(Не)известные миры. 13 авторов

Коллектив авторов, 2022

В этом сборнике собраны 13 рассказов авторов от 13 до 18 лет, которые победили в конкурсе «Писательской школы «РОСМЭН». Эти рассказы по достоинству оценили и опытные писатели, оставившие свои отзывы к каждому из них. Только здесь, в наших (не)известных мирах, гордая Сешафи расскажет тебе легенду о Чайном Сервизе, ревенант поможет услышать шелест деревьев Катории, а сирена туманного острова поведает, как убийственна ненависть и что такое счастье. И только прогулка по Орлеану в особенные каникулы, когда цветет папоротник, удержит тебя на краю бездны и раскроет, что же такое «Утверди бо умъ и со словом вкупе, еже обеща…».

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги (Не)известные миры. 13 авторов предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Задача ревенанта →

* * *

Книги — это уникальная портативная магия.

Стивен Кинг

Сешафи, хранящая тайну

Диана Федорович

18 лет

Я живу в Тирасполе, Молдова.

Увлекаюсь написанием рассказов в жанре этнического фэнтези и философской сказки, а также поэзией, иллюстрацией и мифологией.

Любимые книги — «Старик и море» Эрнеста Хемингуэя, «Алхимик» Пауло Коэльо, «Дом, в котором…» Мариам Петросян.

Рецензия Екатерины Соболь, автора серий «Дарители», «Анима», «Танамор»

Мне нравятся истории, действие которых происходит в пустыне, — от «Пустыни Тартар» Дино Буццатти до «Дюны» Фрэнка Герберта. Приятно, что юные авторы продолжают обращаться к этому уникальному месту действия — безжалостному, но полному своей особой красоты. Мне показался очень трогательным момент, когда мальчик видит сон о бесконечной воде — об океане, которого он никогда не видел наяву, а потом рассказывает о своем сне, и ему не верят, потому что «воды не может быть так много». В таких точных деталях для меня — настоящая литература. Также мне понравилось построение диалогов, проработка персонажей, выбор имен и названий — все точно попадает в выбранный автором ближневосточный стиль. Помимо этого, хочу отметить, как подходяще выбрана цель для персонажей. Что нужно людям в пустыне? Вода. Почему они ловят сфинкса? Потому что сфинкс знает, где искать воду. Зачем герой общается со сфинксом? Выясняет, как эту самую воду искать. Я очень люблю такую ясную, прозрачную (как вода, простите за каламбур) структуру сюжета, когда цель персонажей понятна на сто процентов.

* * *

В утро, когда вернулся Касим и охотники, Инсару снова снилась бесконечная вода.

Если остальные люди селения Вах-Нахим видели полные кувшины и просыпались, в безумстве глотая сухой воздух, Инсару всегда снилось одно и то же: зеркальная гладь, которая тянется до самой линии горизонта. Такую воду не вычерпаешь — ее много, она бесконечна, как пустыня, что поглотила весь мир, — и тогда Инсар боялся просыпаться, чувствуя запах влаги и прохладный, отчего-то соленый воздух.

А когда просыпался, на лице его долго блуждала улыбка. Сумасшедшая, бессознательная.

— Такого не бывает, — лениво отвечал Касим, когда Инсар рассказывал о сне. — Воды не может быть много. Она не может тянуться до края земли.

В такие моменты хотелось, чтобы Касим ошибался, но отвратительная правда лезла в глаза грязными уставшими лицами, треснутыми детскими губами, знойным белым солнцем и бескрайними просторами песка. И тогда становилось понятно — Касим прав, такого не бывает. Селение Вах-Нахим давно забыло, что такое вода.

— Слава богу удачной охоты! — крикнул кто-то, и сердце дернулось.

Пустынные охотники наконец вернулись… Нашли они влагу или нет?

Заветный сон исчез стремительно, под клекот соколов и разговоры людей. Солнце только-только оторвалось от земли, а дети, старики и женщины уже встречали мужчин. Вновь человек победил пустыню, добыл еду и, может быть, — если очень повезло — нашел воду… В этот раз охотники исчезли на месяц, но боги пустыни, похоже, улыбнулись им.

Потому что наконец-то люди селения Вах-Нахим казались счастливыми.

— Не принесли, не принесли они воду, — ворчали старейшины, однако на их лицах безошибочно читалась радость.

Что-то было особенное в шепоте, блестящих глазах, взглядах; люди толпились у огромной ржавой клетки, где когда-то держали львов, и Инсар сорвался на бег, заметив издали знакомую высокую фигуру.

— Инсар! — позвал Касим, улыбаясь в колючую бороду. — Инсар, иди сюда!

Он отряхивал пыльные руки о джалабию, и его смуглое обветренное лицо впервые за столько лет казалось молодым. Касим так редко улыбался…

Инсар замер. В один гул, раскалывающий голову, смешались ястребиные крики, шепот женщин и детей, бормотание стариков, и он долго смотрел перед собой, боясь выдохнуть.

В этот раз охотники снова пришли без воды.

Вместо этого они поймали монстра.

Рыжая блеклая шерсть, мощное львиное тело, огромные сложенные крылья и человеческая голова… Кто же это? Зверь прятал лицо в сложенные лапы, светлые волосы раскинулись по земле, как сухие корни, и казалось, что монстр мертв. Но бока вздымались, хвост подрагивал, и иногда доносился тяжелый, гулкий хрип — так хрипят только старые звери. И бури, приходящие с запада с красными тучами песка. И умирающие люди, подстреленные на войне за воду.

— Кто это? — Большего Инсар выдавить из себя не мог.

Лишь вопросы вертелись в голове: зачем они притащили этого монстра? Почему не убили? Отчего же охотники — суровые, покалеченные судьбой мужчины — смеются, как дети? Почему люди Вах-Нахима оставили свои заботы и радуются назло молчаливой пустыне?

