Неточные совпадения
У нас была
хорошая,
Непьющая
семья.
Если б он мог слышать, что говорили ее родители в этот вечер, если б он мог перенестись на точку зрения
семьи и узнать, что Кити будет несчастна, если он не женится на ней, он бы очень удивился и не поверил бы этому. Он не мог поверить тому, что то, что доставляло такое большое и
хорошее удовольствие ему, а главное ей, могло быть дурно. Еще меньше он мог бы поверить тому, что он должен жениться.
Только тем, что в такую неправильную
семью, как Аннина, не пошла бы
хорошая, Дарья Александровна и объяснила себе то, что Анна, с своим знанием людей, могла взять к своей девочке такую несимпатичную, нереспектабельную Англичанку.
Ей всегда казалось, что он
лучше всех в
семье понимает ее, хотя он мало говорил о ней.
Наивный Иван скотник,
лучше всех, казалось Левину, понявший дело, подобрав себе артель, преимущественно из своей
семьи, стал участником скотного двора.
— Нет, постойте! Вы не должны погубить ее. Постойте, я вам скажу про себя. Я вышла замуж, и муж обманывал меня; в злобе, ревности я хотела всё бросить, я хотела сама… Но я опомнилась, и кто же? Анна спасла меня. И вот я живу. Дети растут, муж возвращается в
семью и чувствует свою неправоту, делается чище,
лучше, и я живу… Я простила, и вы должны простить!
«Ну, что соседки? Что Татьяна?
Что Ольга резвая твоя?»
— Налей еще мне полстакана…
Довольно, милый… Вся
семьяЗдорова; кланяться велели.
Ах, милый, как
похорошелиУ Ольги плечи, что за грудь!
Что за душа!.. Когда-нибудь
Заедем к ним; ты их обяжешь;
А то, мой друг, суди ты сам:
Два раза заглянул, а там
Уж к ним и носу не покажешь.
Да вот… какой же я болван!
Ты к ним на той неделе зван...
Иван. Уж и
семь! Часика три-четыре.
Хорошее это заведение.
Он заслужил в городе славу азартнейшего игрока в винт, и Самгин вспомнил, как в комнате присяжных поверенных при окружном суде рассказывали: однажды Гудим и его партнеры играли непрерывно двадцать
семь часов, а на двадцать восьмом один из них, сыграв «большой шлем», от радости помер, чем и предоставил Леониду Андрееву возможность написать
хороший рассказ.
От Гонконга до островов Бонин-Cима, куда нам следовало идти, всего 1600 миль; это в кругосветном плавании составляет не слишком большой переход, который, при
хорошем, попутном ветре, совершается в семь-восемь дней.
Несмотря на эти свойства, он был близкий человек ко двору и любил царя и его
семью и умел каким-то удивительным приемом, живя в этой высшей среде, видеть в ней одно
хорошее и не участвовать ни в чем дурном и нечестном.
Тот, мужик, убил в минуту раздражения, и он разлучен с женою, с
семьей, с родными, закован в кандалы и с бритой головой идет в каторгу, а этот сидит в прекрасной комнате на гауптвахте, ест
хороший обед, пьет
хорошее вино, читает книги и нынче-завтра будет выпущен и будет жить попрежнему, только сделавшись особенно интересным.
— Вот уж что хорошо, так хорошо… люблю!.. Уважила барышня старика… И рубашечка о
семи шелках, и сарафанчик-расстегайчик, и квасок из собственных ручек… люблю за
хороший обычай!..
Нельзя быть моральным человеком и
хорошим христианином в индивидуальной, личной жизни и быть жестоким эксплуататором и аморальным в социальной жизни в качестве представителя власти, хозяина предприятий, главы
семьи и пр.
— А почем знать? В чужую душу разве влезешь? Чужая душа — известно — потемки. А с Богом-то завсегда
лучше. Не… я свою
семью завсегда… Но-но-но, махонькие, с Бо-гам!
— Мне иногда бывает страшно и до того тяжело, что я боюсь потерять голову… слишком много
хорошего. Я помню, когда изгнанником я возвращался из Америки в Ниццу — когда я опять увидал родительский дом, нашел свою
семью, родных, знакомые места, знакомых людей — я был удручен счастьем… Вы знаете, — прибавил он, обращаясь ко мне, — что и что было потом, какой ряд бедствий. Прием народа английского превзошел мои ожидания… Что же дальше? Что впереди?
В этой
семье брак будет нерасторгаем, но зато холодный как лед; брак, собственно, победа над любовью, чем меньше любви между женой-кухаркой и мужем-работником, тем
лучше.
Семья наша торжествовала. Даже мы, дети, радовались приезду дедушки, потому что при нем обязательно предполагалась
хорошая еда и нас неудобно было держать впроголодь.
Старики Бурмакины хвалили Милочку. Они отзывались об ней как о девушке тихой, уживчивой, которая несколько лет сряду была почти членом их
семьи, и никогда никакой неприятности они от нее не видали. Правда, что она как будто простовата, — ну, да это пройдет. Выйдет замуж за
хорошего человека и разом очнется.
