Неточные совпадения
Долго боролся, противился // Господу зверь-человек, // Голову снес полюбовнице // И есаула засек.
Мне хочется, чтобы он был совершенным
зверем!» Пошли смотреть пруд, в котором, по словам Ноздрева, водилась рыба такой величины, что два
человека с трудом вытаскивали штуку, в чем, однако ж, родственник не преминул усомниться.
Эта власть замкнутостью и полнотой равнялась власти Орфея [Орфей — в древнегреческой мифологии — певец, пение которого очаровывало не только
людей, но и диких
зверей, деревья, скалы, реки.].
И так он свой несчастный век
Влачил, ни
зверь, ни
человек,
Ни то ни сё, ни житель света,
Ни призрак мертвый…
Тут с громом распахнули двери
Какие-то не
люди и не
звери,
Нас врознь — и мучили сидевшего со мной.
— Для знакомой собаки. У меня, батенька, «влеченье, род недуга» к бездомным собакам. Такой умный, сердечный
зверь и — не оценен! Заметьте, Самгин, никто не умеет любить
человека так, как любят собаки.
В коляске, запряженной парой черных
зверей, ноги которых работали, точно рычаги фантастической машины, проехала Алина Телепнева, рядом с нею — Лютов, а напротив них, под спиною кучера, размахивал рукою толстый
человек, похожий на пожарного.
Глаза его косо приподняты к вискам, уши, острые, точно у
зверя, плотно прижаты к черепу, он в шляпе с шариками и шнурками; шляпа делала
человека похожим на жреца какой-то неведомой церкви.
— Печально, когда
человек сосредоточивается на плотском своем существе и на разуме, отметая или угнетая дух свой, начало вселенское. Аристотель в «Политике» сказал, что
человек вне общества — или бог или
зверь. Богоподобных
людей — не встречала, а зверье среди них — мелкие грызуны или же барсуки, которые защищают вонью жизнь свою и нору.
Когда Муромский встал, он оказался
человеком среднего роста, на нем была черная курточка, похожая на блузу; ноги его, в меховых туфлях, напоминали о лапах
зверя. Двигался он слишком порывисто для военного
человека. За обедом оказалось, что он не пьет вина и не ест мяса.
Тогда несколько десятков решительных
людей, мужчин и женщин, вступили в единоборство с самодержавцем, два года охотились за ним, как за диким
зверем, наконец убили его и тотчас же были преданы одним из своих товарищей; он сам пробовал убить Александра Второго, но кажется, сам же и порвал провода мины, назначенной взорвать поезд царя. Сын убитого, Александр Третий, наградил покушавшегося на жизнь его отца званием почетного гражданина.
И снова вспоминался Гончаров: «Бессилен рев
зверя пред этими воплями природы, ничтожен и голос
человека, и сам
человек так мал и слаб…»
— Нигде, я думаю,
человек не чувствует себя так одиноко, как здесь, — торопливо говорила женщина. — Ах, Клим, до чего это мучительное чувство — одиночество! Революция страшно обострила и усилила в
людях сознание одиночества… И многие от этого стали
зверями. Как это — которые грабят на войне?.. После сражений?
— Лютов — замечательный! Он — точно Аким Александрович Никитин, — знаешь, директор цирка? — который насквозь видит всех артистов,
зверей и
людей.
Бессилен рев
зверя перед этими воплями природы, ничтожен и голос
человека, и сам
человек так мал, слаб, так незаметно исчезает в мелких подробностях широкой картины! От этого, может быть, так и тяжело ему смотреть на море.
Горы и пропасти созданы тоже не для увеселения
человека. Они грозны, страшны, как выпущенные и устремленные на него когти и зубы дикого
зверя; они слишком живо напоминают нам бренный состав наш и держат в страхе и тоске за жизнь. И небо там, над скалами и пропастями, кажется таким далеким и недосягаемым, как будто оно отступилось от
людей.
Страшна и неверна была жизнь тогдашнего
человека; опасно было ему выйти за порог дома: его, того гляди, запорет
зверь, зарежет разбойник, отнимет у него все злой татарин, или пропадет
человек без вести, без всяких следов.