Глаза Касима светились счастьем. Он хлопнул ладонью по ржавым прутьям, и те отозвались жалостливым скрипом.

— Это сфинкс, — ответил Касим, с гордостью выпрямляясь.

И этим коротким, загадочным словом он ответил на все вопросы.

В этот день Инсар наконец поверил в рассказы покойной старейшины. И в чудо тоже поверил.

Он часто вспоминал Азру, знающую сотню историй. Старейшина давно уже умерла, и прах ее сожженного тела смешался со знойным, пыльным воздухом, но истории то и дело всплывали в памяти.

Каких-то пять лет назад она по вечерам зажигала в своем шатре огонь, и было это самое волшебное, самое прекрасное время для детей, знающих лишь пустыню и солнце.

В шатре старейшины Азры всегда пахло травами и кофейными зернами, старой шерстью и одиночеством. Собирать детей вокруг себя было для бездетной вдовы единственным стариковским счастьем.

Укутанная в абаю и перебирающая в руках янтарные четки, Азра начинала рассказ.

— Когда-то воды было много, на всех хватало. — Так начиналась ее любимая история. Азра жевала корешок, задумчиво глядела в пламя костра и говорила не сбиваясь. — Люди пили воду каждый день, а те, кто не пил, быстро погибали. Тогда люди были слабее… Они сражались не из-за воды, а ради золота и земли, а еще умели плакать…

— Что значит «плакать»? — спрашивали ее иногда.

— Это когда вода течет из глаз. Это слезы, — отвечала Азра и продолжала: — И дожди шли… Это когда вода падает с неба.

Наверное, Азра давно сошла с ума, потому что даже дети знали: воде место в сердце пустыни, а не в небе — и уж точно не в глазах человека.

— Воды было много… А пустыни — мало. Наш народ звался кочующим; со своими караванами мы могли дольше остальных людей путешествовать по пустыне, обходить ее вдоль и поперек, и даже сами божества солнца и песка не трогали нас. Теперь же за воду воюют, убивают… Вода — это счастье. Наслаждение. Не всем оно доступно.

Да, дети бедного Вах-Нахима взрослели рано, и лишь Азра могла продлить их детство сказками о воде, падающей с неба.

Вечно угрюмая и мрачная после кончины мужа, Азра могла позволить себе скупую улыбку по вечерам, когда дети садились полукругом перед ней и затихали в ожидании новой сказки. Азра называла их лисятами, угощала финиками и потом долго смотрела вслед, когда дети расходились по своим шатрам.

Вечером Инсар недосчитался верблюдов, собак и ястребов — так бывает, когда охотники надолго уходят в пустыню. Одни погибали среди дюн и барханов, другие — по возвращении, выбившись из сил. Несколько раз он сбивался со счета, потому что в воздухе разливался жаркий дурманящий аромат жареного мяса. Сегодня будет хороший ужин: хоть воды и не нашлось, все охотники вернулись целыми, и никого оплакивать не придется.

— Касим бы никогда не погиб там, — твердил себе под нос Инсар. — Боги пустыни любят его…

Касим сильный, храбрый — и очень добрый. У Инсара больше никого, кроме него, нет; родители давно умерли, и Касим взял маленького, слабого ребенка под свое крыло, лелея мечту: вот вырастет Инсар достойнейшим человеком Вах-Нахима и продолжит дело Касима. Станет охотником, покорит пустыню и однажды принесет людям воду…

— Воды нигде нет.

Инсар дернулся, но обращались точно не к нему. Рауф, плечистый и хмурый глава охотников, единственный с утра ни разу не улыбнулся и теперь сидел у костра со своими товарищами. Лицо его всегда напоминало камень, и это пугало. Старейшины говорили, что в юности Рауф однажды напал на льва и голыми руками придушил его… Все восхищались его силой, а маленький Инсар, впервые услышав эту историю, подумал, что льву, наверное, было очень больно.

Инсар бы никогда не признался, но Рауф внушал дикий, просто необъяснимый страх. От него точно стоило держаться подальше.

— Воды нигде нет, — повторил Рауф басом, — но боги пустыни не оставили нас. В наших руках — гадкий, уродливый монстр, а значит… Значит, Вах-Нахим еще переживет всех! Мы еще покажем!

— Да-а-а!! — взревели охотники.

— Слава богу удачной охоты!

— Слава! — Они подхватили клич Рауфа, и приласканные псы, спущенные с привязи, залаяли.

Поев, охотники поспешили куда-то — наверное, к клетке со сфинксом, и к ночи Касим вернулся в шатер утомленным. Лицо его осунулось, взгляд, недавно горевший гордостью и счастьем, снова потух.

— Молчит монстр, — только и сказал он, а потом пробормотал: — А ты не ел же почти, доходяга…

Инсар что-то буркнул и лег спать. Он многое хотел сказать — и то, что скучал, и то, что каждый день молился богам пустыни за жизнь Касима, — но будущему охотнику не пристало болтать.

Касим смерил его недовольным взглядом, однако промолчал. Инсар всегда ел мало; он был худощавым, длинноногим и слабым для того, чтобы с Касимом уходить в пустыню.

— Не выживешь ведь в пустыне, — часто говорил Касим. — И охотиться не сможешь.

Инсар и не хотел охотиться. Лишь вода звала его в пустыню. Вода, вкуса которой он почти не знал.

— Бог солнца, бог песка, бог удачной охоты, — еле слышно зашептал Инсар, сложив руки. — Спасибо, что вернули Касима. Прошу, пусть вода вернется. Пусть ее будет бесконечно много. Я буду послушным. Касим будет гордиться мной. И Азра тоже. И мамочка. И отец. Пожалуйста, верните воду до края земли… Я все сделаю. Я хочу увидеть бесконечную воду наяву.

Наяву, не во сне.

Покормив своего ястреба, Касим уснул, завернувшись в шкуры.