Я помню, как один «уважаемый» господин,
хороший знакомый нашей
семьи, человек живой и остроумный, на одном вечере у нас в довольно многочисленной компании чрезвычайно картинно рассказывал, как однажды он помог еврею — контрабандисту увернуться от ответственности и спасти огромную партию захваченного товара…
Стабровский очень был обрадован, когда «слявяночка» явилась обратно, счастливая своим молодым самопожертвованием. Даже Дидя, и та была рада, что Устенька опять будет с ней. Одним словом, все устроилось как нельзя
лучше, и «славяночка» еще никогда не чувствовала себя такою счастливой. Да, она уже была нужна, и эта мысль приводила ее в восторг. Затем она так любила всю
семью Стабровских, мисс Дудль, всех. В этом именно доме она нашла то, чего ей не могла дать даже отцовская любовь.
Пока мы можем быть, в лучшем случае, справедливыми и
хорошими только у себя в
семье, но нельзя любить свою
семью, если не любишь других.
И без всяких статей и приказов, а по необходимости, потому что это полезно для колонии, вне тюрьмы, в собственных домах и на вольных квартирах, живут все без исключения ссыльнокаторжные женщины, многие испытуемые и даже бессрочные, если у них есть
семьи или если они
хорошие мастера, землемеры, каюры и т. п.
С
хорошими и заурядными
семьями вперемежку встречается и тот разряд свободных
семей, которому отчасти обязан такою дурною репутацией ссылочный «женский вопрос».
Еще южнее, по линии проектированного почтового тракта, есть селение Вальзы, основанное в 1889 г. Тут 40 мужчин и ни одной женщины. За неделю до моего приезда, из Рыковского были посланы три
семьи еще южнее, для основания селения Лонгари, на одном из притоков реки Пороная. Эти два селения, в которых жизнь едва только начинается, я оставлю на долю того автора, который будет иметь возможность проехать к ним по
хорошей дороге и видеть их близко.
Не говоря уже о писарях, чертежниках и
хороших мастерах, которым по роду их занятий жить в тюрьме не приходится, на Сахалине немало семейных каторжников, мужей и отцов, которых непрактично было бы держать в тюрьмах отдельно от их
семей: это вносило бы немалую путаницу в жизнь колонии.
Яша тяжело вздохнул, принимая первую рюмку, точно он продавал себя. Эх, и достанется же от родителя!.. Ну, да все равно:
семь бед — один ответ… И Фени жаль, и родительской грозы не избежать. Зато Мыльников торжествовал, попав на даровое угощение… Любил он выпить в
хорошей компании…
Муж-покойник выстроил
хорошую избу, завел скотину и всякую домашность, и по-фотьянски
семья слыла за богатую.
— Вот ты и осудил меня, а как в писании сказано: «Ты кто еси судий чуждему рабу: своему господеви стоишь или падаешь…» Так-то, родимые мои! Осудить-то легко, а того вы не подумали, что к мирянину приставлен всего один бес, к попу —
семь бесов, а к чернецу — все четырнадцать. Согрели бы вы меня
лучше водочкой, чем непутевые речи заводить про наше иноческое житие.
— Да я-то враг, што ли, самому себе? — кричал Тит, ударяя себя в грудь кулаком. — На свои глаза свидетелей не надо… В первую голову всю свою
семью выведу в орду. Все у меня есть, этово-тово, всем от господа бога доволен, а в орде
лучше… Наша заводская копейка дешевая, Петр Елисеич, а хрестьянская двухвершковым гвоздем приколочена. Все свое в хрестьянах: и хлеб, и харч, и обуй, и одёжа… Мне-то немного надо, о молодых стараюсь…
Семья Тита славилась как
хорошие, исправные работники. Сам старик работал всю жизнь в куренях, куда уводил с собой двух сыновей. Куренная работа тяжелая и ответственная, потом нужно иметь скотину и большое хозяйственное обзаведение, но большие туляцкие
семьи держались именно за нее, потому что она представляла больше свободы, — в курене не скоро достанешь, да и как уследишь за самою работой? На дворе у Тита всегда стояли угольные коробья, дровни и тому подобная углепоставщицкая снасть.
Если бы не круглая бедность, быть бы Наташке замужем за
хорошим мужиком, а теперь женихи ее обегали, потому что всякому лестно вывести жену из достаточной
семьи, а тут вместо приданого два голодных рта — Мавра да Тараско.
Лучше бы отдать Федорку за своего хохла: по-небогатому-то
лучше прожить, чем выходить на большую
семью, где своих три снохи.
Annette советует мне перепроситься в Ялуторовск, но я еще не решаюсь в ожидании Оболенского и по некоторой привычке, которую ко мне сделали в
семье Ивашева. Без меня у них будет очень пусто — они неохотно меня отпускают в Тобольск, хотя мне кажется, что я очень плохой нынче собеседник. В Ялуторовске мне было бы
лучше, с Якушкиным мы бы спорили и мирились. Там и климат
лучше, а особенно соблазнительно, что возле самого города есть роща, между тем как здесь далеко ходить до тени дерева…
…Новая
семья, [
Семья Н. В. Басаргина.] с которой я теперь под одной крышей, состоит из добрых людей, но женская половина, как вы можете себе представить, — тоска больше или меньше и служит к убеждению холостяка старого, что в Сибири
лучше не жениться. Басаргин доволен своим состоянием. Ночью и после обеда спит. Следовательно, остается меньше времени для размышления.