— Что же, он меня
зверем изобразил: что я глотаю
людей!..
— Что я сделал! оскорбил тебя, женщину, сестру! — вырывались у него вопли среди рыданий. — Это был не я, не
человек:
зверь сделал преступление. Что это такое было! — говорил он с ужасом, оглядываясь, как будто теперь только пришел в себя.
— Свежо на дворе, плечи зябнут! — сказала она, пожимая плечами. — Какая драма! нездорова, невесела, осень на дворе, а осенью
человек, как все
звери, будто уходит в себя. Вон и птицы уже улетают — посмотрите, как журавли летят! — говорила она, указывая высоко над Волгой на кривую линию черных точек в воздухе. — Когда кругом все делается мрачно, бледно, уныло, — и на душе становится уныло… Не правда ли?
Директор подслушал однажды, когда он рассказывал, как дикие ловят и едят
людей, какие у них леса, жилища, какое оружие, как они сидят на деревьях, охотятся за
зверями, даже начал представлять, как они говорят горлом.
Это —
зверь, а не
человек; его, перво-наперво, образить следует, а потом уж ему деньги давать.
Этих животных не было, когда остров Сингапур был пуст, но лишь только он населился, как с Малаккского полуострова стали переправляться эти
звери и тревожить
людей и домашних животных.
Круглым счетом истребляется
зверями по
человеку в два дня; особенно погибает много китайцев, вероятно, потому, что их тут до сорока, а прочих жителей до двадцати тысяч.
Спортсменов еще не явилось для истребления
зверей, а теперь пока
звери истребляют
людей.
Вы знаете, что были и есть
люди, которые подходили близко к полюсам, обошли берега Ледовитого моря и Северной Америки, проникали в безлюдные места, питаясь иногда бульоном из голенища своих сапог, дрались с
зверями, с стихиями, — все это герои, которых имена мы знаем наизусть и будет знать потомство, печатаем книги о них, рисуем с них портреты и делаем бюсты.
— Что ж, пришли подивиться, как антихрист
людей мучает? На вот, гляди. Забрал
людей, запер в клетку войско целое.
Люди должны в поте лица хлеб есть, а он их запер; как свиней, кормит без работы, чтоб они
озверели.
— Отвратительна животность
зверя в
человеке, — думал он, — но когда она в чистом виде, ты с высоты своей духовной жизни видишь и презираешь ее, пал ли или устоял, ты остаешься тем, чем был; но когда это же животное скрывается под мнимо-эстетической, поэтической оболочкой и требует перед собой преклонения, тогда, обоготворяя животное, ты весь уходишь в него, не различая уже хорошего от дурного.
От каторжных перешли к пересыльным, от пересыльных к общественникам и к добровольно следующим. Везде было то же самое: везде те же холодные, голодные, праздные, зараженные болезнями, опозоренные, запертые
люди показывались, как дикие
звери.
Этот Сашка был настоящий
зверь, родившийся по ошибке
человеком.
Возьмите, например, хоть наше раскольничество: что осталось от того, за что
люди умирали сотнями, выносили пытки, изгнание и скитались по лесам, как
звери?..
Ты возразил, что
человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен
зверю сему, он дал нам огонь с небеси!» Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные.
В самом деле, выражаются иногда про «зверскую» жестокость
человека, но это страшно несправедливо и обидно для
зверей:
зверь никогда не может быть так жесток, как
человек, так артистически, так художественно жесток.
И мы сядем на
зверя и воздвигнем чашу, и на ней будет написано: «Тайна!» Но тогда лишь и тогда настанет для
людей царство покоя и счастия.
Нет, нехорошо — бесчестно и малодушно,
зверь и до зверства не умеющий сдержать себя
человек, так ли, так ли?
Во всяком
человеке, конечно, таится
зверь,
зверь гневливости,
зверь сладострастной распаляемости от криков истязуемой жертвы,
зверь без удержу, спущенного с цепи,
зверь нажитых в разврате болезней, подагр, больных печенок и проч.
