ни складов, а по дорогам — посмотри, прямые и удобные — не ездят даже под страхом смерти. Вместо этого Лес огибают, и, если насквозь его можно пройти часов за тридцать пять, то обходом — за два с половиной дня.

— И что? — нервно хохотнул прапорщик. — Крестьяне верят, что там живёт ведьма?

— Чудовище, — поправил Альфред, и взгляд его был так спокоен, что Гарри дёрнулся.

— Быть не может. Олдерн — майор с несгибаемой волей, с железными кулаками, он не поверил бы в эту чушь!

В ответ блондин открыл последнюю страницу чужого дневника и показал подручному. Там явно чужим почерком — буквы грубые, неловкие, скачущие — было выведено: «Я говорила ему не дразнить Зверя».

«Шепотки беглых столичников на Периферии обернутся бурей. Все контрдиверсии под Урбдом были пустой тратой времени… — с горечью думал Альфред. Его плечо, пострадавшее в той операции, предупреждающе ныло. — Страна будто просит войны: крестьяне ненавидят чинуш Эйхеля за непомерные налоги и произвол военных, столичная знать не может спустить выходки мятежников, армия пожирает себя в борьбе за чины, а Корога пытается это исправить, но у него связаны руки».

— Полковник! — Позвал его Гарольд. — Северная Переправа через полчаса!

Блондин встряхнулся. Мрачная мысль ещё не развернулась, но уже успела его разозлить. Поднимаясь с полки, он размял шею: хрусть! хрусть! — и сморгнул внезапную дремоту. Поспать за всю дорогу ему не удалось: ниточка размышлений увела его от гибели Олдерна к давнишним междоусобицам на востоке, где они с Корогой и десятком отчаянных ребят не дали разразиться войне. Альфред Телур навсегда запомнил то напряжение, которое вдыхал вместе с воздухом: напряжение, готовое вспыхнуть пожаром от искры единственного выстрела. Сейчас воздух был спокоен, как гладь болот, но бывалый военный чуял, как возвращаются тревожные нотки.

— Ничего не забыл? — спросил он у прапорщика, хотя вопрос был излишним: все нужные вещи тот собрал с прошлого утра, ещё до визита генерала Герендо. За пыльными окнами сопела Пристань, силуэты причалов терялись в тумане. Нескончаемый ливень отстал от поезда в пригороде столицы, но на смену ему явился густой, ежевичный туман, что волнами разлетался от быстрых движений, клубился у ног, а за спиной смыкался, как зыбучий песок.

— Ну и муть! — свистнул Гарри, прыгая на дощатый перрон. Контуры молчаливых паромщиков и их лодок маячили в паре сотен шагов, но были столь зыбкими, что прапорщик боялся спутать их с рощей осин. — Вы были здесь раньше, полковник?

Альфред, поправляя воротник плаща, покачал головой:

— Никогда. В паре часов отсюда мы разбивали лагерь, но к самой Переправе не подходили.

Оглядевшись, он направился к пристани, безошибочно следуя на шум текущей воды. Барда, несмотря на позднюю осень, была неспокойна, и никак не сдавалась ледяной кромке у самого берега.

— Старушка станет в январе, не раньше. Больно буйна!.. — услышали военные скрипучий голос. Старик в широкой соломенной шляпе стоял на носу тесной лодчонки, опираясь на весло, конец которого терялся под водой.

— Возьмётесь переправить нас? — обратился к нему Альфред, и паромщик ответил:

— Вестимо! Чем ещё мне тут промышлять?! — и надсадно рассмеялся.

Олдерн был прав: ни о каком Мирном старик слыхом не слыхал. Зато, сразу после непонятной просьбы, предложил отвезти мужчин в Рудый Бурун — городок, стоящий ровно напротив Северной Переправы.

— А там, вестимо, скажут вам местные, где этот Мирный… отродясь не знаю такого…

Гарольд вертел головой, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть, но плотный туман не позволял. Стоило им отчалить, берег скрылся в сизой пелене: она сожрала и воду, и дальний борт лодки, и голову старика в ветхой шляпе. Туман ложился на воду и тёк вместе с ней, застилая клубами даже полковника, который сидел в двух шагах от Гарри. Тому было тревожно: если не видишь ты, не значит, что не видят тебя.