Однако, несмотря на первую уступчивость Лизы, трудно было надеяться, что в
семье Бахаревых удержится хоть какой-нибудь худой мир, который был бы
лучше доброй ссоры. Так и вышло.
— Маме
лучше, она успокоилась и с
семи часов заснула. Здравствуйте, Женни! — добавила Зина, обращаясь к Гловацкой и протягивая ей руку. — Здравствуй, Лиза.
— Не дороже денег. Как всюду водится в
хороших заведениях: бутылка лафита — пять рублей, четыре бутылки лимонаду по полтиннику — два рубля, и всего только
семь…
Призадумался честной купец и, подумав мало ли, много ли времени, говорит ей таковые слова: «Хорошо, дочь моя милая,
хорошая и пригожая, достану я тебе таковой хрустальный тувалет; а и есть он у дочери короля персидского, молодой королевишны, красоты несказанной, неописанной и негаданной: и схоронен тот тувалет в терему каменном, высокиим, и стоит он на горе каменной, вышина той горы в триста сажен, за
семью дверьми железными, за
семью замками немецкими, и ведут к тому терему ступеней три тысячи, и на каждой ступени стоит по воину персидскому и день и ночь, с саблею наголо булатного, и ключи от тех дверей железныих носит королевишна на поясе.
— Две да пять, итого
семь копеек… Что ж, брат Сереженька, и это деньги.
Семь раз по
семи, — вот он и полтинник набежал, значит, все мы трое сыты, и ночлег у нас есть, и старичку Лодыжкину, по его слабости, можно рюмочку пропустить, недугов многих ради… Эх, не понимают этого господа! Двугривенный дать ему жалко, а пятачок стыдно… ну и велят идти прочь. А ты
лучше дай хошь три копейки… Я ведь не обижаюсь, я ничего… зачем обижаться?
— Ага… Очень
хорошая пословица.
Семь топоров лежат врозь…
В
семье человек
лучше сохраняется и духом и плотию, в
семье он — вроде гриба в уксусе!
— И ты по этим делам пошла, Ниловна? — усмехаясь, спросил Рыбин. — Так. Охотников до книжек у нас много там. Учитель приохочивает, — говорят, парень
хороший, хотя из духовного звания. Учителька тоже есть, верстах в
семи. Ну, они запрещенной книгой не действуют, народ казенный, — боятся. А мне требуется запрещенная, острая книга, я под их руку буду подкладывать… Коли становой или поп увидят, что книга-то запрещенная, подумают — учителя сеют! А я в сторонке, до времени, останусь.
Я тут верстах в
семи у барыни одной работаю, по столярному делу, —
хорошая женщина, надо сказать, книжки дает разные, — иной раз прочитаешь — так и осенит!
За всем тем нужно заметить, что в крестьянской среде рекрутская очередь велась неупустительно, и всякая крестьянская
семья обязана была отбыть ее своевременно; но это была только проформа, или,
лучше сказать, средство для вымогательства денег.
— Мужичок в сто крат
лучше нашего живет, — говорит он попадье, — у него, по крайности, руки не связаны, да и
семья в сборе. Как хочет, так и распорядится, и собой и
семьей.
Один служит отлично, пользуется почетом, известностью, как
хороший администратор; другой обзавелся
семьей и предпочитает тихую жизнь всем суетным благам мира, никому не завидуя, ничего не желая; третий… да что? все, все как-то пристроились, основались и идут по своему ясному и угаданному пути.
Статный, стройный рост, приятные, немного расплывчатые черты, ласковые голубоватые глазки, золотистые волосы, белизна и румянец кожи — а главное: то простодушно-веселое, доверчивое, откровенное, на первых порах несколько глуповатое выражение, по которому в прежние времена тотчас можно было признать детей степенных дворянских
семей, «отецких» сыновей,
хороших баричей, родившихся и утучненных в наших привольных полустепных краях; походочка с запинкой, голос с пришепеткой, улыбка, как у ребенка, чуть только взглянешь на него… наконец, свежесть, здоровье — и мягкость, мягкость, мягкость, — вот вам весь Санин.
Но там дорого служить, нужна
хорошая поддержка из дома, на подпоручичье жалованье — сорок три рубля двадцать
семь с половиной копейки в месяц — совсем невозможно прожить.
На дворе стоял почти зимний холод. Улицы покрыты были какой-то гололедицей, чем-то средним между замерзшим дождем и растаявшим снегом, когда в скромную в то время квартиру нового редактора-издателя вошел Иван Андреевич Вашков, довольно
хороший и известный в Москве литератор, но вечно бедствовавший, частью благодаря своему многочисленному семейству, состоявшему из
семи или восьми душ, а частью (и даже большей) благодаря своей губительной и неудержимой страсти к вину.