КСИЛОЛ

A. J.

Думаю, все люди знают, какой представляется их душа, все совладают с ней и думают о ней, не выставляя ее напоказ в оголенном виде. Но есть и другие люди. Они не знают и даже не хотят знать о ее существовании. А она взывает к ним, делая их безумцами. Они же, в свою очередь, видят только чужие души. Об одном из таких людей и пойдет этот рассказ. Только этот герой слишком чувствительный с некоторыми людьми. До крайности чувствительный.

Часть вторая

— Добро пожаловать.

Почему же это словосочетание всегда звучит тогда, когда я нахожусь в неясном состоянии и в неизвестном для меня месте? Куда меня приглашают? Где я? Кто это говорит? Если так дальше пойдет, то у меня появится паранойя. Или уже? Не знаю, не знаю… Но что-то со мной точно происходит. Или с реальностью. Это не будущее и не прошлое. Но что тогда? То место, из которого я каким-то образом исчез, было чьим-то малым миром, который изменил свое обличье. Это пугает меня и интересует.

Итак, мое тело опять валяется где-то. Пока я не хочу ничего узнавать о новом месте, потому что еще не разобрался со старым. Мои глаза закрыты, но даже так я вижу белый свет. Я рад ему, потому что, если бы видел тьму, то сразу же сконфузился бы и открыл глаза…

Что ж, у меня есть много суждений и чувств об увиденном. Когда я обернулся, то увидел то, чего так боялся. Нет, это даже превзошло мои ожидания! Все, что я знал об этом эгоистичном человеке, мигом улетучилось, как только я взглянул на нового «эгоистичного человека». Это была секунда, но это была самая тягостная, долгая и чувствительная секунда, словно время замедлилось. И если это было именно так, то я даже не удивился бы, потому что я увидел там слишком много неестественного, по моим ощущениям. Кто-нибудь знает истинное лицо высокомерия и всех его синонимов, если рассматривать это, как отдельную личность? Вряд ли. Потому, что мало кто об этом задумывается и мало тех, кто может обернуть чье-то чувство против него же самого, а я как-то смог это сделать. Но я не могу понять, правильно ли я поступил, потому что увидел совершенно голую душу, а это, на мой взгляд, самая жалостно-ужасающая картина, от которой любой содрогнется. После увиденного я понял, почему все находятся «под маской». Они защищают и охраняют свою хрупкую и трепетную душу.

Так, пора бы описать что произошло. Я разглядел и запомнил вот что: маленький, худощавый и жалкий мальчишка, смотрящий на меня с горечью в глазах, в которых читалось следующее: «Я был беден, а потом ты отнял созданное мною». Он разжалобил меня и ужаснул меня своим видом. Этот мальчишка сидел за столом, который я видел вначале, но он изменился, и стал лишь обшарпанным и дряхлым столом. Одет мальчишка был в тот же неестественно идеальный костюм, который совсем не изменился. Так же, увидел спрятанные руки, а еще то, что не удавалось увидеть раньше: на столе лежали бумаги, но они были пусты. Это и есть высокомерие.

Почему этот малый мальчик был изначально таким до абсурда гордым и надменным? Думаю, потому что он был беден и не только в материальном смысле. Иногда, ложью мы восполняем то, чего у нас никогда не было. Иногда личность, которая снаружи, совершенно противоположна личности внутри, и это естественно для многих. Многие хотят стать теми, кем не являются. Все в нас, чтобы мы не взяли, естественно, натурально, безоговорочно и не фальшиво. Мы так устроены, и в этом нет ничего удивительного. Казалось бы, увиденное не должно меня пугать, но я все же ужаснулся, потому что таких рассуждений в тот момент у меня не было. Меня скорее вогнало в дрожь то, насколько велика грань между двумя сторонами человека.

Малый, малый мальчик был настолько омрачен, хрупок и жалок, что в тот момент я сожалел о сказанном. В его малом, бледном и невинном лице можно было найти черту укора и неприязни ко мне. Слегка согнутые, нахмуренные брови создавали это впечатление. Его губы, которые так и хотели произнести что-то кроткое, не ясное и лицемерное, были наряжены и сомкнуты, но не настолько сильно, чтобы искривить все лицо. А его глаза? О, они были прекрасны и неукротимы в одно и то же время. Именно в них было больше всего жалости и невинности. Именно из-за них я хотел упасть на колени и просить прощения за свои слова. Я хотел сказать: «Прошу изменись, стань таким, каким был. Меня убивает такая твоя душа. Она слишком обнажена и не прикрашена». Это бы я сказал, если бы видел только глаза и не слышал сказанных им слов. Да, за малую секунду он все же кое-что произнес. «Я же Бог», — вот что он мне сказал, и его голос тогда прозвучал как-то даже обыденно и естественно для его внешнего вида.

И все же, что-то таинственное и предвкушающее в нем осталось. Ы нем я видел пережитки прошлого, и они мне казались такими естественными для него.

«Я же Бог» — это все, что надо знать о нем.

Но что-то явно продолжает до сих пор меня смущать. Мне кажется, что я поступил и правильно, и не правильно. С одной стороны, мои действия были верны, потому что иначе он бы убил меня. С другой стороны, мои действия убили его. Вот до какой степени возвышается высокомерие, и стыдится здесь, есть чего. Конечно, многие бы хотели иметь все, что им пожелается, но каждый будет отличаться по манере использования этого «всего» для себя и окружающих. Не каждый сможет достичь такой высокой планки, которую достиг мальчишка, что потерял свое имя.

И все же, убийство есть убийство, и важно не только из каких чувств оно взяло корни, но еще то, что человек будет мертв. Казалось бы, убил человека, в данном случае меня, и что бы изменилось? Никто обо мне даже бы не вспомнил, потому что я один в здешнем мире и, кажется, не только в нем. Я чувствую, многие заботятся о своей жизни, но зачем? Какой толк в огромном населении? Для войны или для большего? Как же это все тягостно для меня! Разве об этом я должен думать, когда меня пытаются убить?

Пора бы уйти из своих грез и познать совершенно новый мир. Интересно, чей он, кто меня в нем поджидает, с какими намерениями меня встретят, как здесь все устроено, какие правила, законы и предупреждения меня ждут? Какие же чудеса окажутся предо мной на этот раз?

Я лежу на спине и медленно поднимаю веки. Свет. Интересно, на самом деле это окажется лампочкой? И все же, предчувствие, что это что-то очень странное. Мне кажется, для каждого свет изначально произошел от чего-то особенного и влиятельного. Для кого-то это лампочка, которая пускает тени от бесформенного рисунка на стене, а для кого-то… что-то иное, просто другие варианты я пока не изучил. И все же, теперь, когда я внимательно осматриваюсь, я понимаю, что скорее это не свет, а цвет. Белоснежный цвет, который излучает свой внутренний свет. Это белоснежный цвет без единого недостатка или погрешности. Он прекрасен, он идеален, он лаконичен и не вызывает отторжения, он не слепит, а даже наоборот, кажется, потухает, но так медленно и нерешительно, что трудно это заметить, но все же я смог.

— Кто ты? — совершенно неожиданно прозвучал голос.

