Судья И Ведьмы

Guido Pagliarino

В году 1530 Паоло Грилланди, папский судья, председатель мирского суда в Риме, ведет дознание об одном туманном убийстве и гнусном похищении; по ходу следствия ему удается пролить свет на грязные делишки некоторых высокопоставленных особ, которые пристрастились к сатанизму, убийствам и самым зверским половым сношениям, и восстановить наконец справедливость, но и сам он порядком обжигается. Грязных негодяев, которые совершили не одно лишь, а целый ряд преступлений, по статьям закона тех времен он приговорит к смерти на костре, но все же долгим, опасным и не лишенным покушений на его жизнь окажется путь, который магистрату придется пройти, чтобы отыскать доказательства по делу. В то же время, благодаря личному опыту и некоторым встречам, происходит его обращение из безжалостного преследователя ведьм в человека, охваченного сомнениями и состраданием. В обстановке охоты на ведьм в эпоху Возрождения читатель, среди прочих эффектных сцен, столкнется с поединком на мечах с самим чертом. В году 1530 Паоло Грилланди, папский судья, председатель мирского суда в Риме, ведет дознание об одном туманном убийстве и гнусном похищении; по ходу следствия ему удается пролить свет на грязные делишки некоторых высокопоставленных особ, которые пристрастились к сатанизму, убийствам и самым зверским половым сношениям, и восстановить наконец справедливость, но и сам он порядком обжигается. Грязных негодяев, которые совершили не одно лишь, а целый ряд преступлений, по статьям закона тех времен он приговорит к смерти на костре, но все же долгим, опасным и не лишенным покушений на его жизнь окажется путь, который магистрату придется пройти, чтобы отыскать доказательства по делу. В то же время происходит его обращение из безжалостного преследователя ведьм в человека, охваченного сомнениями и состраданием, благодаря личному опыту и некоторым встречам, а в первую очередь благодаря молодому, высокообразованному епископу Микели, который в числе немногих священнослужителей в те времена борется с фанатизмом во имя любвеобильного Божьего благоразумия. В обстановке охоты на ведьм в эпоху Возрождения, помимо различных неожиданных поворотов событий вплоть до последних страниц, читатель, среди прочих эффектных сцен сюжета, столкнется с поединком на мечах с самим чертом, разграблением Рима, встретится с философами и магами-гностиками, рабами, разбойниками, святыми и бесноватыми в Италии, где уже близится Тридентский собор, стране, отличной от современной, и все же в какой-то мере похожей. Задействованы в этом романе историческом, но с детективным разворотом, величайшие персонажи вошедшие в большую Историю, а также персонажи менее известные, такие как адвокат Понцинибио, который выступал против жестокостей, применяемых как католической инквизицией, так и в протестантских религиозных судах, и личность которого намного предваряет личности таких противников смертной казни, как Беккария; вошли в роман и такие реальные персонажи, как бесноватый Балестрини, и наводящий ужас инквизитор доминиканец Спина. Да и сам главный герой Грилланди является исторической личностью, хотя на самом деле речь шла о фанатичном адвокате, преследователе ведьм, а не о папском судье. В числе вымышленных персонажей встречаем Мору, юную и покорную любовницу судьи, которая хранит страшные, будоражащие душу тайны, она не второстепенная героиня, поскольку именно она полностью раскрывать магистрату дело. Помимо нее также вымышленными персонажами являются двуличный кавалер Ринальди и приспешник ада князь Бьянкакроче, образ которого остается на втором плане и ни разу не выходит на первый план, как подобает великим кукловодам: это своего рода незримый главарь мафии, который сделал своим замом действующего в открытую Ринальди. Епископ Микели – тоже вымышленный герой, но он вобрал в себя образы высокопоставленных священнослужителей, которые существовали на самом деле: Поул, Садолето и Мороне; инквизиция обвинила их в ереси, так как они проповедовали евангельское милосердие против жестокостей инквизиторов; также вымышленными являются персонажи священника (приходского) из Гроттаферраты, наемного убийцы Тралло, фехтовальщика Фуэнтеса Виллаты, главаря разбойников и брата Мариетты, судьи Салати и лейтенанта Риссони. В романе отражается менталитет XVI века, ведь, как известно историкам, когда мы заглядываем в прошлое, надо как можно тщательнее устранить современное восприятие, иначе есть опасность вынести не исторические суждения; например, смертная казнь сегодня, как правило, считается вещью ужасной, а в XVI веке она воспринималась как наказание бесспорное, и полагали, что раскаявшийся убийца смертью искупает все свои грехи и таким образом возносится в рай; вот почему один из персонажей, епископ Микели, хотя и является он идеалистом, не достигает отрицания смертных приговоров за убийство, более того, он одобряет сожжение на костре, к которому судья Грилланди приговаривает раскрытую и арестованную сатанинскую преступную группу в конце романа.