Он проснулся на рассвете и ушел, бормоча, что «во сне на этот раз вода падала с неба и наполнила почти весь мир» и что «это все так странно и глупо», а еще что он, Касим, «уже с ума сходит по этой воде», но Инсар сквозь сон почти ничего не разобрал.

И вроде привычная жизнь вернулась, и вновь потекли скучные дни нищего Вах-Нахима, но отчего-то воздух дрожал от напряжения, и разговоры взрослых казались осторожнее обычного.

С каждым днем охотники становились все мрачнее и мрачнее, околачиваясь у ржавой клетки и споря между собой. Сначала они долго беседовали с монстром через железные прутья, но сфинкс лениво отворачивался; потом терпение их начало иссякать.

Женское лицо монстра выражало лишь кошачье безразличие ко всему на свете, и краем уха Инсар услышал, что зовут сфинкса Сешафи, — и это было единственное, что она сказала.

Иногда прибывали богатые караваны — охотники из других селений, пронюхав о сфинксе, приходили с дарами, но ни ковры, ни драгоценности, ни оружие не могли пошатнуть уверенность охотников Вах-Нахима. Рауф сказал, что сфинкса они ни на что не променяют, и Вах-Нахим оставался таким же нищим. Караваны уходили обратно, а сфинкс… Сфинкс молчал.

Словно разговаривали они с самой пустыней.

Каждый день Инсар проходил мимо клетки, и всякий раз он чувствовал на себе внимательный, острый взгляд.

В один день он не выдержал, остановился поблизости. Рядом никого не было, но крик о помощи точно кто-нибудь услышит — так успокаивал себя Инсар, нервно сглатывая.

Опустив подбородок на сложенные лапы, монстр спал.

Но когда Инсар замер перед клеткой, сфинкс приподнял голову, и мальчик вспомнил: Сешафи. Красивое шелестящее имя, приносимое ветрами из сердца пустыни.

Черты ее лица были мягкими и плавными, как линии барханов, а взгляд глаз, так напоминающих винный камень, пронизывал насквозь. В этих глазах не читалось ни злости, ни обиды, ни страха — только гордое спокойствие. Казалось, будто Сешафи чего-то ждала.

Инсар чудом заставил себя выдержать взгляд сфинкса и не отвернуться.

— С-скажи нам, где вода. — Голос дрогнул, но Инсар крепче сжал кулаки и все-таки добавил: — Пожалуйста…

Сешафи наклонила голову, вскинула тонкие брови, и Инсар затаил дыхание.

Он думал, что выглядит храбро, что Касим гордился бы им и наверняка похвалил, но сфинкс лишь молча улыбнулась и снова прикрыла аметистовые глаза.

Помнится, все истории Азры были про пустыню. Это часто надоедало, но Инсар напоминал себе, что больше рассказывать не о чем, и обида, ворча, уходила.

Казалось, никто лучше Азры не знал пустыню, ее секреты и коварства, но это было не так.

— Говорят… — Когда старейшина вспоминала эту историю, взгляд ее туманился и уходил куда-то в пустоту. Это означало, что она вспоминает. — Говорят, там, в сердце пустыни, живут сфинксы. Дети песков с телом льва, крыльями сокола и головой человека… Страшные, сильные. Они все вымерли, сфинксов сейчас не встретишь, будто… Будто и не было их никогда.

Азра запиналась, хмурилась, и морщины глубоко прорезали ее лицо. Но потом взгляд прояснялся, морщины разглаживались, и старейшина вскидывала подбородок.

— Нет, они были, я точно это знаю, — твердо говорила она самой себе. — Я встречала сфинкса. Давно это было, в пору моей молодости…

Я родилась на юге пустыни, в селении Рохн-Хеп, тихом и в меру счастливом — потому что быть слишком счастливым в пустыне невозможно. Мой дом разорило дикое племя, думая, что мы прячем воду, и сейчас о Рохн-Хепе все забыли… Я, мои родители и братья чудом выжили в той бойне, и отец долгие дни вел нас на восток, в поисках покоя и воды. Отец был храбрым, мудрым и очень нас любил…

От ран и бесконечного пути мы потеряли все силы, когда повстречали Ясноликого — это было благородное существо, старше меня, моего отца, его отца и, наверное, всего мира. Отец бросился защищать нас, но сфинкс не напал. Он мягко улыбнулся, посмотрел на нас своими чистыми, честными глазами и спросил: «Что вы ищете?» И отец, не опуская лука, ответил то, что отвечали до него тысячи таких же кочевников: «Воду». И Ясноликий — так потом отец назвал этого сфинкса — ткнул когтем в сумеречное небо, указал на Двенадцатую Белую Звезду и сказал: «Когда на третий день северного пути эта звезда потеряет вас из виду, вспомните про нее, вновь двиньтесь на восток, и под первым ее взглядом вы найдете источник».

Сфинкс улетел, оставив нам на прощание ужас, восхищение и непонятные слова. Правда, непонятными они были лишь для меня, обессиленной пятилетней девочки на горбу старшего брата, а отец все понял. Неизвестно, откуда появились силы; мы взяли путь на север, и через три дня Двенадцатая Белая Звезда исчезла. Мы свернули на восток, откуда поднимается по утрам солнце, и шли, оставляя на песке и раскаленных камнях кровавые следы. Шли долго, и лишь боги знают, как мы остались живы, когда Двенадцатая Звезда снова показалась в небе и послышался звон воды.

Мы пили воду и смеялись, как сумасшедшие. Позабыли про исцарапанные ноги, сожженный Рохн-Хеп, голод и усталость. Никогда еще жизнь не казалась настолько прекрасной, и мы молились богам за счастливую жизнь Ясноликого.

На следующий день источник иссяк. А через месяц, бродя по пустыне, мы нашли отрубленную голову Ясноликого; его чистый и честный взгляд отражал царственное спокойствие и Двенадцатую Белую Звезду.

