Плохой хороший конец

Alex Linge, 2019

Я мысленно взвыл. Будь у меня хоть какая-нибудь связь с Алисой, я бы немедленно позвонил, пришёл к ней – сделал что угодно, чтобы убедиться, что нельзя покончить с игрой простым «я хочу выйти». Вся моя жизнь превращалась в ночной кошмар, от которого невозможно проснуться. И хоть я и любил ужасы, этот мне совсем не нравился.

Глава 2

С этими сомнительными историями и братьями я забывал и о своём хобби, и о том, какие эмоции приносит охота за хорошими кадрами, и о том, что к четвергу мне нужно всё ещё сфотографировать «людей в работе», и о Вадиме — моём единственном собеседнике последние пару месяцев. Совсем недавно именно эти мысли занимали меня большую часть свободного времени, и теперь я казался себе предателем, который променял реальных знакомых на воображаемых.

Идея заняться фотографией возникла спонтанно: я увидел на доске объявлений информацию о бесплатных курсах в местной библиотеке, а рядом, как знак свыше, реклама продажи простенькой зеркалки. И вот я уже читаю в интернете основы перспективы и готовлюсь к тому, чтобы, если не блеснуть, хотя бы не сильно опозориться, если будут что-то спрашивать. Но на первом уроке никто ничего не спрашивал. Невысокий молодой парень с горящими глазами объяснил, как будут проходить занятия, рассказал про себя, показал несколько своих весьма недурственных работ и набросал план всего курса. Похоже, все остались довольны, кроме одного человека, казавшегося уставшим и от фотографии, и от жизни.

Из вежливости я поинтересовался: «Зачем же вы, сударь, пришли?»; мы разговорились и оказались в ближайшем кафе. Легко, непринуждённо. Я даже решил, что это моя заслуга — какой я молодец, быстро завожу друзей, — но быстро вспомнил, что это скорее случайность: обычно новые знакомства мне не давались.

Оказалось, что Вадим, мой собеседник, посвятил фотографии половину жизни (увлекался со школы, отучился и работал по профессии восемь лет) и на курсы ходил за вдохновением:

— Творческие люди любят смотреть на других творческих людей. Большинство не выдерживает и месяца, но восторг новичков стоит того, чтобы тратить пару часов в неделю на походы сюда.

Пожалуй, мы могли бы разговаривать о чём угодно, но чаще всего обсуждали быт и, что странно, личное. Он рассказывал о жене и дочке, о работе и коллегах, а потом слушал мой скупой отчёт о переводах, сериалах и Марине. Но в этот раз я, чувствуя что-то вроде извращённой гордости — радовался, что мне наконец есть, что рассказать. Так много новых людей, о которых я, правда, ничего не знал. Но можно ведь просто поделиться впечатлениями. Осталось только дождаться четверга. А пока оставалось думать о работе. Или о метро. А ещё в пять утра какая-то из соседских собак напомнила о своём существовании, и теперь я думал о собаках. Может, завести себе кого-нибудь? Кота, пса, котопса — кого-нибудь, кто будет ждать меня дома, гадить по углам и требовать ласки. Но у меня не приживались даже цветы в горшках — вряд ли я смог бы привыкнуть к животному. Или человеку. Ни тех, ни других, я не любил, но последних приходилось терпеть, ведь я, как учат в школе, член общества, который обязан сосуществовать с другими жителями этого муравейника в гармонии и бла-бла-бла.

— Давно хотела тебя спросить… — прерывая мои размышления, заговорила Марина. — У тебя же нет никого? Мы никогда не обсуждали измены…

Но ответить я не успел. Перед глазами стала вырисовываться картинка.

Мы с братом сидим в кафе. Нам лет шестнадцать. Я отвратительно прилизанный, ковыряю вилкой подобие карбонары и осуждающе качаю головой, а брат смотрит на меня снисходительно: словно он познал тайны мироздания и готов поделиться ими со мной, если я смогу их принять. Но по его взгляду понятно, что я никогда не смогу.

— Есть люди, любящие однообразие. Ты из таких, — делая глоток зеленоватого лимонада, объясняет он.

— И что? Ты так говоришь, как будто это плохо.

— Это скучно, — почти перебивает он. А в глазах — пустота. Видимо, и с множеством подружек ему ничуть не веселее.

