Неточные совпадения
Мужики повернулись к Самгину затылками, — он зашел за угол конторы, сел там на скамью и подумал, что мужики тоже нереальны, неуловимы: вчера показались актерами, а сегодня — совершенно не похожи на людей, которые способны жечь усадьбы, портить скот. Только
солдат, видимо, очень озлоблен. Вообще это —
чужие люди, и с ними очень неловко, тяжело. За углом раздался сиплый голос Безбедова...
— Будь что будет! — твердо и угрюмо ответил старый
солдат. — Тогда посмотрим; во всяком случае на нем не должно тяготеть сознание
чужой испорченной жизни… Да и на нашей совести тоже… Подумай об этом, Аня, — добавил он мягче.
— Ты, Домна, помогай Татьяне-то Ивановне, — наговаривал ей
солдат тоже при Макаре. — Ты вот и в
чужих людях жила, а свой женский вид не потеряла. Ну, там по хозяйству подсобляй, за ребятишками пригляди и всякое прочее: рука руку моет… Тебе-то в охотку будет поработать, а Татьяна Ивановна, глядишь, и переведет дух. Ты уж старайся, потому как в нашем дому работы Татьяны Ивановны и не усчитаешь… Так ведь я говорю, Макар?
Эта смелость
солдата забраться в гости к самому Палачу изумила даже Самоварника: ловок
солдат. Да еще как говорит-то: не
чужой мне, говорит, Никон Авдеич. Нечего сказать, нашел большую родню — свояка.
Солдат Артем хоть и выехал на покос, но работал мало, а больше бродил по
чужим балаганам: то у Деяна, то у Никитича, то у Ковалей. Сильно налегать на него старый Тит не смел, а больше донимал стороной.
Это был отставной
солдат, промышлявший теркою и продажею особенного нюхательного табаку, а в сожительстве он имел солдатку, не свою, а
чужую солдатку, гадавшую соседям пустого дома на картах.
Умерла Ненила; на
чужой землице
У соседа-плута — урожай сторицей;
Прежние парнишки ходят бородаты,
Хлебопашец вольный угодил в
солдаты,
И сама Наташа свадьбой уж не бредит…
Барина все нету… барин все не едет!
Мутный свет прямо падал на лицо этого человека, и Ромашов узнал левофлангового
солдата своей полуроты — Хлебникова. Он шел с обнаженной головой, держа шапку в руке, со взглядом, безжизненно устремленным вперед. Казалось, он двигался под влиянием какой-то
чужой, внутренней, таинственной силы. Он прошел так близко около офицера, что почти коснулся его полой своей шинели. В зрачках его глаз яркими, острыми точками отражался лунный свет.
Вот — стоят передо мной сто
солдат, я кричу им: «Глаза направо!» — и сто человек, из которых у каждого есть свое Я и которые во мне видят что-то
чужое, постороннее, не Я, — они все сразу поворачивают головы направо.
Он уважает врага-горца, но презирает
чужого для него и угнетателя
солдата.
— Здесь все друг другу
чужие, пока не помрут… А отсюда живы редко выходят. Работа легкая, часа два-три утром, столько же вечером, кормят сытно, а тут тебе и конец… Ну эта легкая-то работа и манит всякого… Мужик сюда мало идет, вреды боится, а уж если идет какой, так либо забулдыга, либо пропоец… Здесь больше отставной
солдат работает али никчемушный служащий, что от дела отбился. Кому сунуться некуда… С голоду да с холоду… Да наш брат, гиляй бездомный, который, как медведь, любит летом волю, а зимой нору…
— Точно наши. Вот впереди Ерема косой да
солдат Потапыч; они ведут какого-то
чужого: никак, француза изловили.
Мне этот
солдат, из-за которого началось дело, конечно, был совсем
чужой человек по всему; но тут я вдруг просто полюбил его.
— Теперь далеко, а как мы станем там, так будет близко. А от, что вы мне, панычи, скажете: как мы там, между немцами, будем пребывать? Вы-таки знаете что-то по-латинскому, а я только и перенял от одного
солдата:"мушти молдаванешти", но не знаю, что оно значит. А в
чужой стороне добудем ли без языка хлеба?
Глафира. Я знаю — что! Шуру-то тискаете, как
чужую… как
солдат!
Булычов(изумлен). Да ты, Глафира, рехнулась! Ты что: к дочери ревнуешь! Ты о Шурке не смей эдак думать. Как
солдат… Как
чужую! А ты бывала у
солдата в руках? Ну?
Старые гвардейцы возвращались победоносными генералами. Опасности, поражения, победы, соприкосновение с армией Наполеона и с
чужими краями — все это образовало их характер; смелые, добродушные и очень недальние, с религией дисциплины и застегнутых крючков, но и с религией чести, они владели Россией до тех пор, пока подросло николаевское поколение военных чиновников и статских
солдат.
Достигаев(громко). Однако — позволь! Как же это? Как же ты, Порфирий Петров, призываешь
солдат в
чужой — в мой дом, какое у тебя право?
