В твоих руках и Цепи станут Жемчугом

Beatrice Boije

– А вы думаете, он зря отдал за все это свою жизнь?! – вдруг повысив голос взорвалась Беатрис, нахмурив брови и вздернув верхнюю губу, по старой привычке пытаясь оскалиться, – Думаете, он зря потратил на это столько сил и времени?! Думаете, Господь был бы равнодушен к его жертвам?! Я еще никогда не чувствовала себя так, Генри! Мне еще никогда не было так тяжело! Я физически чувствую на плечах все прожитые мной годы! Сто пятьдесят семь чертовых лет!

1486-1513-… ч. 2

Германия. Саксония. 1632г.

В тот вечер ветер особенно таинственно шептал в кронах деревьев. Погода в Саксонии редко радовала своих жителей солнцем, потому можно было попытаться рискнуть и выбраться под открытое небо еще до заката. Лошади, уставшие от долгого галопа, теперь медленно шли бок о бок, лишь иногда похрапывая соприкасались мордами, будто пытаясь приободрить друг друга. Впрочем, ехать оставалось уже не так далеко.

— Прошло больше ста лет… почти ничего не изменилось. — вздохнула Беатрис, глубже одергивая капюшон. — Будто… я и не уезжала отсюда никогда.

— Изменилась ты.

Долгое время они не произносили ни звука, вслушиваясь в опустившуюся тишину. Они вообще мало говорили по пути сюда. Лишь мерный топот копыт по пыльной земле, ворчание уставших лошадей, черных, как смоль, да шепот ветра в кронах деревьев и уже подернувшейся рыжей «сединой» траве. Умиротворяющая меланхолия и будоражащее смятение. А если прикрыть глаза, можно было расслышать, как где-то на окраине леса журчит ручей.

Когда на горизонте замаячили земли поместья, девушка невольно закусила губу, крепче стиснув пальцы на поводьях. В последний раз она видела свой дом, когда… когда вышла замуж. Не то, чтобы она не скучала по родным местам, просто… она осознавала, что все это так же пройдет, как рано или поздно закончится и ее жизнь. Родители часто навещали ее, заботы о детях и постоянные тренировки почти не давали возможности отвлекаться. Она себе этого и не позволяла. И вот теперь… спустя столько лет, когда, казалось, прошло не сто двадцать семь, а тысяча сто двадцать семь лет, когда надежда была практически похоронена под грузом ошибок прошлого, она едва удержала себя от того, чтобы дернуть поводья на себя, заставив лошадь встать на дыбы от неожиданности.

— Что с тобой?

— Это прозвучит глупо… — сморгнула Беатрис, мотнув головой, будто смахивая прочь наваждение, — Но у меня такое чувство, будто в этом доме меня больше не ждет ничего, кроме обветшалых скелетов и обезумевших призраков. Будто из-за того, что я сделала тогда… все они оказались прокляты вместе со мной.

— Конечно же это не так. — послышалась усмешка справа от нее, — Иначе мне было бы гораздо труднее найти тебя…

— Мне трудно в это поверить.

— Скоро ты сама во всем убедишься…

Ворота, конечно, были старыми, но не обветшалыми. Пара минут возни в замке ловкими, опытными пальцами, и они распахнулись с тугим скрипом, впуская путников на внутренние земли. Витые кованные прутья, обвитые плющом, они могли бы стать непреодолимым препятствием на ее пути, но, сглотнув ком в горле, девушка пришпорила коня, его ногами переступая порог своего дома.

Широкая дорога, ведущая к дому, по которой спокойно мог бы проехать экипаж, была ухожена. Сад, который разбила еще ее прабабушка, и вековые дубы у пруда неподалеку… все было практически таким же, как во времена их с Алоисом детства. Только вот…

— Этого вольера с кроликами тут не было… — вздернула бровь Беатрис, кивая на небольшой кружевной заборчик, вырезанный из дерева в окружении цветочной изгороди, внутри которого суетились белые пушистые зверьки. Их было около пяти, трудно было разобрать из-за их постоянного движения. Внезапно девушка остановилась, сдергивая с головы капюшон. Пробежавшись взглядом из стороны в сторону, она в недоумении посмотрела на своего спутника… — Ты это слышал?

— О чем ты?

