Неточные совпадения
Все текло живо и совершалось размеренным ходом: двигались мельницы, валяльни,
работали суконные
фабрики, столярные станки, прядильни; везде во все входил зоркий взгляд хозяина и, как трудолюбивый паук, бегал хлопотливо, но расторопно, по всем концам своей хозяйственной паутины.
— Да я и строений для этого не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за что не оторву. На
фабриках у меня
работают только в голодный год, всё пришлые, из-за куска хлеба. Этаких
фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство, то увидишь — всякая тряпка пойдет в дело, всякая дрянь даст доход, так что после отталкиваешь только да говоришь: не нужно.
— Ходит в худых башмаках.
Работает на
фабрике махорку. Живет с подругой в лачуге у какой-то ведьмы.
Был я на одной
фабрике, там двоюродный брат мой
работает, мастер.
Но мать, не слушая отца, — как она часто делала, — кратко и сухо сказала Климу, что Дронов все это выдумал: тетки-ведьмы не было у него; отец помер, его засыпало землей, когда он рыл колодезь, мать
работала на
фабрике спичек и умерла, когда Дронову было четыре года, после ее смерти бабушка нанялась нянькой к брату Мите; вот и все.
Свою историю Вера Ефремовна рассказала так, что она, кончив акушерские курсы, сошлась с партией народовольцев и
работала с ними. Сначала шло всё хорошо, писали прокламации, пропагандировали на
фабриках, но потом схватили одну выдающуюся личность, захватили бумаги и начали всех брать.
Работал Прокопий на золотопромывальной
фабрике в доводчиках и получал всего двенадцать рублей.
Окулко тогда не был разбойником и
работал на
фабрике, как один из лучших кричных мастеров, — сам Лука Назарыч только любовался, когда Окулко вытягивал под молотом полосу.
Будут ли рабочие
работать на
фабрике и кто выйдет на работу, — все это оставалось пока неизвестным.
Для
фабрики это обстоятельство являлось целым событием: в Мурмосе целых две паровых машины
работали, а на Ключевском одна вода.
Приходил он и на
фабрику посмотреть, как Феклиста
работает у дровосушных печей, и на покос к Чеботаревым являлся, и вообще проходу не давал девке.
Проворная была девка и управлялась за мужика, даром что зиму
работала на
фабрике дровосушкой.
— Молчать! — завизжал неистовый старик и даже привскочил на месте. — Я все знаю!.. Родной брат на Самосадке смутьянит, а ты ему помогаешь… Может, и мочеган ты не подучал переселяться?.. Знаю, все знаю… в порошок изотру… всех законопачу в гору, а тебя первым… вышибу дурь из головы… Ежели мочегане уйдут, кто у тебя на
фабрике будет
работать? Ты подумал об этом… ты… ты…
Работы у «убитых коломенок» было по горло. Мужики вытаскивали из воды кули с разбухшим зерном, а бабы расшивали кули и рассыпали зерно на берегу, чтобы его охватывало ветром и сушило солнышком. Но зерно уже осолодело и от него несло затхлым духом. Мыс сразу оживился. Бойкие заводские бабы
работали с песнями, точно на помочи. Конечно, в первую голову везде пошла развертная солдатка Аннушка, а за ней Наташка. Они и
работали везде рядом, как привыкли на
фабрике.
— Пропащее это дело, ваша
фабрика, — проговорил, наконец, Морок, сплевывая на горевший в печке огонь. Слепень постоянно день и ночь палил даровые заводские дрова. — Черту вы все-то
работаете…
На дворе копошились, как муравьи, рудниковые рабочие в своих желтых от рудничной глины холщовых балахонах, с жестяными блендочками на поясе и в пеньковых прядениках. Лица у всех были землистого цвета, точно они выцвели от постоянного пребывания под землей. Это был жалкий сброд по сравнению с ключевскою
фабрикой, где
работали такие молодцы.
— Не плачь! — говорил Павел ласково и тихо, а ей казалось, что он прощается. — Подумай, какою жизнью мы живем? Тебе сорок лет, — а разве ты жила? Отец тебя бил, — я теперь понимаю, что он на твоих боках вымещал свое горе, — горе своей жизни; оно давило его, а он не понимал — откуда оно? Он
работал тридцать лет, начал
работать, когда вся
фабрика помещалась в двух корпусах, а теперь их — семь!
— А —
работать некому! — добавил Егор, усмехаясь. — Литература у нас есть превосходного качества, — сам делал!.. А как ее на
фабрику внести — сие неизвестно!
Лучший слесарь на
фабрике и первый силач в слободке, он держался с начальством грубо и поэтому
зарабатывал мало, каждый праздник кого-нибудь избивал, и все его не любили, боялись.
Когда он подрастет, его поскорее сбывают куда-нибудь на
фабрику, но всё, что он
заработает, он опять обязан приносить к халатникам, а те опять пропивают.