Ох, это было слишком резко. Я так испугался, что усомнился в услышанном. Теперь я стараюсь даже не подавать вида, что я что-то понял, не оглядываться по сторонам и не искать никакого незнакомца. Возможно, я просто боюсь новой встречи, потому что не отошел еще от той. Мне нужен отдых, передышка, но, видимо, кто-то этого явно не желает.

Пока я глядел в потолок, кто-то склонил свою голову прямо над моим лицом и быстро вновь произнес:

— Кто ты? — и исчез с моего поля зрения.

Я точно не смог его разглядеть, но все же что-то я смог ухватить в его образе. В нем есть что-то таинственное и захватывающее, от чего я немедленно поднимаюсь на ноги. Я даже не могу точно понять, что происходит, но по велению сердца я должен его лицезреть, словно это мой долг перед самим собой.

И все же, что-то есть не только в его образе, но и в голосе. За столь короткое время я как будто отвык от слов и, вообще, от чужой речи. Голос его звучит на другой манер, нежели голос Форса. Другие ноты, другой тон и другой тембр делают его голос чем-то новым, неизведанным, неуслышанным для меня. Отчасти, он тоже меня завлекает.

Я немедленно встал и тут почувствовал что-то удивительно-неестественное, чего мне так не хватает для полноты моего чертовски странного образа! Что? Без каких-то проблем никак нельзя? Мое тело вновь превратилось во что-то настолько слабохарактерное и бесхребетное, что на какое-то время я слегка усомнился, что точно ли это мое тело. Но недолго я виню себя в том, что сам же ощущаю, потому что понимаю, что это глупо и навязчиво, хоть даже и чувствую тревогу за мое физическое состояние.

На этот раз не было усталости или сонливости, а был другой, но не менее неприятный, недуг. Я ощущал тошноту. Такую жадную и гадкую тошноту, которая не дает покоя внутри. Это настолько неприятно, что не хочется ничего говорить, потому что мне кажется, что слова будут исходить именно изнутри, а там не все в порядке. Хорошо, что еще голова не болит, потому что это было бы еще неприятнее. Ох, я настолько заинтересовался этим, что совсем позабыл о главном. Успокойся, не надо обращать на это внимания, надо следовать происходящему, а не себе.

После некоторой томительной минуты я все же решаюсь поднять глаза и выпрямиться. Не успев ничего рассмотреть вокруг, я увидел, что в нескольких шагах от меня оказался незнакомец. Он повернулся ко мне спиной и тихо, не спеша начал уходить от меня, но его шаги какие-то нерешительные и слабохарактерные, словно он совершенно этого не хочет, но должен это делать, чтобы поддерживать свой образ, но какой?

— Эй! — прокричал я ему в спину и незамедлительно получил ответ.

Он поджидал эти слова.

Он молниеносно повернулся и разом очутился в шаге от меня. Я даже точно не мог уследить за его движениями, потому что был слишком обескуражен им самим.

— Кто ты? — спросил он невозмутимо быстро и выжимал взглядом из меня ответ. Я не знал, что ответить, и тому было много причин.

Одна из них — это он сам. Он настолько чувственный и притягательный, что я не могу сформулировать свои ответ, потому что я дивлюсь им. Он занял слишком много места, но в переносном смысле. Его много, и много важных мелочей содержится в его лице. С первых минут нашего короткого общения я понимаю, что он притянут ко мне, а я к нему, но это не значит, что мы испытываем одни и те же чувства. Мы разные внутри и слегка похожи снаружи. Тем не менее, кем бы он ни был, он значительно приятнее прошлого собеседника. От него не идет какой-либо неприязни или презрения, а скорее наоборот, он ставит меня выше себя, а это мне более приятно.

И все же, что-то открытое и… даже красивое в нем есть. Его лицо полно эмоций и, кажется, его легче «прочитать». Но я боюсь, что первое впечатление окажется обманчивым. И все же, каким бы он впоследствии не оказался, его внешний образ не изменится, по крайней мере, мне так кажется. Опять я не уверен в своих ощущениях… Хватит. Не об этом в этот раз.

Пожалуй, эти глаза, и это бессознательное подергивание рук никогда не изменится. Эти живые глаза, которые точно смогут вырвать все самое тайное изнутри, но при этом, оставаясь непричастными к содеянному, углубляются все внутрь души и, кажется, что любая тайна им уже открыта и что защитить все просто невозможно. Они такие едкие, но, при этом, я бы никогда не решился сказать это вслух, потому что, как только я соберусь говорить это, они изменятся и останутся невинными. Под таким гнетом я чувствую себя безоружным. Я уже начинаю бояться думать, потому что чувствую, что он знает мои мысли. Кажется, что вот он, уже знает все обо мне, но все равно не оставляет меня в покое, а наоборот, будто требует чтобы я это сказал. Он давит нежно, чуть слегка, так, чтобы я открылся, так, чтобы я считал, что это чисто мое намерение говорить, а не его восхитительный гнет. И да, я сужу по двум его фразам, которые несут один и тот же смысл, потому что именно по первым словам и первым движениям надо судить человека, но, конечно, возможно, они окажутся ошибочными и в дальнейшем он станет совершенно другим, но пока я буду придерживаться моего суждения.

Первые слова, первые действия и первые суждения, более честные и глубокие, нежели последующая ложь.

Ах да, движения! С одной стороны, они у него настолько неосознанные, что, кажется, живут отдельной жизнью, вне зависимости от сознания. Но с другой стороны, кажется, что они всегда следуют за словами. Вот сейчас, например, его руки согнуты в локтях и сомкнуты так, что его лицо почти прикасается к ладоням. Они словно умоляют меня ответить на вопрос: «Кто ты?». Но при этом ладони дребезжат с легким неповиновением. Они не слабые, а наоборот, наполнены внутренней силой, которая делает их будто невесомыми и неестественно живыми. Именно это происходит с его руками, но не со всем телом. Ноги его, наоборот, кажутся более тяжелыми, неподвижными.

— Да ответь же ты уже! — более настойчиво, но не грубо попросил он.

Ах, я опять позабыл о реальности. Как же мне хочется остаться в своих мыслях и не с кем не общаться, при этом видя общение других людей. Мне хватает себя.

— Я не могу тебе ответить, — дольше я размышлять не мог и поэтому выдвинул эту бессмысленную правду.

— Почему? Ответь же! Кто ты? Мне нужен ответ! Я хочу тебя узнать!

Как же энергично выделяет он последнюю часть слов, при этом невольно вздрагивая глазами и руками. В его словах есть какая-то неудовлетворенность, и не трудно догадаться почему. Ему нужен ответ от меня обо мне, но как, как ему ответить? Я же ничего о себе не помню. Точно! Именно так я и отвечу, ибо, зачем врать в моей ситуации?

— Я не могу тебе ответить, потому что ничего о себе не помню. Я вообще не понимаю, что происходит и где я.

— Как не помнишь? Что за вздор! Разве это не ложь? Разве знать себя значит лишь иметь воспоминания, в которых ты помнишь свое прошлое? Что за вздор!

