Неточные совпадения
— дворянин учится наукам: его хоть и секут
в школе, да за дело, чтоб он знал полезное. А ты что? — начинаешь плутнями, тебя хозяин бьет за то, что не
умеешь обманывать. Еще мальчишка, «Отче наша» не знаешь, а уж обмериваешь; а как разопрет тебе брюхо да набьешь себе карман, так и заважничал! Фу-ты, какая невидаль! Оттого, что ты шестнадцать самоваров выдуешь
в день, так оттого и важничаешь? Да я плевать на твою
голову и на твою важность!
Стародум.
В тогдашнем веке придворные были воины, да воины не были придворные. Воспитание дано мне было отцом моим по тому веку наилучшее.
В то время к научению мало было способов, да и не
умели еще чужим умом набивать пустую
голову.
И Левину смутно приходило
в голову, что не то что она сама виновата (виноватою она ни
в чем не могла быть), но виновато ее воспитание, слишком поверхностное и фривольное («этот дурак Чарский: она, я знаю, хотела, но не
умела остановить его»), «Да, кроме интереса к дому (это было у нее), кроме своего туалета и кроме broderie anglaise, у нее нет серьезных интересов.
Вронский с удивлением приподнял
голову и посмотрел, как он
умел смотреть, не
в глаза, а на лоб Англичанина, удивляясь смелости его вопроса. Но поняв, что Англичанин, делая этот вопрос, смотрел на него не как на хозяина, но как на жокея, ответил ему...
Часто, право, думаю: «Ну, зачем столько ума дается
в одну
голову? ну, что бы хоть каплю его
в мою глупую, хоть бы на то, чтобы
сумел дом свой держать!
Мой бедный Ленский! изнывая,
Не долго плакала она.
Увы! невеста молодая
Своей печали неверна.
Другой увлек ее вниманье,
Другой успел ее страданье
Любовной лестью усыпить,
Улан
умел ее пленить,
Улан любим ее душою…
И вот уж с ним пред алтарем
Она стыдливо под венцом
Стоит с поникшей
головою,
С огнем
в потупленных очах,
С улыбкой легкой на устах.
Большой статный рост, странная, маленькими шажками, походка, привычка подергивать плечом, маленькие, всегда улыбающиеся глазки, большой орлиный нос, неправильные губы, которые как-то неловко, но приятно складывались, недостаток
в произношении — пришепетывание, и большая во всю
голову лысина: вот наружность моего отца, с тех пор как я его запомню, — наружность, с которою он
умел не только прослыть и быть человеком àbonnes fortunes, [удачливым (фр.).] но нравиться всем без исключения — людям всех сословий и состояний,
в особенности же тем, которым хотел нравиться.
С тех пор как я себя помню, помню я и Наталью Савишну, ее любовь и ласки; но теперь только
умею ценить их, — тогда же мне и
в голову не приходило, какое редкое, чудесное создание была эта старушка.
— Я говорю, как
умею… Да и наконец, это деспотизм. Мне не шла мысль
в голову; отчего ее не высказать?
В этот вечер ее физическая бедность особенно колола глаза Клима. Тяжелое шерстяное платье неуловимого цвета состарило ее, отягчило движения, они стали медленнее, казались вынужденными. Волосы, вымытые недавно, она небрежно собрала узлом, это некрасиво увеличило
голову ее. Клим и сегодня испытывал легонькие уколы жалости к этой девушке, спрятавшейся
в темном углу нечистоплотных меблированных комнат, где она все-таки
сумела устроить для себя уютное гнездо.
Говоря, Долганов смотрел на Клима так, что Самгин понял: этот чудак настраивается к бою; он уже обеими руками забросил волосы на затылок, и они вздыбились там некрасивой кучей. Вообще волосы его лежали на
голове неровно, как будто череп Долганова имел форму шляпки кованого гвоздя. Постепенно впадая
в тон проповедника, он обругал Трейчке, Бисмарка, еще каких-то уже незнакомых Климу немцев, чувствовалось, что он привык и
умеет ораторствовать.
Самое значительное и очень неприятное рассказал Климу о народе отец.
В сумерках осеннего вечера он, полураздетый и мягонький, как цыпленок, уютно лежал на диване, — он
умел лежать удивительно уютно. Клим, положа
голову на шерстяную грудь его, гладил ладонью лайковые щеки отца, тугие, как новый резиновый мяч. Отец спросил: что сегодня говорила бабушка на уроке закона божия?
Самгин наклонил
голову, чтобы скрыть улыбку. Слушая рассказ девицы, он думал, что и по фигуре и по характеру она была бы на своем месте
в водевиле, а не
в драме. Но тот факт, что на долю ее все-таки выпало участие
в драме, несколько тронул его; он ведь был уверен, что тоже пережил драму. Однако он не
сумел выразить чувство, взволновавшее его, а два последние слова ее погасили это чувство. Помолчав, он спросил вполголоса...