Дерсу стал вспоминать дни своего детства, когда, кроме гольдов и удэге, других
людей не было вовсе. Но вот появились китайцы, а за ними — русские. Жить становилось с каждым годом все труднее и труднее. Потом пришли корейцы. Леса начали гореть; соболь отдалился, и всякого другого
зверя стало меньше. А теперь на берегу моря появились еще и японцы. Как дальше жить?
— Раньше никакой
люди первый
зверя найти не могу. Постоянно моя первый его посмотри. Моя стреляй — всегда в его рубашке дырку делай. Моя пуля никогда ходи нету. Теперь моя 58 лет. Глаз худой стал, посмотри не могу. Кабарга стреляй — не попал, дерево стреляй — тоже не попал. К китайцам ходи не хочу — их работу моя понимай нету. Как теперь моя дальше живи?
— Немного? Он у одних хлыновских восемьдесят десятин нанимает, да у наших сто двадцать; вот те и целых полтораста десятин. Да он не одной землей промышляет: и лошадьми промышляет, и скотом, и дегтем, и маслом, и пенькой, и чем-чем… Умен, больно умен, и богат же, бестия! Да вот чем плох — дерется.
Зверь — не
человек; сказано: собака, пес, как есть пес.
— Да уж это я знаю. А вот и ученый пес у тебя и хороший, а ничего не смог. Подумаешь, люди-то,
люди, а? Вот и
зверь, а что из него сделали?
В тайге Уссурийского края надо всегда рассчитывать на возможность встречи с дикими
зверями. Но самое неприятное — это встреча с
человеком.
Зверь спасается от
человека бегством, если же он и бросается, то только тогда, когда его преследуют. В таких случаях и охотник и
зверь — каждый знает, что надо делать. Другое дело
человек. В тайге один бог свидетель, и потому обычай выработал особую сноровку.
Человек, завидевший другого
человека, прежде всего должен спрятаться и приготовить винтовку.
Я ни за что не поверю охотникам, уверяющим, что в
зверя, бегущего им навстречу, они стреляют так же спокойно, как в пустую бутылку. Это неправда! Неправда потому, что чувство самосохранения свойственно всякому
человеку. Вид разъяренного
зверя не может не волновать охотника и непременно отразится на меткости его стрельбы.
Одни глыбы похожи на
зверей, другие на колонны, третьи на
людей и т.д.
Люди начали снимать с измученных лошадей вьюки, а я с Дерсу снова пошел по дорожке. Не успели мы сделать и 200 шагов, как снова наткнулись на следы тигра. Страшный
зверь опять шел за нами и опять, как и в первый раз, почуяв наше приближение, уклонился от встречи. Дерсу остановился и, оборотившись лицом в ту сторону, куда скрылся тигр, закричал громким голосом, в котором я заметил нотки негодования...
Встреча с таким «промышленником» гораздо опаснее, чем встреча со
зверем. Надо всегда быть готовым к обороне. Малейшая оплошность — и неопытный охотник погиб. Старые охотники с первого взгляда разбирают, с кем имеют дело — с порядочным
человеком или с разбойником.
Всего боюсь, и света и потемков,
Страшит меня и
зверь и
человек,
И леший злой проказник.
«У нас всё так, — говаривал А. А., — кто первый даст острастку, начнет кричать, тот и одержит верх. Если, говоря с начальником, вы ему позволите поднять голос, вы пропали: услышав себя кричащим, он сделается дикий
зверь. Если же при первом грубом слове вы закричали, он непременно испугается и уступит, думая, что вы с характером и что таких
людей не надобно слишком дразнить».
Он находил, что на
человеке так же мало лежит ответственности за добро и зло, как на
звере; что все — дело организации, обстоятельств и вообще устройства нервной системы, от которой больше ждут, нежели она в состоянии дать.
Теперь я вспоминаю о нем без злобы, как об особенном
звере, попавшемся в лесу, и дичи, которого надобно было изучать, но на которого нельзя было сердиться за то, что он
зверь; тогда я не мог не вступить с ним в борьбу: это была необходимость для всякого порядочного
человека.
Зверь, бешеная собака, когда кусается, делает серьезный вид, поджимает хвост, а этот юродивый вельможа, аристократ, да притом с славой доброго
человека… не постыдился этой подлой шутки.