Его высокий голос когда-нибудь меня добьет. Он упрям, не спорю, но в этом упрямстве есть что-то такое детское и смешливое. Он так обеспокоен мною, что я сам из-за этого начинаю переживать за себя. Точно не помню, но, мне кажется, я не раздумывал над вопросом «Кто я?», а только лишь пытался понять где я. Хм… А все же он в чем-то прав. Ответ во мне самом, но что-то я не могу его найти, да и еще эта неконтролируемая тошнота, которая заставляет меня отвлекаться на нее и чувствовать себя слабовольным.

— Ну же! Мне просто до жути интересно кто ты! — все не переставал выпрашивать он у меня ответ. — Ты совсем незнакомый мне человек, я о тебе ничего не знаю, и поэтому тебя ожидает непростительное множество вопросов, и на каждый мне нужен ответ, ибо я не хочу, чтобы в тебе было что-то не раскрытое для меня. Я ненавижу пустых мест в людях, они заставляют сомневаться, недоумевать и брать под сомнение все твои слова и действия. Неразрешенное движет мною, и эта сила довольно сильна, чтобы препятствовать ей. И да, скудные ответы и незнание меня не устраивают. Сказать «Не знаю» или отделаться одним словом — это худшее, что может совершить человек для меня. Это будет низко для тебя, оно унижет и подавит твою личность в моих рассуждениях. Никогда не делай так, иначе… лучше не знать, что скрывается за этим. Я пока не знаю тебя, но я надеюсь, что ты не окажешься ничтожеством или безличным человеком. Ты ведь не такой, правда? Не такое же ведь? Ответь мне! Любой вопрос ожидает ответа.

Интересно, как его размышление вылилось в то, что произошло со мной совершенно недавно. Ничтожество, безличный… таким меня считал Форс, и отсюда вытекает вопрос: «Он знал о моем прошлом изначально или просто догадался?». Что-то мне подсказывает, что он вынул эту информацию из меня, но сам не понял ее значения. И как же плавно она вписалась в его убеждение!

И все же, откуда бы он ее не взял, она задевает меня и напоминает о прошедшей войне. Это меня подкашивает, раздражает и тревожит. Эти слова в моих ушах отзываются провокацией, которую я непременно принимаю, потому что не могу оставить это так. Не знаю, получилось ли доказать предыдущему, что я не мусор, но я не хочу, чтобы этот человек считал меня таким же, я не хочу второй раз бороться за свое имя. Чувствую, здесь война будет идти по другим правилам, потому что один игрок поменялся. А если это он же? Если это Форс? Это звучит пугающе, и я не хочу принимать эту информацию, но все же предупреждения остаются. Я не хочу считать, что это один и тот же человек, потому что не хочу вновь встречаться со старым другом, который хотел меня убить. Это скучно и до того утомляюще, что я готов уже сразу сдаться. Так какого же мнения мне придерживаться?

— Ты опять забыл про меня или не хочешь отвечать на вопрос? Твое молчание меня убивает. Молчанием ты не минуешь вопрос, а наоборот, создашь еще больше вопросов, на которые тебе все равно придется ответить. За одним неотвеченным вопросом следуют другие и так далее. Мне не в тягость задавать тебе их, но если даже последующие останутся без ответа, как и первоначальные, то это будет край не неприятно для меня. Так почему ты не отвечаешь?

— Не тревожься…

— Я не тревожусь.

–… я просто задумался.

— Задумался? О, какое интересно это явление. О чем же? Какие мысли пришли тебе в голову, когда я тебе объяснял свою позицию?

А он не на шутку заинтересовался! Но не могу же я ему сказать, что думал о том, что, возможно, он совершенно другая личность. Кажется, это будет непочтительно, а если я ему все же скажу, и это не окажется правдой, то с его стороны будет еще больше вопросов. Солгать? При таком проницательном взгляде это будет тяжеловато. Недоговорить? Возможно, но часть правды все равно придется раскрыть. Хм… Точно. Главное это какая именно часть правды выйдет наружу, а какая сохранится при мне. Нет, нет, нет. Вся моя правда состояла в том, что он, предположительно, является Форсом. Черт!

— Знаешь, — вновь начал он говорить возмутительным голосом, — я вообще-то существую. О чем же ты теперь думаешь? Какие же мысли затаились в твоей голове? Что стало причиной твоего раздумья, и к чему ты в итоге пришел? Какая твоя конечная мысль, и есть ли она вообще?

Долгие рассуждения только усугубляют ситуацию.

— Я думал…

— О, ты наконец-то признал меня? Какая честь, не правда ли?

— Прости, мне трудно говорить.

— Что же? Что же стало причиной тому? И да, ты не ответил.

— Давай не все сразу. Мне трудно говорить, потому что мне плохо. Не знаю из-за чего, но, кажется, это происходит само по себе, без моего влияния. Пожалуй, на этом закончу.

— Как интересно. Знаешь, это начало с конца меня не очень-то радует. Ты решил, что можешь закрыть все вопросы одним ответом? Здесь это работает не так, совершенно не так. Ты, вообще, перепрыгнул всю систему и создал свою собственную. Этого не должно быть, совершенно не должно быть. Как ты думаешь, как правильно надо отвечать? У этого тоже есть свои каноны, и их нельзя нарушать лишь из-за твоего самочувствия. То, что внутри тебя должно оставаться внутри тебя. Или нет? Заметь, что вопросов стало еще больше, как я тебе и говорил. За тобой долг.

О нет, я делаю все хуже и хуже. На меня как будто свалили гору работы, которая уже пропахла стариной и до того мне чужда и не нужна, что я уже боюсь проронить даже слово. Я растерян.

— Я не помню всех вопросов.

— Помнишь. Хотя бы имей честь вспомнить.

— Раз так, то первый вопрос был таков: «Кто я?», и так как я не помню прошлого, то мой ответ будет достаточно примитивным, потому что я такой же человек, как все и чувствую я тоже, что и все, однако у меня есть малые мелочи, которые, возможно, меня выделят. Точно не знаю как у других, но у меня есть некоторые ощущения, которые помогают мне, когда я чего-то не знаю или в чем-то не уверен. Это словно какое-то предчувствие или ранее забытое убеждение, которое неосознанно проявляется. Я дорожу этим и следую этому, потому что это часть меня. Другая моя сторона это то, что я часто ухожу в свои мысли, но я не забываю о реальности, я смотрю на нее со стороны и анализирую, чтобы понять себя в ней и собеседника. Я думаю, прежде чем ответить, но иногда я забываю о времени, и это начинает выглядеть очень странно. А вот о чем я думаю, хотел оставить при себе, ведь ты сам сказал, что то, что внутри нас должно, оставаться внутри. Что же касается других вопросов, то они маловажны и маловлиятельны, потому что они вопросы-посредники. Они ни о чем, их невозможно расписать, так как за ними не кроется тайны, загадки, убеждения, противоречия и предостережения. Эти вопросы малы по своему характеру и значению. Часто их используют, чтобы превознести свое эго, отвлечь от чего-то или запутать отвечающего.

— Знаешь, я не ожидал от тебя такого, совсем не ожидал. Я даже не сомневался, что ты поступишь по моим задумкам, но ты… — он призадумался, словно оценивая правильность своих мыслей.