— И…и чем живут местные? — обратился он к Альфреду, надеясь отогнать разговором липкое беспокойство.

— В Мирном процветает земледелие, Трипта известна как самая крупная мыловарня в стране. Гарри, у твоей матери был вышитый передник, который мужчины дарят любимым, когда сватаются?

— Был, — протянул Гарольд. — А что?

Блондин усмехнулся и направил взгляд сквозь туман, в сторону дальнего берега.

— Такие передники вышивают в городке Руйга, он знаменит своими рукодельницами. У каждой семьи есть свой узор, которому обучают наследниц с самого детства. Говорят, вышивать девочки начинают раньше, чем говорить.

Старик за спиной Альфреда оживился, и сквозь зябкий туман до военных донёсся его голос:

— Верно, верно говоришь. Сколько раз возил чудеса оттуда на правый берег…

Полковник не вздрогнул, не повернулся, но глаза его так заблестели, что Гарри понял: начинается искусный допрос, о котором жертва не будет подозревать до последнего.

— Что же, много возите?

— До снегов жидко, а вот с первыми ручьями — хоть охапками греби. На посев да на жатву бабы заняты, руки не лишние, — прокряхтел старик с явным оживлением. — А как снег валит, сиди дома да шей, всё одно скучно.

На лице Альфреда цвёл живой интерес.

— Что, только полотна да передники возите?

— Да, чай, что ещё. С Трипты всё по Южной Переправе плывёт, да только неспокойно там нынче… — Старик, видно, вспомнил о погонах на плаще Гарольда и осёкся. — Вот ещё старьёвщики-калядуны плывут иногда, но больше в Буруне всё продают и обратно в Руйгу уходят. Рудый Бурун — городок хоть мал, да удал. Люди сытые, богатые, аж площадь брусчаткой вымостили…

Блондин хмыкул и поблагодарил старика за рассказ, но напоследок поинтересовался:

— А кто самым первым переправляется с вышивкой?

Старик хмыкнул и с готовностью отвечал:

— Вестимо, Клим-купец. Весь товар, что из Руйги, на лодки грузит, только один короб в Буруне сторгует. Деловой мужик, бирюк. Вот, к местной вдове сватался, да она отказала… за старика-вояку выскочила…

— Надо же! — Протянул Альфред. — Как зовут её, не помните?

Старик натужно закашлялся, и попутчики не сразу поняли, что он смеётся.

— Хайра её звать. Ладная бабёнка, молодая, хозяйственная. Двор у неё большой, лучший сыр только от неё брать надо. Батька ейный помер давно, сестёр нет, вот всё хозяйство ей и осталось. Сильная, верная. Женился б, да стар больно!

Гарри засмеялся, старик вторил ему, и только Альфред отвлечённо улыбался, думая о чём-то своём.

На берегу туман отступил, но, не успели путешественники увидеть свет, опустилась ночь. Старик махнул им рукой и отчалил, его спину проглотила речная темень. Гарольд не мог унять дрожь, наблюдая, как волны тумана потемнели с закатом солнца, и как их бег ускорился. То и дело он различал в мрачном потоке белёсые силуэты, будто призраки неслись вниз по реке, в Рдяное озеро, к Мятежным землям, являться беглым каторжникам наяву и во снах.

— Ждёшь кого-то? — обернулся к напарнику Альфред, насмешливые искорки плясали в его глазах. Прапорщик вздрогнул и поспешил за начальником, к смутному силуэту городских ворот. Стояла непроглядная темень, и Альфред упрекнул себя в легкомыслии: он знал, что на Периферии нет ночного освещения, а все местные жители ложатся спать сразу после заката. Ускорив шаг, он обдумывал реплики в разговоре с разбуженным хозяином двора, к которому они постучатся на ночлег.

— Город, как ты помнишь, пограничный. Обнесён стеной, ворота со стороны Переправы и ровно напротив, на дорогу в Руйгу. Надеюсь, по ночам они не…

Нервный смешок вырвался из его губ. Добротные створки в два человеческих роста были наглухо заперты изнутри.

