Неточные совпадения
А иногда она торжественно
уходила в самый горячий момент спора, но, остановясь
в дверях, красная от
гнева, кричала...
Он
ушел, а Татьяна Марковна все еще стояла
в своей позе, с глазами, сверкающими
гневом, передергивая на себе, от волнения, шаль. Райский очнулся от изумления и робко подошел к ней, как будто не узнавая ее, видя
в ней не бабушку, а другую, незнакомую ему до тех пор женщину.
— Пожалуйста, без ваших хитростей и без пальцев, и главное — без всяких аллегорий, а прямо к делу, не то я сейчас
уйду! — крикнул я опять
в гневе.
—
Уйди от меня. Я каторжная, а ты князь, и нечего тебе тут быть, — вскрикнула она, вся преображенная
гневом, вырывая у него руку. — Ты мной хочешь спастись, — продолжала она, торопясь высказать всё, что поднялось
в ее душе. — Ты мной
в этой жизни услаждался, мной же хочешь и на том свете спастись! Противен ты мне, и очки твои, и жирная, поганая вся рожа твоя.
Уйди,
уйди ты! — закричала она, энергическим движением вскочив на ноги.
Петр Андреич, узнав о свадьбе сына, слег
в постель и запретил упоминать при себе имя Ивана Петровича; только мать, тихонько от мужа, заняла у благочинного и прислала пятьсот рублей ассигнациями да образок его жене; написать она побоялась, но велела сказать Ивану Петровичу через посланного сухопарого мужичка, умевшего
уходить в сутки по шестидесяти верст, чтоб он не очень огорчался, что, бог даст, все устроится и отец переложит
гнев на милость; что и ей другая невестка была бы желательнее, но что, видно, богу так было угодно, а что она посылает Маланье Сергеевне свое родительское благословение.
Луша хваталась за голову и начинала истерически хохотать. Сам все испытавший Прейн пугался такого разлива страсти, но его неудержимо тянули к Луше даже дикие вспышки
гнева и нелепые капризы, разрешавшиеся припадками ревности или самым нежным настроением. Вдвоем они вволю смеялись над набобом, над генералом с его «болванкой», надо всеми остальными; но когда речь заходила о Раисе Павловне, Луша бледнела и точно вся
уходила в себя: она ревновала Прейна со всем неистовством первой любви.
— Но ты не знал и только немногие знали, что небольшая часть их все же уцелела и осталась жить там, за Стенами. Голые — они
ушли в леса. Они учились там у деревьев, зверей, птиц, цветов, солнца. Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую, красную кровь. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как вши. Надо с вас содрать все и выгнать голыми
в леса. Пусть научатся дрожать от страха, от радости, от бешеного
гнева, от холода, пусть молятся огню. И мы, Мефи, — мы хотим…
Когда они
ушли,
в гневе, — хозяин строго сказал...
Это был голос Туберозова. Протопоп Савелий стоял строгий и дрожащий от
гнева и одышки. Ахилла его послушал; он сверкнул покрасневшими от ярости глазами на акцизника и бросил
в сторону камень с такою силой, что он
ушел на целый вершок
в землю.
Алексея Абрамовича она боялась — остальные
в доме боялись ее, хотя она никогда никому не сделала вреда; обреченная томному гаремному заключению, она всю потребность любви, все требования на жизнь сосредоточила
в ребенке; неразвитая, подавленная душа ее была хороша; она, безответная и робкая, не оскорблявшаяся никакими оскорблениями, не могла вынести одного — жестокого обращения Негрова с ребенком, когда тот чуть ему надоедал; она поднимала тогда голос, дрожащий не страхом, а
гневом; она презирала
в эти минуты Негрова, и Негров, как будто чувствуя свое унизительное положение, осыпал ее бранью и
уходил, хлопнув дверью.
Она порывисто встала из-за стола и
ушла к себе,
в сильном
гневе, вспоминая, как часто отец бывал к ней несправедлив.
Елена Андреевна(с
гневом). Оставьте меня
в покое! Как это жестоко! (Хочет
уйти.)