Потом он выставил передо мной указательный палец и сделал шаг назад и продолжал дальше уходить, при этом он был каким-то несобранным, неуверенным, но потом его лицо стало выражать черты осмысленности. Он будто принял ту позицию, в которой ранее был не уверен.

После долгого молчания он все же произнес речь:

— А все же, мне понравилось. Понравились не твои слова, а твое отношение к ним. Они были произнесены с уважением к ним. Такой речью надо гордиться. Ты же горд ими…?

Услышав вопрос, во мне как будто что-то переключилось, будто появился новый язык, который хочет говорить и говорить, и я как-то неосознанно вмешался в его речь:

— Да, я горжусь ими. Если честно, я даже не знаю, почему так сказал. Я об этом, кажется, не думал даже.

Он окончательно остановился, услышав мой внезапный ответ. Его лицо смягчилось и расползлось в подбитую у конца рта улыбку. Если бы я был менее внимательным, то я бы сказал, что она похожа на ту улыбку, которую показывают, когда за долгие дни беспощадных тренировок собака наконец-то послушалась хозяина и выполнила команду, но эта не та улыбка. Это та улыбка, которую показывают когда ты, сделав все правильно и расторопно, собака тебя поняла и послушалась. Можно подумать, что это схожие ситуации, но это совсем не так. Между ними стоит такая важная вещь, как взаимопонимание. Но я не собака, а он не дрессировщик. Мы люди с людскими чувствами, условиями, прихотями и потребностями, однако похоже все вплоть до второй ситуации.

— Правильно, ими надо гордится, — после этих слов он ненадолго останавливается, чтобы завершить улыбаться, тем самым как бы благодаря меня, и продолжает дальше. — В большей степени надо гордиться не сказанными словами, а своим мнением. Не у каждого оно есть, однако, не найдется человек с мнением, которое никогда не звучало среди народа или которое никогда не было в чьих-то мыслях. Мне интересно, как ты это понимаешь и согласен ли?

— Знаешь, твои мысли слишком глубоки…

— Поверь, они на поверхности.

— На поверхности дна?

— Для кого как, но суть не в том, где они, а чем они являются. Прошу, не уходи от темы, она важна. Из твоих нравственных понятий я познаю тебя. Это довольно интересно, не правда ли?

— Да, послушать чьи-то рассуждения бывает очень интересно, но если они и так всем открыты и давно разъяснены, то в этом нет смысла.

— Так давай же, разъясняй. Может, я услышу новое мнение, — последние слова он особенно выделил, потому что именно о новых или однотипных мнениях мне и придется толковать.

— Новое мнение о новых мнениях…, думаю, его нет, но сначала все по порядку. Что ж, конечно, есть общее мнение о каких-либо вещах или событиях, которым пользуется большинство людей, но надо всегда учитывать, что мнение не факт. Земля — по форме сплюснутый эллипсоид и это факт. Если кто-то утверждает, что Земля плоская, то это глупость, а вот если кто-то утверждает, что на Земле живут глупые люди, то это уже является мнением, потому что это не факт и не закон, при котором каждый должен точно сказать, что на Земле живут глупые люди…

И тут я был повергнут в шок от своих же слов. Я отчасти следил за тем, что я говорю, но на последней фразе я точно опомнился. Моему удивлению и даже некоторому опасливому страху не было предела из-за моих же знаний. Я сказал все правильно, но я сказал то, что до этого не знал: о Земле и живущих там людях. Никогда в мою голову с начала пребывания здесь не приходила эта мысль, и нет, она не скрывалась в моей памяти, я просто не знал такого или забыл.

— Что-то не так? Ты выглядишь встревоженно. О чем ты думаешь? Что произошло? Какие слова тебя повергли в шок? Откройся мне, доверься, я не погублю тебя, поверь.

А мне и вправду стало легче на душе после его слов. Я хотел ему открыться, рассказать свою правду, но какая-то часть меня насильно уговаривала оставить все в себе и при себе, но она слабела при его несносном взгляде. Им он пытался выдавить из меня мысли, которые меня подавляют, но на удивление, я не поддавался ему. Я чувствовал, как происходит взаимообмен. Он забирал у меня нерешительности, но мой разум каким-то образом вырабатывал новую дозу уверенности, которая при этом еще и возрастала в преимуществе. В итоге, я был непоколебим, а мое убеждение держать этот момент о новых знаниях в секрете только усиливалось.

— То, что во мне, должно оставаться во мне, — такими словами отрезал я наши взгляды.

После сказанного я с гордым видом прошел вперед, слегка задев его плечо. Я сделал это специально, намеренно, и краем взгляда я видел, что моему собеседнику это не то чтобы не понравилось, напротив, в нем словно проснулась новая жажда познания меня. Я будто раззадорил его пылкие, огненные от интереса глаза. В какой-то степени меня это смутило, но я все так же пытался оставаться с непроницаемым железным стержнем…, который достался мне от предыдущего собеседника. После этого размышления меня это еще жестче смутило, но я не хотел падать перед ним. Трещины пошли, я подкошен, но то, что во мне, должно оставаться во мне.

Кажется, я открыл новую сторону этого значения. Теперь в моем сознании стоит образ того самого малого мальчика, с нарисованными вещами, которые отбрасывали тень воспоминаний и реальности. Эта оголенность должна была остаться при нем, в нем, но я вмешался, разрушил, переломал все, что мог и оголил его душу. Внутренний образ слаб, ничтожен, и потому мы покрыты множеством лжи. Если бы все люди не были покрыты этой вязкой, гнилой, неестественной, но твердой ложью, то вряд ли люди смогли бы прожить хоть день, потому что их убьют внешние факторы и другие люди с оголенной душой. Не раскроюсь я перед ним ни за что!

Внезапно в моей организме возникло неконтролируемое желание обернуться и увидеть действия и образ его после моих слов. Мною движило чувство интереса, и оно вызывало у меня даже некоторые галлюцинации — я вижу себя со стороны и вижу, как я быстро поворачиваю голову, а за ней, словно неестественно, поворачивается все тело, и впоследствии я вижу пустую тьму. Позади меня ничего нет. Почему? Потому что я не знаю что позади меня. Эта секундная галлюцинация повторяется сотни раз, и она будет повторяться дальше до того момента, пока я не овладею пустотой. Теперь я понимаю его, потому что я понял, что интерес — самое движимое чувство. Другие чувства тоже могут нас сподвигнуть сделать что-то, но именно интерес, по сравнению с другими, нейтрален и с непредсказуемыми последствиями — это делает его особенным. Я не имел права воспротивиться этому, но я дал себе обещание, что это не затянется надолго, и я не оголюсь пред ним.

Что ж, я поворачиваю голову, в то время как мое тело остается неподвижным. Я вижу то, что, в принципе, можно было ожидать и что никак не повлияло бы на мое отношение к нему. Краем глаза я вижу, как он, сгорбившись, приподняв руки и с тяжестью тянув ко мне пальцы, как старая ведьма, медленно и таинственно передвигается с одной ноги на другую, причем его взгляд становится более пылким и безумным, как и следовало ожидать. Я понимаю, сопротивление только усугубит положение, но иногда именно в этом можно найти спасение. Итак, я многое понял, но надо вернуться к тому, что я еще не познал.

