Неточные совпадения
Время от времени я выглядывал в дверь и видел старика, сидевшего на том же месте, в одной и той же позе.
Пламя костра освещало его старческое лицо. По нему прыгали красные и
черные тени. При этом освещении он казался выходцем с того света, железным человеком, раскаленным докрасна. Китаец так ушел в свои мысли, что, казалось, совершенно забыл о нашем присутствии.
Холм, на котором я находился, спускался вдруг почти отвесным обрывом; его громадные очертания отделялись,
чернея, от синеватой воздушной пустоты, и прямо подо мною, в углу, образованном тем обрывом и равниной, возле реки, которая в этом месте стояла неподвижным, темным зеркалом, под самой кручью холма, красным
пламенем горели и дымились друг подле дружки два огонька.
Когда я возвращался назад, уже смеркалось. Вода в реке казалась
черной, и на спокойной поверхности ее отражались
пламя костра и мигающие на небе звезды. Около огня сидели стрелки: один что-то рассказывал, другие смеялись.
А на Ильинке красные и
черные черти уже лазят по крыше, среди багрового дыма и языков
пламени.
Публика, метнувшаяся с дорожек парка, еще не успела прийти в себя, как видит: на золотом коне несется
черный дьявол с пылающим факелом и за ним — длинные дроги с
черными дьяволами в медных шлемах…
Черные дьяволы еще больше напугали народ… Грохот,
пламя, дым…
День был тихий и ясный. На палубе жарко, в каютах душно; в воде +18°. Такую погоду хоть
Черному морю впору. На правом берегу горел лес; сплошная зеленая масса выбрасывала из себя багровое
пламя; клубы дыма слились в длинную,
черную, неподвижную полосу, которая висит над лесом… Пожар громадный, но кругом тишина и спокойствие, никому нет дела до того, что гибнут леса. Очевидно, зеленое богатство принадлежит здесь одному только богу.
После полуночи дождь начал стихать, но небо по-прежнему было морочное. Ветром раздувало
пламя костра. Вокруг него бесшумно прыгали, стараясь осилить друг друга, то яркие блики, то
черные тени. Они взбирались по стволам деревьев и углублялись в лес, то вдруг припадали к земле и, казалось, хотели проникнуть в самый огонь. Кверху от костра клубами вздымался дым, унося с собою тысячи искр. Одни из них пропадали в воздухе, другие падали и тотчас же гасли на мокрой земле.
Это была настоящая работа гномов, где покрытые сажей человеческие фигуры вырывались из темноты при неровно вспыхивавшем
пламени в горнах печей, как привидения, и сейчас же исчезали в темноте, которая после каждой волны света казалась
чернее предыдущей, пока глаз не осваивался с нею.
Они подходили уже к месту пикника. Из-за деревьев было видно
пламя костра. Корявые стволы, загораживавшие огонь, казались отлитыми из
черного металла, и на их боках мерцал красный изменчивый свет.
Александр уже протянул руку, но в ту же секунду
пламя озарило и кресла, и лицо Петра Иваныча, и стол; вся тетрадь вспыхнула и через минуту потухла, оставив по себе кучу
черного пепла, по которому местами пробегали огненные змейки.
Из-под нее сначала повалил густой дым;
пламя изредка вырвется снизу, лизнет ее по боку, оставит
черное пятно и опять спрячется.
Он стоял на обломках забора; налево от него, шагах в тридцати, высился
черный скелет уже совсем почти догоревшего двухэтажного деревянного дома, с дырьями вместо окон в обоих этажах, с провалившеюся крышей и с
пламенем, всё еще змеившимся кое-где по обугленным бревнам.
Так мы расстались. С этих пор
Живу в моем уединенье
С разочарованной душой;
И в мире старцу утешенье
Природа, мудрость и покой.
Уже зовет меня могила;
Но чувства прежние свои
Еще старушка не забыла
И
пламя позднее любви
С досады в злобу превратила.
Душою
черной зло любя,
Колдунья старая, конечно,
Возненавидит и тебя;
Но горе на земле не вечно».