Я не отвечаю. Говорят, с интересным человеком приятно просто посидеть в тишине, но наше молчание всегда тяжёлое. Мы не умеем ни разговаривать, ни молчать друг с другом. Вилка в тарелке мерзко скрипит, он смотрит на неё (и на меня) с раздражением, а потом хмыкает.

— Забавно… — начинает он, и я взволнованно придвигаюсь ближе. Хочется спросить, что его беспокоит, что скрывается за этим «забавно», но к нам подходит девушка — похоже, на пару лет старше, — и Кристиан резко замолкает.

Она одета броско, безвкусно (даже для меня) и абсолютно непрактично. Внимательно осмотрев сначала меня, потом Кристиана, она удовлетворённо кивает и наклоняется к близнецу, целуя его в губы (глупое подростковое показушничество), а я брезгливо морщусь.

— А мне ты сказал, что занят, негодник, — игриво возмущается она, садясь рядом с Кристианом.

— Я и занят, — с лица близнеца мгновенно исчезает печальная задумчивость, уступая место более привычному скучающему равнодушию. — С тобой у меня совсем не остаётся времени на братишку.

— Вообще-то я старше на десять минут, — ворчу я себе под нос, потому что не люблю, когда он зовёт меня так. Это могло бы быть мило, но в его устах звучит уничижительно. Будто я — безмозглый младший брат, который вечно надоедает ему глупыми вопросами.

В ответ на это он бросает в мою сторону усталый взгляд, а потом возвращается к своей даме:

— Я рад тебя видеть, но не…

Его обрывают на полуслове. Ещё одна девушка, симпатичнее предыдущей и одета проще: вместо короткой юбки и сапог на каблуке — джинсы и кроссовки. И сверху не обтягивающее нечто, а обыкновенная куртка. Такая, наверное, могла бы понравиться и мне.

— Ага, вот чем ты занят, засранец, — негодует вторая, тыкая в первую. — Всякими швабрами!

Кристиан демонстрирует самую очаровательную улыбку, имеющуюся в его арсенале, и незаметно подмигивает мне, словно говоря «смотри и учись».

Конец этой истории растворился в настоящем, но я почти не сомневался, что Кристиан нашёл, как выкрутиться. Он всегда находил.

— Мне хватает и тебя, — медленно, ещё застряв в том дне, ответил я.

«Интересно, сколько это длилось? По ощущениям — несколько минут…»

— Значит, нет? — спокойно уточнила Марина, похоже, не заметив эту паузу.

— Именно, — подтвердил я.

— Хорошо, — она постучала пальцами по столу. — Хорошо, — стукнув ещё пару раз, повторила она, а потом переключилась в режим работающего зомби и больше не отвлекалась, даже когда через полтора часа я, побоявшись компании своих мыслей, пригласил её вместе пообедать.

«Видимо, кто-то слишком глуп, чтобы думать так много», — пошутил бы Кристиан, будь он на моём месте. Банальная шутка, от которой не осталось и намёка на оригинальность, но иногда Кристиан — я почему-то знал и это — разбавлял свой юмор примитивными изобретениями других. Я слабо усмехнулся, а потом растеряно замер. А что сказал бы я?

Сейчас — понятно. Отшутился бы, бросил ответную колкость; но тот, другой, из прошлого — мягкий, пассивный. Он бы, наверное, промолчал? Скорее всего. Беззлобно поджал бы губы, даже не пытаясь сопротивляться попытке его растормошить. Неужели я действительно был таким? Разве это возможно? Конечно, люди меняются. Сегодня ты один человек, а завтра — немного другой. Но лишь немного, потому что для кардинального изменения должно что-то случиться, что-то ломающее характер и уничтожающее душу. Но в моей жизни не было ничего такого. Или было?.. В мимолётной фантазии я похоронил всех друзей и знакомых, выжил в авиакатастрофе, обанкротился, бомжевал, а потом смог начать новую жизнь. Но как было на самом деле? И какую роль во всём этом играл брат? Его почему-то не было ни в одном из моих сценариев.

Обеденный перерыв переместился в Екатерининский парк, находившийся у работы. Я часто ходил туда, но привычный распорядок переставал приносить удовольствие.