Каждый раз к концу истории Азра надолго замолкала, а потом, будто пробуждаясь ото сна, пыталась улыбнуться.

— И тогда я поняла… — Она обводила притихших детей лукавым взглядом. — Что лишь сфинксам доступна великая тайна.

— Тайна? Какая тайна? — оживлялись все, подсаживаясь ближе. Сказку о Ясноликом каждый слышал не раз, и все знали, о чем говорит Азра, но как приятно вновь почувствовать, что тебе вот-вот откроют что-то секретное, не всем ведомое…

Горький аромат жареных кофейных зерен, шелест песков за пологом шатра, тепло костра и черные одеяния Азры — все становилось таким отчетливо ярким, таким режущим, пронзительным и оглушающим, что голова начинала кружиться, а слова расползались, как песчаные золотистые змеи, оставляющие размытый след на дюнах.

Тайна… Эта тайна всегда заставляла сердце Инсара биться отчаяннее.

Азра улыбалась и еле слышно говорила:

— Сфинксы знают, где запрятана вода.

Охотники злились. Чаще ругались на шумных детей и непослушных псов, реже улыбались, и скоро Инсар заметил, как окаменели их лица — совсем как у Рауфа. Во всем была виновата Сешафи, молчавшая уже неделю: за это время она исхудала, а волосы цвета пыли потемнели и обвисли. При свете дня синяки на ее теле были особенно заметны, и теперь величественный сфинкс казался облезлой кошкой.

Каждый раз Инсар украдкой косился на клетку, проходя мимо. Иногда ему казалось, что Сешафи наблюдает за ним, и этот взгляд прожигал спину сильнее солнца. В один день Инсар все-таки подошел к клетке, когда поблизости никого не было, но сфинкс даже не пошевельнулся.

— Почему ты молчишь? — тихо спросил Инсар.

Руки оттягивал чан с костями — его велели отнести своре, и с этим хотелось покончить как можно скорее. Сешафи, лениво водя кисточкой хвоста по земле, не ответила. Голод, синяки и гниющая рана наверняка не давали ей спать, и тут сердце непривычно кольнуло.

Воровато оглядевшись, Инсар просунул большую кость в клетку и тут же отскочил, опомнившись. Зачем он это делает? Для чего? Нет, он не знал ответы, но почему-то чувствовал, что так — именно так — и должен поступать достойный человек Вах-Нахима.

Когда он вернулся, Сешафи лежала там же, где и раньше, но кость исчезла. Услышав шаги, Сешафи обернулась, окинула мальчика потухшим взглядом и наконец произнесла:

— Глупый детеныш… Твой жалкий народ думает, что сможет силой забрать мое последнее сокровище, но никогда люди еще так не ошибались. Я не открою тайну, которой вы недостойны. Наивные…

Ее голос был хрипловатым, как гул древней раковины, прижатой к уху. Сешафи смотрела на Инсара открыто и беззлобно, с серьезностью покойной матери, и ему вдруг стало стыдно.

— Нам всего лишь нужно немного воды, — тихо ответил он. — Совсем… чуть-чуть.

Разводы жира в опустевшем чане тускло блестели на свету, и он принялся рассматривать их, боясь поднять глаза. Глядеть на Сешафи не хватало смелости.

— А когда воды было много, вам не хватало всего мира, — пробормотала та, отворачиваясь и лапой поигрывая обглоданной костью. — Когда до горизонта тянулся океан, вы и подумать не могли, что однажды и он пересохнет. Вы не знали, каково это — беречь мир, который мы так трепетно растили. Теперь платите за это.

Сешафи легла в тень, плотнее сложив крылья, будто говоря: ты свободен, мальчишка, больше я ничего не расскажу. Инсар что-то буркнул под нос, пошел прочь, перехватив чан, а потом все-таки обернулся и спросил, не надеясь услышать ответ:

— Океан… Что такое океан?

Тонкие губы Сешафи растянулись в мечтательной улыбке, и она приоткрыла глаза. На миг показалось, что в лиловых глазах сфинкса отразилось что-то очень… знакомое.

— Это бесконечная вода, которая тянулась до края земли.

С того дня Инсар каждый день приходил к клетке и тихонько подкладывал сфинксу кости и кусочки мяса, блестящие от жира и масла. Он не знал, зачем это делает, — он даже боялся представить, к чему это приведет, — но одинокий сфинкс, запертый в клетке и хранящий тайну, будто звал его.

Сначала было страшно — страшно до безумия и дрожи в руках. Он крался в тени шатров, озираясь и подскакивая от каждого шороха, чтобы сесть у клетки, угостить Сешафи и боязливо сгорбиться под ее пронзительным взглядом. О тайне он больше не спрашивал — нет, сердце Инсара волновали истории.

— Расскажи мне что-нибудь, — каждый раз просил он звенящим шепотом, вытирая с лица липкий и горячий пот.

— Глупый ребенок, — вздыхала Сешафи. — Неужели сказки прошлого стоят ошибок настоящего?

Она была помешана на загадках, но Инсар к этому быстро привык.

Привык он и к своим вылазкам, и страх пропал, не успев пустить колючие корни. Никогда еще Инсар не чувствовал себя настолько отчаянным и храбрым. Правда, за такую храбрость Касим вряд ли бы его похвалил…

Особенно хорошо было на закате, когда белое солнце становилось янтарным, пряталось за горизонт, и раскаленная земля вместе со знойным небом медленно окутывались прохладным сумраком. Тени удлинялись, ветры успокаивались, и песок замирал, чтобы в полночь продолжить свой вихревый танец. Когда поблизости кто-то появлялся, Инсар заползал под полог соседнего шатра, а Сешафи отворачивалась. Похоже, больше ни с кем она не разговаривала. Только с ним, с Инсаром.