Пламя свечи сияло; так был резок его блеск, что я снова отвел глаза. Я увидел
черные плавники, пересекающие волну, подобно буям; их хищные движения вокруг шлюпки, их беспокойное снование взад и вперед отдавало угрозой.
Лес кончился. Лошади зашлепали ногами по какой-то луже, в которой запрыгало и зарябилось багровое блестящее
пламя факела, и вдруг дружным галопом вывезли на крутой пригорок. Впереди расстилалось
черное, однообразное поле.
Желтое
пламя, придавленное шапкою нагара, выставляло напоказ дюжины две мелких, но неуклюже толстеньких стаканов с зеленым и фиолетовым отливом, которые теснились на сосновой доске прилавка, такой же жирной, как огарок, и
черной, как пол.
И кто с этой стороны, опоздавший и ослепленный
пламенем, встречал скачущих мужиков, тот в страхе прыгал в канаву; смоляно-черные телеги и кони в непонятном смешении оглобель, голов, приподнятых рук, чего-то машущего и крутящегося, как с горы валились в грохот и рев.
Еще синел уходящий день на острых скулах и широком, прямом носу, а вокруг глаз под козырьком уже собиралась ночь в красных отсветах
пламени,
чернела в бороде и под усами.
Свеча горит тусклым
пламенем; над нею тонкая
черная струйка копоти вьется и уходит в темноту.
Снопами вылетает из них
пламя и коптит крышу и стены здания, уже давно
черные, как уголь.
Пруд, который еще так недавно представлял ряд отличных картин, теперь совсем
почернел и наводил уныние своей безжизненной мутной водой; только одна заводская фабрика сильно выиграла осенью, особенно длинными темными ночами, когда среди мрака бодро раздавался ее гул, а из труб валили снопы искр, и время от времени вырывались длинные языки красного
пламени, на минуту побеждавшие окружавшую тьму и освещавшие всю фабрику и ближайшие дома кровавым отблеском.
Несколько доменных печей, которые стояли у самой плотины, время от времени выбрасывали длинные языки красного
пламени и целые снопы ярких искр, рассыпавшихся кругом золотым дождем; несколько
черных высоких труб выпускали густые клубы
черного дыма, тихо подымавшегося кверху, точно это курились какие-то гигантские сигары.
Вот пришёл я в некий грязный ад: в лощине, между гор, покрытых изрубленным лесом, припали на земле корпуса; над крышами у них
пламя кверху рвётся, высунулись в небо длинные трубы, отовсюду сочится пар и дым, земля сажей испачкана, молот гулко ухает; грохот, визг и дикий скрип сотрясают дымный воздух. Всюду железо, дрова, кирпич, дым, пар, вонь, и в этой ямине, полной всякой тяжкой всячины, мелькают люди,
чёрные, как головни.
Помню, говорил он быстро-быстро, как бы убегая от прошлого, а я слушаю и гляжу в печь. Чело её предо мной — словно некое древнее и слепое лицо,
чёрная пасть полна злых языков ликующего
пламени, жуёт она, дрова свистят, шипят. Вижу в огне Гришину сестру и думаю: чего ради насилуют и губят люди друг друга?
Такие мысли колебали меня з моем одиночестве; но когда я выходил в нашу компанию, Анисинька взглядывала на меня своими
черными, блестящими глазками, я целовал ей на добрый день ручку, вспоминал, что скоро всеми этими драгоценностями буду обладать бесспорно, вся моя меланхолия и пройдет, и я запылаю прежним
пламенем.
— К чорту вашу культуру! — решительно произнес студент с большими
черными глазами, горевшими на бледном лице каким-то темным
пламенем. При этом он стукнул об землю большою палкой. Но в среде кружка это решительное заявление вызвало некоторое замешательство. Спор отклонился. В кружке беспорядочно зашумели.
Какой-то человек то и дело мелькал
черным силуэтом на фоне
пламени и, как мне показалось, кидал что-то в огонь.