Он поскачет сломя
голову в Обломовку, наскоро сделает все нужные распоряжения, многое забудет, не
сумеет, все кое-как, и поскачет обратно, и вдруг узнает, что не надо было скакать — что есть дом, сад и павильон с видом, что есть где жить и без его Обломовки…
«Ведь и я бы мог все это… — думалось ему, — ведь я
умею, кажется, и писать; писывал, бывало, не то что письма, и помудренее этого! Куда же все это делось? И переехать что за штука? Стоит захотеть! „Другой“ и халата никогда не надевает, — прибавилось еще к характеристике другого; — „другой“… — тут он зевнул… — почти не спит… „другой“ тешится жизнью, везде бывает, все видит, до всего ему дело… А я! я… не „другой“!» — уже с грустью сказал он и впал
в глубокую думу. Он даже высвободил
голову из-под одеяла.
— Куда ему?
Умеет он любить! Он даже и слова о любви не
умеет сказать: выпучит глаза на меня — вот и вся любовь! точно пень! Дались ему книги, уткнет нос
в них и возится с ними. Пусть же они и любят его! Я буду для него исправной женой, а любовницей (она сильно потрясла
головой) — никогда!
У ней многое проносилось
в голове, росли мысли, являлись вопросы, но так туманно, бледно, что она не успевала вслушиваться
в них, как они исчезали, и не
умела высказать.
На балконах уже сидят,
в праздном созерцании чудес природы, заспанные, худощавые фигуры испанцев de la vieille roche, напоминающих Дон Кихота: лицо овальное, книзу уже, с усами и бородой, похожей тоже на ус,
в ермолках, с известными крупными морщинами, с выражающим одно и то же взглядом тупого, даже отчасти болезненного раздумья, как будто печати страдания, которого, кажется, не
умеет эта
голова высказать, за неуменьем грамоте.
Улеглись ли партии?
сумел ли он поддержать порядок, который восстановил? тихо ли там? — вот вопросы, которые шевелились
в голове при воспоминании о Франции. «
В Париж бы! — говорил я со вздохом, — пожить бы там,
в этом омуте новостей, искусств, мод, политики, ума и глупостей, безобразия и красоты, глубокомыслия и пошлостей, — пожить бы эпикурейцем, насмешливым наблюдателем всех этих проказ!» «А вот Испания с своей цветущей Андалузией, — уныло думал я, глядя
в ту сторону, где дед указал быть испанскому берегу.
Без сомнения, не место было Прудона
в Народном собрании так, как оно было составлено, и личность его терялась
в этом мещанском вертепе. Прудон
в своей «Исповеди революционера» говорит, что он не
умел найтиться
в Собрании. Да что же мог там делать человек, который Маррастовой конституции, этому кислому плоду семимесячной работы семисот
голов, сказал: «Я подаю голос против вашей конституции не только потому, что она дурна, но и потому, что она — конституция».
Трудно людям, не видавшим ничего подобного, — людям, выросшим
в канцеляриях, казармах и передней, понять подобные явления — «флибустьер», сын моряка из Ниццы, матрос, повстанец… и этот царский прием! Что он сделал для английского народа?.. И добрые люди ищут, ищут
в голове объяснения, ищут тайную пружину. «
В Англии удивительно, с каким плутовством
умеет начальство устроивать демонстрации… Нас не проведешь — Wir, wissen, was wir wissen [Мы знаем, что знаем (нем.).] — мы сами Гнейста читали!»
Матушка видела мою ретивость и радовалась.
В голове ее зрела коварная мысль, что я и без посторонней помощи, руководствуясь только программой,
сумею приготовить себя, года
в два, к одному из средних классов пансиона. И мысль, что я одиниз всех детей почти ничего не буду стоить подготовкою, даже сделала ее нежною.
И матушка настолько прониклась этим хозяйственным афоризмом и так ловко
сумела провести его на практике, что и самим крестьянам не приходило
в голову усомниться
в его справедливости.
Кровь бросилась мне
в голову. Я потупился и перестал отвечать…
В моей груди столпились и клокотали бесформенные чувства, но я не
умел их выразить и, может быть, расплакался бы или выбежал из класса, но меня поддержало сознание, что за мной — сочувствие товарищей. Не добившись продолжения молитвы, священник отпустил меня на место. Когда я сел, мой сосед Кроль сказал...
А то, что приходило
в голову и за что я принимался, не удовлетворяло меня, потому что я ничего не
умел.
Бабушка не спит долго, лежит, закинув руки под
голову, и
в тихом возбуждении рассказывает что-нибудь, видимо, нисколько не заботясь о том, слушаю я ее или нет. И всегда она
умела выбрать сказку, которая делала ночь еще значительней, еще краше.
