Узник

Anne Dar, 2016

Камилла была долгожданным ребенком в семье, но еще в глубоком детстве потеряла обоих родителей. На воспитание девочку взяла тётка, и со временем между ними образовались “терпимые” отношения, основанные на безразличии друг к другу. После окончания школы Камилла хочет уехать в столицу, но неожиданно обнаруживает в доме своей тетки страшную находку. Девушка понимает, что эта находка обязательно лишит её жизни, если она ослабит над ней контроль, но она также осознает, что не в силах уничтожить найденное. Вскоре прошлое девушки открывается с новой стороны, и Камилла узнает, что на самом деле она не круглая сирота, а брошенный в детстве ребенок…

У сильного всегда бессильный виноват:

Тому в Истории мы тьму примеров слышим,

Но мы Истории не пишем;

А вот о том как в Баснях говорят.

I

В году 365 дней, из них 180 пасмурных, 90 дождливых, 50 снежных и лишь 45 солнечных. Такова статистика погоды моего города за прошедший год. Возможно, именно она приводит к ежегодному оттоку молодежи из Богом забытого городка. Молодому человеку сложно жить в условиях вечной серости и сырости, ему хочется солнца и тепла, которых наш город не способен дать. После окончания школы все уезжают. Не обязательно в столицу, но обязательно куда-нибудь на юг, за тысячи километров, чтобы, наконец, отогреть свою душу. Назад почти никто не возвращается, никогда. Город, число населения которого составляет всего лишь пять тысяч семьсот девяносто три человека, из последних сил дышит своими уставшими легкими, доживая свои последние, грядущие несколько десятилетий.

После окончания школы я хотела поступить в один из лучших университетов страны на биологический факультет кафедры ботаники в столицу, которая находится в восьми ста километрах от беспросветной серости. Для того, чтобы покинуть город, мне нужно было сдать три экзамена: язык, биологию и химию. Я собиралась преодолеть этот трамплин и могла бы сделать это с легкостью, вот только вовремя остановилась.

У меня не было ни братьев, ни сестер, однако я не жалела об этом, как делают большинство единственных детей в семье. До определенного момента я даже не задумывалась об этом, но, когда наступает полное одиночество, начинаешь думать о многих вещах, которым раньше не придавал значение. Раньше я думала, что полное одиночество присуще только людям, прожившим более полвека, чья голова устлана белёсой сединой, а лицо покрыто тонкими нитями морщин, отражающих историю их жизней. И когда в самом начале жизни я столкнулась с тем, что могло меня ожидать лишь спустя полсотни лет, я оказалась в растерянности, что, как я сейчас думаю, было глупо, ведь я всегда была наполовину одинока. Моих родителей я слишком плохо помню, до сих пор не забыть их окончательно мне помогали только изображения на старых серых фотокарточках. В фотоальбоме есть одна крупная цветная фотография, по которой можно воспроизвести в памяти голубые глаза отца и пышные каштановые волосы матери, однако я всё чаще ловлю себя на том, что мои воспоминания о родителях больше напоминают серый калейдоскоп, который я наполняю несуществующими в прошлой жизни красками.

Мой отец был родом из этого города, моя мать была из глухой деревни в трех ста километрах отсюда. Они познакомились в столице, когда отцу было двадцать шесть, а маме должен был исполниться двадцать первый год.

За пару лет до знакомства с моей матерью отец окончил медицинский университет с красным дипломом, что помогло ему остаться в столице в одной из городских поликлиник на должности кардиолога. Он снимал небольшую старую двухкомнатную квартиру возле железнодорожного вокзала, шум которого так сильно впечатался в мой детский разум, что я до сих пор его помню. Моя мать должна была стать медсестрой и, придя на практику в ту самую поликлинику, в которой уже работал мой отец, она познакомилась с нейрохирургом, который был на два года моложе моего отца, и кардиологом. В итоге из двух молодых людей она выбрала того, что был постарше, и, спустя год, влюбленные поженились. По неизвестной причине у молодой пары долго не получалось завести ребенка. Лишь спустя пять лет, когда моему отцу было тридцать два, а матери двадцать семь, двадцать девятого сентября родилась я. Имя ребенку достаточно долго не могли придумать и лишь по истечению месяца после рождения меня зарегистрировали под именем Камилла Тамм. Редкое имя с не менее редкой фамилией. Назвать ребенка в честь целебного растения было вполне логично, так как после пяти лет бесплодия цветок всё же появился на свет. С фамилией же всё немного сложнее. По отцовской линии мой прапрадед был эстонцем, так что моя фамилия имела эстонские корни. Как позже я узнала от своей тётки — «tamm», дословно переводится с эстонского, как «дуб».

