Неточные совпадения
— Ты поди, душенька, к ним, — обратилась Кити к сестре, — и займи их. Они
видели Стиву на
станции, он здоров. А я побегу к Мите. Как на беду, не кормила уж с самого чая. Он теперь проснулся и, верно, кричит. — И она, чувствуя прилив молока, скорым шагом пошла в детскую.
— Да еще как! Вы бы
видели, что вчера было на
станции! — сказал Катавасов, звонко перекусывая огурец.
— Я тоже
видел это, около Томска. Это, Самгин, — замечательно! Как ураган: с громом, с дымом, с воем влетел на
станцию поезд, и все вагоны сразу стошнило солдатами. Солдаты — в судорогах, как отравленные, и — сразу: зарычала, застонала матерщина, задребезжали стекла, все затрещало, заскрипело, — совершенно как в неприятельскую страну ворвались!
Варвара подавленно замолчала тотчас же, как только отъехали от
станции Коби. Она сидела, спрятав голову в плечи, лицо ее, вытянувшись, стало более острым. Она как будто постарела, думает о страшном, и с таким напряжением, с каким вспоминают давно забытое, но такое, что необходимо сейчас же вспомнить. Клим ловил ее взгляд и
видел в потемневших глазах сосредоточенный, сердитый блеск, а было бы естественней
видеть испуг или изумление.
— Да как это ты подкрался: караулили, ждали, и всё даром! — говорила Татьяна Марковна. — Мужики караулили у меня по ночам. Вот и теперь послала было Егорку верхом на большую дорогу, не
увидит ли тебя? А Савелья в город — узнать. А ты опять — как тогда! Да дайте же завтракать! Что это не дождешься? Помещик приехал в свое родовое имение, а ничего не готово: точно на
станции! Что прежде готово, то и подавайте.
Я пригласил его пить чай. «У нас чаю и сахару нет, — вполголоса сказал мне мой человек, — все вышло». — «Как, совсем нет?» — «Всего раза на два». — «Так и довольно, — сказал я, — нас двое». — «А завтра утром что станете кушать?» Но я знал, что он любил всюду находить препятствия. «Давно ли я
видел у тебя много сахару и чаю?» — заметил я. «Кабы вы одни кушали, а то по
станциям и якуты, и якутки, чтоб им…» — «Без комплиментов! давай что есть!»
Тоска сжимает сердце, когда проезжаешь эти немые пустыни. Спросил бы стоящие по сторонам горы, когда они и все окружающее их
увидело свет; спросил бы что-нибудь, кого-нибудь, поговорил хоть бы с нашим проводником, якутом; сделаешь заученный по-якутски вопрос: «Кась бироста ям?» («Сколько верст до
станции?»). Он и скажет, да не поймешь, или «гра-гра» ответит («далеко»), или «чугес» («скоро, тотчас»), и опять едешь целые часы молча.
Когда я подскакал на двух тройках к Ыргалахской
станции, с противоположной стороны подскакала другая тройка; я еще издали
видел, как она неслась.
Видели мы по лесу опять множество бурундучков, опять quasi-соболя, ждали
увидеть медведя, но не видали,
видели только, как якут на
станции, ведя лошадей на кормовище в лес, вооружился против «могущего встретиться» медведя ружьем, которое было в таком виде, в каком только первый раз выдумал его человек.
Иногда же, напротив, едешь по Лене от
станции до
станции, любуешься то горами, то торосом, то есть буграми льда, где Лена встала неровно; иногда
видишь в одном месте стоит пар над рекой.
Стали встречаться села с большими запасами хлеба, сена, лошади, рогатый скот, домашняя птица. Дорога все — Лена, чудесная, проторенная частой ездой между Иркутском, селами и приисками. «А что, смирны ли у вас лошади?» — спросишь на
станции. «Чего не смирны? словно овцы:
видите, запряжены, никто их не держит, а стоят». — «Как же так? а мне надо бы лошадей побойчее», — говорил я, сбивая их. «Лошадей тебе побойчее?» — «Ну да». — «Да эти-то ведь настоящие черти: их и не удержишь ничем». И оно действительно так.
Я только было похвалил юрты за отсутствие насекомых, как на прошлой же
станции столько
увидел тараканов, сколько никогда не видал ни в какой русской избе. Я не решился войти. Здесь то же самое, а я ночую! Но, кажется, тут не одни тараканы: ужели это от них я ворочаюсь с боку на бок?
На другой день я выехал на
станцию Корфовская, расположенную с южной стороны хребта Хехцир. Там я узнал, что рабочие
видели Дерсу в лесу на дороге. Он шел с ружьем в руках и разговаривал с вороной, сидевшей на дереве. Из этого они заключили, что, вероятно, он был пьян.
Он решился отправиться домой на свою
станцию, но прежде хотел хоть еще раз
увидеть бедную свою Дуню.
Прошло несколько лет, и обстоятельства привели меня на тот самый тракт, в те самые места. Я вспомнил дочь старого смотрителя и обрадовался при мысли, что
увижу ее снова. Но, подумал я, старый смотритель, может быть, уже сменен; вероятно, Дуня уже замужем. Мысль о смерти того или другого также мелькнула в уме моем, и я приближался к
станции *** с печальным предчувствием.