— Смех… — голос ее дрогнул, а лошадь сделала пару шагов вперед, будто повинуясь мыслям наездницы, — Детский.

— Смотри…

Из дверей дома во двор выбежали две фигуры. Совсем еще юные девушки, одна лет двенадцати, со светлой косой, и другая, постарше, с черными волосами, забранными сзади гребнем. Наперегонки они бежали к вольеру, неся в руках угощение для своих любимцев. Беатрис снова вздернула бровь, но, пришпорив коней, они двинулись вперед, чтобы обратить на себя внимание.

— Просим прощения, прелестные фройляйн. — начал мужчина, снимая с головы шляпу и прижав ее к груди, — Позвольте представиться. Я — сеньор Айзек де ла Ронда, старый знакомый вашей семьи. Мы с невестой приехали навестить вашего дедушку, не скажете нам, дома ли он?

Девочки замерли, сидя на коленях перед вольером, где сгрудились зверьки, подергивая носами в ожидании лакомства. Старшая некоторое время молчала, переводя хмурый взгляд с мужчины на женщину рядом, а потом дернула за руку сестру…

— Хватит пялиться, это невежливо. — шикнула она в ее сторону, но потом вновь подняла взгляд на мужчину, — Мы вас раньше не видели.

Путники и правда выглядели довольно неестественно для этих мест, привлекая неопытный взгляд. Одетые в плащи, тем не менее не способные скрыть той стати, присущей их владельцам, они пытались обезличить их, если бы не ряд исключений. Давно отвергшая регламенты светского этикета замужней женщины, не носящая чепца, оставляя волосы чернильным водопадом развеваться по ветру, Беатрис носила платья только в официальной обстановке, помимо отсутствия прически привлекая к себе внимание наличием кожаного мужского наряда. Лишь облегающий ее фигуру корсет, больше напоминающий оружейную сбрую, служил отдаленным напоминанием о ее женской натуре. Экзотично расшитый мешок за спиной, чехол с серебряными шпильками на поясе, все это отвлекало на себя внимание сильнее, чем даже ее спутник, чья мощная широкоплечая фигура, казалось, требовала индивидуального дверного проема.

— Я давно не бывал в этих краях. — ухмыльнулся он, окидывая взглядом окрестности, — Мои друзья приезжали сюда в прошлом году… может, вы слышали что-нибудь об этом?

— Кажется, припоминаю… — задумчиво нахмурилась девушка, еще раз окинув взглядом Беатрис, — Какие-то люди из церкви. Они спрашивали о нашей прапрабабушке, но и ваше имя мне вроде бы знакомо. Мое имя Линда. А это Габриэль. — кивнула она на свою сестру, — Дедушка дома, пойдемте, я провожу вас… — она поднялась на ноги, передав сестре пучок моркови и тихо шепнув ей что-то, потянула за собой.

Улыбнувшись девушке, Айзек спешился и помог спуститься с лошади Беатрис.

— Твои друзья?.. — оскалившись шикнула она, когда девочки отошли на некоторое расстояние вперед.

Но мужчина лишь усмехнулся в бороду, потупив взгляд. Потянув за поводья, они двинулись следом за девочками, чтобы оставить на конюшне своих лошадей.

— В последнее время ему стало немного хуже. — сообщила Линда, провожая гостей в дом. Она замерла в дверях, опустив руки на створки дверей в зал, — Потому не волнуйтесь, если он не сразу вас вспомнит.

— Годы берут свое… — вздохнул Айзек, крепче сжав пальцы Беатрис на своем локте.

Та кивнула, будто отвечая на беззвучно заданный вопрос.

Все это время она опасливо оглядывалась по сторонам, жадно цепляя взглядом детали, ни на секунду не выпуская крепкого локтя Айзека из своих рук. Здесь однозначно сделали ремонт и сменили некоторую мебель, и этот ковер в холле… его раньше не было. Где-то краем уха она слышала лай собак. Ей вдруг стало интересно, как изменилась псарня с тех пор как там держал своих породистых охотничьих собак дядюшка Йохан. Однозначно, здесь будто стало светлей, за сто лет в стране явно изменились вкусы на оформление интерьеров. Дом… оживал, когда она видела, как ведут себя эти девочки в его стенах. И невольно ее лицо озарила теплая улыбка. Да… это определенно были не гремящие по углам скелеты и не полтергейсты, разбрасывающие вокруг обломки старой мебели. Ее внук… и его внучки, как минимум, ей было за что благодарить небеса. О такой роскоши, как безбедное будущее своих потомков, она не могла и просить… после всего того, что она сделала.

