Неточные совпадения
«Полуграмотному человеку, какому-нибудь слесарю, поручена жизнь
сотен людей. Он везет их
сотни верст. Он может сойти с ума, спрыгнуть на землю, убежать,
умереть от паралича сердца. Может, не щадя своей жизни, со зла на людей устроить крушение. Его ответственность предо мной… пред людями — ничтожна. В пятом году машинист Николаевской дороги увез революционеров-рабочих на глазах карательного отряда…»
— Ба, — сказал Дронов. — Ничего чрезвычайного — нет. Человек
умер. Сегодня в этом городе, наверное,
сотни людей
умрут, в России —
сотни тысяч, в мире — миллионы. И — никому, никого не жалко… Ты лучше спроси-ка у смотрителя водки, — предложил он.
— Подумай: половина женщин и мужчин земного шара в эти минуты любят друг друга, как мы с тобой,
сотни тысяч рождаются для любви,
сотни тысяч
умирают, отлюбив. Милый, неожиданный…
Зимою madame Мечникова, доживая последнюю
сотню рублей, простудилась, катаясь на тройке, заболела и в несколько дней
умерла. Сестре ее нечего было делать в этой квартире. Она забрала доставшуюся ей по наследству ветхую мебелишку и переехала в комнату, нанятую за четыре рубля в одном из разрушающихся деревянных домов Болотной улицы.
Эти призраки, которые
умрут с моим Я, заставляли меня делать
сотня ненужных мне и неприятных вещей и за это оскорбляли и унижали Меня.
«Я Пуп, но не так уж глуп. Когда я
умру, похороните меня в моей табакерке. Робкие девушки, не бойтесь меня, я великодушен. Я Пуп, но это презрительная фора моим врагам. Я и Наполеон, мы оба толсты, но малы» — и так далее, но тут, достигая предела, ракета громко лопалась, и
сотни голосов кричали изо всех сил: «Пуп!«
Многие
сотни! А сколько еще было таких, кто не в силах был идти и
умер по пути домой. Ведь после трупы находили на полях, в лесах, около дорог, за двадцать пять верст от Москвы, а сколько
умерло в больницах и дома! Погиб и мой извозчик Тихон, как я узнал уже после.
— Ты поэтому твое чисто личное оскорбление, — продолжала Елена тем же насмешливым тоном, — ставишь превыше возможности не дать
умереть с голоду
сотням людей!.. После этого ты, в самом деле, какой-то пустой и ничтожный человек! — заключила она как бы в удивлении.
Положительно это особая, исключительная порода греков, сохранившаяся главным образом потому, что их предки чуть не
сотнями поколений родились, жили и
умирали в своем городишке, заключая браки лишь между соседями.
Платонов. Сколько угодно! (Подходит к Осипу и дает ему пощечину.) Что? Шатаешься? Подожди, не так еще зашатаешься, когда
сотни палок будут дробить твою пустую голову! Помнишь, как
умер рябой Филька?
А извещалось в том письме, что божией волею случилось с Прохоровым несчастье. Попал он под колесо машины и
умер мученической смертью, раздробленный ею на
сотню мелких кусков.
В ответ на этот страшный вопрос вы только пожмете плечами и ограничитесь каким-нибудь общим местом, потому что для вас, при вашей манере мыслить, решительно всё равно,
умрут ли
сотни тысяч людей насильственной или же своей смертью: в том и в другом случае результаты одни и те же — прах и забвение.
Но какое «или»? Разве есть слова, которые могли бы вернуть их к разуму, слова, на которые не нашлось бы других таких же громких и лживых слов? Или стать перед ними на колени и заплакать? Но ведь
сотни тысяч слезами оглашают мир, а разве это хоть что-нибудь дает? Или на их глазах убить себя? Убить! Тысячи
умирают ежедневно и разве это хоть что-нибудь дает?
Мой брат
умер вчера или тысячу лет тому назад, и та самая сила его жизни, которая действовала при его плотском существовании, продолжает действовать во мне и в
сотнях, тысячах, миллионах людей еще сильнее, несмотря на то, что видимый мне центр этой силы его временного плотского существования исчез из моих глаз.
«Поднять хворого с одра? — думал, усмехаясь, Мамон. — Что поет нам этот лекаришка!.. Кому роком уложено жить, тот из проруби вынырнет, из-под развалин дома выпрыгнет и в гробу встанет; кому суждено
умереть, того и палка Ивана Васильевича не поднимет. Вырастил бы бороду да спознался б с лукавым! Вот этот, батюшка, и
сотню немецких лекарей заткнет за пояс. Лучше пойти к лихой бабе или к жиду с Адамовой книгой».
— Так прочь, печальная мысль!.. Видишь, вот эти
сотни домишек, эти десятки церквей сломаются по одному слову Иоанна… Ах, друг мой, это будет храм, настоящий храм богоматери! Вступая в него, потомки произнесут с уважением имя Фиоравенти Аристотеля… Да, Антонио, я не
умру в нем.