В день приезда Гарибальди в Лондон я его не видал, а
видел море народа, реки народа, запруженные им улицы в несколько верст, наводненные площади, везде, где был карниз, балкон, окно, выступили люди, и все это ждало в иных местах шесть часов… Гарибальди приехал в половине третьего на
станцию Нейн-Эльмс и только в половине девятого подъехал к Стаффорд Гаузу, у подъезда которого ждал его дюк Сутерланд с женой.
Именно с такими мыслями возвращался в Заполье Галактион и последнюю
станцию особенно торопился. Ему хотелось поскорее
увидеть жену и детей. Да, он соскучился о них. На детей в последнее время он обращал совсем мало внимания, и ему делалось совестно. И жены совестно. Подъезжая к городу, Галактион решил, что все расскажет жене, все до последней мелочи, вымолит прощение и заживет по-новому.
Однажды, заслышав какой-то содом,
Циновку мою я открыла,
Взглянула: мы едем обширным селом,
Мне сразу глаза ослепило:
Пылали костры по дороге моей…
Тут были крестьяне, крестьянки,
Солдаты и — целый табун лошадей…
«Здесь
станция: ждут серебрянки, —
Сказал мой ямщик, — Мы
увидим ее,
Она, чай, идет недалече...
Я
видел вас с парома на последнем перевозе, как вы подъезжали к
станции, и не имел никакой возможности еще раз обнять вас на разлуку.
Едет Сенечка на перекладной, едет и дремлет. Снится ему, что маменька костенеющими руками благословляет его и говорит:"Сенечка, друг мой!
вижу,
вижу, что я была несправедлива против тебя, но так как ты генерал, то оставляю тебе… мое материнское благословение!"Сенечка вздрагивает, кричит на ямщика:"пошел!"и мчится далее и далее, до следующей
станции.
— Ох, беда! Сорок лошадей загнали на восьми
станциях… Семнадцать троек бежит…
Видел самого и к ручке приложился! — высыпал Родион Антоныч привезенные новости.
Еду я и думаю, что на этой
станции у смотрителя жена, должно быть, хорошенькая. Почему я это думаю — не могу объяснить и сам, но что он женат и что жена у него хорошенькая, это так для меня несомненно, как будто бы я
видел ее где-то своими глазами. А смотритель непременно должен быть почтенный старик, у которого жена не столько жена, сколько род дочери, взятой для украшения его одинокого существования…
К
станции они подкатили во всю мочь. Ямщик в эти полчаса обдумал все происшедшее и теперь старался угодить разгневанному барину. «
Видишь, вот угодить хотел, а она и нажалуйся», — с горечью думал он про Лену. Со стуком и звоном тарантас подлетел к полосатому столбу, на котором висел зажженный фонарь, и лихо остановился на всем скаку.
— Нет, нет, нет! Не хочу я твои пошлости слушать! Да и вообще — довольно. Что надо было высказать, то ты высказал. Я тоже ответ тебе дал. А теперь пойдем и будем чай пить. Посидим да поговорим, потом поедим, выпьем на прощанье — и с Богом.
Видишь, как Бог для тебя милостив! И погодка унялась, и дорожка поглаже стала. Полегоньку да помаленьку, трюх да трюх — и не
увидишь, как доплетешься до
станции!
— А, вот
видите вы, как оно хорошо, — сказал Дыма и оглянулся, как будто это он сам выдумал этого мистера Борка. — Ну, веди же нас, когда так, на свою заезжую
станцию.
Матвей вышел, а пустой вагон как-то радостно закатился по кругу. Кондуктор гасил на ходу огни, окна вагона точно зажмуривались, и скоро Матвей
увидел, как он вкатился во двор
станции и стал под навесом, где, покрытые тенью, отдыхали другие такие же вагоны…
— Ну, пускай так, мистер так и мистер, чтоб тебя схватило за бока… А где же тут хорошая заезжая
станция, чтобы, знаешь, не очень дорого и не очень уж плохо. Потому что,
видишь ты… Мы хоть в простых свитках, а не совсем уже мужики… однодворцы… Притом еще с нами,
видишь сам, девушка…
Я
видел, как его грандиозная, внушающая фигура в беспредельной, подпоясанной ремнем волчьей шубе поднялась на крыльцо;
видел, как в окне моталась тень его высокого кока и как потом он тотчас же вышел назад к экипажу, крикнул ямщику: «не смей отпрягать» и объявил матушке, что на почтовой
станции остановиться ночевать невозможно, потому что там проезжие ремонтеры играют в карты и пьют вино; «а ночью, — добавлял наш провожатый, — хотя они и благородные, но у них наверное случится драка».