— Дедушка… — тихо позвала Линда, распахивая двери в гостиную. — К тебе приехали гости. Примешь их или тебе нужно время?

В кресле у окна пошевелилась темная фигура, при оклике девушки сжавшая подлокотник сухими пальцами. Мужчина поднял голову, но из-за спинки кресла было видно только его силуэт.

— Какие гости, милая?

— Сеньор де ла Ронда с невестой… Помнишь, его друзья приезжали к тебе в том году по поводу бабушки Беатрис?

Мужчина замер в кресле на секунду, будто не до конца понимая, о чем идет речь… или же не веря…

— С невестой? — переспросил он, пытаясь обернуться, — Пусть подойдут поближе. А ты беги к матери, пусть велит накрывать на стол. Гости будут ужинать с нами.

— Хорошо, дедушка… — склонив голову, она скользнула взглядом по их фигурам, прежде чем скрыться в холле, взбежав по лестнице на второй этаж.

Едва за их спинами закрылись двери, путники приблизились к окну, в кресле у которого сидел мужчина в теплом халате с меховой оторочкой. Сгущались сумерки, но почему-то в комнате не горело ни одной свечи.

— Я и не надеялся когда-нибудь вновь услышать эти имена… — спустя некоторое время напряженного молчания глухо проговорил он, не двигаясь с места, — Я рад, что вы нашли то, что искали, Айзек…

— Без вас я бы не справился, господин Раух… — поклонился тот, за руку выводя Беатрис к креслу так, чтобы она смогла увидеть лицо своего внука. — Герман…

— Герман… — эхом повторила девушка, опускаясь на колени перед ним. Сжав холодными дрожащими пальцами тонкую руку на подлокотнике. Подняв взгляд в глаза, подернутые белесой пеленой.

— Неужели это ты… — хрипло усмехнулся старик, протянув руку к ее лицу, и на глазах его вдруг засверкала влага, — Правда ты… дорогая бабушка Беатрис…

Она подняла испуганный взгляд в лицо Айзеку. Впервые за все время, что они провели в пути, она не знала, как ей себя вести. Она обхватила его руку своей, обводя ею по контуру, позволяя ему «прощупать» ее образ. Ее дом все еще стоял, ее род все еще был жив… а что же делать дальше, убедившись в этом?

— Почему вы не в Гамбурге? — тихо поинтересовалась она, поглаживая морщинистую кожу с бугристыми линиями вен.

— Тебя не было столько лет, и первое, что ты спрашиваешь, почему я не в Гамбурге. — снова улыбнулся тот, облизнув пересохшие губы, — Ваш брат увез меня сюда, когда мне исполнилось тринадцать. Мой отец окончательно тронулся умом, а после того, что показал мне Алоис… я не мог больше оставаться там.

— Аскель? — Беатрис отшатнулась, в растерянности припав на одно колено. Снова пробежав испуганным взглядом по лицу Айзека, она нашла в себе силы задать свой вопрос, — Сын мой… Он… сошел с ума?

— Хах… он обезумел, моя госпожа. — дрогнул грудью Герман, дрожащей рукой смахнув с лица выступившие в порыве радости слезы, — Ваша гибель с годами лишила его смысла жизни, сначала он срывал свой гнев на тетушке Эмме, а потом свел в могилу и мою мать… только за то, что она была очень похожа на вас.

— О, боги… — едва слышно отозвалась девушка, закрыв рот рукой.

— Я остался здесь и после его смерти, и после гибели Алоиса… — продолжил Герман, сжав ее пальцы в ответ, — Женился… И пусть моя дорогая Рози не дожила до этого дня, как видите, народу в доме хватает. О возвращении в Гамбург я никогда и не думал, мой дом здесь… там, где мой долг. И, как я вижу теперь, — он замолчал на мгновение, чуть повернувшись к Айзеку, — он выполнен.

— Надеюсь, мои коллеги не сильно утомили вас. — иронично улыбнулся мужчина, скользя взглядом по фигуре Беатрис.