Инсар приходил, чтобы услышать что-нибудь еще об океане, но Сешафи говорила только то, что хотела, — такими уж были эти гордые, своенравные сфинксы.

— Я последний сфинкс этой бесконечной пустыни, — иногда бормотала Сешафи, задумчиво глядя вдаль. — Мои предки и потомки были растерзаны людьми ради нескольких глотков воды.

Она хмурилась, и ее неровные желтые зубы со скрипом смыкались. Хвост яростно взметал пыль, но потом Сешафи ловила на себе робкий взгляд Инсара, и привычная тонкая улыбка возвращалась на обветренное лицо. Взгляд ее глаз теплел, и она начинала рассказывать истории. Ее истории были не такими, как пыльные и скрипучие от старости рассказы покойной Азры: в сказках сфинкса чувствовалась пульсирующая и кипящая сила жизни, и Инсар мог до ночи просидеть у клетки, бок о бок с Сешафи, слушая ее хриплый, «ракушечный» голос.

— До исчезновения влаги мир был зеленым. Ты не знаешь, как это, маленький человеческий детеныш, ведь зеленый — это цвет растений и воды…

— А мне говорили, что у воды нет цвета, — перебил ее однажды Инсар, за что получил укоряющий взгляд в ответ.

— Так говорят лишь те, кто никогда не видел моря. Море — оно как океан, но поменьше. Но его все равно очень много. Не охватишь ни руками, ни взглядом, ни мыслью… Твоим людям жизни бы не хватило, чтобы выпить море. Даже будь они самыми жадными людьми мира. Даже если бы пили каждый день… Впрочем, — губы сфинкса тут же растягивались в насмешливой улыбке, — недолго бы вы пили воду, полную соли.

Инсар хотел спросить, зачем вообще нужна соленая вода, которой невозможно напиться, но больше перебивать Сешафи не решился, и она продолжила:

— Помню, в морях плавали рыбы… Они как звери, только скользкие, безногие и с плоскими хвостами. Странные существа… Рыбы не могли жить без воды, потому что воздух сушил их нежную кожу и блестящую чешую. И люди тоже не могли жить без воды. Раньше от жажды люди умирали медленно и мучительно, теперь же весь мир может обходиться без влаги — но какой ценой… Вы, люди, совсем разучились плакать.

— Слезы — это вода из глаз, — тут же вспомнил Инсар, радуясь, что хоть что-то знает, но сфинкс помолчал, а потом поправил:

— Слезы — это доказательство того, что у человека есть душа.

В день, когда Сешафи это сказала, Инсар долго молчал, сидя на земле. Он вспомнил вечер, когда, несколько лет назад, спросил Касима: «Что такое слезы?» — и тот ответил: «Это слабость и трусость». Получается, Касим ошибался? Получается, он не всегда прав?

Или это Сешафи обманывает Инсара? Каждый раз, стоило об этом задуматься, честные глаза сфинкса вспыхивали в памяти двумя лиловыми огоньками, и что-то твердило: нет, эти глаза не могут лгать. Могли бы лгать — Сешафи давно бы направила охотников в пасть голодной пустыне, в капкан зыбучих песков.

— Я не способна обманывать, — однажды призналась она. — И поэтому вы, люди, ненавидите меня. Смотри, как грубо и бездушно ткут женщины уродливые ковры… Я скажу правду: они перестали видеть красоту, которая когда-то расцветала в их душах. Взгляни, как мужчины злятся, возвращаясь домой… Я поведаю истину: дом и нищета им опротивели, и приносят они с собой больше гнева, чем счастья. Смотри, как ворчливы и холодны старики, как неблагодарны они к еде и заботе… Хочешь правду? Они утратили мудрость и прелесть старости, и любовь покинула их сердца, как птицы покидают разрушенные гнезда. Погляди, какими дети растут бесчувственными, гневными, жестокими… Я буду честна: они берут пример с родителей, и будущее их сокрыто тьмой.

— Ты не права, — ответил Инсар, закусив губу и зажмурившись. Он давно так не злился. — Ты не знаешь… Не знаешь нашей жизни! А значит, не знаешь правды. Женщины забыли красоту, волнуясь о мужьях, каждый день уходящих в никуда. Жены, сестры, дочери и матери ткут и молятся, и нити путаются в их огрубевших пальцах. Мужчинам больно возвращаться с охоты ни с чем, видеть несчастные лица родных и нищее селение… Они злятся на себя — на то, что пустыня скупа и жестока к ним. Старики ворчат и сердятся, потому что когда-то они тоже могли приносить пользу, а теперь — теперь кто они? Не более чем лишние рты. Старикам горько брать лишний кусочек еды, зная, что дети и женщины недоедают. Дети серьезны не по годам, потому что не родительская ласка воспитала их, а пустыня и знойное солнце. Их мечта — стать сильными и храбрыми, как отцы, терпеливыми, как матери, стойкими, как старики. Их будущее — путь в пустыню, охота до старости и бесконечные поиски воды…

Когда Инсар наконец замолчал, то понял, что задыхается. Когда он пришел в себя и в голове прояснилось, то поймал взгляд Сешафи — и не узнал его.

— Мальчик, — тихо произнесла она и замолчала, не в силах говорить.

Молчала долго, до самых сумерек, неотрывно глядя в пустоту. Только когда Инсар поднялся, чтобы уйти, она уткнулась лбом в прутья клетки, разделяющие их.

— Ты видишь сны из прошлого, жалеешь пойманного сфинкса, мечтаешь об океане… Ты ждешь воду не затем, чтобы напиться ею… — прошептала она, и Инсар замер. — Вот твоя истина: ты не человек пустыни.

И только Инсар протянул руку, чтобы прикоснуться к львиной лапе, задать один вопрос — а лучше сотню, как резкий крик вспорол вечерний покой.

— Инсар!!