По небу, описывая медленную дугу, скатывается яркая и тяжелая звезда. Через миг по мосту идет прекрасная женщина в
черном, с удивленным взором расширенных глаз. Все становится сказочным — темный мост и дремлющие голубые корабли. Незнакомка застывает у перил моста, еще храня свой бледный падучий блеск. Снег, вечно юный, одевает ее плечи, опушает стан. Она, как статуя, ждет. Такой же Голубой, как она, восходит на мост из темной аллеи. Также в снегу. Также прекрасен. Он колеблется, как тихое, синее
пламя.
К* недоволен; страшно недоволен и местом, и товарищами, которые за него хлопотали; он изливает на все и на всех яд желчи, мечет огнь и
пламя, осуждает свет в коварстве, людей в злобе и
черной неблагодарности.
Ало-багровым
пламенем вспыхнуло смолистое дерево,
черный дым клубами поднялся к потолку и заходил над струями.
На коне —
черной тучице в санках —
Билось пламя-шлея… синь и дрожь.
И кричали парнишки в еланках:
«Дождик, дождик, полей нашу рожь...
Нежный, молодой контральто Милицы звучит горячо, искренно, с захватывающим волнением. Синие глаза мечут
пламя. Обычно смугло-бледные щеки пылают сейчас ярким румянцем. Резко сдвигаются в одну линию
черные брови и упрямая вертикальная черточка прорезывает лоб, упрямая маленькая черточка, появляющаяся y неё всегда в минуты исключительного волнения.
Сумерки уже совершенно заменились темнотою ночи, над
черным профилем гор зажглась яркая вечерняя зарница, над головами на светло-синем морозном небе мерцали мелкие звезды, со всех сторон краснело во мраке
пламя дымящихся костров, вблизи серели палатки и мрачно
чернела насыпь нашей батареи. От ближайшего костра, около которого, греясь, тихо разговаривали наши денщики, изредка блестела на батарее медь наших тяжелых орудий, и показывалась фигура часового в шинели внакидку, мерно двигавшегося вдоль насыпи.
Меж сосен горел костер, и
пламя металось в
черной тьме.
При тусклом свете огарка и красной лампадки картины представляли из себя одну сплошную полосу, покрытую
черными кляксами; когда же изразцовая печка, желая петь в один голос с погодой, с воем вдыхала в себя воздух, а поленья, точно очнувшись, вспыхивали ярким
пламенем и сердито ворчали, тогда на бревенчатых стенах начинали прыгать румяные пятна, и можно было видеть, как над головой спавшего мужчины вырастали то старец Серафим, то шах Наср-Эддин, то жирный коричневый младенец, таращивший глаза и шептавший что-то на ухо девице с необыкновенно тупым и равнодушным лицом…
Подумаешь, прости господи, сам черт выливал ее в какой-нибудь дьявольской форме и всыпал ей в
черные очи своего адского
пламени.
— Пожар, пожар! — вскоре раздались крики по всей прибрежной части Замоскворечья, и толпы народа сбежались со всех сторон на пустырь, среди которого стояла объятая
пламенем изба «басурмана и чародея».
Черные густые клубы дыма то и дело прорезывались широкими языками красного
пламени, с жадностью лизавшими сухое дерево избы.
Дворовые из людских повыбежали, а в доме-то
пламя уж во как бушует, а туча все растет,
чернее делается.
Сделав это внушение, сам отец Иоанн вынул из
пламени самую обгоревшую палку, остудил ее, привязал к ее
черному концу ковш, почерпнул воды и подал несчастной. Уголь и обгорелое дерево были тогда признаны за лучшее средство для очищения воздуха. В это время в калитку постучались.
Мы можем описывать это место кровавых исторических драм только по оставшимся описаниям современников, так как в наши дни от Александровской слободы не осталось и следа. По народному преданию, в одну суровую зиму над ней взошла
черная туча, спустилась над самым дворцом и разразилась громовым ударом, от которого загорелись терема, а за ними и вся слобода сделалась жертвою всепожирающего
пламени.
О. Василий быстро обернулся: там, где темнела среди ветел крыша его домика, неподвижно стоял густой клуб
черного смолистого дыма, и под ним извивалось, словно придавленное, багровое, без свету,
пламя.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья
пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых
черных, то взмывающих, светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато-золотого, перебирающегося по стенам
пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров.
Пламя то замирало и терялось в
черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке.