Неточные совпадения
Я вскочил на четвереньки, живо представляя себе ее личико, закрыл
голову одеялом, подвернул его под себя со всех сторон и, когда нигде не осталось отверстий,
улегся и, ощущая приятную теплоту, погрузился
в сладкие мечты и воспоминания.
Когда же Базаров, после неоднократных обещаний вернуться никак не позже месяца, вырвался наконец из удерживавших его объятий и сел
в тарантас; когда лошади тронулись, и колокольчик зазвенел, и колеса завертелись, — и вот уже глядеть вслед было незачем, и пыль
улеглась, и Тимофеич, весь сгорбленный и шатаясь на ходу, поплелся назад
в свою каморку; когда старички остались одни
в своем, тоже как будто внезапно съежившемся и подряхлевшем доме, — Василий Иванович, еще за несколько мгновений молодцевато махавший платком на крыльце, опустился на стул и уронил
голову на грудь.
Любите его, помните
в нем самого себя и обращайтесь с ним, как с собой, — тогда я стану вас читать и склоню перед вами
голову… — сказал он,
улегшись опять покойно на диване.
Она, накинув на себя меховую кацавейку и накрыв
голову косынкой, молча сделала ему знак идти за собой и повела его
в сад. Там, сидя на скамье Веры, она два часа говорила с ним и потом воротилась, глядя себе под ноги, домой, а он, не зашедши к ней, точно убитый, отправился к себе, велел камердинеру
уложиться, послал за почтовыми лошадьми и уехал
в свою деревню, куда несколько лет не заглядывал.
Он медленно ушел домой и две недели ходил убитый, молчаливый, не заглядывал
в студию, не видался с приятелями и бродил по уединенным улицам. Горе
укладывалось, слезы иссякли, острая боль затихла, и
в голове только оставалась вибрация воздуха от свеч, тихое пение, расплывшееся от слез лицо тетки и безмолвный, судорожный плач подруги…»
Улеглись ли партии? сумел ли он поддержать порядок, который восстановил? тихо ли там? — вот вопросы, которые шевелились
в голове при воспоминании о Франции. «
В Париж бы! — говорил я со вздохом, — пожить бы там,
в этом омуте новостей, искусств, мод, политики, ума и глупостей, безобразия и красоты, глубокомыслия и пошлостей, — пожить бы эпикурейцем, насмешливым наблюдателем всех этих проказ!» «А вот Испания с своей цветущей Андалузией, — уныло думал я, глядя
в ту сторону, где дед указал быть испанскому берегу.
Я с Фаддеевым
укладывался у себя
в каюте, чтоб ехать на берег; вдруг Крюднер просунул ко мне
голову в дверь. «Испанцы едут», — сказал он.
«Что, — пришло мне
в голову, — скажет теперь Филофей: а ведь я был прав! или что-нибудь
в этом роде?» Но он ничего не сказал. Потому и я не почел за нужное упрекнуть его
в неосторожности и,
уложившись спать на сене, опять попытался заснуть.
Как это все
укладывалось в его
голове и почему это казалось ему так просто — объяснить не легко, хотя и не совсем невозможно: обиженный, одинокий, без близкой души человеческой, без гроша медного, да еще с кровью, зажженной вином, он находился
в состоянии, близком к помешательству, а нет сомнения
в том, что
в самых нелепых выходках людей помешанных есть, на их глаза, своего рода логика и даже право.
Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие желтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка
улеглась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись
головою на руки. Кузнечик кричал
в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
Когда все было схоронено, когда даже шум, долею вызванный мною, долею сам накликавшийся,
улегся около меня и люди разошлись по домам, я приподнял
голову и посмотрел вокруг: живого, родного не было ничего, кроме детей. Побродивши между посторонних, еще присмотревшись к ним, я перестал
в них искать своих и отучился — не от людей, а от близости с ними.
Запачканный диван стоял у стены, время было за полдень, я чувствовал страшную усталость, бросился на диван и уснул мертвым сном. Когда я проснулся, на душе все
улеглось и успокоилось. Я был измучен
в последнее время неизвестностью об Огареве, теперь черед дошел и до меня, опасность не виднелась издали, а обложилась вокруг, туча была над
головой. Это первое гонение должно было нам служить рукоположением.