Однажды, когда мне было два года, мои родители не вернулись домой. Двое суток я пробыла в пустой квартире, ожидая прихода семьи, но вместо этого дверь взломали незнакомые мне люди и, вошедший в квартиру мужчина средних лет, вынес меня на руках из коридора, в который я больше никогда не возвращалась. Позже я узнала, что мои родители не смогут меня забрать и мне придется уехать с женщиной, которую я впервые видела. Спустя несколько лет я узнала, что эта женщина приходится старшей сестрой моего отца, на момент нашей встречи ей было сорок четыре года.

На следующий день после знакомства со своей опекуншей, мы сели в поезд и, спустя двое суток, ранним солнечным весенним утром, мы оказались в провинциальном городке, родине детства моего отца, в котором было достаточно Анастасий и не было ни одной Камиллы. С фамилией тоже было глухо. В городе из Таммов остались только моя попечительница, которая сменила свою девичью фамилию больше двадцати лет назад, и я. В итоге, я с детства неизбежно выделялась своими метриками. Чаще это вызывало во мне негодование, нежели радость, так как я всегда предпочитала оставаться в тени и тишине, в то время, когда мир вокруг меня бурлил.

Обычно люди привязываются друг к другу, живя под одной крышей вместе. Особенно склонны к образованию подобному роду уз, казалось бы, одинокие женщина и осиротевшая девочка, состоящие в кровной связи. Но ничего подобного с нами не произошло. Нельзя сказать, что тетя была ко мне холодна, но и тепла она ко мне не испытывала. Мы словно всю жизнь держались друг от друга на определенной дистанции, которая никого из нас не смущала и, со временем, даже начала облегчать нам жизнь. Я могла гулять допоздна зная, что обо мне никто не беспокоится, рано научилась сама готовить себе завтраки, мне не задавали лишних вопросов и не отчитывали за недоеденный ужин, а я, в свою очередь, не нарушала тишины, в которой по вечерам нуждалась моя сожительница, не просила покупать мне игрушек, которые были мне не нужны, и не требовала к себе повышенного внимания. Позже я осознала, что подобное безразличие со стороны единственного взрослого человека в моей жизни могло развить во мне отрицательные качества, ведь, когда ребенок осознает, что за ним не наблюдают и он лишен ежедневного процента контроля, он может позволить себе всё в плане поведения. А всё — это слишком много для формирующегося неустойчивого мира ребёнка. Однако, каким-то чудом, я смогла пройти по краю пропасти безразличия и, будучи предоставленной самой себе, я увлеклась окружающей меня средой. Город, в котором мне предстояло жить, был расположен в холмистой лесной местности, а тот факт, что мой дом был последним на улице и располагался на границе с лесом, мне облегчал жизнь. После занятий в школе и почти все выходные я проводила неподалёку в лесу, и чем взрослее я становилась, тем дальше от дома меня уводили тропинки.

С детства я полюбила уединение, хотя всегда осознавала его тонкую грань с одиночеством, которую боялась перейти и, отчасти из-за этой боязни, друзья у меня были. Они были либо старше меня, либо мои ровесники, поэтому я быстро лишилась близкого общения с ними, каждый год, после выпускного в школе, теряя каждого из них по одному. Переписки в социальных сетях становились всё реже, и, хоть мы и оставались друзьями, но близость, передающаяся через рукопожатие, и терпкость от слов, разливающихся во рту, исчезали. Оставались только чёрные буквы, на белом фоне монитора, от людей, которые проживали свои жизни за сотни километров от моей.

Ещё совсем недавно я тоже хотела поступить в университет, но желания вырваться из этого города, как у всех моих знакомых, у меня не было. Сейчас, задумываясь о том, почему я решила поступать в столицу, я не могу ответить себе на этот вопрос. Ведь можно было ограничиться и городом, который находится всего в восьмидесяти километрах к востоку отсюда, в нём также можно было поступить на биологический факультет, но я выбрала столицу. Наверное, я решила, что если и стоит порывать с этим городом, то окончательно — уехать в самую дальнюю точку, на самый юг, в самый лучший университет.