— До утра… — резюмировал Гарри, предвкушая не самую тёплую ночь. Деревья уже облетели, близились первые снегопады, и в тёмное время земля покрывалась изморозью, а трава становилась ломкой от ледяной корочки. — Эгей! Есть кто-нибудь?

Ответа не последовало. Альфред вздохнул и с надеждой предположил:

— Может, рядом с другими воротами есть часовой?

Вздохнув, прапорщик двинулся вслед, вдоль городской стены. Как назло, с этой стороны не было ни одного дома, только тёмная громада деревьев виднелась по левую руку. Видно, здесь редко ходили: тропинка была узкой и неровной, она то падала в глубокие лужи, то взлетала на насыпной вал, но Альфред заметил: никогда, ни перед каким препятствием дорожка не отдалялась от стен больше, чем на два шага, и так испуганно жалась к ним, что полковнику стало не по себе.

— Заметил, как люди боятся отходить в сторону? — спросил он спутника. Тот загнанно пыхтел сзади: конечно, он это заметил. Местные предпочитали взбираться на муравейники и топать по лужам, лишь бы не отойти от родной стены на лишнюю пядь.

Путники устали брести в темноте, поминутно спотыкаясь о корни и комья мёрзлой земли, но вдруг Альфред замер, а прапорщик сослепу налетел на него.

— Что такое, полков… — тот посторонился, и Гарри вскрикнул от шока.

Кружево голых веток осталось позади, и теперь перед ними стоял Лес, не прикрытый лиственной порослью. Ровные, одна к одной сосны терялись маковками в темноте, а их ветви, трещины в их коре — до ужаса точные и одинаковые — светились мерным нефритовым сиянием.

— Быть того не может, — брюнет попятился и упёрся лопатками в стену. Альфред, наоборот, сделал шаг к Лесу, но замер: посередь жуткой тишины раздался шорох. Он прозвучал далеко и едва слышно, но мужчина мог поклясться: это был кто-то в Лесу. Там кто-то не спал.

— Может, пойдём? — косея от страха, прошептал Гарри. Полковник, не двигаясь, напрягал зрение, но тщетно: сквозь сплошные ряды веток не удавалось ничего разглядеть.

— Идём, оно нас не услышит оттуда… — взмолился прапорщик, отступая вдоль стены боком. Альфред усмехнулся:

— Может, и услышит.

Шорох повторился. Брюнет вздрогнул: ему показалось, теперь он был ближе.

— Услышало…

Альфред посерьёзнел.

— Идём. Медленно. Тихо.

Военные двинулись по тропинке, осторожно переступая через сухие ветки и подёрнувшиеся ледком лужи. Гарри вздрагивал каждый раз, когда ему чудился шорох или вздох, а блондин не прекращал оглядываться на стену деревьев. Время для них потерялось, а шершавые лапы страха схватили за рёбра; путники всё крались и крались вдоль стены, ночной морозец щипал им руки и лица. Вдруг Гарри врезался лбом в прочную балку и чуть не вскрикнул от неожиданности. Альфред зажал ему рот и выдохнул: они вышли к воротам. По сравнению с теми, что были у Переправы, эти были куда выше и прочнее, и, о чудо! за ними виднелся крохотный лучик света. Боясь быть слишком громким, полковник шепнул Гарольду снять плащ и проговорил в щель между створками:

— Эгей! Мы от реки, переправились слишком поздно! Впустите, будьте добры!

За воротами раздались шаги, и грубый голос отозвался:

— Сколько вас?

— Двое, — ответил полковник, ликуя, что им не придётся ночевать по соседству с громадой Леса.

— Я не могу открыть ворота, — прозвучало с той стороны. — Хотите войти — забирайтесь.

Альфреда по затылку ударил узел верёвки, переброшенной из-за ворот.

— Только быстрее!