Глава V

С восходом солнца я совершил молитву над телом приходского священника и отправился в путь; отправился один, не ожидая прихода стражника. Выехал, не подумав; но, рассуждая здраво, я сейчас чаю, что — хоть разум мой это и отрицает — в лице великой опасности тогда возвращаться в одиночку я неосознанно желал накликать на себя кару. С другой стороны, обладал я — и обладал все свою жизнь — большой физической силой; я отлично умел сражаться на мечах и на кинжалах, носить которые у меня, как магистрата, было право. Ведь мой отец, как только меня приняли на службу, послал меня брать уроки к своему заказчику, учителю фехтования Хосе Фуэнтесу Виллате, мужчине худосочному, но крепкому и очень высокому ростом, почти на локоть выше меня, что для жителя Средиземноморья очень редко: он в свое время был очень способным личным телохранителем Александра VI, а после смерти Борджиа зарабатывал себе на жизнь, давая уроки в своей школе фехтования. С некоторого времени, будучи уже немолодым, но все еще искусным фехтовальщиком, он встал во главе личной охраны бывшего судьи Ринальди.

В общем, выехал я один и особых опасений не испытывал.

А вот власть предержащих я остерегался: ведь нападение придорожного разбойника — опасность пустяшная по сравнению с неприязнью хотя бы одного из вышестоящих, который невзлюбит тебя и начнет притеснять? Астольфо Ринальди добился большой власти. Вот кто станет поистине опасным, если я начну действовать против него. Войдя в круги Бартоломео Спины, а значит и его покровителя Джулио Медичи, еще до того как Медичи стал Климентом VII, Ринальди выслужился до должности верховного судьи; позднее после разграбления Рима, когда меня назначили вместо него, его повысили до кавалера-дворянина и определили почетным министром двора при покоях Его Святейшества. Ему доверяли множество высоких поручений, как дипломатических, так и частных, и даже, шептались в кулуарах, возглавлял он тайные миссии. К тому же, еще со времен своей службы в магистратуре, пользовался он дружеским расположением очень влиятельного князя Турибио Фьорилли ди Бьянкакроче, человека вельми богатого, первого секретаря папского кардинала сборщика податей и казначея; Бьянкакроче, по сути, тоже стоял во главе налогового и казенного ведомства и был также предводителем территориального ополчения, протосоветником по общественному порядку и мирским глашатаем папы-государя.

Астольфо Ринальди я давно знал как человека жадного до сумы, по примеру своего сотоварища и покровителя Бьянкакроче. Еще когда был магистратом, он сумел накопить огромное богатство. Он делал шикарные подношения Клименту, тому папе, которого после смерти прозвали злополучным папой, он тоже был охоч до денег и жаждал похвал, на которые судья не скупился; и за все это, само собой, вознаградилось кавалеру Ринальди жизненным успехом.

На самом деле в начале моей карьеры я Ринальди не распознал, я был молод и алкал справедливости, и брал его за пример; но сколько-то времени спустя он приметил мою самоотверженность, он, наверное, принял ее за малодушное прихвостничество и открылся мне чуток: как-то раз после обеда сидел он особо навеселе, ибо по тому, как он пыхал перегаром изо рта было ясно, что выпил за обедом более, чем следовало; он сказал мне тогда:

— На охоте на ведьм все наживаются: я, вы… все! Это же всем навар: стражникам, тюремщикам, писцам и канцеляристам, надзирателям, палачам; дровосекам, плотникам, разжигателям костров; ну и… нам, судьям. — Он подмигнул мне. — Да здравствуют окаянные бабы! — добавил он и вознес к небу руку, будто держал в ней заздравную чарку. — …а политическая выгода? Власть имущие делают, что захотят, а вину за все лиха валят на ведьм. А то можно и на евреев, на “мерзопакостных христовых убивцев”; а лавочники? Это же выгодно, если чернь на них поднимется! Это же милое дело, если, когда князь уменьшает содержание драгоценного металла в монетах, в этом обесценивании обвиняют бедняг лавочников, которые вынуждены повышать цены и кажутся причиной зла; а следом выходим на сцену мы, чтобы предать их всенародно позору и утихомирить простонародье, и может статься время от времени кого-то из них и вздернуть. Это же идет на пользу общественному порядку, дорогой Грилланди! Это же спокойствие верхам: кардиналам, князьям, банкирам! Это все промысел, дорогой мой, а мы верные слуги беспредельной власти. Не гордится у вас душа?

Меня затошнило. Сколько-то дней я носился с мыслью бросить все и заняться адвокатским ремеслом. Я хорошо помню, как спросил себя, бывало ли, что судья Ринальди, раз он так на мошну падок, в некоторых случаях за вознаграждение повлиял на приговор. Я действительно вспомнил, что не раз, когда я, несомненно, приговорил бы к сожжению на костре, он вынес приговор о застенке. И наоборот, в случаях, когда по моему мнению хватило бы и тюрьмы, мой глава осудил на костер. В частности, запечатлелся у меня в памяти неизгладимый случай Джаннетто Спигини, одного богатого человека из купеческого сословия, служил он на недворянской должности при папских финансах, эту общественную должность он купил давно, чтобы возвысить свой социальный престиж.