Вылетев навстречу человеку или собаке, даже лошади, корове и всякому животному, — ибо слепой инстинкт не
умеет различать, чье приближение опасно и чье безвредно, — болотный кулик бросается прямо на охотника, подлетает вплоть, трясется над его
головой, вытянув ноги вперед, как будто упираясь ими
в воздух, беспрестанно садится и бежит прочь, все стараясь отвести
в противоположную сторону от гнезда.
Мать была умна и потому
сумела победить
в себе непосредственное побуждение, заставлявшее ее кидаться сломя
голову при каждом жалобном крике ребенка. Спустя несколько месяцев после этого разговора мальчик свободно и быстро ползал по комнатам, настораживая слух навстречу всякому звуку и, с какою-то необычною
в других детях живостью, ощупывал всякий предмет, попадавший
в руки.
«Посмотрим!..» И вдруг распрямился старик,
Глаза его гневом сверкали:
«Одно повторяет твой глупый язык:
«Поеду!» Сказать не пора ли,
Куда и зачем? Ты подумай сперва!
Не знаешь сама, что болтаешь!
Умеет ли думать твоя
голова?
Врагами ты, что ли, считаешь
И мать, и отца? Или глупы они…
Что споришь ты с ними, как с ровней?
Поглубже ты
в сердце свое загляни,
Вперед посмотри хладнокровней...
Но не можем не заметить, что для нас это лицо изумительно по мастерству, с каким Островский
умел в нем очертить приличного, не злого, не отвратительного, но с ног до
головы пошлого человека.
Снова сидел Иван Дмитриевич. Спрашивал, открылась ли ты мне
в твоем намерении выйти замуж и не знаю ли я, кто этот избранный. Я рад был, что это было
в сумерки, потому что не
умею лгать. Сказал, что пришлось
в голову, и отделался кой-как от дальнейших расспросов. Уверил только, что, верно, если бог велит, то твое соединение будет во благо.
— Чего тут не уметь-то! — возразил Ванька, дерзко усмехаясь, и ушел
в свою конуру. «Русскую историю», впрочем, он захватил с собою, развернул ее перед свечкой и начал читать, то есть из букв делать бог знает какие склады, а из них сочетать какие только приходили ему
в голову слова, и воображал совершенно уверенно, что он это читает!
Способности были у него богатые; никто не
умел так быстро обшарить мышьи норки, так бойко клясться и распинаться, так ловко объегорить, как он; ни у кого не было
в голове такого обилия хищнических проектов; но ни изобретательность, ни настойчивая деятельность лично ему никакой пользы не приносили: как был он голяк, так и оставался голяком до той минуты, когда пришел его черед.
— Чего? Ведь вы не
умеете ездить. Сохрани бог, что случится! И что за фантазия пришла вам вдруг
в голову?
Раиса Павловна
умела принять и важное сановное лицо, проезжавшее куда-нибудь
в Сибирь, и какого-нибудь члена археологического общества, отыскивавшего по Уралу следы пещерного человека, и всплывшего на поверхность миллионера, обнюхивавшего подходящее местечко на Урале, и какое-нибудь сильное чиновное лицо, выкинутое на поверхность безличного чиновного моря одной из тех таинственных пертурбаций, какие время от времени потрясают мирный сон разных казенных сфер, — никто, одним словом, не миновал ловких рук Раисы Павловны, и всякий уезжал из господского дома с неизменной мыслью
в голове, что эта Раиса Павловна удивительно умная женщина.
— Вот какая вы! — сказала Власова. — Родителей лишились и всего, — она не
умела докончить своей мысли, вздохнула и замолчала, глядя
в лицо Наташи, чувствуя к ней благодарность за что-то. Она сидела на полу перед ней, а девушка задумчиво улыбалась, наклонив
голову.
Ромашов вытащил шашку из ножен и сконфуженно поправил рукой очки. Он был среднего роста, худощав, и хотя довольно силен для своего сложения, но от большой застенчивости неловок. Фехтовать на эспадронах он не
умел даже
в училище, а за полтора года службы и совсем забыл это искусство. Занеся высоко над
головой оружие, он
в то же время инстинктивно выставил вперед левую руку.
В нравственном отношении он обладает многими неоцененными качествами: отлично передергивает карты,
умеет подписываться под всякую руку, готов бражничать с утра до вечера, и исполняет это без всякого ущерба для
головы, лихо поет и пляшет по-цыгански, и со всем этим соединяет самую добродушную и веселую откровенность. Одно только
в нем не совсем приятно: он любит иногда приходить
в какой-то своеобразный, деланный восторг, и
в этом состоянии лжет и хвастает немилосердно.