— Нет, что вы, сеньор… — махнул рукой старик, — Будь моя воля, я был бы рад, чтобы они остались подольше… мне столько хотелось им рассказать. Но я сделал, что был должен, и не смел их задерживать…

— О чем он говорит? — нахмурилась девушка, подняв взгляд на своего спутника, — Ты присылал сюда инквизицию? Что все это значит, Айзек?

— Они здесь не причем… — покачал головой мужчина, успокаивающе коснувшись ее волос, — Я всего лишь немного потолковал со своим наставником.

— Только не это…

— Разве вы не помните? — вздернув брови удивился Герман, — Хотя да… вы были еще очень молоды, да и не о том нужно было думать.

Резко ударивший в нос аромат цветов белладонны заставил Беатрис вздернуть голову вверх. И в последних отголосках сумерек она увидела как играют на свету брызги камней граната на черных кружевах в руке ее возлюбленного.

— Это…

— Долгая история. — Герман не дал ей договорить, и как раз в этот момент раздался тихий стук в дверь.

В дверном проеме показалась миниатюрная фигурка Линды, которая сообщила, что ужин уже скоро будет готов.

***

— Вы говорили, будто мой брат что-то показал вам… — напомнила Беатрис, под руку ведя внука по коридору в сторону библиотеки, — Что же это было?

— Как раз об этом я и хотел поговорить. — ответил он, тростью проверяя дорогу, постукивая ею по мягкому ковру, но хотя бы по тому, как он держался, можно было сказать, что нужна ему эта трость скорее для «галочки», — Было кое-что в нашем доме, о чем всеми силами пытались забыть. Я понимаю, что для вас значил ваш поступок, вы спасали свою жизнь, защищали тех, кто вам дорог, но наша семья так и не смогла справиться с утратой. Дедушка Теодор… помимо газет и пера его лучшим другом стал алкоголь. Он почти не выходил из своего кабинета, а когда выходил… легче было договориться со Смертью, чем с ним. Он совсем перестал писать со временем, взгляды его радикально изменились не в лучшую сторону. В свете от него быстро отвернулись. Отец… да что о нем говорить, я уже и так сказал более, чем достаточно, а большего он не заслуживает. Он покончил с собой спустя три года после смерти моей матери. Тетушка Эмма… — он тяжело вздохнул, будто переводя дух, — Если бы ее не насадили на кинжал, то точно сожгли бы на костре, нет, ей не передались какие-либо способности, просто львиная доля того природного обаяния, которым вы обладали, воплотилась в ней. И она не гнушалась пользоваться этим, выводя из себя отца своими выходками и мороча головы мужчинам. Тем летом, когда ее зарезали на балу ее же бывшие любовники, я был здесь… и просто попросил Алоиса забрать мои вещи и реликвию, которую он попросил меня сохранить.

Отворив ключом дверь, он пропустил вперед Беатрис и прошел за ней следом. И когда свет свечей в настольном канделябре мягко разогнал тьму, он продолжил.

— Может вы не помните свой дар Исааку, но это вы точно должны были запомнить. Алоис говорил мне, что дед нанял лучшего художника Гамбурга для этой работы. Должен сказать, когда я еще мог видеть, он продолжал выглядеть превосходно… я только сменил багет.

— Да вы что… — ошеломленно вздохнула Беатрис, подходя ближе.

С высокого полотна в человеческий рост на нее смотрели ее близкие. Как живые, будто время тогда остановилось для всех них. Теодор… степенный и серьезный, всеми силами старающийся не хмурить густые, кустистые брови, сжимающий крепкими пальцами ее хрупкие плечи. Аскель… в том самом возрасте, когда ей казалось, что она растит лучшего на свете сына. Умный… талантливый… добрый… как же блестели его глаза. На руках она держала маленький сверток из кружев, из-за которого можно было различить светлые кудряшки, отливающие майским медом. Эмма тогда только родилась, кроме шелковистых волос и огромных голубых глаз на пол-лица на ней больше ничего и не помещалось.

