Неточные совпадения
— На том свете? Ох, не люблю я тот свет! Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и
чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь. Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские
песни.
— Куда ты, Каленик? Ты в
чужую хату попал! — закричали, смеясь, позади его девушки, ворочавшиеся с веселых
песней. — Показать тебе твою хату?
И тихого ангела бог ниспослал
В подземные копи, — в мгновенье
И говор, и грохот работ замолчал,
И замерло словно движенье,
Чужие, свои — со слезами в глазах,
Взволнованны, бледны, суровы,
Стояли кругом. На недвижных ногах
Не издали звука оковы,
И в воздухе поднятый молот застыл…
Всё тихо — ни
песни, ни речи…
Казалось, что каждый здесь с нами делил
И горечь, и счастие встречи!
Святая, святая была тишина!
Какой-то высокой печали,
Какой-то торжественной думы полна.
Только по вечерам, когда после трудового дня на покосах разливалась
песня, Татьяна присаживалась к огоньку и горько плакала, —
чужая радость хватала ее за живое.
Жара стояла смертельная, горы, пыль, кремнем раскаленным пахнет, люди измучились, растянулись, а чуть команда: «Песенники, вперед», и ожило все, подтянулось. Загремит по горам раскатистая, лихая
песня, хошь и не особенно складная, а себя другим видишь. Вот здесь, в России, на ученьях солдатских
песни все про бой да про походы поются, а там, в бою-то, в
чужой стороне, в горах диких, про наши поля да луга, да про березку кудрявую, да про милых сердцу поются...
Поет ему и
песни гор,
И
песни Грузии счастливой
И памяти нетерпеливой
Передает язык
чужой.
Так прошло рождество; разговелись; начались святки; девки стали переряжаться, подблюдные
песни пошли. А Насте стало еще горче, еще страшнее. «Пой с нами, пой», — приступают к ней девушки; а она не только что своего голоса не взведет, да и чужих-то
песен не слыхала бы. Барыня их была природная деревенская и любила девичьи
песни послушать и сама иной раз подтянет им. На святках, по вечерам, у нее девки собирались и певали.
В вагоне его окружали теперь не совсем уже
чужие люди; ко многим из них он успел присмотреться; многие были веселы, шутили, пели
песни и не внушали ему страха.
Близ рубежа
чужой земли
Аулы мирные цвели,
Гордились дружбою взаимной;
Там каждый путник находил
Ночлег и пир гостеприимный;
Черкес счастлив и волен был.
Красою чудной за горами
Известны были девы их,
И старцы с белыми власами
Судили распри молодых,
Весельем
песни их дышали!
Они тогда еще не знали
Ни золота, ни русской стали!
— Эх, бабы, бабы! — подхватила третья, не прерывавшая еще ни разу молчания. — Ну, что вы ее словами-то закидываете?.. Нешто она разве не знала замужнего житья? Хоть на тебя небось, Домна, было ей время наглядеться, а ты же еще и уговариваешь ее… Эх! Знамая
песня:
чужую беду руками разведу, а к своей так ума не приложу… век с мужем-то изжить не поле перейти… она, чай, сама это ведает…
Звуки, вырывавшиеся из его горла, скрипели и стонали в вечернем воздухе так уныло и жалобно, что у
чужого человека, который в это время взобрался на юрту, чтобы закрыть трубу камелька, стало от Макаровой
песни еще тяжелее на сердце.
Чужая рука расстегивала единственную пуговицу, портки спадали, и мужицкая тощая задница бесстыдно выходила на свет. Пороли легко, единственно для острастки, и настроение было смешливое. Уходя, солдаты затянули лихую
песню, и те, что ближе были к телегам с арестованными мужиками, подмаргивали им. Было это осенью, и тучи низко ползли над черным жнивьем. И все они ушли в город, к свету, а деревня осталась все там же, под низким небом, среди темных, размытых, глинистых полей с коротким и редким жнивьем.
— Да что я за баламутница в самом деле? — резко ответила Фленушка. — Что в своей обители иной раз посмеюсь, иной раз
песню мирскую спою?.. Так это, матушка, дома делается, при своих, не у
чужих людей на глазах… Вспомнить бы тебе про себя, как в самой-то тебе молодая кровь еще бродила.
Я не отдам её в
чужие руки,
Ни матери, ни другу, ни жене.
Лишь только мне она свои вверяла звуки
И
песни нежные лишь только пела мне.
И до самого расхода с посиделок все на тот же голос, все такими же словами жалобилась и причитала завидущая на
чужое добро Акулина Мироновна. А девушки пели
песню за
песней, добры молодцы подпевали им. Не один раз выносила Мироновна из подполья зелена вина, но питье было неширокое, нешибкое, в карманах у парней было пустовато, а в долг честная вдовица никому не давала.
Первый силач, первый красавец изо всех деревень якимовских, давно уж Гриша Моргун в
чужой приход стал к обедням ходить, давно на поле Ореховом, на косовице Рязановой, чуть не под самыми окнами Семена Парамоныча, удалой молодец звонко
песни поет, голосистым соловьем заливается…
— Ах, запропала… да ежова голова… Да на
чужой стороне живучи… — выделывали они плясовую
песню.
А по низу, под вагонами, стелется разноголосый грохот и шум: то как
песня, то как музыка, то как чей-то
чужой и непонятный разговор — и все о
чужом, все о далеком.
А разбойники налопались и послали бабу за водкой. Пять рублей ей дали, чтобы и водки купила и сладкого вина. Пошло у них на
чужие деньги и пьянство и
песни. Пили, пили, собаки, и опять бабу послали, чтоб, значит, пить без конца краю.
Татарин замолчал и уставился заплаканными глазами на огонь; лицо у него выражало недоумение и испуг, как будто он всё еще не понимал, зачем он здесь в темноте и в сырости, около
чужих людей, а не в Симбирской губернии. Толковый лег около огня, чему-то усмехнулся и затянул вполголоса
песню.
«Где уж помнить перелетному, —
Мне подружки говорят, —
Песню, может быть, постылую
Для него в
чужом краю...
Когда Нил разольется и оросит нивы Египта, тогда исчезнет унылость народа: тогда все пристани в устьях заблещут яркими флагами
чужих кораблей; войдут большие египетские суда с отрадными изображениями ибисовых голов, и понесутся далеко
песни звонкоголосых певцов с Дельты; для наших красавиц привезут роскошные ткани из Мальты, из Сардинии камни, с Кипра мед и вино, от эллинов масло, мастику и изделия из бронзы, и пестрые паруса из веселого Тира, и ливанские кедры, без которых нет материала для строек в безлесном Египте; а от нас купят дорогою ценой хлеб и тонкий папирус, и кружева из Саиса, и мемфисские колесницы, которых нет прочнее и легче на свете…
И он лежал в кустах, на земле,
чужой всем людям и посторонний для жизни, которая со всею своею красотою,
песнями и радостью проходила мимо него, — проходила в эту июльскую темную ночь.
— Да на
чужой стороне живучѝ… — выделывали они плясовую солдатскую
песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противуположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
История улья с лубочной крышкой, составленная трутнем, начинается перечислением материалов и источников. Матерьялы и источники следующие: Записки знаменитых трутней. Переписка его высочества трутня Дебе-старшего с его светлостью Куку-младшим. Гоффурьерский журнал. Устные предания,
песни и романсы трутней. Уголовные и гражданские дела между трутнями и пчелами. Описания путешествий жуков, мошек и трутней
чужих ульев. Статистические сведения о количестве меда в различные периоды жизни улья.