«Рохля из воспоминания, должно быть, не любил шевелиться; он выглядит домоседом», — размышлял я, присев на лавочку с видом на пруд, и вспышкой вспомнил, как мы с Кристианом гуляем в парке; может даже, в этом самом. Брат сдержанно, местами безуспешно пытаясь скрыть восторг, рассказывает о своей курсовой работе, ради которой он ходит по театрам и разговаривает с артистами, а потом мы неожиданно соскальзываем на семейную тематику.

— Сомневаюсь, что у меня получилось бы стать родителем, это ты у нас создан для выращивания минимум трёх отпрысков, — говорит он.

— А ты, стало быть, слишком хорош для этого? — спрашиваю я немного обиженно.

— Да нет, просто… — серьёзно вздыхает Кристиан, игнорируя сарказм моего ответа. — Просто не моё это. Дети, пелёнки, брак, жена, обязательства.

— Обязательства — точно не про тебя, — вставляю я, и он, натянуто улыбнувшись, смотрит в землю и переводит тему:

— Нужно будет собрать немало информации для статистики. Чтобы было проще, я написал список возможных ответов. Буду надеяться, что люди смогут выбрать из них.

— И какие же там варианты?

— Ничего особенного. Может, у кого-то и найдутся интересные истории о том, как и почему они пришли в театр, но большинство будет говорить о семье актёров, любимом артисте, славе и деньгах.

— Может, тебе стоило пойти на психолога? Твоя тема какая-то слишком психологическая.

— Хватит с нас одного, — фыркает Кристиан. — Гляди-ка, — он вдруг замедляется и указывает на скамейку впереди.

На ней полулежит длиннобородый человек в грязной одежде. Я приглядываюсь, потом непонимающе смотрю на брата, поворачиваюсь к человеку снова. Нет, это не московский парк, это парк Пушкина в Нижнем Новгороде, а человек, которого мой разум отказывался узнавать, наш отец.

— Пройдём мимо, — велит близнец и решительно шагает вперёд. Но человек нас замечает.

— Вы так изменились, — растягивая гласные и одновременно пытаясь подняться, говорит он, и Кристиан резко останавливается. — Так изменились… — пожевав, повторяет отец, смотря на нас подобострастно. Его глаза беспокойно бегают по нашим лицам, ища то ли поддержки, то ли сочувствия.

— И это не твоя заслуга, — Кристиан яростно сжимает руки в кулаки, будто готовится драться.

Отец испуганно съёживается, стараясь казаться меньше. Неторопливый, тихий — совсем не похожий на монстра, которого я так боялся в детстве.

— Дайте денег на еду, ребятки, — нараспев просит он, демонстрируя редкие зубы.

Кристиан приоткрывает рот, но ничего не говорит. Молча выдыхает, поджимает губы, достаёт из кошелька первую попавшуюся купюру — целую тысячу.

— Надеюсь, ты упьёшься на эти деньги до смерти, ничтожество, — и бросает ему под ноги.

— Люди переоценивают прошлое, — заговорил голос рядом. — Я на твоём месте не стала бы его вспоминать.

Алиса. Снова в однотонном светло-зелёном платье по колено, снова пугающе похожа на ведьму и говорит что-то непонятное.

— Я на своём месте поступил бы так же, будь у меня был выбор, — проворчал я.

— У тебя есть выбор, просто ты боишься его принять.

«Что это ещё значит? Очередной ребус?»

Я встал, но Алиса потянула меня за край рубашки, сажая обратно.

— Фу, какой скучный, — цокнула она языком.

Перед глазами пошли бензиновые пятна. Скучный… Так говорил про меня брат; в ту секунду в ушах даже звучал его баритон, повторяющий это слово.

Я послушно сел обратно, чувствуя знакомую слабость, не позволяющую двигаться.

— Всё проще, чем кажется, — она подёргала меня за руку, ловя взгляд. — Ты участвуешь в игре, которая стирает людям память, а потом помогает её восстановить. В ближайшее время ты будешь вспоминать свою жизнь. Не сомневайся — она твоя.

«Игра и стёртая память… Я в бреду или она?»

Алиса смотрела на меня, не моргая, будто ждала какой-то бурной реакции, которую потом можно будет показать инвесторам и сказать: «Смотрите, какая у нас смешная дрессированная мартышка! Вложите деньги в наш проект и увидите ещё много таких, даже лучше!» Но я всё ещё был безучастен и молчал. Как рохля — не мог ничего придумать, поэтому послушно принимал это, кажущееся совсем безумным, объяснение. Лучше плохие ответы, чем вообще никаких; лучше этот самодельный кораблик из бумаги, склеенный наспех и разваливающийся в руках.

— И в чём суть этой игры? Какова твоя роль? Саши? Где мой брат? Он появится? Есть доказательства, что он вообще существует? Сколько всё это будет длиться?

Алиса закатила глаза.

— Ну что за человек! Задаёт такие занудные вопросы. Я не стану на них отвечать. Но ты можешь задать другие, те, которые интересуют тебя на самом деле, — она поиграла бровями, и я, невнимательно оглядев её, попробовал сосредоточиться.

Что меня интересует на самом деле? Пока эта выдуманная история, которую пытались мне навязать, не интересовала меня вообще. Что спрашивать? Вопросы логики её не устроили. А других у меня нет. Хотя…

Переведя взгляд на пруд, я закусил губу. По инерции. Так я, похоже, делал в прошлом; разум знал больше тела, но меня волновало другое: почему человек из воспоминаний так не похож на меня нынешнего?

— Например, что ты знаешь о себе? — не дождавшись ответа, подсказала Алиса. — О своей жизни. Кем были твои родители, какой любимый цвет у мамы.

— Не уверен, что он у неё вообще есть, — нахмурился я, представляя безликую женщину в джинсах и свитере кремового цвета. — Мне кажется, у большинства людей его нет.

«Даже, пожалуй, у меня».

Я перебрал немногочисленные воспоминания своего нового прошлого. В эпизоде с песочницей я в коричневых шортах и голубой футболке, в которые меня, очевидно, одела мама; в воспоминании с подружками Кристиана на мне чёрные брюки и тёмно-бирюзовая водолазка; отца я встретил в джинсах, короткой серой куртке и чёрной шапке. Никакой уникальности. А вот близнец — у него даже был какой-то стиль. Одежда всегда строгая — никаких спортивных штанов и мешковатых кофт, — палитра включает оттенки чёрного, белого, фиолетового, синего. Он всегда кажется идеальным, в отличие от меня.

— Ты никогда не задумывался, почему у тебя нет детства? — продолжила Алиса, не давая задержаться на восхвалении близнеца. Пришлось посмотрел на неё снова.

Разве у меня его нет? Наверняка есть, у всех есть детство. Скучное, яркое, счастливое, несчастное — разное. И моё было таким же. Всё как у всех.

— Попробуй вспомнить что-нибудь из того времени, — посоветовала она следом.

Это предложение отозвалось старой доброй болью в виске. С каждым таким вопросом память всё больше становилась похожей на тёмный лес, в котором я заблудился, не имея даже надежды на спасение.

— Мне это не нужно, — заявил я, надеясь соврать и ей, и себе, как будто эта ложь что-нибудь изменит.

— Уверен? — Алиса посмотрела на меня со злорадной усмешкой. У неё безоговорочное преимущество. Наверное, это действительно игра — иначе почему все ответы известны ей до того, как я их произнесу?

Я медленно (совсем не уверенно) кивнул, но Алиса не стала спорить. Даже сделала вид, что поверила.

— Это неправильно, но дело твоё.

— Видимо, вы где-то ошиблись, сделав меня таким нелюбопытным, — я по инерции взглянул на часы, с удивлением отмечая, что просидел в парке почти полчаса. — Скажешь что-то ещё, или я могу возвращаться на работу?

— Ступай, — пожала она плечами и, встав, зашагала в сторону выхода, периодически останавливаясь у деревьев и что-то рассматривая.

«Мне неинтересно», — упрямо повторил я про себя, поднимаясь и отряхиваясь. Возникло непреодолимое желание стряхнуть с себя эту встречу. Хотя бы так.

На работе, отвлекая меня от любимого цвета, утерянного детства и прошлого, Марина напомнила, что утром, когда я вошёл, она пригласила меня в гости на мои любимые котлеты — какие-то чудные из курицы и майонеза, — и я, не вслушиваясь, согласился.

«Придётся изменить утреннее"да, конечно"на"прости, давай в другой раз"».

Как ни странно, обошлось без ссор. Услышав отказ, она, положив руки перед собой, сделала глубокий вдох — как советуют в успокоительных тренингах, — посмотрела с минимальным, но всё-таки заметным упрёком и до конца дня со мной не разговаривала. Но меня это не волновало, даже если бы она в ярости вздумала разнести мебель в щепки. Наша с ней драма проигрывала на фоне моей личной.

Дома, включив для фона сериал, я стал рыться в памяти. Детство. Конечно, оно у меня было. У меня была мать, но…Я не мог представить её, не знал, что она любила, что ненавидела, каким был её голос. Она просто была. И всё. Как деревянный брусок, внутри которого скрыта шахматная фигура. Однажды она превратится в полноценного участника партии, а пока это лишь деревяшка. Мои размышления были прерваны сериальной героиней, которая достаточно громко, чтобы достучаться до моего сознания, стала жаловаться на несправедливость судьбы или чего-то вроде того, и я вспомнил пасмурный осенний вечер. Я, Кристиан и мама — не та женщина в свитере — сидим за столом на кухне с уродливыми обоями. Мама приободряет нас, но что именно она говорит, почти не разобрать. Я уловил лишь пару фраз:

— Вы же сильные мальчики, вы справитесь. И я справлюсь, если вы мне поможете.

Кристиан энергично кивает и смотрит серьёзно, словно нам не пять, а намного больше, и мы действительно понимаем, что происходит.

Я тряхнул волосами. Нет. Это не моё прошлое. В моём не было братьев, не было цветастых обоев, от которых рябило в глазах. В моём прошлом мама пила и всего через несколько месяцев после ухода отца я, придя из школы, нашёл в доме врачей, смотревших с рабочей скорбью и говорящих про какие-то таблетки. Но я не помнил похорон, не помнил, чтобы страдал, чтобы мной занималась служба опеки. Может, разум стёр из памяти эти события, пометив как неприятные? Где-то я про такое читал. Я точно знал лишь то, что после смерти матери меня взяла к себе тётка — мамина старшая сестра. Злобная тощая дамочка, с которой отношения у меня не сложились с самого начала. Она любила напоминать, что я свалился ей на голову, как жёлтый снег (она мерзко хихикала при этом плоском сравнении), и что нам никогда не стать семьёй, потому что она не сможет заменить мне мать. Она никогда и не пыталась, заранее решив, что не справится с моим воспитанием, и я должен делать всё сам. А мне было пятнадцать, и её равнодушие означало неограниченную свободу, которой я… пользовался или нет?

Два прошлых смешивались, запутывая всё сильнее. Были ли у меня друзья? Во что я любил с ними играть? Часто ли падал? Много ли читал? Любил ли кашу в детском саду? Хулиганил или боялся нарушить даже самое незначительное правило? Эти вопросы оставались без ответа. Моё прошлое пусто. В нём есть только самые жирные точки, обведя которые можно получить лишь очертание чего-то похожего на мою жизнь. И непонятно, где взять всё остальное, чтобы наполнить эту оболочку.

Перед сном я считал не овец, а события, предметы, людей — всё, что помню, — убеждаясь, что не могу ясно представить людей из прошлого. Даже ненавистная тётка, одно упоминание которой вызывало тошноту, не имела лица. Но спал я на удивление спокойно. Видимо, был так истощён мыслями этого для, что почти сразу провалился в дополняющий реальность сон, в котором Алиса наконец отвечала на мои вопросы, не говоря загадками.

— У меня два прошлых… — бормотал я, кажется, и наяву.

— Одно из них ненастоящее, — объяснила Алиса. — Легенда, которую внушили тебе при помощи гипноза. Но никому не рассказывай об этом, — предупредила моя сумасшедшая помощница. — Они всё равно будут делать вид, что ничего не знают. Да и вдруг ты сболтнёшь кому-то не тому? Не хватало ещё, чтобы тебя сдали в психушку. Ты ведь не хочешь туда?

— Конечно не хочу, — отозвался я.

Она неискренне, как кукла, которой нажали кнопку, чтобы она засмеялась, хихикнула.

— Получай удовольствие и помни, что это всего лишь игра, которая не всегда может быть идеальной. Человеческий разум устроен слишком сложно, чтобы учесть всё…

Она говорила что-то ещё, но я не слушал. Опять уговаривал себя, что меня это не касается, что это чья-то шутка, над которой я когда-нибудь потом обязательно посмеюсь. Когда-нибудь, но явно не сейчас.