Касим в одном прыжке оказался рядом и врезал кулаком по прутьям. Сешафи, побледнев, отскочила, и Инсар вжал голову в плечи. Как же это не похоже на Касима…

— Инсар, что ты здесь делаешь?! — прошипел тот, щуря глаза на Сешафи. — Что она успела наплести тебе?

— Она знает… Знает про бесконечную воду, — еле слышно прошептал Инсар. — Она видела…

Он не успел договорить; Касим схватил его за локоть и потащил прочь, исподлобья глядя вперед. За его быстрым шагом было тяжело успеть, и Инсар спотыкался. Он чувствовал несчастный взгляд Сешафи, брошенный вслед, и все вопросы, которые он мечтал задать, вылетели из головы. Он сам все понял.

— То, что в моем сне…

— Сколько можно, Инсар! Только когда тебе перестанет сниться бесконечная вода, ты повзрослеешь. Только тогда ты станешь достойным человеком Вах-Нахима.

— Я… Послушай!

Язык прилип к нёбу. Инсар попытался успокоиться, но чем чаще он делал глубокие вдохи, тем суше становилось в горле, и, когда он снова заговорил, голос его был похож на шакалий лай.

— Я не хочу оставаться в Вах-Нахиме. Когда… Когда вода вернется, ее станет бесконечно много, я построю корабль и стану… Стану мореплавателем.

Он все-таки сказал это.

Инсар выдернул руку из ослабевшей хватки. Касим остановился, и они застыли в молчании. Когда Касим поднял взгляд на Инсара, тот ничего не смог прочитать в нем.

— Перестань говорить глупости, — каким-то незнакомым голосом произнес Касим.

Наверняка хотел что-то добавить, но вместо этого процедил:

— Я запрещаю тебе приближаться к сфинксу, — и побрел прочь.

Касим не был злым — вовсе нет. Инсар даже знал маленькую тайну: раньше Касиму тоже снилась бесконечная вода, но потом что-то изменилось. Наверное, он просто повзрослел, сказал себе: такого не бывает — и все исчезло. Но Инсар знал, что когда-нибудь океан, соленый и шумный, снова укроет мир зелено-синим покрывалом…

— Бог солнца, бог песка, бог удачной охоты, — шептал он. — Пусть вода вернется в мир.

Он твердил это и твердил как заведенный. Перестал ловить обрывки взрослых разговоров, заглядывать в рот охотникам, бегать с мальчишками к змеиным норам, ловить фенеков, таскать финики… Лишь продолжил ходить к Сешафи.

Ее давно перестали кормить — наверное, охотники о сфинксе вообще позабыли. Лишь проходя мимо, пинали клетку — так, по привычке, — и Инсару становилось до боли обидно.

Когда Сешафи доедала бобы, мясо или догрызала кость, она садилась рядом с ним, изящно складывала лапы и начинала:

— Ты совершаешь ошибку настоящего ради сказок прошлого… Ты точно не будешь жалеть?

— Точно, — кивал Инсар.

Страха уже давно не было, как и прежнего Инсара.

Сешафи, глядя вдаль, украдкой улыбалась.

— Тогда слушай, мальчик…

Раньше мир был куда прекраснее — так рассказывала Сешафи. Раньше была не только пустыня, но и горы, леса, холмы, озера, равнины… Раньше все было по-другому, но вода исчезла, и пустыня поглотила мир.

Сешафи вскидывала голову и по-кошачьи жмурилась:

— Лишь звезды остались прежними.

Перед сном, думая об океане, Инсар долго сидел у полога шатра, смотря в небо. По ночам становилось холодно, появлялся ветер, но его это совсем не тревожило. Сешафи говорила, что звезды — родственники сфинксов: звезды никогда не лгут. Когда-то они были самыми верными друзьями мореплавателей, указывая им путь.

Вот вернется вода, Инсар отправится покорять океан — так он решил. Он оставит золотые дюны и уйдет к бесконечным морским просторам, которые отражают небо, скрывают рыб и обещают настоящие приключения, бури и штормы…

Когда Инсар сказал об этом Сешафи, та вдруг замерла и тихо произнесла:

— Мальчик, мне очень жаль.

Инсар ничего не понял, только вздохнул: Сешафи была помешана на загадках. Он лишь привычно погладил львиную лапу, и Сешафи с незнакомой тоской устремила потяжелевший взгляд вдаль, в пустыню.

— Я не знаю. Не знаю, где сокрыта вода, — прошептала она и зажмурилась.

Этой ночью Инсару океан не приснился. Не приснились и кувшины, дразнящие соплеменников, не приснилось ни капли влаги.

Океан исчез, соленый морской ветер сменился суховеем, царапающим кожу. Инсара окружала мертвая золотая пустыня и деревянный скелет полуистлевшего корабля, торчащего из песков.

Инсар даже не сразу понял, что спит.

— Где мой океан? — пробормотал он, оглядываясь.

Сидящая рядом Сешафи задумчиво приподняла брови. Ветер развевал светлые волосы, ворошил шерсть на загривке и осыпал пылью ее широкие, твердые перья.

— Океан? Он пересох.

Ну конечно, давно уже… Но Инсар вдруг почувствовал, что задыхается, и судорожно обхватил руками горло. Вот и все, больше не будет ему сниться бесконечная вода и станет он достойным человеком Вах-Нахима… И вроде это было тем, к чему его готовили с детства, так почему же хотелось кричать от горя?

— П-пересох?! Не может быть такого, Сешафи! Он огромный, он больше пустыни, больше всего на свете! Почему так?

Сешафи посмотрела на него как на самого глупенького ребенка в мире и ласково улыбнулась:

— Потому что людские сердца иссохли. Некому больше плакать. Души увяли, как сорванные цветы… Ты не знаешь, что такое цветы, мальчик, и мне тебя жаль. Когда мы с тобой встретимся здесь в следующий раз, я их принесу тебе.