Ему сделалось жутко. Что-то неясное, но
в высшей степени жестокое промелькнуло
в его
голове и острою болью отозвалось
в сердце. Тем не менее, по мере того как ходьба утомляла его, путаница, царившая
в голове,
улеглась, и он немного успокоился.
Но прошла неделя, прошла другая — Конон молчал. Очевидно, намерение жениться явилось
в нем плодом той же путаницы, которая постоянно бродила
в его
голове.
В короткое время эта путаница настолько уже
улеглась, что он и сам не помнил, точно ли он собирался жениться или видел это только во сне. По-прежнему продолжал он двигаться из лакейской
в буфет и обратно, не выказывая при этом даже тени неудовольствия. Это нелепое спокойствие до того заинтересовало матушку, что она решилась возобновить прерванную беседу.
Потом он
улегся на
голом полу,
Всё скоро уснуло
в сторожке,
Я думала, думала… лежа
в углу
На мерзлой и жесткой рогожке…
Сначала веселые были мечты:
Я вспомнила праздники наши,
Огнями горящую залу, цветы,
Подарки, заздравные чаши,
И шумные речи, и ласки… кругом
Всё милое, всё дорогое —
Но где же Сергей?.. И подумав о нем,
Забыла я всё остальное!
— Постой, постой… — остановил его Никитич, все еще не имея сил совладать с мыслью, никак не хотевшей
укладываться в его заводскую
голову. — Как ты сказал: кто будет на фабрике робить?
Она слыхала, что до скитов от Самосадки считают верст семьдесят, но эта мера как-то совсем не
укладывалась в ее
голове, потому что дальше Самосадки ей не случалось бывать.
Дома мои влюбленные обыкновенно после ужина, когда весь дом
укладывался спать, выходили сидеть на балкон. Ночи все это время были теплые до духоты. Вихров обыкновенно брал с собой сигару и усаживался на мягком диване, а Мари помещалась около него и, по большей частя, склоняла к нему на плечо свою
голову. Разговоры
в этих случаях происходили между ними самые задушевнейшие. Вихров откровенно рассказал Мари всю историю своей любви к Фатеевой, рассказал и об своих отношениях к Груше.
Поздним вечером Дыма осторожно
улегся в постель рядом с Матвеем, который лежал, заложив руки за
голову, и о чем-то думал, уставивши глаза и сдвинувши брови. Все уже спали, когда Дыма, собравшись с духом, сказал...
На меня напала непонятная жестокость… Я молча повернулся, хлопнул дверью и ушел к себе
в комнату. Делать я ничего не мог.
Голова точно была набита какой-то кашей. Походив по комнате, как зверь
в клетке, я
улегся на кушетке и пролежал так битый час. Кругом стояла мертвая тишина, точно «Федосьины покровы» вымерли поголовно и живым человеком остался я один.
Улегся я на лавке. Дед и мальчишка забрались на полати… Скоро все уснули. Тепло
в избе. Я давно так крепко не спал, как на этой узкой скамье с сапогами
в головах. Проснулся перед рассветом; еще все спали. Тихо взял из-под
головы сапоги, обулся, накинул пальто и потихоньку вышел на улицу. Метель утихла. Небо звездное. Холодище страшенный. Вернулся бы назад, да вспомнил разобранные часы на столе
в платочке и зашагал, завернув
голову в кабацкий половик…
Озлобленное настроение Боброва быстро
улеглось, и он жалел теперь, что огорчил Нину. «Для чего вздумал я требовать от ее наивного, свежего, детского ума оригинальной смелости? — думал он. — Ведь она, как птичка: щебечет первое, что ей приходит
в голову, и, почем знать, может быть, это щебетанье даже гораздо лучше, чем разговоры об эмансипации, и о Ницше, и о декадентах?»
Больше я не написал ни одного слова. Мыслей было много
в голове, но все они расплывались и не
укладывались в строки. Не окончив письма, я подписал свое звание, имя и фамилию и пошел
в кабинет. Было темно. Я нащупал стол и положил письмо. Должно быть,
в потемках я натыкался на мебель и производил шум.