Дело его попалось мне в первые времена моей карьеры, когда еще велико было мое уважение к Астольфо Ринальди.

Спигини я знал до процесса, так как жил он в своем роскошном особняке напротив жилища, которое я арендовал, мы здоровались с ним, и порой со своего балкона он снисходил до легкомысленной беседы со мной. Был он человеком непринужденным и порывистым, и, по правде говоря, даже чудным настолько, что подчас казался мне и вовсе придурковатым, как когда усаживался на балконе без рубахи, чтобы насладиться, по его словам, воздействием благотворных лучей солнечного светила. Однажды летним вечером я вышел на балкон подышать воздухом и застал его на балконе своего дома, он стоял, навалившись на перила, на лбу залегли хмурые морщины, рот скривился в гримасе отвращения. Он завидел меня и, даже не поздоровавшись, вспыльчиво заговорил:

— Господин любезный, а справедливость-то где?

Я подумал, что он философствует о мироздании вообще и улыбнулся.

— Да улыбаться-то нечему, блистательный судья Грилланди! Вы, простите великодушно, молоды еще: есть на этом свете такие мерзости, что вы и представить себе не можете. Вон князь Бьянкакроче, который ворует без зазрения совести, знаете его?

— Лично нет, но имя, конечно же, известно, — с превеликой неохотой отозвался я.

— Я подозреваю, даже нет, я почти уверен, — продолжил он, не дожидаясь, когда я договорю последнее слово, — что он не только сам ворюга, этот хромоногий коротышка лично тайно заправляет разбойниками в окрестностях Рима, это он неведомая особа, о которой шепчутся, что оберегает их из Рима, и имя которой никто не раскрыл или не хочет раскрыть. Я сам видел вот этими своими глазами, как он нагло принимал аж в папском казначействе трех типов с отвратительными рожами, все трое с виду разбойники, один из них однорукий, а у других двоих морды в рубцах, проводила их к князю его же личная охрана, и от каждого князь получил по полному мешочку, в которых, судя по шуму, звякали монеты, а потом он прошептал чего-то на ухо одному из троих, тому, что должно быть был главарем, словно вышептывал тайные сведения, и в конце спокойно отпустил их.

— Так то, прощения прошу, — попытался я поправить его, — они, наверняка, просто-напросто подати платить приход…

–…да какие там подати! Я же там служу, ведь я знал бы, верно? А я к тому же проверил, князь унес их с собой, эти денежки; а еще бывало, что вот выедет он за городские стены со своей личной охраной и пустую телегу за собой волочит неизвестно зачем, а возвращается — полна телега?

— Так просто за провиантом для своей кухни ездил, может же быть? — отозвался я раздраженным тоном.

Тут он, наверное, понял, что лишнее сказал, вздохнул и ушел в дом.

«Как смеет этот простой горожанин Джаннетто Спигини обвинять всемогущего дворянина Турибио Фьорилли, князя Бьянкакроче? — спросил я себя. — Он, никак, обезумел», — ответил я сам себе и постарался выкинуть его слова из головы.

Но Спигини, должно быть, повел разговоры и с другими. И верно, меньше, чем через месяц его арестовали по велению Ринальди и обвиненили в колдовстве. «Так вот отчего, — подумал я, — Спигини наговаривал на князя и сидел полуголый на балконе: не от безумия, а потому как он приспешник сатаны».

И все же, хотя мой патрон свирепствовал над ним пытками ужасными и столь пречастыми как никогда ранее, понадобилось три дня, чтобы сломить подследственного и чтобы он признал какие-то малости, то есть, что он, когда был юнцом и только лишь несколько раз, взмолился черту и что он читал «Каббалу», но лишь для учения: признания было достаточно, чтобы судья Ринальди отправил его на костер, невзирая на мое гораздо более умеренное предложение приговорить к одному году содержания в застенке и к штрафу. Поскольку арестовали Спигини мы, инквизиция прислала всего лишь двух доминиканцев присутствовать на мирском процессе и по их отчетной грамоте попросту вынесла позднее свое решение о религиозной виновности. Все имущество Спигини конфисковали и выставили на аукцион в пользу папской казны. Жену и дочь осужденного изгнали из Рима и навечно заключили в монастырь служанками. И подумать только, что я не раз заглядывался на его дочку, которая была богатой и красивой и на мое счастье не дворянкой, она казалась мне отличной будущей женой, и она тоже бросала на меня красноречивые взгляды! Слава богу, что к тому времени, когда ее отца арестовали, руки ее я еще не попросил.

Конец ознакомительного фрагмента.