Еще много неразрешенного осталось, в которое, я чувствую, вскоре снова пущусь в раздумья. Вскоре всплывут все эти незаконченные темы, но сначала то, что я не успел воспринять — мое окружение. Это настолько важно, что я виню себя за то, что сначала не обратил на это внимание. Это неполная истина некоторых лиц. Какая бы она не была — скучная, разъяренная, острая, безоблачная, непредсказуемая, властная или непролазная — все равно это защита от внешних воздействий и людей, которая отчасти показывает их внутренний мир. Я могу повторять тысячу раз, что окружение важно, но какой в этом смысл, если меня не услышат? Мои мысли ясны, видны, слышны, но зачем они будут здесь, если их никто не воспримет? Опять же я ушел от темы, но в этом не состоит моя беда, если мысли благородны и важны. Отступления важны, ибо, если бы не они, то не было б на свете мелких знаний или вопросов, в которые если вникнуть составят вам целый мир, за которым следует другое отступление с еще более мелким миром и т. д. Что-то я увлекся. Иногда полезно подумать, но если только есть чем. Думать нужно всем, но не каждому стоит порицать обдуманное кем-то. Опять не в ту область. Интересно, я сказал ему об этой моей черте? Кажется, нет, но это не так важно на данный момент.

Гордо приподняв голову, я осматриваюсь, словно это все мои владения. Я делаю шагов вперед, чтобы рассмотреть увиденное с разных ракурсов, потому что это что-то совершенно новое и невероятное. Не знаю, как такое обозвать. Я вижу людей, однако я не уверен в этом. Это какие-то неестественные создания, состоящие из одной лишь неполной линии. Я точно понимаю, что эти голубые, почти прозрачные линии, очертания человеческого тела. Линия, четко начиная с головы, плавно исчезает в области ног, так и не доходя до пола. До пола? Вряд ли белое бесформенное пространство имеет грани, однако, я стою на чем-то определенно твердом. Пространство здесь, можно сказать, бесконечное, но какой в этом смысл, если оно почти пусто? Это все равно, что бессмертный человек, не имеющий никаких моральных ценностей, своего мнения, рассудка, предпочтений и убеждений.

Итак, эти неполные силуэты людей меня напрягают настолько, что я забываю о своей гордости. Я поддался внутренним чувствам и чуть не позабыл о внешнем чувстве высокомерия. Я понимаю, что это место намного величественней меня, лишь потому, что оно мне не знакомо. Когда я наклоняюсь рассматривать силуэты, меня, словно порывом ветра, насильно приподнимает и встряхивает.

В это время я чувствую на себе его взгляд, и я понимаю, что мои движения не прошли незаметными. Все, что я сейчас совершил, он увидел, но вот понял ли он? Конечно, это моя ошибка, которую в дальнейшем не стоит допускать. Но это опять-таки отступление и не моя это вина. Мои мысли не однотонны и часто они заходят туда, куда не стоит в данный момент. Скажу так: не все сходится на главном.

Вернемся. Я упустил одну важную деталь: не всегда существуют силуэты, но и не то, чтобы они исчезали по своей воле. Я рассмотрел один из них и понял, что при определенном ракурсе они исчезают. Эта линия настолько тонка по бокам, что ее почти не существует. Это задевает мои опасения. Какой-то страх порождают они во мне. Страх перед осознанием реальности. А реальность ли это? Вдруг здесь будет так же, как и было с предыдущем мире? Вдруг, они не реальны? Не раздумывая, я поднимаю руку и останавливаюсь вблизи линии, ибо во мне заиграло чувство опасения перед неизведанным. Впрочем, не так уж она страшна и неизведанна. Линия пуста, однако, не надо здесь доверять внешним признакам. Иногда, они сугубо обманчивы.

И все же я дотрагиваюсь да нее. Нежно и нерешительно мои руки касаются линии. По внешнему виду и прошлому моему опыту не трудно догадаться, что они прошли сквозь линии, но все же кое-что я уловил. Я не могу сказать, что я ничего не почувствовал внутри себя. Органика линии для меня прошла бесследно, а вот на психологическом уровне, т. е. внутри себя, я словно ощутил чью-то померкшую, увядшую душу, которая уже не пригодна для использования, потому что в ней ничего не осталось. Я даже «душой» это затрудняюсь назвать, но явно что-то еле живое улавливалось. Если все-таки называть это «душой», то она та, из которой выжали все прошлое и даже настоящее. Пусть для меня это будет некогда живший человек, но даже если это так, то как он стал таким, каким является сейчас? Да и не только с ним, а со всеми здешними душами. Во мне вспыхнуло желание «пройтись» по всем линиям, несмотря на мое ужаснейшее состояние, которое с каждым разом все ухудшается в неблагоприятную для меня сторону. И все же, я совершаю задуманное и в каждом, к кому я прикоснулся, ощутил то же самое, что в первом.

Я уже отошел далеко от единственного здесь живого человека, кроме меня, но не настолько чтобы не чувствовать на себе его влияние… Надо бы дать ему имя, как и предыдущему. Не буду даже заморачиваться. Пусть будет Саймоном.

Так вот, я оборачиваюсь и хочу уже задать вопрос, тревожащий мое сердце, но моя потребность в этом сразу отпала, как только я увидел Саймона, который придерживался повадок животных в этот момент. Под его укоризненным и прожигающим плоть взглядом я не решился, потому что понял, что он к этому причастен.

Это его пространство, которое он подчинил, и это его души, которые он опустошил. Я хочу уже убежать от него, потому что понимаю, как бы это примитивно не звучало, что у меня тоже есть душа.

Он, сгорбившись, подходит ко мне, а я даже не могу двинуться с места. И вот я, подавленный физическим состоянием, и Саймон, внешне подавленный, но внутренне вспыхнувший от моих действий, приближаемся друг к другу, как друзья, скрывающие вражду, но знающие о ней. Его худощавое тело с уверенными и расторопными движениями рук, напоминающие отчасти что-то старческое и таинственное, уже приближаются ко мне. Если бы я не ощущал, что это человек, то назвал бы его каким-нибудь гоблином. Ну вот и новое воспоминание, которое всплыло наружу из забытья. Возможно, если я так же буду рассуждать о себе или о ком-нибудь другом, то вскоре что-нибудь да вспомню, однако, не всем моим предположениям надо доверять и следовать, но почему-то я все равно их придерживаюсь, несмотря на то, какими они являются.

— Не бойся, — внезапно и оживленно произнес Саймон, при этом резко встряхнув головой и протянув руки к моему лицу.

Я встрепенулся, но не отвернулся, а с ужасом смотрел на это. Он хочет утешить меня? Это выглядит немного жалко с его стороны, но все же я поддался и пожалел об этом. Хоть он и был маленького роста, но без проблем достал рукой до моей щеки. Он небрежно и легко дотрагивается кончиками сухих, дряблых рук с острыми ногтями, которые неприятно скребут мне кожу. Мне даже кажется, что он состарился, но, приглядевшись, я осознаю, что это совсем не так. На удивление, внешне он оставался таким же молодым, как и раньше, но только теперь я четко вижу его худобу. У него выпирают кости во всех местах, словно ему чего-то не хватает. Я бы даже назвал его скелетом, но его внутренняя жизнь пылает. Теперь я четко понимаю, что он голоден, но он хочет не еды, а чего-то совершенно иного и даже, я бы сказал, чего-то инородного и неощутимого, и это «что-то» связано сугубо со мной.

Он громко выдыхает и вдыхает, словно ему что-то мешает это делать или словно ему под девяносто лет, и, наконец, начинает говорить, при этом, не убирая свою руку:

— Не беспокойся ни о чем, ведь зачем тревожить свой организм? Не бойся, ибо нечего бояться. Не тревожься, потому что ничто не смеет побеспокоить тебя. Не стоит паниковать, дальше тебя ждет только счастье и спокойствие. Эй, улыбнись и выдохни с открытой душой. Не стоит поникать. Все, что ты лицезришь здесь не касается тебя, поэтому не стоит пытаться понять все. Зачем тебе испытывать внутренний дискомфорт? Зачем мыслить неправильно и обвинять кого-то в не содеянном? Что заставляет тебя браться за неизведанное? Зачем же путаться в нитях разума, если можно их вообще не создавать? И даже если это происходит невольно, то не стоит поддаваться этому и усиливать это. Ведь что такое тревога? Так, лишь невзрачный пустяк, который мы возносим до небес и который мы обращаем в ценность. Тебе не нужен хаос в чувствах. Они до ужаса громадны, и поэтому они вызывают в нас больше оживления и жизни, чем привычные для нас чувства. Мы живем с помощью них. Не беспокойся ни о чем.

И знаете что? Я верю ему и последую за его словами. Его голос звучал уж слишком убедительно, чтобы воспротивиться ему. Казалось, он вложил душу в слова, отдался полностью без погрешностей, завоевал мой разум и растопил его в своих убеждениях. Его глаза, которые залезли в самые потайные уголки моего внутреннего мира, истребили мое украденное чувство высокомерия. На самом деле, это приятное чувство. Я словно защищен от себя самого его словами. Он словно рассек нескольких моих сторон, отложив одну из них в сон, а другую возвысил в своем значении. Возможно ли такое? Скорее всего, да, но только ли в этом мире?

— А ты изменил меня, — как нарочно выплюнул я это.

— Но не в этом состоит мое утешение. Не все сойдется на этих словах. Все еще только впереди.

Он развернулся и, пошатываясь, пошел вперед на то же место, где изначально мы встретились и я, позабыв о своем состоянии, как прирученный, пошел вслед за ним. Медленно перебирая ногами, он что-то шепотом говорил, но я мало что уловил из его слов. даже то, что услышал, составляют неясные и вырванные из смысла слова, которые не дают мне ровно ничего. Он остановился. Это место, на котором мы сошлись, по праву можно назвать центром этого мира, потому что в нем больше пространства без человеческих линий. Они там не сошлись. Можно сказать, что этот малый круг окружен линиями, которые разбросаны в определенном порядке. Кажется, а может так и на самом деле, что они находятся на равном расстоянии друг от друга, словно в шахматном порядке.

— Присаживайся, — любезно проговорил он хриплым голосом.

Рукой он показывал на пол, и это меня поначалу слегка смутило, но потом резкая, пронзающая боль в животе заставила меня упасть на пол с жалким внутренним криком. Он в это время спокойно сел и пристально глядел на мои страдания.

С новой силой во мне просыпается тошнота, но в этот раз с невероятно острыми и чувствительными позывами. Но после нескольких минут я понимаю, что это лишь обман моего организма, но он настолько тонок и реален, что я иной раз мне хочется поддаться соблазну организма. Несколько раз это приводило меня в замешательство, а иной раз и вовсе в панику.

Так я унижался перед Саймоном, который преспокойно сидел напротив меня и наблюдал за мной. Изначально я не обращал на него внимания, но его слова заставили меня невольно прибегнуть к сарказму.

— Тебе плохо? Ты болен? — невозмутимо проговорил он.

— Конечно нет, что ты! Да о каком плохом самочувствии может идти речь? Смотри, как с улыбкой я корчусь от боли. Да я же счастлив!

— Мазохист что ли? — вполне серьезно нашептывая, говорил он, а потом хмыкнул в неизвестном для меня значении.

После того, как мое лицо выразило удивление, он понял, к чему я изначально клонил и вновь многозначно хмыкнул.

— И все же, вопрос остался без ответа, а ты уже знаешь здешние правила.

А вот это меня ужасно возмущает и возвращает к недавнему прошлому. Все слова Форса разом пробежались в моем разуме, как дальние ноты в песне, вызывая меня взглянуть на истинное лицо Саймона без навязанных излишеств. Причиной моего неповиновения стали главные слова, которые, возможно, он произнес непроизвольно: «Здешние правила». Что ж, это была и ошибка, и некоторое спасение для меня. Казалось бы, эти слова уже несколько раз звучали в его или моей речи, но разве я придавал им значение? Нет, а зря! Это должно обязано подвергнуться обсуждению, иначе все останется на своих местах, а такая расстановка событий мне не слишком-то нравится. В нашей «позиционной войне» что-то идет не так, словно мы оба заняли не те позиции, совершенно не те, но что нам мешает перестроиться? Незнание или нерешимость? Подчинение или бдительность? Вопросы или ответы? Я полон этим всем и поэтому утопаю в неразрешенных вопросах, которые звучали только в моем сознании. И вновь погружаюсь я в тревогу и предостережение, при этом понимая полные краски приятных чувств. Не познав — не узнаешь.

Вернусь к изначальному. Что же за…

— Эй, парень, ты не там! — воскликнул в нетерпении Саймон, которому, по-видимому, надоела бессвязная тишина с моим изменчивым и молчаливым лицом. — Знаешь, а я ведь выжидаю время, когда ты задумаешься, ибо хочу, чтоб в твоей голове были хоть какие-то мысли, чтобы в дальнейшем я мог спросить: «О чем ты думаешь и думал?». В расстановке времени это важно, а еще важнее твой ответ, который обязательно должен подробно прозвучать в этой мертвой тишине. Мало что утаится от меня. Итак, интересная личность, о чем же ты думал?

И все же, мне хочется произнести мои мысли вслух, но не те, которые были, а те, которые будут. Я словно продолжу думать, переложив мысли на слова.

— Здешние правила — это слова, которые прозвучали обдуманно, а может, и нет, но которые важны для меня. Они почему-то слишком грубы и настолько почему-то естественны для меня, что это меня самого приводит в недоумение. Правила, законы, обычаи, порядки, принципы, утверждения и каноны по каким принципам строятся для двух человек? Это несправедливо…

— Нет, нет, нет, — перебил он меня, — закон был изначально, и ты не предшественник его. Сколько бы интересных личностей здесь не было, закон был и будет всегда. И не для двух людей, а только для себя я сам его воздвиг, как некую нравственную ценность. Истинно, закон присущ только мне, но при этом он един для всех личностей. Как? Все просто, если разобраться и понять мои понятия, но не я буду это объяснять, а ты, потому что иначе было бы слишком справедливо, а как ты уже знаешь, справедливости нет и не будет во веки веков.

— Ну почему же, справедливость вполне возможна, если… — и тут мне стало ужасно плохо, оттого я не смог продолжить свою речь, но мне кажется, что я бы и так ее не закончил, ибо уже на последнем моем вздохе Саймон пустился в противоречие.

— Нет! — отрезал он, — каждый человек разный, у каждого свои приоритеты, убеждения, нравственные ценности, мысли, правила, предостережения и потребности, и поэтому справедливость будет лишь тогда, когда все будут едины абсолютно во всем, но этому не бывать. Пока каждый будет видеть свою сторону, тогда никогда не установится справедливость между каждым. Прошу, не надо меня упрекать, я же прав.

— У каждого свое мнение.

— Вот! Видишь! Покуда у нас разные мнения, мы не достигнем справедливости. Знаешь, кто мне это сказал…?

— Нет, — с трудом выговорил я.

— Здесь когда-то был один старик, и это он мне поведал. Знаешь, он был довольно умен и интересен. Он мне понравился, вот только не знаю его имени, впрочем, как и других здесь бывавших. Имена не интересны. Никакого смысла они не несут. Они скучны и безлики. Но разве изначальная тема была об этом?

— Вообще, изначальной темой был сам я.

— Ох, как же с тобой трудно! Знаешь, твои предшественники были не такими. За ними не оставалось неразрешенных вопросов. Они были умны и тактичны, поэтому образумься.

— Если они были, то где они сейчас? — незаметно себе я задал этот вопрос с беззвучной тревогой, но он все же услышал и словно ненароком ответил.

— Кто где, кто как, но всех одна участь постигла. Никто не сошел с моего водоворота событий, но не будем о грустном. Затмим эту тему другой темой, более интересной. Много осталось неотвеченного, а это категорично плохой показатель.

— Но я не помню всех вопросов.

— Не беспокойся, я помню их всех. Начнем с самого начала.

— Но мне плохо! — с жалостью протянул я.

— Это не оправдание. По крайней мере, для меня. Ты уже поведал мне о своем состоянии и что в итоге?

— Ничего.

— Скорее насмешка, чем ничто.

— Какое же долгое начало! Я думал, это будет чуть быстрее, но нет, тебе надо все комментировать.

— Комментарии важны.

— Но не все сходится к ним! — от непонимания взревел я и протяжно простонал.

— Не всегда, — настаивал он все на своем.

— Так! Все! Хватит терять время на бессмысленные слова! Давай так: я отвечу на твои вопросы и буду свободен.

— Звучит самоотверженно.

— Что ж, — продолжил он после того, как не услышал ни одного моего комментария к его словам и увидел мое раздраженное лицо, — Поступим так: ты ответишь, а дальше посмотрим что будет. Ничего не обещаю, все зависит от тебя. Начнем. Первый неотвеченный вопрос был таков: «Кто ты?»

— Я ответил!

— А дополнений к ответу не появилось?

— Нет! И к другим ответам тоже дополнение не появилось. Ответ есть ответ и не стоит его менять со временем.

— Что ж, хорошо. Главные или вспомогательные вопросы?

— Исключительно главные. Не стоит терять времени.

— А как же вспомогательные? Ты обижаешь меня.

И тут я больше не выдержал этого, казалось бы, милого голоса. Даже Форс меня так не раздражал, потому что не тянул времени, а четко все разъяснял. Я так свирепо крикнул на него, что он испугался такой неожиданности и сразу же присмирел. За секунду его глаза поменяли свое значение. Теперь они не выражали таинственность, не завораживали, не вымогали мои тайны, не смотрели с прожигающим интересом в них, а выражали что-то близкое к страху и даже после моих слов смотрели не в мою сторону, а внутрь себя. Да, можно посмотреть внутрь себя, но там не увидишь ничего, кроме своей души, которая не имеет формы и имени, а лишь нескончаемый поток мыслей, а иногда, возможно, даже мыслей не будет. Иногда, сделав так случайно или специально, ничего не удастся увидеть, но это не от того, что некоторые пусты, а потому что каждый наполнен чем-то по-своему важным и скрытным, и не всегда удается это увидеть. Так же и сейчас. Я могу лишь предположить, что внутри него, но я уверен, что мое предположение будет верно, потому что посмотрев на ситуацию и на его реакцию можно легко догадаться: он осмысливает, осматривает и понимает себя, но, конечно, не всего себя, а лишь того, кем был несколько секунд назад.

Обычно, чувствуя другого человека рядом с собой, это состояние недолго продолжается и он тому подтверждение. Недолго он пробыл внутри себя, но уверен, что он все осмыслил. Мой укоряющий крик был гранью, после которой следует понимание, важное в этой ситуации.

Что ж, как по щелчку, вышел он из задумчивого состояния и сразу задал вопрос:

— В большей степени надо гордиться не сказанными словами, а своим мнением. Не у каждого оно есть, однако, не найдется человек с мнением, которое никогда не звучало средь народа или которое никогда не было в чьих-то мыслях. Мне интересно, как ты это понимаешь и согласен ли?

— Как же быстро ты в точности вспомнил эти слова.

— Не стоит терять времени. Отвечай!

— Я тоже помню свои слова и это «новое мнение о новых мнениях». Не знаю, с какой стороны это интересно, но…

— Поверь, интересно все абсолютно до крайностей, если умеешь находить в этом смысл и свою выгоду.

— Кажется, у тебя зависимость.

— А тебе интересно это обсуждать? Ты нашел в этом свою выгоду и смысл?

— Можно сказать и так.

— Так-так, вопрос все еще висит над тобой. Теперь уже ты отходишь от темы, но зачем? О, не отвечай, а просто признайся, что тебе интересно.

— Не особо-то мне это интересно. Я просто подтвердил свое мнение, а не поинтересовался, зависим ли ты или нет. И все же, я не хочу знать твой ответ, потому что для себя я его уже нашел. Не будем терять времени.

— А ты настойчив.

— Скорее нетерпелив.

— И куда же ты торопишься?

— Не знаю, но что-то явно движет мною, словно идет какой-то поток времени и я должен ему следовать.

На самом деле, я хочу просто сбежать отсюда. Неприятное это место, словно с ним что-то уж совсем не так, или это последствия от Форса? Не знаю… В моей речи часто стало повторятся это слово и я хочу заполнить пробелы хоть какой-нибудь информацией. Вот это мне интересно, но непостижимо… А все же, Саймон в чем-то прав, впрочем, Форс тоже был в чем-то прав.

— Иногда остановки важны, — продолжил Саймон.

— Иногда. Знаешь, а ведь ты сам уходишь от темы.

— Знаешь, — словно передразнивая меня начал говорить он, — со всеми нашими разговорами и отступлениями мне уже разонравился этот вопрос. Он утратил свой интерес, однако, он сам был не столько важен, как твое личное мнение и мышления, которое я познал в наших отступлениях. Но есть еще один вопрос, на который невозможно ответить средь разговора и на который мне нужно желательно детальный ответ. Он звучит так: «О чем ты думаешь?».

А это и вправду интересный вопрос. Мне бы тоже были бы интересны его мысли, если бы он о чем-нибудь задумывался, но так как он обращен ко мне, это не очень-то выгодно.