Таким образом все объясняется. Никому не приходит
в голову назвать Бодрецова лжецом; напротив, большинство думает:"А ведь и
в самом деле, у нас всегда так; сию минуту верно, через пять минут неверно, а через четверть часа — опять верно". Не может же,
в самом деле, Афанасий Аркадьич каждые пять минут знать истинное положение вещей. Будет с него и того, что он хоть на десять минут
сумел заинтересовать общественное мнение и наполнить досуг праздных людей.
Слышу я, этот рыжий, — говорить он много не
умеет, а только выговорит вроде как по-русски «нат-шальник» и плюнет; но денег с ними при себе не было, потому что они, азияты, это знают, что если с деньгами
в степь приехать, то оттоль уже с
головой на плечах не выедешь, а манули они наших татар, чтобы им косяки коней на их реку, на Дарью, перегнать и там расчет сделать.
Блохин выговорил эти слова медленно и даже почти строго. Каким образом зародилась
в нем эта фраза — это я объяснить не
умею, но думаю, что сначала она явилась так,а потом вдруг во время самого процесса произнесения, созрел проекте попробую-ка я Старосмыслову предику сказать! А может быть, и целый проект примирения Старосмыслова с Пафнутьевым вдруг
в голове созрел. Как бы то ни было, но Федор Сергеич при этом напоминании слегка дрогнул.
Калинович подъехал на паре небольших, но кровных жеребцов
в фаэтоне, как игрушечка. Сбросив
в приемной свой бобровый плащ, вице-губернатор очутился
в том тонко-изящном и статном мундире, какие
умеют шить только петербургские портные. Потом, с приемами и тоном петербургского чиновника, раскланявшись всем очень вежливо, он быстро прошел
в кабинет, где, с почтительным склонением
головы подчиненного, представился губернатору.
«Я
в совершенстве,
в совершенстве
умею обращаться с народом, и я это им всегда говорил», — самодовольно подумал он, наливая себе оставшееся вино из косушки; хотя вышло менее рюмки, но вино живительно согрело его и немного даже бросилось
в голову.
Никому и
в голову не придет подозревать из нас кого-нибудь, особенно если вы сами
сумеете повести себя; так что главное дело все-таки зависит от вас же и от полного убеждения,
в котором, надеюсь, вы утвердитесь завтра же.
— Греки играли
в кости, но более любимая их забава была игра коттабос; она представляла не что иное, как весы, к коромыслу которых на обоих концах были привешены маленькие чашечки; под чашечки эти ставили маленькие металлические фигурки. Искусство
в этой игре состояло
в том, чтобы играющий из кубка
сумел плеснуть
в одну из чашечек так, чтобы она, опускаясь, ударилась об
голову стоящей под ней фигурки, а потом плеснуть
в другую чашечку, чтобы та пересилила прежнюю и ударилась сама
в голову своей фигурки.
На его счастье, жила
в этом городе колдунья, которая на кофейной гуще будущее отгадывала, а между прочим
умела и"рассуждение"отнимать. Побежал он к ней, кричит: отымай! Видит колдунья, что дело к спеху, живым манером сыскала у него
в голове дырку и подняла клапанчик. Вдруг что-то из дырки свистнуло… шабаш! Остался наш парень без рассуждения…
— Помилуйте! — жаловался он, — ничего толком рассказать не
умеют, заставляют надевать белые перчатки, скакать сломя
голову… Да вы знаете ли, что я одной клиентке
в консультации должен был отказать, чтоб не опоздать к вам… Кто мне за убытки заплатит?
На его счастье, жила
в том городе волшебница, которая на кофейной гуще будущее отгадывала, а между прочим
умела и"рассуждение"отнимать. Побежал он к ней: отымай! Та видит, что дело к спеху, живым манером отыскала у него
в голове дырку и подняла клапанчик. Вдруг что-то оттуда свистнуло — и шабаш! Остался наш парень без рассуждения.
— Человече, — сказал ему царь, — так ли ты блюдешь честника? На что у тебе вабило, коли ты не
умеешь наманить честника? Слушай, Тришка, отдаю
в твои руки долю твою: коли достанешь Адрагана, пожалую тебя так, что никому из вас такого времени не будет; а коли пропадет честник, велю, не прогневайся,
голову с тебя снять, — и то будет всем за страх; а я давно замечаю, что нет меж сокольников доброго строения и гибнет птичья потеха!
— «Ах» да «ах» — ты бы
в ту пору, ахало, ахал, как время было. Теперь ты все готов матери на
голову свалить, а чуть коснется до дела — тут тебя и нет! А впрочем, не об бумаге и речь: бумагу, пожалуй, я и теперь
сумею от него вытребовать. Папенька-то не сейчас, чай, умрет, а до тех пор балбесу тоже пить-есть надо. Не выдаст бумаги — можно и на порог ему указать: жди папенькиной смерти! Нет, я все-таки знать желаю: тебе не нравится, что я вологодскую деревнюшку хочу ему отделить?