Чужая рука расстегивала единственную пуговицу, портки спадали, и мужицкая тощая задница бесстыдно выходила на свет. Пороли легко, единственно для острастки, и настроение было смешливое. Уходя,
солдаты затянули лихую песню, и те, что ближе были к телегам с арестованными мужиками, подмаргивали им. Было это осенью, и тучи низко ползли над черным жнивьем. И все они ушли в город, к свету, а деревня осталась все там же, под низким небом, среди темных, размытых, глинистых полей с коротким и редким жнивьем.
Кроме французских
солдат, одетых в темно-синие куртки и белые широкие, стянутые у ног штаны и в анамских шляпах на головах, тут были темнокожие тагалы в пестрых, светло-синих рубахах и таких же штанах, с несколько выкаченными глазами и толстыми губами, добродушные на вид люди, молчаливо покуривавшие сигары и с недоумением поглядывающие на берега
чужой страны, куда их, неизвестно почему, перевезли вдруг с родного острова и теперь везут для усмирения таких же туземцев, как и они сами.
— Ивана Силыча по жеребью в
солдаты отдали. На
чужой стороне жизнь покончил. А жена Иванова и детки его тоже все примерли. Один я остался в живых.
Соображая теперь, думаю, что больше в этом виноват был Лермонтов, а не я. Какая натянутая, вычурная острота. Совершенно немыслимая в устах старых
солдат: «Не смеют что ли командиры
чужие изорвать мундиры о русские штыки?»
Как будто нигде ни на что не стало хозяина. Мое сделалось
чужим,
чужое — моим. Чуть опрокидывалась повозка,
солдаты бросались ее грабить. Повсюду появились люди-шакалы, вынюхивавшие добычу. Мне впоследствии рассказывали, — мародеры нарочно производили по ночам ложные тревоги и, пользуясь суматохою, грабили обозы. Во время обозной паники на реке Пухе два казака бросились ломать денежный ящик понтонного парка; фельдфебель застрелил из револьвера одного казака, ранил другого и вывез ящик…
Однажды поздно вечером, когда мы уже ложились спать, по дороге, а затем на дворе нашей фанзы раздался частый, дробный топот скачущей лошади. Вошел
чужой, бледный
солдат и подал смотрителю записку. Она была от смотрителя соседнего госпиталя.
Армия все время стояла на одном месте. Казалось бы, для чего было двигать постоянно вдоль фронта бесчисленные полевые госпитали вслед за их частями? Что мешало расставить их неподвижно в нужных местах? Разве было не все равно, попадет ли больной
солдат единой русской армии в госпиталь своей или
чужой дивизии? Между тем, стоя на месте, госпиталь мог бы устроить многочисленные, просторные и теплые помещения для больных, с изоляционными палатами для заразных, с банями, с удобной кухней.
Наши повозки одна за другою быстро вкатывались на дорогу, кучера-солдаты с злыми и торжествующими лицами хлестали кнутами морды подгоняемых наперерез, встававших на дыбы
чужих лошадей.
Кому что, а нашему батальонному первое дело — тиатры крутить. Как из году в год повелось, благословил полковой командир на Масленую представлять. Прочих
солдат завидки берут, а у нас в первом батальоне лафа. Потому батальонный, подполковник Снегирев, начальник был с амбицией: чтоб всех ахтеров-плотников-плясунов только из его первых четырех рот и набирали. А прочие — смотри-любуйся, в
чужой котел не суйся.
Толпа дивилась треугольным шляпам на офицерах и
солдатах, пучкам их и пуклям, красным отворотам, и бегала за военными, как за пришельцами из
чужой земли.
— Кыш, пошли прочь на куфню! Еще и
чужих понавели смотреть, эка невидаль — с
солдата мерку сымают… Вон отседова, не то барыне доложу, она вас живо распатронит.
Однако он не интересуется. Не такой был
солдат… Чего тут дождешься? Капустным комендантом назначат, косу отпусти, да на девок покрикивай. Кабы не Таня, магнит румяный, да не королевич, — давно бы он по лисьим кочкам домой подался: своя дверь — как гусли скрипит,
чужая — собакой рычит.
В то время как, раздвоившись вокруг Кремля, войска сперлись на Москворецком и Каменном мостах, огромное число
солдат, пользуясь остановкой и теснотой, возвращались назад от мостов и украдчиво и молчаливо прошныривали мимо Василия Блаженного и под Боровицкие ворота назад в гору к Красной площади, на которой по какому-то чутью они чувствовали, что можно брать без труда
чужое.
Солдаты молча смотрели. Беспалов метался на земле, грудь тяжело дышала, как туго работающие мехи. Творилось странное и страшное: красивое, худощавое лицо Беспалова на глазах распухало и раздувалось, распухала и шея и все тело. Как будто кто-то накачивал его изнутри воздухом. На дне окопа в тоске ерзало теперь
чужое, неуклюже-толстое лицо, глаза исчезли, и только узенькие щелки темнели меж беловатых пузырей вздувшихся век.
Проезжий. А коли по-божьи жить, так бога и слушать надо, а не людей. А будешь по-божьи жить, не станешь с
чужой земли людей сгонять, не станешь в десятских, старостах ходить, подати отбирать, не пойдешь в стражники, в урядники, а пуще всего в
солдаты не пойдешь, не будешь обещаться людей убивать.
Случись… — и Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в
чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали в
солдаты.