Я не знаю, что ответить. Некоторые мысли я даже не помню… Так, если я буду слишком долго обдумывать ответ, это вызовет подозрения и еще лишние вопросы.

— Я обдумываю ситуацию, чтобы не сглупить при ответе. Мне важно все продумать до мелочи, иначе я могу совершить ошибку.

— Какую ошибку?

— Например, сказать что-то не то или понять что-то не так.

— А если ты не будешь думать? Только не говори, что это физически невозможно.

— Не обдумывать что-либо вполне возможно, если внешние факторы превосходят внутренние.

— Или?

— Или если человек слишком увлечен.

— Обо мне ты тоже думаешь?

— Конечно, только прошу, не проси меня рассказывать, какие мысли были у меня о тебе.

— Мне все равно на твои упреки…

— Неужто… — ненароком прервал я его.

— Так, какие же мысли были у тебя обо мне?

— Довольно разные.

— Скудный ответ, — после некоторого молчания сказал он.

— Я не могу ответить, потому что, точно, каждую мысль не помню. Размышления у меня только на несколько минут, так, чтобы осознать ситуацию в данный момент, а не для того, чтобы их запоминать и объяснять тебе. Объяснение мыслей — это неправильно.

— Хорошо, — благосклонно произнес он, словно отошел ненадолго от своей зависимости. — Возможно, ты прав, но помимо мыслей, есть также отношение к человеку. Вероятно, ты его даже не обдумывал, но где-то на подсознательном уровне у тебя все-таки создался мой образ, и твое отношение ко мне. И теперь новый вопрос, который по смыслу напоминает предыдущий, но на который надо искать ответ не в мыслях, а в самом себе: «Как ты относишься ко мне?».

— А ты не так прост. И все же, я могу ответить, но прости меня, если я не смогу раскопать в тебе все тайны.

— Хотя бы попытайся.

— Но я не могу понять, зачем тебе это. Ты же все знаешь о себе, даже больше чем я.

— Мне важнее твое отношение ко мне. Поверь, это важно каждому человеку и, в частности, чтобы самоопределиться, а мне это важно, чтобы понять, как относиться к тебе.

— Относись ко мне так же, как сейчас. Не думаю, что что-то изменится.

— Это ты так считаешь.

— Но…

— Прошу, не уходи от вопроса. Ты же знаешь, что тебе от него не сбежать. Какими бы отсылками, ты не пользовался, тебе все равно придется отвечать, и именно этот вопрос не утратит своей остроты, потому что там замешан я. Отвечай немедленно, иначе я буду относиться к тебе не так благосклонно.

— Мне надо подумать.

— Подумать, как меня обмануть?

— Поверь, я не привык обманывать.

— А если эти слова и есть обман?

— Тогда верь мне на слово.

— Верить человеку, не зная его, опасно, не так ли?

— Иногда, первое впечатление достовернее дальнейших.

— Поверь, первое впечатление обманчиво. Впрочем, как и все остальные, если не знать человека.

— Иногда, если узнать человека полностью, можно разочароваться в нем или ужаснуться.

— Лучше так, чем незнание и недоверие, не так ли?

— Вряд ли. Голая душа ужасна.

— Меня это не пугает. Пугать это должно носителя души, а мне это наоборот на руку. Но ты опять уходишь от вопроса.

— Но ты сам заставляешь меня это сделать.

— А ты не должен мне поддаваться!

— Я не могу это сделать, ведь ты задаешь вопросы, на которые я обязан ответить!

— Так отвечай сейчас!

Настала долгая и затяжная пауза. Нам просто нужна передышка, которой мы оба пользуемся, чтобы перевести свои голоса на другой манер, потому что они зашли слишком далеко. Я утешаю свой пыл, а вот насчет него не уверен. Он не может успокоиться. Его грудь неравномерно поднимается, а глаза не закрываются. В них заметны малые просветы безумия.

— Отвечай! — громко, словно сорвавшись, крикнул он, и впервые я услышал протяжное эхо в этом месте. Я точно уверен, что оно отзывается здесь, в этом скверном месте.

Саймон неожиданно и быстро уперся руками в меня так, что его лицо находилось в нескольких миллиметрах от моего. Потом он начинает говорить тихо, еле слышно, будто задыхаясь от интереса:

— Кто я?

— Ты тот, кому интересно, — впрочем, ничего больше я не мог сказать.

— Я и так это знаю и даже не скрываю это, — отдалившись от меня проговорил он. — Мне нужны немного другие открытия. Мне нужны мелочи, которые скрыты в потаенных углах от меня так, что я их даже не замечаю или вижу их совершенно не так.

— Я слишком мало тебя знаю, чтобы рассказать о таком. Это неправильно.

— Хотя бы что-то. Ну же! — взвыл он, невольно поднимая руки вверх, тревожно опуская и держа их в напряжении вблизи моего лица.

— Хорошо, — от безвыходности согласился я. — Одну мелочь я могу сказать, а возможно, даже две. Во-первых, это твои глаза, которые смотрят слишком пристально для обычных. Они переполнены самым движимым чувством: чувством интереса. Ты мало моргаешь, потому что твой взгляд уж слишком заинтересован мною. Твои глаза, словно насильно выковыривают из меня ответ, не давая мне покоя. Они будто мертвы, они надеются найти то, что оживит их. Во-вторых, это твои руки, которые словно живут своей жизнью, но, все же, не следуют своему мотиву. Они не подчинены, тревожны и всегда напряжены, будто каждое движение последнее. Знаешь, иногда, когда мы, люди, пытаемся что-то сделать слишком быстрее, чем предполагается, мы делаем это резко и даже многое неосознанно, лишь бы сократить время работы. А, если перед концом увидели ошибку, то тут же молниеносно исправляем ее трясущимися руками, которые делают все не под нашим контролем, а под влиянием мышечной памяти. И вот, когда все сделано, мы будто от огня убираем свои руки, чтобы осознать проделанную работу и отдохнуть, в то время как наши руки еще нервно трясутся. А самое гнусное это то, что если бы мы проделали эту работу обычно, то затратили бы столько же времени, как если бы сделали ее молниеносно.

— Да, я понял тебя, — скудно произнес он с таким неприкрытым секундным напряжением, а потом его глаза поникли в печали, но после глубокого вдоха они вновь приобрели те же краски, которые слегка, почти незаметно потускнели. Это все продолжалось не больше минуты. Кстати, это еще одна его особенность, которую я только сейчас осознал, а именно, это секундные перемены в нем, которые довольно сложны, если не быть таким внимательным как я. Вообще, эти изменения существенно показывают его характер как нечто скрытое и непроницаемое. Когда удается вызвать перелом в его лике, тогда я доволен собой, тогда во мне вновь пробуждается чувство высокомерия, которое восполняет мои «низкие» чувства пред ним и от которого я не желаю избавляться, потому что уж слишком оно ласкает мне душу. А самое скверное то, что мое чувство пропадает вместе с его чувством, и тогда мы вновь возвращаемся на прежние позиции.

— А теперь, — вновь слишком чувственно заговорил он и приблизился ко мне, — расскажи о себе. Мне катастрофически мало той информации. Может, ты расскажешь о своих внешних мелочах, как говорил о моих?

Конец ознакомительного фрагмента.