— Ну, вот. Она пошла на
фабрику к мистеру Бэркли. А мистер Бэркли говорит: «Хорошо. Еврейки
работают не хуже других. Я могу принимать еврейку. Но только я не могу, чтобы у меня станок стоял пустой в субботу. Это не платит. Ты должна ходить и в субботу…»
Они расходятся отсюда по всему побережью, пробуют пахать землю в колониях, нанимаются в приказчики,
работают на
фабриках.
«Всё это несправедливо, — говорят они: — никто не принуждает народ
работать у землевладельцев и на
фабриках.
И потому как человеку, пойманному среди бела дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он замахнулся на грабимого им человека не затем, чтобы отнять у него его кошелек, и не угрожал зарезать его, так и нам, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что солдаты и городовые с револьверами находятся около нас совсем не для того, чтобы оберегать нас, а для защиты от внешних врагов, для порядка, для украшения, развлечения и парадов, и что мы и не знали того, что люди не любят умирать от голода, не имея права вырабатывать себе пропитание из земли, на которой они живут, не любят
работать под землей, в воде, в пекле, по 10—14 часов в сутки и по ночам на разных
фабриках и заводах для изготовления предметов наших удовольствий.
Рабочий нашего времени, если бы даже работа его и была много легче работы древнего раба, если бы он даже добился восьмичасового дня и платы трех долларов за день, не перестанет страдать, потому что,
работая вещи, которыми он не будет пользоваться,
работая не для себя по своей охоте, а по нужде, для прихоти вообще роскошествующих и праздных людей и, в частности, для наживы одного богача, владетеля
фабрики или завода, он знает, что всё это происходит в мире, в котором признается не только научное положение о том, что только работа есть богатство, что пользование чужими трудами есть несправедливость, незаконность, казнимая законами, но в мире, в котором исповедуется учение Христа, по которому мы все братья и достоинство и заслуга человека только в служении ближнему, а не в пользовании им.
Теперь уже тянулись по большей части маленькие лачужки и полуобвалившиеся плетни, принадлежавшие бедным обывателям. Густой, непроницаемый мрак потоплял эту часть Комарева. Кровли, плетни и здания сливались в какие-то черные массы, мало чем отличавшиеся от темного неба и еще более темной улицы. Тут уже не встречалось ни одного освещенного окна. Здесь жили одни старики, старухи и больные. Остальные все, от мала до велика,
работали на
фабриках.
По этому самому комаревские улицы были совершенно почти пусты. Во все время, как Гришка пробирался к
фабрике, где
работал Захар, он не встретил души. Изредка до слуха его доходили торопливое шлепанье по лужам, затаенный возглас или шушуканье. Раз, впрочем, наткнулся он и сшиб с ног мальчишку, перелетавшего стрелою улицу и посланного с пустым штофом к Герасиму.
— Она была не очень красива — тонкая, с умным личиком, большими глазами, взгляд которых мог быть кроток и гневен, ласков и суров; она
работала на
фабрике шёлка, жила со старухой матерью, безногим отцом и младшей сестрой, которая училась в ремесленной школе. Иногда она бывала веселой, не шумно, но обаятельно; любила музеи и старые церкви, восхищалась картинами, красотою вещей и, глядя на них, говорила...
Крупнейшие артисты того времени ездили с ней в Серпухов, в Богородск, на
фабрику Морозова, в Орехово-Зуево и Коломну: и она хорошо
зарабатывала, и давала хорошо
зарабатывать актерам.
— Вот видите, Маклаков, — заговорил Саша, — у нас никто не хочет
работать серьёзно, с увлечением, а у них дело развивается. Банкеты, съезды, дождь литературы, на
фабриках — открытая пропаганда…
Климков отвечал осторожно — нужно было понять, чем опасна для него эта встреча? Но Яков говорил за двоих, рассказывая о деревне так поспешно, точно ему необходимо было как можно скорее покончить с нею. В две минуты он сообщил, что отец ослеп, мать всё хворает, а он сам уже три года живёт в городе,
работая на
фабрике.
Но благоденствие сестер обратило на себя внимание других девиц, приходивших к Марье Николаевне с просьбой «поучить» их: явилось соперничество, и цены заработков сбились до того, что Марья Николаевна,
работая добросовестно, не находила возможным более конкурировать на
фабрике; она стала
работать с сестрою «на город», но излишняя конкуренция вторглась и на этот рынок.
Фабрика перестала
работать, молодёжь, засучивая рукава рубах, бросилась в город, несмотря на уговоры Мирона и других разумных людей, несмотря на крики и плач баб.
— Куда? — уныло спрашивал Яков, видя, что его женщина становится всё более раздражительной, страшно много курит и дышит горькой гарью. Да и вообще все женщины в городе, а на
фабрике — особенно, становились злее, ворчали, фыркали, жаловались на дороговизну жизни, мужья их, посвистывая, требовали увеличения заработной платы, а
работали всё хуже; посёлок вечерами шумел и рычал по-новому громко и сердито.