А она сама… Посмотрев в свои глаза, тогда еще ясно-зеленые, такие яркие в контрасте с темно-синим платьем, Беатрис вздрогнула в нерешительности. Будто в один миг она вспомнила, что испытывала в те минуты. Бесконечную усталость от жизни, безграничную любовь к своим детям, граничащую с отчаянием, терпение к мужу и… идущее трещинами ощущение мрачного грядущего. Ей было двадцать четыре года. И так тяжело давалось ей в последние годы ее обучение. Она никогда не давала себе поблажек, а спуская пар на тренировках, она помогала себе прожить еще один день. Теодор никогда не одобрял ее увлечений, но Беатрис была непреклонна. Она никогда не была курицей наседкой и не собиралась ей становиться, будь у нее хоть десять детей. Бунтарка по меркам своего времени, любой мужчина быстро указал бы ей на ее место у детской колыбели и в супружеской постели, но куда там…

— Да… Базиль был великолепным мастером. — вздохнула она, облизнув губы, — Я очень хотела, чтобы на портрете был и Виктор тоже, но…

— Все равно его не получилось бы изобразить. — договорил за нее Герман, — Его образ ускользал бы из разума художника, едва тот поднес бы к холсту кисть. Такого свойство вашего вида…

— Да… вы правы. — кивнула Беатрис.

— Этот портрет долгое время пылился на чердаке. Я провел там половину своего осознанного детства, но его спрятали так надежно, что, несмотря на мои старания, он остался мной незамеченным. Рама высохла и испортилась, а потускневший слой краски смогли восстановить мастера, что до сих пор занимаются реставрацией предметов искусства.

— Хочу выразить свое восхищение вашей стойкостью. Вы так невозмутимы по отношению ко мне… я очень благодарна вам. — печально улыбнулась она, оглянувшись на кресло, куда опустился Герман.

— Разве можно иначе? — хрипло рассмеялся мужчина. В мягком свете свеч его лицо выглядело бархатистым и светлым. Будто разгладились глубокие морщины и глаза блестели чуть ярче, несмотря на слепоту, — Пусть до сего дня я не знал вас лично, мне всегда казалось, будто вы рядом. Рядом со мной. Направляете мой путь, поддерживаете в трудный час. Здесь, в вашем доме, я обрел долгожданный покой. Еще будучи юношей, я приходил сюда и, сидя в этом самом кресле, говорил с вашим изображением на портрете, будто вы могли мне отвечать. Знаете, я верю в судьбу. Верю, что есть нечто, что выше и сильнее нас, любого, даже самого могучего на планете существа. Вы поступили так, как должны были, чтобы произошло то, что должно было произойти. Из тех обрывков записей в ваших дневниках мне немногое удалось понять, пусть я и очень пытался, но могу сказать точно… Когда я услышал имя сеньора де ла Ронда из уст тех господ из Сент-де-Труа, я понял, что должен делать. Я понял, что сделали вы. И не виню вас ни в чем, тем более, не боюсь того, кто вы есть. На закате своих дней, все, о чем я мог бы мечтать, сейчас есть у меня. И я говорю спасибо вам. А вы нашли единение с тем, кого любили. Это самое главное.

— Вы об Айзеке или о Викторе? — сощурила взгляд Беатрис, улыбнувшись крем губ.

Но Герман в ответ лишь добродушно улыбнулся, отрешенно покачав головой.

***

— Я поверить не могу, что ты уговорил меня сделать это… — в бессилии склонила голову Беатрис, стиснув пальцами спинку стула у туалетного столика, перед зеркалом которого она стояла, разглядывая отражение своей комнаты.

— Ну… скажем, это было не так уж и трудно. — лукаво улыбнулся мужчина, в этот момент проверяющий мягкость свежих покрывал на постели. — К тому же… у нас есть еще немного времени, и я решил, что это будет отличная идея, учитывая, что больше возможности может и не представиться.

— Бешеной собаке и семь верст не крюк, Айзек… — закатила глаза девушка, при этом не удержав вздернувшиеся уголки губ. — Ты хоть понимаешь, чем это может закончиться для моей семьи? А для нас?

— С ними все будет в порядке. — вздохнул он, протягивая руку вперед, увлекая девушку к себе на колени, — Неужели ты была не рада увидеться с ними?

Но на его слова она лишь смущенно потупила взгляд.

Конечно… после всего, через что ей пришлось пройти, снова увидеть своих близких, почувствовать себя нужной и родной, не покинутой и не забытой… о чем еще она могла бы мечтать. Несмотря на все, что обрушилось на них из-за нее, им удалось через это пройти и жить дальше, словно дерево после заморозка, пускающее в стороны новые ветви, покрытые сочной листвой, еще более сильной, чем прежде.