Повинуясь напутствию, Гарольд уцепился за верёвку и полез вверх. Блондин придерживал свободный конец, чтобы тот не болтался, и неотрывно смотрел в сторону Леса. Таинственный шорох не повторялся, но у мужчины было стойкое ощущение, что за ним наблюдают. Сколь он ни вглядывался в границу стволов, до которой было двадцать шагов, нигде не мелькнуло ни тени: в слабом свечении деревьев она была бы заметна. Глаза его уже болели от напряжения, но глухой голос прапорщика позвал его сквозь прочную древесину:

— Пол… Фред!

Альфред оценил смекалку подчинённого: военных в этом городе не любили, и сменить имя никогда не бывало излишним. Он покрепче ухватился за канат, нащупал высокий узел и подтянулся, обхватывая ногами конец. Когда он добрался до верха, то скинул смотанную верёвку часовому (привычка собирать канат, чтобы за него не ухватились преследователи, прикипела к блондину во времена Урбдских кампаний). Усевшись на створку, он уже собирался спрыгнуть, но в последний раз обернулся и замер, потерял равновесие и рухнул прямо на Гарольда. За ту секунду, когда он смотрел на Лес, Альфред успел понять, почему никого не увидел внизу.

В темени крайнего дерева, ровно на высоте ворот горели два светло-вишнёвых глаза.

— Прямо как в детских страшилках, — пробормотал себе под нос блондин, пока часовой вёл их к своей будке. Она располагалась недалеко от ворот, на пороге их встречал сменщик, они с товарищем обменялись дежурными фразами:

— Едва стемнело, подобрал этих.

— Вернись на пост, Ефим. Я приду к своей вахте.

— Захвати чего пожевать.

Часовой развернулся и зашагал к воротам. Его напарник ухнул, как старый филин, и пригласил путников в будку. Там было так тесно, что втроём стало невозможно не задевать друг друга локтями.

— Зато не сквозит, — усмехнулся сторож. — Меня Рагнар звать, я из местного гарнизона. А вы кто таковы будете?

На крохотном столике чадила лампа, часовой плюхнулся на низкий стул, напротив сел Альфред, а Гарри остался стоять в тёплом углу, прислонившись к спине полковника. Тот, увидев рядом с лампой колоду засаленных карт, принялся их тасовать.

— Мы с кузеном едва переправились, да уже поздно было. Со стороны Барды часовых не дозвались, решили сюда идти. Я Фред, его Владом звать. Мы к дядьке приехали, Йозефу Олдерну.

Рагнар крянул «Раздавай!» и призадумался. Под нелепой вязаной шапкой зашевелились мясистые уши, когда он пожевал губами и выдал:

— Пропал ваш дядька-то, хэк!

Блондин ухнул искренним ужасом. Гарри побледнел и кивками поддержал его от стены.

— Как так?! Давно?

Рагнар почесался, зевнул — пахнуло ядрёным луком. Грохнув ладони на стол, он потребовал:

— Раздавай! — и первый взялся за карты, ловко выпущенные пальцами Альфреда. Оба они молчали, пока стражник не выдал:

— Мастак ты играть, парниша. А дядьку твоего мы и не искали.

Прапорщик возмутился:

— Почему?!

Мужик с лютой корчей отбился от карт полковника и заскрипел:

— Жил он тихо, хороший был человек. Хозяйство Хайре поправил, твёрдая ж рука завсегда нужна. Кузнецу помогал, с Климом дружил — часто они вместе вдоль пашни ходили.

— Отчего ж не искали, когда пропал? — подал голос блондин, разменяв козырей на брошенную стражником мелочь. — Пил, что ли?

Тот нахмурился и с грохотом скинул карты в биту.

— Аль дядьку забыл?! Не пил никогда, только квас да тан полуденницей! А не искали, бо знаем, где сгинул.

Гарольд сглотнул. Полковник закончил партию, кинув Рагнару трёх дам, тот ругнулся и бросил туза — единственного.

— В Лесу? — голос Альфреда был таким глухим, таким тусклым, что прапору показалось — он состарился на полвека.

— В Лесу, — ответил стражник, мотнул головой и раздал по новой. Брюнет вздрогнул: его бил озноб, стоять без плаща было зябко. Он вывернул ткань внутрь погонами и накинул на плечи, надеясь, что рассвет будет ранним и тёплым.

Замасленные карты шлёпнулись о стол. Альфред и не думал сдаваться.