Она поднялась на лапы и медленно зашагала прочь.

— Стой! Ты куда? — просипел Инсар. Он судорожно глотал воздух, которого становилось все меньше, и легкие разрывались от боли.

«Я рыба, умирающая без воды, — вдруг мелькнуло у него в мыслях. — Странное существо».

Ему так нужна вода! Не чтобы напиться! Честное слово, боги пустыни! Не чтобы утолить жажду…

— Ты куда?! — повторил он через силу, и Сешафи наконец оглянулась.

На ее удивительно красивом лице светилась улыбка.

— Не переживай, твой океан всегда будет в твоем сердце. А меня уже давно ждут.

Инсар, задыхаясь, проснулся под рассвет, и горло его разрывалось от царапающей сухости. Касим безустанно обмахивал его, а лекарь Вахид совал под нос какие-то травы и настойки. Они что-то говорили, и, кажется, рядом еще суетился кто-то из старейшин. Вокруг стоял шум и витал неприятный запах, но Инсар думал лишь об одном.

Какой глупый, ужасный сон…

К сфинксу Инсар смог прийти только после полудня, когда солнце сошло с зенита и медленно двинулось к западу.

— Я слышала, что этой ночью ты чуть не умер, — осторожно начала Сешафи, подойдя к прутьям клетки и сев напротив.

Инсар поморщился. Он просунул сквозь прутья кусок мяса, но Сешафи все ждала ответа, сложив лапы перед собой.

— Мне приснилось, что я рыба. Рыба без океана.

Когда Инсар сказал это Касиму после еды, тот посмотрел на него как на сумасшедшего и заставил выпить еще отвара. Однако Сешафи все поняла, кивнула и принялась есть мясо. Мясо — нечастое угощение в бедном селении, и готовили его, по словам Сешафи, ужасно. И все же она ела и благодарила, наверняка понимая, что каждый ее обед — несъеденный обед Инсара.

— Сешафи… — начал он и осекся. Он не знал, как начать этот разговор, но Сешафи его поняла.

— Вы никогда не найдете воду, потому что ее больше нет. Даже звезды не знают, где вода. Скоро люди поймут это и умрут от горя. — Наверное, ей об этом тоже было нелегко говорить. — Останется лишь песок и солнце… Есть вещи, которые теряются безвозвратно. С этим надо лишь смириться.

Как же хотелось сказать: «Нет, Сешафи, это неправда! Ты лжешь!» Но Сешафи лгать не умела. Потому Инсар промолчал, и она задумчиво прислонилась головой к прутьям клетки.

— Хочешь, я расскажу тебе о птицах, что прятались в тростниках и пели о коварных болотных топях? Они говорили: не иди, человек, не иди! Ты умрешь здесь… А человек шел и выживал.

Может, рассказать о шумных горных реках, что весной набирали силу и пробивали себе путь в скалах? О тропических ливнях? О лесных родниках? О том, как к воде тянулось все, что хотело жить, и отчаяннее всех — люди…

Хочешь, расскажу о жемчуге под толщей воды и кроваво-красном коралле? О богатствах, за которые люди отдавали жизни? О кораблях, Инсар, о кораблях! Они были такими большими, такими прекрасными… О том, как люди покоряли моря и даже океан, открывали новые земли и вновь отправлялись в плавание!

Сешафи говорила и говорила, но Инсар молчал. Ему теперь не нужны были ни птицы, ни жемчуга, ни даже корабли. Когда Сешафи это поняла, она вздохнула и замолчала.

— Прислушайся, мальчик… Мое сердце бьется в унисон с сердцем пустыни.

Закрыв глаза, он задержал дыхание и замер. Тук. Тук. Тук.

— И знаешь, что говорит оно? Вода есть жизнь, а жизнь — это любовь. Искренняя, настоящая. Без любви жизни не может быть. Ты же понимаешь меня, мальчик?

Инсар что-то сбивчиво пробормотал в ответ, и Сешафи вздохнула:

— Значит, потом поймешь. Когда-то… Когда-то я любила. У меня была большая семья — те, ради которых я жила. Мои родители, мои дети… Теперь их нет, и сердце мое омертвело. Как пересохшая пальма, сжираемая солнечными лучами, я разлюбила жизнь… Моя семья была моей живительной водой, и я мечтала наконец умереть и встретиться с любимыми. Но ты, Инсар, вернул мне… — Слова оборвались. Сешафи вдруг напряглась, зрачки ее по-кошачьи сузились, а голос натянулся, как тетива: — Уходи, мальчик.

— Сешафи?..

— Уходи. Твои люди снова идут за моей тайной.

Аметистовые глаза потемнели до черноты, губы сжались в тонкую полосу, и сердце Инсара екнуло.

Он попятился, наконец услышав шаги и голоса.

— Довольно! — громче всех звучал бас Рауфа. — Пустыня наделила человека терпением не для того, чтобы он преклонялся перед уродливой тварью!

— Да!! — вторили ему, и по спине Инсара пробежали мурашки.

Он юркнул под полог ближайшего шатра, когда к клетке подошли люди. Почти все люди Вах-Нахима стеклись сюда, и возглавлял шествие Рауф, сжимающий в руках копье и кнут. В его черных глазах горела такая решимость, что даже Сешафи, хранящая царственную невозмутимость, беспокойно поднялась на лапы и крепче сложила крылья.

Только сейчас Инсар понял, что все это время ключ от клетки Рауф прятал в складках куфии, и осознание вспыхнуло в его разуме: надо было освободить Сешафи. Но реальность оказалась куда суровее спрятанного в куфии ключа. Никуда бы Сешафи не улетела со своей раной…

С жалобным, скрипучим воплем дверь клетки распахнулась, и тень Рауфа упала на Сешафи. В ее глазах мелькнул страх, но потом она гордо вскинула подбородок и обвила хвостом лапы.