Казалось, Герман никак не мог наговориться, он показал ей каждый уголок поместья, рассказал о каждой измененной детали в доме, даже сводил ее на кладбище, где в просторном склепе покоились его предки. Пять новых саркофагов, учитывая, что он забрал из Гамбурга прах своей матери. Рассказал об истории, что поведал ему Алоис перед тем как передать заветное послание и как он хранил ее тайну все эти годы. Жалел он лишь об одном — он ослеп спустя месяц после отъезда священнослужителей, что приехали забрать послание. Будто злой рок настиг и его, дав ему надежду на лучшее будущее его бабушки, взамен отобрав возможность когда-либо убедиться в исполнении своего долга перед ней. Но… он поклялся сделать все, что сможет, протянув ей ключ от ее комнаты, где она жила в девичестве.

— Он оставил здесь все, как было при мне… — поджала она губы, — Приказал прислуге не трогать ничего, лишь вытирать пыль и регулярно менять белье. Знаешь, что он сказал своим детям, когда они узнали, что мы останемся здесь? «Я слепой, безумный столетний старик, владеющий алхимией. Я самый старший в этом доме, и будет так, как я сказал, иначе я вас всех в лягушек превращу!» — нахмурила она брови, пародируя манеру Германа, шутливо ударив кулаком по своему бедру, как тот ударил кулаком по обеденному столу, заставив подскочить хрустальный бокал с вином. — Ему определенно досталась частица моего дара… ты бы видел его коллекцию настоев и снадобий. Еще немного, и он мог бы сотворить лекарство от чумы…

— Хм… это было было бы очень своевременно.

— Как тебе это место? — внезапно перевела тему Беатрис, подняв сверкающие в полумраке глаза ему в лицо, — Ты только посмотри, даже розмариновая клумба на окне все той же формы, что и сто лет назад…

— Теперь здесь прекрасно все… — глухо прошептал мужчина, опускаясь спиной на кровать и увлекая девушку за собой, одной рукой придерживая за спину, а второй медленно приспуская рубашку с ее плеча, — В этой искусной мозаике не хватало лишь одной небольшой детали…

***

Шли к концу третьи сутки их пребывания в поместье. Первое время к гостям относились со снисходительным подозрением, но позже уже вся семья спокойно беседовала за столом и проводила вечерний досуг у камина в компании любимых собак Линды. И пусть Беатрис не решалась признаться остальным в том, кто она такая, несмотря на инстинкты хищника и жертвы, родная кровь все же притягивалась друг к другу. И порой она ловила на себе задумчивый взгляд старшей внучки Германа.

— Знаете… я перечитала ваши записи еще раз и мне кое-что пришло в голову…

— А может будем уже на «ты»? — прокряхтел мужчина, опираясь на трость, подходя к своему креслу после ужина, — Даже Габриэль перестала сторониться вас, а она тяжело привыкает к новым людям.

— Как пожелаешь. — бросила Беатрис, вновь прошелестев тетрадью, — Когда ты только начал терять зрение, я вижу, ты пытался найти лекарство от этого недуга…

— Да… было дело. — отрешенно вздохнул Герман, будто ему самому не было радостно об этом вспоминать, — Меньше резало глаза на солнце, но это все, чего мне удалось достичь. Через месяц я окончательно ослеп. Старость, давление, злой рок… Несмотря на нашу мирную жизнь, каждого, в ком течет твоя кровь, так или иначе коснулась его костлявая рука, прости мне эту гнусность.

— Я подумала, что могу помочь. — тяжело вздохнула она, переварив сказанное внуком, — Теперь.

— Целительные свойства твоей крови…

— Именно…

— И что же ты предлагаешь?.. — проговорил он после долгой паузы.

— Если вы позволите мне… — начала девушка, вновь что-то выискивая в тетради, — Мы можем дополнить одну из формул, что ты описывал в своих исследованиях. Регенеративные процессы устранят нарушения структуры сетчатки на более глубоком уровне и обратят вспять деформации рогового слоя… Конечно, это не дело одного дня, но через неделю такой терапии ты уже сможешь более-менее ясно различать предметы вблизи… Я подумала, после всего, что ты сделал для меня и нашей семьи… я должна сделать хоть что-то, дабы отблагодарить тебя, мой милый Герман.