Евсею хотелось говорить,
в голове суматошно мелькали разные слова, но не
укладывались в понятную и ясную речь. Наконец, после многих усилий, Евсей нашёл о чём спросить.
Вдали родился воющий шум и гул, запели, зазвенели рельсы;
в сумраке, моргая красными очами, бежал поезд; сумрак быстро плыл за ним, становясь всё гуще и темнее. Евсей торопливо, как только мог, взошёл на путь, опустился на колени, потом
улёгся поперёк пути на бок, спиною к поезду, положил шею на рельс и крепко закутал
голову полою пальто.
Наконец господин Голядкин
улегся совсем.
В голове у него шумело, трещало, звонило. Он стал забываться-забываться… силился было о чем-то думать, вспомнить что-то такое весьма интересное, разрешить что-то такое весьма важное, какое-то щекотливое дело, — но не мог. Сон налетел на его победную
голову, и он заснул так, как обыкновенно спят люди, с непривычки употребившие вдруг пять стаканов пунша на какой-нибудь дружеской вечеринке.
Мысль, что можно такого великана согнать, никак не
укладывалась мне
в голову.
Катерина Львовна
улеглась молча и так пролежала до утра. Она хотела себе сказать: «не люблю ж его», и чувствовала, что любила его еще горячее, еще больше. И вот
в глазах ее все рисуется, все рисуется, как ладонь его дрожала у той под ее
головою, как другая рука его обнимала ее жаркие плечи.
Феоктиста Саввишна размышляла. Она была
в чрезвычайно затруднительном положении: с одной стороны, ей очень хотелось посватать, потому что сватанье сыздавна было ее страстью, ее маниею; половина дворянских свадеб
в городе началась через Феоктисту Саввишну, но, с другой стороны, Бешметев и Кураева
в голове ее никоим образом не
укладывались в приличную партию, тем более что она вспомнила, как сама она невыгодно отзывалась о Павле и какое дурное мнение имеет о нем невеста; но мания сватать превозмогла все.
Тот, к кому обращался вопрос, лениво и как бы нехотя приподнял
голову, подперся локтем, поглядел пристально на Антона, зевнул протяжно и, не отвечая ни слова,
улегся в телегу.
Непобедимая истома вдруг охватила тело Арбузова, и ему захотелось долго и сладко, как перед сном, тянуться руками и спиной.
В углу уборной были навалены большой беспорядочной кучей черкесские костюмы для пантомимы третьего отделения. Глядя на этот хлам, Арбузов подумал, что нет ничего лучше
в мире, как забраться туда,
улечься поуютнее и зарыться с
головой в теплые, мягкие одежды.
Мы закурили сигары и,
улегшись на своих кроватях, толковали о различных человеческих странностях, приходивших нам
в голову по поводу странностей Василия Петровича. Через четверть часа вошел и Василий Петрович. Он поставил свою трубочку на пол у печки, сел
в ногах у Челновского и, почесав правою рукою левое плечо, сказал вполголоса...
Игумен принимал всех и во всякое время. Мужик прошел
в игуменскую келью, и Половецкий видел, как он возвращался через полчаса, шагая по монастырскому двору тяжелой мужицкой походкой. Он шел, держа шапку
в руках, и встряхивал
головой,
в которой, видимо, плохо
укладывались слова пастырского утешения. Он неторопливо отвязал свою лошадь, тяжело подпрыгнул на нее и с трудом сел. Половецкий долго смотрел, как он ехал, болтая руками и ногами.
Студент и землемер легли на лавки,
головами под образа и ногами врозь. Степан устроился на полу, около печки. Он потушил лампу, и долго было слышно, как он шептал молитвы и, кряхтя,
укладывался. Потом откуда-то прошмыгнула на кровать Марья, бесшумно ступая босыми ногами.
В избе было тихо. Только сверчок однообразно, через каждые пять секунд, издавал свое монотонное, усыпляющее цырканье, да муха билась об оконное стекло и настойчиво жужжала, точно повторяя все одну и ту же докучную, бесконечную жалобу.