— Хорошо, что заранее, по крайней мере, сказала! — проговорил князь почти задыхающимся от
гнева голосом и затем встал и собрал все книги, которые приносил Елене читать, взял их себе под руку, отыскал после того свою шляпу, зашел потом
в детскую, где несколько времени глядел на ребенка; наконец, поцеловав его горячо раза три — четыре,
ушел совсем, не зайдя уже больше и проститься с Еленой.
Широкое лицо Крестовоздвиженского внезапно покраснело, а небольшие глаза сверкнули
гневом… «Как у быка, которого, подразнили красной суконкой», — мелькнуло у меня
в голове. Я смотрел на него, и он смотрел на меня, а кругом стояло несколько товарищей, которые не могли дать себе отчета, о чем мы собственно спорим. Крестовоздвиженский, несколько озадаченный моим ответом, сначала повернулся, чтобы
уйти, но вдруг остановился и сказал с натиском и с большой выразительностью...
Ахов. Что вы! Нищие, нищие, одумайтесь! Ведь мне только рассердиться стоит да
уйти от вас, так вы после слезы-то кулаком станете утирать. Не вводите меня
в гнев!
Я
ушел в свою комнату и на свободе предался волнению и
гневу.
Жегулев зажал
в кармане браунинг и подумал, охваченный тем великим
гневом, который, не вмещаясь ни
в крик, ни
в слова, кажется похожим на мертвое спокойствие: «Нет, убить мало. Завтра придут наши, и я его повешу на этой березе, да при всем народе. Только бы не
ушел».
— Кто вы такой? — рассердилась Арколь. По наступательному выражению ее кроткого даже
в гневе лица я видел, что и эта женщина дошла до предела. — Я не знаю вас и не приглашала. Это мое помещение, я здесь хозяйка. Потрудитесь
уйти!
Кончивши с Тетясею любовные наши восторги, я приступил притворяться больным. Батенька слепо дались
в обман. При них я, лежа под шубами, стонал и охал; а чуть они
уйдут, так я и вскочил, и ем, и пью, что мне вздумается. С Тетясею амурюсь, маменька от радости хохочут, сестры — они уже знали о плане нашем — припевают нам свадебные песни. Одни только батенька не видели ничего и, приходя проведывать меня, только что сопели от
гнева, видя, что им не удается притеснить меня.
Студент(
в сторону).Сей млекопитающий субъект одержим
гневом. (К Марье Васильевне.) Что ж, это не вредно-с, позавтракать, пришлите. (
Уходит.)
Когда же опасения его оправдались и Наполеон, переправясь через реку,
ушел, Балясников,
в исступлении от
гнева, по колени
в грязи и
в воде, целый день и даже вечер громил из своих орудий остатки великой армии.
Уходит он
И
в гневе подданных тиранит.
— Так помни же мое слово и всем игуменьям повести, — кипя
гневом, сказал Патап Максимыч, — если Настасья уходом
уйдет в какой-нибудь скит, — и твоей обители и всем вашим скитам конец… Слово мое крепко… А ты, Настасья, — прибавил он, понизив голос, — дурь из головы выкинь… Слышишь?.. Ишь какая невеста Христова проявилась!.. Чтоб я не слыхал таких речей…
— Известно, не даст, — согласилась Фленушка. — От него не
уйдешь… Вы хорошенько жениха-то пугайте, обвенчаешься, мол, не
в пример дешевле разделаешься. Ну, мол, побьет тебя маленько Чапурин, поколотит… Без этого уж нельзя, а потом, мол, и
гнев на милость положит.
А ее нельзя закрывать ни на один день, читатель. Хотя она и кажется вам маленькой и серенькой, неинтересной, хотя она и не возбуждает
в вас ни смеха, ни
гнева, ни радости, но всё же она есть и делает свое дело. Без нее нельзя… Если мы
уйдем и оставим наше поле хоть на минуту, то нас тотчас же заменят шуты
в дурацких колпаках с лошадиными бубенчиками, нас заменят плохие профессора, плохие адвокаты да юнкера, описывающие свои нелепые любовные похождения по команде: левой! правой!
Вслед за этим он входит
в бешеный
гнев, говорит, что сделает что-то ужасное, чтобы отомстить дочерям, но плакать не будет, и
уходит.