— Ты моя семья. — улыбнулся мужчина, пространно поглядев куда-то в сторону камина, — Я твоя плоть и кровь. А учитывая то, чем ты поделилась со мной о своих странствиях, это я должен благодарить тебя за то, что нашла время навестить развалину внука в преддверии конца света. — крякнул он, сминая в руке набалдашник своей трости. — Но вся эта дьявольская метафизика мне чужда, моя магия построена на более материальных вещах. Я слышал обо всем, что происходит сейчас в Европе, о Чуме и войне, что сейчас идет, но, повинуясь долгу, стараюсь уберечь свою семью от ненужных потрясений. Мне уже недолго осталось, и я буду рад, если мне удастся хоть одним глазком взглянуть на тебя в последний раз… не на портрете в библиотеке.

— Уверена, ты сможешь сделать это двумя глазами. — улыбнулась она в ответ, сморгнув зеленые пятна, что плясали в глазах после того, как она посмотрела в камин.

***

— А ну-ка… попробуем теперь, осторожно… без резких движений.

Этот ее поступок дорого ей обойдется. По крайней мере, она думала именно так. Каждый раз, когда она пыталась изгаляться со своей кровью, это больно прилетало откатом по ее жизненному пути. Но сейчас Беатрис чувствовала, что балансирует на грани. Она может дать возможность своему внуку вновь увидеть краски этого мира и лица своих детей перед неизбежным концом или оставить его умирать с пустой оболочкой чувства выполненного долга. Человеческая жизнь полна противоречий и дилемм, а иногда смерть — это не самое страшное, что может нас настигнуть.

Медленно развязав повязку, закрывающую глаза и оберегающую их от излишней перегрузки во время восстановления тканей, Беатрис передала ее в руки сидящему рядом Айзеку, тоже наблюдающему за процессом. И она была бесконечно благодарна ему за то, что он не стал путаться под ногами и пытаться читать нудные нотации про то, как это противоестественно, о том, что ей не стоит испытывать судьбу. Пренебрежение какими бы то ни было авторитетами, жажда действий и авантюр, это, казалось, мутировавшее со временем чувство снова охватило ее за то время, что она провела в стенах родного дома.

— Открывай глаза… медленно, не торопись.

— Я еще никогда не чувствовал себя так хорошо… — откликнулся Герман, все это время послушно сидевший с закрытыми глазами.

Морщины вокруг них будто разгладились, оставив лишь небольшие бороздки в уголках, а сухость и потемнения на коже спали, омолодившись на года. Дрогнув веками, мужчина все же приоткрыл глаза, медленно и нерешительно переводя взгляд из стороны в сторону.

— Ну, как?

— Пока никак… Подожди, дай освоиться. Боже мой…

— Что такое… — поморщилась Беатрис, стиснув зубы, больно уж искренним был его восторг.

— Я… ты и вправду так похожа на мою мать…

— Неужели на этом свете нашлась женщина, что смогла приблизиться к такому совершенству. — все же усмехнулась девушка, облегченно выдохнув, когда поняла, что их эксперимент удался, — Может и вправду, у моего сына были не все дома. У тебя глаза Теодора… — заметила Беатрис, склонив голову на бок.

— В этом ты права, уж точно… не все. — ответил мужчина, обводя прищуренным взглядом комнату, — Спасибо тебе, дорогая Беатрис, я и мечтать не мог о таком…

— Я так и знала, что никакая она не Белинда из Австрии… — раздался хмурый голосок Линды со стороны дверей. — Дедушка, что здесь происходит?

— Вот шельма, все-таки устроила подпольное расследование. — добродушно рассмеялся Герман, протягивая руку к внучке, — Подойди-ка сюда, потолкуем. Друзья… — обратился он к Беатрис и мужчине рядом с ней, — Я прекрасно осознаю, что не сегодня так завтра отдам концы, отброшу копыта… и еще много неприятных, неблагозвучных выражений, обозначающих кончину…

— Дедушка… не говори так.

— Тихо, женщина. — наигранно пригрозил он, карикатурно ударив кулаком о подлокотник, — Так вот, как в свое время наше сакральное знание нашло во мне свой росток, теперь мне бы хотелось испросить твоего благословения, дорогая бабушка.