Он не мог поняты что же это, как же? Люди
работают, гремят цепями дела, оглушая самих себя только для того, чтоб накопить как можно больше денег, а потом — жгут деньги, бросают их горстями к ногам распутных женщин? И всё это большие, солидные люди, женатые, детные, хозяева огромных
фабрик.
Всё шло гладко, казалось прочно слаженным;
фабрика, люди, даже лошади — всё
работало как заведённое на века.
Он был родом из Егорьевского уезда, но с молодых лет
работал в Уклееве на
фабриках и в уезде и прижился тут. Его давно уже знали старым, таким же вот тощим и длинным, и давно уже его звали Костылем. Быть может, оттого, что больше сорока лет ему приходилось наниматься на
фабриках только ремонтом, — он о каждом человеке или вещи судил только со стороны прочности: не нужен ли ремонт. И прежде чем сесть за стол, он попробовал несколько стульев, прочны ли, и сига тоже потрогал.
Хрымины Старшие постоянно судились с Младшими, иногда и Младшие ссорились между собою и начинали судиться, и тогда их
фабрика не
работала месяц, два, пока они опять не мирились, и это развлекало жителей Уклеева, так как по поводу каждой ссоры было много разговоров и сплетен.
Он
работал на казенной
фабрике, как все другие, и за какую-то провинность должен был получить пятьдесят розог.
Муж Домны, являвшийся домой только по праздникам, неизвестно отчего оставил вдруг миткалевую
фабрику, на которой
работал несколько лет сряду, и переселился с своим станом к жене на скотный двор.
Это был жалкий обломок, какая-то кучка случайных существований. Землей выселковцы не занимались. «Родитель», как уже сказано, был кровельщик, один из домовладельцев портняжил, другой — шил сапоги, большинство отдавали «дачи» под летние помещения или содержали нахлебников-студентов, находясь, таким образом, в зависимости от чужих, «пришлых» людей; некоторые
работали на ближней
фабрике. Было и несколько темных субъектов — более или менее предосудительных профессий.
— Выгод, сударь, нет никаких: мужику копейки здесь не на чем
заработать: земля вся иляк, следственно хлебопашество самое скудное; сплавов лесных, как примерно по Макарьеву, Ветлуге и другим прочим местам, не бывало,
фабрик по близности тоже нет, — чем мужику промышлять?.. За неволю пойдет на чужую сторону.
С двенадцати лет он уже служил на
фабрике (действие происходит на одном из уральских горных заводов), и в будни мы могли видеться только по вечерам, и только праздники принадлежали нам всецело да лето, с Петрова дня по успенье, когда
фабрика не
работала.
Не хочешь, чтобы тебя заставляли
работать на
фабрике или на рудниках по 10 часов кряду, не хочешь, чтобы тебя насиловали и убивали, не делай этого, не участвуй в таких делах.
Как человеку, пойманному среди бела дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он не знал того, что грабимый им человек не желал отдать ему свой кошелек, так и богатым людям нашего мира, казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что они не знали того, что те люди рабочего народа, которые вынуждены
работать под землей, в воде, пекле по 10—14 часов в сутки и по ночам на разных
фабриках и заводах,
работают такую мучительную работу потому, что только при такой работе богатые люди дают им возможность существования.
— Я, стало быть, Васькин брат… У отца нас двое: он — Васька, да я — Кирила. Акроме нас три сестры, а Васька женатый, и ребятёнок есть… Народу много, а
работать некому… В кузнице, почитай, уже два года огня не раздували. Сам я на ситцевой
фабрике, кузнечить не умею, а отец какой работник? Не токмо, скажем,
работать, путем есть не может, ложку мимо рта несет.
— Пока на
фабрике, — устало ответила Александра Михайловна. — Уж не знаю, нужно будет чего другого поискать.
Работаешь, а все без толку… Семидалов к себе зовет, в фальцовщицы. Говорит, всегда даст мне место за то, что ты у него в работе потерял здоровье. Научиться можно в два месяца фальцевать; все-таки больше
заработаешь, чем на пачках.
Андрей Иванович не мог без раздражения смотреть на ее работу; эта суетливая, лихорадочная работа за такие гроши возмущала его; он требовал, чтоб Александра Михайловна бросила
фабрику и искала другой работы, прямо даже запрещал ей
работать. Происходили ссоры. Андрей Иванович бил Александру Михайловну, она плакала. Все поиски более выгодной работы не вели ни к чему.
Белозеров кипуче
работал. В театре готовились к постановке «Ткачи», оркестры разучивали революционные марши, инструкторы по пению обучали по
фабрикам хоры рабочих.
Была середина июля. Пора стояла глухая, заказы в мастерскую поступали вяло. Хозяин распустил всех девушек, которые
работали в мастерской меньше пяти лет; в их числе были уволены Александра Михайловна и Таня. Они поступили на кондитерскую
фабрику Крымова и К°, на Васильевском острове.