Вижу кругом нескончаемые ряды вагонов, значит, большая
станция…
—
Видите ли, дорогой мой, — говорил он директору, тяжело подымаясь вместе с ним на ступеньки
станции, — нужно уметь объясняться с этим народом. Вы можете обещать им все что угодно — алюминиевые жилища, восьмичасовой рабочий день и бифштексы на завтрак, — но делайте это очень уверенно. Клянусь вам: я в четверть часа потушу одними обещаниями самую бурную народную сцену…
В следующую за пропажей председателя ночь я
видел свой первый страшный сон. Сначала мне представлялось, что нашего председателя возят со
станции на
станцию и, не выпуская из кибитки, командуют: лошадей! Потом, виделось, что его обронили в снег…"Любопытно бы знать, — думалось мне, — отроют ли его и скажет ли он: мама! как тот почтительный младенец, о котором некогда повествовала моя няня?"
Черты Рудина изменились мало, особенно с тех пор, как мы
видели его на
станции, хотя печать приближающейся старости уже успела лечь на них; но выражение их стало другое.
Брат пришёл к нему таким, как он
видел его вчера, в саду, с тем же чужим и злонамеренным взглядом вкось и снизу вверх. Артамонов старший торопливо умылся, оделся и приказал служке, чтоб дали лошадь до ближайшей почтовой
станции.
Шамраев(дразнит). Лошадь… домой… (Строго.) Сама
видела: сейчас посылали на
станцию. Не гонять же опять.
Припоминая стародавние русские поговорки, вроде «неровён час», «береженого Бог бережет», «плохо не клади» и проч., и
видя, что дачная жизнь, первоначально сосредоточенная около
станции железной дороги, начинает подходить к нам все ближе и ближе (один грек приведет за собой десять греков, один еврей сотню евреев), я неприметно стал впадать в задумчивость.
Надо было
видеть, с какою поспешностью проглатывали они на
станциях стаканы очищенной, с какими судорожными движениями отдирали зубами куски зачерствелой колбасы!
Поехав в Москву из деревни, на
станции съезжаюсь я с одним барином; слово за слово,
вижу, что человек необыкновенно добродушный и даже простой; с первого же слова начал мне рассказывать, что семейство свое он проводил в Москву, что у него жена, три дочери, из коих младшая красавица, которой двоюродная бабушка отдала в приданое подмосковную в триста душ, и знаешь что, mon cher, как узнал я после по разговорам, эта младшая красавица — именно моя грезовская головка!
Я проспал — пошел на
станцию за книгами — книги свои взять — и
вижу, опять поезд подъехал, и опять того знакомого мужика бьют.
Потом ударил мороз в тридцать, тридцать пять, сорок градусов. Потом на одной из
станций мы уже
видели замерзшую в термометре ртуть, и нам сказали, что так она стоит несколько дней.
Всю дорогу почему-то я воображал Ариадну беременной, и она была мне противна, и все женщины, которых я
видел в вагонах и на
станциях, казались мне почему-то беременными и были тоже противны и жалки.
Был я на
станции в прошлом месяце; директор проезжал, так я его
видел.
Пришлось ему раз по машине ехать; на одной
станции видит — начальник будто знакомый.
Я подошел к окну. Звон колокольчика быстро приближался, но сначала мне видно было только облако пыли, выкатившееся как будто из лесу и бежавшее по дороге к стану. Но вот дорога, пролегавшая под горой, круто свернула к
станции, и в этом месте мы могли
видеть ехавших — прямо и очень близко под нами.
Со
станции в город можно добраться только глубокой зимою, когда замерзают непролазные болота, да и то приходится ехать девяносто верст среди ухабов и метелей, слыша нередко дикий волчий вой и по часам не
видя признака человеческого жилья.
Когда я еду по железной дороге и
вижу сотни поездов, нагруженных лесом,
вижу на
станциях необозримые штабели дров, — мне просто плакать хочется.
Он приехал на
станцию за пять минут до отхода поезда. Немой
видел, как он брал билет, как взял чемодан и как сел в вагон, кивнув ему головой, и как вагон укатился из вида.
Утром, уже подъезжая к
станции, я проснулся опять. Чепурников не спал и глядел в окно возка, которое он опустил до половины.
Увидев, что я открыл глаза, он сказал, по-видимому выражая вслух продолжение своих мыслей...
И каждый день я
видел на
станции жандарма.
Действительно, страшно было
видеть, что метель и мороз все усиливаются, лошади слабеют, дорога становится хуже, и мы решительно не знаем, где мы и куда ехать, не только на
станцию, но к какому-нибудь приюту, — и смешно и странно слышать, что колокольчик звенит так непринужденно и весело и Игнатка покрикивает так бойко и красиво, как будто в крещенский морозный солнечный полдень мы катаемся в праздник по деревенской улице, — и главное, странно было думать, что мы всё едем, и шибко едем, куда-то прочь от того места, на котором находились.
Бодростина только махнула ему, смеясь, рукой и в том же самом экипаже, в котором привезли сюда из гостиницы Горданова, отъехала на дебаркадер другой железной дороги. Не тяготясь большим крюком, она избрала окольный путь на запад и покатила к небольшому пограничному городку, на
станции которого давно уже обращал на себя всеобщее внимание таинственный господин потерянного
видя, встречавший каждый поезд, приезжающий из России.