— Бабушка?!

— Цыц! Так вот, видишь ли, Линда младшая на удивление смышленая девочка. И не болтливая, что немаловажно. Целеустремленная и непреклонная. Она очень помогала мне при сборе ингредиентов для изготовления лекарств и отлично стреляет из лука, так, милая?

— Я, конечно, стараюсь, дедушка…

— Еще и скромная ко всему. Так вот…

— Ты хочешь передать ей «тайное знание семьи»? — наконец перебила его Беатрис, кинув взгляд в сторону нахмурившейся девушки. Она успела заметить, что, когда Линда смущалась, она начинала злиться. — И мои записи со всем… вытекающим?

— Боюсь, что так. — пожал плечами Герман, еще раз пройдясь взглядом по фигуре девушки, — Да брось, ей уже шестнадцать, я хорошо ее подготовил, к тому же она не глупая, сама небось раскусила весь этот безвкусный водевиль, что мы тут играем уже вторую неделю, правда, милая?

— Я заметила… как блестят ваши глаза в темноте. — отозвалась девушка, сжав руками колени, — И… за столом вы ни к чему не притрагивались, кроме вина. Да и этот портрет в кабинете дедушки… он еще ни с кем так не разговаривал, как с вами.

— Поверь, дорогая, моих родителей совершенно не смущал тот факт, что мой создатель вовсе не ел с нами за одним столом… Хотя и прожил с нами более десяти лет. — добродушно рассмеялась Беатрис, погладив ее по плечу. — Ты умеешь хранить секреты? Не боишься, что однажды за тобой могут приехать злые дяди в черных плащах и перерезать горло за то, что ты слишком много знаешь? — прищурилась она, будто пытаясь нагнать страху на свою правнучку. — Или что однажды столкнешься с чем-нибудь, против чего даже лук не сможет тебе помочь?

— Как и всем людям, мне свойственно бояться смерти… — ответила она через какое-то время, сверля твердым взглядом лицо Беатрис. Но она не отвела глаз, даже несмотря на то, что не все выдерживали долгое время под проницательным взором вампирши, — Но пример дедушки показал мне, что есть вещи, которые не стоят того, чтобы бояться неизбежного, ведь смерть… не самое страшное, что может с нами произойти.

— А она мне нравится. — задумчиво кивнула девушка, повернувшись в сторону Германа. — Не поднимает визга, не паникует… Хотя любопытство, граничащее с безрассудством, безусловно неотъемлемое качество любого, в ком течет моя кровь. Вот что бы тебе хотелось спросить?

— Как… как вы смогли вернуть зрение моему дедушке?

— О-о… это долгая история, дорогая Линда. — улыбнулась Беатрис, поднимаясь с ковра и увлекая девушку за собой в сторону библиотеки, — Понимаешь, классическая алхимия не всегда способна добиться идеального результата, когда дело касается необратимых повреждений человеческого организма…

— Это действительно надолго… — устало вздохнул Айзек, отбрасывая в сторону ставшую бесполезной повязку для глаз. Похлопав себя по поясу в поисках мешочка с табаком, он уперся локтями в колени, начав неторопливыми движениями набивать трубку.

— Позвольте и мне… — кивнул в его сторону Герман, потянувшись к чехлу с собственной трубкой, — Не курил нормально уже много лет, руки тряслись, не мог никак набить трубку, не разбросав при этом весь табак по полу.

— Да ради всего святого… — Айзек передал мужчине табак, — Все равно раньше чем через три часа они не вернутся…

Мужчины закурили, время от времени перекидываясь небольшими фразами и пуская клубы ароматного дыма. И наверно впервые за многие годы Айзек мог бы сказать, что… чувствует себя, как дома. Будто здесь… то самое место, где его душа сможет обрести покой рядом с дорогими и небезразличными к нему людьми.

— Это правда? — вдруг после долгого затишья подал голос Герман, — Правда, что она сказала про ваш Путь?

— Да… — нехотя выдавил из себя мужчина, тут же стиснув зубами мундштук, — Это правда.

— Хм… Я мог бы сделать что-нибудь для вас?

— Молитесь за нее, господин Раух… — уже более охотно отозвался он, подняв взгляд в его прояснившиеся серые, как припорошенный снегом озерный лед, глаза, — И да поможет нам Бог.