Войдя к себе
в комнату, Иван Алексеич опустился на постель и долго-долго глядел на огонь, потом встряхнул
головой и стал
укладываться…
И только
улегшись в постель, повернувшись к стене и натянув на
голову одеяло, он почувствовал себя спокойнее и перестал бояться мира, который вошел ему
в душу, — такой грязный, отвратительный и жестокий.
Я вышел из-за стола и стал
укладываться на диване. Перспектива провести целую ночь
в теплой комнате под благословляющею десницей почтенного старца была так соблазнительна, что
в моей отяжелевшей
голове не было других мыслей… Чепурников с писарем удалились за перегородку и продолжали там свою беседу о предстоящей кампании.
Спать
улеглись, а Фекла все еще клала
в моленной земные поклоны. Кончив молитву, вошла она
в избу и стала на колени у лавки, где, разметавшись, крепким сном спал любимец ее, Саввушка. Бережно взяла она
в руки сыновнюю
голову, припала к ней и долго, чуть слышно, рыдала.
Один экзамен сбыли. Оставалось еще целых пять, и
в том числе география, которая ужасно смущала меня. География мне не давалась почему-то: бесчисленные наименования незнакомых рек, морей и гор не
укладывались в моей
голове. К географии, к тому же, меня не подготовили дома, между тем как все остальные предметы я прошла с мамой. Экзамен географии был назначен по расписанию четвертым, и я старалась не волноваться. А пока я усердно занялась следующим по порядку русским языком.
— А что, Пацан-то наш загулял
в отпуску? — сказал Чикин, спуская ноги и
укладываясь головой на бревно. — Почитай, год скоро, что его нет.
Эта цифра зажглась
в ее
голове, как огненная точка. Васе нужно как раз столько. Даже меньше! Будь у нее
в ящике или
в банке такие деньги, она ушла бы с ним, вот сейчас
уложилась бы, послала бы Феню за извозчиком и прямо бы на пароход или на железную дорогу, с ночным поездом.
Руки и ноги его как-то не
укладывались на диване, хотя весь диван был к его услугам, во рту было сухо и липко,
в голове стоял тяжелый туман; мысли его, казалось, бродили не только
в голове, но и вне черепа, меж диванов и людей, окутанных
в ночную мглу.
В голове ее эти фразы
укладываются так хорошо.
Голова совсем чиста и останется такой до последней минуты — она это знает.
То же самое тайною, невысказываемою мыслью сидело
в головах солдат. Когда
улеглась паника от обстрела переправы, откуда-то донеслось дружное, радостное «ура!». Оказалось, саперы под огнем навели обрушившийся мост, вывезли брошенные орудия, и командир благодарил их. А по толпам отступавших пронесся радостно-ожидающий трепет, и все жадно спрашивали друг друга...
Он, как и все близкие с выдающимся деятелем люди, меньше всех ценил именно их деятельность — он любил
в Александре почтительного сына, хорошего служаку, не игрока, не мота и не пьяницу, но понятия о «герое» и «гении» не
укладывались в его
голове с понятием о «Саше».
В его
голове не
укладывалось, что обласканная тетушкой Доня, конечно, тоже рассыпавшаяся перед Глафирой Петровной
в любезностях, заочно честит ее «превосходительной каргой».
«Наталья Федоровна и… назначенное свидание!» — это положительно не
укладывалось в его
голове. Недаром он так бестактно, так грубо вел себя относительно Кудрина, когда тот передал ему о полученной записке.
Ефим ездит около тридцати лет, и вся жизнь губернского города
уложилась у него
в голове, и знает он ее так, как никакому полицейскому не знать.
— A потому, что детям прежде всего необходимо вести регулярный образ жизни: во время вставать, есть и ложиться спать. Если они, протанцевав с пол ночи,
улягутся в три часа спать, то с какими же
головами и нервами,
в каком настроении будут они заниматься на следующее утро!
Этот анализ привел его к заключению, что для него она единственное существо, которое он любит, что жизнь, лежащая перед ним «неизвестной землей», без нее, вдали от нее, не
укладывалось в его
голове, она — для него была все, и первые мечты его уже зрелой юности начались ею и ею оканчивались.