— Если не хочешь стать подношением для богов пустынь, ты скажешь нам, где прячется вода, — процедил Рауф. Он выполнял свой долг.

Сешафи горько улыбнулась:

— Никогда. — И тут же вскрикнула от удара кнутом.

Теперь ее грязное обветренное лицо перечеркивала красная полоса, и Инсар с силой зажал рот ладонью, чтобы не закричать. Нет, они не могут так… Они же не звери…

— Ни-ког-да, — повторила Сешафи, и Рауф, сцепив зубы, снова замахнулся.

Не помня себя Инсар бросился к ним:

— Не трогай ее! Прошу, не трогай ее, она не скажет!

— Инсар, стой! — только и успел воскликнуть Касим, когда Инсар, задыхаясь, заслонил собой распахнутую клетку.

— Она не скажет, не мучайте ее! — Его била крупная дрожь, голос срывался. — Она не знает, где вода…

— Что ты такое говоришь? — помрачнел главный охотник.

— Рауф, не трогай его! Он ребенок!

— Заткнись, Касим… — прошипел Рауф и рявкнул: — Инсар, что тебе наплела эта тварь?!

Ноги ослабли. Наверное, проще упасть. Вцепившись в прутья клетки, Инсар снова почувствовал себя рыбой. Он еле стоял на дрожащих ногах, закрывая собой Сешафи. Он чувствовал, что еще немного — и рухнет, глотая жаркий воздух. Он знал, что, если рухнет, навсегда останется для себя слабаком.

Он так и не смог ответить Рауфу. Вместо него это сделала Сешафи.

— Мне неизвестно, где вода, — твердо произнесла она, выглядывая из-за плеча Инсара. — Но даже если бы я и знала, это вам, людям, уже не поможет. Никакая вода не очистит черное и грязное сердце.

Смуглые лица охотников, как одно, исказились; они стали похожими на страшные маски далеких диких племен, и Инсар чуть не вскрикнул. Они разорвут ее…

Губы Рауфа свирепо дернулись, а потом все взметнулось.

Удар в плечо. Крик Касима. Рычание толпы.

Упав на землю, Инсар ударился головой, в глазах потемнело, а потом во рту стало сыро и омерзительно горько — нет, не вода. Не масло и не жир. Просто кровь.

Когда он с трудом приподнялся, сердце пропустило удар: Рауф, стоящий у клетки, уже занес над головой копье. Великий герой-монстроборец… Сейчас он свершит правосудие над уродливым монстром пустыни, что туманил их разум и прятал тайну. Боги будут довольны и наверняка подарят им глоток воды.

Глупец Рауф… Он не был злым, возможно, он когда-то тоже видел бесконечную воду…

Инсар не успел сделать и вдоха.

Рауф проткнул Сешафи стремительно и безжалостно, даже не моргнув.

Сешафи дернулась, из горла донесся хрип, а потом ее тело обмякло и рухнуло в пыль под рычание людей. Бока еще недолго вздымались, а затем опали, и Сешафи в последний раз прикрыла аметистовые глаза.

Больше она не поднималась.

— Нет… — просипел Инсар.

Он попытался встать, и его подхватили сильные руки Касима.

— Нет, она же… Она же последняя…

— Успокойся, Инсар… Так должно было случиться, — произнес Касим в ответ. Он сказал что-то еще, но Инсар не расслышал.

Касим не понимает! И Рауф не понимает! Никто так ничего и не понял!

Сешафи… Минуту назад она обещала рассказать ему о кораблях, сидела совсем рядом… Теперь ее… нет?

Она, исхудавшая и окровавленная, лежала на боку, проткнутая копьем, и крылья ее безвольно распластались по земле. Красивые огромные крылья… Наверное, когда-то она рассекала небо и обуздывала ветра, паря над просторами бескрайнего океана.

Боль в ушибленной голове притупилась. Инсар оттолкнул руку Касима и медленно побрел к клетке.

Рухнув на колени, он уткнулся в рыжеватую шерсть сфинкса и осторожно погладил львиную лапу. Лапа не дрогнула. Но если прислушаться… Если только заговорить на одном языке с тишиной… Нет. Сердце Сешафи, стучавшее в унисон с сердцем пустыни, замерло навсегда.

Инсар захлебнулся горячим воздухом. Он был странным существом, которое не может жить без воды. Но сейчас вода ему была не нужна. Боги пустыни, пусть Сешафи вернется… Он будет послушным… Он все сделает… Он станет достойным человеком Вах-Нахима, уйдет в охотники, как Касим, забудет про бесконечную воду и прекратит мечтать о кораблях…

Ему. Больше. Не нужна. Эта. Вода.

Пожалуйста, бог солнца, бог песка, бог — чтоб ее! — удачной охоты… Почему вы всегда молчите?! Верните Сешафи!

Но ему никто не ответил. Потому что есть вещи, которые теряются безвозвратно.

И когда показалось, что сердце вот-вот разорвется, из груди прорвалось рыдание, а из глаз брызнули обжигающие слезы. Они залили все лицо, потекли в рот и оказались солеными, как океан, которого давно уже нет.

— Инсар… Чего же ты… — забормотали старики. Чья-то морщинистая ладонь потянулась к его трясущимся плечам, но замерла. — Бедный мальчик…

Стало так тихо, так непривычно бесшумно — как единое целое, замолчала толпа, обступившая ржавую клетку. Женщины вдруг разом всхлипнули, и охотники, нахмурившись, потупили взгляды. Каменное лицо Рауфа вдруг дернулось — и сморщилось. Он побрел через толпу, жилистой ладонью прикрыв дрожащие губы. Он не видел, куда шел.

В потемневшем небе что-то громыхнуло, заглушая рыдания маленького мальчика, и на золотую пустыню, затихшую и скорбящую, обрушился долгожданный дождь.

Задача ревенанта →